Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава IV

Всего лишь два дня прошло после суда, но Маттафии показалось, что они растянулись на долгие годы. Бездействие томило его и останавливало бег времени. Он понимал, что жизнь его может оборваться в любую минуту, что продолжения суда может и не быть. Он вновь и вновь возвращался в прошлое, и порой казалось ему, что все происходившее в этом прошлом, было не с ним, а с другим человеком. Его же самого уже нет. Судят не его, а Саула. Теперь он, Маттафия, встал на место отца. И запоздалые сомнения подступали к нему, и мучило раскаяние. Он старался не думать о тех годах, когда ради друга предавал отца, когда не сумел понять отца и проникнуться к нему сочувствием. Только теперь он начинал понимать, как тяжело бремя царства, как непосильно оно было для Саула...

Маттафия пытался передать свои мысли пергаменту, но после первых же с трудом начертанных слов понял, как это трудно и опасно. Его откровений ждет Цофар, и если писать правду, то она, эта правда, обернется против Саула, ибо не дано изобразить словами, что делается на душе человека. И все же Маттафия оставил на отдельном листке пометки для себя, он записал слова искаженно, чтобы никто не смог разобрать их смысл. Он понимал, как все это опасно. И еще он понимал, что для того, чтобы записать все увиденное и пережитое, ему не хватит самого толстого свитка пергамента. Это посильно только Господу - записать всю жизнь человека в книгу судьбы, эта книга не умещается на земле, она таится среди мерцающих звезд, и ангелы, прежде чем явиться на землю и спасти или обречь на гибель, всматриваются в нее. И судьба его, Маттафии, и судьба первого царя Израиля Саула - все записано в этой книге…

Саул был слишком прост для царя. Он не желал обогащаться за счет собираемых податей, а коли царь не брал себе ничего, то и его приближенным, жаждущим добычи, приходилось идти на всяческие ухищрения. Все вокруг льстили ему, а за глаза старались опорочить. Один за другим являлись в покои льстивые царедворцы с нелепыми просьбами и гнусными наветами. Множил свои богатства Ноар, разжиревший и рвущийся к власти евнух; подати, собранные для покупки мечей, исчезали в домах военачальников; сановники пытались возводить дома за счет царской казны. Доносчики и клеветники плодились быстрее, чем саранча. Всех раздражало возвышение Давида. Распускали слухи, что не пение и его ратная смелость привлекают царя, а чресла голубоглазого отрока. Наветам поверила жена Саула Ахиноама. Не сдержалась, при всех начала корить царя. Маттафия запомнил ее обидные и напрасные слова, обращенные к Саулу: “Я во всем угождала тебе, я родила тебе сыновей, я во всем тебе потакала, бери себе на ложе сколько угодно женщин, но не допускай позора на дом свой! Помни, погибли садомяне, прельстившись на этот грех!”.

Маттафия мог поклясться перед самим Господом Богом, что все эти наветы -подлая ложь. Саулу нужна была другая жена, такая как та, что дала жизнь Маттафии... Но не плотские страсти сжигали Саула, его одолевали мрачные думы, злые демоны все чаще вселялись в него. И тогда ему был никто не мил. Он мог метнуть копье и в Давида, и даже в Ионафана. Говорили о неистребимой злобе царя. Но с ним, Маттафией, Саул всегда был добр, ни разу не повысил голос, будто говорил не с простым сотником, а с человеком равным себе. Может быть, Саул догадывался, какие кровные узы соединяют их. Но об этом не было сказано между ними ни слова. Маттафия не задавал никогда вопросов. Он просто исполнял все, что повелевал царь, он старался все делать быстро и исправно, и, может быть, единственный из окружения царя, угождал Саулу не из лести, а из чувства долга. Ответных чувств от царя он не ждал.

Кого безмерно любил Саул, так это своих дочерей, особенно младшую Мелхолу, чернокудрую красавицу с большими, широко поставленными глазами. Сама мысль о том, что она может стать женой Давида, очевидно, выводила его из себя и омрачала все его существование. Он посылал Давида в самые рискованные набеги на филистимлянские земли, и тот всякий раз возвращался с победой. Женщины встречали воинов песнями, играли на кимвалах, казалось, все они были влюблены в Давида. Они пели псальмы, восхваляющие победителя и повторяли почти в каждом: “Саул победил тысячи, а Давид десятки тысяч”. Саул не выходил навстречу воинам и не выражал радости, уста его были сомкнуты, взгляд мрачнел и сильнее сжимались кулаки.

За один из набегов, в котором он, Маттафия, прорвался в неприятельский стан одним из первых и внес смятение в ряды врагов, он был щедро вознагражден. Целых сто сребреников были вручены ему, и он не истратил в Гиве ни одного. Мечтал он тогда закончить воинскую службу и увезти Зулуну из Вифлеема, и поселиться в приморских землях, откуда были тогда изгнаны филистимляне, где никто не знал бы о его прошлом. Очень хотел он увидеть своего сына Фалтия и хотел, чтобы у него было еще много других сыновей, чтобы множился его род. Так и не дал Господь исполнится это его мечте. За грехи его замкнул Господь лоно жен... Слишком часто он, Маттафия, прерывал чужие жизни. Уже тогда, в Гиве, он устал от крови, от битв и по ночам ему являясь те, кого лишил он жизни - окровавленные, хрипящие, с безумными от смертной боли глазами, и чаще других возникал молодой филистимлянин, почти отрок, которого он, Маттафия, задушил в бою под городом Екропом, сдавив ему горло так, что лопнули хрящи, и кровь хлынула из ушей. После того боя под Екропом Маттафия особенно ясно почувствовал, что устал, и темные силы могут овладеть его душой. И стали воины, опьяненные шекером и похваляющиеся своими победами, невыносимы ему, и он уходил с пиршеств и искал одиночества.

