|
|
Григорий Гершуни
Из недавнего прошлого
Часть первая. Петропавловская крепость
Глава XII.
«Суд удаляется для совещания! Г. пристав, уведите подсудимых!...» —
торжественно изрекает председатель.
Это было, кажется, на восьмой день, в 11 часов утра.
Жандармы выстраиваются и нас разводят по камерам.
«Суд совещается»... Что касается меня, то, {79} пожалуй, можно бы и не
совещаться. Дело ясно, т. е. не дело, а исход «дела», и, как естественный
результат ясности объективной — ясность субъективная: ясность и спокойствию. Не
зная, сколько они там будут «совещаться», торопишься привести в порядок свои
дела — написать письма. Стараешься перехитрить подсматривающих надзирателей.
Кое-как письма нацарапаны. Уже три часа, а все еще «совещаются». Начинаешь
испытывать нетерпение. Чего они там? Столько времени уже прошло! Спят что ли?
Темнеет. Прислушиваешься к каждому шороху. А! идут...
— На прогулку пожалуйте.
— Только-то? А я думал, более далекую прогулку предложат. . .
Надзиратель опускает глаза.
Ясный, морозный вечер. На небе ярко играют звезды. Под небом на вышке ходить
часовой. Для «прогулки» отведено маленькое огороженное досками пространство
шагов 15 длиной и 5 шириной, очень напоминающее место для загона скота. Ты виден
только богу и часовому, но сам никого не видишь.
«Совещаются». . . Ну, сегодня-то уж во всяком случае кончать. А потом сколько
еще пройдет? Пожалуй дня три-четыре еще {80} протянется... Дадут свидание? ...
Родители бедные, бедные!... Как-то они там справятся со своим горем? Для них-то
ведь это только горе... Товарищи ... Дойдет ли к ним письмо? ... Надо будет . ..
— Кончайте прогулку!
«Совещаются» ... Прошла поверка. От томительного ожидания мысли принимают
какой-то уныло хаотически характер. Скучно! ...
Какое странное настроение в ожидании «приговора» !... Надо лечь спать, —
совещание-то, верно, тоже спит...
Тихо, точно крадучись, отпирают дверь камеры. — «В суд пожалуйте, — вставайте!»
Посовещались!... Обыскивают еще тщательнее, чем в первый раз. Часы бьют полночь.
Говорят шепотом. В коридоре полумрак. Лязг шашек, звон шпор, гул шагов. Наряд
полиции и жандармерии усилен. Стоят почти сплошными шпалерами. В зале пусто:
Угрюмо сидит только какой-то жандармский генерал. Из защиты явилась только
молодежь. Лица у всех тревожные. Глядя на них, можно думать, что это они ждут
приговора.
— Суд идет!
У всех «судей» истомленные, измученные лица... «Вешать-то, видно, не сладко» —
{81} проносится злорадная мысль. Даже военный прокурор — знаменитый Павлов —
отсутствует, прислав своего помощника. Председатель Остен-Сакен бледен, волосы
взъерошены. Читается приговор. Вся зала стоит. Взволнованным, прерывающимся
голосом председатель выбрасывает: каторжные работы на 4 года, смертная казнь,
арестантские роты, смертная казнь, каторжные работы на 10 лет. . .
— Приговор в окончательной форме будет объявлен послезавтра. Г-н пристав,
уведите подсудимых!
Наскоро прощаемся с защитой. Ведут обратно в камеры. Чины полиции и жандармерии
с каким-то жутким, тревожным любопытством смотрят на нас. Всем им как-то не по
себе, точно в чем-то виноваты. ..
Камера. Стоишь в недоумении. Так это-то и есть смертный приговор?! Как просто!
Почему же нет никаких таких особенных чувств? Или они еще будут? Наскоро
раздеваешься и ложишься на койку. Только заснул, — сквозь сон слышишь, как опять
открывается дверь камеры и кто-то будить тебя.
— Что такое, в чем дело?
— Приказано одеваться, сейчас поедете.
— Ночью-то? Куда же поедем?
{82} —Не могу знать — приказано приготовиться.
Неужели сейчас на казнь повезут? Или, может быть, нечто худшее?
Вывели на двор, усадили в карету и под охраной жандармов повезли. Куда?
Неизвестно! Через минут двадцать карета остановилась, — оказывается, это
привезли обратно в крепость. — Ну, значить, не на пытку, облегченно думаешь и,
как к себе в дом, идешь в старую камеру.
По дороге встречает заспанный полковник — заведующий.
— Ну что, чем кончилось? — тревожно спрашивает он.
— Смертная казнь! — выкрикиваю нарочно громче, чтобы жандармы слышали.
У вояки лицо вытягивается и делается такое испуганное, что невольно вызывает
улыбку.
Теперь спать! А там видно будет! Лег, но заснуть не дают. Слышен какой-то
беззвучный.. шепот (так «беззвучно» шептать умеют только жандармы тюремщики).
Потом через каждые несколько минут продолжительное и внимательное разглядывание
в глазок. Ничто так не волнует, как это надоедливое заглядывание, невыносимое
даже в обычное время. Очевидно, приказано было тщательно следить за {83}
«приговоренными». Как тут избавиться от этого? Даю звонок, является дежурный.
— Слушайте, голубчик! Я приговорен к смертной казни, очень устал, спать до
смерти хочется, но ваше подглядывание в глазок все не дает заснуть. Конечно, вы
не виноваты — вам приказали. Но подумайте сами — чего вам глядеть-то? Видите, я
спокоен, ничего над собой не сделаю, только и всего, что высплюсь, а?
Жандарм попался хороший. Растерялся, бедный, не знает, что делать.
— Помилуйте, господин, сами хорошо понимаем! Что будешь делать? Служба такая
проклятая!
На следующее утро, только приготовился писать письма — открывается дверь в
камеру: посланник от министра внутренних дел, вице-директор Макаров !
— ?!
— Приговор вынесен; неужели вы так и думаете идти на виселицу?
— Т. е.?
— Да очень просто! Согласитесь сами, какой же смысл лезть в петлю? Ну, сделали
там свое дело, провели, как вам хотелось процесс, выполнили, так сказать, свой
долг. Дальше что же?
{84} — А что?
— Да ведь вы в загробную жизнь, надеюсь, не верите, какой же смысл умирать?
Выполните формальность! Подумайте: простая ведь формальность! Ну, там прошение,
заявление, называйте, как хотите, — что в этом можно дурного найти? И от вас не
требуется никаких признаний, никаких раскаяний. Ведь вы обращаетесь не к
правительству, а к верховной власти. А верховная власть, как хотите, великое
дело...
— Несомненно. Для вас всех, купающихся в лучах этой власти — она великое дело,
так как дает вам великие выгоды. Но для народа, для нас... — в оценке мы
несколько расходимся. Но дело-то собственно, не в этом. Ведь у нас разговор был
уже. За это время ничего не изменилось. Какие данные для изменения решения?
— Тогда требовались показания, теперь речь идет только о прошении.
— Только? А вам неизвестно, что у нас подача прошения о помиловании считается
самым позорным преступлением? Бросим это.
— Вы меня извините, но я по человечеству (!) не могу оставить это дело в таком
положении. Я знаю, меня вы не послушаетесь, я вас должен {85} предупредить:
решено вызвать ваших родных, поручить им склонить вас.
— Вот что: говорю вам и передайте кому нужно: я безусловно запрещаю вмешивать в
это дело родных. Это будет уже настоящим зверством — ведь вы хорошо знаете, что
ничего не добьетесь, зачем же причинять им еще лишние страдания? Если вы честный
человек — вы должны родных оставить в стороне.
В Макарове как будто что-то шевельнулось.
— Хорошо, я постараюсь выполнить ваше желание, — глухо проговорил он и вышел из
камеры (Против ожидания Макаров выполнил свое (обещание — с родными не
говорил.).
На завтра опять повезли в предварилку. Уже поздно вечером, в субботу, снова
выстроили в коридоре и повели для выслушания приговора в окончательной форме. В
зале никого не было, кроме защиты. Прочли пространный приговор.
— Г-н приставь, уведите осужденных. . . Последний раз!
Больше уже в этой зале не придется бывать. Распрощались с защитой, распрощался с
товарищами по процессу. В холодном сводчатом коридоре тускло и уныло.
{86} Тускло и уныло на души. Давит одиночество: «на миpy и смерть красна» ...
Да, на миру красна ! Но как сера она здесь, на задворках, вдали от всего живого!
Как мучительно хочется видеть близкое лицо! Один хоть сочувственный взгляд — как
он поднял бы настроение! Как завидуешь старым бойцам, имевшим счастье умирать
открыто, оставляя одним любовь, другим кидая презрение! А теперь!... Ночью
выведут на двор. Палач, несколько жандармов ... Задушат и бросят тут же в яму
... Горькая судьба русского революционера! Во время «работы», как травленый
зверь преследуем жандармами. В тюрьме охраняем жандармами. На следствии
допрашиваем жандармами, на суде окружен жандармами, на эшафоте казнен жандармами
и последний вздох, последний привет товарищам-борцам и несчастной родине
перехватывается жандармами.
Усталым, тоскливым взором скользишь по обнаженным шашкам и бесконечным мундирам
и перед тобой поднимается, все больше и больше разрастаясь, как бы символ
несчастий страны — громадных размеров жандарм. Он все увеличивается,
увеличивается, необъятные лапы охватывают бьющуюся и стонущую Россию. Над
разросшимся до неимоверных размеров {87} жандармом — лозунг российского
исконного начала: «все для жандармов и все посредством жандармов.»
Содержание:
Часть первая. Петропавловская крепость.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Часть вторая. Шлиссельбург.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Григорий Гершуни. Из недавнего прошлого. Издание Центрального Комитета Партии
Социалистов-Революционеров. Париж, 1908.
Электронная версия книги перепечатывается с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru (сканирование
и распознание). Форматирование и гипертекстовая разметка даны в соответствии со
стандартами, установленными в ХРОНОСе.
Здесь читайте:
Гершуни Григорий
Андреевич (биографические материалы).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
"Провокаторы" в
революционном движении
|
