Петр Ткаченко

В ПОИСКАХ ГРАДА ТМУТАРАКАНИ

На первую страницу

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Таким образом, здесь названа самая губительная, самая унизительная дань кровью. И может вызвать лишь удивление, что современный исследователь А.Кузьмин, утверждает, что "хазарская дань не была тяжелой" ("Молодая гвардия", № 5-6, 1993). Дань эта помянута в ряду самых тяжелых напастей, от которых гибла Русь и рушилось мироздание... Такое утверждение - за гранью логики, а потому можно лишь гадать чем оно вызвано. Видимо, неточным прочтением "по беле"...

Вообще в толковании дани хазарской у исследователей выходят почему-то одни невнятицы. Что такое "по беле" решили просто и однозначно - по монете. Правда, оставалось неясным, почему столь небольшая дань, как следует из текста поэмы, грозила гибелью Руси и даже крушению всего мироздания... Ведь как говорится в Иоакимовой летописи, "это были дани тяжкие". Почему летописная дань хазарская "по беле", вдруг и вроде бы вскользь, повторена в "Слове о полку Игореве", об этом и вовсе умалчивается. Но зато объясняют дань, взымаемую с полян - мечами. Это, мол, свидетельство покорения полян, их разоружения. Я же думаю, что тут по обыкновению иносказание, образное выражение понято буквально. Дань мечами, значит дань воинами, то есть опять-таки людьми, которых хазары, как известно, мобилизовывали из разных народов. Да и не только хазары, это было обыкновением всех завоевателей тех времен. А обоюдоострый меч при этом означает, что подневольный воин не всегда надежен, так как может повернуть оружие и против своего нежданного господина... И потом, дань мечами в буквальном смысле слова немыслима, невозможна вообще, потому что дань как таковая предполагает регулярное и постоянное ее изъятие, а не единовременное. А это в свою очередь предполагает производство оружия. О каком же при этом покорении полян может идти речь если есть оружие для своей защиты... Видимо, слишком просто понял значение дани хазарской в "Повести временных лет" и Сергей Лесной (Парамонов) в своей книге "Откуда ты, Русь?" Выражение "имаху по беле и веверице от дыма" он прокомментировал следующим образом: "Так как писали сплошняком, а буквы "й" не употребляли, то сплошняк был разбит неверно - следовало бы: "по белой веверице". Иными словами речь идет о горностае. Но сам факт того, что в "Слове о полку Игореве" эта же дань названа "по беле", без "веверицы", уже опровергает догадку исследователя. И говорится о ней в "Слове" не как о какой-то пусть и тяжелой, но неизбежной плате, в буквальном смысле слова, а как о страшной напасти, ставящей под угрозу само существование Русской земли... В самом деле, странно, что автор "Слова" согласно такому толкованию, называет не саму дань, а ее определение, ее свойство, качество - белая. По логике же он должен был назвать саму дань. Так получается, что он назвал лишь ее свойство - по белой... Явная неточность. Совершенно очевидно, что в самом выражении "по беле" уже говорится о дани, о том, что это была за дань.

Можно полагать, что автор "Слова" не прямо, но образно нашел возможность сказать современникам своим об истинной опасности, угрожающей Русской земле - иудео-хазарской вере и вытекающей из нее хазарской политике.

Не достичь Тмутаракани, как конкретного княжества и символа былого величия, но истребить зло, от нее исходившее и исходящее - зло хазарского миропредставления. Так можно понять автора "Слова". Видно, потому он вроде бы не к месту и поминает дань хазарскую, его современникам хорошо известную...

Но позвольте, может возразить нам исторически подготовленный, бесстрастный читатель. О каком противоборстве Руси и Хазарского каганата может идти речь, если к тому времени, когда создавалось "Слово о полку Игореве" Хазарского государства уже давно не было. Совершенно верно. Но мы-то говорим вовсе не о государствах, как носителях той или иной политики, а об идеологии, как образе мышления и характере веры, как представления о мироустройстве. Ведь даже и к тому времени, когда митрополит Иларион создавал свое "Слово о законе и благодати", Хазарского каганата тоже уже не было и тем не менее противостояние вер было для него не просто злободневным, но решающим и кричащим... Столь страстно Иларион говорил о противоборстве вер потому, что оно составляло в его время главный идеологический и мировоззренческий узел, от разрешения которого зависело быть или не быть Руси, русскому народу вообще...

Но, может быть, во времена автора "Слова о полку Игореве" эта проблема уже притупилась? Вовсе нет. К тому же Тмутаракань стала частью Хазарского каганата с середины VII века, то есть еще до принятия его правящей олигархией иудаизма в конце VIII века. Об этом убедительно говорят археологические свидетельства: "При раскопках таманских городищ найдено огромное количество надгробий с иудейской символикой. Этот факт говорит о том, что иудейская религия распространялась на широкие слои таманского населения IХ-Х вв.". (О.В.Богословский в кн. "По страницам истории Кубани", Краснодар, 1993). Кстати сказать, никаких надгробий русских людей там почему-то нет, во всяком случае в Таманском краеведческом музее...

Итак, в древнерусской поэме постигается тот духовный путь, по которому совершается человеческая жизнь и судьба русского народа. Как, впрочем, и во всяком поистине художественном произведении. Не просто военная борьба русских ратей с половцами составляет содержание поэмы, а борьба иная, та, которая происходит в душе человеческой, которой определяется каждая человеческая судьба и ход мировой истории, которая по природе своей не может быть лишь фактором прошлого, ибо сопровождает человека во все времена, в течение всего его земного бытия...

В "Слове о полку Игореве" постигнуто на все времена понятное, а сегодня особенно остро проявляющееся противоборство, которому разные эпохи придавали свою форму, но отчего не изменилась его сущность... "Слово о полку Игореве" - поэма о том, как погибает без веры и как спасается в вере человеческая душа. Можно лишь удивляться тому, что в древнерусской поэме ХII века в классической форме представлено романное мышление, то есть то, чего потом долго не будет в русской литературе и что проявится в ней лишь в ХIХ веке...

Хочу особо отметить, что говоря о вечном противоборстве, я не открываю ничего нового, а лишь указываю на явление известное. Это то психологическое и мировоззренческое состояние, о котором писал В.Розанов и которое характеризуется "построением возможной действительности на месте существующей", что грозит порвать "правильный ход истории". Говоря об источниках этой потери чувства действительности, В.Розанов определял ее как "некоторый протекающий в истории психоз".

Мне кажется, что изучение "Слова", превратившееся уже давно в некую самостоятельную науку, зашло в какой-то трагический тупик, когда накопление фактов, соображений и догадок перестало служить более глубокому пониманию поэмы, а наоборот, обнажило упрощенность подхода к ней. Стало ясно, что позитивистский, атеистический по сути подход к ней себя исчерпал.

И если мое прочтение поэмы и ее отдельных образов покажется кому-то слишком уж нетрадиционным, непривычным, несогласующимся с тем, как их толковали ранее, в этом нет ничего удивительного. В нашей русской истории, точнее в толковании ее, немало было таких нелепостей и недоразумений, которые держались стойко даже тогда, когда доказывалась их абсолютная несостоятельность. О литературе и говорить нечего, тут губительный позитивистский подход, кажется, был всегда преобладающим.

Представляется, что прочтение "Слова" именно как художественного памятника, напоминает пресловутую "норманскую" теорию происхождения Руси, представляющую собой "плод трагического и весьма печального недоразумения" (Сергей Лесной (Парамонов). Поскольку открытие "Слова" в свое время показало, что русская культура тех времен поднималась до таких высот, с которыми не могла сравниться вся западноевропейская литература, и этот поразительный факт игнорировать было невозможно, ибо сомнения в подлинности поэмы оказались несостоятельными, принялись толковать древнерусскую поэму так, что у неискушенного читателя складывалось впечатление, что ничего особенного в ней нет, что она мало чем отличается от других письменных памятников своего времени, что это всего лишь один из источников исторических фактов. Да и могло ли быть иначе, если все дело изучения "Слова" сводилось то к разгадке маршрута похода, что можно было делать и помимо поэмы, то к разгадкам ее авторства, но только не ее духовного смысла, той апокалипсической и человеческой драмы, которую явил автор в своем миропонимании, в судьбах изображаемых им героев. И все ради того, чтобы отвлечь внимание читателей от положения очевидного: великой литературы без мощного народного духа не бывает...

Вообще многие недоразумения и даже нелепицы в толковании образов "Слова" вызваны зачастую низкой эстетической культурой, недоверием к образной природе художества вообще, что является проявлением недоверия к духовной природе человека. Ну и конечно же, преобладанием позитивистских упрощенных представлений.

Какие только догадки не выдвигались, к примеру, о Бояне, о том, что "тогда пущашеть десять соколов на стадо лебедей..." На самом же деле это обычное образное представление, такое же, как, скажем, в стихах Николая Рубцова:

И дубы вековые над нами

Оживленно листвою трясли.

И со струн под твоими руками

Улетели на юг журавли.

В стихах современного поэта никто ведь не пытается выискать журавлей в буквальном смысле слова. Но вот у древнего певца "соколы" и "лебеди" в образном смысле почему-то не воспринимаются...

Основанием для такого сравнения и сопоставления творений разных времен является то, что художники во все времена творят по сути, по единым законам образности. Ссылки же на "прогресс", который якобы изменяет и образную природу художества, неубедительны. Они-то как раз и доказывают преобладание позитивистского мышления, которому образные представления просто недоступны, а вместе с тем, недоступна и тайна бытия человеческого...

К сожалению, значительная часть исследований по "Слову" посвящена прояснению лексического значения входящих в него слов, в то время как это лишь первый, начальный этап прочтения всякого произведения. Главное же состоит в том, чтобы установить, какое значение то или иное слово имеет в тексте произведения, ибо, как понятно, словарное значение лексики и его значение в тексте памятника далеко не одно и то же.

К примеру, большинство исследователей справедливо сходятся на том, что дважды упоминаемый в поэме Див есть некое мифическое существо, которое вначале кличет князя, а потом "вержеся на землю". Но ведь мало объяснить что значит это слово в мифологии вообще, мы ведь не просто мифологию изучаем, но читаем текст древнерусской поэмы... А потому главное состоит в том, чтобы понять: зачем он здесь упоминается.

Образ мифического существа Дива есть не только в русской мифологии, но и у других народов. В тюркско-монгольском языке Дев - это великан, мифическое существо, которое может летать, служить людям, покорившим его. Кроме того, оно владеет искусством оборотничества. Вполне возможно, что именно это свойство Дива и оправдывает его появление в поэме. Ведь одной из основных тем "Слова" является противопоставленность оборотничества, которое являет Всеслав, и преображения, которое являет Игорь.

Див кличет Игоря вначале, то есть искушает его, как бы склоняет его к оборотничеству, как более простому в сравнении с преображением, которое понимается более широко, как обретение веры, как сохранение человеческого облика.

Кажется удивительным и странным, что в наше время - время новой, очевидной, как всегда во многой мере рукотворной, а потому и невнятной смуты, уже явной междоусобицы, "суверенизации", то есть умышленного разделения и дробления страны на уделы, время духовной отчужденности, утраты родства между людьми, человеческого сиротства, время крамолы, не предпринято нового прочтения "Слова о полку Игореве"... Поэма почему-то не стала предметом нового пристального внимания и обсуждения, поэтического осмысления, как это было в смутные годы начала века, когда к ней обратились вдруг многие поэты, обнаружив удивительную перекличку времен. Ведь в поэме постигнуто и изображено не только то, что было когда-то, не столько собственно исторические события, сколько то, что происходит всегда и сегодня, что происходит обыкновенно в земной человеческой жизни. Это поэма о причинах разлада человеческой души, которые во все времена едины, несмотря на то, что каждый раз они выступают в иных формах.

Казалось бы, что в таких условиях люди станут искать ответы на мучительные вопросы в духовном опыте "Слова", да и других произведениях русской литературы, созданных в его традициях. Но, к сожалению, этого не происходит, чему есть свои причины. Вероятно, вульгарный социологизм, как следствие материалистического, позитивистского мировоззрения, столь проник в наше сознание, что мы уже и мысли не допускаем, что художественная литература, изящная словесность - ничем не заменимая, своеобразная форма сознания, отличающаяся от иных форм тем, что, говоря словами Н.Гоголя, "она есть только образ, которым передает человек человеку все им узнанное, найденное, почувствованное и открытое". Но прежде всего - образ...

И вот наконец-то, столь ожидаемое и предполагаемое обсуждение "Слова" вроде бы началось, во всяком случае появились статьи о нем. Имею в виду публикации Н.Переяслова "Монах такого не напишет" ("Книжное обозрение" № 41, 1995). "Бусый ворон,что ты вьешься?.." ("Литературная Россия" № 50, 1996), а также статью В.Сидорова из Якутска "Мнимые тайны" ("Книжное обозрение" № 34, 1996). Однако даже это робкое обсуждение "Слова" вызвало разочарование, так как по всем приметам оно явилось не итогом нового осмысления поэмы, а скорее стало следствием той прострации умов и растерянности душ, которые общество наше, к сожалению, переживает и которые-то и являются следствием все той же крамолы, изображенной и в "Слове". Здесь сказалась скорее дань моде, рынку идей, фетишей, их расхожему набору, а не действительное объяснение образов. В общем - "духу времени". Подтвержается это и некоторой претензией на сенсационность в статье Н.Переяслова, опубликованной в "Книжном обозрении", да и самим выбором темы исследования: в какой мере образы древнерусской поэмы эротичны. Эротичность в прочтении древнерусской поэмы преподносится как сенсация. А потому и напоминает некое мальчишество, подсматривание в щелку или лукавый идиотизм нынешних идеологов о том, что ранее-де у нас секса не было, а теперь есть...

Но если какие-то образы "Слова" и в самом деле эротичны, что же здесь особенного, почему внимание сосредоточено на самой их эротичности, а не на том значении, которое они имеют в поэме?.. Но если об эротичности их сообщаются сенсации, то это не что иное, как проявление того странного миропредставления, когда всякая стыдливость объявляется ханжеством, а обыкновенная распущенность - признаком свободы и даже интеллекта. К сожалению, этой болезнью бесстыдства оказалась пораженной значительная часть интеллигенции. Какое уж там при этом прочтение "Слова"... А если оно и предпринимается, то, как говорится, не поднимается выше пояса.

Методика подобного рода исследований известна. Авторы их, увлекшись какой-то одной идеей, как с аршином, проходят с ней по всему тексту, обнаруживая то, что они хотят увидеть, а не то, что в тексте действительно есть. А это как раз и говорит за то, что не все тайны "Слова" мнимые, что они все еще не хотят нам открываться. В самом деле, Н.Переяслов, задавшись сакраментальным вопросом о том, все ли тайны разгаданы, тут же с поразительной категоричностью и самонадеянностью отвечает: "Ни одной". И оказывается всего лишь потому, что он вот уже как десять лет занимается "Словом"... Аргумент, скажем прямо, малоубедительный.

Итак, исследователь усмотрел в поэме такие места, которые не могли быть написаны монахом из-за их греховности. Сплошь и рядом в тексте поэмы, чуть ли не в каждой ее строке, он находит "мотивы совокупления". Видно, начитавшись литературы о народно-поэтических символах, он механически перенес их и на толкование поэмы. На этом основании он утверждает, что поэма "почти не содержит в себе обязательной для монастырского летописания православной символики". Но в произведении художественном никаких элементов церковной проповеди и не должно быть, а "монастырское летописание" здесь и вовсе не при чем, так как, во-первых, мы читаем не летопись, а поэму, во-вторых, церковный этикет в известной мере всегда был противопоставлен собственно художественному творчеству. Но главное, автор, кажется, сам того не замечает, какую злую шутку сыграла с ним избранная односторонность - вопреки тексту "мотивы совокупления" оказались для него дороже и важнее православных образов и христианского миропонимания древнерусского автора... Между тем, как вне христианского мировоззрения понять поэму вообще невозможно.

Допустим, что те места, на которые указывает исследователь, действительно являются эротическими, хотя таковыми они вовсе не являются. Что следует из этого и открывает ли это хоть как-то смысл изображаемого? Этим исследователь не задается, он поражен лишь тем, что увидел непристойность там, где ее никто не видел, так как ее там просто нет. Причем, этой непристойности так обрадовался, что она побудила его к размышлению... Но это же действительно какое-то мальчишество, озорство... Но зато результатом такого вполне понятного по нынешним бесстыдным временам интереса стало отрицание христианских образов в поэме... Закономерный результат при подобного рода выборе "ценностей"...

Другой автор В.Сидоров, естественно, возмущенный столь произвольным толкованием древнерусской поэмы, напрочь отрицает "мотивы греховности", эротические образы в поэме лишь потому, что их там не может быть никогда... Не соглашаясь ни с произвольностью одного исследователя, ни с категоричностью другого, остановлюсь лишь на одном образе "Слова", чрезвычайно важном для понимания общего смысла поэмы, но, основа которого, как мне представляется, все-таки "греховная". Имею в виду "мутен сон Святослава", наиболее загадочное и таинственное место поэмы, что, впрочем, в традициях всей последующей русской литературы, в которой с удивительным постоянством и последовательностью встречаются сны. Мне представляется, что сон Святослава является центральным местом для уяснения смысла поэмы вообще.

Сложился довольно стойкий стереотип, что "Слово о полку Игореве" - это поэма о единстве русских князей в борьбе с внешним врагом - половцами. И это действительно так. Правда, нет четкого представления о тех опасностях, которые действительно угрожали Руси.

Безусловно, что единство княжеств, согласованность действий их ратей являлись непременным условием спасения Русской земли. Но это единство нельзя понимать упрощенно, лишь как исключительно воинское. Ведь оно совершалось не само по себе, а было уже венцом, результатом, следствием иного единства - родства по вере и духу.

Конечно, сюжетом, фабулой древнерусской поэмы является военный поход и борьба со степняками, но ее духовным содержанием является борьба иная, та, что происходит в душе человеческой во все времена, это борьба добра и зла, от которой зависит исход борьбы и с врагом внешним.

Итак, князь Святослав рассказывает боярам свой, не вполне внятный, мутный, но явно зловещий сон. Якобы его одевали черною паполомою на кровати тисовой, "сыпахуть ми тощими тулы поганых тлковин великий жемчуг на лоно, и негуют мя", то есть сыпали ему на грудь жемчуг, тем самым нежа его, доставляя ему удовольствие. Жемчуг же сыпется "тощими тулы поганых тлковин", то есть пустыми колчанами каких-то "поганых тлковин".

Если "поганых" значит иноверных, то никак уж не толмачей-переводчиков, как поняло, пожалуй, большинство исследователей. В большинстве объяснений этого места поэмы, вроде бы найденная семантика каждого отдельно взятого слова, так и не сливается в стройную смысловую, логическую и цельную картину.

Сон однозначно предсказывает князю Святославу смерть. Тут исследователи единодушны. Но вот откуда Святославу грозит смерть, объяснений этого по сути нет. А между тем это как раз и является основным. Какова же природа опасности, грозящей Святославу гибелью?..

Ни о каких толмачах-переводчиках в буквальном смысле слова здесь не может быть и речи, так как это не выходит из самой ситуации, изображенной в поэме. Если это "переводчики", то где "иноземцы", "иностранцы", что и зачем они переводят Святославу?.. Можно, конечно, назвать их и переводчиками, но в том смысле, что это были переводчики с человеческого языка на нечеловеческий... Тлковины, толкователи - это то окружение князя, подхалимное и корыстное, враждебное по самой своей сути интересам Руси, которое разменивает эти интересы стяжательством и эгоизмом. Через них проводятся губительные идеи (толкования) как для князя, так и для Руси. Именно поэтому князь Святослав изображается во сне на смертном одре.

Обычно эту возможную, предрекаемую смерть князя объясняют тем, что, мол, молодые князья, ушедшие в Степь вопреки его воле, потерпели поражение и через это грозит гибель и самому Святославу. А потому-де он и является во сне на смертном одре. Но это ведь довольно произвольное понимание, в нем чувствуется очень уж большая натяжка.

То, что "поганые тлковины" несут смерть Святославу, очевидно по приметам похоронного обряда: "Си ночь с вечера одевахуть мя, - рече, - чрною паполомою на кроваты тисове". То есть с вечера одевают черным войлоком на тисовой кровати... Но зададимся вопросом: по какому обряду "поганые тлковины" хоронят Святослава? По христианскому или же по-своему?.. Они хоронят его по своему обряду и тем самым говорят кто они такие: "Полную аналогию описанного выше погребального обряда находим лишь у хазар (выше речь шла о погребальном обряде караимов - П.Т.). Ориенталист проф. Веселовский в своих лекциях в С.Петербургском университете указывал, что в случае смерти хазарского кагана тризну по нем справляли, сидя на черном войлоке" (А.И.Полканов "Крымские караимы", Париж, 1995).

Таким образом, прямо не названые "поганые тлковины" открываются, прямо не называясь, через похоронный обряд.

Гибель Святославу исходит от "поганых тлковин", от их действий, изображенных в поэме, которые сыпали пустыми тулами жемчуг на лоно, доставляя ему тем самым удовольствие. Иными словами - льстили ему, усыпляли его бдительность, ублажали его. Совершенно очевидно, что эти враждебные поганые, иноверные толкователи, наушники совершали какое-то шулерство, обман, который грозит гибелью Святославу.

Снова напомню, что в "Слове" изображается не столько борьба военная, сколько духовная. Противники здесь не столько половцы, но "поганые", то есть иноверные. Вот где проходит основной фронт борьбы, от исхода которой зависит гибель или спасение Русской земли: не столько в половецкой Степи, не столько в поле незнаемом, а в гриднице киевского князя... Впрочем, так происходит всегда, так происходит и теперь, чему мы являемся свидетелями, когда под эфемерными лозунгами правящая элита ставится в зависимость от недобрых для России сил. Для того, чтобы выразить это, безвестный автор "Слова о полку Игореве" и избрал оригинальный образ, имеющий действительно смысл эротический. Как видно это понадобилось ему для уничижения тех, кто этим недобрым делом занимается. Собственно такое обращение к образу эротическому является как бы непроизнесенным прямо ругательством автора в их адрес.

Прежде всего, в понимании сна Святослава поражает неточный перевод слова "лоно", принципиально изменяющий смысл всей картины. Все, кажется, без исключения исследователи переводят его как грудь. Но переводить его так было бы справедливо лишь тогда, если бы речь шла о женщине. В отношении же к мужчине слово "лоно", "лон" имеет совсем иное значение. Тоже символическое, но иное. Если в отношении к женщине лоно - символ материнства, так же, как грудь или чрево, то в отношении к мужчине слова лон, лоно имеют значение символа продолжения рода, мужской детородный орган. Именно такой смысл это слово имеет и в поэме. А это значительно изменяет смысл сна Святослава.

В таком значении употребление этого слова было обыкновенным в памятниках письменности: "Вложит ли кто огонь в лоно, не сожжет ли ризы своей". То есть, монах, священник, прелюбодействуя, впадая в грех, перестает быть священником, сжигает, образно говоря, свою ризу. Или: "Лона же не имеет жена". То есть у женщины нет, не бывает лона. Естественно, конечно же, у женщины нет лона... Или - выражение, не оставляющее никаких сомнений в том, что же такое лон: "Простерши руку иметь мужа своего за лон, да оусекнеши руку ея". То есть, если жена возьмет мужа за член, она достойна отсечения руки. А вот прямо-таки целая картина, перекликающаяся с тем, о чем говорится во сне Святослава: "Аще калоугер иметь ся за лоно да и поглядаеть на ны да поклониться Т раз, то яко сблудил есть". ("Словарь древнерусского языка". М., 1991. Т.IV). Иными словами, если монах возьмет себя за член, да поглядывая на него, поклонится триста раз, то это равносильно блуду. Иными словами, онанизм равносилен блуду...

Соотнося это с изображенным во сне Святослава, ясно, что именно то же самое действо совершают над князем "поганые тлковины", сыпя жемчуг на лон и тем самым, доставляя ему удовольствие. То есть обманывают князя. Причем, под этими толкователями князь не имеет в виду своих бояр. К ним-то он как раз обращается за объяснением сна. Жемчуг, - конечно, не в буквальном смысле слова.

Теперь становится ясно, почему здесь говорится об удовольствии. Это оргазм, который вызывают у него "тлковины". Все в этой картине символично и образно. Автор поэмы говорит о том, что князю снится соблазн и обман, сравниваемый с онанизмом...

Иноверные толкователи соблазняют князя некой мнимой ценностью, обманывают его - сыпят пустыми тулами, то есть вроде бы драгоценными, а на самом деле пустыми посулами. Изображая такую греховную картину, автор говорит, конечно же, о борьбе мировоззренческой.

Следующая далее картина разорения его дома: "Уже доски без кнеса в моем тереме златоверсем", - символизирует разорение и храма его души, и княжества. Это последствие того соблазна и обмана, который ему предлагался. Возможная смерть Святослава, привидевшаяся ему во сне, грозила ему именно от этого.

Кстати, подступы именно к такому пониманию сна Святослава обнаруживаются уже у исседователей последнего времени. К примеру, В.П.Буйначев приходит к выводу, что лоно - "это область детородных органов и ничто иное" ("Слово о полку Игореве". Новое прочтение. Автор известен", "Книжный сад", М., 1998 г.). Правда, автор не продолжил дальнейшую логику этого образа, не ответил на вопрос о том, почему автор обратился к такому эротическому образу, то есть какую роль играет этот образ в тексте поэмы.

Далее бояре, толкуя сон Святослава, почему-то словно забывая о самом князе, говорят о молодых князьях, ушедших в Степь, которым "туга ум полонила" и которые в связи с этим пошли поискать града Тмутаракани. Не того ли хотели поганые тлковины и от великого князя?.. Можно предположить, что молодые князья духовного испытания не выдержали и, лишившись разума, пошли искать иноверный хазарский град Тмутаракань. То есть опять-таки, основная борьба ведется не только в поле, не в Степи, не только в прямом военном столкновении, а в княжеских палатах, в конечном счете, за душу человеческую.

Соблазн иной верой изображен в мутном сне Святослава. Об этом однозначно говорит то, что толкователи поганые, то есть иноверные.

Для постижения этого древнерусский поэт использует разные образы - и греховные, и не греховные. Дело вовсе не в том, в какой степени эти образы "греховны", а в том, что именно с их помощью хотел выразить автор, что хотел сказать в назидание современникам своим и в поучение потомкам, хотя, как понятно, потомки будут разрешать для себя по сути те же проблемы вновь и самостоятельно...

|01|02 |03 |04 |05 |06 |07 |08 |09 |10 |11 |12 |13 |14 |15 |16 |17 |18 |19 |20 | 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Петр Ткаченко, 2003 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.01.2003