|
К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011
Редакционный совет
Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ
|
Виктория Андреева
ТЕЛЕФОННЫЙ РОМАН
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
10
17 июня
Вообще все это ужасно. Понимаете, там был один фунерал – я туда вошла.
Вижу не тот. Другой фунерал – никого нет. Спросила, говорят: она в другом. Я
спрашиваю, как пройти. Иду-иду – никого нет, но вижу, там она лежит при
каких-то лампах. Выхожу в первую комнату спрашиваю, где же все. Они мне
отвечают: ушли на ланч. Он-то хотел там все время быть, да дети его увели в
ресторан. Ну, я там постояла одна, перекрестила ее и вышла. А человек из
первого фунерала говорит мне: “Идите, они там в ресторане” и дорогу мне
объясняет. А я одна. Это совсем ужасно. Думаю, что я пойду в ресторан? Я
когда нервничаю, совсем жрать не могу ничего. А тут у меня еще собачонок мой
заболел. Он у меня совсем сдает. Ну, я и поехала домой. Прихожу, а он у меня
весь какой-то взъерошенный. Хорошо, что я не осталась. Ну, конечно, все это
мне было совсем ни к чему. И вообще это очень тяжело. Я еще про отца
вспомнила. Совсем мне это было ни к чему. Это для любого человека мрачно, а
мне после отца это было слишком. Она родом из Белоруссии. Когда революция
началась, их раскулачили и выбросили в Сибирь. У нее на глазах сестра умерла
от голода. Отец у нее спился и бил мать. У нее мрачная жизнь была. Потом она
вышла замуж. В 30-х годах их посадили. Его как политического, ее как
отщепенку и врага народа. Жизнь у нее была невеселая. Потом немцы пришли. Их
в Германию угнали. Потом они жили в Мюнхене. Там они разбогатели. Сюда
перебрались. Они богатые люди. Жизнь тут была, конечно, другая. Но все, кто
оттуда, они изломанные люди. Знаете, мы очень смешно познакомились. У нас
часы сломались, и мы пошли на Брыллиантовую улицу – на 47-ую, и она к нам
подошла: “Вы русские? И я русская”. Разговорились – оказалось, что мы живем
в том же доме, что и она. Она нас видела в доме, но не подходила к нам, а
здесь подошла. Вообще все так паршиво. Я вышла из этого фунерала какая-то
прибитая. Меня всю трясло. Что-то все неприятности на меня валятся. Мне все
это так не нужно – и госпитали эти, куда я к ней ходила – все это опять отца
напоминало. Страшнее американских госпиталей ничего нету. Это, как
крематории. Оля, у меня сейчас так паршиво с глазами. Все двоится – и свет
слепит. Говорят, сюда филиппинец должен приехать из Лос-Анжелеса, может, он
мне поможет с глазами. О нем в “Калейдоскопе” писали – редактор его знает.
Он делает чудеса. Мне бы немного денег набрать на него. Вот Антонина
померла. Мне что-то так нехорошо. На меня теперь все опять нахлынуло – меня
трясет. Ведь моему отцу все здесь так нравилось. Ведь этот Черных, эта
маленькая жирная скотина, он же старше моего отца, и он жив-здоров, а моего
отца нет. Да как же не пробовал – он Юрченко дал разработки 15 или 20 тем.
Тот взял и ни одной не принял. Потом, наверное, целый год по этим
разработкам давал материалы. Я ему говорила: “Папа, ты сделай одну-две,
чтобы они видели, что ты можешь работать”. А он мне: “Да мне же не трудно
это сделать. Я сделаю побольше, пусть они знают, сколько материала я могу им
дать”. Ну, вот они и посмотрели. Моего отца не стало, а все эти бездари и
ничтожества как ни в чем не бывало процветают. После отца для меня все
госпитали – это что-то такое жуткое. Я вообще не переношу больниц,
госпиталей. Но ей казалось, что со мной ей легче – вот я и таскалась к ней.
