Виктория Андреева
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > РУССКАЯ ЖИЗНЬ


Виктория Андреева

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"



К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011


Редакционный совет

Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Татьяна НАБАТНИКОВА
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Маргарита СОСНИЦКАЯ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
"МОЛОКО"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Виктория Андреева

ТЕЛЕФОННЫЙ РОМАН

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

15

20 октября
Ой, Оля, я в таком жутком положении, у меня вчера деньги украли. У меня теперь нет ни документов, ни записной книжки, ни ключей от дома – все украли. Почему я паспорт взяла? Потому что мне деньги нужны на рент. Я в банке им всем объяснила, что мне нужны деньги платить рент. Потому они меня и запомнили. Там была одна неприятная пуэрториканка в очереди. Мне было как-то неуютно в банке, я подумала, чтой-то она на меня так смотрит, и мне стало как-то холодно. Она, видимо, из банка за мной пошла. Да что вы, еще как крадут! У папы фудстемпсы украли, а у меня в метро как-то украли 200 долларов. А наша соседка чью-то руку поймала у себя в кармане. В вагоне было много народа, она не могла пошевельнуться и вдруг слышит, кто-то у нее шарит в кармане. Ой-ой, Оля, они у меня вытащили прямо из кармана. Это меня приводит в отчаяние. У меня такой зеленый кошелек был. И там все было. И они вытащили все. У меня такое нервное состояние. Я не знаю, что делать. Я всего боюсь. Я боюсь выйти. Я все растеряла. Я даже письма потеряла, и ключи тоже выронила. Мне не надо было в тот день ехать – мне знак был. Я взяла свои бусы, надела их. Подбежала к двери – они рассыпались. Мне бы вернуться, а я собрала их и побежала. Торопилась этому идиоту деньги послать. Мне так страшно – я даже спать не могу. Я по сей день не могу понять, как это произошло. Меня Марта спасла. Бог в ее лице. Она мне дала 100 долларов, чтобы они дверь открыли. Они часа два бились – никак не могли открыть. Нет, у супера нет ключа. Мы же сменили замок, когда нас с папой обокрали. Полицейские подошли и пробуют пальцем открыть. Я им говорю, надо плечом вышибить дверь, а не ковыряться пальцами в замке. Вы понимаете, чего я боюсь. У меня там все адреса и телефоны были. И ключи. Они могут придти и прибить меня. Они же подумают, что у меня хорошие деньги есть, раз я с собой столько денег ношу. Мне сегодня в восемь часов звонили, спрашивали телефон лендлорда и супера. Я им дала. А потом позвонила суперу и говорю: “Почему они телефон спрашивали?” Он говорит: “Не знаю”. Я ему говорю: “Меня обокрали”. Он говорит: “О бой! Может, это воры звонили проверить дома вы или нет. А потом ночью придут и прибьют”. Я спать не могу. Я так устала. Моя собачка себе места не находит. Она же все чувствует. Особенно, когда мне плохо.

10 ноября
Ну, вы – мужественные люди. А я сижу и дрожу. Я, знаете, боюсь куда-либо пойти. Я сижу дома и прячусь. Я боюсь уйти, меня мой не пускает. Он теперь так кричит, боится, когда я ухожу. Когда полицейские ломали дверь, он забился под кровать, я еле его вытащила оттуда – не хотел выходить, дрожал от страха. А потом у него началась истерика. А полицейские такие здоровые — под потолок. Они все как один. Я смотрю на них – они как близнецы. Оля, милая, ведь у меня украли все, что было. У меня вообще таких денег не бывает с собой, а тут я получила в банке, и у меня сразу украли. Я точно поняла, что это за мной из банка пошли. Я когда стояла в банке, она на меня показала – такая неприятная женщина пуэрториканского типа. Она там, видно, не одна была. И когда я была в магазине, кто-то меня сильно толкнул. А потом, смотрю, у меня сумка раскрыта настежь и ни кошелька, ни документов. Я сразу к полицейскому, говорю ему: “У меня только что кошелек из сумки вытащили”. Не видел ли он, кто это мог быть? А он мне: “Ничего не видел. Никого здесь не было. У вас, наверное, в другом месте вытащили. Или вы выронили, я ничего не видел”. Я ему говорю: “Ну, как же в другом месте, если я в магазине меняла очки и кошелек вроде был на месте, а сейчас его нет”. Ну, о чем с ними говорить? Я тут позвонила Величанскому, и он мне сказал, что есть такая установка, что если это произошло на улице или в магазине, то за это должна полиция платить. Это же их вина. Потому он так мне и ответил. Со мной не знаю, что произошло. Я ничего не помню. От волнения и от этого ужаса я ничего не соображала. Я побежала в банк. Спросила, не оставила ли я там кошелек. Они все включились, давали советы, сочувствовали. Я совершенно одурела. Я только наладила с лендлордом, а тут со мной это случилось. Вы мне не говорите. Меня прямо охватывает отчаяние. Да я обращалась в виктим сервис. Им нужно, чтобы был рапорт от полицейских. А у меня 25-ти долларов нет, чтобы получить этот рапорт. В полицию-то я сразу обратилась. Они тут же пришли ко мне. Тот, что писал – под потолок, такой здоровый. И второй с ним такой же гигант. Нет, белые, молодые здоровые парни. Они меня успокоили, что мне должны помочь. А в сошэл секьюрити мне сказали: “Если бы вы чек потеряли, мы бы вам выслали новый чек, а денег мы не даем. В Джуишъ коммюнити пробуют мне помочь. Но они сами ничего не знают. Посылают меня то туда, то сюда – какая-то бессмысленная цепочка. Одно цепляется за другое. Тут столько виктим сервисов! Я даже не представляла.

