Виктория Андреева
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > РУССКАЯ ЖИЗНЬ


Виктория Андреева

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"



К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011


Редакционный совет

Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Татьяна НАБАТНИКОВА
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Маргарита СОСНИЦКАЯ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
"МОЛОКО"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Виктория Андреева

ТЕЛЕФОННЫЙ РОМАН

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

6

3 мая
Оля, я тут вообще дошла до ручки. Я позвонила матери Ани. Она после операции. Я напрямик спросила, как Аня устроилась. Ей сейчас плохо и потому я ее разжалобила, и она мне подсказала про работу. А до того ни слова не говорила мне про Анькину работу. Она мне сказала: “Надо пойти в агентство и там негласно дать им долларов 400 и еще гласно – то, что они официально берут. Потом они вычитают это из зарплаты. Я попросила ее узнать, в каком Аня была агентстве. Да нет, это так положено. Сначала надо много заплатить, а потом надо понемногу выплачивать. Только так можно устроиться.
Вот у Перельманов невестка искала работу. Она каким-то образом кончила курсы компьютерщиков. Она не платила ни гроша. И устроилась на работу, не кончив курсов. Как это они так умеют? Здесь один парень кончил курсы не такие, как она шестимесячные, а два года учился. Ему родственники дали 3 – 4 тысячи на эти курсы. Он закончил и два года не мог найти работу. Два года он голодал, учился два года и два года бился, как рыба головой об лед, не мог устроиться. А она раз – и устроилась. А мне все говорит: “Ну, конечно, ваш английский”. Ну, какой английский? Чтобы продавать, вкус нужен, а моего английского вполне достаточно. Я по приезде пошла на Кембриджские курсы. Это мне Юрченко выбил. Они меня сразу на четвертый уровень направили. Я говорю: “Мне нужен первый левел!” Ну, тогда они меня на третий перевели. Я хорошо училась, и они мне все улыбающиеся мордочки рисовали на моих работах. Прелесть. Прекрасная страна. Мне здесь все нравится. Это свобода делать, что хочешь. Сегодня в соьиэл секъюрити такая сцена была. Передо мной стоит эдакий забористый маленький человечек Пришел и встал впереди, и кричит по-немецки: пробует что-то выяснить у пуэрториканца. А тот ему орет на своем плохо английском. Немец у него добивается переводчика: “Приведите переводчика. Транслейтора”. И добился. А эта Перельманша мне все про плохой английский твердит. Она тут же забывает, что ее муж преподает в университете и не говорит по-английски. Я тут была у них. Ему звонят, и он никак не может понять. Я взяла трубку и спрашиваю: “Что вас интересует?” Она говорит: “Я хочу знать, во сколько урок. А?” Я говорю: “И все?” Она: “Да”. Как это они без языка устраиваются? Ее невестка устроилась в самом центре. Тут муж Сони ездит на работу в Нью-Джерси. И другой парень с английским, с профессией ездит загород. Я прихожу устраиваться. На меня смотрят с ужасом. Я говорю: “Я не прошу вас устроить меня в “Нью-Йорк таймс”. Я хочу устроиться обычной сейлс леди”. Ни в какую. Я не профессионал, я плохо говорю по-английски. А у этих все, как по маслу. Я пришла к ней и говорю: “Вот у меня чеки пришли. Не знаю, что делать?” А она слушает-слушает и говорит: “Я же говорила, что этот хлеб надо поджарить”. Я подошла к ней. У меня с собой было письмо. Там написано оверпеймент. Я знаю, что у них есть такой дошлый Гога. Он все знает. Все так крутит ловко. Я ее спрашиваю: “Ваш Гога будет?” “Да-да, будет”. Тут звонят. Она бросается к телефону и говорит так, чтобы я не поняла, с кем. И слышу: “Да-да, Гогочка”. А обо мне ни слова. Она занята только собой. Они из Львова. Они совсем другие люди. И вообще здесь все люди меняются. В общем не знаю, что делать. Мне надо 300 долларов заплатить. Где взять. Мне хоть бы 200 долларов отправить. У меня только три дня осталось. Он меня выбросит. Я не могу у Антонины занять. Ее муж мне уже дал двадцатку. Я их истратила на такси, когда возвращалась из госпиталя. А сегодня еще купила себе сливок и попила кофе. Может, мне так повезет, и я устроюсь работу. Но чтобы устроиться на работу, тоже нужны деньги. Что хочешь, то и делай.

10 сентября
Не знаю, что мне делать. Тот, у кого хотела занять, он попал в госпиталь. Он вообще больной человек. Тут на него все так действует, что он жалеет, что уехал. А танькина мать в больнице такого насмотрелась. Там такая странная публика была. Наркоманы всякие. Одного там выворачивало. Он стал зеленым. И никто к нему не ;ходит. А народу вокруг полно. Здесь люди звереют. Да, я теперь боюсь к госпиталю подходить. Четвертый год пошел. Это не дает мне жить. Сижу, не знаю, что предпринять. У меня такое ужасное состояние, я стараюсь не думать. Ну, что обо мне говорить. Я одна. Женщина, никому не нужная. А вас двое и сын. Сюда приехали русские с образованием. И интеллигентные люди бьются, как пуэрториканцы. Американцы здесь судят о русских по тем русским, которые сюда понаехали после войны. То же были совсем безграмотные люди. Когда мы были в Вене, туда приехали родственники Колчака. Мы с ними встречались. Так они глаза на нас с папой вытаращили: “Мы не представляли, что из совдепии могут быть такие интеллигентные люди. Вокруг нас в Германии русские люди не говорят ни по-немецки, ни по-русски”. По-моему, американцы должны были бы молиться на приехавших русских – какие интеллигентные люди. Да они просто не имеют представления об интеллигентных людях. Они принимают нас всех за Брайтон Бич. Это им понятнее. Тот парень, который у меня картины отнял, он невесть где чего-то нахватался. Сам он технарь. Его отец и мать совсем неграмотные. Что от него ждать. И вот эта Антонина, так ее приятельницы – первая, вторая, третья – в Колумбийском преподают – малограмотные бабы. Как они там могут преподавать – ума не приложу. И они к нам относятся хуже, чем американцы. Не могут простить, что мы не такие примитивы, как они. Как Антонина? Да плохо. Заговаривается. Похоже, что не выкарабкается. У нее что-то с позвоночником. Она несчастный человек. Ее мучают сильные боли. Да, наверное, ей врачи чего-то дают. Здесь врачи мрачные. Она все в синяках. Говорит, ее там побили. Не знаю, может, заговаривается. Здесь врачи оглушительные. Они ее привязали. Она упала. Потом она все порывалась уйти. Говорит, побили. Потом прописали ей 15 лекарств. Безумие какое-то. Медицина у них на недостижимом уровне. Такая аппаратура прекрасная. И лекарства есть хорошие. А врач только смотрит в компьютер. Они совсем отвыкли думать. А там врачи еще не перевелись, они, действительно, врачи. Там еще есть люди. Сколько они бегают по домам. Сколько мест они обегают за день. А здесь, если вы больны, разве к вам придет врач? Ничего подобного. Вот там была знаменитый Делихов. Это был ум. Большой ум, который делал чудеса. Бернард Кристи, который первый пересадил сердце, был его учеником. Он пересаживал головы у собак. Там была Мусаян, армянка, хирург. Она спасала людей от гангрены. У нее был маленький кабинет, и там – три-четыре кровати, как лазарет. И она спасала стольких людей в таких условиях. Потом отец пробил о ней статью. Ей дали большую комнату. И она даже в Италию ездила. Она делала уколы кислорода в ногу. Это очень опасно. Если не туда попадешь – смерть. Но у нее были прекрасные руки. Потом ее, конечно, сломали. Да, там есть люди, а здесь – хорошая аппаратура, а люди совсем одичавшие. Вот и выбирай, что лучше. Не знаю, что делать. Тут нужен какой-то другой подход. Они на нас смотрят, как на пуэрториканцев, когда узнают, что мы – русские. Они просто не знают, что такое интеллигентные русские. Теперь здесь задает тон уголовный Брайтон. Советы знают, как пускать. Они разбавили нас таким количеством жлобья, что мы в нем совсем растворились. У меня есть знакомая, вроде вас. Они живут в Канарсе с мужем. Это парочка еще та. Они – такие неприспособленные. Он время от времени садится в такси за баранку. Его пару раз грабили, били, отнимали деньги. Тут к нему сели люди из Техаса. Он их возил-возил по городу, а потом они ушли. Когда они ушли, он увидел, что в машине кинокамера, новая, прекрасная. Он тут же начинает их искать. Он писал, искал, наконец, нашел. И отдал, и ничего не попросил. Они были потрясены. Они были настолько потрясены, что к каждому празднику присылали ему цветы. Но, в общем, здесь это не ценится. Как, впрочем, и там. Моему отцу говорили: “Вы такой благородный человек, что даже страшно”. А здесь им не страшно. Я вижу, что здесь так, как мы ходим, мило говорим, здесь так нельзя. Я вот ходила и мило, тихо с ней говорила. А тут я встала и все ей высказала и тогда подействовало. Здесь нужна уверенность, даже если вы на сто процентов неправы, вы должны смотреть им прямо в лицо и настаивать. Тут они привыкли к силе. Недаром вы читали у Марка Твена, что у них у каждого пистолет в кармане. Надо в кармане держать кулак, когда общаешься с ними. Я тут читала: парочка пришла в банк, показала кассирше пистолет, и она немедленно им все отдала. Значит, только это на них действует. А тут я с ней говорю, и эта малограмотная баба смотрит на меня, будто я мусор. Я не мусор. Неважно, есть у меня деньги или нет. Это неважно. Я не мусор. Здесь важен доллар. Тут один из этой бравой семейки Кеннеди обожрался кокаина и подох, а хоронили, будто умер великий полководец. Они здесь все помешались на этих своих долларах. Здесь даже дети стоят в банке и кладут деньги на свой счет. Какое-то безумие. А мы здесь без их чековых книжек, без работы и без родственников. Если у меня есть в Париже родственники, то только на кладбище. Их было два брата. У их отца были нефтяные вышки. Когда он умер, все деньги перешли к младшему сыну, потому что папа женился против воли своего отца и тот лишил его наследства. Куда делись эти огромные деньги, я не знаю. Раз папа не хотел его разыскивать, это уже не мое дело. Папа безумно любил свою мать, как я свою. После революции она ходила вся в бриллиантах, и никто ее никогда не обокрал. Все ею любовались. Она была красивая и очень долго молоденькой оставалась. У меня есть только один ее портрет. Мама отца была породистая. Но это куда-то все ушло. Такая чудовищная жизнь. Она так страшно погибла. У нее была броня, как у папы. Она могла уехать. Но она отдала свою броню возлюбленной брата. А сама осталась. Она сказала: “Я уже старая. Я никуда не поеду. Я знаю немцев. Я видела их в Париже. Это такие галантные люди”. Вот так, милая Оля.

| 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |

Оглавление:

Первая часть

Вторая часть

Третья часть

 

 

 

РУССКАЯ ЖИЗНЬ



Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев