|
|
Григорий Гершуни
Из недавнего прошлого
Часть вторая. Шлиссельбург
Глава XIV.
На берегу нас ждут тройки, с веселым гиканьем в миг примчавшие нас к станции
Ириновской дороги, Там дожидается уже экстренный поезд. Через полтора часа мы в
Петербурге. Вся станция запружена шпионами и полицией. Вдали виднеются конные
жандармы и городовые. У вокзала, на площади, пять карет, окруженных плотной
цепью верховых. Мы рассаживаемся и под охраной эскадрона жандармов несемся на
Николаевский вокзал.
{228} С трудом незаметно протираешь кружочек в замерзшем стекле кареты. Магазины
открыты, но улицы пустынны. На перекрестках сильные наряды конной и пешей
полиции. Ни живой души.
Охватывает какая-то жуть. «Мертвый город» .... Кое-где пугливо приоткроется
дверь магазина и из нее с тревожным недоумением глядят люди на мчавшиеся под
эскортом жандармов кареты.
Ни одного привета, ни одного возгласа. Где же она, восставшая Россия, где же он,
мятежный Петербург?....
Примчали на товарную станцию Николаевской дороги. Там военные полковники и
генералы, жандармские полковники и генералы, полицейские полковники и генералы и
шпионы, шпионы — без конца. В дальнем углу станции приготовлен арестантский
вагон. Нас вместе с жандармской охраной ввели туда и часа два продержали на
запасном пути.
Потом, когда вагон прицепили к поезду и подали к станции, обилие жандармов,
очевидно, привлекло внимание публики. На площадках вагона смежного поезда
показались рабочие картузы, студенческие фуражки, замелькали сочувственные лица.
Но «беспорядок» был вскоре замечен, явился патруль и водворил спокойствие и
тишину.
{229} Поезд тронулся, сопровождавшие нас офицеры, проверив посты, ушли к себе в
купэ. Конвоировали нас шлиссельбургские жандармы — 12 унтеров. Отношения у нас с
ними были хорошие. Нам предстояло провести вместе последнюю ночь.
И это была удивительная ночь, полная глубоких неизгладимых впечатлений.
— Надо бы правовой порядок то спать уложить, — говорит один унтер другому.
— Какой правовой порядок ? — спрашиваем мы.
— А это, значит, мы на партии так делимся, — лукаво отвечает унтер. — Наша
компания — это левые, а те — «правового порядка».
— Верноподданные?
— Во-во! Просто сволочи!
«Правовой порядок», как и подобает истинно русским людям, веселие коих есть пити
и ести, засели за трапезу, а вскоре разлегся в смежном отделении, громким храпом
свидетельствуя преданность свою «престол-атечеству». Караул заняли «левые»....
Часа два ночи. В закопченном фонаре тускло горит свеча, едва освещая контуры
вагона. Поезд, пыхтя и громыхая, несется по {230} снежной равнине. Мы все —
арестанты и они — конвойные жандармы, сбившись в одну кучу, тесно прижавшись
друг к другу, растроганные, взволнованные, шепотом, тревожно оглядываясь на
дверь, ведем «запрещенную» беседу. Жандармы открывают нам тайны Шлиссельбурга.
То, чего они не решались касаться там, в Шлиссельбурге, они торопятся передать
нам в эту последнюю ночь. Это была удивительная сцена, — эти многочасовые
разговоры с блестящими глазами, с дрожащим от волнения голосом. Все казни, все
смерти, всё пытки прошли перед нами в рассказах очевидцев.
Вот что, между прочим, удалось узнать о Качуре. Он прибыл в Шлиссельбург бодрый,
здоровый, веселый. Через некоторое время потребовал работы в мастерской. Когда
ему отказали, указывая, что первое время заключенные должны проводить в полном
одиночестве и бездействии, он заявил, что заставит выполнить его требование, и
объявил голодовку. Прошло дней шесть. Видя его упорство, жандармы сдались и в
одной из камер устроили для него мастерскую.
Это было в апреле 1903 года. Качура работал с увлечением. Месяца через два
завязывается интрига совершенно непонятного свойства. К сожалению, сами жандармы
знают {231} о ней в самых смутных чертах. Вот что им известно.
В июне месяце, в одну из суббот, когда Качуру повели в баню, в камере дежурный
жандарм, по обыкновению, произвел обыск. Где-то была обнаружена запрятанная
записка, будто бы от моего имени к нему, Качуре (Само собою разумеется, никакой
записки я Качуре не посылал. Если записка действительно была ему доставлена, то
это дело рук департамента полиции или Трусевича. Содержание записки
напрашивается само собою и все дальнейшее становится понятным.). О чем
говорилось в записке, они не могли допытаться. «Найденная» записка была
представлена коменданту. Вскоре после этого комендант явился к Качуре и, выслав
жандармов, заперся с ним наедине. О чем был разговор, — они не знают. Комендант
оставался часа два. Через несколько дней разговор при такой же чрезвычайной
обстановке повторился.
Настроение Качуры сразу изменилось. Он стал сосредоточен, угрюм. Через некоторое
время в Шлиссельбург прибыл какой-то судейский (по описание Трусевич). Он
поместился в какой-то комнатке у манежа (очевидно, избегая канцелярии, так как
проходящие туда видны заключенным в новой тюрьме и всем живущим {232} в
крепости). В 12 часов дня, когда сменяется караул, Качуру переодевали в
жандармскую форму и вместе со всеми унтерами он проходил через тюремный двор к
приезжему судейскому. Всем строго на строго приказано было удалиться и близко не
подходить. Беседа тянулась целый день. О чем говорилось, — не смотря на то, что
все были крайне заинтригованы, — никто не знал. Офицеров и коменданта тоже не
допускали.
Это в течение июня-июля повторилось несколько раз, пока Качуру вдруг неожиданно
для всех них не увезли в Петропавловскую. Через некоторое время его привезли
обратно. Он вернулся совершенно подавленным и в таком состоянии находился до
зимы, когда его уже окончательно увезли. С жандармами не разговаривал, почти не
отвечал на вопросы, бросил работать в мастерской, перестал читать книги, даже от
прогулок часто отказывался. В камере на столе остались некоторые надписи,
говорящие о каком-то душевном надломе. Так, в одном углу выцарапано : «погибло
все, чему я в жизни поклонялся».... «душа пуста, душа мрачна».... «о, думы,
думы, надежды и желания, погибли вы !».... и проч. все в том же роде. Вот все,
что удалось узнать о нем.
{233} Bсе они присутствовали при казнях в Шлиссельбурге и вот что они
рассказывают о последних минутах казненных. Их рассказы, как очевидцев, следует
считать единственно верными и совершенно уничтожающими многочисленные рассказы
охочих людей, вроде фантастического кающегося жандармского офицера, поместившего
свои фельетоны, полные лжи и вымыслов, на страницах Русских Ведомостей.
Степана Балмашева привезли утром, часов в 10 и провели в канцелярию. Держал себя
твердо, спокойно. Не доходя канцелярии, увидав новую тюрьму, начал размахивать
шляпой. Днем пил чай и обедал. Вечером его провели в старую тюрьму и поместили в
одной из камер, недалеко от камеры, где уже под замком сидел палач.
— Когда нужно будет, не забудьте меня разбудить, с усмешкой сказал Ст. Вал.
дежурному и лег спать.
Часа в 4 утра в его камеру явился товарищ прокурора окружного суда «со свитой».
Балмашев спал и его долго не могли добудиться. Наконец приоткрыл глаза и
досадливо спрашивает.
— Ну, что? Чего вам там нужно?
— Вы такой-то?
{234} — Я!
— Вам известно, что вы приговорены с. петербургским военно-окружным судом в
смертной казни ?
— Известно.
— Приговор вошел в силу и сейчас будет приведен в исполнение.
— А, да ! Ну, хорошо, хорошо !.... Опять лег на подушку, закрыл глаза и как бы
заснул. Его снова разбудили.
— Да вставайте же ! Уже все готово !
— Хорошо, хорошо ! Вот сейчас ! Снова ложится. И так несколько раз. Наконец
приподнялся и с усмешкой говорит:
— Так вставать? все готово? Ну, вставать, так вставать!
Он оглядывает камеру. Перед ним в вице-мундире представитель закона — прокурор.
Дальше — исполнитель закона, палач Филипьев. Он весь с ног до головы в красном:
красная шапка, красная блуза, красные шаровары. В одной рук веревка, в другой
плеть. Лицо зверское — серое, одутловатое, с мутными налитыми кровью глазами. Он
подходит вплотную к своей жертве, поднимает над головой плеть и рычит : «руки
назад! Запорю при малейшем сопротивлении!»....
{236} Веревкой скручивают руки и процессия направляется из камеры в маленький
дворик, между крепостной стеной и старой тюрьмой — у иоанновской башни. Там уже
«все готово». Эшафот, тут же вырытая яма, у нее черный ящик-гроб. Дворик
наполнен начальством и жандармами. Балмашева вводят на эшафот. Секретарь суда
читает приговор. На эшафот поднимается священник с крестом. Ст. Вал. мягко
отстраняет его: — «к смерти я готов, но перед смертью лицемерить, батюшка, я не
хочу».
Место служителя бога занимает служитель царя — палач. С. В. стоит прямо и
спокойно, со своей вечной слегка грустной, слегка насмешливой улыбкой на устах.
Палач накидывает на голову капюшон савана, затем петлю. Ударом ноги вышибает
доску, тело грузно падает вниз. Раздается глухой стон. Веревка натягивается и
трещит. Тело вздрагивает и передергивается конвульсиями. Ноги упираются в помост
— смерть идет медленно. Палач крепко обхватывает тело и с силой дергает вниз.
Присутствовавших охватывает ужас. Жутко, гадливо, стыдно. Раннее ясное утро.
Солнце только что поднялось и его мягкие золотистые лучи бьются о перекладины
виселицы. Кругом свежая яркая {236} зелень. Птички весело чирикают, с озера
доносится писк чайки. А люди в мундирах, с орлами на пуговицах, угрюмо стоят,
потупив глаза, бледные, взволнованные и ждут, пока тело, облеченное в саван и
повисшее на веревке, перестанет вздрагивать. Ждут долго — бесконечно долго — до
получасу.
Палач принимает в свои объятья тело, обрезывает веревку, кладет труп на помост.
Подходит доктор, слушает сердце — все в порядке: сердце не бьется. Труп кладут в
ящик, обсыпают известью, покрывают крышкой. Удар молота злобно прорезывает
утренний воздух: то прибивают крышку гроба. Ящик опускают в вырытую тут же яму,
засыпают подравнивают с землей и медленно, стыдясь глядеть друг другу в глаза,
расходятся. Царское правосудие свершилось. Тюрьма в это раннее утро не спала.
Появление Степана Балмашева было замечено. Было замечено также, что на дворик
старой тюрьмы сколачивают что то из досок.
Эшафот строят — прожгло всех. Всю ночь стояли у оконных решеток. Видели, как под
утро в старую тюрьму прошло начальство. Через час в церковный садик из старой
тюрьмы прошел старик священник.
{238} Согнутый, жалкий, еле передвигая ноги, беспомощно опустился на скамейку,
склонив голову в упирающиеся в колени руки. Через некоторое время чуткое ухо
Антонова услышало отдаленный звук. Опытный кузнец различил удар молота о
железный гвоздь и тюрьме все стало ясно!
Почти ровно через три года произошла вторая казнь — И. П. Каляева. Об этой казни
уже много писалось, и в общем она описана верно. Палачом был тот же Филипьев. По
описанию жандармов это удивительное создание. Был когда то офицером, совершил
какое-то невероятно гнусное преступление, был приговорен к смертной казни, но за
готовность быть палачом политических — помилован. Для Балмашева долго искали
палача, пока, наконец, не напали на Филипьева, сидевшего тогда в какой то
кавказской тюрьме. Его под конвоем доставили в Шлиссельбург.
Все время, в ожидании исполнения своих обязанностей, большими стаканами пьет
водку. Образ совершенно звериный. И этот человек, не смотря на то, что получает
за каждый «выезд» по 100 руб., невероятно тяготится своими обязанностями. По
службе быстро теперь повышается. На казнь Каляева приехал уже под охраной {238}
одного только жандарма, а через несколько месяцев, — на казнь Гершковича и без
всякой охраны: заслужил доверие власти.
Маленькая, почти невероятная подробность: после казни Каляева Филипьев начал
ходить в офицерском мундире, с георгием в петличке. В таком виде он прибыл в
сентябре на казнь Гершковича, крайне смутив жандармов. Это — невинная слабость
«старика», на которую доброе начальство смотрит сквозь пальцы. Филипьев просил
разрешить ему это «единственное утешение» и начальство решило выполнить просьбу
полезного человека. Офицер, с георгием в петличке, приезжает в крепость с
маленьким узелком, в котором увязан его настоящей мундир — красное одеяние,
плеть и веревка.
И. П. Каляева привезли не в канцелярию, а в приемную, в манеж. Там он пробыл
целый день. Долго ходил взад и вперед по комнате, потом сел писать. Исписал
целый лист бумаги, но после некоторого размышления облил чернилами и изорвал.
Потом лег на койку. Его знобило. Он попросил чего либо теплого накрыться,
заметив жандармам: вы не думайте, что я дрожу в ожидании смерти — мне просто
холодно....
СТРАНИЦ 239 – 240 В СКАНИРУЕМОМ ЭКЗЕМПЛЯРЕ КНИГИ НЕТ!
ldn-knigi.narod.ru , сканировали Нина и Леон Дотан
Просим читателей восполнить пробел, если вдруг появится такая возможность.
(далее речь в книге идет о казни Гершковича):
{241} Стоя в саване, он спокойно слушал томительное чтение приговора. Когда
оно кончилось, он, точно с трибуны, окинул всех презрительным взглядом и сказал:
«вы собрались смотреть, как я буду умирать? Смотрите, — я спокоен ... я умираю
за свободу ....»
— Палач, кончать ! — крикнул комендант.
Произошло замешательство. Обращения с эшафота никто не предвидел, а допустить
такое отступление в ритуале нельзя было. Палач накинул капюшон, потом петлю,
выбил доску, раздался не то крик, не то стон, и тело в саване закачалось. Оно
билось долго. Особенная ли жизненность молодого организма, или петля опять была
плохо накинута, но когда Гершковича через 30 минут вынули из петли, в нем еще
теплилась жизнь. Крепостной врач, подойдя к трупу и выслушав сердце, конечно
сделал знак, что «все благополучно» — можно хоронить! Но когда начальство
удалялось с места казни, жандармы слышали, как врач говорил коменданту:
«собственно говоря, сердце еще слегка билось».
Это «собственно говоря» — бесподобно по своей этической наивности.
Странно, ни одна казнь не произвела на жандармов такого потрясающего
впечатления, как {242} казнь Гершковича. Было что то особенное в этом юноше,
которого они иначе не называли, как «герой». Особенно их потрясли его слова с
эшафота. Все передавали эти слова с той же удивительной точностью: очевидно они
глубоко врезались в эти простые души... Ночь надвигалась все дальше и дальше,
поезд громыхал, а мы с затаенным волнением жадно вслушивались в скорбную повесть
шлиссельбургской летописи.
Выяснилась любопытная подробность. Сейчас же после нашего процесса, очевидно
после бесплодного посещения Макарова, в Шлиссельбург получилась телеграмма с
приказом поставить виселицу. Дело потом повернулось иначе. Казнь почему то была
отменена, но об отданном распоряжении забыли. Виселица простояла больше
полугода, и ее сняли уже после того, как перевели в Шлиссельбург....
Содержание:
Часть первая. Петропавловская крепость.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Часть вторая. Шлиссельбург.
| 01
| 02
| 03
| 04
| 05
| 06
| 07
| 08
| 09
| 10
| 11
| 12
| 13
| 14
| 15
|
Григорий Гершуни. Из недавнего прошлого. Издание Центрального Комитета Партии
Социалистов-Революционеров. Париж, 1908.
Электронная версия книги перепечатывается с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru (сканирование
и распознание). Форматирование и гипертекстовая разметка даны в соответствии со
стандартами, установленными в ХРОНОСе.
Здесь читайте:
Гершуни Григорий
Андреевич (биографические материалы).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
"Провокаторы" в
революционном движении
|
