|
|
Григорий Гершуни
Из недавнего прошлого
Часть первая. Петропавловская крепость
Глава V.
Больше месяца никто не тревожил. В последних числах августа, в шесть вечера,
когда {35} разносится ужин, в камеру открывается дверь. Арестованные имеют у
себя большие кружки для кипятку. Когда жандармы разносят миски с ужином,
обыкновенно навстречу идешь с кружкой. Слыша, что открывается дверь, в полной
уверенности, что это унтер с миской, не оглядываясь, направляюсь с большой
кружкой в руках. Не успел оглянуться — ко мне вплотную, с палкой в руке, с
быстротой кошки, тревожно впиваясь глазами подскакивает..... Плеве !
Подскочил так близко, точно обнять хотел. Очевидно, мое невинное, с самыми
благородными намерениями шествие навстречу с глиняной кружкой всероссийский
самодержец понял очень дурно. Несколько секунд мы стояли друг против друга.
Дверь по его приказанию была закрыта, и мы были совершенно одни.
— Имеете что сказать мне? — проговорил он довольно отрывисто.
Так как я его появления совершенно не ждал, и оно было так стремительно »я,
вероятно, не сразу сообразил, что ему ответить и отделался только восклицанием —
«Вам?!»
Но, должно быть, это одно слово вырвалось слишком выразительно.
{36} Он вылетел также быстро, как влетел. Больше «не встречались», и все
рассказы о его посещениях не более, как легенды. Чего ему надо было, так и не
узнал, но слышал, что он остался визитом очень недоволен.
Несколько месяцев, к моему великому удивлению, меня больше не тревожили, что не
мало тревожило зато меня. Чего медлят? Самое подходящее, казалось бы,
расправиться им летом, в мертвый петербургский сезон. Очевидно, вышли какие-то
осложнения, но какие? После падения Качуры каждый раз, когда кто-нибудь проходил
мимо камеры, сердце застывало: «на допрос», думаешь с трепетом, «опять
какое-нибудь предательство! ...»
Прошло лето, прошла осень. Настали дни без света — сплошные сумерки. В полдень
без свечи ничего не видно. Граница дня и ночи утеряна. Трусевич не тревожит.
Душевные раны начинают понемногу заживать. С неволей свыкаешься. Первое время
всякий звук, всякий шорох с воли поднимает, как вспугнутую птицу. Душа рвется
наружу и бьется о тюремные решетки. Bсе мысли там, на воле. Это днем, а ночью —
побеги. Бесконечные побеги, самые замысловатые, самые фантастические. И все
кончаются неудачей, и в момент провала, {37} обливаясь потом, с сильно бьющимся
сердцем, просыпаешься, чтобы, заснув, снова бежать! (Побеги преследуют
безнадежно арестованных очень долго — целыми годами. Через два года, когда
увиделся со старыми шлиссельбуржцами и проверил свои впечатления, оказалось, что
эти кошмары их преследовали лет по 6—10.).
Но постепенно сживаешься. Обретается даже какой-то покой душевный.
Каждый лишний день — ведь, это дар судьбы или вернее нераспорядительности
начальства. Так, никем не тревожимый, дотянул до конца ноября, когда дверь
камеры открылась и снова принесли платье: одеваться!
Ведут в туже допросную комнату, там тот же очаровательный Трусевич. Парадный,
торжественный. На столе фолианты : «дело».
— Дознание по вашему делу закончено и получает дальнейшее направление. Желаете
чем дополнить следственный материал?
— Не я наполнял, не я буду дополнять. Заявление принципиального характера пришлю
на имя прокурора.
Расстались довольно холодно. Теперь, значить, скоро! «Дело получает дальнейшее
направление» — это значит на несколько дней в военный суд, а затем — на тот
свет. Конец ноября. К Рождеству, значит, должны {38} кончить. Надо торопиться с
принципиальным заявлением, чтобы попало в обвинительный акт. Все время медлил,
так как надеялся, что удастся хоть приблизительно узнать, что у них за материал
имеется. К делу было привлечено несколько человек, никакого отношения к Боевой
Организации не имевших. Очевидно, данные у них какие-то спутанные. Знал, что
главным образом строится на оговорах. Если так, то мне неудобно признавать
правильность оговора в части, касающейся меня, так как этим косвенно
подтверждается «доброкачественность» оговора и по отношению к другим. Решил
выждать, а пока сделать заявление общего характера с объяснением деятельности
Партии Социалистов Революционеров и признанием себя членом ее.
+ + +
Через несколько дней, поздно вечером, уже после поверки, вдруг будят:
одевайтесь! Вводят в квартиру полковника (заведующего тюрьмой). Навстречу
поднимается какой-то господин в черном сюртуке. Жандармы уходят, и мы остаемся
наедине. Мил, любезен, предупредителен и корректен..
— Я к вам по поручению министра внутренних дел. {39}
— ?!
— Вы, конечно, уже знаете, что дело ваше передано в военный суд, вернее
военно-полевой суд.
Пауза. Постукивает пальцами по столу.
— Можно говорить откровенно? У вас, ведь, нервы крепкие, не правда ли?
— Да, пожалуйста!
— Приговор по 279 ст. известный и заранее готовый. Вы, ведь, знаете! Но я вам
должен прямо сказать: правительство не хочет казни, т. е. вернее, охотно пойдет
навстречу отмене казни. Выслушайте меня спокойно. Я хорошо знаю, с кем имею дело
и далек от мысли предлагать вам какие-нибудь сделки, откровенные показания и
проч. Вы свое дело сделали. Пощадите свою жизнь!
— С какого это времени Плеве так тревожится и заботится о жизни революционеров ?
— Дело не в этом. Оставим Плеве в стороне. Скажу вам только, что вы напрасно
предполагаете в Плеве такую жестокость. Повторяю: правительство готово оставить
вам жизнь...
— Под условием ? ...
— Да, конечно, под условием. Но чисто формального характера. Вы не давали
никаких {40} показаний. Это ваше право. Но это придает специфически оттенок
вашему отношению к правительству, оттенок, так сказать, пренебрежительный. Не
смейтесь; это так. Повторяю, я не предлагаю вам давать показания. Все, что от
вас требуется — подтвердить правильность обвинения, хотя бы в тех пунктах,
которые явно несомненны. Признайте себя членом Боевой Организации — больше
ничего не требуется, и вам гарантируется отмена смертного приговора. Вы хорошо
понимаете, что тут никакой ловушки вам не устраивается: для осуждения вас
военным судом вполне достаточно данных и без вашего признания.
— Коротко и ясно: за признание себя членом Боевой Организации вы предлагаете мне
такую хорошую плату, как жизнь? Для меня до сегодняшнего дня не ясно было —
объявлять себя таковым или нет. Теперь мне ясно: нет!
— Что за странная логика?
— Видите ли: раз, что вы даете за это признание такую хорошую плату, значит это
для вас выгодно. А если выгодно для вас, то для нас убыточно — дело просто. Я
еще не знаю, в чем тут дело, для чего вам все это нужно. Или, быть может, вам
просто неудобна теперь {41} казнь — не знаю. Но за то теперь я знаю, что для нас
удобно и выгодно.
Посланник — он оказался вице-директором Макаровым — часа три упорно доказывал,
что «для блага родины, которой вы отдаете свою жизнь» я обязан это сделать и «не
лезть в петлю». Покончили на том, что «если в петлю и не лезть, то и карабкаться
из нее нет надобности» .. .
Этот разговор, вернее предложение, заставил насторожиться. Что здесь нет
ловушки, что им не требовалось мое признание для того, чтобы повесить — это было
ясно. Значит, им нужно для чего-то другого. Но для чего-то важного, так как
плата-то уж больно большая. Ясно, таким образом, что членом Б. О. пока себя
признавать нельзя. Надо выжидать и быть настороже.
Через два дня поздно вечером та же история. Макаров «в виду близости суда и
развязки считает своим долгом сделать вторичную попытку спасти жизнь».
— Бросим это. Я не хочу вас оскорблять. — может быть, у вас то лично никаких
задних мыслей и нет. Но, ведь, вы хорошо понимаете всю безнадежность вашей
миссии. Или в самом деле вы так чужды психологии {42}революционера? Хорошо, я
против обыкновения буду с вами откровенен: мы столкнулись с вами при таких
исключительных обстоятельствах. Кто вас знает — быть может, вы и в самом деле
честный человек — семья, ведь, не без урода! Запомните же, чтобы вам впредь в
сношениях с революционерами не терять лишнего времени.
Вы там, в департаментах, конечно, вполне искренно уверены, что мы идем в
революцию так себе: кто по увлечению, кто по моде, кто рассчитывая на
безнаказанность, кто просто не отдавая себе отчета и проч. Вы не понимаете, что
взрослый сознательный человек, порывая со всем прошлым и бросаясь в революцию,
продуманно решает вопрос всей своей жизни. Разрывая со старой и входя в новую
жизнь — для него вне этой жизни нет ничего. Компромиссы с совестью делались там,
в старой жизни. В новой их нет: потому-то в новую и ушел, чтобы избавиться от
компромиссов. Ждет ли нас в новой жизни депутатское кресло в парламенте, высылка
в Сибирь или виселица — верьте, мы над этим не много думаем, так как себе то
приуготовляем последнее.
Критерием наших действий является одно и только одно — запомните это — благо
{43} и интересы трудового народа, в том, конечно, виде, как мы то понимаем, т.
е. благо и интересы революции. Критерий действий правительства — прямо
противоположный: все хорошо, что плохо для революции. Мы и вы — два непримиримых
лагеря. Общих интересов у нас нет и быть не может. Интересы наши враждебны и
прямо противоположны друг другу. Стало быть то, что хорошо, полезно, выгодно для
вас — дурно, вредно и невыгодно для нас.
— Вам почему-то нужно мое заявление о принадлежности к Боевой Организации —
этого одного для революционера достаточно, чтобы таким заявлением не торопиться.
Жизнь из рук Плеве, да и вообще из каких бы то ни было «вражьих» рук, мы не
принимаем.
Есть еще одно обстоятельство. Я еврей. Вы ведь, а равно и те, которые достаточно
глупы, чтобы вам верить, твердят, что евреи стараются уходить от опасности, что
вследствие трусости избегают виселицы. Хорошо! Вам будет дано увидеть пример
«еврейской трусости»! Вы говорите, что евреи умеют только бунтовать? Вы увидите,
умеют ли они умирать. Скажите вашему Плеве: торговаться, сговариваться нам не о
чем. Пусть он делает свое дело: я свое сделал! ..
{44} Поздно ночью повели обратно в камеру. В длинном сводчатом коридоре какой-то
зловещий, давящий полумрак. Тусклые лампы едва мерцают. Клетки, клетки, клетки!
... И все под замком. И в каждой томится юная душа, в этот полночный час
обвиваемая призраками, сдавливаемая кошмарами! ... Обитель скорби и печали,
проклятье наших дней — когда она, наконец, рухнет! ...
Вот и моя клетка. Тихо колышется пламя свечи, откидывая громадные тени по
стенам. Хлопает дверь, гремит замок. Ты снова один со своими думами, своими
сомнениями. Что там — на воле? Что обозначают настойчивые убеждения Макарова?
Какие козни они там опять строят? Чувствуя себя окруженным со всех сторон
ловушками, стараешься следить за каждым своим шагом, за каждым словом.
Ясно, по крайней мере, одно: скоро все кончится. Через пару дней вручат
обвинительный акт, потом «суд». К Рождеству все будет готово. Надо и самому
подготовиться....
Содержание:
Часть первая. Петропавловская крепость.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Часть вторая. Шлиссельбург.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Григорий Гершуни. Из недавнего прошлого. Издание Центрального Комитета Партии
Социалистов-Революционеров. Париж, 1908.
Электронная версия книги перепечатывается с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru (сканирование
и распознание). Форматирование и гипертекстовая разметка даны в соответствии со
стандартами, установленными в ХРОНОСе.
Здесь читайте:
Гершуни Григорий
Андреевич (биографические материалы).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
"Провокаторы" в
революционном движении
|
