Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XXVI

Но не сразу выехали они, пришлось ждать Амасии, пока Фалтий не завершит свои дела. Надо было брату распределить своих людей, отдать нужные повеления, позаботиться о пропитании. Амасия переживал, опять задержки - но вида не подавал...

В пути пытались они наверстать потерянное время, нетерпеливо били пятками ослов в упругие бока, а когда стемнело, не стали искать ночлега, а продолжали двигаться по ровной, утоптанной тысячами ног дороге, ведущей от берегов Иордана к Иерусалиму.

И на рассвете открылся им святой город, обитель Божья. Солнечные лучи осветили склоны многочисленных холмов и достигли бело-розовых крепостных стен, и на вершине Сиона заблестели окна дворца, возвышающегося рядом со сторожевой башней.

Легкая пелена тумана стлалась над долиной, где протекал Кедрон, воздух звенел и казался хрустальным от обволакивающей все тишины. Они сошли с ослов и пали ниц, воздавая хвалу Господу, давшему это утро и осветившему грешный мир солнечной благодатью, Господу, выбравшему для своей обители на земле Иерусалим.

Несравним был Иерусалим с городом-убежищем, который доселе казался Амасии самым величавым и самым укрепленным. Куда было его крепостным стенам до широких и ровных рядов крепостных стен Иерусалима, увенчанных устремленными в небо громадами сторожевых башен. И в то же время, хотя и велики были эти башни, но в утреннем свете виделись они легкими, будто плывущими над землей.

Когда они въехали в городские ворота, пусты еще были улицы Иерусалима, и так чисто было вокруг, словно и не обитал никто в городе, кроме Господа Бога. Им пришлось долго ждать у ворот дворца, пока появились первые стражники. И Фалтий, который там, на берегах Иордана, казался Амасии всемогущественным, здесь растерялся и был само смирение. Он все время искал знакомых воинов и не находил. И расспрашивал он стражников, как пройти к Давиду.

Каково же было отчаяние братьев, когда сообщил им один из стражников, что вчера еще покинул город царь и направился в Беф-Маах, где поражен был Савей, возмущавший народ. И поведали им стражники, что Савей укрылся в том городе, и когда воины Давида насыпали вал перед крепостными стенами и стали разрушать стены таранами, одна женщина с этого города бесстрашно поднялась на крепостную стену и стала звать Иоава, и когда он поднялся на вал, сказала ему: “Для чего ты хочешь уничтожить мирный город, для чего разрушить то, что создано по велению Божьему! Или мало разрухи и крови среди Израиля!”. И стал ей Иоав говорить, что тоже не хотел бы разрушать город, но человек по имени Савей, сын Бихри, поднял руку на царя Давида, и что если выдадут его, то войска отступят от города. И пообещала женщина, что будет сброшена голова Савея со стены. И пошла она к жителям города, и те отсекли голову мятежнику и бросили к ногам Иоава. И разошлись от города нападавшие. И теперь царь решил встретиться со старейшинами города чтобы успокоить народ, чтобы не боялись люди наказания и возвращались к своим виноградникам и на свои пастбища и поля.

Сколько же пробудет Давид в Беф-Маахе никто не знал. Тогда братья стали искать Шалома - мазкира и дееписателя Давида, и никто не мог указать место его пребывания. Были они и у старого своего дома, посидели на камнях у порога, так и не дождавшись хозяев, и охватила их печаль. Чужими были они в этом большом городе...

Шумно становилось на улицах, сновали повсюду люди, торговцы встали у ворот, зазывая народ, неторопливо брели священнослужители к горе Мориа, зазывно улыбались и подмигивали торговцам блудницы. Город наполнялся шумом и суетой, и никому не было дела до опечаленных братьев. Словно крутилось огромное веретено и пряло свою пряжу из всего этого шума, из криков ослов и фырканья коней, из пота и молитв, и тонули в этой пряже и томления, и радости, и возвышения, и падения. И раскручивалась вся беспокойная жизнь города.

И когда совсем погрустнели братья, услышали они топот многих ног, и увидели отряды воинов, возвращавшихся из города Беф-Мааха. И заметил Фалтий ступавшего позади воинов Иоава. И военачальник увидел его и поначалу стал выговаривать Фалтию свое недовольство тем, что бросил тот своих людей. Но был Иоав после победного похода в добром расположении духа и выслушал он оправдания Фалтия.

Фалтий поведал своему военачальнику обо всем откровенно, хотя и знал, что не питает ничего, кроме злобы, Иоав к бывшему своему сотнику Маттафии. Но говорил Фалтий столь взволнованно, столь убедительно, что даже злобный Иоав смягчил свое сердце.

- Угодно это Господу, - сказал Иоав, - когда сын хочет спасти своего отца, и жив Господь, и счастлив я, что такой воин, как ты, Фалтий, возрос под моим началом!

И попросил Фалтий совета у Иоава. Поведал тогда Иоав, что видел посланцев из города-убежища, что донесли они царю о том, будто пойман их правителем Саул, и вдоволь посмеялись над ними во дворце Давида, но все же отправили послание их правителю Каверуну, а что было в том послании, что оно несет - смерть или жизнь пойманному, он, Иоав, не ведает. Сказал Иоав, что никому сейчас не интересны домыслы Каверуна, полагал Иоав, что скоро придет черед и этой крепости на севере, что поразит он эту дерзкую крепость, и ничто не спасет ее хитроумного правителя. И не спасут Каверуна никакие выдумки про пойманного царя. И еще сказал Иоав, что говорил с посланцами Каверуна дееписатель Давида, и кажется, отбыл этот дееписатель вслед за ними.

- Это отца нашего приняли за Саула! - воскликнул Фалтий.

- Так говорите, это не Саул, а Маттафия, - сказал Иоав и засмеялся, - вот что он выдумал, безумец! Теперь лишится головы! Был неплохой воин. Предал нас в битве, но нету у меня зла на него.

И посоветовал Иоав братьям догнать послов, чтобы спасти отца своего, и повел к сторожевой башне, где стояли колесницы, захваченные у филистимлян. Повелел он стражникам снарядить одну из колесниц и дать Фалтию, и сказал ему:

- Не ради Маттафии свершаю сие, а ради несчастной родительницы твоей и ради тебя, Фалтий, верного воина Давида!

Стражники помогли запрячь в колесницу трех коней, застоявшиеся кони громко ржали. Фалтий усадил Амасию на дубовую перекладину, сам встал впереди, натянул вожжи и тронул коней. Зацокали копыта по камням, расступились люди, толпящиеся у городских ворот, и легко выкатилась боевая колесница на широкую дорогу, сбегающую вниз к череде пологих белесых холмов. И так понеслись кони, что, казалось, еще немного усилий - и взмоет колесница в бездонную синеву неба и запарит над землей.

Впервые мчался в колеснице Амасия, и захватывало у него дух, и трепетало сердце, но теперь ничего не страшило его, он был уверен, что настигнут они послов Каверуна, что встретят Шалома, он был уверен, что дееписатель, отправившийся вслед за послами - именно Шалом - и они освободят отца своего.

Но нету на земле Ханаана путей, по которым можно без преград достичь ее пределов, и к вечеру стала сужаться каменистая дорога, стали теснить ее Самарийские горы, и несколько раз ударялись колеса о придорожные глыбы, и приходилось слезать и проталкивать колесницу между камней, и когда солнце коснулось горных вершин, братья поняли, что не достичь им на колеснице Изреельской долины, что напрасно они радовались, заполучив филистимлянскую колесницу, ибо единственный надежный способ передвижения по узким дорогам Ханаана - выносливый и приспособленный к горным тропам осел. И те, кого они обогнали днем, едущие медленно на своих ослах, теперь проезжали мимо и ухмылялись.

Надо было искать ночлег, и они увидели, что в просвете между горами светятся огоньки, они оставили свою колесницу, распрягли коней, стреножили их, дали им корма, а сами двинулись по тропе, ведущей к одиноко стоящему дому. Дом этот был узкий и длинный, хозяин дома встретил братьев радушно, ибо жил он от заработков, получаемых с путников-караванщиков, останавливающихся у него на ночлег.

Звали хозяина гостевого дома Захария, он был приземистый и юркий, старался во всем угодить братьям и, быстро договорившись об оплате, накрыл стол, стал подавать дразнящую мясными запахами снедь, принес кувшин вина. И после того как братья насытились, а Фалтий испил большую чашу вина, появилась расторопная быстроглазая девица, принесла гранатового сока для Амасии, и когда подавала к столу, норовила прижаться к отроку и увлажняла кончиком языка свои губы, и исходил от нее такой жар, что затрепетал Амасия, стал ловить ее взгляды и бессмысленно улыбаться. И когда закончили они трапезу, сказал ему Фалтий:

- Пойди в другую комнату, познай блудницу, и успокоится твоя плоть.

И признался ему Амасия, что еще не разу не довелось ему обладать женщиной, и сказал он брату:

- Как же я взойду к ней, ведь я почти не знаю ее, она изгонит меня...

Фалтий улыбнулся и сказал, что уже уплатил девице, и что для того и держит здесь Захария блудницу, чтобы путники могли не только голод утолить. И еще сказал Фалтий:

- Останься с ней, брат, не легок будет путь, и боюсь я за тебя. А здесь тебе будет хорошо, и девица, вижу, тебе приглянулась, а я, если поможет Господь, вернусь с отцом и родительницами нашими и заберу тебя.

Амасия возмутился, обида подступила комом к горлу, понял он, что брат хочет избавиться от него, думает, что не сможет он, Амасия, сразиться за своего отца. И исчезли в нем все желания, все заслонила обида.

- Не гони меня, брат, - сказал Амасия, - не время сейчас нам расставаться, я тебе не буду обузой, и разве могу я предаваться похоти, когда меч навис над нашим отцом!

Фалтий увидел слезы обиды в его глазах, обнял брата, стал успокаивать, поклялся не расставаться, пока не освободят они своего отца.

На рассвете продолжили они свой путь. Оставили колесницу и коней у хозяина гостевого дома Захарии и взамен получили двух крепких ослов. Заверил Фалтий Захария, что на обратном пути вернет ослов и наказал зорко приглядывать за конями и колесницей, ибо если пропадут они, сказал он Захарии, то взыщет Иоав за пропажу и поразит мечом своим.

Привычен был путь ослам, и бодро трусили они по узкой каменистой дороге, все выше поднимавшейся в горы. И к полудню добрались братья до перевала, и здесь увидели путника, сидевшего на гладком большом камне в горестном раздумье. Рядом с ним лежал на боку осел, и путник изредка машинально поглаживал его. Завидев братьев, путник поднялся с камня и встал посередине дороги, горестно разводя руками. И приглядевшись к нему, вдруг спрыгнул со своего осла Фалтий и закричал радостно:

- Жив Господь, это он послал тебя, Шалом!

- Брат мой названный, - воскликнул путник, - воистину Господь соединил нас!

Амасия смотрел, как похлопывают они друг друга по плечу, смотрел и не узнавал Шалома. Жил в его памяти щуплый и смуглый отрок, спасенный отцом гирзеянин, всегда молчаливый, ходивший с кисточкой для письма, а теперь стоял на дороге и обнимался с Фалтием плотный мужчина с большой черной бородой и лицом уже тронутым морщинами.

Фалтий тоже давно не видел названного брата и тоже подивился тому, как постарел Шалом. Был он годами моложе Фалтия, а выглядел так, что годился в отцы. И понял Фалтий, что служба при дворце не молодит людей, и утомлен Шалом не трудом непосильным, а дворцовыми ковами и многими знаниями, ибо многие знания рождают многие печали. С малых лет Шалом не расставался со свитками папируса, не был приспособлен он к земной жизни. Вот и сейчас даже с ослом не мог справиться, натер ему спину седлом, не подтянул подпруги.

Рассказали Шалому братья, куда и зачем спешат они и все, что знали об отце, жизнь которого может оборваться, если не поспешить на помощь. И оказалось, что мудрый Шалом о многом сам догадался еще раньше. И поведал им Шалом:

- Будто чуяло мое сердце, что зовет меня отец и спаситель мой, и когда пришли послы Каверуна, и узнал я от них о поимке Саула, не стало в моей душе покоя. И вслед за послами поспешил я, упросив царя отпустить меня. Знал я сходстве нашего отца и спасителя моего с царем Саулом, и мелькнула у меня мысль - не он ли это. Явилась слабая надежда, что вырвался он из плена. Хотя и понимал я, что может это быть и просто двойник Саула - было их несколько у первого царя Израиля, о том поведала мне дочь его - Мелхола. Во дворце у Давида - два дееписателя-мазкира, главный мазкир Иософат, сын Ахияда, он пишет историю царства Давида, а мне поручено все собрать и описать о царстве Саула. Потому и удалось упросить царя отпустить меня, сказал мне царь, чтобы поспешил я вслед за посланцами Каверуна, чтобы узрел все своими глазами, и еще сказал царь, что не было в мире такого чуда, чтобы кто-либо вернулся из подземелий Шеола, и если это двойник Саула, то следует мне забрать все его записи, о которых говорили посланцы Каверуна, отдать за записи сколь угодно сребреников, а за пленника не вступаться. Казнят его - поплатятся, сказал Давид, двинем войска на город, который словно заноза в теле Израиля. Так сказал мне мой господин - царь Давид. Но прослышал я, что посланцам Каверуна повелел он умертвить пленника и привезти его голову, за которую обещал щедрое вознаграждение. И потому спешил я, чтобы упредить их. И вижу теперь, что это Господь надоумил меня! И сердце мое теснит боль, ибо не смог я обогнать посланцев Каверуна. И теперь из-за меня погибнет спаситель мой!

Вселил новые надежды его рассказ в души братьев, но и тревог немалых добавил. Надо было спешить, чтобы спасти отца. И сказал Фалтий названному своему брату Шалому:

- Говорил я тебе ранее, жизнь букв на папирусе и жизнь людей так же отличаются друг от друга, как день от ночи. Загнал ты осла своего, а если теперь взять тебя с собой, и ехать тебе вместе с Амасией на одном осле, то путь наш продлится вдвое!

И стал уговаривать Шалом Фалтия, чтобы не покидал его, ибо дана ему печать - перстень Давида, и сумеет только он убедить правителя города-убежища, что надо отпустить пленника. И пока они спорили, отошел от дороги Амасия и стал искать среди трав целебные, и нашел он траву - подорожник, заживляющую раны, приложил он траву ослу на потертую спину, обхватил шею осла руками, погладил его, и поднялся осел с земли.

И все же пришлось продолжить им путь на двух ослах. Фалтий ехал впереди, Амасия вдвоем с Шаломом уместились на осле Амасии, осел же Шалома брел рядом. И все время недовольно бурчал Фалтий, которому приходилось останавливаться и ждать. Фалтий был убежден, что сможет даже один освободить отца, он один был вооружен мечом, он один был опытным воином. Шалом на его упреки отвечал, что не всегда дело может решить меч, и что один воин не может поразить город, но слово царя может открыть неприступные ворота, а это слово может услышать правитель Каверун только из уст его, Шалома.

К вечеру спустились они с гор в Изреельскую долину и остановились на ночлег у источника, подле которого еще не остыл пепел от костра, разведенного путниками, прошедшими перед ними. И видно было, что спешили эти люди, ибо отправились в дальнейший путь, не взирая на ночь. Увидел Амасия по следам на траве, что было их четверо, и было у них шесть ослов, два из которых шли без наездников и поклажи. Он сказал об этом Фалтию, и поняли братья, что впереди, может быть совсем недалеко, двигаются посланцы Каверуна.

- Не дано нам времени для отдыха, - сказал Фалтий, - за ночь они намного опередят нас!

Но Шалом не согласился с ним, сказал, что не всегда тот кто спешит, первым приходит к цели, что немного пройдут те, кто пустился в путь по ночной дороге, не дав отдыха своим ослам.

- Но у них есть запасные, - возразил Фалтий.

- Их два, а путников четверо, - сказал Шалом, - и к утру я смогу ехать на своем осле, у которого заживет спина.

Фалтий не стал настаивать, он понимал, что разумно рассуждает Шалом, но в который раз не преминул попрекнуть Шалома и Амасию, сказав, что если бы не они, давно бы он, Фалтий, обогнал посланцев Каверуна.

Но когда разложили они снедь, взятую у Захарии, разожгли костер и подкрепили свои силы обильной пищей, успокоился Фалтий и смотрел он с любовью на обретенных братьев, и говорил, что надо жить всем вместе, и когда освободят отца - соберутся они в доме своем в Иерусалиме.

- Слишком похож спаситель мой и отец наш на Саула, - с горестным вздохом произнес Шалом.

И не поняли поначалу его сомнений братья - при чем здесь эта схожесть, давно уже пал Саул, пораженный своим мечом на склонах Гелвуя, и мало ли людей на земле схожих друг с другом своими ликами.

- Давиду не нужны двойники Саула, эти двойники нужны его врагам, - пояснил Шалом.

- Не мог Давид повелеть умертвить пленника! Если Давид никогда не жаждал поднять свой меч на Саула, то зачем ему смерть двойника? Наверняка, не повеление о смерти, а выкуп везут посланцы, - сказал Фалтий, но не было уверенности в его словах, казалось, он сам себя успокаивает.

Шалом не стал спорить с Фалтием, тревожить своими сомнениями душу названного брата не хотелось. Слишком долго служил Шалом во дворце, где зачастую говорили одно, а вершили другое, и чтобы угодить царю переступали любые пределы истины. И надо было держать сомкнутыми свои уста, чтобы не лишиться царской милости. Главный дееписатель, учитель Шалома - Иософат, сын Ахияда, любил повторять: “Блажен человек, снискавший мудрость, но еще более блажен тот, кто сдерживает уста свои, и должна жить истина в сердце человека, а не на языке его”. Спрашивал его Шалом: “ Как же тогда познать истину?”. И отвечал он: “В руках у тебя кисть, и пергамент хранит истину, научись так записывать все деяния, чтобы умный человек понял не только твое описание, ибо за каждым мудро написанным словом стоит другое незримое слово, несущее истину”.

Мудрость Иософата была известна всем, но слишком осторожен был главный дееписатель, и когда Шалом приносил ему исписанные листки пергамента, долго сидел за их прочтением учитель и возвращал листки, где были зачеркнуты главные слова, несущие истину, и записаны поверх их слова притч и иносказаний, прячущих истину. Но потом, когда Шалом обучился премудростям изложения царских деяний, стал он возражать своему учителю. И даже перед лицом царя вступал в спор, ибо понял, что не угодно Господу, чтобы правдивые слова прятались и обряжались в чужие одежды. И неожиданно в одном из споров с учителем поддержал Шалома сам Давид, сказал царь:

- Не для того содержу я во дворце дееписателей, чтобы лили они елей на папирусные свитки. Для будущих царей хочу я открыться, для тех, кто пойдет по моим стезям, чтобы упредить падения их. Нету на земле безгрешных жизней! И кто поверит в безгрешность правителя, кто поверит красочным и лживым словам? Истины взыскую и вам повелеваю открывать ее...

И стал он, Шалом, постигать истину, дано было ему право от самого Давида - расспрашивать военачальников и умудренных годами стариков и записывать их свидетельства в книгу царств. И повелел Давид Шалому собрать все свидетельства о доме Саула, узнать, кто еще жив из его потомков, и записать все это в особую секретную книгу. Ретиво взялся за это поручение Шалом, но вовремя остановил его осторожный Иософат: “Слетела голова бедного Иевосфея, последнего из сыновей Ахиноамы, жены Саула! Где сыновья наложницы Рицпы? Успокой Господь их души...”. - “Но ведь не Давид умертвил несчастных”, - возразил Шалом своему учителю. “Не Давид, - согласился Иософат, - но множество есть при царе, жаждущих угодить господину своему!”.

И вспоминая теперь обо всем этом, понимал Шалом, сколь опасным может стать пребывание спасителя его и отца названного - Маттафии - в Иерусалиме, сколь несбыточны замыслы Фалтия о спокойной жизни в своем доме. И молил Шалом Господа, чтобы не отвратился Господь от того, кто был ему, Шалому, дороже всех на свете. И всегда верил Шалом, что не мог стать предателем человек, на совести которого и пятна бесчестности не было. Оговорили его перед лицом царя, и не смог он, Шалом, склонить сердце Давида к милосердию. И вина его, Шалома, и грех великий перед своим спасителем, что не сумел убедить Давида. Да и кто был он, Шалом, чтобы царь услышал его голос?

И великое то благо, что нашел свою стезю, что сумел заслужить доверие Иософата. Ведь пришел в Иерусалим босой, с пустой котомкой за плечами, ни на кого не надеясь, не искал защиты даже у Фалтия, сам всего добился своим усердием. И каково ему поначалу было служить царю, в котором видел истребителя своего народа, кто он был во дворце - отрок, которым все помыкали, инородец, гирзеянин, приготовлявший краски для кистей Иософата. Боялся даже встречи с царем, таился в каморке у Мусорных ворот. И лишь постепенно, с годами, смягчилось сердце, и понял, что надо принимать людей такими, какие они есть, и не искать ни у кого защиты и не рассчитывать на царскую милость, но и гнева и обид на царя не таить...

Лилась кровь повсюду, и пропиталась ею земля Ханаанская, от того и пашни здесь красноватые. И не хотел Давид никого уничтожать - ни гирзеян, ни аммонитян, ни маовитян - но должен был укреплять царство свое, а потому обнажал меч. Таково бремя царя. И тяжела царская корона. И никогда Давид не делил людей на сынов Израиля и инородцев, были среди его военачальников и хеттеяне, и идумейцы, и даже амаликитяне, призвал он к себе на службу и наемников из дальних стран - хелефеев и фелефеев, и ни разу никто из окружения Давида не попрекнул его, Шалома, в том, что род свой он ведет от гирзеян. И сам Давид повторял часто: “Инородцев не притесняйте, ведь вы понимаете душу инородца, ибо все мы были изгнанниками в земле Египетской!”.

Шалому были близки эти слова, и стал он видеть в Давиде не злодея, а человека, стремящегося к праведности, великого и грешного, и когда ушла горечь из души, стало легче жить и не хотелось иной судьбы, кроме той, что дана Господом, ибо сподобил его Господь прожить не одну жизнь, а множество, повторяя жизни других в словах, начертаемых на пергаменте...

Поручено ему было записывать все деяния Саула. Никогда не видел Шалом первого царя Израиля, являлся ему лишь в мыслях лик царя - виделся ему могучий чернобородый воин с копьем в руке, сидящий под тамарисковым деревом у городских ворот, и ликом этот царь был схож со спасителем и отцом - Маттафией. И улыбался также широко, как Маттафия, и отличало их лишь то, что царская корона украшала голову Саула. Иософат хотел, чтобы были подробно описаны все злодеяния Саула, но не поднималась рука выводить слова обличающие, ибо понял Шалом, что не было более достойного среди сыновей Израиля... И недоумевал Иософат: “Ужели ты, Шалом, не убедился, сколь велики прегрешения Саула?”. Хотел Иософат, чтобы в книге царств было записано все так, чтобы познавший эту книгу увидел - насколько Давид превыше и мудрее простодушного и жестокого Саула. И было это желание не только Иософата... И нету места в Иерусалиме сегодня не только потомкам Саула, но и человеку, схожему ликом с первым царем Израиля...

Ночь опустилась на Изреельскую долину, величественная и плодородная, лежала она внизу, обагренная не раз кровью воинов. Догорели сучья в костре, повеяло ночной прохладой. Братья лежали, плотно прижавшись друг к другу, и сон не смыкал их веки. Хотелось, не дожидаясь рассвета, вскочить на своих ослов и продолжить путь, но понимали они, что за терпение воздается умеющим ждать, и что днем наверстают они упущенное, быстрее одолевая дорогу на отдохнувших за ночь ослах.

Ничто не нарушало величавое молчание ночи, лишь слышалось, как осторожно щиплют и пережевывают траву ослы, да робко булькает вода в роднике. Взошла на небо полная луна и осветила Изреельскую долину призрачным светом, и видны стали склоны Гелвуйских гор вдали, застывшие, словно окаменевшие ящерицы, и отдельно от всех гор слева тянулась к небу гора Тавор, начинающая цепь невидимых еще Назаретских гор...

И поняв, что не заснуть им до рассвета, неспешно говорили братья, делясь друг с другом сокровенными мыслями о жизни, и каждый по-своему понимал смысл этой жизни. Амасия вспоминал о сочных травах, растущих на лугах у Ливанских гор, о пении птиц на рассвете, о ласковых ветрах, дующих с морской глади, хотел он, чтобы поняли братья, как красив этот мир, чтобы стали и они вольными пастухами, чтобы Фалтий отдохнул от войн, а глаза Шалома - от написания букв на пергаментах...

Фалтий же говорил о своей доле воина, вспоминал битвы, утверждал, что мужчина должен уметь постоять за себя, он хотел, чтобы Амасия выучился искусно владеть мечом, познал бы любовь и вкусил истинные радости жизни. И сказал Фалтий:

- Если рожден ты мужчиной, благодари за это Господа, ибо дана тебе сила рук, чтобы защитить жен и детей. Пастухами могут быть отроки, заполнять письменами свитки должны старцы, а держать меч в руке обязан каждый человек, любящий землю свою и народ свой.

Никто не возражал ему, Фалтий был старше их, был для них оберегающим щитом, с ним связывали они все надежды на освобождение отца. Но когда Фалтий сказал, обращаясь к Шалому: “Угодно ли Господу занятие твое, все записано Всемогущим в книге судеб, все предсказано в Торе, и ужели ты хочешь соперничать со Всевышним, воссоздавая чужие жизни на пергаменте? Кому нужны твои письмена? Хрупок пергамент и истлеет он прежде, нежели захотят прочесть его”. - То доселе спокойный Шалом неожиданно поднялся и стал говорить пылко, словно речь шла не о буквах, запечатленных в свитках, а решалась судьба многих племен и народов:

- Не перечу я Господу, а живу с именем его, ибо иду по стопам его! Не он ли, Всемогущий, первый даровал нам письмена - заветы, выбитые на скрижалях! Не им ли дарована Тора на горе Синайской! Кто мы? Жизнь наша быстротечна и мимолетна как путь стрелы, уподоблены мы мошкам, летящим на огонь, все мы сгораем, освобождая души для иной непознанной нами жизни. И что может остаться после нас в этой, земной жизни? Но если в слове будет запечатлена наша жизнь - дано будет потомкам проникнуть в давно угасшие сердца наши, дано будет познать наши мысли. Все хрупко и тленно на земной тверди, и лишь запечатленное слово пребывает вовеки. Откуда бы мы узнали о делах Господних, о сотворении мира, о потопе, об исходе из Египта, о воителях и песнопевцах, о времени судей, если бы не было все это сохранено в словах, начертанных в старинных свитках. И не только для сохранения прошлого подарил нам Господь умение словами воссоздавать жизнь. Словом можно спасти человека, можно отвратить его печали, можно унизить и возвысить, можно выучить жить так, чтобы разум и чувства были едины и праведны! Что остается после битв и кровопролитий? Дожди смывают кровь и людской пот, истлевают кости убиенных, и победителям не избежать тления. И сколько бы ни было побед - исчезнет память о них, если не будет поведано о войнах в слове. И еще неизвестно, что более угодно Господу - победы, которые одержал Давид, или сочиненные им псалмы, обращенные к Всевышнему! Слово может спасти, но может и погубить, если лживо оно и нечестиво, и потому не может быть доверена неправедному, ищущему корысть и богатство, должность дееписателя. Слово, будто птица, вырвавшаяся из силков, не дается в руки неправедных и обращается свидетельством против них! Но если явлено слово истины, если оно от Бога, то сокрушает оно ложь, разрушает стены клеветы и очищает души...

И еще долго говорил Шалом, и хотя не все из его речей понимали братья, но проникали в их разум слова Шалома, и радовались они за него, ибо сознавали, что счастлив и угоден Господу человек, возлюбивший дело свое. И когда смолк Шалом, то сказал Фалтий:

- Многое ты познал, Шалом, и пусть длань Господня хранит тебя! Но не всегда обнажает истину слово. Познается же истина в ратном поединке, когда выходишь один на один с врагом, и решает меч, кому жить, а кому бесславно пасть. Но если любишь ты слово - пусть будет оно твоим мечом!

Ничего не ответил Шалом, присел он на траву, обнял Фалтия и улыбнулся, словно добрая мать, взирающая на несмышленое дите свое.

Светало уже, когда сморил братьев утренний сон, был он коротким и чутким, но укрепил тела их, и когда первые лучи солнца прогнали сон с их век, поднялись они с земли почти одновременно, и сразу же стали седлать ослов. Теперь у каждого был свой осел, и надо было нагонять время, потерянное на ночлег.

И решили они не ехать по главной дороге, а напрямик пересечь Изреельскую долину, выехав на дорогу у склонов Гелвуйских гор. Подгоняли они своих ослов непрестанно, и казалось, горы совсем близко, буквально рукой подать, а ехать пришлось по густой росистой траве почти до полудня. Первый привал сделали они у подножья горы Гелвуй, той самой, где когда-то пали в сражении с филистимлянами Саул и его сыновья. Давид проклял эту гору в своей поминальной песне, и говорили поэтому, что здесь теперь ничего не растет. И действительно, один из склонов горы был лысым - ни травинки не было на нем, лишь ближе к вершине прорывались между камнями чахлые кусты. Зато у подножья горы в изобилии росли травы и кустарники, и было много цветов - темно-фиолетовых иерехомских ирисов. Словно запекшаяся кровь проступали они на зеленом ковре.

Молча стояли братья у склона горы Гелвуй и молились о душе бесстрашного Саула, павшего на свой меч, чтобы избежать позора плена. А когда двинулись дальше, еще долго оглядывались на сероватый склон, лишенный травы. И говорил Фалтий о Сауле. О его бесстрашии, о том, что не щадил своей жизни первый царь Израиля. Сам лег на свой меч. И Шалом возразил ему, сказав, что жизнь человеку дана Господом, и не вправе смертный раб Господень решать - жить ему или умереть, что он, Шалом, тоже преклоняется перед бесстрашием Саула, но биться надо до последнего вздоха, И если угодно Господу, то сохранит жизнь, а если отступит Господь - значит так суждено. Но тут и Амасия не согласился с Шаломом - была душа Амасии на стороне Саула. И сказал тогда Шалом братьям: “Что ж, по-вашему, и отец наш должен был лечь на свой меч и не дать пленить себя, пал бы он на поле брани, и некого было бы спасать нам. Не мертвый он нам нужен, а живой!”.

- Не говори так, Шалом, - возразил Фалтий, - никто из нас не свидетель тому, как был пленен отец!

И подумал Фалтий, что сам бы он никогда не сдался врагу, а поступил бы как Саул, и что обрек отец его, Фалтия, на жизнь с клеймом - сына предателя -и все эти годы приходилось доказывать свою храбрость и преданность Давиду. И устыдился Фалтий своих мыслей, ужели смерти он пожелал отцу, пусть живет долго, и прав Шалом - все от Господа, и грех великий самому прерывать свою жизнь...

Говорили они о смерти, которой не избежать никому, но каждый верил, что еще далека она, ибо были они молоды, и мышцы их полнились силой, и уверены они были, что не отвернется от них Господь. Помогает Бог тем, кто праведен и наказует нечестивых. И вскоре убедились они в этом, ибо едва миновали перевал через Гелвуйские горы и выехали на дорогу, ведущую в город-убежище, как увидели они в долине одиноко стоящий дуб и повешенного на его ветвях человека. Подъехали они ближе, и узнал Амасия в висящем советника правителя Каверуна - Цофара.

Он был бездыханным и лицо его посинело, синим был и язык, выпавший изо рта, и вились мухи и слепни над ним. Фалтий срубил веточку мечом, и шлепнулось тело висельника в траву, Амасия нагнулся и увидел, что вокруг примята трава, и разглядел полосу, будто волокли здесь кого-то. Он сделал несколько шагов по следу и наткнулся на кучу ветвей, Братья разбросали ветки и под ними обнаружили трех мертвецов, И у каждого торчала в горле стрела. И поняли они, что настигла смерть в ночном пути посланцев Каверуна. И Фалтий сказал, обращаясь к Шалому:

- Ты прав, Шалом, не всегда тот, кто спешит, приходит первым, стали торопливые посланцы жертвой дорожных грабителей...

Шалом нагнулся над телом Цофара, снял веревку, сдавившую шею, стал искать на поясе и в складках одежды послание Давида, но ничего не обнаружил, потом распахнул одежды и увидел на груди повешенного кровавый знак - вырезан был там круг, пронзенный молнией. И сразу догадался Шалом, чьей жертвой пал советник Каверуна.

- Не грабители расправились с посланцами Каверуна, - сказал Шалом братьям, - вырезан на груди знак филистимлянского бога Дагона, это слуги Дагона настигли несчастного!

- Много в тебе жалости, Шалом, - сказал Фалтий, - кто бы ни были эти убийцы, они нам путь открыли, и была у них своя причина для мести!

И подтвердил Амасия, что достоин смерти Цофар, ибо знал Амасия, коль коварен и злобен советник Каверуна.

Неподалеку от дуба, в высокой траве братья отыскали ослов, стояли ослы спокойно, лениво жевали траву, шевеля чуткими толстыми губами. Это была хорошая находка - теперь у каждого из братьев стало по несколько ослов, и сменяя их, ускорили братья свой путь.

Солнце склонилось к вершинам Ливанских гор, когда открылся им вдали город-убежище, мрачные крепостные стены и дозорные башни с глазницами бойниц, словно каменные истуканы стояли на пределе обширной равнины и взгорья. Ветерок принес запахи дыма и близкого жилья, и почуяв эти запахи, ослы ускорили свой бег. И казалось - все дорожные преграды преодолены.

Но неожиданно из придорожных кустов выскочили стражники, было их более десятка, и кричали они наперебой, и окружив братьев, потрясали в воздухе копьями. А угрюмый исполин, видимо старший над ними, даже обнажил свой меч. Пришлось спешиться и объяснять стражникам, что посланы Давидом, что спешат к правителю города Каверуну. Но стражники не хотели слушать никаких объяснений, и один из них, обросший словно дикобраз, коротышка, накинулся на Амасию и стал кричать:

- Лжецы! Послан к Давиду советник Цофар! Почему его нету с вами? И отрок ваш - какой он посланец Давида? Это пастух наш!

Фалтий стал защищать Амасию, нажал с силой на плечо стражника-коротышки, тот согнулся почти до земли, но рванулся к братьям старший из стражников с обнаженным мечом, схватил за руку Амасию и сказал, пристально вглядываясь в его лицо:

- Не видел я такого пастуха у нас, этот отрок наверняка был с Авессаломом и подлежит заключению под стражу. Сейчас я ...

- Постой, - прервал его Фалтий, - какой же он авессаломец? Смотри, сколь коротко стрижены его волосы!

Но ничем нельзя было остановить стражников, хотели они получить свою мзду, привыкли обирать путников, и злило их то, что непонятливы называющие себя посланцами Давида. Кричали стражники, перебивая друг друга, и наседали на братьев со всех сторон. Тогда вырвался из рук стражника Шалом и протянул руку к лицу старшего стражника.

- Смотри, - сказал Шалом, - вот перстень на моем пальце, это печать Давида, и облечен я доверием царя! Отрок же, который с нами, действительно, из вашего города, он взят в проводники по повелению самого царя. Умерьте зло и пыл ваши, ибо обернутся они против вас!

Старший стражник склонился к руке Шалома, долго рассматривал перстень, потом резко выпрямился и приказал своим воинам:

- Прекратите крик! Не видите - это посланцы царя Давида!

И сразу смолкли стражники и отступили от братьев. Только коротышка с колючими волосами недовольно пробурчал:

- Велено Каверуном всех задерживать...

- В повелении сказано, - бросил в его сторону старший стражник, - не выпускать из крепости никого, мы и не выпускаем!

И продолжили свой путь братья в сопровождении стражников. Небо уже начало темнеть, когда вошли они в городские ворота. Мертвая тишина стояла на улицах города. Тихо было и во дворце правителя. Сердца братьев учащенно бились, и нетерпение горячило кровь. Был здесь, где-то рядом, отец их, и близился час, когда должно решиться - смогут ли они спасти его. Долго сидели они в молчании, нарушаемом лишь клекотом невидимых птиц, пока не вышел к ним, наконец, высокий старец с клочковатой седой бородой - старейшина судей города - Иехемон. Он провел братьев в покои дворца, и расспросив обо всем, убедился, что перед ним царские посланники, недоумевал лишь Иехомон - где же Цофар, посланный к Давиду, почему посланцы прибыли без него, где остальные люди Цофара? Но развеял его сомнения Шалом, объяснив, что Цофар задержался со своими людьми в пути, и не стали ждать его, ибо срочно повелел царь доставить ему того, кто выдает себя за Саула, и если не будет он доставлен в кратчайший срок, то двинется войско Давида и поразит город-убежище.

И растерялся Иехемон, стал говорить им, что ночь уже, и что не время сейчас для слов, а время для успокоения тела. Предложил им омыть ноги, вкусить снеди, и обещал, что с рассветом непременно предстанут они перед лицом правителя Каверуна.

Дворцовые слуги провели братьев в гостевые покои, принесли обильной снеди, постелили циновки. Но не вкусили братья ничего из поданной пищи, лишь выпили по чаше пальмового сока, и вновь начало смущать их молчание, царившее во дворце. Были они рядом с отцом. Нельзя было бездействовать, нельзя было ждать рассвета. И решили они, чтобы пошел Амасия в дом свой, чтобы оповестил о прибытии их, и приготовились Зулуна и Рахиль покинуть город, ибо понимали братья, что не избежать родительницам гонений, когда исчезнет из дворца пленник.

Они отворили окно, и скользнул Амасия в темноту дворцового сада. И долго он не возвращался. Ждали его Фалтий и Шалом, ругали себя за то, что отпустили отрока одного.

И уже хотели отправиться на поиски, когда раздался осторожный стук в окно, и отворил окно Фалтий, и протянул руку, чтобы помочь Амасии забраться внутрь.

Вид у Амасии был растерянный, долго не мог он успокоить свое дыхание, и принес он печальные известия. Поведал Амасия, что пуст и разорен родительский дом, нету там ни Зулуны, ни Рахили, и все перевернуто, будто злые демоны справляли в нем трапезу. И главное - узнал от соседей Амасия, что бежал из дворца пленник, и не просто совершил побег, а умертвил главного стражника Арияда. И весь день искали убежавшего, и даже теперь, ночью, не прекращены поиски, и сам Каверун ушел во главе воинов, направившихся на дальние пастбища.

Молча слушали его Фалтий и Шалом и понимали, что опоздали они, и ясно стало - почему стоит мертвая тишина во дворце, покинутом воинами и правителем. Сидели братья в растерянности и кляли себя за медлительность, за остановки на ночлег, затянувшие их путь. И тогда Амасия предложил:

- Поспешим, братья! Знаю я на дальних пастбищах каждую тропку, каждый уголок и каждое потайное место, уверен я - прячутся родительницы там, у пастухов, и отец наш Маттафия, свершив побег, скрылся там. И если не на пастбище, то близ него, есть там у отрогов Ливанских гор непроходимые леса, и в этих лесах я тоже знаю каждую чащу и каждую тропинку! Поспешим отцу на выручку, пока не добрались туда воины Каверуна!

Они согласились с Амасией сразу, без раздумий, иного пути у них не было, надо было спасать отца и матерей своих, если еще оставил Господь время для этого спасения, если еще не схвачены они воинами Каверуна. Вылезли они в окно, бежали вслед за Амасией, который знал здесь все пути, быстро добрались они до крепостной стены, протиснулись в пролом, и уже не оглядываясь, не таясь, побежали по каменистой тропе, которая закончилась у ячменного поля, и проскочив через поле, устремились они по взгорью и не останавливались, не давали себе передышки, не чувствовали ночного холода, не обращали внимания на хлещущие по ногам колючие кусты, на росную траву, промочившие ноги и полы одежды. И увидели они вдали мечущиеся во тьме многочисленные огни и поняли, что движутся это воины с факелами, ищущие погибели отца...

Они даже не поняли, каким чудом удалось им проскочить цепь воинов, вышедших на ночную охоту, потому что поначалу приближались огни факелов, а потом вдруг оказались позади и стали исчезать во тьме. Долго еще бежали братья по росным травам, пока, наконец, не услышали вдали тонкое блеяние ягненка, и вскоре достигли они стада, и стали протискиваться между теплыми боками овец и коз, растревожив мирно дремавших животных. И услышав шум и блеяние, вышли навстречу братьям пастухи, разглядели Амасию, заулыбались, стали приглашать в свой шалаш. Сказал им Амасия, что с ним братья его, и что ищут они родительниц своих. Тогда пастухи повели их к еще одному шалашу, подле которого сидели две истомленные страхом и дрожащие от холода женщины. И велика была радость братьев, когда узрели они в этих женщинах родительниц своих. Кинулся Фалтий в объятия Зулуны, нежно ласкала Рахиль своего сына Амасию, лишь Шалом стоял не узнанный в темноте, пока не окликнул его Фалтий, и обе родительницы, узнав его и поняв, что обрели давно потерянного названного сына, повисли на нем и покрыли лицо его поцелуями.

Но не было у братьев времени для объятий, не было времени для расспросов, вот-вот могли появиться на пастбище воины Каверуна. И была надежда опередить их, раньше чем они достичь леса у отрогов Ливанских гор, ибо уверен был Амасия, что коли отца нету на пастбищах, то единственное место, где станет отец искать укрытия - лесные чащи. Пастухи дали ослов Амасии, и готовы были братья двинуться в путь, только не знали, как поступить с родительницами своими. Оставить на пастбище - значило подвергнуть опасности - не найдут разъяренные воины Каверуна Маттафию, всю злобу свою могут выместить на беззащитных женщинах. Брать с собой - станут они сдерживать поиски. И согласились Зулуна и Рахиль, что надо им переждать здесь, на пастбище, и братья склонились к тому, чтобы оставить матерей своих, а потом вернуться за ними. Но подошел к ним старец- пастух, умудренный годами, и сказал:

- Обрели вы, отроки, тех, кто жизнь вам дал, ужели оставите их на погибель, дадим мы ослов и для них, праведные они женщины, и пусть вам Господь даст спасение!

Смутились братья, и Фалтий стал говорить, что не может быть иного выбора, что равно дороги ему и отец и мать, и спасая одного, не хотел бы он потерять другую...

Зыбкий рассвет уже крался по небу, когда подъехали они к лесу и спешились на поляне перед непроходимой стеной деревьев. Раскинулся этот лес вдоль отрогов Ливанских гор, и не представлялось ни Фалтию, ни Шалому, что может быть таким густым он. Женщины сели на пригорок, а Фалтий попытался пробраться через густо переплетенные ветви деревьев, но вскоре вышел из леса весь мокрый и облепленный паутиной. И встал он, прислонившись к стволу дерева, опустив голову. Стояли плотно друг к другу даже у края леса старые деревья с корявыми стволами, ниспадали со стволов на землю темно -зеленые покрывала мха, веяло из чащи пугающим мраком и сыростью, пахло прелой опавшей листвой.

И вспомнила тогда Зулуна Вифлеем и то, как скрывалась она в пещере, как ждала возлюбленного своего, и приходил он, и трижды кричал, подражая крику удода - лесной птахи. Побрела Зулуна вдоль опушки, приставила ладонь ко рту и запищала, словно встревоженный удод. Ушла она уже довольно-таки далеко от сыновей, когда услышала доносящиеся из чащи ответные крики удода. И закричала она радостно.

На крик ее прибежали сыновья и Рахиль, но не ожидая их, бросилась Зулуна в чащу, пошла напролом, раздвигая колкие ветви, оступаясь и падая. За ней поспешили все - и вывел их крик удода на мшистую поляну, где на мягких ветвях можжевельника лежал Маттафия.

Со стоном попытался он подняться им навстречу, и упал бы, если бы не подхватили его сыновья. И впервые в жизни увидели они слезы на глазах отца. Оказалось, что ранен отец, что когда бежал он, умертвив Арияда, бросился за ним стражник, стоящий у крепостных ворот, и ударом копья пронзил плечо, и с трудом он, Маттафия, добрался до леса, и болит, не затягивается рана.

Зулуна склонилась над Маттафией, сняла платок с головы, стала обтирать рану. Амасия обнаружил рядом ручей, принес воды. Зулуна омыла рану, приложила листки целебной лесной травы, стянула рану платком. И когда перевязывала она рану, то скользнула рукой под полы одежды и нащупала след на бедре от давней раны, от удара копьем, полученного в ночь резни, в стане амаликитян, когда спас он ее. И обнаружив вмятину на бедре, подняла она к небу глаза, полные счастья, и зашептала благодарения Господу, вернувшему ей мужа, и просила простить ее за нелепые сомнения. А Рахиль прильнула к спине возлюбленного, уткнулась в шею его и вдыхала знакомый запах тела, кружащий голову.

Маттафия поднялся, опираясь на женщин, и радостная улыбка озарила его лицо - мог ли мечтать он, мысленно уже почти расставшийся с жизнью, что вновь обретет ее среди сыновей и жен своих. Всю прошедшую ночь изнывал он от боли и жажды. Казалось ему, что достиг он последнего своего предела. Он решил принять смерть достойно и лечь на меч, как лег на меч на склонах Гелвуя его отец - первый царь Израиля Саул. Но, видимо, Господь остановил его, Маттафию. И сказал Маттафия себе: увижу еще один рассвет, чтобы не покидать мне землю во мраке. И вот свершилось чудо - и отступила боль перед радостью сердца, и скрылся в чаще ангел смерти, не дождавшись своей добычи. И смотрел теперь возвращенный к жизни Маттафия поочередно на своих сыновей и жен и никак не мог наглядеться.

Шалом стоял в отдалении и тоже смотрел на отца, и было радостно на душе у Шалома, но думал он уже о том, как теперь уйти от преследователей, куда направить стопы свои, знал он, что ему надо возвратиться в Иерусалим, где ждут его чистые свитки пергамента, но понимал, что не найдет спасения в Иерусалиме Маттафия, схожий обликом с Саулом. Таким, как Маттафия, простодушным, не знающим и тени страха воином, всегда виделся Саул и ему, Шалому. И понял Шалом, что теперь легче ему будет воссоздать жизнь и деяния первого царя Израиля. И решил он обо всем расспросить Маттафию.

Но сейчас сам Маттафия расспрашивал сыновей, и те наперебой отвечали ему. И радовало Маттафию, что не забыл его могущественный Давид, что послал специально своего дееписателя Шалома.

И не стал Шалом разочаровывать его и делиться своими сомнениями, но упорно не советовал возвращаться в Иерусалим...

Прежде чем отправиться в путь, присели они на опушке леса, где солнце уже осушило траву от росы и обогрело остуженную ночной прохладой землю. Они подкрепили свои силы лепешками, которые успела взять с собой предусмотрительная Зулуна, испили воды из ручья, запасли воды в дорогу, наполнив меха, которые взяла с собой Рахиль.

И узнав, что Шалом пишет историю царства Саула, Маттафия вынул из-за пояса вчетверо сложенные листки пергамента и протянул их своему названному сыну, и сказал - возможно, пригодятся они тебе.

Шалом пробежал глазами исписанные листки. Обучал когда-то его тайнописи главный дееписатель, и легко дался ему смысл написанного отцом, и сказал Шалом:

- Нет, отец, твоя судьба не вписывается в книгу царств, вот, если бы ты был царским сыном, тогда , конечно, ибо есть на то повеление Давида - описать не только Саула, но и весь его дом...

- Избави нас Господь быть царскими сыновьями, - сказал Фалтий.

И стал Фалтий торопить всех. Быстро оседлали они ослов и двинулись к перевалам, где начиналась дорога в страну арамеев.

Оставались за спиной росные пастбища и молчаливые горы, оставалась позади земля обетованная с прокаленными солнцем пустынями и укрепленными городами, с плодоносными долинами и переполненным синевой небом, обитель судей и пророков, страна Саула и Давида.

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002