3 декабря
Да, эмиграция что тюрьма. В тюрьме сидишь, каждый человек – генерал. Так нам с отцом Юрченко говорил. А здесь, по-моему, каждый по меньшей мере майор. И все они ученые, и все они журналисты. Ешь, что дают. Вот и этот фарца Шарапов. Устроили митинг, и он выступал. И губернатор выступал. И Шарапов кричал: “Фридом, фридом”. Тут подыхаешь неизвестно как, а какая-то шваль спектакли устраивает. Я тут потащилась по вэлферам. Я была в сошэл секьюрити у этой девочки. Она вышла и сказала, что, так как вы никогда не обращались к вэлферу и вас обворовали, они могут вам помочь. Это зависит от суда – что он приговорит вам. Она написала мне письмо. Я ей сказала: “Вы – ангел. Вы такое письмо мне написали.” Сейчас мне надо немного денег достать – за свет заплатить хотя бы часть. Я откровенно говоря не думала, что так получится. Я думала, что он мне заплатит что-то, и мы по хорошему разойдемся. Я хожу по этим милым местам. Я не могу туда ходить. Я не знаю, Оля, помогут мне или не помогут. Мне, видно, надо за эти три дня все запаковать. Меня могут отсюда вышвырнуть любую минуту. Сейчас у меня просто отчаяние. Меня обжулили, меня обворовали – и никто не может толком помочь. Эта девочка мне сказала, что эс-эс-ай мне не поможет. У меня есть зрение, я хожу и все вижу. Я ведь не буду врать ей, что я не вижу. Я врать не умею. Это они врут и живут на это, а я врать не хочу. Я такой человек. Я совру, а потом сойду с ума. Это у меня доходит до бреда. Я в школе плохо себя чувствовала и приходила домой. И через час говорила маме: “Ну, теперь мне лучше, я пойду в школу”. Здесь все врут: и богатые, и бедные. Я на Перельманов смотреть не могу. И машина у них, и один сын в Италии, другой в Париж едет. А он эс-эс-ай получает. А мой папа продал эту несчастную картину и хотел от эс-эс-ая отказаться. И я не пошла на эс-эс-ай, хотя полуслепая. А эти везде успевают – все знают, везде поспевают, все получают. Они меня презирают фантастично. Она мне говорит: “А кто-то вам поверит, что вы на вэлфере не были”. А сами гребут вэлфер и эс-эс-ай и из дома устроили платную школу. Тут ей кто-то снизу кричал: “Безобразие! Из дома проходной двор устроили!” Да, на каждый роток не накинешь платок. Люди же не слепые, они видят, что происходит. Я тут недавно познакомилась с женщиной, у которой маленькая собачка. Она, как увидит меня, бежит ко мне и кричит: “Эмма!” И все мне рассказывает. Она говорит: “Я хочу пригласить вас на чашку кофе”. Вот когда есть собачка, можно и познакомиться. Я просто стараюсь с ней говорить. У нее хороший английский. А здесь все на кривом английском говорят. Здесь про меня говорят: “Вот Эмма. У нее горджиес клозэс”.а другие говорят: “О, вы бьютифул”. Лендлорд знает, что у меня нет мебели, но что у меня дорогая одежда. Я же все покупала в “Саксе”. Правда, по сэйлу, но я покупаю со вкусом. А они не умеют покупать. Вот И удивляются, какая на мне горджиес клозэс. Оля, а вы видели, какая сейчас модная линия в Нью-Йорке? Высокие плечи я длинные юбки. Это придает стремительность фигуре. Плечи же были. Они ушли. Помните, после войны еще носили. Эта линия меня очаровала. Такой потрясающий силуэт. Я вчера шла совсем в отчаянии, а как увидела это платье на женщине – все забыла. Я за ней шла, не знаю, сколько кварталов – про все забыла. Она еще в потемках шла. Один силуэт был виден – такая художественная линия. Эти широкие плечи сейчас сбалансированы длинной широкой юбкой. Это и дает такой элегантный силуэт. Такие вещи можно купить только в хорошем магазине по сейлу. Я это знаю. Поэтому они считают, что я дорого одеваюсь. А Перельманша все на дешевизну зарится. Да, мне сейчас надо что-то предпринимать. А я не в состоянии ничего делать. Я ничего не предпринимаю, я совсем сдурела. Я буквально теряю рассудок. Во мне живет такое сильное отчаяние, что просто хочется кричать.

15 декабря
Знаете, я так забегалась по своим делам. Меня просто ужас охватывает. Я не знаю, что делать, у меня сейчас страшно все. Столько забот. Они мне сказали: “Вы зайдите в локальный офис. Там с одной стороны сидят теллеры, с другой – клерки. И вы выясните у них все. Старайтесь к черному попасть – они мягче. А пуэрториканцы, те и слушать не станут, с ними бесполезно говорить. Вы понимаете, я потеряла ключи, записную книжку со всеми телефонами, все адреса. Вчера я так перепугалась – кто-то звонит. Я спрашиваю: кто это звонит? Полис офицер. Я спрашиваю: кто это? Он повторяет. Я говорю: я не могу вам открыть, я прошу вас ждать, я сейчас спущусь. Я пошла со своим собачонком. Думала, он мне чек принес, а он принес подписать какие-то бумаги. Так я с больной ногой восемь этажей вниз и восемь вверх прошла за этими бумагами. Оля, вы: знаете, в сплетенном журнале я прочитала интересную статью. Какая-то французская дама делает вещи только из шерсти собак. Цены у нее фантастические. Там написано: эта шерсть лечит все болезни. Я говорю Наташе: “У вас же есть собака. Немедленно собирайте шерсть. Я вам свою соберу. Всем собачникам скажу, чтобы собирали”. Месяца через четыре она забыл о радикулите. Сейчас они сидят без телефона: ураган кабель поломал. Чтобы им позвонить, им надо ехать в шопинг молл. Нет, ее сын иконы режет. Алеша. Он славный. Большой и добрый. Вот ему это идет. А этому зычному пастырю с 72-ой – не подходит. Я ему не верю. Он прямо хороший торговец и Бруклина. И голос у него хорошего рыночного торговца. Та вот у него все в порядке – у него свой приход, а Алешу с двумя детьми гонят из семинарского дома. Он в церковной школе иконостас сам вырезал. И Наташа иконы режет. Это очень кропотливая работа. Да, у нее сын очень хороший мальчик. У него уже двое детей. И младший мощный мальчишка. И внуки спокойные. Глазами вертят и смеются. Она говорит: как родились, зевнули и засмеялись. Сейчас они третьего ждут. Не знаю, куда они с тремя детьми денутся. Я совсем не знаю, что мне делать. У меня все настолько плохо. Я вот так хотела собаку 10 лет. И вот он появился. Он пришел 21 августа. У меня 12-ого матери не стало, и вызов пришел 12-ого, А 21 – это 12 наоборот. Теперь у меня мечта купить ему свитер. Я тут нашла собачий бутик. Там все продают для собак – и аксессуары, и еду, и одежду. Я хочу купить ему свитер ручной работы. Здесь есть и сапожки на собак, и плащи. 3десь очень любят собак. Их балуют, как женщин. Ой, Оля, я видела такие прекрасные вещи. И недорогие. Два вида – из шерсти и из шелка. Одна дизайнер делает. У меня одна мечта – купить себе два шелковых платья – и больше мне ничего не надо. Шьют они очень красиво – сейчас мода красивая. Эй, подождите, что-то он у меня лает. Нет, это он во сне. Он у меня иногда во сне лает и плачет. У него было тяжелое прошлое. У него были испуганные глазки, когда он ко мне пришел. Теперь он стал другим. Он меня полюбил. Я ему чаем промываю глазки. Они у него теперь сверкают. Вы знаете, он у меня ест творог. Он любит творог, кур и фармер чиз. Оля, заведите собачку. Она даст вам много счастья. Я обожаю борзых, афганских особенно. Заведите себе маленькую собачку. Мой очень уютный, и на меня все время смотрит. У меня было такое отчаяние, а вот теперь у меня есть маленькое существо. В Москве, если у вас собака, вас начинают ненавидеть. А здесь люди улыбаются собакам. Это говорит о тонкости восприятия. Когда вы берете себе собаку, вы уже себе не принадлежите. Вы конченый человек. Она меня сегодня таскала два часа. А потом еще полтора часа. Сейчас он, усталый, дремлет. У него сегодня было много впечатлений – мы с ним долго ходили. Мне нравится – было пусто, хорошо. Очень симпатично. Это особенная собака. Она очень дорогая. У нас теперь мопс появился, Джесси, и мы с ним общаемся. Вы себе заведите мопса. Ой, какой он очаровательный. Как с картины Гойя – рожа темная, а сам бежевый. А еще есть шпиц, померанец, он такой рыженький. Здесь показывали выставку собак. Грандиозное зрелище. Я совсем одурела. Ну, ладно, выздоравливайте. Держите хвост морковкой, как я говорю. Надо кидаться на болезнь,, как с высокой вышки, не думая. Помните, как в анекдоте: огромный бассейн пустой, а наверху человек. Внизу один другого спрашивает: что он собирается делать. Тот отвечает: прыгнуть в бассейн. Так ведь он же пустой! Ну и что же, ведь он же сумасшедший. У Капы тоже грипп. У нее фантастическое непонимание всего: “Вам надо устроиться на работу”. Да кто же с этим спорит? А как устроиться-то? Вот она свою миллионершу скрывает, а та, может, и помогла бы мне устроиться. Что я, без нее не знаю? “Вам надо устроиться, а то у вас мозги могут ссохнуться от такой жизни”. Они у меня давно уже ссохлись.

