|
К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011
Редакционный совет
Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ
|
Виктория Андреева
ТЕЛЕФОННЫЙ РОМАН
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
4
10 февраля
Погода какая-то ненормальная. Ветры психопатические. Здесь все дикое, и
климат здесь дикий. Как мне одна старушка сегодня сказала: “Здесь крези
вэзер”. Хоть бы мне эта планета Галея работу принесла. Вот Наташа, она с ума
сходит от одиночества. А я, если бы у меня было чем за квартиру платить и
немного денег на еду и на телефон, я бы себе тихонечко сидела одна и писала.
Ой, Оля, я так измучена безденежьем. Вы на Валентинов день куда-то идете? А
куда я пойду? Я – больная, и собака у меня больная. Я тут позвонила знакомым
– возле меня живут: мать и дочь Полуновы. У них две собаки: белый
королевский пудель и еще одна. Так этот пудель выходит на улицу и застывает
в пируэте. А потом возвращается домой и делает под себя на кровати. Они
одевают на него штанишки, и он бегает по дому в штанишках. Он у них очень
избалованный. Мой тоже с характером. Это маленькое существо с большим
авторитетом. Пекинезы – не простые собаки – они связаны с легендами, с
мифами и обрядами. Эти собаки могли быть только у императоров. А если их
видели у простого человека, то его уничтожали. Это не простая собака. У нее
рожа бульдожки. Ну, знаете, этих страшненьких французских бульдожек, такие
маленькие монстрики. Тут ходит возле соседнего дома китаец или к о р э е ц.
И собака у него корэйская. Я такой породы не видела. Она белая, как снег. Не
знаю, почему она такая белая. Она такая же спокойная, как ее хозяин. Такое
китайское или корэйское спокойствие. Смотришь и видишь – идет на тебя эдакий
маленький сугроб корэйский. Спасибо, что вы меня не забываете. Мне так
нехорошо. Мне просто надо немного денег. Я бы купила себе соков, чтобы
выздороветь. Я бы расплатилась за квартиру, за телефон и была бы
счастливейшим человеком. Я когда могу, помогаю своей соседке. Она тут меня
попросила сбегать принести лекарство. Звонит и звонит: “Сбегай принеси
лекарство. Я не могу выйти, я тебе заплачу 20 долларов. Это только туда и
обратно”. Ну, я собралась с силами и пошла туда. И провела там 5 часов.
Лекарство надо было получить в госпитале. Это не госпиталь, а сумасшедший
дом. Они мне не дали лекарства. Через два дня звонит мне: “Нужно поехать в
госпиталь. Я тебе заплачу 40 долларов”. “Нет, я не могу до двери дойти”.
Бросает трубку. Через 20 минут звонит: “Я заплачу 50 долларов”. Я говорю:
“Мне деньги нужны, но я не могу. Плохо себя чувствую”, а она меня не
понимает. Думает, что только она себя плохо чувствует. Тут я другую соседку
встретила в лифте, она мне жалуется: “Я так одинока. Так одинока”. Я ей
говорю: “Где же это вы одиноки? Вот я одинока. Нет ни друзей, ни родных. Я
как дворовая собака”. Нет, она сначала подружилась с Перельманами, а потом
они раззнакомились. Теперь она мне жалуется на них: “Нехорошие они люди”.
Да, эти люди практически заняты только собой. Только себя видят, только себя
понимают. Мне как-то нехорошо. Я как-то вроде не на этом свете. Некоторые
люди очень долго живут. Я уж и не знаю теперь, хорошо это или плохо.
8 марта
Я сегодня со своим вышла в восемь часов. Ветер несется, и мой несется за
ним. Здесь у нас ветер безумный. Встретила соседку с ее собачкой. Она такая
огромная, как шар, а собачка рядом с ней тоненькая, как листик. Встала
спозаранку, чтобы выгулять свое существо. Да, собачки людей дрессируют. Вот
заведите себе собачку, она вас отдрессирует. Вы, как Соня, не любите собак.
