|
|
Григорий Гершуни
Из недавнего прошлого
Часть вторая. Шлиссельбург
Глава IX.
Так шли дни. Мы переживали «медовый месяц». Слова и думы все чаще и чаще, все
настойчивее и упорнее возвращались к «тому» — к воле.
Что же, в конце концов, там происходит? Толком ничего не знали. Офицеры
отделывались общими фразами, от унтеров ничего выжать не удавалось. Знали, что
убийство Плеве встречено было со всеобщим ликованием. Знали, что за убийством
последовал необычайный общественный подъем, закончившийся декабрьской «весной».
Знали, что сейчас же, за этой «весной» опять наступил какой-то поворот в сторону
реакции, что последовали какие-то волнения, затем какие-то «великиее акты» 18
февраля.
Но какие волнения, что за акты и в какой связи они стоят с волнениями —
оставалось загадкою.
{173} Самое важное для нас было знать — результатом чего собственно является
Дума 6-го Августа? Общего, неопределенного недовольства страны, сознанной
необходимости «реформ», или же напора активно вмешавшегося трудящегося класса? В
первом случае «реформы» на этом, думали мы, и должны застрять, во втором — это
только начало. А если начало, то концом должно быть и падение Шлиссельбурга.
Но тут же прокрадывались мрачные сомнения, 6-го Августа дан был указ о Думе. А в
июле, т. е., несколькими неделями раньше в Шлиссельбурге, рядом с тюрьмой начали
строить церковь для заключенных!
Двадцать два года тюрьма простояла без церкви. Если за несколько недель до указа
о Думе царь задумал строить церковь для спасения души тяжких грешников (цена 40
000 этому спасению), то очевидно, что в июле то «они» еще и не думали считать
«государеву» тюрьму, а стало быть, и «государево дело» сыгравшими свою роль.
Но как бы то ни было, люди, лежавшие в гробу, отчаявшиеся когда либо выйти из
него, услышали стук. Как будто чьи то сильные руки стараются сорвать крышку
гроба. Крышка крепко прибита. Осторожный, привыкли к {174} разочарованиям ум
говорит: нет, не сорвать! лежи смирно, брось надежды! Спи, сердце!...
Но сердце, разбуженное сильным ударом, не успокоится, не заснет опять.
Мечта всей жизни — день свободы в свободной России, — минутами кажется, — готова
осуществиться.
Но страшно довариться, страшно питать себя надеждами! Только ночи доверяешь их.
Темное небо и яркие звезды — немые свидетельницы бесконечных страданий в течение
десятков лет, теперь холодно, бесстрастно наблюдают через железные решетки, как
на тех же койках, те же люди, только уж бледные и белые, как лунь, проводили
бессонные ночи, преследуемые неотвязными думами о жизни и воле.
А днем — на прогулках, — нет, нет — разговор все сведется на тему о том, «что
будет, если это будет?» Одни доказывали, что прекраснейшим образом в Петербурга
может заседать Дума, а в Шлиссельбурге — «государственные преступники»; другие
доказывали, что если даже и не будет дальнейших побед, все же ко времени созыва
Думы, т. е. 6-го января, по крайней мере старики должны быть освобождены.
Все старанья войти снова в колею, заняться чтением — благо теперь разрешили на
оставшиеся {175} собственные деньги выписывать книги, — ни к чему не приводили:
жизнь дразнила, жизнь манила.
Числа 20 Октября мы заметили среди жандармов какое-то волнение. Сходились
группами, перешептывались, замолкая при нашем появлении. Мы насторожились. Но
узнать ничего не удалось. В воскресенье, кажется это было 23-го, во время обеда,
«телеграмма» — староста стучит (В Шлиссельбурге принято стучать не в стену, как
обыкновенно в тюрьмах, а чем-нибудь в дверь — тогда слышно всем.): »важные
сообщения — Витте назначен премьером; состав министерства либеральный; обещаны
большие реформы. Собраться в большом огороде.»
Кто-то стуком отвечает: «Витте жулик — надует.»
С другой стороны вносят поправку: «хоть и жулик, все таки не жандарм. Предлагаю
вотировать доверие министерству умного жулика.»
Как только отперли двери «на прогулку», все бросились в большой огород. По
инструкции там собираться можно только вчетвером. Но в этот раз, «в виду
перемены министерства» двоим удалось проскочить зайцами. Жандармы настроены
благодушно.
{176} — «Идите скорей, парламент уже открыт, только вас не достает», — острит
дежурный.
Сзади меня, в двух шагах, идет унтер. При спуске с крыльца мне бросился в глаза
его несколько встревоженный вид. Казалось, он что то хотел сообщить. Я замедлил
шаги.
— Ну, 35-ый (В Шлиссельбурге заключенных называют не по именам, а по номерам.),
можете радоваться. Так все по вашему и вышло! — шепчет унтер сзади.
— Что вышло? — спрашиваю я, не понимая в чем дело.
— Да насчет стен то иерихонских, помните? Как говорили, так слово в слово вышло
(В Марте, на дворике старой тюрьмы, когда снег начал таять, жандармы, баловства
ради, из снега сбили стену.
— Зря, братцы, эта ваша работа, как и все, что ваше начальство теперь делает.
— Что ж так?
— Солнце правды взойдет — ваша снеговая стена растает, — а вот эта каменная
рухнет.
— Как рухнет?
— А знаете, как иерихонские стены — только раздастся глас: правда в мир пришла —
так и рухнет, вот увидите.
— И скоро?
— Скоро, следующей нашивки не успеете заслужить.).
Не оглядывайтесь. Через ¼ часа идите в первый огород, там удобнее будет.
{177} Иду в «парламант». Там необычайная сенсация. Оказывается, во время обеда к
старосте явился смотритель (помощник коменданта) якобы по какому-то
хозяйственному делу, очевидно, чтобы «поговорить». Необыкновенно мил и
очарователен, что не всегда с ним бывает. (Это тоже барометр.) Заговорил о
течениях в Петербурге. Новый «кабинет». Премьер Витте. Либеральные министры.
Дума изменена — не законосовещательная, а законодательная. Избирательное право
расширено. «Вообще, настоящий парламентский строй.»
— «А свобода печати как?» опрашивают его.
— «Пишут обо всем, что хотят. Да последнее время совсем газет не было.»
— «Как не было? Почему?»
— «Забастовка. Все типографии бастовали, долгое время без газет были.»
Даже «Валаамова ослица» (так прозвали крепостного врача за его «политическую
молчаливость») заговорила что то на тему, что, мол, хорошо все вышло, — наконец
в России будет конституция. Тут же, между прочим, смотритель и врач просили
приготовить им, только как можно скорее, так как очень де нужно, щипцы для
сахара и еще что то в этом роде.
{178} Вот эти то чрезвычайные события и обсуждались в нашем парламенте.
Раньше всего учитывалось не то, что говорили чины, а как говорили. В обращении,
в освещении фактов, в самой интонации чувствовалось что то новое. Это первое.
Второе — никогда до сих пор смотритель, а особенно доктор, не сообщали никаких
существенных новостей, а тут вдруг, о перемене курса объявили. Ясно, что что-то
такое произошло.
Начали сопоставлять числа — так и есть: 17 и 21-го табельные дни. Очевидно, к
этому сроку был приурочен какой-нибудь манифест. Но что обозначает забастовка
типографии? Ясно: была какая-то большая стачка. В большом огороде страстно
обсуждается положение дел, высказываются всевозможные предположения, а на верху
на вышке ходят дежурные жандармы и добродушно ухмыляются.
Сообщаю товарищам, что скоро, быть может, что-нибудь узнаем, так как жандарм
назначил свидание. Отправляюсь в условленный огород, Иду медленно, опираясь на
палку. За мной «он».
— Вот 35-ый, дожили таки! иерихонские стены то рухнули!
— Говорите толком, что такое произошло?
{179} — Да что произошло! Очень просто, вся страна отказалась служить
правительству.
— Как вся страна? Кто же именно?
— Известно кто: рабочие — те уже завсегда первые в битву, земство, крестьяне,
железные дороги, чиновники, словом сказать, все!
— Чего же они требовали?
— Да не хотим, говорят, служить старому правительству, бюрократии, значит, а
требуем, чтобы новое было, вроде как от народа.
— Как? и железные дороги, и земство? Вы это наверное знаете?
— Чего не знать? Говорю — вся страна! Не желаем, говорит, служить старому
правительству.
— Что ж, вышел указ какой?
— Большой указ, 35-ый! Большие свободы объявлены. И амниссия всем.
— Как амниссия, что такое?
— Да ослободят, значить, всех, в тюрьмах которые. Всех социан-демокрантов
приказано освободить.
— Т. е. как социан-демокрантов? (Очевидно, в канцелярии, разбирая «амнисию»,
начальство толковало, что с.д. подлежать все освобождению. Унтера приняли это на
наш счет.) Кого вы называете социан-демокрантами ?
{180} — Политические, значит, которые! Вас, примерно, всех, ну и прочих по
России которые.
— Да вы откуда это знаете? Может так болтают только зря?
— Чего зря! Сегодня дежурил в канцелярии, при мне начальство разговор имело:
всех, говорят, социан-демокрантов освободят. А нам что! Мы сами рады.
— Что ясе, так вот просто совсем и освободят? Прямо из крепости на волю?
— Да как же иначе? Я уж и не знаю! Сказано ослободить, значит, они ослободить и
должны.... Тсс . .. Идите 35-ый, часовой смотрит! Вот тоже псы цепные, своего же
брата загрызут!
Мчусь в парламент. В сердце и голове так все и заходило: «отказались служить
правительству ... Большие свободы... Амнистия...
Сопоставляешь с заявлениями смотрителя, — ясно, что-то произошло.
В парламенте, оказывается, уже получены из другого источника, тоже от унтера,
кое-какие сведения, дополнительные к моим. Кто-то робко говорит : «да ведь это,
господа, на всеобщую стачку похоже.»
— Ну, уж и выдумали! Это у нас то {181} всеобщая стачка, да еще с земствами, с
банками !... Тут что-то не то!
— Чего не то? Что им за расчет выдумывать? Смотрите, они сами вес сегодня
какие-то приподнятые, особенно молодые! Ясное дело, была грандиозная стачка, под
давлением ее правительство бьет отбой!
Обсуждали, обсуждали, однако решили, что надо постараться еще собрать сведения.
Разошлись по клеткам. Я пошел в клетку М. Ф. Фроленко. Она помещалась в конце,
там удобно было говорить с жандармами. Дежурный на галерее, очевидно, очень
встревожен. Оглядывается по сторонам, нервно ходит около наших клеток.
Несколько раз останавливается и восторженно смотрит на нас.
— Вы что сегодня, точно именинник, сияете? спрашиваем, улучив момент, когда
дежурный на стене пошел в другую сторону.
— Вести уж больно веселые...
— В самом деле? А для кого веселые, для нас, или для вас?
— Да я так полагаю, что ежели для вас веселые, то и для нас тоже.
— Уж будто бы?
— А как же по вашему ? Ведь, чай, у меня {182} родные то есть? А кабы у меня что
в деревне было, нешто я бы за двадцать то пять рублей на этой собачьей службе
был? Нужда заставляет!
— Так вести то какие?....
— Да ведь вы знаете, нам говорить запрещено, каким то невероятно грустным
голосом, даже с дрожью, отговаривается жандарм.
— Говорить запрещено? Вот видите, сами говорите «собачья служба», т. е. делу то
собачьему служите, наше дело считаете своим, а начальство приказывает вам
молчать, вы и молчите?
Жандарм все больше и больше волнуется, указывает на часового и уходит.
Через некоторое время снова подходит.
— Вот, верьте совести, уж так бы хотелось вам все рассказать, да право же нельзя
— с нас строго взыскивают. Спросите у начальника — он скажет.
— Пойдите вы к чорту с вашим начальником. Мы с народом, а не с начальством. Мы
за народ жизнь отдаем — так нам не жалко, а вы боитесь нам хорошее слово
сказать.
— Да что сказать? Толком то я объяснить не сумею. Прямо сказать рушится все.
— Что рушится?
— Да бюрократья проклятая,
{183} — И уступает?
— Уступишь, когда за горло так схватили, что дохнуть не дают!
— Стало быть, здорово дуют каналью?
— Ого, аж пыль идет! В хвост и в гриву, с злорадством говорит жандарм.
— А вы и рады?
— А нам что, скорее бы с дьяволом, с бюрократий покончили, нам бы тоже лучше
стало.
— А, действительно, думают освободить нас?
— Говорят, был в канцелярии разговор, будто манифест какой то есть. А только что
толком я не знаю. Гуляйте, смотритель идет! — тревожно прошептал он и пошел в
свой обход.
Принесенные нами известия в «парламенте» произвели сенсацию. По всему видно
было, что произошло нечто решительное. Унтера, по своей наивности, не знают в
чем дело, начальство не говорит. Делаем всевозможные предположения. В это время
«молва» приносит новое известие. Оказывается, смотритель бродил по галерее с
очевидным желанием заговорить. Остановился около клетки М. Р. Попова. Конечно,
снова затронули «новости». Подтвердилось {184} старое, кое что разузнали новое.
Зашел разговор о Шлиссельбурге.
— Ведь при конституции Шлиссельбурга не может существовать?
— Да существовать то отчего не может? Только в другое ведомство перейдет,
«успокаивает» смотритель, спускаясь с галереи, дабы прекратить неудобный
разговор. А на галepeе унтер о усмешкой шепчет Попову по адресу смотрителя.
— Останется! Врут идолы, вы им не верьте ! Всех освободят вас, вот увидите.
В «парламенте» спорят о том, может ли при конституции остаться Шлиссельбург или
нет. Мнения разделяются.
— А по мне, так прекрасно может, язвит кто то; пуговицы у унтеров переменять,
вместо «орлов» понашивают «закон» — вот тебе и все результаты конституции:
будете под «законом» ходить!....
Однако как ни старались сдерживать себя, чтобы не было никаких «бессмысленных
мечтаний,» как ни старались казаться спокойными и «не придающими никакого
значения всей этой жандармской болтовне», как ни прерывали постоянно разговор —
«ну, будет уж об этом!
{185} Надоело даже» — мысль все упорнее и упорнее возвращалась к «жандармской
болтовне.»
Разбрелись по камерам и там всякий про себя, не стыдясь насмешливых взоров
«пессимистов» над «оптимистами», всякий про себя: и оптимисты и пессимисты
доверяли свои думы одиноким кельям.
На другой день дежурными были «верноподданные» — узнать ничего не удалось. Как
бы по взаимному соглашению — «бессмысленные мечтания» не затрагивались. И в
доказательство того, что ровно никакого значения всей этой болтовни не придают,
— некоторые занялись раскапыванием парников.
Но и это молчание, и эта яростная работа над парниками, и это небрежное
посвистывание, — все это было только «так».... на самом же деле, сердце било
тревогу, а мысли бороздили ум все о том же и о том же....
Содержание:
Часть первая. Петропавловская крепость.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Часть вторая. Шлиссельбург.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Григорий Гершуни. Из недавнего прошлого. Издание Центрального Комитета Партии
Социалистов-Революционеров. Париж, 1908.
Электронная версия книги перепечатывается с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru (сканирование
и распознание). Форматирование и гипертекстовая разметка даны в соответствии со
стандартами, установленными в ХРОНОСе.
Здесь читайте:
Гершуни Григорий
Андреевич (биографические материалы).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
"Провокаторы" в
революционном движении
|