20 декабря
Как я живу? Гнусно. Я пытаюсь собрать денег.
Я позвонила в виктим сервис: что это за игра! То вы открываете мое дело, то закрываете. Это редикулос. Меня обокрали. – Нет, вы потеряли кошелек. Мы вам вышлем 40 долларов. – 40 долларов! Что это за игра? Это детская игра. – Ну ладно, вышлем чек. – Сколько? – 40 долларов. – Как 40 долларов? – Ну Вас же обокрали? – Да. – И у Вас украли 40 долларов. – И повесила трубку.
Что же мне опять идти в милицию и просить опять этот рапорт? Там же такая волокита. Я больше так не могу. А то как у моей знакомой Веры будет. Она мне звонила – опять идет в больницу. У нее снова дикие боли. В сердце. Я не знаю. Все как-то не так. Меня иногда такое отчаяние охватывает. Вы знаете, вчера по седьмому каналу показывали присуждение “Оскара”. Лучший фильм Бернадо Бертолуччи “Последний император”. Он получил девять “Оскаров” за музыку, за костюмы, за постановку. А премию за лучшее исполнение мужской дали Майклу Дугласу. А лучшая актриса – Шерэл Черр. Она – брюнетка, невероятно экстравагантна. У нее длинное лицо, породистое и одевается она экстравагантно. У нее возлюбленный на 17 лет младше ее. Она худенькая, имеет отличную фигуру. Ее показывали по телевидению полуголенькой. Она была кафешантанная, а теперь серьезная актриса. Я читала о фильме, в котором она снималась. Фильм-то я не видела. Я обо всем читаю. Но меня совершенно другое потрясло. Буквально слезы вызвало. Вышли на сцену Кетрин Хэпборн и Грегори Пэк. Он играл в очаровательном фильме “Римские каникулы”. Его показывали в Москве. Он играл журналиста, а она тогда была молоденькая, теперь ей под 50. Она еще играла в “Завтраке в Тифани”. Это милый фильм. Вот когда они вышли, мне стало не по себе. Он совсем постарел, а она так изменилась страшно. Некоторые так меняются с годами. Как, например, нет ничего общего между ребенком и молодым человеком, так вот и в старости некоторые меняются. Вот он так изменился. Не знаю, почему он должен был так состариться. Почему она так быстро сгорела? Фигурка и плечи очаровательные и одежда со вкусом. А лицо не ее. Нет, не омоложенное. Как у Бэсси. Это тоже известная актриса. Она играла в фильме “Все о Еве”. Я в Москве видела много фильмов. Наверное, на всю оставшуюся жизнь насмотрелась. Я смотрела в Доме журналистов и в Доме киноактера. В основном, я люблю итальянцев и французов.
Сейчас все актрисы как отштампованные. А она вот отличалась от всех актрис. Эта Мерелин Монро мне не нравится. Она не актриса. В ней было фатал аттрактион, да, в ней это было. К ней тянуло. Она спала с братьями Кеннеди. Что-то узнала. Вот ее и прибрали.
В ней было что-то такое невероятно притягательное. Я люблю Софи Лорен. Это действительно актриса. Я вчера смотрела до двенадцати “Оскара”. Мне ведь надо знать, что здесь происходит. Об этом было столько разговоров в Москве. Это в Лос-Анжелесе гигантский зал на 6500 мест. Там было столько секьюрити. Там были л люди, усыпанные бриллиантами с ног до головы. Тут есть богатые люди. Это нам с вами не понять. Если они скандалят здесь, то из-за того, что дают девчонке всего 4-5 тысяч в месяц. Тут так много всего. Мы с вами даже не очень это понимаем. Если я немного в курсе дел, то это потому, что “Вог”. Вы не представляете, здесь туалеты знаменитых дизайнеров стоят по 8-10 тысяч. Тут есть Боб Макули. Он всех снабжает одеждой в Лос-Анжелесе. Вот Ив Сан-Лоран. Он сейчас так разошелся – придумал духи “Париж”. А еще есть удивительными запах “Хенди”. А тут есть еще запах “Карло Кляйн”, “Обсешэн” – там бергамот. А “Париж” вы, наверное, видели. Он сейчас везде есть. Такая темная бутылочка, по ней он переплетает свои инициалы и по ним написано “Париж”. Я себе маленькую бутылочку купила и все берегла, а он почти весь пролился. Но тем не менее немного осталось. Он сейчас выделывает фантастические вещи. Он делает туалеты на мотивы Бражка, Ван Гога, Пикассо. Как? Вангоговские цветы, голуби Пикассо – два огромных голубя и целуются в районе живота – туалеты для невесты, коротенькие. Это все блестяще сделано. Я не могу называть одежду тряпкой. Дизайнеры делают такие чудесные вещи, как раньше создавали картины для стен. Это не одежда, а произведение искусства. Они такие дорогие и остаются на века. Они называют это кричер, это творение. У меня есть книга “Костюм в веках”. По костюму можно определить все: какой век, какой стиль, что носили. Это все. Это как еда. А то, что создается в Париже – это фантастично. Это безумно дорого стоит, как безумно дорого стоит картина. Может, я не права. Но я так думаю. А эти актеры был ли одеты очень безвкусно. Они, вроде, ездят в Париж, но к ни им ничего не пристает. Все они сидели обнаженные в одинаково блестящих платьях. Это смешно. Нельзя же, чтобы все были однообразно одеты. Мне вчера было интересно смотреть. Иногда бывают события, которые хочется посмотреть. Вчера это было по седьмому каналу – единственный канал, который у меня работает. 13-ый у меня то работает, то бежит. У меня же антенна вся переломана и перевязана тряпками и чулками. Тут нельзя торчащие антенны ставить. За кейбл нужно платить – я бы сразу поставила, а вот отец говорил: “Подожди, за нее надо платит” – Потом мы будем больше понимать, тогда и проведем”. Так вот до сих пор не поставили. У меня торчит коробка. Провод срезали. Любой мальчишка может провести провод, но я же не буду воровски это делать, я же не Перельманы. А так стоит огромный телевизор, а толку от него нет. Сейчас есть фантастические экраны. Я прямо заболела, когда увидела, мы его еще с папой увидели. Но он стоил потрясающие деньги: 6000 – 7000. Папа сказал: “Вот хороший экран. Я на нем что-то вижу”. А на этом он ничего не видел – носом водил. Спектр красок на нем больше. Папа был потрясен этим экраном. Он по диагонали 60 инчей. А мой – 20. Тот громадный. По нем интересно смотреть любую передачу. Сейчас он намного дешевле стоит. Если бы он столько стоил, когда мы приехали, мы бы его купили. И я не слепла бы от маленького экрана.

