|
|
Григорий Гершуни
Из недавнего прошлого
Часть первая. Петропавловская крепость
Глава IX.
Все обвинения опирались, главным образом, на показаниях Григорьевых и Качуры.
Григорьев производил даже на «чинов» жалкое впечатление изломанного,
исковерканного в руках жандармерии человека. Большую часть оговоров, припертый к
стене, сейчас же брал обратно и если б не его злой гений-защитник
Бобрищев-Пушкин, упорно заставлявший его поддерживать свои оговоры, он
чистосердечно сознался бы, что все это сплел по глупости, по трусости и под
давлением жандармерии.
Боле злостной и отвратительной была его жена — Юрковская, все время корчившая из
себя кающуюся Магдалину. Вольтер прав: Когда {61} женщина падает, она падает
всегда ниже мужчины. Ее упорное старание потопить Л. Ремянникову произвело даже
на судей отталкивающее впечатление. Изумительно нагло самообладание и
хладнокровие этой женщины: ведь она знала, что одного нашего слова достаточно
было, чтобы разрушить все ее россказни и посадить ее на место Ремянниковой. Но
она не даром выросла в революционной семье (Отец ее поляк, сосланный за
восстание 63-го года. Вся семья очень приличная.) — она знала, что революционеры
не платят предателям тем же оружием и смело давала свои «показания». На суде
выяснились любопытные приемы жандармерии, к которым она прибегает, когда нужно
кого-нибудь толкнуть на путь предательства. После ареста Григорьева, Юрковская
некоторое время держала себя прилично. Сама прибежала к Ремянниковой,
жаловалась, что очень боится за него, как бы по глупости и из боязни одиночки не
напутал чего.
Жандармы и, главным образом, Трусевич, с одной стороны грозили Юрковской
арестом, а Григорьеву доказывали, что он должен повлиять на нее, чтобы она тоже
давала откровенный показания. Для этой цели их оставляли наедине и давали такие
«удобные» свидания, что в феврале {62} 1904 г., т. е. через год после ареста,
Юрковская родила. Приемы недурные!
Как известно, показания Григорьевых, если откинуть все их противоречия, явные
несообразности и нелепости по отношение к целому ряду лиц, которых они даже
никогда не встречали, сводятся к следующему.
Офицера Григорьева завлекли, искусственно взвинтили и тем заставили принять
участие в террористических актах. Она, Юрковская, из привязанности и любви к
своему мужу и из отвращения к насилию, вообще, конечно, всячески старалась
мешать козням искусителей, пока, наконец, совершенно не порвала с ними.
Теперь это уже «дела давно минувших дней». Григорьевы, вероятно, в жандармерии
свои люди, да и все прошлые «грехи» давным-давно прикрыты амнистиями.
Теперь, без боязни повредить им, можно поднять маленький уголок завесы, которая
до поры до времени давала им возможность укрываться. Вот, в коротких словах,
истина об этой, до сих пор остававшейся темной истории.
Григорьев с целой группой своих товарищей-офицеров был рекомендован, как
«сочувствующий». При ближайшем знакомстве с {63} ними, группа эта оказалась
совершенно никчемной, типично «офицерской», и ее забросили.
Григорьев тем временем перебрался в Петербург, в академию. С ним завели
сношения, имя в виду использовать его для распространения литературы среди
офицеров-академистов. Этим он и занялся. Этим его деятельность ограничивалась.
За все время подготовления акта 2-го апреля, Григорьев не имел об этом никакого
представления и никакого участия, хотя бы косвенного, в этом не принимал.
Григорьева, правда, постоянно указывала, что она вообще никакой революционной
работы не признает, кроме террора, что на это она бы с готовностью и охотой
пошла. Их участие, если только это можно назвать участием, началось позже — с
3-го апреля, при следующих обстоятельствах.
Как известно, одновременно с Сипягиным 2-го апреля должен был быть убит
Победоносцев. Ровно в час Сипягин приезжал в Мариинский дворец, а Победоносцев
выезжал из Синода. К первому должен был направиться молодой адъютант от Сергея,
ко второму старец генерал флигель-адъютант. Благодаря одной из совершенно
нелепых случайностей, так часто рушащих самые сложные {64} конспиративные планы
(Телеграф перепугал две буквы фамилии адресата телеграммы, которой назначалось
свидание к известному часу. Телеграмма, вследствие этого, не была получена.), с
«флигель-адъютантом» не встретились. Откладывать предприятия нельзя было, так
как 2-го было последнее собрание комитета министров, и Победоносцев ушел от
верной смерти. И в то время, как весь Петербург ликовал по поводу удачного акта
Степана Балмашова, организация испытывала муки нелепого провала —
победоносцевской неудачи.
3-го апреля я решил выехать из Петербурга и отправился к Григорьевым за моими
дорожными вещами, которые находились у их знакомых. Это было под вечерь. Как
только вошел к ним — Григорьев бросается поздравлять с «удачей». Юрковская
мрачна, как ночь.
— Вы чего это, по Сипягине скорбите?
— Не по Сипягине, а по себе... Я ведь все время с вами серьезно говорила,
думала, если будет дело, то мне поручать. . . Почему же от меня скрыли и не
доверили мне это сделать ?... А я так надеялась, так жила этим. . .
Она говорила таким надорванным голосом и казалась такой убитой, что невольно
внушала к себе жалость и участие. Я начал ее успокаивать, доказывать, что такие
дела не делаются {65} так просто, что ее разговоры я считал ни в чему не
обязывающими, что вообще я к этому делу прямого отношения не имею и проч. ..
Юрковская ничего слушать не хотела. Она ждала, она надеялась, а теперь все ее
надежды пропали! Но если ей не хотят помочь, то она сама все устроить: она
твердо решила совершить террористически акт. — Сначала я не придавал ее словам
особенного значения, стараясь все успокоить ее. Но видя, что она упорно стоит на
своем, начал серьезно ее расспрашивать, что же, в сущности, она намерена делать?
— Я решила совершить террористически акт; если мне не помогут — сделаю все сама,
— твердила она.
— А вы что на это окажете? — обратился я к Григорьеву, все время находившемуся
здесь же.
—Мы решили идти вместе.
— Как, и вы?
— Да, что ж, уж так вместе, оно лучше !
— Да что вы, господа, шутите, или вы это серьезно? Нельзя же, в самом деле так,
ни с того, ни с сего ! ...
— Мы решили твердо, прервала Юрковская... Из организации все разъехались,
поговорить не с кем было. Люди хотят идти, рвутся {66} напролом. Оставить их так
— пожалуй, еще глупостей наделают. Их дело — пусть идут: не маленькие!...
Я еще раз выставил перед ними всю серьезность задуманного ими предприятия,
предложил хорошо взвесить свои силы и решение, но они упорно стояли на своем:
«Нам ничего не нужно, только пусть помогут нам советом и средствами» твердили
они.
Вот подлинная сцена, происшедшая в вечер 3-го апреля, которую Юрковская на суде
выставила в таком виде, что когда она вошла в комнату, я убеждал Григорьева идти
стрелять в Победоносцева, а он отговаривался — «мать, сестра маленькая у
меня»...
Так пишется жандармская история. Решено было, что они выйдут завтра в день
похорон Сипягина. Он в форме офицера, она — гимназистиком. Он должен стрелять в
Победоносцева, а когда на место происшествия явится градоначальник, Клейгельс,
она незаметно проберется и выстрелит в него.
Наскоро приобрели гимназический костюм, револьверы, привели все в порядок,
сожгли все письма, записки, что отняло очень много времени. На завтра, под
вечер, явился к ним разузнать о происшедшем. Оказалось, {67} Победоносцева не
видели, — или его не было, или не удалось пробраться к нему. Я заявил, что
завтра уезжаю. Григорьевы начали просить, чтобы их не оставлять одних, что им
очень тяжело в офицерской среде, чтобы им по крайней мере указали, где они могут
доставать литературу. Вместе с тем заявили решительно, что плана покушения на
Победоносцева не оставляют.
Больше я с ними до суда не виделся. Настоящих, деловых сношений с ними больше не
поддерживали. Правда, бывал у них некоторое время один господин, который за чаем
вел с ними разговоры о разных планах; строили они сообща фантастические
нападения на Плеве, вплоть до огораживания улицы, по которой Плеве проезжал,
колючей проволокой, но, конечно, ни та, ни другая сторона серьезно этих планов
не принимала: это были лишь «мечтания». . .
Осенью окончательно было решено изолировать их от конспиративной атмосферы.
Юрковская выразила желание учиться и поступить в медицинский институт. Ей было
дано 50 р. для взноса платы за слушание лекций, доставили уроки, словом,
старались пристроить. За все это они и отблагодарили клеветой и грязью.
На суде Григорьев свое предательство объяснил довольно чистосердечно: он был
{68}арестован по оговору товарища-офицера Васильева и привлечен за «участие в
военном заговоре». Желая выкарабкаться и убедить жандармов в искренности своих
слов, он решил рассказать им историю своего участия в покушении на Победоносцева
и Плеве, предполагая, что за это ему отвечать не придется, так как де, это дело
прошлое. Мне же это повредить, по его мнению, не могло, так как он считал меня
за границей. Дав первое наивное показание и попав в руки Трусевича, он и
нагородил потом 100 листов нелепостей, которых сами жандармы не могли распутать.
Содержание:
Часть первая. Петропавловская крепость.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Часть вторая. Шлиссельбург.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Григорий Гершуни. Из недавнего прошлого. Издание Центрального Комитета Партии
Социалистов-Революционеров. Париж, 1908.
Электронная версия книги перепечатывается с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru (сканирование
и распознание). Форматирование и гипертекстовая разметка даны в соответствии со
стандартами, установленными в ХРОНОСе.
Здесь читайте:
Гершуни Григорий
Андреевич (биографические материалы).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
"Провокаторы" в
революционном движении
|