Оля, милая, какие они там все страшные люди. Врач ее пришел, посмотрел и
говорит с эдакой улыбочкой: “Ну что ж, вот теперь она больше не будет
мучиться”. И ушел. Старик сидит, плачет. Как же так можно! Ведь он же врач!
Он же должен сочувствовать, помогать. Если человек способен так ожесточиться
и почерстветь – какой же он тогда врач. Врач – это же добрый талантливый
человек. А тут армия бездарей. Они смотрят на тебя как бараны, и ты смотришь
на них как баран. И только бросаются к машинам, будто машина за них будет
думать. Ох, Оля, очень нехорошо все это. Ну ладно, вы уж меня извините, что
я вас отрываю от дел.
1 июля
Оля, вчера такой день был. Ужас. Совершенно сумасшедшее время началось.
Весь день по радио кричали: “Зе гифт оф мазер нэчур”. У меня нога
разболелась. Я не могла ходить. Эта несчастная Антонина померла, и на меня
все сразу навалилось. Она ко мне липнет. Я слышу, она мне что-то нехорошее
несет. Собачонок мой разболелся. У него воспалилось около хвостика, там, где
он делает свои дела. Он у меня нежный, слабый. Он все время кричит. Он
вообще пришел ко мне не совсем здоровым. Он пришел ко мне с больными
глазками. И изо рта у него текло. Я спросила мою идиотскую турчанку: “Что с
ним?” Она говорит: “Это у него сексуальное”. Она, идиотка, помешана на этой
почве. Знаете, Оля, мне прислали рибейт чек. И я решила приобрести себе
часики. Я видела такие хорошенькие часики, металлические, обложенные
бриллиантиками. Их присылают, если закажешь кастрюльки и чемоданы. И там
фотографии. Я им написала, что у меня нет денег, и я буду посылать им по 5
долларов. Ну, они согласились. Часики идут, их не надо заводить. Я вначале
никак не могла понять, что такое – вроде не тикают, никак не заводишь, а
идут. Да, конечно, мне надо навестить Николая Павловича, я же обещала. Хоть
и умершему человеку, но обещала. Хотя она, что обещала – ничего не
выполнила. Она мне сказала: “Я тебе и денег оставила, и золотую вещичку”.
Но, видно, ничего не сделала. Да, я вообще-то тоже подумала, может, она
что-то оставила. Может, не успела сказать. Или он не хочет отдавать.
18 июля
А как у меня может быть? Сегодня пошла и еле дошла. Пришла домой, и со
мной тут истерика была. Нога измучила. Я мажу и на какое-то время легче
становится, а потом боль опять возвращается. Я сегодня выжрала восемь
таблеток талинола, чтобы пойти. Я купила мани ордер на все деньги. Я хотела,
чтобы у меня были все чеки, чтобы пойти к секретарше сенатора. Чеки мне
только выслали, я решила подождать, пока я их получу. Я пошла к Наташе. У
нее болит рука, весь локоть раздуло. Я ей посоветовала поставить горчичники.
Ей стало легче. Горчица лучше, чем эта мазь, которой я сейчас натираю ногу.
Горчица – это живое существо, травка. А мазь – мертвая химия. Вы, знаете,
Оля, у меня тут такой дикий звонок был. Вчера звонили, позавчера звонили,
ночью поднимали. А тут звонят. Я снимаю трубку, кто-то дышит задыхается:
“Эм-м-эм-м-ма” и вдруг: “Ах-ах!” и бросает трубку. Я узнала голос Антонины.
Она мне постоянно звонила по телефону. Мне стало страшно от этого дыхания и
голоса. Я сразу позвони Наташе. Я подумала, что кто-то меня преследует. Это
было ужасно. Мне и сейчас нехорошо. А потом я поняла, что ее муж. У них
голоса очень похожи. Но я с ним почти не говорила по телефону, поэтому я его
и не узнала. Ему, видно, было нехорошо, вот он и позвонил мне. Он привык с
ней все время разговаривать, а теперь он одинокий человек, ему не с кем
словом перемолвиться. Позвонил мне, да, видно, ему плохо стало. И мне теперь
так нехорошо. Мне всегда нехорошо, когда кому-то рядом плохо. Он же
несчастный человек. Она так его мучила всю жизнь. Ему, наверное, просто
хотелось по-русски поговорить. Мне бы сказать ему пару добрых слов, а я
испугалась и бросила трубку. А сегодня с утра я тоже переполошилась. Звонят
снизу: “Юнайтед пост сервис” Я ни слова не поняла, разобрала только слово
“сервис” – У меня базер плохо работает. Впустила его. Он притаскивает мне
посылку. Я когда-то заполнила в журнале какой-то заказ и там было написано,
если не понравится, можно вернуть. Я послала и забыла, а они вот теперь мне
притащили. Я раскрыла – оказалась зеленая коробочка, вся в золотеньких
хорошеньких лилиях. И в ней – кофе “арабика”, и сыр и клубничное варенье, и
еще там лежал торт и корзиночкой пикника. Мой песа так обрадовался, так
прыгал, хотел в коробку залезть. Ну, вот мы с моим песой порадовались. Вы
знаете, если вам нужно, я могу вам дать этот заказ, он у них в каждом номере
журнала есть. Вы пошлете и получите столько удовольствия за 8 долларов. А
кофе там очень приятный. Здесь, почему-то нет “арабики”. Мы его все время в
Москве покупали. Вот что я здесь безумно люблю – это английский горький
мармелад. Я постоянно варила его в Москве. Вы берете корочки, стрижете их
длинными штучками, потом варите их и засыпаете сахаром. Прелесть. Оля, ну
если вы все-таки хотите этот заказ, то там можно заказывать разные продукты.
Ну, я читала, там есть сыр “элементаль”, не слышали? – это сыр с такой
огромной слезой. Он непомерной вкусноты. Нет, он бывал в Москве. В магазине
“Сыр”. Там еще был очень вкусный голландский сыр. Нет, здесь нет такого. По
крайней мере, я его никак не найду. А вы попробуйте, получите массу
удовольствия.
Они ещё очень рекламируют “Жак Монтерей” – это калифорнийский сыр. Нет, он
вкусный. Ой, вы знаете, я вот говорю с вами сейчас, а сама вся мокрая, хоть
выжимай. Это от мази. Не знаю, что у меня с ногой. Я уж и горчичник делала,
сожгла себе кожу до волдырей. Что-то непонятное со мной – вот бежать я могу,
но стоять – нет – боль чудовищная. Я сажусь на корточки от боли. У меня
ощущение, что все мои беды от этой черной старухи. На меня все вдруг
повалило, как из рога изобилия: и лендлорд, и нога, Перельманы и те меня
надули. Она то любит вас, то ненавидит. Оля, вы не представляете, как это
трудно, когда вы одна. Все время куда-то идти надо. Дома я еще как-то
справляюсь. Вот сейчас говорю с вами, а сама сижу на корточках. У меня вся
нога болит. Такое ощущение, что она железом спелената. И боль идет от бедра.
Мне бы тетрациклиновую мазь сделать – она мне помогает. А то у меня боль
дикая. Надо ее победить – не то она меня свернет. Ее надо гимнастикой
побеждать. Я жду – хоть немножечко отпустит, и я начну сразу делать
гимнастику. А сейчас я хожу и раскусываю себе от боли губы до крови. У меня
и вторая нога хочет заболеть. Это все от климата. Климат здесь чудовищный.
21 июля
Я тут три дня не спала. Мой песа заболел. Бегаю, его накрываю. Я вообще
не знаю, что теперь делать, и еще этот идиотский старик. Ему помогать надо,
жена у него померла. Он меня тут попросил: “Опустите два письма. Я не
дойду”. А потом звонит, почему чек не получили. Он в одном письме чек
посылал. Я говорю: “Письмо еще не дошло. Подождите. Получат”. А он мне:
“Нет, не дойдет. Я позвонил им. Они всегда все точно получают, а сейчас не
получили”. А вчера звонит: “Ой, вы меня извините. Чек пришел”. Хорош
старичок. Я же ему не сказала: “Мне ваша жена завещала и деньги, и кольцо, и
золотой крест”. Правда, разочек, до его болезни сказала: “Мне бы хотелось
иметь крест, который ваша жена мне обещала”. Он ни слова в ответ – как
проглотил. Как она померла, он заболел. Это все она. Она здесь все время
торчит. Ей там скучно – ей компания нужна. Вот она и торчит здесь. Она-то,
да нет, никакая она не дворянка. Это Наташа, другая моя соседка. Я же вам
говорила. Антонина из кулаков. Ну, конечно, полуграмотная баба. Так здесь
только такие и преуспевают. Они шустрые. На них не давит груз знания. Им
легче. Нам за ними не угнаться.
29 июля
Я даже не знаю, что-то у меня такая слабость, что я только и лежу. Это,
видно, от этого гриппа. Может, от всех моих неприятностей. У меня все совсем
паршиво. Они сказали: “Отключаем в четверг или в пятницу”. А занять не у
кого. Этот старик загрохотал в госпиталь. Уже неделю как. Да как только у
меня какие гроши появляются, я сразу отношу то за квартиру, то за свет, то
за телефон. И живи, к хочешь. Я не знаю, как мне до н е г о дозвониться. Я
позвонила, сказала: “Швиден”. Мне дали. Говорю: “Стокгольм”. Меня сразу
соединили. Я ей сказала, кто мне нужен. Оговорит: “Холд ит. Холд ит”. И
никто не подошел. У меня была надежда. У н е г о операция была. Я думала –
все прошло нормально, у них есть деньги, они расплатятся. Все эти три года
они устраивали мне черт знает что. Из-за э т о г о ч е л о в е к а ушел мой
отец. Они мне принесли одни несчастьях. А на э т о г о ч е л о в е к а,
поскольку у него совесть нечиста, можно воздействовать. Я стала думать о н е
м, сконцентрировалась и все время говорила: “Отдай деньги, отдай, отдай
деньги”. Я тогда была буквально в истерическом состоянии. Я его
представляла, как о н стоит, и внушала е м у: “Отдай деньги”. И о н потом
говорил: “Я больной. У меня нет денег. Я переживал и всю ночь не спал”.
Видите – значит, я умею действовать. Это не суеверие. В общем-то здесь у
меня никого нет. У меня друзей нет. Я тут совсем одна. Тут еще эта
истеричная Перельманша со своими настроениями – то туда, то сюда. Гнусное
семя, исчадие ада. Я у нее последний раз была, у нее стояла стопка
бесплатных туфель. Она набрала на своего папу, и на свою маму, и на себя. И
все ей мало. Люди здесь какие-то хищники. Да кто их знает, видимо, не и
были. Не могли же все так сразу измениться. Все-таки обидно, что у нас с
вами здесь все так не получается. Так обидно – ведь здесь все есть. Какой
тут творог хороший. Мы с моим песом друг у друга отнимаем. Я ем, а он мне в
глаза смотрит, чтобы я ему добавила. Ну, вот, все мои новости. Вроде вчера
был симпатичный день. Мы и погуляли, и поиграли. А сейчас он опять
закапризничал. И есть ничего не хочет – курицу не хочет. Одну морковку ест.
