Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XX

Как слова Саула расходятся с его деяниями, они поняли очень скоро. Ненадолго отступившие в Гиву, войска его вновь появились в пустыне. И на этот раз столько воинов привел Саул, словно не горстку людей предстояло победить, а готовилась битва против всех народов, обитающих на земле Ханаана. Со всех сторон окружили пустыню Маон войска Саула. Надо было прорываться из сужающегося кольца и искать новое убежище. Все устали, подолгу не мылись, сберегая скудные запасы воды, на теле появились язвы и короста, одежда истрепалась до лохмотьев, и только священник Авиафар сохранял чистым и целым свой белый эфод. Давид собрал к себе в шатер военачальников держать совет. И говорили все в один голос, что не хватит у них сил для битвы. И никто не мог предложить, куда отступить, ибо не было уже места в пределах земли Израиля, где бы не расставил свои засады Саул. И неожиданное для всех решение принял Давид - найти убежище у извечных врагов Израиля филистимлян.

- Рано или поздно, - сказал Давид, - настигнет нас войско Саула, и мы попадем в его руки, и нет для нас иного выхода, как уйти в филистимлянские земли. Тогда отстанет от нас Саул и не будет более преследовать нас, и спасемся мы от руки его.

Почти никто с ним не согласился в душе своей, но роптать открыто поначалу никто не решался. Насупился храбрый военачальник Иоав, обхватил руками голову его брат Авесса, и первым не выдержал беспокойный Асаил:

- Ужели филистимляне примут нас, ужели забыли, как поражал их господин наш?

И после затянувшегося молчания поддержал его Авесса:

- Дважды предавал Господь в руки твои, господин наш и повелитель, жестокосердного Саула. Мог я пригвоздить его к земле ударом копья и не повторил бы удара! Но ты, господин мой, остановил меня. И клялся Саул в верности, и не сдержал своей клятвы. Пошли меня в стан его и свершу я возмездие! И не надо будет искать милости у филистимлян, и будет все царство Израиля под твоей дланью! И тогда...

- Постой, не спеши, Авесса, - прервал его Давид, - кто, подняв руку на помазанника Господня, останется ненаказанным? Ужели возомнил ты, Авесса, себя судьей Господним? Ужели ты думаешь, что прежде чем решиться искать убежища у филистимлян, не вопрошал я Господа нашего через священные камни урим и туммим? И знай - ответил мне Господь: встань и иди к филистимлянам!

И не нашли слов, и не решились собравшиеся сподвижники Давида далее возражать ему, ибо если сам Всевышний повелел, то им ли, рабам Господним, перечить и решать самим судьбу свою...

И в тот день твердо решил он, Маттафия, что это не для него. И впервые усомнился в воле Господней. Не мог он и представить, что простят филистимляне Давида, что забыли, как поражал их в битвах Давид, как добывал краеобрезания по велению Саула. Да и у него, Маттафии, на счету не один филистимлянин. Наверное, так думали и другие воины, ибо многие хотели покинуть Давида. И словно проникнув в их мысли, оказал тогда Давид:

- Никого не неволю я, пусть каждый изберет свои стези, и не будет моего гнева на тех, кто отступится от меня. До утра решайте, а с восходом солнца пусть приблизятся к моему шатру те, кто пойдет со мной...

Всю ночь не спал Маттафия, лежал, вглядываясь в темноту, туда, где в пологе шатра был небольшой просвет. Напротив стоял шатер Давида. Оттуда слышалось печальное пение. Тянуло встать и пойти туда, открыться во всем и распрощаться, а может быть, и закончить свои земные дни от меча Давида. Смерти ни теперь, ожидая казни во дворце Каверуна, ни тогда в безводной пустыне он, Маттафия, не страшился. С филистимлянами же не хотел иметь ничего общего и твердо решил, что пришла пора вернуться в Гиву. Обнять жен и сыновей, омыть тело горячей водой, лечь на чистое ложе, ощутить на своем лице сладкие и мягкие, как лепестки роз, губы Рахили, услышать добрые слова Зулуны, выучить распознавать написание слов Амасию, пойти вместе с Фалтием на просторные пастбища, где можно бросать копье - не во врага, а для того, чтобы научиться точному броску, посражаться с сыном на мечах, показав ему тайные приемы, чтобы смог постоять за себя в этой жизни. Сыновей всему надо научить. Тогда это понимал и сейчас, достигнув города убежища и волею судьбы не увидев их, страдал от того, что так мало успел им дать в жизни...

Видит Господь, как тогда в пустыне он рвался к ним. Но утром, когда, казалось, уже все решил, увидел он, что собрались воины у шатра Давида. И Авесса крикнул: “Ты что спишь так долго? Все уже здесь, а тебя и гром небесный не разбудит!”. Что оставалось делать? При всех заявить: я ухожу. Повернуться и ощущать на спине взгляды тех, с кем столько перестрадал и столько прошел... Никуда ему было не деться.

Их было тогда шестьсот мужей, способных метать копья и натягивать тетиву лука, стариков и больных посадили в повозки, отроки сели на ослов, еще в одной крытой повозке разместились жены Давида. За два дня преодолели они земли, разделяющие наделы сынов Израиля от пределов земель филистимлянских. И пришли они тогда в ближайший город филистимлян Гефу, и как назло, оказалось, что правил в Гефе царь Анхус. Давид узнал об этом поздно, отступить было невозможно, уже подошли к городским воротам. И все сокрушался и сомневался Давид -примет ли его Анхус, которого обманул когда-то, притворившись сумасшедшим, не отвергнет ли сразу, не придется ли обнажить мечи и пролить кровь. Маттафию и многих воинов такой исход устраивал даже больше, и потянулись воины Давида к рукояткам мечей, и сняли с плеча свои луки...

Но раскрылись перед ними городские ворота - и сам Анхус, в расшитом золотой тесьмой плаще, вышел навстречу. И даже в свои объятия заключил Давида. И стояли Давид и Анхус у городских ворот, уткнувшись друг в друга - щека к щеке, и не верилось, что все это происходит наяву. А потому, окружавшие их воины - и филистимляне, и те, что пришли с Давидом - держали руки на рукоятках мечей, чтобы в случае надобности быстро выхватить из ножен свое оружие.

Но постепенно настороженность стала исчезать. И все заулыбались радушно, когда Анхус, выпустив Давида из объятий, сказал:

- Мы рады, что великий воин будет теперь нашим гостем! Ты думаешь, Давид, что обманул меня, помнишь, когда притворился безумным, я ведь узнал тебя сразу. И теперь, и тогда я не жажду и не жаждал выдать тебя Саулу. Отныне у нас общий враг, а ты, желанный моему сердцу гость!

- Если я приобрел благоволение в твоих глазах, - сказал Давид, -то пусть будет дано мне место в одном из твоих городов, чтобы смогли я и мои воины жить там.

- Ты гость мой, - ответил Анхус, - живи в главном городе моем, в Гефе, вместе со мной.

И повел царь филистимлян Анхус гостя своего Давида к дому своему, и вместе с Давидом пошли его военачальники, и он, Маттафия, был среди них. Простых воинов Давида пригласили к себе филистимлянские воины. И был полон город веселья. Только непонятно было - искреннее оно или показное.

Дом филистимлянского царя Анхуса, сложенный из каменных глыб, напоминал крепость. Он стоял на берегу мелководной реки и возвышался над всеми другими строениями Гефы. Повсюду у дома стояли воины с копьями, а во дворе было несколько боевых колесниц. Филистимляне настороженно разглядывали своих гостей, и не только любопытные взгляды ощущал на себе он, Маттафия, но порой и злоба таилась в глазах хозяев, и не покидала Маттафию тревога.

Сейчас, когда все уже позади и наступает предел жизни, он понимает, что это была его ошибка, невольная, но ошибка, объяснить которую никогда бы он не смог Саулу, если бы тот остался жив. Возможно, это такая же тяжелая ошибка, какую совершил он теперь, войдя в город-убежище. Сам захлопнул за собой капкан... Захотелось покоя, но забыл он, что не дано человеку покоя на этом свете, что для того и рожден, чтобы пройти все испытания, назначенные Господом Богом. И никогда не надо пытаться перехитрить свою судьбу и считать, что ты умнее других, ибо на каждого хитрого человека находится еще более хитрый сын человеческий. И думается, в хитрости своей Анхус не уступал Давиду. Искал пристанища Давид, хотел отсидеться, дать отдых людям. Анхус же видел в нем ту силу, которую сможет направить против Саула...

Подобны же помыслы Каверуна, он хочет использовать его, Маттафию, чтобы подорвать доверие к Давиду, использовать и потом выдать Давиду. И даже нажиться на этом. И еще показать всем жителям крепости, как страшен для них царь Израиля. И лучше встретить человеку медведицу, лишенную детей, чем попасть в сети хитроумному и коварному властителю. И обильна пища, задумавшего коварные козни, и мягко он стелет, да бывает отрыжка от переедания и жестко спать на его ложе. Человек же, не замечающий расставленных ему силков, подобен спящему среди моря на верху мачты...

Уподобился такому человеку и Давид, ищущий спасения в стане врагов. Роскошен был пир в покоях Анхуса, но кусок застревал в горле. И слушал Маттафия, как славил Анхус своего гостя Давида, как провозглашал здравицы, видел, как осушал Анхус одну за другой чаши с вином, как обнимал Давида, но все равно понимал Маттафия, что сидит среди врагов, и одно неосторожное слово может все изменить. И еще понимал, что если согласится Давид остаться в Гефе и будет все время рядом с Анхусом, то не избежать им столкновения.

И Давид, видимо, не хуже Маттафии понимал, что нужен ему на земле филистимлян свой город, нужна самостоятельность в деяниях своих. И выбрав тот миг, когда Анхус уверял, что не только желанный гость в его покоях Давид, но и человек, дружбу которого лестно обрести, сказал ему Давид:

- И для меня лестно быть другом могучего царя, и друзьям всегда приятно принимать друг друга в домах своих, но хороший гость не должен долго задерживаться в доме хозяина, а посему неуместно мне жить все время в гостях, пусть дом мой будет отдален от дома царя. Для чего же мне стеснять тебя и жить в царском городе вместе о тобой?

И не смог Анхус, вкусивший много вина, отказать тому, кому клялся в вечной дружбе. И было решено тогда, что отдаст он во владение Давида свой город Секелаг. Может быть, и не очень желал Анхус делать такой дар вчерашнему врагу, но не хотел он и спугнуть Давида, ибо был уже у филистимлянских царей замысел - о нем еще не знали тогда ни Давид, ни Маттафия, ни другие Давидовы военачальники - по которому филистимляне должны были в ближайшее время объединиться и нанести сокрушительный удар по войску Саула. И филистимлянские цари рассчитывали вовлечь Давида в эту предстоящую войну и использовать его на своей стороне. И когда за пиршественным столом Давид провозглашал здравицы Анхусу, был сделан первый шаг к тому, что случилось на склонах горы Гелвуй, где пали Саул и его сыновья. И есть в том вина и его, Маттафии...

А тогда, в Гефе, все были довольны, что дарован им город Секелаг и не придется обитать при царском доме Анхуса, и думали, что удалось провести филистимлянского царя. И не задержались они в Гефе, а на следующий день после пиршества навьючили своих ослов и верблюдов, подаренных Анхусом, и двинулись в Секелаг.

Жители Секелага радушно встретили их и отделили им место для установки шатров и даже для постройки домов и загонов для скота, и дали место на своих пастбищах, и продали им овец и коз. Чем-то был похож Секелаг на каверунский город-убежище. Был он расположен на границе с землей Иудиной, а потому здесь жили не только филистимляне, но и сыны Израиля, нашли здесь приют и амаликитяне, и эдомитяне, изгнанные Саулом из своих земель. И там, в Секелаге, Маттафия впервые убедился, что могут жить вместе люди разных племен и могут они всегда найти общий язык, и никто не хочет воевать друг с другом. Разноязычный говор слышался в городе повсюду, и было много жертвенников, где каждый мог принести жертву своему Богу. И перемешались здесь боги, и стояли на высотах рядом - и медные тельцы, и свирепые деревянные Ваалы, и богиня плодородия Астарта с серпом луны на голове. Служение Астарте сопровождалось буйными плясками и сладострастными оргиями, и многие из воинов Давида, истосковавшиеся по женской ласке, прельщались веселыми и доступным женщинами Секелага. Астарта была покровительницей соития, и в праздник полнолуния разрешалось предаваться любви у подножия ее статуи. Маттафия не осуждал воинов, его и самого тянуло хотя бы посмотреть на общее веселье, но сдерживал он себя и томительными ночами думал не о блудницах, а о прекрасной Рахили и рассудительной Зулуне. И просил он мысленно прощения у них за то, что оставил одних на столь долгий срок, и мучил себя упреками и порицал за свою нерешительность. И никого из своих воинов не останавливал, когда те шли к блудницам.

Авиафар же был в гневе и осуждал постоянно тех, кто прельстился вседозволенным весельем и блудом. И злило Авиафара, что военачальники да и сам Давид молчат и не остерегают от греха своих людей. И говорил Авиафар:

- Покарает Господь тех, кто уклонился от пути своего, кто поклоняется идолам, предается блуду. Наведет Господь страх и трепет на них. Но и нас не минует кара Всевышнего, ибо смотрели мы и молчали!

Давид сказал ему тогда, что не видел на лике земном безгрешных людей, и что будет молить Господа Бога простить неразумных воинов. Но не успокаивался Авиафар, и тогда Давид собрал всех своих людей и сказал:

- Просил я Господа нашего Всемогущего простить грехи воинов, ибо неразумны и горячи их молодые сердца. Велико терпение Господа, и не будем испытывать его. И клянусь именем его, что будет изгнан тот, кто поклоняется идолам и прельстился недостойным блудом. И обрушатся на тех кары Господа, кто не внемлет моим словам!

И каялись в содеянном воины, и молили они все вместе в тот день Господа, чтобы не отступился от них. Но были среди воинов и те, кто осуждал Давида, и хотя не осмеливались говорить о том в лицо ему, но сходясь в своих шатрах, выражали свое недовольство. Был среди воинов молодой вениамитянин Ахиам, сын Сераха, человек бесстрашный, не раз видел Маттафия, как ловок и смекалист в бою этот отрок, но был Ахиам вспыльчив, кипела в его жилах горячая кровь, и стал он подбивать других к неповиновению, и открыто осуждал Давида. Говорил он:

- Доколе терпеть нам Давида? Две жены и пять наложниц ублажают его плоть, и привел он нас в Секелаг филистимлянский, чтобы сберечь своих жен. И не постыдно ли нам прятаться за спины филистимлян - извечных врагов Израиля, почему мы доверились им, ужели не знаем, что никогда волку не стать ягненком. Покинем же Секелаг и пойдем в земли свои!

И как не остерегал Ахиама военачальник Иоав, как не просил умерить свой пыл, не внял его предостережениям Ахиам, собрал он всех недовольных и предстали они перед Давидом, решив высказать ему все накипевшее на душе. И Давид не разгневался, выслушав их, а даже восхвалил Ахиама:

- Блажен ты, Ахиам, ибо не прячешь зла в сердце своем и открыто идешь к господину своему. Потерпи, и утешится плоть твоя, и копье твое, и стрелы твоего лука поразят наших врагов. И возвратишься ты с добычей в дом свой! И если гневаешься, что взял я наложниц в дом, то взойди к ним на ложе, когда пожелаешь...

И замялся Ахиам, и стал говорить, что понимает он все, и готов терпеть, и что даже в мыслях никогда не покушался на ложе царя.

Давид умел найти подход к людям, умел прощать их грехи. Маттафия смотрел тогда на Ахиама и видел, как исчезает гнев на его лице, как преданно он смотрит на Давида. Саул в подобном случае дал бы волю своему гневу. Саул считал себя безгрешным и требовал от людей полного подчинения. Саул не видел своих грехов. Об этом как-то завел разговор Давид со своим священником Авиафаром. И Авиафар, ненавидящий убийцу своего отца, сказал, что ничем не смыть Саулу крови невинных, не смыть крови священников из Номвы, что Саул не ведает, что творит, и Господь отступил от него, и грех разъел душу Саула. И Давид сказал:

- Не только вина Саула в убиении священников, кровь их на мне тоже. Я не должен был идти в Номву и искать там защиты. Я ведь обманул отца твоего Ахимелеха, и ты прости, Авиафар, мой страшный грех. Об этом и Господа ежечасно прошу.

И при этих словах - Маттафия тому свидетель - встал Давид на колени перед Авиафаром, и тот смутился и тоже опустился на колени, и так они стояли долго, и вместе молили Господа простить грехи.

Таков был Давид - и непонятно было, когда он искренен, а когда просто подстраивается под состояние души другого и хочет казаться таким, как этот другой его видит. И все же - Давид умел каяться, и не было дня, чтобы он не воспевал Господа, и наверное за то Господь оберегал его.

Маттафия понимал тогда в Секелаге, что развращает людей безделье и сытая жизнь, не должен воин долго держать свой меч в ножнах, ибо прикипает железо ржой своей к ножнам и зеленеет медь. Он об этом говорил с Давидом. Он настоял, чтобы людей разбили на сотни и начали обучать воинским навыкам. И одно тяготило тогда Маттафию - для чего он обучает своих людей -чтобы разить врага или стать на сторону тех, кто многие годы измывался над сынами Израиля, и убивать своих братьев. И сомнения его обрели реальность, и новые испытания повисли над воинством Давида.

А началось это так. В один из дней прискакал на взмыленном коне в Секелаг гонец царя Анхуса и привез царское послание Давиду. Анхус в том послании упрекал в бездействии своего нового друга. Написал Анхус на глиняных плитках, что слабеют крылья орла, когда он безвылазно сидит в гнезде, и что все филистимлянские цари клянут его, Анхуса, напрасно пригревшего Давида. И рассыпаясь в любезностях и клятвах в вечной дружбе, просил Анхус подтвердить эту дружбу делом и писал далее, что неподалеку от Секелага, у города Хеврон, пасут израильтяне стада овец Саула, и восхваляют они своего царя и предают поношению Давида. И будет лучшим подтверждением дружбы и преданности Давида филистимлянским царям, если совершит он набеги на нечестивых слуг Саула.

Давид ответил тогда филистимлянскому царю Анхусу, что не окрепли еще люди после скитаний среди пустынь, и что надо отковать новые мечи, ибо те, что были, изношены и покрылись ржой. Но не удалась Давиду отделаться хитрыми отговорками. Анхус вскоре прислал новые мечи и ни слова не написал. А когда Давид спросил у филистимлян, доставивших оружие, что велено передать ему, то ответили - что не будет слов у царя Анхуса к другу своему Давиду, ибо обида съела слова, и не будет Анхус вступаться за Давида перед лицом других царей филистимлянских, коли страшится тот обагрить мечи своих воинов кровью рабов сауловых.

Давид был мрачен в те дни и не выходил из своего дома. Ночами молил он Господа отвести беду, и неизвестно, что ему ответил Господь. Давид тогда не допускал к себе даже главного своего военачальника Иоава, не говоря уже о нем, Маттафии, простом сотнике. И так продолжалось девять дней, а на десятый Давид вышел из своего дома и неожиданно приказал Иоаву готовить людей к походу. И когда Иоав спросил, куда направит Давид стопы своих людей, ничего не ответил ему Давид, а так взглянул на Иоава, что тот поспешно бросился исполнять повеление своего господина.

И в тот день прошел слух среди жителей Секелага, что Давид выступает походом в пределы Иудины, чтобы разорить стада Саула и выжечь его поля, и разрушить поселения сынов Израиля. Слухи эти камнем легли на душу Маттафии, и все воины были мрачны, словно тучи, но не перечили своим военачальникам, а молча готовились к походу и не смотрели в глаза друг другу. Тогда Маттафия решил, что если слухи подтвердятся, то встанет он на защиту пастухов, и никто уже не остановит его, и чтобы не говорил Давид, замкнет он, Маттафия, свой слух, ибо всему есть свои пределы на лике земном.

Они выступили из города на рассвете и весь день молча двигались по караванной дороге, ведущей к Хеврону. И каждый из них думал об одном - ужели придется поднять свой меч на мирных пастухов Саула и жечь их поселения. Легкой добычей могли стать эти поселения, ибо все, кто мог держать оружие, были взяты Саулом в его войско. Знал, конечно, тогда Анхус, что Саул готовится к решающей битве, и потому торопил Давида. Филистимлянский царь полагал, что узнав о разграблении пастбищ и своих поселений, Саул вынужден будет разделить свое войско и направить часть его для отражения набегов Давида.

Неспешно двигались воины Давида и часто останавливались они. И на второй день пути встретили плачущих странников. Головы их были посыпаны дорожной пылью и песком, одежды разорваны и вырезаны клочья волос на бородах. С криками и рыданиями поведали странники, что великое горе пало на землю Израиля, ибо умер в Раме самый праведный из пророков - мудрый Самуил. И услышав эту весть, воины сошли с ослов и своих коней и пали все на землю и плакали в голос по тому, кто слышал глас Божий и опекал свой народ. И более других был поражен горем Давид, его долго не могли поднять с земли, он бился головой о песок, он стонал, словно был весь изранен, и раны его жгли каленым железом.

Он, Маттафия, тоже разодрал свои одежды, тоже, как и все, посыпал голову землей, но слез не было в его глазах. Ибо предстала перед ним та злосчастная ночь, когда по велению Самуила напал Саул на стан амаликитян, когда горели шатры, и метались в огне женщины, и кричали невинные дети. Разумом своим он понимал сколь велик был пророк Самуил, давший по слову Божьему первого царя Израилю. Он знал, что Самуил свершил много деяний, укрепивших Израиль, что презирал пророк праздность и чревоугодие и был истинным пастырем своего народа, но заслоняли все благие дела - отчаянные крики в ночи и та безжалостность, с которой пророк сам разрубил царя Агага. И еще одно отталкивало от пророка - то противостояние царю, которое измучило Саула и отдало его душу на растерзание темным силам. Ужели все это повелел Господь? - расправиться с пленником, придать смерти всех амаликитян от мала до велика, отвергнуть царя Израиля, помазанного на царство по Божьему велению...

Таков был пророк. Но это был истинный пророк, которому дано было услышать небеса. И потому все вокруг плакали и стенали, и он, Маттафия, тоже был охвачен печалью - и становилось страшно, что нет теперь человека, который мог вступиться за свой народ перед самим Господом. И Маттафия так и не понял ни тогда, ни после - слышит ли повеления Божьи Давид? Разве мог Господь повелеть Давиду стать сподвижником филистимлян -жестоких врагов Израиля?

Было тяжело на душе тогда у Маттафии, не было сил идти дальше с Давидом. Понимал он, Маттафия, что знает Давид о поручении Саула. Знает, зачем послан сюда. Не возвратить прежней дружбы с Давидом. Она утрачена навсегда. Был бы тогда с ними Ионафан, он бы все мог объяснить, он смог бы остановить этот бессмысленный поход. Маттафии же сделать это было не под силу. Оставалось только смирить себя и положиться на волю Господню, и надеяться на то, что смирит Всемогущий Давида. А если не услышит Давид глас Господний, твердо решил тогда Маттафия, что не войдет в общий жребий с тем, кто отошел от народа своего. И никогда не поднимет меч он, Маттафия, против стариков и женщин в пределах земли Иудиной...

Ночью остановились у подножья холма, где нашли колодец и разложили костер, чтобы приготовить снедь. Но не хотелось есть никому и быстро разошлись они по наскоро поставленным шатрам, чтобы не смотреть в глаза друг другу и забыться сном, который сменяет дневные мучения и сомнения призрачными видениями. И не волен человек в своих снах, и лишь над праведным человеком реют небесные ангелы, а к омраченным душам в сны приходят демоны. Но не ангелы и не демоны пришли в сон Маттафии, а увидел он своих сыновей - Фалтия и Амасию, и боролись отроки друг с другом, а он никак не мог разнять их, а когда разъединил, то увидел, что лица их в крови, и проснулся в испуге. И понял, что зовут они его к себе, и страх за судьбы сыновей проник в него. Собственная вина мучила его - оставил он надолго сыновей, и опасался он, что гнев Саула дано им испытать, гнев и гонения за отца своего. И дал он тогда себе слово, что поспешит вернуться в свой дом.

Рано утром протрубили шофары, и когда Маттафия вышел из своего шатра, то увидел, что Давид сидит на своем осле и нет следа от вчерашних слез и страданий на его лице, и сжаты его губы и смотрит он вдаль с видом человека, который оставил позади все сомнения и избрал свой путь. И с нетерпением ждет сподвижников своих, чтобы направить по этому пути.

Двинулись они в прежнем направлении по дороге, ведущей к Хеврону, но когда сквозь утренний туман открылись им лесистые холмы и крыши домов, то неожиданно повернул Давид с дороги, тянущейся к городу, и стали все поворачивать за ним своих ослов и верблюдов, и двинулись по бездорожью, увязая в песках, а потом переправились через мелководную реку Гессею и вступили в пределы царства гирзеян - давних врагов Израиля. И сразу ожили лица у всех воинов, и громко перекликались они, будто дети, и шутили...

И благодарил тогда он, Маттафия, Господа, что тот вразумил Давида, ибо милостив Господь, и благословен тот, кто ходит по его стезям. И в тот день показались напрасными все страхи, и понял Маттафия - счастлив человек, не ведающий, что его ждет. Но мог ли Маттафия в тот день представить, какие испытания еще уготованы ему...

Открылось им к вечеру место у оазиса Гесата, где в тени пальм у родника раскинулись шатры ненавистных гирзеян, было оплетено то место изгородью из тростника, и не видно было нигде стражей, и не преграждали путь рвы, ибо были гирзеяне кочевым народом, признавшим власть филистимлянских царей, исправно платившим им дань и жившим без страха под защитой филистимлянского войска.

Никто не заметил приближения воинов Давида, и остановились они, чтобы договориться, как разбившись на два отряда, внезапно захватить гирзеянский стан, и были веселы, ибо предчувствовали легкую добычу. И тогда Давид сказал своим воинам слова, смутившие многих. Он говорил, вглядываясь в лица, он требовал полного повиновения и решительности. Он сказал тогда: “Предал Господь в наши руки нечестивых гирзеян. Не вняли они гласу Всевышнего и отступились от веры в него, и повсюду поставили своих идолов на холмах, и разоряли они города наши, и разбойничали на караванных путях. Не должен ни один из них дожить до восхода солнца!”.

И хотя смутили эти слова его, Маттафию, но поначалу полагал он, что Давид просто перед битвой хочет, чтобы вспомнили все урон, нанесенный гирзеянами в прошедшие годы, чтобы наполнили свои сердца огнем мести, когда будут сражаться с воинами гирзеянскими. Но потом увидел он, что не только к воинам гирзеянским относились слова Давида. И все случившееся напоминало ту ночь, когда в стане амаликитян он впервые увидел, как могут быть жестоки воины, и как пролитая кровь возбуждает жажду новой крови и рождает ненависть...

Дождались они тогда заката, и затрубил священник Авиафар в шофар свой, и ринулись воины на поселение врагов Израиля. И он, Маттафия, был среди них, и достигнув ограды, засел там со своими лучниками. И все произошло быстро по времени, как это и всегда бывает при внезапном нападении, но казалось тогда, что застыло время, застыло, чтобы остаться болезненной занозой в памяти.

Словно скирды сухой соломы вспыхнули шатры, подожженные сыновьями Шимовыми, и так осветилось все вокруг, будто зажглось яркое солнце среди ночи и пыхнуло в глаза кровавым жаром. Выскакивали из горящих шатров гирзеяне, швыряли копья наугад, не зная откуда грозит им опасность, и кричали истошно испуганные женщины. И падали гирзеяне, пораженные смертоносными стрелами лучников. А те, кто избежал разящих стрел, нашли свою гибель на острие мечей. И он, Маттафия, увлеченный боем, бросился в стан гирзеянский и там сразу вступил в схватку с грузным, поросшим гривой рыжих волос, воином, и бились они долго на мечах, пока Маттафия не изловчился, ушел от удара, и тут же, присев, снизу воткнул меч в живот гирзеянина И сразу же бросились на него еще четверо, и не справиться бы ему самому, если бы не быстрый и ловкий Ассаил, который прыгнул в схватку словно лев. Встали они спина к спине, и в два меча отразили гирзеян.

Охватила в ту ночь гирзеян страшная паника, кричали повсюду гирзеянские женщины, и дети отчаянно пищали, словно раненные зайцы. И не было для них защиты, ибо пали все воины гирзеянские. И увидел Маттафия, что пронзают своими мечами воины кричащих женщин и бросают в огонь детей. И пал он на колени и молил Господа вразумить воинов и остановить резню. Но молчал Господь. И лилась кровь невинных, и никто не гасил огонь, пожирающий шатры. Повторилась такая же кровавая ночь, какая была в стане амаликитян...

И услышал он совсем рядом душераздирающий крик. Крик и рыдания. И увидел он, как ухватили за волосы гирзеянку братья Шимовы и с гоготом волокут к можжевельному кусту, и пинают ее ногами. И бежал за ними, цепляясь за их одежды, плачущий мальчишка, лет семи, похожий на сына Маттафии - Амасию. Такие же были у него черные круглые глаза. Только были они расширены от ужаса, и рот его был разодран криком. Маттафия, не раздумывая, схватил тогда мальчика, чтобы уберечь ему жизнь, а тот зашелся в крике, отчаянно отбивался и прокусил ладонь Маттафии.

Упрятал он мальчика за большим валуном, засунул в корзину, а позже оттащил ее в свой стан и навьючил на своего осла. Решил он тогда твердо, не ожидая конца кровавой расправы, тронуться в путь - навеки расстаться с Давидом и вернуться в свой дом.

И хотел он пуститься в путь, не ожидая рассвета, но заметил его Авесса и закричал: “Куда ты? Еще не все добиты гирзеяне, поторопись, Маттафия, много есть там длинноногих и полногрудых женщин, и полно овец и коз, и верблюдов!”. Маттафия сказал ему тогда: “Сейчас вернусь и поспешу за тобой”. И отстал в темноте от военачальника. Но не дано было Маттафии уйти незамеченным. Возвращались воины, опьяненные кровью и похотью, окружили его, похвалялись своей добычей и удивлялись, что всего одну корзину набрал себе Маттафия. Пришлось вести осла вслед за воинами.

А позади шел Давид, уставившись в землю, и у него не было никакой добычи, и Авесса догнал Давида и поднес ему серебряный кувшин, но Давид молча отстранил жаждущего угодить ему военачальника.

Маттафия всю ночь не спал, опасался, что заплачет спасенный им мальчик, упрятанный в корзину. И когда уже светало, заслышав сдавленные всхлипы, Маттафия подбежал к корзине и приоткрыл ее - и замолчал мальчик, сжался в испуге, видимо, понимал, что надо затаиться, чтобы избежать погибели. И с такой ненавистью смотрел своими большими, словно черно-белые плошки глазами, что Маттафия невольно отвел свой взор. И не глядя на мальчика, стал объяснять, что не враг ему, что надо молчать, и что будет приносить еду ему, и очень скоро обретет отрок свой дом.

Мальчик молчал, сжавшись в тесной корзине, но наверное понял о чем говорилось, ибо сходны языки всех народов, живущих в земле Ханаанской. Успокоил он мальчика, дал ему лепешку, намазанную медом, отошел немного и услышал, что неподалеку кто-то говорит сам с собою и тяжело вздыхает. Маттафия пошел на эти звуки и едва не наткнулся на Давида. Сидел тот, обхватив колени руками, и каялся перед Господом, и просил освободить душу от греха. И говорил, обращаясь к Всевышнему: “Удали меня от преступлений, как удалил восток от запада и небо от земли, ибо кратки дни человека, из праха он создан и прахом станет, как цветок полевой отцветает он, зачем же кровью обагрять его дни. Заблудились мы среди грехов наших на дорогах пустынных, прости нас, Господи, за кровь невинных прости...”.

Давид поднял голову и увидел, что стоит подле него Маттафия и посмотрел на Маттафию злобно, с укором, будто знал, что сокрыл он, Маттафия, гирзеянского мальчика. И спросил его тогда Маттафия: “Доколе всем погибель нести будем?”. И сказал ему Давид: “Если спасется хоть один из гирзеян, то донесет на нас, и нету у нас другой стези, и так уж устроен мир наш, если ты не убьешь, то тебя убьют. И на все воля Божья. И грех на одной душе моей...”.

И молча отошел от него Маттафия. Понимал, что мучается душа Давида, и никому о том не может поведать царь, ибо должен быть он крепок и силен в глазах своих воинов, и покаяния не должны смущать их. И не поставлены пределы для грехов Давида. И если Давид захочет лишить жизни его, Маттафию, то будет это решение непреклонно, и лишив жизни своего прежнего друга, оплачет он его и сочинит печальную песнь о дружбе и своем горе...

Снова подошел Маттафия к своему ослу, поправил корзину, стоящую подле, и решил тогда, что надо со всеми вместе возвратиться в Секелаг и там найти женщину, заплатить ей и отдать отрока на время, а потом, улучив подходящий день, отправиться с этим отроком в Гиву.

Но пролег их путь не напрямую в Секелаг, а пришли они сначала в Гефу, пригнали туда множество овец, ослов и верблюдов, захваченных у гирзеян, в дар филистимлянскому царю Анхусу, и встречали их песнями, и было праздничное пиршество в Гефе. И Анхус спросил тогда у Давида: “Откуда такая большая добыча и прибавление к дому моему? На кого нападал и кого поразил мой друг Давид?”. И Давид ему ответил: “Тех уже нет, кто поражен был, и были то иудеи, враждебные тебе из полуденных земель Иудиных, и предал их Господь в руки мои, и никого не пощадили мы из пасущих стада, ибо сыновья их ушли в ратники к Саулу...”.

И был доволен Анхус, лицо его сияло, он обнял Давида и благодарил его, и поднимал на пиру за здравие его полные чаши, восхваляя храбрость Давида. И говорил своим военачальникам:

- Не верили вы, что можно приручить льва! А я сумел сделать его своим другом! С нами Давид, и недолго уже осталось жить Саулу, ударим по его войску, и рассыплется оно, как дом, построенный на песке!

И все филистимляне дивились мудрости Анхуса и пили за своего царя. А Давид сидел молча и не шелохнулся, будто идол, вырезанный из дерева. Маттафия же быстро покинул пиршество и бродил по улицам Гефы, и не встретил там ни одной женщины, которой можно было бы доверить спасенного отрока, ибо попадались на его пути или болтливые, или ступившие на путь блуда, или попрошайки, и все предлагали за умеренную плату, но не лежала его душа к ним...

Определился он в Секелаге, куда вскоре возвратились все воины, на постой в дом кожевника Иоаша. Дом этот стоял на окраине города, приткнувшись к большой, уступчатой горе, и подле дома были выстроены просторные навесы, где дубились кожи. Сам Иоаш был из колена Завулона, жил раньше в Изреельской долине, но женился на филистимлянке, вот и осел здесь, в Секелаге, сыновья подросли, разбрелись по земле Ханаанской, он же остался только вдвоем с женой. Он был угрюм и молчалив, работал от восхода до заката, жена располневшая, но юркая и расторопная, тоже все время была чем-то занята, и все в доме было ухожено и прибрано, и снедь она умела приготовить и ткала сама, и шила, и мужу помогала.

Маттафия заплатил ей вдвое больше, чем платили обычно постояльцы, а про гирзеянского мальчика сказал, что тот сирота, взял его с улицы, пожалел. Да и не расспрашивали хозяева ни о чем, а хозяйка вскоре привязалась к найденышу. Но мальчик признавал поначалу только его, Маттафию, и всякий раз, когда возвращался Маттафия из воинского стана, встречал его у ворот дома и знал, что всегда припасены для него какая-нибудь сладость или лакомство. Быстро выучивал мальчик незнакомые для него слова, но не истаивала печаль из его глаз, и был он не по-детски задумчив.

Мальчика звали Анзиахендр, и был он еще мал и не мог объяснить, что значило это имя. И стал называть его Маттафия - Шалом, что означало мир. И говорил ему - ты теперь мой мир, и хочу, чтобы не держала рука твоя копья и меча. И мальчик согласился с этим именем и стал откликаться на него.

Часто в те дни обращался он, Маттафия, к Господу, молил Вседержителя о доме своем, славил Господа. И мальчик тоненьким своим голоском повторял вслед за Маттафией слова молитвы.

Маттафия возрадовался тогда, что обретет мальчик истинного Бога и будет отвращен от рукотворных идолов. Показывал ему Маттафия на небеса, где обитает Всемогущий Господь. Не понимал его мальчик, и перстом указывал на него, Маттафию. А он улыбался гирзеянскому мальчику, которому нужен зримый Бог, стоящий рядом, Бог - спаситель, и Маттафия объяснял мальчику, что вездесущ Господь, и дух его пребывает в каждой душе, а на небе престол его. И еще объяснял мальчику, что надо забыть страшную ночь огня и крови и на всякие расспросы отвечать, что отец ему он, Маттафия. А лучше всего не ходить по улицам, а гулять во дворе и не удаляться от дома хозяина-кожевника и смотреть лучше, как тот дубит кожи, как распяливает шкуры на жердочках, как усердно работает, ибо во всякой работе заключен замысел Божий и есть благо для других людей, которых шкуры эти укроют от холода.

В те дни мрачное настроение не покидало его, и гирзеянский мальчик был единственным существом, от которого успокаивалась душа и теплело на сердце. Будто в этом мальчике соединились оба его сына - Фалтий и Амасия, будто их волосы он гладил и словно с ними затевал забавы и игры. И готовился тогда Маттафия тщательно к возвращению в Гиву, он долго выбирал подходящий день, но его замыслам не дано было сбыться.

В один из вечеров настойчивый стук в окно прервал его беседу с мальчиком, и когда Маттафия вышел на крыльцо, то поначалу не обнаружил никого и хотел было возвратиться в дом, когда заметил, что у стены таится человек и делает ему знаки рукой. Они отошли от дома и сели под смоковницей за пристройками, где, словно летучие мыши, висели на жердях распяленные шкуры. Даже в полумраке вечера было видно, что путник, отыскавший Маттафию, устал от дальней дороги, и когда Маттафия набрал ему воды из колодца, то незнакомец жадно осушил почти полный кувшин, потом поблагодарил и поведал, с чем связан его приход.

Это был посланец от Авенира, поначалу он вел себя настороженно, видимо, ему было приказано выведать - не стал ли он, Маттафия, врагом Саула, не подпал ли под власть Давида и помнит ли о поручении своем. Маттафия ответил, что все помнит и не был никогда предателем своего царя, но поднять руку на Давида не сможет. И сказал посланец, что это и не требуется, что Саул готов простить Давида, и что единые цели должны быть и у царя, и у Давида. И рассказал о самом главном, ради чего и был послан: “Войска царей филистимлянских соединились и подходят к Изреельской долине, Саул тоже собрал большое войско, и близится кровавая битва, в которой решится судьба всех сынов Израиля. И надо уговорить Давида, чтобы воинство его напало с тылу на филистимлянский стан”.

Посланец Авенира торопился и не захотел оставаться на ночь, и попросил его Маттафия передать Авениру, что сделает все возможное и не допустит того, чтобы Давид сражался в рядах филистимлян и постарается убедить Давида повернуть оружие свое против филистимлянских царей. И еще попытался Маттафия расспросить посланца о своей семье, о женах и сыновьях, но не знал ничего посланец. И попросил Маттафия при расставании, чтобы отыскал он в Гиве Зулуну или Рахиль и поведал им, что скоро возвратится он, Маттафия, и чтобы если удастся посланцу встретить сыновей - Фалтия или Амасию, обнял их и передал, что отец скучает без них.

Маттафия долго смотрел вслед посланцу, удаляющемуся по дороге, пока не слился тот с тенями деревьев и пока шаги его были слышны в вечерней тишине.

И хотя дал Маттафия слово, что исполнит повеление Авенира, но оказалось все не так просто. Давно уже не вступал Давид в доверительные беседы со своим бывшим другом. И понимал тогда он, Маттафия, что утратил доверие Давида и теперь, когда станет уговаривать его, еще раз подтвердится, что послан в стан Давида из Гивы с царским поручением, и жизнью своей можно поплатиться за то, что осмелишься предстать перед Давидом и открыть замысел Авенира. Но не было пути для отступления, и не о своей жизни надо было думать, а о спасении всех сынов Израиля.

В ту ночь он почти не спал, он искал слова, которые должны убедить Давида, и когда на рассвете затрубили шофары, разрушая хрупкую тишину утра, висящую над спящим городом, он одним из первых пришел на пустырь за домом Давида, куда вслед за ним уже тянулись воины со всех концов Секелага.

Давид молча стоял в окружении своих военачальников, сотники скликали своих воинов. На дремлющих ослов навьючивали запасы снеди и воды. В то, что сказал тогда Авесса, не хотелось верить. Поведал Авесса о том, что Давид принял решение выйти в поход совместно с филистимлянами. Отговорить Давида, принявшего решение, было невозможно. Маттафия все же попытался подойти к нему. Давид не обратил на него никакого внимания. Иоав недовольно буркнул что-то о том, что сотнику следует знать свое место и поторопить своих воинов. Все были слишком хмуры и озлоблены.

Войско Давида вытянулось из города, когда солнце прошло уже половину своего пути. Воздух от жары сгустился, и не ощущалось ни малейшего ветерка. Казалось, словно замерло все вокруг. И пыль, поднимаемая воинами, не рассеивалась, а стояла мутновато-розовым столбом над головами. Лица воинов были угрюмы, и не слышалось никаких голосов. Будто не на бой шли, а брели в похоронной процессии. Никто не хотел верить в происходящее, тлела в сердцах слабая надежда, что иной путь изберет Давид, что все это просто хитрый маневр, что не покроет Давид себя неизгладимым позором, став сподвижником врагов Израиля. И надеялся он, Маттафия, что никто из воинов не обнажит свой меч против единоплеменников. Он старался ехать ближе к Давиду, и когда осел Маттафии почти притерся боком к ослу, на котором, склонив голову, восседал Давид, Маттафия сказал ему:

- Господин мой Давид, ужели не повернем мы и изопьем чашу позора! Саул собрал всех воинов Израиля, всех, кроме нас. И надеется наш царь, что ударим мы против филистимлян с тылу и поразим совместно врагов Израиля. И не враг тебе помазанник Божий и царь наш. И обнажив мечи против филистимлян, заслужим мы прежнюю любовь нашего царя...

Давид повернул голову и посмотрел с ненавистью на Маттафию, и трудно было выдержать его взгляд, приготовился тогда он, Маттафия, к самому худшему исходу. Но не разгневался Давид и не возвысил голос, а лишь сказал с укором:

- Сотнику ли диктовать военачальникам, займи место свое и помолись Господу Богу нашему, который оставил тебе жизнь и сдерживает руку мою. Но более не испытывай моего терпения!

И отстал Маттафия тогда от Давида, и кипела злоба в душе, и готов был свершить любое деяние, чтобы остановить Давида, и не дрогнула бы его рука, но избавил Господь, ибо дал он, Всемогущий, иной ход событиям и простер длань свою над воинством Давида, чтобы повернуть заблудших на истинную стезю.

А произошло это так: узнали филистимлянские вожди, что идут вместе с ними на битву против Саула воины Давида, и что ведет их царь Анхус. И филистимлянские цари возмутились, и стали спрашивать Анхуса: “Это что за люди? Откуда взялись они?”. Отвечал им Анхус: “Разве не знаете вы - это Давид, раб Саула, отверженный хозяином и гонимый. Он при мне уже более года, и я не нашел в нем ничего худого со времени его прихода и до сего дня”.

Но Анхус не убедил их, и с гневом стали филистимлянские цари корить его. Говорили, что Анхус слишком доверчив, что никогда волк не станет овцою, и что не ждали они такой опрометчивости от царя Гефы. И старший из царей Мелохил сказал Анхусу: “Отпусти ты этого человека, пусть он сидит в своем месте, не должен он идти с нами, он сделается на войне нашим противником. Чем он захочет умилостивить своего царя Саула? Только нашими головами!”.

Анхус не сумел возразить, бесполезно было спорить с умудренным годами Мелохилом. Видно, сам Господь смутил филистимлянских царей. И вот на рассвете следующего дня увидели воины Давида, что движется им навстречу облако пыли, и возник перед ними на развилке дорог сам Анхус на взмыленном коне, сопровождаемый своей свитой. Воины Анхуса застыли в отдалении. Давид отделился от своих воинов и подъехал навстречу филистимлянскому царю. Иоав приказал Маттафии быть наготове на всякий случай, и Маттафия вместе с Авессой спешились со своих ослов и прошли к развилке вслед за Давидом.

Но сразу поняли они, что принес Анхус добрые вести и не затевает зла против Давида, ибо говорил Анхус лестные слова и хвалил воинов Давида. И обнял он Давида за плечи, словно самого близкого друга своего, и сказал:

- Ты честен, и глазам моим приятно было бы, Давид, чтобы ты был рядом со мной. И желал бы я на поле битвы стоять рядом. Я не заметил в тебе худого. Но не хотят наши цари, чтобы ты шел с нами и бился с нами в одних рядах.

И Маттафия увидел блеск в глазах Давида, увидел, как тот вздрогнул, но тотчас нахмурился, чтобы не понял Анхус, как обрадовала эта весть. Сам он, Маттафия, будто ожил. Груз, камнем лежащий на душе, спал с него.

И когда Анхус умчался, спеша догнать свое войско, и растаял клуб пыли, поднятый его свитой, оживились люди Давида и передавалась от одного к другому радостная весть о том, что следует поворачивать назад в Секелаг. И воскликнул священник Авиафар:

- Жив Господь Всемогущий в высях, да будет славиться имя его, ибо отвратил он наш меч от народа нашего и спас наши души!

Легкой и быстрой была дорога к своим домам в Секелаг, воины погоняли ослов, пели веселые песни, улыбались, предвкушая отдых в укрепленном и защищенном каменными стенами городе. Но недолго дано было радоваться, ибо когда они приблизились к городу, то увидели дым, стелющийся по земле, и пройдя через разрушенные городские ворота, не нашли в том месте, где стоял город, ни одного целого жилища. И людей не нашли в городе, лишь бездомные псы бродили у крепостных стен. И пошел Маттафия тогда к месту, где стоял дом кожевника, и бродил среди развалин, натыкаясь на камни, и звал: мальчик мой, Шалом! Но никто не откликался. И там, где была пристройка, в которой дубил кожевник шкуры, остались лишь груда пепла и обгорелые бревна.

Вот и послал ему тогда Господь наказание, не смог убедить он, Маттафия, Давида, опасался за свою жизнь - и лишил Господь последней радости - лепета спасенного гирзеянского мальчика и любви его. И слезы подступили к глазам, и не мог он сдержать их. Он долго тогда бродил среди развалин. Повсюду воины находили убитых жителей. Но не было среди убитых ни кожевника, ни его жены. Нашли среди развалин и несколько убитых воинов, и по виду их, по их кожаным шапкам и копьям с каменными наконечниками поняли, что были те амаликитянами. И осознал в тот день Маттафия, что не проходят бесследно злодеяния, и что зло порождает зло.

Может быть и не было среди амаликитян, разоривших город, тех, кто принадлежал к роду Агага, зарубленного пророком Самуилом, но даже если и не было - все равно - это месть, удар из прошлого, отмщение единоплеменникам воинов Саула, некогда уничтожившим стан царя Агага.

И узнав, кто разорил город, воины Давида рвались поскорее отомстить амаликитянам, и призывали Давида тотчас начать погоню за теми, кто столь жестоко сжег дома и измывался над жителями.

Бедный Давид страдал более других, тяжело было в тот день смотреть на него. Он не нашел в городе своих жен - ни возлюбленной веселой Авигии, ни рассудительной и безмерно любящей его Ахиноамы Изреелитянки. Давид стоял на коленях у пепелища и взывал к Господу, и проклинал тот час, когда выступил в поход из Секелага. И говорил Давид:

- Доколе, Господи, пылать будет, подобно огню, ярость твоя! Грешен я, и нет мне спасения! Но почему жен моих возлюбленных отдал ты на поругание врагам моим? Где прежние милости твои, Господи? За грехи мои наказал ты безвинных. Насильники измываются над ними. Бесчестят идолопоклонники возлюбленных моих. Увижу ли я улыбку Авигии, спасу ли верную мою Ахиноаму? Дай мне силы, Господи, отомстить врагам моим. За что караешь меня, Господи? Лучше бы я погиб, защищая очаг свой, нежели зреть мне позор разорения!

И Маттафия проникся тогда сочувствием к нему, ибо общее горе объединяет людей крепче, нежели общая радость. Но многие воины смотрели на Давида с гневом и видели в нем виновника, допустившего разорение своих очагов и гибель жителей города. И велика была злоба воинов. И кто-то из них крикнул, прячась за спинами своих товарищей:

- Господь хотел покарать Давида! Свершим же веление Господне! Забьем камнями отступника и сдадимся на милость Саулу!

И поддержали его другие возмущенные голоса. И тогда Авесса и подоспевший Иоав стали оттеснять и стыдить воинов. Но Давид не гневался на осуждавших его, ни единого слова не сказал он в ответ на злобные выкрики, а позвал священника Авиафара и попросил принести эфод с камнями урим и туммим, чтобы обратиться к Господу. Он надел эфод на плечи и повернул висящие на нем священные камни урим и туммим, чтобы свет солнца падал на них и лучше было бы видно их свечение, позволяющее узнать волю Божью. И призвал он Господа, и вопрошал, что сделать сейчас - предать ли смерти себя за грехи свои или найти разбойных амаликитян и уничтожить их. И вдруг необычайным блеском загорелись глаза Давида, и слезы исчезли в них, и черты лица его окаменели. И все поняли, что он услышал глас Господень, и что Господь простил его и благословил на битву.

Повелел тогда Давид всем собраться и поклялся перед своими воинами, что не уйдут амаликитяне от мщения, ибо предает их Господь в руки сынов Израиля. И призвал он воинов идти в поход, но не все в тот день пошли за Давидом, а только четыреста человек. И Давид согласился с тем, что должна часть воинов остаться на месте разрушенного города, ибо могут вернуться сюда грабители из стана амаликитян. Мог тогда и он, Маттафия, остаться и после ухода Давида незамеченным покинуть Секелаг и возвратиться в свой дом, но была у него хотя и слабая, но надежда, что удастся ему найти гирзеянского мальчика.

Они шли тогда почти наугад, стараясь по следам на дороге определить, куда двинулись амаликитяне. И увидели они египтянина, лежащего у придорожных камней. Он был почти лишен сил, и невозможно было расспросить его. А когда дали ему лепешек и имбирный напиток со смоквами, силы его укрепились. И он поведал, что был рабом одного амаликитянина, что вместе с амаликитянами ходил в набег на город Секелаг, но его одолела хворь, и хозяин бросил его, и что все равно он давно хотел покинуть своего хозяина, ибо живут амаликитяне разбоями и жгут города в полуденной земле у пределов Иудиных, и поведал он, что их разбойничий стан у колодца в Эль-Хеве. Тогда Давид спросил его: “Доведешь ли нас до этого стана?”. И попросил египтянин: “Поклянись мне своим Богом, что не умертвишь меня и не предашь в руки моего господина...”.

