|
|
Григорий Гершуни
Из недавнего прошлого
Часть вторая. Шлиссельбург
Глава X.
Так прошло два дня. В среду 26-го нам была выдана «свежая» книжка Русского
Богатства. «Свежая» — это значит за ноябрь прошлого года. Было ясное осеннее
утро. Солнце грело. Мы с М. Р. Поповым получили книжку на час. Пошли {186} в
клетку читать внутреннюю хронику Мякотина. «Свежие» новости были для нас
захватывающие. Во-первых, этот новый боевой тон! Определенная позиция открытой
защиты «крамолы». Значит «там» ослабло. Потом все эти банкеты, петиции,
манифестация Октября-Ноября 1904 года — нам казались такой «революцией», что мы
едва дышали от восторга. Восторг нам только несколько умерился, когда дежурный
на галерее, долгое время прислушивавшийся к чтению, насмешливо махнул рукой,
процедив.—«Ну, нaшли тоже о чем читать! То ли еще теперь бывает!»
В самый разгар ламентации какого-то земца, призывавшего сплотиться вокруг
престола, раздается яростный стук в дверь клетки и через несколько секунд
показывается встревоженная фигура Г. А. Лопатипа.
— Идите скоре .. . комендант собирает ... амнистия или как там ее к черту ! Нас
увозят . . . Вам 15 лет.
Мы бросились на «сбор» — «Сюда, сюда ! На большой огород!»...
В большом огороде уже все в сборе. Комендант, все офицеры, унтера. Стариков,
оказывается, увозят, молодым срочным сокращается на половину, бессрочным на 15
лет.
{187} — Неужели самодержавие рассчитывает прожить еще 15 лет?
— Почем знать? — загадочно огрызается комендант.
— Когда же повезут и куда?
— Распоряжение департамента полиции возможно скорее отправить вас отсюда в
Петропавловскую крепость для следования в Сибирь.
— В Сибирь?! Недурна «амнистия».
Выторговали, что дадут два дня на сборы. Никто, оказывается, не готов. Острят
над М. Ф. Фроленко: десять лет делает чемодан (Фроленко специализировался в
Шлиссельбургских мастерских на чемоданах. Все отъезжавшие из Шлиссельбурга брали
его изделия. Для себя лет 10 готовил, да все другим приходилось отдавать.), а
теперь пришлось ехать — не с чем, хоть поездку откладывай.
Сначала все стояли, как растерянные. Величественный, так долго жданный момент,
появление которого рисовалось «в блеске и славе», настал. Но настал так серо,
так тускло! Что же это за амнистия, вырванная народом? После 20—25 летнего
заключения увоз на поселение, а прочим сокращение срока!
Радость момента сразу отравлена. Но зато остра горечь разлуки. Уходить отсюда,
оставляя {188} «молодых» в неопределенном положении, так тяжело. Уходящие
чувствуют какую-то неловкость, как будто они виноваты в том, что мы остаемся
здесь.
Ради такого необычайного случая коменданта разрешает собираться в большом
огороде всем вместе.
Больше всего споров и обсуждений вызывает вопрос — что собственно вызвало
«амнистию»? Очевидно, что если правительство уступает, то не искренно, без
доверия к «новому строю». Иначе какой смысл имеет эта половинчатость?
— Ну, это уж так, судьба нашей Руси матушки — все шиворот на выворот, даже и ход
революции, острит кто то.
Однако надо собираться. Забирать с собой рукописи, документы и пр. боялись: —
могут обыскать, тогда все пропадет. Решают оставить нам, так как де, уже если мы
отсюда выберемся, то не иначе, как полноправными гражданами, — ворота настежь,
сами потом запрем, да ключ к себе в карман положим.
Начались сборы. Все камеры настежь, дежурные сняты, суета по тюрьме необычайная.
Что забрать с собой, что оставить? За двадцать лет накопилось так много! Со всем
этим {189} так сжились, что теперь жалко расстаться даже с этим, казалось бы,
хламом. Вечерами, сегодня и завтра, остающееся будут давать поручения уходящим.
«Оказии» так редки в Шлиссельбурге.
В запертых на ключ камерах, вдвоем, близко, близко друг к другу, озираясь, не
подслушивает ли кто, тревожным шепотом остающейся твердит уезжающему. Поручений
будет много. Как бы не спутать! Заучивают как урок: завтра будут сдавать
экзамен.
Прошел и следующий тревожный день. Всем как то не по себе. Настала пятница. К
двенадцати часам надо быть готовым. Письма к товарищами на волю написаны на
маленьком, маленьком клочке бумажки и заделаны в надежное место. Все поручения
переданы. Вещи уложены и собраны в коридор. Уезжающим дали новое белье, бушлаты,
халаты и.... чего не делает «конституция» ! — сапоги !
Чуть свет, — собрались в большом огороде. «Старики» уже одеты по походному.
Опять разговор о том, что «там»? Долго ли будут держать в Петропавловке ?
Неужели запрут в одиночки и будут держать на четверти-часовых прогулках? Этого
бы только не доставало для полноты «амнистии»!
{190} Я думаю, нигде так ревниво и упорно не скрывают свои чувства, как в
России.
Оставалось часа два до увоза. Момент, несомненно, исключительный. Последние
могикане увозятся из Шлиссельбурга. Ведь это как бы символ великой трагедии,
разыгрывающейся там — в великой стране. Старики «амнистированы» — со старым
режимом как ни как покончено. Но «молодые» еще остаются: нового режима пока еще
нет, да и неизвестно будет ли: — посмотрим, мол. Что должны были переживать в
этот момент и уезжающие и остающееся!
Но всякий упорно скрывал свои чувства, стараясь казаться совершенно спокойным.
Под конец заговорили о пустяках. Вспоминали курьезы. Старались шутить. Смялись.
Но и пустяки, и курьезы, и шутки, и смех — все это было только напускное. То,
что всех волновало, боялись затрогивать, о самом главном избегали говорить.
Но на уме у всех было совсем другое. Один вскользь высказал общую думу, — нельзя
же уходить так, не попрощавшись с могилами!.... Наступило неловкое молчание.
Сделали вид, что не расслышали. Но какой ад должен был быть на душе у них!
Конечно, {191} на «кладбище» не пустят, — зачем же и поднимать этот вопрос?
Перед увозом покормили обедом. После обеда опять собрались в большом огороде. На
тюремном дворе выстраивается жандармский конвой. Конвоировать будут
шлиссельбургские жандармы и офицеры. Все в караульной форме. Является комендант.
— Ну, господа, распрощайтесь и в путь. Началась сдача крепости. Народная Воля
сдавала крепость своей преемнице, Партии Социалистов-Революционеров. Именно эта
то исключительность момента заставила нас, — как это ни было тяжело и
«непривычно», отпустить их с прощальным словом. В свое время оно было
напечатано. Вот оно:
Товарищи!
Не в традициях русских революционеров взаимные излияния чувств. Но необычность
настоящего момента, неизвестность, увидимся мы или нет, обязывает нас высказать
вам хоть часть того, что сказать должно было бы.
Партия Социалистов-Революционеров считает себя духовной наследницей Народной
Воли. Мечтой и стремлением пионеров П.С.Р. было вдохнуть в молодую партию тот
дух революционной {192} стойкости, гражданского мужества и беззаветной
преданности народному делу, которыми так сильна была Народная Воля и который
покрыл ее такой неувядаемой славой. Вы, последние могикане пленной, разбитой
партии. Сегодня ее, старая гвардия, отслужив все возможные и невозможные сроки,
оставляете Шлиссельбург и передаете нам, молодым солдатам молодой Партии, свое
знамя.
Помните: мы знаем, что то знамя облито кровью погибших здесь товарищей. Мы
знаем, что оно переходит к нам чистым и незапятнанным, что таковым же мы должны
его сдать нашими преемникам, если таковые еще, к несчастью, будут. И мы
надеемся, что эта задача окажется нам по силам.
Уходя отсюда, вы, восемь человек, уносите 203 года тюремного заключения. Ноша
чудовищная, почти невероятная. И если вы под тяжестью ее не пали, товарищи, вы
честные, надежные носильщики. Вот чувства, волнующие сегодня нас, остающихся, и
тех, которые ждут вас там за стеной этой тюрьмы.
Помните и знайте: Партия Социалистов-Революционеров, революционный пролетариат,
крестьянство и молодежь ждут вас, как самых дорогих, самых близких людей. Их
горячие {193} объятья, их братская любовь и участие растопят лед, накопившийся
за бесконечные годы мучительного одиночества и с лихвой вернут вам то, без чего
так изголодалась и исхолодалась ваша душа. Отдайтесь доверчиво их чувству: вы
вполне, заслужили его.
И еще вот что: пусть мысль о нас, остающихся, не омрачит вашего настроения. Как
бы ни была тяжела разлука с вами, как ни будем мы себя чувствовать одинокими и
осиротевшими, печально не столько то, что мы остаемся, сколько то, что
шлиссельбуржцы остаются: стало быть в них есть еще надобность!
Вы оставляете нам по себе хорошую память. Мы были бы рады, если бы таковую же вы
унесли о нас. Привет всем. Да не будет камень, который вы увозите от нас родным
на память о Шлиссельбурге, последним, да разберет народ оставшиеся камни — их
много — на память себе, о том, что было некогда и чему повториться он больше не
даст!
Мы распрощались. Выстроившийся на дворе жандармский караул окружил их.
Начальник пересчитал, все ли на лицо. Раздалась какая то команда, раскрылись
двери кордегардии, зазвенели шпоры и процессия двинулась.
{194} Мы бросились в тюрьму к окошкам, из которых видна дорожка вплоть до
внутренних выходных крепостных ворот манежа.
Странную картину представляла эта группа старцев в арестантских шапках, в
безобразных тулупах, окруженная живой стеной жандармов.
Все время оборачиваясь к окошкам, к которым мы прильнули, они машут нам шапками
и что то кричат. Расстояние между нами быстро увеличивается. У канцелярии
останавливаются. Входят туда. Через нисколько минут показываются жандармы, за
ними «арестанты». Машут платками. Направляются к выходу. Вот повернули за угол.
Через деревья едва, едва видны синие шапки жандармов. Быстро мелькнул красный
платок (В Шлиссельбурге выдавали на каждого по два красных (носовых) платка в
год.) затем все скрылось.
Какая то торжественная, необычайная в новой тюрьме тишина.... Нет сил оторваться
от окошка. Никого не видать, но мысленно следишь за ними. Вот они входят под
темные своды. Вдали свет. Непривычный горизонт. Еще несколько мгновений — и
ворота остаются за ними, усталая грудь жадно и трепетно вдыхает {195} свежий
воздух, вольный воздух !... Одинокие среди жандармов. О том ли мы мечтали! Мы
думали: «свобода нас примет радостно у входа и братья меч нам подадут!» ... А
теперь ! ...
Они оглядываются. Перед ними «государевы ворота» .... Когда это было ? Ведь так
недавно ... Было утро ... Те же жандармы . . . Ноги и руки скованы... Те же
ворота, та же надпись «Государева», но тогда позади оставалась воля, жизнь.
Ворота все приближались и мрак становился все гуще и гуще. Когда это было?. . .
. Молодыми, почти юными. . . они смотрят друг на друга... какие, однако, они все
белые, совсем старцы, думает каждый про себя... Да, когда это было?... 21 год
тому назад!... 21 год!....
Мы остались одни в громадной тюрьме. Через нисколько времени донесся отдаленный
гудок — то пароходы отходили от Шлиссельбурга с «арестантами»...
Содержание:
Часть первая. Петропавловская крепость.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Часть вторая. Шлиссельбург.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Григорий Гершуни. Из недавнего прошлого. Издание Центрального Комитета Партии
Социалистов-Революционеров. Париж, 1908.
Электронная версия книги перепечатывается с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru (сканирование
и распознание). Форматирование и гипертекстовая разметка даны в соответствии со
стандартами, установленными в ХРОНОСе.
Здесь читайте:
Гершуни Григорий
Андреевич (биографические материалы).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
"Провокаторы" в
революционном движении
|