И часто в снах тогда являлась ему 3улуна, и жаркими были ее объятия и томительно-сладкими и мучительными были пробуждения. И не выдержал он, и стал просить, чтобы отпустили его к жене в Вифлеем, и снизошел к его просьбам сам Авенир, при этом сказаны были им лестные слова и дано было право отсутствовать столь долго, сколько понадобится.

Хмурым, неприветливым небом встретил его тогда Вифлеем, надвигались холода, и поля были пустыми, давно уже убрали с них последний урожай. Он прошел знакомой тропой к своему дому, и после Гивы все здесь показалось ему крошечным, словно построены были дома для детских забав, и деревья тоже были низкими, даже дитя могло сорвать плоды с их верхушек. Не было ожидаемой радости в его сердце, и неясные томления охватили душу его, когда взошел он на свой порог, голодный и уставший от дальней дороги. Но вышла из-за цветастого полога 3улуна, и забыл он все свои тяготы, и отступил голод от него, и тело его налилось силой, и затрепетала вся его плоть. Зулуна тогда была самой желанной женщиной для него. Возможно, это были самые счастливые дни в его жизни. И был тогда рядом возросший сын, и было сразу заметно, что схож он с отцом, что такие же черные глаза у него, такая же полуулыбка нисходит с детских припухлых губ. Тепло и уютно было в доме, и унеслись, истерлись из памяти дни сражений, и на душе становилось спокойней, и сердце оттаивало.

Недолги холода в земле обетованной, быстро прошел месяц Шват, наступил месяц Адар, и хотя еще не начали работы на полях, надо было готовиться к новому севу. Сребреники, полученные за воинскую службу, быстро истратились - хозяйство, хоть и небольшое, требовало расходов, за железный плуг пришлось выложить половину из полученной суммы. И Маттафия тогда подрядился строить амбары для Иессея, отца Давида. Работал он с братом Давида. Этот брат Давида Елиав был ранен в битве с филистимлянами, и гноилась у него кость в том месте, где пронзило его филистимлянское копье. Не мог он поднимать тяжелые бревна, приходилось Маттафии часто работать за двоих. Но работа не тяготила его. Радостно было видеть труды своих рук, когда руки эти не наносят смертельные раны, а кладут стены и воздвигают крыши, строят, а не разрушают.

Старый Иессей щедро платил за работу и сытно кормил своих работников. Да и считали его, Маттафию, почти своим в доме Иессея. Правда, Елиав не очень был с ним разговорчив. Маттафия пытался заводить с ним беседы о Давиде, восторгался храбростью своего друга, но всякий раз хмурился Елиав, а однажды сказал:

- Все мы ходим под дланью Господней, и не дано рабу Божьему изменить то, что предначертано в высях. Давид хочет стать превыше всех. Господь наказует людское тщеславие. Почему Давид рвется стать мужем Мелхолы? Его ли стезя -царская дочка? Он просто испытывает терпение Саула. Добром это не кончится. Давиду придется хлебнуть доли изгнанника, и гнев Саула падет и на наш дом...

Зрил в корень Елиав, был в нем дар прозорливца. Но тогда, в Вифлееме не хотел Маттафия верить мрачным предсказаниям Елиава. Ему, Маттафии, казалось, что завидует Елиав младшему брату, что всякое восхваление Давида раздражает Елиава. И Маттафия спорил до хрипоты, защищая друга. И однажды, дабы прервать поток его слов, сказал Елиав: “Возлюби друга своего, но не доверяй ему ложе свое!”. И не понял сразу его Маттафия, был убежден тогда, что верна ему Зулуна. 0днако после этих слов стал присматриваться к ней и ощутил, что произошла в его отсутствие какая-то перемена в Зулуне. Хотя почти не ощутима была эта перемена, ибо любила его Зулуна столь же страстно, как и раньше. Но стал замечать Маттафия, когда он возвращался в дом после работ у Иессея, встречала она его настороженно, всегда ждала, чтобы он заговорил первым. Стояла у порога, потупив взор, и только после его ласковых слов и объятий вновь становилась прежней Зулуной, нежной и страстной. Совпадали цели их и желания, она тоже хотела, чтобы он покинул воинскую службу, она тоже жаждала оставить Вифлеем и часто спрашивала, когда же они начнут готовиться в дальний путь. Но решили они тогда не торопиться, прожить здесь летние месяцы и тронуться в дорогу после сбора первого урожая.

Ждал тогда он, Маттафия, что навестит свой отчий дом Давид, и можно будет объяснить другу, что решил больше не служить и, конечно, готов взять меч, если нападут филистимляне, но в мирные дни участвовать в набегах не хочет, и счастье человек обретает не в том, сколько он поразит врагов, а в том, что укрепляет дом свой и умножает род свой. И ничего еще не подозревая, заводил разговоры с Зулуной о Давиде, о том, как хорошо им было с ним, как сладко звучала его флейта, и что хорошо было бы снова сесть вместе и послушать его пение. Зулуна не разделяла его радость от предвкушения предстоящей встречи и старалась перевести разговор на иные темы, и говорила, что нам за дело до Давида, возвысился Давид, песни поют о нем все женщины от Дана до Вирсавии, восхваляя его, и не станет он уже играть на флейте или на арфе, забудь его...

Почему так говорила 3улуна, Маттафия не сразу осознал. Ведь в Вифлееме имя Давида не сходило с уст и мужчин, и женщин, и отроков, и когда случался очередной праздник, в субботу ли, в новолуние, пели все псалмы, славя Давида и его победы над филистимлянами: “Господи, возлюбил ты Давида, слава его и скипетр в твоих дланях. Саул победил тысячи, а Давид десятки тысяч!” Зулуна не любила петь и плясать на праздниках, она все время была занята работами по дому и сыном. Он, Маттафия, в то время, как вырвавшийся на свободу сокол, жаждал наверстать упущенное. И часто в то время ходил на празднества один. Стоял обычно в стороне, наблюдал общее веселье, но когда начинали петь о подвигах Давида, славя сына Иессея, то всегда подпевал - ведь ему тогда казалось, что эти песни и о нем, Маттафии, ведь он сражался плечом к плечу с Давидом.

Вот на этих празднествах и приметила его рыжекудрая дочь владельца вифлеемских маслоделен юная Рахиль. Была она стройна, как пальма, и голос у нее был ангельский, чарующий. Несколько раз она проходила рядом, словно обдавая жаром, а однажды ей удалось втянуть его в хоровод, и пальцы их сплелись, и совсем рядом были ее губы, сочные словно половинки граната, жар ее тела передался ему, и они весело кружили под звуки флейт и кимвалов. И когда кончился хоровод, он чуть было не пошел за Рахилью в ночь, в луга, но вдруг опомнился, освободился от затягивающих чар и поспешил домой. И странно, в эту ночь ласкал он Зулуну особенно страстно, и никогда им не было так хорошо на ложе любви, и никак они не могли разомкнуть объятия, словно это была их прощальная ночь.

Через несколько дней пришлось Маттафии зайти в дом Симеона, отца Рахили и владельца маслоделен, надо было договориться о сборе олив, и попросил его Симеон оградить сад, и Маттафия сделал это быстро, почти за полдня. И когда работал, все время ощущал, что глядит кто-то на него из-за льняных занавесок, и догадался, что это Рахиль. То и дело выбегала посмотреть на его работу старшая сестра Рахили.

- Сила у тебя большая, Маттафия, - сказала в тот день улыбчивая сестра Рахили, - не всю ее забирает жена твоя, 3улуна, такого крепкого мужа хватит и на много жен, почему это только одна женщина должна пить из такого обильного источника, семени твоего хватит многим.. Он тогда стал отшучиваться, ответил старшей сестре Рахили, что не так уж сладка вода в его источнике, чтобы стремиться ее испить.

- Нет глаз у тебя, Маттафия, - не унималась сестра Рахили, видишь ты только одну женщину, а эта твоя единственная женщина свои ворота раскрывает не только для тебя, дружок твой усердно заменял тебя. Да и как на него не польститься - красоты он ангелоподобной, и песни его сводят женщин с ума, и нету воина храбрее во всей земле Израиля от Дана до Вирсавии!

Сказала она эти слова, ехидно рассмеялась и взбежала на порог своего дома. Он, Маттафия, тогда застыл, будто поразило его громом небесным, превратив в соляной столп... И все равно он не хотел поверить. Он думал, что сестра хочет помочь Рахили, что готова пойти на любой навет, лишь бы отвратить его от Зулуны. И все же зерно сомнения было брошено, и в тот же вечер он не выдержал и спросил у Зулуны про Давида. И кинулась ему в ноги Зулуна, и покаялась в содеянном. Уверяла, что демон попутал ее, и что давно все кончено. И с каждым ее словом все больше отстранялась его душа от нее. Он не стал избивать ее плетью, не стал позорить перед всеми, но больше ни о чем уже с нею не говорил.

И неожиданно для всех в Вифлееме привел он тогда в свой дом новую жену. Спокойно взирала Зулуна на все свадебные приготовления и ни словом не упрекнула его. Хотя в тот раз отдал он все оставшиеся сребреники маслоделу Симеону за дочку его Рахиль, был Симеон много богаче его, но таков обычай - за невесту положен выкуп. Была эта свадьба из тех, которые надолго запоминаются. Не поскупился отец Рахили: полно было яств на празднестве, десять жирных баранов зарезал Симеон, вина привез из Сихема, славящегося своими виноделами, приготовила Зулуна сладких пшеничных лепешек и кнедлики, и было в достатке на столах сочных плодов - и медовых яблок, и смокв, и гранатов, и кокосов, и винограда. И два дня и две ночи пировали тогда в Вифлееме. И сидела рядом с Рахилью Зулуна, и не смотрела на нее враждебно, ибо была рыжекудрая Рахиль словно дитя, и нельзя было не полюбить ее. И когда подошло к концу пиршество, увела Зулуна Рахиль в свои покои и умастила тело ее душистыми маслами, и поведала о таинствах зачатия и о том, как принять мужчину в себя и семя его в лоно свое. Он, Маттафия, зашел за Рахилью и увидел, как обнимает новую жену 3улуна, и как плачет на груди ее Рахиль. Он уже тогда простил Зулуну и поклялся он, что не будет более даже произнесено имя Давида в доме их.