Я ее нарезаю кусочками, и он ест. Я не знаю, то ли он заразился. Какой-то
грипп сейчас ходит. В среду все было хорошо. В четверг мы гуляли, а потом
вдруг закапризничал. Когда он заболевает, я прямо не знаю, что делать. Это
как маленький ребенок заболевает и сказать ничего не может. Мне позвонила
моя знакомая Вера. Обе ее собаки больны. Она с ними весь день провозилась. У
всех, у кого собаки, – большие переживания и много хлопот. Тут ходит
американец с бородкой. У него две собаки нечистой породы – полупекинез и
полупудель. Он с ними возится и подмышку их берет, и целует. Парень здоровый
такой. Собаки очень меняют людей – особенно мужчин. Они с ними ходят и
целуют их, и возятся с ними. Здесь все так любят собак, здесь культ собак.
Сейчас пойду со своим. Только волью ему оливкового масла. Как только ему
плохо, меня начинает трясти.
3 августа
Оля, мне тут Наташа сказала, что в Бруклине есть компания, которая
деньги дает взаймы. Они берут себе 17 процентов. Им сказал какой-то парень
со “Свободы”. Может, они бы вам дали. Мы бы с вами открыли обувную лавочку.
Нет, мне не дадут. А ваш Андрей скажет, что он – преподаватель, и вам дадут.
Нет, доходы не проверяют. Ну, подумают, преподаватель – значит,
состоятельный человек. Здесь же преподаватели обычно много получают. Кто
знает, что ему платят как иммигранту. Мы бы сидели с вами в своем
магазинчике, вокруг нас были бы красивые туфли, и мое существо было бы с
нами. Оно бы нас охраняло. Я не знаю, я просто не знаю, как это сделать. Я
звонила вашей миллионерше, я долго с ней говорила, и никакого толку. Она мне
говорит: “Вам 40? Ну, для Америки это молоденькая. Вам надо в пекарню”. И
через каждые 5 минут: “Вам надо в пекарню”. При чем здесь пекарня? Я –
журналист, к о р р э к т о р, писатель, я могу преподавать язык, а она мне
твердит про свою пекарню. Я ей, наконец, говорю, чтобы она отстала: “Я не
могу уходить на весь день на работу. У меня собачонок маленький. Он не
выдержит целый день один. Он погибнет, а я только им и живу”. А она мне в
ответ: “Это хорошо, что собачонок. Вам надо в пекарню”. А тут я узнала, что
можно пойти кукол делать, и вроде неплохо платят. Надо бы узнать. Я тут
много чего делала, и все никуда не ведет. Я не в состоянии ничего сделать. Я
уже боюсь рехнуться, ничего не соображаю. А вот если бы свой бизнес открыть,
может, легче было бы. Мы бы потихоньку продавали туфли. В ваших краях туфли
бы хорошо шли. Там много гомиков, а они, как и я, помешаны на красивых
туфлях. А какая нам разница – гомики – не гомики, мы бы занимались туфлями.
Вот, может быть, вам эта компания даст денег. Ну, вот, я вам все, что
узнала, рассказала. Я как-то плохо себя чувствую, прямо на ногах не стою.
Оля, я совсем как пьяная. Я не знаю, как я все это выдержу. После того, как
его сын кричал на меня, что я – хулиганка и сволочь, я не могу. Я им больше
звонить не буду. Я же сначала говорила с дочерью по другому телефону. Они
тогда жили в другом месте. Это еще до операции. Я просила ее, я сказала:
“Что же мне делать теперь. У меня нет ни картины, ни денег, ни работы. Я же
рассчитывала на нее. Что же мне теперь кончать самоубийством, что ли?” А она
мне: “Вы много раз кончали и никак не кончите”. Да, вот такие люди. Я прямо
подыхаю. Они меня доведут, как довели моего отца. Вот видите, моего отца не
стало, а эта сволочь выкарабкалась, и е м у как с гуся вода. Мой отец
никогда никому зла не делал. Он спасал людей от смерти. И так рано ушел. Я
стою и сжимаю кулаки, чтобы не сорваться. Я, наверное, до завтра не доживу.
У меня еще кофе ни грамма нет и голова гулкая и тяжелая. Мне кофе хочется,
да нет ни копейки.
9 августа
Вы так и не видели мою симпатичную личность. Как? Вы не представляете
пекинеза? Ну, вы же знаете рожу бульдога, боксера. Вот и у них тоже круглая
рожа, но мохнатая и более смягченная, кожа в складку возле глаз, а нос
маленький, курносый и рот маленький. Они на драконов похожи. Рожа у них
круглая, а мохнатенькая голова вся будто в локонах, и ушей не видно. И по
фигурке он вроде бы дракошка – квадратиком, а хвост веером лежит на спине.
Оля, а со светом я ничего не уладила. Я на тридцатку книг продала, и еще
десятка была, ну, я им отнесла. Они не хотели брать. Просят депазит – 75
долларов. Они говорят: “У вас маленький билл — всего 35 долларов, и вы все
равно не платите”. А я спросила: “А почему же я должна платить столько,
сколько платит человек, имеющий семью? Для одного человека у меня совсем не
маленький билл. И мне трудно платить”. Но это их совсем не интересует. Там
был какой-то пуэрториканец. Он даже говорить со мной не хотел. Если бы был
черный, он бы меня выслушал. Теперь не знаю, что и предпринять. У меня тут
еще счет за телефон не оплачен. Я позвонила, чтобы они отложили. Нет, надо
найти какого-то благодетеля. Как Перельманы. У ее сыночка теперь квартирка
на Кабрини – там огромные дома и вокруг зеленые площадки. Мой песик любит
туда ходить. И я встретила там знакомого. Он был лойером, а теперь ретайред.
Он теперь там живет. Он такой толстый, мрачный. Подходит для секьюрити
сервиса. Ну, конечно, он состоятельный. Он же бывший лойер. Он-то понятно,
как там оказался. Он ведь не иммигрант. А Перельманша тут мне говорит: “Вот
Наташа с Юрой теперь переехали. Там у них теперь богатая дама под боком.
Пусть они вам помогут.” Я ей говорю: “А вы знаете, здесь все люди своих
богатых дам тщательно скрывают”. Вот такие люди. Что ж, ничего тут не
поделаешь. Не знаю, что и предпринять. Здесь что-то все не так просто. Все
наши нескончаемые трудности неспроста. Помните, тогда в Бруклине была
история – женщину с ребенком прирезали. Комиссия стала расследовать и
наткнулась на русскую мафию. Все дело сразу свернули и уехали. Дело было в
том, что та застраховала свою жизнь и ей выплатили миллион. Пришла мафия и
говорит: “Половина тебе, половина нам”. А она быстро переправила деньги в
Лос-Анжелес. Ну, те ее и убрали. Здесь русские – опасные, сплошные жулики. С
ними нельзя иметь дело. Да, нет, у вас все-таки веселее. Вас ведь трое, а я
одна и еще со мной собачек. Да, правда, нас двое. У меня вообще все страшно
нелепо складывается. Мой другой собак пожил только 6 лет Он был красивый –
белый с черным. А на голове у него был белый лотос. Все его называли
хризантемой. Такой белый с черным – представляете. Я его назвала Мик. А мама
говорит: “Почему вы его так назвали? Давай назовем Микусь”. Это похоже на
Мисюсь: “Мисюсь, где ты?” Вот он пожил только 6 лет. У меня на руках его не
стало. Он ушел за мамой. Я стараюсь не думать обо всех этих смертях. Когда
наш Мик подох, мы все хотели взять другого, но у нас никак не получалось.
Когда мы сюда приехали, я опять стала безумно хотеть собаку. И вдруг Дасти
на меня свалился, как с неба. Вы знаете, мне тут пришла из Лас-Вегаса
астрологическая газета и мне предлагают подписаться на нее. Я прочитала там
странную статью про Мэри и Хариетт – двух приятельниц. У одной родился
мальчик, и она стала писать письмо о своих новостях. Потом отошла к окну,
вернулась к письму и видит, что там написано то, что она не писала. Она
читает: “Я очень сожалею, что твой Джо умер”. И ей стало не по себе. Она
побежала звонить. А ей говорят: “Хариетт нет. Она в госпитале”. А через пару
часов та звонит вся в слезах: муж умер.
15 сентября
Я должна попробовать найти кого-нибудь, кто знает е г о. Пойду на
следующей неделе. А кого я могу найти? Е г о коллекции оценены в несколько
миллионов. Сейчас эти художники стоят тысячи и тысячи. Хотя они вообще себя
не считали художниками. Потому у нас и были их работы. В свое время мама
взяла несколько их картин. Потом она однажды даже хотела их выбросить. У нас
была картина –просто линии по диагонали разного цвета. Но все это сверкало,
как драгоценный камень. На душе становилось радостно. А другую картину я
помню у маминой приятельницы Веры – через всю картину – стволы, и сквозь них
– солнце. Я в эту картину была влюблена. Когда я приходила к ней в гости, я
не могла отойти от нее. Я ходила вокруг нее, не знала, как эту картину у нее
забрать. А она не хотела ее отдавать. Я помню еще была картина –
“Обнаженная”. Тоже фрагмент. Большой лист бумаги и там нарисована углем
обнаженная всего двумя-тремя линиями. Но вы чувствуете, что это обнаженная.
Она пробует воду, стоит голенькая и думает: войти – не войти. А эта дура
стоит и спрашивает маму, куда ей поставить пупок. Она себя почему-то
художницей считала. Она была одержима манией величия. Мама поэтому с ней
порвала. Она приехала в Москву в 17-ом. Она из раскольников. Была очень
красивая и талантливая танцовщица. И столкнулась с двумя братьями – они
содержали “Стойло Пегаса”. Один из них влюбился в нее. Он взял ее в
официантки. В нее многие были влюблены: и Брюсов, и Маяковский, и художники
разные. Когда она сидела на выступлениях Маяковского, тот бросал на нее
такие взгляды. Он был джентльменом. Он был великолепным ухажером. Вера
говорила: он был таким, каким женщины хотят видеть мужчину. Внутренне он был
застенчивым. Там была Лилечка Брик, которая держала его железной хваткой. Да
кто его знает. Папа считал, что его убили. Он много знал и всегда мог
выкинуть что-нибудь неожиданное. Его убил Кольцов. А потом того самого
убили. Так всегда бывает. Да, Кольцов погиб в нумерном лагере. Вертухаи
облили их всех бензином и подожгли. И бегали пылающие факелы. Только один
там был, кто выжил. Он был скрипачом, и он развлекал их, играл цыганщину. Он
говорил: “Я был голый человек на голой земле”. Вера тоже в те годы сидела.
Она говорила: “Я поняла, как надо себя вести. У тебя сняли кольцо. Это ваше
кольцо? Нет. Но ведь оно было на вашей руке. Нет, это вам показалось”. Вот
тогда выживешь. Все отрицай, чтобы ни говорили. Не спрашивай – все отрицай:
не знаю. А начнешь говорить что-то, только проговоришься и наговоришь на
себя. Ну, вот мы с вами закончили веселенькими темами. Мне надо теперь вести
свою штучку гулять. Я уже устала ото всего. Так получилось, что я все время
живу под дамокловым мечом. Я здесь никому не нужна. Около четырех лет прошло
со дня папиной смерти. Таких страшных для меня четыре года. Вы знаете, здесь
очень милые праздники есть. С тюрками. И называются так мило – День
благодарения. Еще Валентинов день очень симпатичный праздник. Здесь можно
хорошо жить, будь деньги. Говорят, сейчас там была выставка авангардистов.
Даже каталог вышел. Ну, правда, они могли выпустить каталог для загранки. Из
его коллекции там были картины. А у него такие картины, от которых можно
сдуреть.
25 сентября
Какие у вас новости? А какие у меня новости. Я Ему позвонила. Он стал
орать на меня: “Я не понимаю по-русски”. Я Ему говорю: “Прекрасно понимаете.
Раз вы были в России в плену”. “Что Вы от меня хотите?” Я говорю: “Оставьте
меня в покое”. Он мне: “Платите деньги”. Я Ему: “Я все, что вам должна,
заплачу”. В общем, весело поговорили. У меня сейчас есть чем заплатить за
телефон и свет. И я должна купить себе мыло. Придется поехать на следующей
неделе. У меня нет необходимых вещей. Я сейчас вообще без чулок. Все мои
чулки порвались. Остались две пары: одни кружевные, другие – с блестками. У
меня есть пара роскошных туфель. Я их еще в Вене купила. Там вообще были
невероятные туфли. Мне нужны сапоги на огромных каблуках. Я совсем погибаю
без каблуков. У меня вся обувь промокает. Какой-то мокрый год – у меня все
течет, и к тому же кран сломался. Супер никак не починит. А какой-то человек
по радио орал, что нет воды. Здесь столько льется воды. Я очень хорошо себя
чувствую, когда лезу под воду. У меня есть такое специальное распылительное
устройство. Я купила, когда приехала. Сейчас, правда, все сломалось. Можно
купить роскошные распылители, они по 50, по 30 долларов. Это одно
наслаждение – такая мягкая струя воды. Только супер должен ввинтить – для
этого нужен специальный ключ. А нашего супера не дозовешься. У нас в Москве
был такой душ – это была новизна. Да, там, конечно, все ремонтируют. Там
даже дома перетаскивают с места на место. Что вы хотите, наш дом хотели
перетащить и поставить прямо на Пушкинской. Но он там не поместился, и его
поставили на Бутырском валу. Это было роскошное место. Одни его окна
выходили на Бутырскую тюрьму, другие на “Правду”. Некоторые не хотели, чтобы
окна смотрели на тюрьму и выбирали из двух зол меньшее – вид на “Правду”.
Это был кооперативный дом журналистов. Его папа и еще один человек строили.
Ну, как строили – они были представителями от жильцов. Как-то ему звонят: “У
вас украли кран”. Папа помчался к Аджубею – он тогда был в “Известиях”. И
тот позвонил, и кран сразу вернули. С тех пор этот дом стали называть
Аджубеевкой и еще розовым гетто. Это был девятиэтажный кирпичный дом. На
девятом этаже были студии. Мы бы с папой оттуда никогда не уехали. У нас
была роскошная трехкомнатная квартира. Там стоял гарнитур. Под моим
руководством квартира была выкрашена в розовый перламутровый цвет. И в кухне
потолок был розовый. А плита была бежевая. Кафель был кремовый, а ванна
голубая с голенькими фигурками – я сама их рисовала. Вы знаете, Оля, я
сегодня всю ночь не спала. У меня нога опять стала ныть. Это все на нервной
почве. Я мнительная, сумасшедшая. Потому меня отец оттуда увез. Он знал,
если меня начнут преследовать, я с ума сойду. Ведь писатели очень
чувствительные люди. Иначе бы они не смогли писать – их Бог такими сделал.
Ну да, писатели, художники, артисты. Это все одно и то же. Вот Амарантова
они сломали. Они что-то с ним сделали. Они его еще там сломали И выбросили.
Он сюда приехал уже сломанным. Мне жаль его. У него был симпатичный талант.
|
01 |
02 |
03 |
04 |
05 |
06 |
07 |
08 |
09 | 10 |
11 | 12 |
13 | 14 |
15 | 16 |
17 | 18 |
19 | 20 |
21 |
Оглавление:
Первая часть
Вторая часть
Третья часть
|