Послушайте, эта ваша Соня меня удивляет. У нее такой советский партийный
заскок. Говорит, я не имею права идти в кафе – я не работаю. И потому она
где-то в углу на улице жрет куски “бри”, который покупает в “Забаре”. Ей ее
партийная совесть, видите ли, не позволяет зайти в кафе, взять чашку кофе и
спокойно съесть тот же самый “бри”. Я таких людей не могу понять. Она, как
Перельманы. Да нет, она не цепкая. Она активная впустую. Шумит, гремит, а
толку нет, типа погремушки. Да, я слышала Косьминский обосновался в
Бруклине. Там теперь процветает богема. А вокруг него все тот же местный
“свет”: Акберт да Кафтымова. Ну да, прямо такие хорошие девочки с улицы.
Вообще, денег постоянно нет. Была соседка, к которой можно было на 47-ую
улицу что-то отнести. Так она сейчас в госпитале. Мне там у нее одна штучка
понравилась. Серебро, отделанное камешками – называется марказант. Сейчас
это очень модно. Я знаю место, где можно купить такое колечко за 30-40
долларов, а на 47-ой улице продать за 120. А те, кто покупал на 47-ой улице,
продавали за 180. В “Гудмане” я видела его за 200. И еще там есть прекрасные
вещицы из опалов. Какие прекрасные кольца! Ой, какой красоты есть опалы!
Австралийские. От них с ума можно сойти. Ничего более красивого, ничего
подобного я в своей жизни не видела. Он сверкает лиловым, розовым, голубым.
Он – какой-то дикий. Он – странный камень. Еще такой же загадочный лунный
камень. Но тот серый, сумрачный, мутный. А малахит он очень глубокий,
бездонный. Я очень люблю камни. Я их знаю. Но этого, видно, недостаточно.
Мне бы достать долларов 200, накупить колец, перепродать их и подзаработать.
Там есть одна русская, она из второй эмиграции, холодная. Я бы ей сказала:
“У меня есть марказант”. Она бы сказала: “О кей”. Если вы хотите себе
какое-нибудь симпатичное колечко, там можно купить за 24 доллара. Да, все
движется с такой быстротой, что даже дурно становится. Вокруг меня есть
какие-то возможности, а я не знаю, как этим воспользоваться. Да нет, Соня
ничего не любит, ничего не понимает. Она стихийная. Она ничего не знает. Она
малограмотная. Она здесь что-то делала, ни в чем не разбираясь. Она начинает
стихийно, не отдавая себе отчета, почему она этим занимается. Она
переоценивает свои возможности. Она считает себя очень красивой и молодой.
Когда нас видят вместе, говорит, ее сестра. Какая я ей сестра? К чему это ее
деревенское кумовство? Вот не знаю, что делать. Здесь надо только бизнесом
заняться. А как? Странный мне сон снился. Я со своим папой встретила его с
дочерью. И они с папой разговаривали. Может, он помер или помирает? До сих
пор ни денег, ни картины. Да, а там полный маразм. Анекдот слышали? “Ты
Ленина любишь?” “Люблю”. “Почему?” “Ну, он же чукча”. Бредовая страна. Оля,
милая, откуда взялась душа этого Сталина? И где она теперь, куда она попала
после таких страшных дел? И почему ему была отдана на откуп вся Россия? Ведь
это же был грабитель поездов и банков. Недоучившийся осетин с плохим
русским. И он держал в гипнозе всю страну, уничтожил миллионы русских,
евреев, поляков, армян. А эти дубы вешают теперь все на этих несчастных
евреев. Бред какой-то. Теперь они там себя голодом морят – решили, что пора
на госкапитализм переходить. Устали от закрытых распределителей. Захотелось
в миллионеров поиграть. Да, тут люди тоже как-то трудно живут. За свои грехи
расплачиваются. Здесь тоже ведь не все просто. Индейцы же прокляли эту
землю. Вот теперь здесь все и мучаются. У меня что-то с головой нехорошо. Я
вчера себя заставила погулять. Дошла до угла. У меня весь тетрациклин
кончился. Я его накупила и всем раздала. Здесь есть один аптекарь. Очень
милый человек. Он мне без рецепта дает. Тетрациклин очень мощно действует.
Он молниеносно снимает головную боль. Но зверски дорогой: 10 таблеток стоят
20 долларов.
Мне бы сейчас купить тетрациклина. Мне обещали деньги привезти. У меня взяли
папин пиджак. Одна моя знакомая мужу взяла. Она давно его присмотрела, да у
нее все денег не было. Муж у нее очень болен. И она его балует. Он очень
модный человек. Я хотела хотя бы 100 долларов за этот пиджак. Они бедно
живут. Она была актрисой. Они из Москвы. А он администратором каким-то был.
Но у него страшная болезнь. Вы, знаете, у него белокровие. Эту болезнь
нельзя вылечить. Они живут в государственных домах, и она убирает квартиры.
Еле сводят концы с концами. И все равно она не жалуется. Она мне говорит: “А
что мы там хорошего видели? То ешь одни пельмени, а другую неделю ешь одну
картошку, если достанешь”. Она мне обещала в конце недели деньги привезти,
если мужу пиджак подойдет. Ей очень трудно в город выбираться. У нее же двое
детей. А муж из-за этой болезни очень нервный стал. Я тут этой старой дуре
Антонине позвонила, хотела у нее деньги на лекарство попросить. А она мне:
“Ты мне дорого стоишь. Ты мне должна 500 долларов”. Я действительно должна
ей 150 долларов. Но, в основном, она мне давала за то, что я делала для нее.
Притом я ей много делала, а она мне сунет то 3 доллара, то 5. Чуть ей плохо,
она мне звонит: “Ой, милая, приди, посиди со мной”. Я ей говорю: “Оставьте
меня, что вы мне звоните? Вы мне не хотите помочь”. А она мне: “Я тебе дам,
но не сегодня”. А в пятницу вечером соседка притащила мне джинджерэл. Я
купила себе кейк. Знаете, у нас здесь немецкий магазин есть. Вы, наверное,
его помните. Так там был сейл, ну, я и купила себе. Он всего два доллара
стоил. Так я кусочек съела с кофе. И мне было так плохо. Меня им теперь так
выворачивает. Не знаю, может, там яичный порошок, – я яиц не могу есть. А,
может, еще что. Так я ей отдала этот кейк. Я сказала: “Мне было плохо от
него. Может, его надо выбросить. Может, его Марте отдать. Мне почему-то
плохо было от него. Может, он плохой”. А она: “Да что вы! Ит из дзлишэс! Он
же ведь очень дорогой. Спасибо, спасибо”. Так я сейчас пью ее джинжерэл, а
она ест мой кейк. У нас здесь натуральный обмен. Она своеобразная. Отец ее
из Одессы, а мать – ирландка. Она мне тут много помогала. Вот она мне опять
звонит. Ой, Оля, секундочку. Это она мне опять бутылку какую-то притащила.
Да-да, я здесь. Она милая девочка. Она живет напротив меня с какой-то
руммейтшей – арабкой или иранкой. Я смотрю на эту ее руммейт – такая дяревня,
голос у нее грубый, неотесанный. Сама страшенная. Так ей вот хорошо: у нее
во всех частях света братья и сестры. Она и в Париж, и в Вену летает, только
в Москве не была и то, наверное, скоро в Лумумбу пристроится. Здесь она
английский язык преподает. Я ее слышала – трещит, ничего не поймешь. А,
разве что своим преподает. Так вот ей здесь хорошо. Это место для нее. И вот
русские сюда такие же приехали. Какая-то чудовищная провинция понаехала. Вот
и Перельманы такие. Хотя они вроде интеллигентные люди. Капина мать даже
преподавала литературу в школе. А сама Капа консерваторию кончала. Ну да, он
был ее педагогом. Но провинция есть провинция. Так вот я к ним прихожу, а
там событие. Их малыш принес плохие картинки. Они спрашивают, где взял, а он
им: такой-то дал. Ну, и эта советская учителка раскричалась: нет, у нас в
семье этого не будет. Да чего не будет? Здесь это везде. От семьи это не
зависит. К кому не пристанет, к тому не пристанет. В школе это обычно
делается. Хорошо, что пока это только открытки. У этих Перельманов
вывернутые понятия обо всем. Они все время читают стихи то про Брежнева, то
про Бабий Яр: мы не дадим вам! Кому вам-то?! У них перевернутые мозги. Я к
ним не могу больше ходить. Я ей сказала, что очень грустно, что вас так
обдрессировали и всего лишили. А она мне: “Ничего меня не лишили”. Я не
крещеный человек, но я не могу сказать, что Бога нет или высказываться о
Боге, как она. Человеку за 80 лет – она стоит перед вечностью и такое
бубнит. И ее Капа вот такая же. Одевается, как чучмечка. И так на всякие
парти и приемы ходит. Если бы вы видели, что она одевает. Я ей говорю:
“Купите черный бархатный костюм и хорошенькие кофточки к нему, и черненькие
или лиловые туфельки, и бусы на шью. Вам шею надо закрывать – у вас шея
некрасивая”. А она все время шею выставляет. А она мне отвечает: “Меня не
воспитывали, я не понимаю ничего”. “Так вот я вам советую”. А она: “Я не
могу слушать много советов, мне все советуют: и муж, и мать, и сын, и вы, и
другие соседи”. А эта Антонина, я ей позвонила, дуре старой, и попросила
одолжить на лекарство. А она говорит: “У меня только два доллара. Я тебе
дам, но не сегодня”. Я ей говорю: “Мне сегодня нужно”. Я ей позвоню и скажу,
чтобы она мне не звонила больше. Она мне тут каждый день стала названивать:
ну, как ты? Я ей говорю: оставьте меня, вы мне не можете помочь. Что вы мне
звоните? Да, Оля, весело все у меня.
31 марта
Оля, с тех пор, как отца не стало, я часто слушаю музыку. У них есть певцы.
Разные. Все в меру своего таланта. Сейчас модная песня “Ит из оеер”.
Потрясающая мелодия. Грустная. У них есть абсолютно безвкусная певица. Как
ее? Забыла. Ой, у меня, наверное, маразм начинается – ничего не помню. Да,
вспомнила, Дали Паркер. Она – кантри. Она фантастично безвкусна. С огромным
бюстом. Это, видимо, ее единственное музыкальное достоинство. Она, похоже,
из простонародья. Но даже она некоторые песни поет потрясающе. “Батерфляй”.
У нее такой высокий, такой женский, даже иногда детский голос. А есть
потрясающая певица с замечательным репертуаром. Она 8 лет назад попала в
страшную историю. Она остановилась в отеле, к ней в номер ворвались и там
над ней 6 часов измывались. Она была в таком состоянии, что потеряла голос.
Потом он к ней вернулся. У нее драматический голос. А потом эта Фицжеральд.
Она – настоящая певица с серьезным репертуаром. Это уже джазовая классика.
Это очень знаменитая певица. Это, можно сказать, уже классический джаз. И он
великолепен. Ну, вы же писатель. Это все надо знать. Это же все очень
эмоционально. Джаз может быть мощным и классичным. Тут есть такие джазовые
пианисты. А вы что, никогда не слушали Джона Эллингтона? Все эти
классические джазы, они потрясающие. И их надо знать. Они очень много дают.
Просто мы здесь так прибиты жизнью, что не знаем даже то, что на
поверхности. Вы, наверное, и фильмы не смотрите. Да я вообще-то же не
смотрю. Я очень Антониони люблю. Я его на международном фестивале видела. В
Доме журналистов. У него самый потрясающий фильм “Красная пустыня”. И еще
мне очень нравится “Затмение”. Я могу это смотреть до бесконечности. Здесь у
них вообще нет интереса к этим фильмам – Ни к Антониони, ни к Феллини. У них
свои дела. Вы знаете: здесь есть одна фантастическая игра. Она заключается в
том, что люди сделали коня из золота, и этого коня они спрятали. К нему
никак не подступиться. А внутри него еще спрятан на 500 тысяч. И всех
охватила золотая лихорадка – все, как безумные, ищут. А те, кто придумали,
говорят: “Как хорошо. Заставили всех думать”. Надо знать правила игры,
заказать видеокассеты, купить книгу. И люди покупают и изучают. А фирма
страшно довольна: “Вот, мы заставили американцев думать”. Я мельком
прочитала. Вначале в “Вашингтон посте”. Там мало поняла. Потом – в русской
газете прочитала и поняла. Здесь только так можно вызвать энтузиазм. Это –
американ дрим! Знаете, здесь есть программа, где показывают самых богатых
людей в Америке. Каждую среду в 9 часов. Прекрасные туалеты. Да, это
дайнасти. Вы не смотрите? Вы, как Соня. Она все возмущалась, почему это нам
показывают жизнь, миллионеров. Интересно, кому это нам? Да нет, я понимаю,
вы вообще телевизор не смотрите. А мне надо для языка и еще чтобы
представлять, где я живу.
19 апреля
Я вам звонила, а у вас никого не было. Мне позвонил Юркевич. Говорит: “Эмма,
с вашей соседкой что-то несусветное. Она упала, не говорит, мычит. Ее муж
просит, не могли бы вы с ним поехать в больницу”. Я говорю: “Нет, нет, я не
могу в госпиталь. После смерти отца я к госпиталю не могу подойти близко”.
Он мне оговорит: “Ой, я вас понимаю”. Я положила трубку и думаю: надо
помочь, и помчалась к ней. Амбуланс еще не приехала. Они никак не поймут,
что с ней. Муж не может говорить по-английски, Я помогла, объяснила, как
могла, какое лекарство она принимала. Ее увезли. Я там просидела до двух
часов – его ждала. Там публика отчаянная. Он вышел: “Вы извините. Я заставил
вас ждать. Вот несколько долларов. Возьмите такси”. Часов в семь вечера я
позвонила ему. Он уже дома. Она вроде бы пришла в себя. Он мне говорит:
“Спасибо. Я вам очень признателен”. Сегодня они ее отпустили. Она, вроде,
стала говорить, да заговаривается. Он говорит, что она себя лучше чувствует.
Вдруг подскочила: “Где Эмма, где Эмма? ” Искать стала и упала. Я вас хотела
спросить, у вас там нет ли в “Балдуччи” меда гречишного. Ей бы сейчас хорошо
мед для головы и для сердца. А-а, это дорого. Она уж очень больной человек.
Ей 71 год. Человек весь переломан. И астма. Местные старушки разволновались:
“Вот хэппенд ту зис леди? Мэби строк?” У нее было комотозное состояние. Она
со мной говорила – совершенно несусветное что-то мычала: “Ой, ты моя
дорогая, золотая деточка, ой, мы встретим Новый год. Мой собственный сын
меня забыл. Я елочку, елочку и тебя, деточка, ты моя любимая, ты дорогая, я
сейчас пойду и лягу”. Мне даже нехорошо стало. Она мне говорит, что она меня
безумно любит. Нет, у нее и дети есть, и внуки. У нее два внука и внучка –
очень миленькая девочка, прелестная. Но они совсем не говорят по-русски.
Хотя они росли у нее на руках. Жена их сына ее ненавидит. Она – ирландка. И
все ждет денег. Сын ее любит. А старуха плачет, что у нее есть сын и нет
сына. Когда папа был жив, она завидовала нам с папой, как мы дружно живем.
Да, Оля, Вы знаете, я подумала, что надо в Синодальной по папе панихиду
отслужить.
|
01 |
02 |
03 |
04 |
05 |
06 |
07 |
08 |
09 | 10 |
11 | 12 |
13 | 14 |
15 | 16 |
17 | 18 |
19 | 20 |
21 |
Оглавление:
Первая часть
Вторая часть
Третья часть
|