Но не волен человек в жизни своей, и повеления царя и военачальников решают его судьбу. И когда прибыл в Вифлеем гонец от Ионафана с приказом явиться ему, Маттафии, в Гиву, то не мог он ослушаться. Молча выслушал приказ, и помрачнело его лицо, и сжалось его сердце. Не хотел он расставаться с Рахилью, не хотел покидать подрастающего сына своего. И сказал тогда вестник печали, видя его растерянность, что может он, Маттафия, взять с собой своих жен и сына, что найдется в Гиве дом для него, ибо ценят там его воинские заслуги. И решено было перебраться в Гиву. Омрачала лишь мысль о том, что снова придется встретиться с Давидом.

Ах, как плакала тогда Рахиль, как не хотела она покидать Вифлеем, совсем еще ребенок она была тогда, дочкой своей называла ее Зулуна. И сумела Рахиль пересилить себя. И закалила ее впоследствии жизнь, и чем труднее было, тем больше сил находилось у нее. Вот и теперь сумела вырваться из дворца, сумела обмануть отражу. Ноги у нее быстрые, достигла уже, наверное, самых дальних пастбищ, спаси ее Господь...

А тогда, в Гиве, Маттафия всячески оберегал ее, просил не покидать дом без него или без Зулуны, тогда она еще не умела постоять за себя. Главный город Саула был переполнен воинами, жили в шатрах, в общих домах, иногда прибывшие для пополнения войска ночевали прямо на улице. Для Маттафии нашел дом Ионафан, и хотя был этот дом меньше вифлеемского, но места всем хватало. И как ни избегал Маттафия Давида, но все же от встречи было не уйти, и был Давид столь рад, что вернулся Маттафия, что невозможно было устоять против его приглашения и пришлось пойти к нему. Почти не изменился Давид, голубые глаза его, как и прежде, сияли искренней добротой. И все же тень печали таилась в них, и хотя Давид старался скрыть свою тоску, казаться веселым и удачливым, но понял Маттафия, что не сладко живется тому, кому все завидуют в Гиве. И смирил себя Маттафия, и не стал высказывать Давиду все, что копилось на душе, и не стал упрекать ни в чем.

Были обширны и богато обставлены покои Давида, Саул и тот жил много скромнее, и пока сидел Маттафия у Давида, беспрестанно подносили слуги всевозможные яства и вина. Но нисколько не кичился Давид своими богатствами и своим положением и старался все время угодить ему, Маттафии. И заметив, что восседает Маттафия за трапезой нахмуренным, что нету улыбки на лице его, сказал Давид:

- Тебе непривычен уклад мой? Но все это я добыл сам, добыл в бою. Если бы ты не ушел в Вифлеем, мы бы вместе сражались. И я рад, что теперь ты будешь со мной, и только тебе я могу доверить своих воинов! Мы построим тебе отменный дом, хватит там всем места. Я слышал, двух жен ты привел в Гиву? А я вот пока и одной не решусь обзавестись. Все, что здесь, в этих покоях, ждет Мелхолу, она без ума от меня, но это дочь царя, и только он должен все решить. И я не ведаю, когда он исполнит свое слово. Полгода уже прошло, и я устал ждать. Старшую свою дочь, чтобы оберечь от меня, он отдал в жены ничтожному Адриэлу. Говорят, что и для Мелхолы он ищет жениха. И я не могу идти наперекор царю, да будет воля его во всем!

Это он так говорил, но знал Маттафия, что не таков Давид, чтобы покорно ждать решения царя, и если Давид что-то сильно возжелал, то ничто его не остановит. И сказал тогда ему Маттафия: “Будет у тебя жена, всему свое время, не Мелхола, так другая, не хуже ее. Но лучше совсем не иметь жен, чем иметь такую, что расставляет колени и открывает лоно свое каждому домогающемуся ее”.

И вроде бы смутили тогда эти слова Давида, потому что отпрянул он и закрыл лицо руками, но оказалось, не потому он подавлен, что стыдно ему за содеянное, о другом он страдал, жаждал он Мелхолу и причитал: “Ты не поймешь меня, не надо мне никого, кроме нее. Ни на одну царицу мира я ее не променяю. Скажет, умри - и паду я на меч свой. Да и она не хочет жить без меня. Ты видел ее глаза - все звезды небес скопили там свой свет, а ее волнистые мягкие волосы - как стадо коз они, сходящих с гор Галаадских!”.

В тот день пришел к Давиду Ионафан. Это был человек, от которого светлели души и который умел для каждого найти доброе слово. Был Ионафан облачен в пурпурные одежды, и на груди его висел амулет из драгоценного камня, переливающийся ярким зеленым цветом. Сказал Ионафан, что говорил он с отцом и что склонил отца к тому, чтобы отдал он Мелхолу за Давида, что желает только счастья сестре своей и не будет ей большего счастья, чем соединение с возлюбленным.

И оживился Давид, и глаза его заблестели, не знал он еще, какого выкупа потребует Саул, и благодарил Ионафана за добрую весть. Наполнили они свои чаши и выпили за дружбу, а потом взял Давид арфу и пел им песни, славящие Господа, соединяющего влюбленных и дарующего высшее счастье на земле - счастье любви.

- Приду к тебе, возлюбленная моя, изопью мед и молоко под языком твоим и нету слаще поцелуя губ твоих, словно зрелый гранат раскрыты они, - пел Давид, и голос его был чист, как журчание ручья, сбегающего с гор, и западала эта песня в самое сердце. - Господи! Ты нам прибежище из рода в род, ты даруешь нам радость зачатия, и перед очами твоими, о Господи, тысячи лет, словно один день, и мгновения любви ты превращаешь в вечность. Ты уносишь дни наши на волнах своих, и мы, как трава и цветы, утром вырастаем, цветем, зеленеем, но вот пришел вечер наш - и мы подсекаемся и засыхаем. Но в потомстве продолжение наше, и в сыновьях оживаем мы, они, плоды любви нашей, несут имя наше. Научи нас, Господи, так исчислять наши дни, чтобы продлились они, чтобы успели мы обрести мудрость в сердце своем. Рано насыти милостью твоей, и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши...

Умел Давид зачаровывать песней. Маттафия слушал эти возвышенные слова, рожденные устами Давида, и сердце его оттаивало. Не было зла в нем и готов он был все простить сладкоголосому псалмопевцу. Не хотелось ему верить, что Давид осквернил его ложе. Не мог, думал тогда Маттафия, человек, которому Господь вкладывает в уста столь проникновенные слова, соблазнить жену ближнего своего. Не понимал он тогда, что всем может пожертвовать Давид ради обладания женщиной, желанной для него.

И закончив песню, выслушав восторженные похвалы Ионафана, сказал тогда Давид:

- Осчастливил меня сегодня Господь, ибо возлежу я меж самых близких мне людей и рад, что вы нашли друг друга и схожи вы не только душой, но и обличьем сотворил вас Господь похожими друг на друга, будто один отец породил вас на свет...

И стал Маттафия бурно отнекиваться, уверяя, что не схож он с Ионафаном, что подобен ангельскому лик Ионафана, и никто не может сравниться с ним, и куда ему, простому воину, до них, каждый должен знать свое место...

Ушел в тот день Маттафия поздно от Давида, ушел с тяжелой ношей за плечами, одарил Давид двумя тюками переливчатого шелка и ожерельями из аметистового камня для Зулуны и Рахили, дал Давид еще два кувшина гранатового вина, а к поясу прикрепил меч, сделанный из невиданного доселе закаленного железа, которое блестело словно река, озаренная солнцем. И решил в тот вечер он, Маттафия, что никогда, не будет таить зла на Давида, ибо дружба сильнее женской любви, и не подточить женщине даже изменой эту дружбу. И если возлюбил Давид 3улуну, то была в том часть любви к нему, Маттафии. И надо уметь прощать друга. И в тот вечер, казалось, сумел он, Маттафия, откинуть мучившие его наплывы ревности. Запомнил ли Давид тот вечер? У властителей всегда много забот, клятвы, данные ими, недолговечны. Вокруг них полно советчиков. Они могли наговорить столько лжи, что очиститься от нее возможно только, если снова сесть рядом с Давидом и все поведать ему. Но захочет ли этого всемогущий царь? Кто сейчас для него он, Маттафия - незримая мошка, мечущаяся у огня...

Это тогда, в Гиве, Давиду нужна была его дружба, Давид хотел загладить свою вину. Подарки смягчают сердце. Обрадовались тогда в доме Маттафии и 3улуна, и Рахиль подношениям Давида. И пили вино за счастье и новую жизнь. И впервые после свадьбы с Рахилью, возлежал Маттафия ночью на ложе Зулуны. И радовалась больше всех тому Рахиль, вошедшая к ним с кувшином, наполненным соком из пальмового корня, укрепляющего мужскую плоть, и возлегла Рахиль рядом и нежно ласкала грудь Зулуны. А утром сказал Маттафия Зулуне: “Не смог я оторвать тебя от сердца своего. И напрасно я слушал людские наветы, и напрасно ты приняла на себя грех и согласилась с неправотой людской, ибо чиста ты, как горлица, как лепесток розы в росе!”.

Он давал ей возможность забыть все, истереть из памяти случайный грех свой, и могла она согласиться с ним - и все бы ушло, растворилось, растаяло, но не поняла его Зулуна и сказала она тогда: “Счастлива я сегодня, Маттафия, возлюбленный мой, ибо Господь простил прегрешение мое!”. И заныло опять тогда сердце у Маттафии, и гневом налились глаза его, и возвратилась тоска в его душу.

Перестал он стремиться к дому своему, а целые дни и даже ночи проводил среди своих воинов. Вышла в то время его сотня из подчинения Давида, и были они приставлены к дому Саула, нести стражу и оберегать царя. Тысяченачальником царской стражи был некто Шамгар из колена Манассии, был он ворчлив и строг, и угодить ему было почти невозможно. Но Маттафию он сразу заприметил и был доволен его службой, хотя никаких похвал не высказывал, не в манере Шамгара было кого-то хвалить.

Заметив, что Маттафия может хорошо работать и топором, и зубилом, и строгает ловко, поручил он Маттафии изготовлять копья. И раздобыл тогда Маттафия прочное кедровое дерево для древка копий, и нашел умельца, бежавшего из филистимлянского плена и владевшего кузнечным ремеслом, чтобы не закупать наконечники, а самим ковать их. Сам Маттафия не стоял на страже у царского дома, но воины из его сотни постоянно ходили туда. И говорили, что Саул не любит охранников, что возмутился, когда Авенир попытался увеличить их число, сказав Авениру, что сам может постоять за себя.

Маттафия старался не попадаться на глаза Саулу, но уже поведал Шамгар царю о рвении сотника, а с Авениром говорил о сходстве царя и этого сотника. Был Авенир, по словам Шамгара, доволен и воздал хвалу уму и сметке Шамгара. Сказал Авенир, что давно искал человека, схожего обличьем с царем, ибо слышал, что у всех царей Востока есть такие люди - двойники, и что может этот двойник заменить царя в битве или, если царь занемог, выйти перед народом, чтобы успокоить людей, чтобы видели все, что царь пребывает в здравии и не одолели его темные силы.

Тогда он, Маттафия, не придал особого значения смыслу этих слов, главное, чего он остерегался - чтобы не открылась тайна его происхождения, и сказал он Шамгару, что глаза подводят начальника, что у царя совершенно другое лицо, а высокий рост у них обоих потому, что они, наверное, ведут свой род от исполинов, живших на земле прежде, еще во времена Ноя. “Конечно, - согласился тогда Шамгар, - в тебе нет той силы, что у Саула и нету царской осанки!”. Так говорил Шамгар, но другие военачальники, часто сетовали на то, что Саул не похож на царя, что царь не должен быть таким простым, что это пагубная простота...

Спорить со своими начальниками, только время терять. Знал Маттафия, что многие из них недолюбливают царя, что все царедворцы, все льстецы, днюющие и ночующие в царских покоях, с превеликим удовольствием погубили бы своего царя. Он мешал им жить. Сам не строил себе роскошных дворцов и им не давал. Да, казалось, и не нужна Саулу крыша, ибо чаще, чем в своих покоях, сидел он у городских ворот под тамарисковым деревом. Саул был постоянно мрачен. И часто с ним случались припадки, и тогда стражники заслоняли царя от народа и ждали, когда темные силы покинут его душу. Но как бы не заслоняли, а об этих припадках знали все в Гиве и втайне смеялись над царем.

Из всех, кто окружал тогда царя Саула, наверное, один он, Маттафия, сочувствовал ему и пытался понять его, постигнуть, что разрушает его душу. Источник зла видел Маттафия в Самуиле. Переживал тогда царь разрыв с пророком, мучительно переживал. Ведь пророк помазал его на царство. Он был всем обязан пророку. И в то же время этот пророк в Раме проповедовал, что Господь отвернулся от Саула. Любого другого за такие слова можно было умертвить, но не Самуила. Народ верил, что пророк - единственный, кто может услышать слово Божье, и еще помнили в народе заслуги пророка и то, как сам он вставал во главе войска и разил мечом врага лучше и умелее, чем самые опытные воины.

Но получалось так, что на земле Израиля было два властелина: пророк и царь. И раздражение Самуила тоже имело истоки - ведь Саул сам нередко надевал льняной эфод священника и возносил жертвы всесожжения. Самуил увез Ковчег Завета к себе. Гива без Ковчега не была истинным главным городом. Самуил и Саул постоянно следили друг за другом. Никто из них не хотел уступать. В то время Саулу было лет сорок, но так он был изнеможен, так было испещрено морщинами его лицо, и печать страдания так кривила уста, что только сейчас, в свои шестьдесят лет, он, Маттафия, сравнялся схожестью лика с Саулом тех лет. Поэтому все, кто видел Саула, сейчас признают в Маттафии царя. Они забывают, что Саул должен был еще и состариться, и старость эта оставила бы свои следы. И хотя в городе-убежище правит бывший маг и всевидящий волшебник Каверун, но и тот не догадался, что принял за Саула совсем другого человека.

В Каверуне все видят могущественного правителя, он может казнить и миловать, перед ним падают ниц, он живет в роскоши, и, наверное, собирает подати не так, как это делал Саул. Ведь первый царь Израиля вовсе не требовал десятину со всех подряд, его можно было разжалобить, легко уклониться от сдачи сребреников в казну. И сеяли недовольство именно те, кто обманывал Саула, смеялись над ним и говорили, что Господь лишил царя разума. Вот если бы он предал казни хотя бы одного из этих насмешников, стали бы они ниже травы и сомкнули уста свои. Саул тоже казнил, но не тех, кого следовало. Как мог царь предать смерти своих священников? Какое затмение нашло на него? И это только за то, что они приютили Давида! Опасался соперника? Вряд ли. Саул не щадил себя, даже зная о гибели из предсказаний аэндорской волшебницы, он отказался от того, чтобы двойник заменил его в битве у горы Гелвуй. Прикажи он тогда ему, Маттафии, и принял бы смерть за царя без всяких колебаний.

Первый царь, отец, так рано погибший! Божий помазанник, ставший неугодным Господу, по словам Самуила. Волю ли Бога провозглашал пророк? Во всем винил Саула. И сегодня ненавистен здесь, в городе-убежище, давно погибший царь, и уверен каждый, что именно Саул нес гибель народам Ханаана. А Саул сам не желал никого обидеть, но не мог пойти наперекор своему окружению, желавшему видеть в нем жестокого царя, жаждущим от его имени грабить народ. И стремились приближенные возбудить повсюду недовольство царем. Это была неблагодарность рабов. Одно желание было у них - принизить царя и возвеличить себя. Пели сами себе хвалу. Сам себя не похвалишь, весь день ходишь как верблюдом оплеванный, себя они хвалить умели. Хотели, чтобы и другие воздавали им хвалу. Но люди славили только Давида, видели в нем спасение Израиля. Приятно ли было слышать Саулу такие песни: “Давид добывает победу, меч его не возвращается в ножны без добычи, он поражает десятки тысяч там, где Саул лишь тысячу...”.

И Саул посылал Давида в набеги, думал, где-нибудь да споткнется. Но все новые победы только увеличивали славу Давида. Пришлось сделать Давида тысяченачальником, предстояло отдать ему любимую дочь. Маттафия слышал, как Саул жаловался Авениру:

- Сделал я все для отрока, воинов подчинил ему... Ужели должен царством расплачиваться? Станет мужем Мелхолы, потом объявит Самуил по его указке, что царь не способен судить в земле Израиля, потом погубит сыновей моих. Что сделать, чтобы он отступился от Мелхолы?

И ответил на эти слова Авенир кратко:

- Надо запросить выкуп, достойный царской дочери!

Он, Маттафия, всегда стремился оправдать деяния Саула, может быть, здесь сказывалось то, что всегда помнил - не только царь перед ним, но и отец. Но когда услышал, что за выкуп требует Саул - ужаснулся. По чьей подсказке запросил кровавый выкуп Саул, Маттафия не знал. У Давида хватало тайных недругов. Были в Гизе люди, жаждущие погубить того, чье возвышение день ото дня становилось заметнее. Авенир понимал, что Давид может стать главным военачальником, Ноар хотел повелевать всеми, жена Саула Ахиноама ревновала царя к Давиду. Саула окружали льстецы и мздоимцы, для которых приход к власти Давида означал бы, в лучшем случае, изгнание из Гивы. Маттафия чувствовал в те дни, как мрачные тучи сгущаются над головой Давида.

В один из вечеров, когда дневной жар солнца сменила прохлада, и благостный дождь оросил землю, он, Маттафия, подставив свое тело косым струям и не ища укрытия, возвращался домой. Внезапно Давид возник на его пути, они чуть не столкнулись. Дождь не радовал Давида, даже в полумраке было заметно, как сумрачно его лицо. Они укрылись под листвой пальмы, и Давид поведал о том выкупе, который запросил Саул за дочь свою Мелхолу. “Знай, - сказал Саул Давиду, - будет твоей Мелхола, и не надо никакого выкупа от тебя, Давид, кроме ста краеобрезаний филистимлянских! Будет это и выкуп достойный, и отмщение врагам Израиля!”. И поведал Давид, что Авенир, бывший при том, восславил мудрость Саула и сказал: “Все воспевают храбрость жениха, пусть докажет свою верность царю!”. И потом, когда они покинули царские покои, сказал Авенир, что не даст ни одного воина, что выкуп - дело жениха, и рисковать людьми для добычи чужого возвышения он не станет.

Впервые тогда Маттафия видел Давида таким растерянным, может быть виною тому был еще и дождь, превративший кудри Давида в налипшие на лоб пряди, заставляющий его кутаться в промокшую насквозь накидку. Маттафия понимал, насколько коварно задумано все. И если Давид исполнит царскую волю, то вызовет гнев всех филистимлян, и не миновать ему погибели. Он, Маттафия, стал тогда говорить, что одному невозможно добыть сто краеобрезаний, убеждал отказаться от Мелхолы.

- Если я откажусь, - сказал тогда Давид, - она будет меня презирать. Это Господь испытует меня, испытует нашу любовь!

Маттафия твердо решил пойти вместе с Давидом. Давид не хотел об этом и слышать, он не простившись, выбежал из-под укрытия и исчез, растворился в безудержном ливне, полосы которого буквально пытались смыть город с лика земли.

А на следующее утро Маттафия получил от Шамгара повеление готовиться в путь. И дано было необычное задание. Саул отправлялся с отрядом стражников в Хеврон и непременно хотел, чтобы сотня Маттафии была с ним. И столь поспешно тогда покинули Гиву, что Маттафия даже не успел проститься с Давидом, не успел объяснить ему, почему не смог пойти с ним...

За два дня прошли они путь от Иудейских гор до Хеврона, никто не был оповещен об их походе, никто их не встречал. Молча подошли они к пещере, расположенной на окраине города, святой для всех пещере. В далеком прошлом их праотец Авраам, пришедший по велению Господа в Ханаанскую землю, раскинул свои шатры под Хевроном, он купил здесь эту пещеру за четыре сикля серебра, и она стала потом его усыпальницей, здесь похоронены - Исаак, Иаков, Сарра и Лея. Саул, дав повеление ждать его, спустился по каменным ступеням, ведущим в пещеру. О чем он молил тени патриархов, что хотел им поведать - известно только Господу. Был Саул в те дни хмур и молчалив. Донесли ему лазутчики, что в Хевроне зреет заговор против него, к тому же, десятины от доходов давно перестали поступать отсюда в царский дом.

Наместник Саула в Хевроне Нааман выстроил себе просторный дом, почти дворец, и все подати стекались к нему. Узнав о прибытии Саула, он приготовил пиршество в своем доме, но Маттафии не дано было восседать на этом пиру, ибо сообщили верные Саулу люди, что пока он будет пировать, заговорщики соберутся в сторожевой башне, где будут ждать подхода отряда наемников из моавитской земли. С помощью этих наемников они надеялись захватить дом Наамана и расправиться с Саулом. Беспокойство ощущалось в каждом движении, в каждом слове коварного Наамана. Постоянно к нему подходили посланники оттуда, из сторожевой башни, о чем-то шептались, он давал им новые повеления, и они исчезали. Все стражники Саула были приглашены за пиршественный стол, и тогда впервые Саул пристально и долго стал рассматривать его, Маттафию, и потом подозвал к себе. Впервые рука царя легла на плечи Маттафии, они отошли от стола и, скрытые от остальных колонной, говорили недолго и тихо. “Сын мой, - сказал Саул, и Маттафия невольно вздрогнул, хотя и понимал, что это было отнюдь не признание в отцовстве, так называл иногда Саул молодых воинов. Но к нему, Маттафии, обратился так впервые. - Сын мой, - повторил Саул, - ты хочешь защитить своего царя?”. Маттафия кивнул. И Саул объяснил ему свой замысел: “Заговорщики уверены, что весь отряд здесь, на пиршестве у Наамана, ты схож со мной обликом, ты никогда не робел в битвах, возьми своих воинов и захвати тех, кто замышляет свершить злое дело, это надо успеть до подхода наемников. Поступай так, словно ты - это я...”.

Маттафия выполнил тогда поручение царя, это было не так уж сложно. И он увидел, как ничтожны те, кто привыкли поражать только из-за угла, он увидел, как меняются лица у тех, кто страшится царского гнева. Он на краткое мгновение стал царем. Произошло все это так: он и еще два воина из его отряда быстро и незамеченные прошли к сторожевой башне, горе-заговорщики не догадались даже поставить стражу у входа в башню, так уверены они были, что все воины Саула уже вкусили пьянящего вина и продолжают трапезу.

Маттафия повелел воинам, поднявшимся с ним по узкой лестнице, затаиться, сам же потихоньку отворил двери, из-за которых слышались голоса. Было там всего человек шесть, и среди них два брата Наамана и священнослужитель Хеврона престарелый Ахея. Маттафия стоял и слушал их злобные речи. Они не замечали его. Они были уверены, что царь попал в капкан, они даже договаривались, как бросят его тело в горах и завалят камнями, изобразив все так, будто Саул и его отряд погибли под горной лавиной, они не хотели расставаться со своими неправедно нажитыми богатствами. Золотые и серебряные слитки не раз губили людей, тому Маттафия неоднократно был свидетелем, расхитители казны всегда были коварны и трусливы. И когда он обнажил меч и издал боевой клич, заговорщики, увидев в нем царя, застыли от ужаса. И первым очнулся священник Ахея, он пополз к нему, Маттафии, он лобызал сандалии, они все попадали ниц и все наперебой объясняли, что выполняли повеление Наамана, что им просто некуда было деться, отступись они и Нааман не помиловал бы никого.

Казалось, у всех у них помутилась от страха голова, но в еще в больший ужас пришли они, когда Маттафия доставил их на пиршество, и их взору предстал подлинный Саул, восседавший во главе стола, и они сразу поняли, что никакие уверения в преданности царю уже не спасут их жизнь. Головы всех шестерых скатились тут же, в доме Наамана, которого казнили позже в Гиве. В тот день, в Хевроне, Маттафия понял, что царь, желающий сохранить свою власть, должен быть жестоким. Он понял, что слова - царь и смерть - очень близки друг другу.

Саул не был жестоким. Давид, если бы открыл такой заговор, как в Хевроне, не оставил бы в живых никого из рода Наамана и, возможно, разрушил бы и сжег город. Саул не был столь беспощаден, однако и он, как всякий царь, нес смерть. И еще он, Маттафия, почувствовал, когда заговорщики упали ниц перед ним, как заманчива и прельстительна власть, и ему захотелось тоже повелевать людьми. Он был еще слишком молод тогда и многого не понимал...

Жизнь при царском доме в Гиве была сложна и утомительна. Если теперь будет возобновлен суд здесь, в крепости-убежище, и на этом суде рассказать всю правду без утайки - это будет лучшим подарком для Каверуна. И можно навлечь гнев на еврейскую общину города. Об оправдании Саула тогда и речи не может быть. Они, его тюремщики, ждут этой правды. Они ждут скорого разоблачения Давида. Томительны дни ожидания, когда ничего не происходит, когда погружен только в свои мысли и совершенно не знаешь, какую сеть плетут для тебя, и какие силки расставляют для Давида. И ясно одно, понимал Маттафия, что запросят с него дорогую дену за жизнь, и, сохранив себя, не уйдет он тогда от гнева того, кого согласился обличать...

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002