24 декабря
Оля, мне так плохо. А чем лечить? Она мне сказала: “Возьмите айс”. Здесь они лечат льдом. Я положила лед, и мне стало хуже. Я не могу ходить. Я пожираю таблеток до ужаса. Я заворачиваю ногу – никакого толка. Ну, конечно, это все на нервной почве. Я же на сплошные нервах живу. Ведь мне они чеков больше не пришлют. Мое дело закрыто. Это просто издевательство. И срок чеков за квартиру кончается. И я при этом живу при фонтане – вода льется и холодная, и горячая. Не знаю, что мне делать. Я так измучилась. Я даже за свет не могу заплатить. Мне надо пойти туда, а я совсем не могу двигаться. Вначале у Меня от бока болело, а потом ушло в колено, а теперь совсем вниз спустилось. Я зачем-то купила этот айс. Там было написано смол мирэкл. Так от этого смолл мирэкл я всю ночь не спала. Да, надо самому искать лекарство. У отца были камни в печени И он панически удирал от всех операций. Так мама сделала ему из березового листа крепкий настой и влила ему. И ему стало легче, и желчь не разлилась. И он в течение года сидел на страшной диете и пил березовый лист. И через год сделали рентген, и камни уменьшились. Мама собирала зелененькие, свеженькие ветки, ставила их в воду, а потом делала настойку из листьев. И сама поставила отца на ноги. А вот я себя не могу вылечить. Ну, что вы на Кристмас делаете? Мы с отцом были на Рождественской службе в Вене. Мой отец понимает по-немецки. Божественно это было. Это культура Вены и Европы, и Америки, конечно. Знаете, они завтра будут передавать “Айриш мэрри Кристмас”. Подождите, это будет завтра или мондей? Ну, мондэй само по себе – Кристмас – Кристмас миднайт с двенадцати до четырех. А когда это будет миднайт масс – это тоже в 12 часов. Так вы послушайте завтра по пятому каналу. Это все так очаровательно. Это прекрасно, что все это здесь есть. Там же все это запрещено. Вот эта безумная Светлана вернулась туда. Теперь она хочет жить в Грузии. Послала свою дочь Ольгу в простую советскую школу. Та пришла с крестом на шее, и это вызвало шок. Она, видите ли, пока проживала здесь папины миллионы, забыла, что такое советская школа – святая простота!

