Виктория Андреева |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Виктория АндрееваТЕЛЕФОННЫЙ РОМАНВТОРАЯ ЧАСТЬ5 С трудом разыскав незаметную кнопку звонка сбоку массивной барской двери
Синодальной церкви, я позвонила. Отец Геласий уже ждал внизу. Он стоял у
маленькой боковой двери, словно только вошел или, напротив, уже собирался
уйти. От первой встречи с ним у меня осталось впечатление, что у него
голубые глаза, а глаза у него оказались желтовато-коричневые. И его лицо не
показалось мне знакомым. Но я наугад сразу обратилась к этому новому отцу
Геласию с извинениями за опоздание. Он ответил доброжелательным молчанием –
“вполоборота, о печаль”. Когда я стала выяснять, так где же Эмма, оказалось,
что Эммы еще не было. “Не видели ли Вы здесь женщину средних лет? ” –
спросила я консьержку – молодую, но дебелую и военизированную по осанке,
украинку. “Какую женщину? ” – спросила та, всячески стараясь показать
нелепость моего вопроса. “Ну, блондинку, на высоких каблуках в черном с
золотыми разводами дауне. Вы бы ее заметили, если бы она была, она броско
одевается”. “О, здесь много хорошо одетых женщин средних лет”, – вызывающе
сказала, цепляясь за мою неточность и неумение описать свою знакомую,
консьержка. – “Как ее имя?” “Ее зовут Эмма Случевская. Но она не должна была
представляться. Мы договорились, что она будет ждать здесь, в прихожей. “Ну,
хорошо, я сама посмотрю”. Я заглянула в церковь – Эммы не было. “Эмма
запаздывает”, – объяснила я, вернувшись, новому отцу Геласию. “Что, хотите
подождать ее? – спросил меня он. – Там все равно занято. Когда она придет,
поднимитесь ко мне”, – он показал глазами и рукой наверх. “Ой, хорошо, что
там занято, – обрадовалась я. – А то я беспокоилась, что вам пришлось нас
ждать”. И он тихо – “вполоборота, о печаль” – вышел в незаметную боковую
дверь – черный клобук, черная ряса, седенькие волосики, очки. “Дайте мне,
пожалуйста, две свечки”, – попросила я консьержку. Пока мы обсуждали с
консьержкой свечи, я машинально смотрела на тяжелый фиолетовый кирпич
учебника русского языка – дебильный кондуит Колумбийского университета –
принадлежащий, видимо, женщине, громко говорившей по телефону, но в то же
самое время принимавшей активное участие в нашем разговоре. Имя Эммы она
зафиксировала своими локаторами и обдала меня знакомой неприязнью – видимо,
какая-то майорша из так называемых инструкторов русского языка, которая
одновременно приставлена и к местной церкви. Я открыла свой карманный
учебник французского языка, чтобы отгородиться от вампирической
прилипчивости владелицы фиолетового тома “Русского языка для иностранцев”.
Но тут за застекленной дверью появилось бледное, чуть ли не с буклями
парика, растерянное личико Эммы. В нем еще были мягкость и слабое домашнее
свечение, особенно контрастные рядом с плотно зашторенными, как при
артобстреле, лицами двух женщин в вестибюле. Эмма вошла с легкой
непричастностью к угарным страстям прихожих, с видом бывшего завсегдатая
Дома журналистов. “Знаете, – громко заговорила она на неприлично хорошем
русском, – я сорок минут ждала автобуса. Я ведь выехала в половине
четвертого”. “Я тоже опоздала”, – успокоила я ее. “Вот посмотрите, – и Эмма,
подслеповато склонилась над сумкой, доставая бумажный сверток, – и я
испугалась, что она перед панихидой начнет мне что-то продавать. – Я взяла
книги. Это дорогие книги. Может, ему понравится, – и она раскрыла альбомы с
фресками Софийского собора. – Может, мы ему дадим за панихиду, а то у меня
нет денег”. “Да нет, я думаю, не нужно. У меня есть деньги. Я ему заплачу.
Ну, смотрите”. Тут за нами вышел отец Геласий. “Эмма пришла”, – сообщила я
ему. Он все также уклончиво, “вполоборота, о печаль”, повел нас к лифту.
Войдя в лифт, я спохватилась, что не представилась: “Извините, вы, наверное,
не помните меня”, – и я назвалась. С отсутствующей полуулыбкой отец Геласий
выслушал и мои извинения, и мое имя, снова не запомнив его. Ключница в
черном открыла нам верхнюю церковь. Она оказалась похожей на декорации к
“Борису Годунову”. Отец Геласий засветил свечку перед распятием. Мы зажгли
наши толстые поминальные свечи и пошли двумя тенями за столпом света отца
Геласия. Засветив свечи, отец Геласий открыл книжицу и начал, не отрываясь,
читать слабым, вот-вот готовым погаснуть голосом поминальную молитву:
“Подаждь Господи, оставление грехов всем прежде отошедшим в вере и надежде
воскресения” – среди свежелессированных икон, похожих на мертвые репродукции
из дорогих альбомов. Мой блуждающий ум не мог зацепиться ни за образ
покойного – он оставался для меня слишком легкомысленно-праздничным для
такой серьезной ситуации – ни за слова молитвы, ни за свежеотлакированные
иконы в иконостасе. Я чувствовала, что Эмме трудно стоять и жалела, что не
уступила ей место возле колонны, где она могла бы незаметно прислониться.
Потом я вдруг суетно подумала, что, может, не надо было держать свечку, а
надо было бы поставить ее перед иконами. Мне, к счастью, не приходилось
хоронить близких, а панихиду по бабушке отслужила ее сестра-старушка в
другом городе. В довершение моего замешательства я увидела, что столбик
света рядом со мной вдруг стремительно укоротился и превратился в световой
круг – это Эмма присела на корточки от боли в ноге. Отец Геласий обошел
аналой, удивленно взглянув на Эмму, согнувшуюся в центре светового круга,
после чего круг справа от меня снова медленно превратился в световой
столбик. Вошел, подпевая, высокий черный служка, ушел за иконостас, потом
вышел и, встав рядом с отцом Геласием, закончил службу тургеневским мягким
тенорком. | 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | Оглавление:Вторая часть
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |