|
|
Григорий Гершуни
Из недавнего прошлого
Часть вторая. Шлиссельбург
Г л а в а V.
В конце июля неожиданно является в камеру комендант и, в нарушение всех
правил (По инструкции в камере с глазу на глаз о заключенным никто не в праве
оставаться.), высылает дежурного жандарма. Дверь закрывается и комендант
совершенно конфиденциально сообщает такую загадочную историю.
— Мне, — пока еще секретно — сообщили, будто департаменту полиции стало
известным, что вы переслали какое-то письмо отсюда. {146} Производится
следствие. Конечно, вы можете мне ничего не отвечать, но я все-таки решил прямо
спросить у вас, чтобы я знал, как приблизительно себя держать . . .
— При других обстоятельствах я бы, полковник, конечно, ничего вам не сказал, но
теперь я могу сказать: для меня ясно, что тут интриги Плеве и департамента
полиции. К сожалению, я никакого письма не посылал. Просто хотят что-нибудь
придумать, чтобы иметь возможность «в наказание» держать еще в этом сарае . . .
Это как раз похоже на Плеве.
— Да, это был большой иезуит, вырвалось у коменданта.
«Был?!» — Тревожный мысли забегали в голове: чувствую, что комендант сболтнул и
теперь ему не по себе; удастся ли что-нибудь узнать? Делаю вид, что не обратил
внимания на его слова. Заговорили о курьезной истории с письмом
(Я, действительно, никакого письма не передавал. Правда, позже, в Бутырках уже,
я узнал, что в декабри 1904г. петербургский брат утром нашел у себя в ящике для
писем конверт с запиской «ваш брат Г. А. шлет низкий привет. Он в
Шлиссельбургской крепости. Чувствует себя хорошо и бодро. Будьте покойны». — Для
родных, которые никак не могли в департаменте полиции добиться даже известия,
где я и жив ли, записка эта принесла много радости и успокоения, но я и по
сейчас не догадываюсь, кто был этот доброжелатель. Дело он сделал хорошее. Быть
может, когда настанут лучшие дни, он откроет свое инкогнито. Не думаю, что
теперь речь шла об этой записке.)[может –быть это был Азеф, который был связан
одинаково тесно с обеими сторонами — и с революционерами и с полицией?? LDN], о
курьезах вообще, перешли на {147} министров, и между прочим спрашиваю: министром
внутренних дел теперь ведь уже не Плеве?
Комендант несколько замялся, но все же сказал: — «да, теперь уже другой на его
месте».
— А Плеве, что ж, другой пост получил?
— Да, знаете, как обыкновенно . . . что то, кажется, за границу поехал, что ли
...
Комендант ушел; и для меня настали дни, полные жгучих тревог... «Плеве ушел !»
Тяжесть удара для Партии казалась невероятной. Человек проклинаемый и
ненавидимый всей страной, воплощение деспотизма и насилия, беззастенчивого
глумления над лучшими чувствами народа, — ушел и все его преступления останутся
безнаказанными ! ...
Его жизнь казалась оскорблением общественной совести и вечным укором Партии . .
.
Не успело еще улечься это тревожное состояние, как через несколько недель
получил, с {148} разрешения коменданта — «сельскохозяйственный журнал «Хозяин»
за 1904г.»
Свежий журнал!!! (Опоздание на l½, года в Шлиссельбурге не уменьшает даже у
сельскохозяйственных журналов свежести.)
Первую минуту все в голове перемешалось. Руки дрожат, бросаешься от одного
номера к другому, точно проглотить желая все сразу. Читаешь не словами, не
строками даже, а целыми страницами. Падение Порт-Артура ! Еще какие-то неудачи.
.. банкеты . . . заявления ... протесты ... Весна ! Весна какая-то наступила ! !
! Указ 12-го декабря... На этом обрывается. . .
Так вот оно что! Значить, сорвало таки плотину ! Снесло таки!...
Журнал специальный, сельскохозяйственный. Только в ядовитых обзорах Энгельгардта
стараешься изловить что-нибудь, для Шлиссельбурга запрещенное. Плеве где? что с
Плеве?!.. Наконец, в какой то заметке вскользь попадается фраза: «печальное
наследство покойного Плеве...» Покойного?! Плеве умер?! В сентябре прошлого
года?! Охватившее тебя волнение не поддается никакому представлению. Сам
умер?!... Так, свершив в пределах земного все земное опочил ?
{149} Ведь если вся эта весна — результат не непосредственного напора
общественных сил, революционных организаций, а так . . . «признания за благо»,
временной растерянности и платонического желания испытать новые пути, когда
«крамола побеждена», — то ведь все это гроша медного не стоит, а революционные
силы отодвигает в сторону ... А может быть . . . может быть, умер то не волею
божией, а волей Партии?.... И упорно, настойчиво ищешь целыми днями, не найдется
ли хоть малейший намек, почему Плеве оказался покойным? ... Десяток раз
просматриваешь все номера — никаких указаний.
Настали самые тревожные дни. Чувствуется, что там — на воле — разыгрывается
нечто бесконечно, бесконечно громадное, но что, именно, происходит — даже
приблизительно не можешь себе реально представить. Что-то начинается! Но кто
начинает? Какова степень участия сознательных сил? сознательно разрушающей и
сознательно созидающей? Какова роль и влияние Партии?! . . Год прошел с
появления «весны»; что же там теперь? Ведь если бы за «весной» последовало
«лето» — нас не было бы уже здесь ... значит, опять после минутного просвета, —
тот же мрак?!....
И таком мучительном состоянии прошло {150} шесть недель, каждый день которого
казался целой вечностью. Срок перевода в новую тюрьму давно истек. Неужели так и
не переведут? !..
13-го сентября является комендант. Жандармы уходят и запирают за ним дверь.
Комендант необыкновенно радостен и лучезарен.
— Ну, г. Г., привез вам приятное известие: после долгих моих хлопот удалось
добиться у министра разрешения перевести вас в новую тюрьму.
— Когда?
— Да сейчас! Вот только камеру приготовят там.
— Это, действительно, приятное известие! Значить, чистилищу конец!
— Конец, конец! Да многому, знаете, теперь конец!
— Например?
Пауза. Комендант о чем-то думает, как бы не решаясь начать говорить; у арестанта
душа застыла от трепетного ожидания.
— Большие перемены! Новый строй идет!
— Новый строй?
— Да! Созывается Государственная Дума, — знаете, вроде парламента... Коротко
говоря — конституция...
{151} — Конституция?! Скажите, полковник, японцы то, вероятно, здорово нас
вздули?
— Здорово, батюшка, здорово! — безнадежно машет рукой комендант.
— А конституцию то, что же, Плеве дал?
— Плеве?! Полковник наклоняется и говорить тихо на ухо: — на куски разорван! . .
— Как! Убить? Кем? ...
— Да вот рядом с вами сидит — Сазонов. . . бомбу бросил .... все разнесено ....
— И Сазонов жив, не казнен?
— Времена, батюшка, не те! . . .
— А потом как? . . . все успокоилось? Больше террористических актов не было?....
Сюда то никого больше не привозили? А казней тоже не было?
— Нет, казней не было. Кажется, все спокойно.
— А как же теперь-то все таки, полковник? Ведь конституция то выходить вещь и не
такая уж дурная? Но ведь мы то тут тоже кой чем потрудились ? И нашего, пожалуй,
тут капля меду есть....
— Да, кто спорит? ... Ну, шла борьба; теперь вот признано своевременным! Что ж,
можете теперь испытывать чувство удовлетворения..... а там видно будет.
{152} — А война как? Кончилась?
— Слава Богу, кончилась !
— Значить, конец войне и внешней и внутренней .... Теперь все по новому пойдет ?
— По новому, по новому! Большие перемены пошли, многозначительно повторил
полковник.
— Ну, теперь соберите вещи, приготовьтесь. Через час придет помощник — переведет
вас. Там лучше будет.
Комендант ушел, я остался один. И снова, как полтора года назад, после ухода
Остен-Сакена, объявившего, что «жизнь дарована», сердце замирает под напором
чего-то бесконечно, бесконечно большого. В сущности, это — та же «жизнь
дарована», только в неизмеримо больших размерах. Судьба сжалилась над несчастной
страной. «Жизнь дарована» великому народу. Конечно, не дарована, а вырвана, но
не в том теперь вопрос. Теперь жизнь сохранена, теперь можно в России жить!
В груди точно молоты бьют. Дыхание порывисто — не хватает воздуху. Руки дрожать
и трепетно сжимают голову, охваченную вихрем мыслей.
Плеве взорван ... Сазонов жив и здесь ... Армия разбита.... Государственная
Дума... Конституция ... Новая жизнь ... И это не во {153} сне?!.. И до всего
этого дожил! Дожил! ... И собственными глазами увидишь обновленную,
освобожденную Россию! ... Он говорит: казней больше не было ... все успокоилось
. . . значит, они — правительство — поняли, наконец, свое безумное упрямство?
Сдались или стерты народным напором? Новая жизнь ... а вот эти павшие бойцы,
которые лежат в ямах тут, за стеной, они уже этой новой жизни не увидят! ....
Но ... забвение . . . забвение! ... «Новая жизнь?» ....
И уже действительно в России можно будет жить? Уже не нужно будет убивать? ....
Уже не нужно будет умирать за убийства? Настал уже этот благословенный
момент?.... Проклятая нами кровавая борьба, возложенная па наши плечи проклятым
кровавым режимом, настал таки ей конец?.... Револьвер и бомба могут уже быть
оставлены там, за порогом этой новой жизни, как мрачное наследие мрачного
бесправия, как мрачное орудие защиты от дикого произвола и насилия властных и
сильных над бесправными и слабыми? .... Кончилось все это? Истерзанная родина не
требует уже больше жертв? Кроткие и любящие не вынуждены уже будут брать в руки
кровавый меч?....
{154} Слово правды и справедливости заменило, наконец, бойцам за счастье и
свободу трудящихся револьвер и бомбу?.... И все это уже случилось ? И там, на
воле, за этими стенами, уже все это есть?!....
Но погибшие? Но измученные и павшие в казематах, в сугробах Сибири, в рудниках?
Все эти жертвы сверженного теперь чудовища, их как вернуть? И эти сотни тысячи
разбитых молодых жизней, и все темным мраком веками висевшее над страной?! ...
Забвение! Забвение! ... Голоду, холоду, векам рабства и угнетения, тьме и
невежеству, грабежу и насилию, всем преступлениям, сытой и злобной власти над
народом — забвение!
Но вечный позор! Но вечное проклятое режиму, вырвавшему из наших рук и
сделавшему бесценным слово и мирную работу и заставившему взять кинжал и
револьвер! Но вечный позор и вечное проклятое им, — жестоким, безжалостным,
десятилетиями превращавшим агнцев в тигров, и толкавшим на путь насилий и
убийств тосковавших и жаждавших мирной созидательной работы!
Проклятое и позор: тут забвение преступно! И пусть в сознании потомков и на
страницах истории горит, как печать Каина, клеймо {155} позора и проклятая на
преступном челе преступного режима! И пусть никогда не меркнет эта надпись: «вот
чудовище, делавшее убийцами лучших детей страны!»....
Содержание:
Часть первая. Петропавловская крепость.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Часть вторая. Шлиссельбург.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Григорий Гершуни. Из недавнего прошлого. Издание Центрального Комитета Партии
Социалистов-Революционеров. Париж, 1908.
Электронная версия книги перепечатывается с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru (сканирование
и распознание). Форматирование и гипертекстовая разметка даны в соответствии со
стандартами, установленными в ХРОНОСе.
Здесь читайте:
Гершуни Григорий
Андреевич (биографические материалы).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
"Провокаторы" в
революционном движении
|