7 января
У меня какое-то такое настроение жуткое. Я, наверное, отравилась. И мой приболел. Я дала ему оливкового масла. Оно помогает. Оно здесь отличное. Самое лучшее в мире. Оно импортное, нерафинированное. Он с такой жадностью набросился – оно даже пахнет оливками. Здесь одна женщина есть. У нее маленькая собачка, вроде пуделя. Она простая женщина. Тут встречает меня и говорит: “Скажите, может, Вы знаете, как моей собаке помочь. Я уж и к врачам обращалась, но они ничем не помогли”. Я ей говорю: дайте ей натощак две ложки оливкового масла, а потом еще морковки – и все будет в порядке. Я всем пропагандирую оливковое масло. Да что у меня может быть хорошего? Нога ноет. Погода как психопатка скачет. Утром встаешь – темно, туман и какая-то мокрота. Я борюсь со своей ногой. Да нет, я мяса вообще не ем. Я с детства мясо не ем. Я была вообще странное существо. Очень своевольная. Дикая девочка. И моя бабушка была странное существо. Ей всюду пески чудились. Словно она была из Египта. Ее все время тянуло туда. Она была верующая, но в церковь не ходила. Ей это не было нужно. Я, наверное, в нее. Да, Оля, я должна своего лендлорда добить. Иначе Он не успокоится. Я сказала им, позвоните Ему и скажите: я в прошлом году платила Ему на 30 долларов больше каждый месяц, и у него уже набралось 300 долларов. Он не должен был брать с меня на 50 долларов больше. Он должен был с меня брать только 20 долларов – так мне в вэлфере объяснили. Я им сказала: вы позвоните им и объясните все как общественная организация. Нет же такого закона, чтобы повышать настолько квартплату. Они имеют право повысить только на девять процентов.
Я тут так разволновалась со всеми этими разговорами о поездке Ромашки в Москву. Он вроде бы согласился зайти к моей приятельнице. Хотя она уже сказала одному моему приятелю: “Что вы ко мне пристали. У меня ничего нет”. Да нет, что вы! Я ей много своих вещей отдала. Ну, конечно, она знает, что это мои собственные вещи. А картины, которые у нее, так она даже не знает, чьи это картины. Они без подписи.
Ромашка там 10 дней пробудет. Я ему каждый день звоню. Я не знаю, будет ли она с ним говорить. Она небось запугана до смерти всей этой историей. Я ей писала: “Ира! Вот уже шесть лет как нет моего отца. Напиши мне, хотя бы ради него, что произошло. Ради Бога, напиши. Я ничего не понимаю. Напиши мне”. Все это так меня взволновало. Москва вдруг стала так близко. То это было как на другой планете. Мы только гадали, что там да как там. Это осталось в какой-то прошлой жизни, в которую нельзя было вернуться. И люди были нереальными, и вдруг все это как-то приблизилось. Это меня так взволновало. Это ведь только у нас, русских, такой ужас. Никто этого даже понять не мог, когда я говорила, что не смогу назад вернуться. Какой-нибудь индус паршивый и он может поехать в свою Индию и вернуться назад. Только в этой проклятой стране все запрещено. Ну, вот, может, Ромашке удастся съездить. Я даже подарок для Иры приготовила, нанизала итальянские бусы. Они и здесь пользуются успехом. Их тут очень любят. Но почему-то нигде не продают. Я знаю, что ей они очень нравились, они разноцветные, как конфетки. Делают их только в Мурано. Не в Мураново, в Мурано, в Италии. И секрета никто не знает. Он идет из средневековья. У мамы были такие бусы глубокого синего цвета. Мне они страшно нравились. Мне здесь как-то повезло, и я купила нитку таких бус за 100 долларов. Здесь можно достать итальянские камеи и в золоте, и в серебре, и они недорого стоят. Ну так, Оля, вот я с вами и поговорила. А то меня все это железной хваткой схватило. Трудно возвращаться к тому, с чем, ты думал, расстался навсегда. Вот эта женщина из Джуишъ коммюнити туда съездила, говорит, с одной стороны, я рада, друзей повидала. А с другой стороны, это тяжело. Мы понимали, что больше друг друга не увидим. Мы уже не молодые. И поездка для меня дорогая. Я у нее спрашиваю: “Ну, хоть одно приятное впечатление осталось?” А она говорит: “Ну, конечно. У меня было одно очаровательное впечатление. По дороге назад мы два часа блуждали по центру Копенгагена. Я там так отдохнула. Это смыло все мрачные российские впечатления”. Я подумала: “Хорошо все-таки, что я оказалась здесь, а не осталась там”.
Знаете, Оля, мне так хочется побывать в Копенгагене. Это же андерсеновский город. Моей мечтой всегда были Голландия и Дания. Вот бы где я хотела побывать! Может, Бог когда-нибудь поможет. Когда я оглядываюсь на свою жизнь, я не жалею, что уехала.
Я так и написала своей приятельнице: “Ну что ж, меня судьба забросила и здесь забыла”. Сколько людей мечтали, как сумасшедшие, эмигрировать. А я здесь бьюсь, как рыба об лед. Вот у этой Веры была коллекция. Она так хотела уехать. Она была как одержимая. Вообще она была роковая женщина. У нее был роман с Маяковским. Я Вам рассказывала. В нее был бешено влюблен Брик. И при этом у нее был муж. Он был настоящий интеллигент. Он из-за нее потерял ноги. Обморозил. А она со всеми крутила. Так вот она так хотела уехать – и у нее ничего не получилось. А она была человеком решительного характера и крутого нрава. И она была одержима манией величия. Она выставляла чужие работы как свои. Об этом знала только моя мама. У нее была целая папка с Родченко. Она как-то принесла эту папку к нам и показывает маме будто бы это ее иллюстрации к Достоевскому. А мама знала, чьи это были работы. И муж другой нашей соседки знал, что это работы Родченко. А теперь они и понятия не имеют, сколько это стоит. Этот жулик все у них скупил. Оля, я так устала сидеть голодной. Я не знаю, что делать, у меня свет отключают. Я им послала 40 долларов. А они говорят, что надо еще. Я уж и не знаю, на что надеяться, что здесь может раскрыть перед нами стены и двери.

17 февраля
Оля, я не знаю, что предпринимать. Все прелестно, все хорошо, а что делать, не знаю. Я не знаю – тут у меня такие ветры. Я вообще не понимаю эти ветры. В какую сторону не пойду – всюду ветер. Он дует со всех сторон, куда вы ни повернули, он всюду вам навстречу дует не переставая. Знаете, у Андерсена есть сказка о ветре. Помните? Здесь такие хулиганы ветры. Они какие-то бывалые.
Мой не любит ветреные дни. Когда здесь безумные ветры, он высунет башку – и обратно. А вот у Веры большая собака Надя. Так как дождь, она не ест, не пьет, не какает, не писает. А в Москве у меня был совсем очаровательный пес. Он любил дождь. Этот прижимается к стене и не хочет идти. А тот с размаху бросался в лужу, и вокруг – брызги. Они очень разные. Мой этот – чудо. Вы просто далеки от этого. Если бы вы завели собаку, то я знаю по вашей восприимчивости, вы бы ее боготворили. Это удивительные существа. Сейчас здесь много несчастных собак. Мне из Нью-Джерси присылают брошюры и конвертики для помощи бездомным собакам. Я, когда можно, посылаю им 2-3 доллара. Мне симпатично в этой стране, что они любят собак. У них есть какое-то уважение к животным. Нет, я даже рыбу не ем. Я, практически, вегетарианец. Я давно не ела ни мяса, ни колбас. Я люблю молочные вещи. В Москве я любила сладости, чаи, соки, салаты. Я супы никогда не ем. И не нужны они. Поляки и французы пишут, что супы – это яд. Это просто отвар из шлаков. Мама тоже никогда не любила супы. Она ела только ботвинью и щавелевый. Я люблю творог, сыры, сметану. А масло я вообще не ем. Фрукты хорошо, овощи, салаты, огурчики, помидоры. Я бананы люблю. Но они здесь странные. Съешь банан и почему-то раздуваешься как шарик. Почему здесь такие бананы? А в Европе таких не было. В Вене продавались чекуины. Я их ела, как сумасшедшая. А в Москве, если дикая очередь, то ясно. “За чем стоите?” “За бананами”. Здесь вообще-то они какие-то дикие. Я сегодня хотела заказать Кельн, а телефонистка спрашивает меня: “А это где находится, во Франции?” Я говорю: “Нет, в Германии, в Вест Джемени”. “Нет, – говорит она, – в Италии”. Ну, хорошо, Кельн они могут не знать. Я звоню в Афины, я говорю: “Атен. Грис”. Она меня спрашивает: “Ар ю шуе?” А другая говорит: “Кельн. Такого города нет.” Я говорю: “Как нет? Моя подруга там живет”. “Ар ю шуэ? ” Они дальше своего носа ничего знать не хотят. У них сейчас выборы. Вы будете голосовать? А я не могу голосовать. У меня все документы украдены. Мне нужно гражданство получить, да мне не до того, я воюю с лендлордом. Он на всех имеет зуб, но на меня особенно зол. Я думала, вот будет дом у Наташи, я туда все свои книги свезу. А она говорит: “Нет никакого дома. Одни стены гнилые”. Что мне делать ума не приложу. Он каждый год меня по судам таскает. А как вы? Ведь у вас даже лиса нет. Здесь все мрачно. Они к нам так относятся, будто мы ничто. Мы должны здесь мыть окна, хоть у нас есть образование. Имеете вы образование или нет, не имеет значения, это их общество. Оно очень скрытое, в него не попасть. Хоть по своему образованию и по душевным качествам мы выше их, они плевали на это. Все, кто приехали, работают таксистами и наташин Юрка тоже ходит в таксистах, хоть прекрасный пианист. Никому нет дела. Они нас считают за ничто. Ну, ладно Оля, я пойду своего мальчишку выгуливать.

европа паводками сна
и светлым обмороком чуда
откуда-то из ниоткуда
и сосланная в никуда
европа памятью себя
той детской радостью творенья
когда меж водами и твердью
границу небом подтвердя
в европу ощупью придя
вслепую
будто бы по зову
узреть открытую позору
на рыжих всхолмиях быка
рыжеволосый возглас дня
еще дрожит розовопенный
но цепко крепкие ступени
остаток суши сторожат

| 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |

Оглавление:

Первая часть

Вторая часть

Третья часть

 

 

 

РУССКАЯ ЖИЗНЬ



Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев