|
К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011
Редакционный совет
Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ
|
Виктория Андреева
ТЕЛЕФОННЫЙ РОМАН
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
14
21 июня
Оля, у меня очень тяжелое душевное состояние. Я вообще одичала так, что
людей не могу видеть. Я общаюсь с такими людьми, что говорить не хочется. Я
деградирую. Я не могу понять, что это такое. Будто я попала в банку, и
вокруг меня все скользкое. Для меня дверь открыта только на тот свет. Вам
этого не понять. Вас все-таки трое. Когда мы с отцом были, мы друг друга
поддерживали. Я просто жалею, что мы поехали и сняли тут квартиру. Мы тогда
жили в “Лейтаме”, и нам знакомая вашего Генриха сказала: “Вы не имеете права
туда ехать”. Она очень активная дама. Она сразу же сняла квартиру в хорошем
доме и совсем недорого. У нее были деньги – она занималась реставрационными
работами. Потом она переехала в Хьюстон. Ей там отдали дом. Теперь я не
знаю, где она. Да я и сама не хотела ехать в эти края. Но на нас так давил
Толстовский фонд – грозились выбросить из отеля. На двоих нам дали 30
долларов на две недели. Они к нам совершенно гнусно отнеслись. Это не
Толстовский фонд, а совершенно омерзительное отребье. Понимаете, люди
настоящие, благородные, те погибли. Они не могли выдержать такой страшной
жизни. А остались, сами знаете, кто. Это не дворяне, не голубая кровь, это
мрачные низы без п р ы н ц и п о в. Очень мрачная публика. А Вы знаете, у
мамы в Москве была приятельница — очень милая женщина. Она была ученицей
Штейнера. Если бы не Штейнер, она бы не перенесла того, что выпало на ее
душу. О, она этим очень серьезно занималась. Она рассказывала как-то, как
она пробовала выйти из своего тела. Она отключилась – покинула ноги, живот,
но как дошло дело до сердца, она не выдержала, испугалась. Она к нам ходила,
потому что у нас были книги, которыми она интересовалась. Нам пришлось их
все оставить. Их нельзя было вывозить. Она очень ценила мою маму. Как-то она
сказала ей: “Вы – просто столп, указующий истину”. Но мама ей сказала: “Нет,
это не про меня”. Мама не была штейнерианкой. Она понимала, что Штейнер был
духовным учителем с мощной интуицией. Она отдавала ему должное. Она стояла
на высокой ступени развития. Это не скапливается усилиями только этой жизни.
Это результат предыдущих жизней. Но, может быть, ей нужен был момент
передышки. И потому она тогда избегала серьезного внутреннего участия в
чем-либо.
14 июня
Да что у меня может измениться? У меня все без изменений. А как у вас
дела? Я, вот, все пробую найти покупателя на одну книжку. Мне уже нечего
продавать. Вот только Тургенев да эта книжонка остались. Она была напечатана
в 24-ом году. Да, это исповедь Ставрогина. Я ее никак не пристрою. Там даже
три странички факсимильного текста есть. Я еще при папе собиралась ее
продать. И мне Мартьянов сказал, что он бы взял ее за 400 долларов, чтобы
напечатать. Ну да, он же был издателем. Он ведь делал деньги не на продаже
книг, а на своем календаре. На книгах он бы давно разорился. Но мы с ним так
и не сговорились. А потом, когда он умер, я показала эту книжку еще одному
торговцу, и он дал за нее 5 долларов. А университеты здесь не покупают книги
Они ждут, когда им подарят. Ну, конечно, дарят. А что же делать? Люди
уезжают в другие города, уходят в старческие дома и, чтобы книги пропадали,
отдают их университетам. Грустно конечно. Университеты здесь в
привилегированном положении. Они, помните, как нас учили про монастыри,
владельцы латифундий. У них дома, работы, поездки за границу. Вы знаете мне
одна знакомая сказала: “Вот тут есть знаменитый профессор Шарнир. Он сейчас
уезжает на 6 месяцев в совдеп”. Но я же его не могу ни о чем просить, я же
его не знаю. Ваш Андрей его случайно не знает? Да, я понимаю. Просто я
думала может, он с ним где-то встречался по университетским делам. Да я все
ищу, кого бы мне попросить зайти к моей знакомой и узнать про эту картину.
Да нет, никто из моих туда не собирается. Это эти туда ездят, как к себе
домой. А кто такой этот Шарнир? Чем он знаменит? Я ничего его не читала. Я
слышала только, что он здесь ведает тем, что они называют русским
авангардом. Чуть что, какой-нибудь вопрос, вексель на авангард он выдает.
Ну, здесь так заведено. Да нет, никакой он не художник, писатель, нет,
просто обычный американский профессоришка, Ну да, прочитал парочку книжек и
стал специалистом, как они говорят. Да что вы! Какие тут интуиция талант –
эти вещи только усложняют жизнь. А вы должны тэйк ит изи.
16 июля
Как эти картины нам достались? Я вам говорила, мамина приятельница была
женой этого художника. Когда его не стало, ей сказали чтобы она освободила
студию. Она забрала все его работы. Она была необыкновенно красивая и
талантливая танцовщица. Но почему-то решила сделаться художницей
Естественно, она была плохой художницей, ее картины никому не были нужны, и
она решила выдавать его картины за свои Она даже выставку устроила. Мы с
мамой пришли на эту выставку Как только она нас увидела, она стала красная,
как рак. Но мы ни слова не сказали – так и ушли. Я не знаю что она сейчас с
ними делала. И вообще, жива ли она. Ей уже тогда было много лет. Если бы у
меня оказались эти картины, я бы нашла очень богатого человека, он бы купил
их для своей коллекции как мои картины – они все были без подписи, вывез бы
их, а мне бы выплатил проценты. Мы уехали, потому что нам становилось
несладко. Мать безумно боялась, что они меня упрячут в сумасшедший дом. Уж
слишком белой вороной я была среди них. Со мной беседовал и Полевой, и вся
эта шайка, чтобы я делала, что они хотели. Со мной десять лет велись
разговоры. А я не сделала, что они хотели. Папу перестали печатать из-за
меня. Он сам перестал рассылать свои вещи. Мы решили уехать. Мы ждали три
месяца. Мы сидели, как мыши. Мы никому ничего не сказали. Это было летом,
все разъехались. Нам крупно повезло. Если бы копнули, его бы не пустили. Он
слишком много знал. Но он не указал АПН в анкете. Он работал там внештатно.
Мне один знакомый посоветовал звонить в ОВИР каждый день. Там была баба по
фамилии, как ни странно, Израилова. Вроде русская баба, но вот с такой
фамилией. Она ведала вызовами из Израиля, и я каждый день звонила, очень
вежливо, и узнавала, не принято ли еще решение. Она уже не могла слышать
моего голоса. И, наконец, прокричала мне: “Вам выезд разрешен”. Чудо
совершилось, и мы уехали. Никто даже не знал, что мы уехали, только через
пять-шесть месяцев узнали. А здесь он попробовал писать для Черныха. Но тот
заплатил ему 15 долларов за статью, как он платил 20 лет назад, когда можно
было за 15 долларов снять квартиру. Папа над этой статьей две недели
работал. Он сказал: “Мне, профессиональному журналисту, платят меньше, чем я
заплатил машинистке за перепечатку статьи”. И отказался писать для Черныха.
Я попробовала напечатать у него мой рассказ. Он его держал-держал. Потом я
ему позвонила, он мне говорит: “Мне ваш рассказ понравился. Он написан на
одном дыхании, так тонко. Я подумаю, куда его послать. Вы не отчаивайтесь”.
И ни слова о своей газете. Конечно, пробовала, Тулю показывала. Ну, вы разве
не видели его позорный журнал? Такое впечатление, что он просто издевается
над читателем – такую белиберду он печатает. Я ему делала к о р р э к т у р
у одного номера – так меня чуть не стошнило от таких словечек, как мясцо,
рученьки, ноженьки. Я поправила, показала ему, объяснила, что недопустимо
так писать – так он стал на меня орать. Это такой хам. Они здесь почему-то
все хамеют. Да, наверное; и были такими. Лакеи играющие в господ.
17 июля
Я тут обещала моей Наташе отвезти ее монету. Она звонит и звонит.
Пришлось поехать. Измучилась так, еле добралась. Я была у Светланы на 14-ой
улице. Она не продала свою лавочку, и теперь у нее такое большое дело.
Войдешь – огромное помещение, большие прилавки и много всяких вещей. У нее
своя клиентура. К ней приезжают из Франции, из Калифорнии. Ей прежний хозяин
помог войти в это дело. Он все на нее оформил. Она ему помогала, и он ее
научил. А когда он умер, она говорит, что все его вещи пошли в антик сентр.
А я думаю, что все его вещи попали к ней – и полки, и шкафы, а самое главное
– это он помог ей оформить все бумаги, ввел в дело. Там же есть очень
дорогие вещи. У них есть свой совет. Они себя оберегают. Когда она приехала,
у нее ничего не было. Но она умная девка. У нее высшее образование. Она
читает книги. Она не просто продает вещь. Она ее изучает, все узнает о ней –
какого периода, кем сделана. У нее масса книг. Поэтому у нее дело и идет.
Здесь же мало образованных людей. Она ведь интеллигентный человек. Ну, я
отвезла ей эту идиотскую монету. Она сказала, что попробует ее предложить
кому-то, но много денег вряд ли за нее дадут. Пусть моя Наташа не
рассчитывает. А Наташа совсем одурела с этим своим домом. Дом ведь это
бездонная яма, там то крыша прохудится, то стена промокнет. Это же требует
бешеных денег. А вокруг ни одного живого человека. Мы с папой как-то были за
городом – так я была в ужасе. Там один дом на одном пригорке, а на другом
–второй дом торчит, а вокруг ни души, и только машины шастают. Мы панически
бежали оттуда, и до сих пор у меня ни разу не возникло желания поехать за
город. Наверное, когда ты работаешь, и у тебя есть деньги, приятно уехать
куда-нибудь далеко. Вчера у меня было такое дурацкое настроение, и я
наткнулась на эту станцию “Горизонт”. Там спрашивали актера одного, его
зовут Сичкин. Знаете? Так его спрашивают: “Сейчас многие возвращаются. А вы
хотите?” “Нет, не хочу. Пускай едут”. “Ну, а в гости? ” “Нет, и в гости не
поеду. Мне иногда в страшном сне снится: я лечу в самолете в Москву, и вдруг
объявляют, что Горбачева скинули, и Лигачева назначили. Ну, что я буду
делать? В Сибири костьми полягу? Нет, я приехал сюда сознательно. Ну, иногда
трудно бывает. Но какое это имеет значение?” Ну, конечно, я понимаю, что это
радиоэнтузиазм, как вы сказали, и нет никакой необходимости, чтобы все было
так безвыходно. Но что мы можем поделать? Такие, как мы, здесь даунстерс. Мы
для них пустота, тут-то такие касты понастроены, я не говорю об их качестве
– я говорю о том, что они есть. И нам их никогда не перепрыгнуть, будь мы
хоть о семи пядей во лбу. Но если мы вдруг разбогатеем, то мы не будем для
них рич раг, а молниеносно станем рядом с ними. А без денег мы для них ничто
– со всем нашим интеллектом. Ваш Кашкашкин окончательно пропал. Да, я
понимаю, ему лучше печатать бесцветную вещь. А если он напечатает интересную
и яркую вещь, ему придется отвечать. Здесь с этим делом строго. Я как-то
спросила его предшественника, Туля, кто может читать то, что вы печатаете. Я
считаю, что совершила подвиг, прочтя это за плату как коррэктор. И куда же
нам к ним соваться? Тут до сих пор царят великий Ржавский и не менее великий
Буль, и столь же великий Черных, а сбоку ваш Кашкашкин пристроился. Это же
настолько низкий уровень, что его и обсуждать нельзя. Но они все держат в
своих руках, и мы ничего не можем сделать. Кто дал им такую свирепую власть?
Корысть и властолюбие – вот что дало им эту власть. Разве это не мощные
стимулы? Ну да, правильно говорит ваш знакомый: в Америке имеют власть те,
кто стремится к власти, а не достойные этой власти люди. Но разве это
понимание утешает? Вот вам не нужно ни денег, ни власти, вы просто хотите
быть писателем. А для них звание писателя – инструмент влияний. Как же они
нам могут позволить быть писателями. Они, разумеется, сильнее, потому что у
писателя вся энергия направлена не на социальные интриги, а на писание, и
эти люди со своими социальными бицепсами побеждают. Особенно в Америке, где
все – бизнес и всюду только дельцы да политики, да их подпевалы. Да плевать
мне на это. Я давно уже махнула на все рукой. Там я хоть могла писать в
стол, а здесь меня совсем добили, и я уже совсем не пишу. Вы думаете, я не
пробовала? У меня масса исписанной бумаги. Сто раз пробовала. Я все
уничтожила и только и жду, когда подохну. Я всегда писала очень трудно. По
сто раз переписывала одно предложение. И отец тоже трудно писал. У меня
вообще трудная писательская судьба. Когда я свою первую вещь писала, я ее
потеряла. Она называлась “Маринка”. Мама ее несколько раз перепечатывала. Мы
с ней ее переделывали-переделывали, и я ее положила папе на стол. Он пришел
с работы и говорит: “Что это такое? Чей это рассказ?” Я говорю: “Мой.” “А
мне свой графоман не нужен”. Ну, я пошла в “Юность”, к Катаеву. Катаев
прочитал и написал: “В номер”. Позвали папу. Заставили его прочитать. Он
прочитал и поверил. Но Катаев уехал, и Преображенский не пустил мой рассказ
в номер. Так они его затеряли, а у меня не было копии. Оля, тут мне попалась
одна газета, в Лос-Анжелесе печатается. Так там огромная статья Роговского о
гомиках. Только что он был специалистом по религии, и вдруг гомиками
занялся. Скажите, какая разносторонняя личность. Да я его знаю еще по
Москве. Он таскался по всем редакциям. Постоянно торчал в Доме журналистов,
хотя не работал в редакции. Все сплетни переносил на хвосте. Страшный тип.
Теперь слава Лимонова его донимает. Солененькую тему выбрал. Хочет
прославиться любой ценой. Довел свою жену до сумасшедшего дома, потом
записался в святоши. А теперь совсем другой лагерь выбрал. Здесь вообще
какой-то паноптикум собрался – один страшнее другого. Причем, живые они или
мертвые, ничего не меняется. Да нет, я послала, но я не верю, что в
“Континенте” напечатают. Я тут так похудела. С Вены не могла залезть в одно
платье, а тут померила – оно стало впору. Хорошо, что я его не выбросила.
Теперь у меня смена есть. Ну, ладно, Оля, не забывайте меня, звоните. Вот я
с вами поговорила, и мне легче.
21 августа
Алло, Оля, как вы? А, как я могу жить? Ничего нового. Моя личность
болеет. У него воспаление какое-то. Я ему прижгла спиртом, а потом насыпала
тетрациклина. Думаю, что засохнет. Еще можно присыпать аспирином. Я и себя
сама лечу. У меня нет денег ходить к врачам. Я и к р э м себе сама делаю. У
меня знакомая косметичка. Она здесь училась. Она говорит, что к р э м
начинается только после 40 долларов. А так это все страшная гадость. Хороший
нормальный крэм стоит сто долларов. Тут есть прекрасные вещества, можно
купить и масла, и ланолин, и витамины и самой крэм сделать. Я делаю смесь,
сбиваю серебряной ложечкой, получается потрясающий крэм. Рецепт моей матери
француженка дала. Когда я даю Марте, она даже баночку целует – так он ей
нравится. Я могу вам отложить. Он у меня уже сделан. Я продаю его за 5
долларов. А у “Сен-Лорана” такой же крем стоит 60 долларов. Я знаю, потому
что покупаю у “Сен-Лорана” тушь для глаз. Она хорошо ложится, и глаза не
воспаляются. Да нет, она стоит там 15 долларов. Я ей мажусь только, если иду
куда-нибудь. Когда встретимся, я вам передам ваш к р э м. Мне вот только
надо взять баночку у Марты. Она сказала, что у нее уже все кончилось. А у
меня лишней баночки нет. Оля, а как называются трусы? Бриф? Тут я как-то
месяц назад набрала денег и купила себе пару за 10 долларов. Но, видите ли,
нельзя же иметь только одну пару. Мне хочется купить еще, но надо покупать
то, что дорого стоит. Они хорошо сидят. И в жару их удобно носить. Здесь в
жару все бикини носят. А я люблю бикини-бриф. Мне нравятся итальянские
трусы. Они очень вырезаны и начинаются хай легс. А здесь все носят легенсы.
Но они дорогие, они стоят 300-400 долларов. Знаете, я тут, как идиотка,
влипла. Вы не любите колбасу, которую называют салями? Я ее в прынципе
люблю. Я пошла в наш “Кейс”, а там ее распродают. Ну я и купила целую
колбасину за пять долларов. И мне так от нее было плохо. Нет, совсем не
потому, что она копченая. Я вот недавно купила сервилат, и ничего со мной не
было. Так вы не хотите эту колбасину? Ну, ладно, тогда я ее Марте предложу.
6 сентября
Оля, мой чек завтра придет. Мне нужно тут же послать Ему деньги. Только
этим я могу держать Его на расстоянии. А теперь я еще подписала письмо
против Него. Он хочет прогнать супера, а жильцы за него заступаются, ну, я
подписала. Не знаю, что-то все так гнусно. Я тут была у Светланы в антик
сентре. Мне так захотелось что-нибудь подобное. Не знаю, что предпринять. Я
так ото всего устала. Сейчас я должна послать Ему чек. А вообще мне
старушечка здешняя рассказывала, что когда они приехали, дома были очень
дешевые. В Гринвич Виллидже дома стоили по 200 долларов. Вот так здесь дела
проворачиваются. А мы не можем никак никуда попасть. Мне так все надоело.
Мне хочется ни о чем не думать. У меня такое паршивое настроение. Я такая
старая стала. Вы знаете, они мне тут присылают астрологическую газету. Так
там есть Аманда. Ей надо послать волосы и всякие данные, и она предскажет и
все про вас расскажет: и кем вы были, и про ваши реинкарнации, и про
будущее. И она предскажет день, когда вы можете астрально путешествовать. А
вы слышали, этот балерон Нуриев ездил в Москву, и ему разрешили съездить на
один день повидать мать. Цирк да и только. Да, он талантливый человек, он
мне нравится. А этого местного героя я терпеть не могу. Что они в нем нашли?
Да, в нем есть трейнинг, но нет ни артистизма, ни души. Он тяжелый,
непросветленный, скачет, как козел. Что они все здесь с ума что ли посходили?
Сделали из него прима-балерину. Как и из этой, второй, да вы ее знаете.
Макарова, новоиспеченная миллионерша, которая по-английски так чудовищно
говорит. У нее же есть деньги, что же она не выучится? А на сцене она, как
кусок дерева. Просто мухинская колхозница с Выставки достижений народного
хозяйства. Да, точно, тот герой из ансамбля советской армии, а эта из хора
Пятницкого или из ансамбля “Березка”. Здесь, видимо, очень сильны Советы.
Иначе кто бы такой бездари рекламу сделал? Это больше, чем бардак. Ой, вы
себе не представляете, что в этом Большом творится! Они же там друг друга
просто уничтожают. Они натирают маслом тапочки, и балерина падает прямо на
сцене. Вам нравится Плисецкая? Мне она очень нравится. Так ей сколько раз
натирали тапочки маслом вместо канифоли, и она выходила на сцену и тут же
грохалась. Было так странно, балерина такого высокого ранга и артистизма и
вдруг на ровном месте падает. Послушайте, а что они сделали с Павловой! Вы
что не слышали о ней? Не может быть. Эта была прелестная девочка, ученица
Сахаровой. Когда Сахарова была в ссылке в Архангельске, она воспитала там
Надю Павлову. У нее ноги были такие же гибкие, как руки. В ней было столько
пластики и музыки – просто что-то невероятное. Она приехала в Москву,
поступать в Большой театр, и эта партийная генеральша Уланова сказала:
“Только через мой труп. Ей надо начинать все с самого начала”. А Плисецкая
добилась, чтобы ее приняли в Большой. Ну, она так там и пропала. Никто, ее
никогда не видел, не слышал. Они ее там сожрали, эти пауки. Ой, это такое
страшное место, Большой театр. Оно было ужасным до того как стало органом
партии и правительства. А уж после того превратилось в сплошной кошмар. Я
знаю одну балерину, которую довели до того, что она сломала себе
позвоночник. Уж это надо очень постараться, чтобы человек сломал себе
позвоночник. Да, это страшное место. Потому папа был так против того, чтобы
я там училась. Иначе бы я там сломала себе шею намасленных тапочках.
|
01 |
02 |
03 |
04 |
05 |
06 |
07 |
08 |
09 | 10 |
11 | 12 |
13 | 14 |
15 | 16 |
17 | 18 |
19 | 20 |
21 |
Оглавление:
Первая часть
Вторая часть
Третья часть
|