Давид поклялся ему, и тогда египтянин пошел впереди воинов и повел их в землю Халева, что лежит в пределах Иудиных. И торопили все египтянина, и дали ему осла, чтобы двигаться быстрее, и так быстро ехали на своих ослах, что к вечеру следующего дня увидели дым костров вдалеке и поняли, что достигли цели. Он, Маттафия, был послан тогда в разведку, высмотреть - сколько сил у амаликитян, и, затаившись в кустах, услышал их громкие споры, ибо продолжали они делить добычу. И были они пьяны и беспечны, и спорили из-за женщин, захваченных в Секелаге.

Он вернулся и сказал тогда Давиду, что легко можно окружить амалинитянский стан и даже малыми силами поразить врага. И хотя он помнил, что течет в нем и частица крови амаликитян, но не было в нем жалости к тем, кто поверг разорению мирный город.

Тихо подкрались они тогда к амаликитянскому стану со всех сторон, разом натянули тугие тетивы луков, и сотни смертоносных стрел просвистели в воздухе, и раздались крики раненых, и началась паника в стане амаликитян. Они бросились врассыпную от своих костров, где поджаривались туши телят и овец и стояли кувшины с вином, и устремились в темноту вечера, подальше от света пламени костров, пытаясь уйти от возмездия, но повсюду натыкались они на людей Давида и падали, пронзенные копьями. Тех же, кто затаился, отыскивали воины Давида и предавали смерти. И так было до полудня следующего дня. А когда кончилась битва, стали отыскивать и освобождать плененных амаликитянами жителей Секелага.

И была велика радость, и обнимали спасенные своих освободителей, и воздавали хвалу своим богам. Я широко улыбалась неунывающая Авигея, и целовала Давида тихая Ахиноама Изреелитянка. И Авигея сказала Давиду:

- Знала я, господин мой и возлюбленный мой, что не оставишь ты нас в беде, и сказала я разбойникам амаликитянским: муж мой Давид, который победил Голиафа и поражал в битвах десятки тысяч своих врагов, и если хоть один волос упадет с моей головы, то не оставит он в живых никого из вашего племени и прекратит весь ваш род! И плюнула я в лицо амаликитянскому князю, который избрал меня своей наложницей.

И похвалялась Авигея, что вовсе не страшно ей было, и целовала она при всех Давида, чтобы показать свою любовь. А другая жена Давида - тихая Ахиноама продолжала дрожать, словно тростник под сильным ветром, и чтобы успокоить ее, обнял Давид крепко Ахиноаму и стал шептать ей слова утешения. И все радовались, что вновь обрел Давид своих возлюбленных жен, и уже не было и следа прежнего озлобления у воинов, и верили они своему предводителю, и готовы были идти с ним любыми стезями.

Но не дано было радости Маттафии. Он бродил среди пленных, вглядывался в освобожденных жителей Секелага, и нигде не мог сыскать своего мальчика. Расспрашивал всех, но никто не видел гирзеянина. Отыскал он кожевника с женой, но и те не могли ничего определенного поведать. Сказали, что когда начался разбойный набег и загорелся их дом, то они вывели мальчика, и что не плакал он, что бежал вместе со всеми, а когда поймали их, то не было с ними отрока, исчез oн в ночи, и куда скрылся, то им неведомо...

На следующий день возвращались все радостные в Секелаг, вели пленных, гнали овец, шумно перекликались, и лишь он, Маттафия, ехал на своем осле, поникнув головой. И не видел он никакого смысла в дальнейшей службе у Давида. Вот едут, радуются, что отбили плененных, взяли добычу, а где-то на севере, в Изреельской долине, возможно, уже началась кровавая сеча. Так думал он тогда и не ошибался - ибо к тому времени войска уже сошлись в схватке. И мрачные предчувствия томили его.

Вошли они в Секелаг и там были дни веселья, в которых не было места ему, и не хотел он своим мрачным видом тревожить празднество, и сидел в одиночестве у родника, понимая тогда, что пришла пора расстаться с Давидом и предстать перед грозным судом Саула, чье повеление он не смог выполнить.

В тот праздничный день разгорелся необычный спор. Добычи было взято много у амаликитян, и мелкого и крупного скота пригнали достаточно, и был здесь скот, угнанный амаликитянами не только из Секелага, но и тот, что был добыт в разбоях по всей полуденной области Иудиной. Спор затеяли сыновья Шимовы, ходившие в поход на амаликитян с Давидом, кричали они: все это наша добыча, и не хотели делить ее с теми, кто оставался на страже в Секелаге. Впрочем, так всегда и было - добыча принадлежит тому, кто за нее сражался. Но Давид вмешался в спор и сказал он тогда:

- Угодны ли Господу речи ваши? Он, Всемогущий, сохранил нас и дал нам силы, чтобы отомстить амаликитянским грабителям затем ли, чтобы мы притесняли друг друга? Какова часть добычи ходившим на войну, такова должна быть и тем, кто оставался и оберегал наш стан. Добычу поделите поровну на всех!

И были справедливы слова Давида, и хотя и продолжали возмущаться сыновья Шимовы, но вынуждены были подчиниться своему господину. Всем хватило добытого. Было столько овец, что не вмещали их загоны, тогда отправили даже часть стада в ближайшие пределы земли Израиля, чтобы укрепить обильной пищей тех, кто вышел на войну с филистимлянами.

И он, Маттафия, вызвался перегнать стадо, и отпустил его Давид. Простились они ночью, сидели долго у шатра Давида, и сказал Давид:

- Останься со мной Маттафия, ценю я тебя, как смелого и сметливого воина, и ужели ты думаешь, что предам я войско Израиля и помазанника Божьего Саула, останься и будешь у меня первым военачальником. Не отвернулось мое сердце от тебя. Ведь знал, что подослан ты, но верил в нашу дружбу, и клянусь тебе, что ценил твои деяния - не поднял ты руку на меня - и я всегда буду оберегать тебя и потомство твое. И сын твой Фалтий дорог мне. Видит Бог, что сдержу я свое слово!

Давид умел уговаривать, и лестно было слушать его речи, и понимал Маттафия, что не стадо надо перегонять, а собирать воинов и спешить в Изреельскую долину на помощь Саулу. И можно найти людей, которые покинут Давида и пойдут с ним, Маттафией. И попросил он Давида дать ему подумать до следующего дня.

Но принес следующий день горестную весть. И не было в жизни печальнее этого дня. Узнали они в тот день, что поражен Израиль на горе Гелвуй, что пали многие, и что погибли Саул и его сыновья. Погибли, как герои. И стоял плач в Секелаге, и скорбели все до единого. И винил себя он, Маттафия, что не успел на смертоносную битву, и казалось ему тогда, что небо померкло, и жить не хотелось. Ибо потерял он своего лучшего друга Ионафана. И даже, когда на следующее утро объявился маленький гирзеянин, не смогло его обретение уменьшить вчерашней тоски, а лишь укрепило в решении покинуть стан Давида. Весь этот день и плакал Давид, и скорбел безмерно...Но никому не дано вернуть мертвых. И что значит слово человеческое в этом мире; не в словах, а в деяниях своих должен человек проявлять свою суть...

И теперь, сидя в заточении, в ожидании суда над собой, а вернее, над Саулом - бесстрашным царем, павшим на свой меч, чтобы избежать позора плена, думал Маттафия о нем и о Давиде, и все вспоминал и вспоминал о том, что связывало его в жизни с царями. Вспоминал он и клятву, данную ему в Секелаге Давидом, и то, как потом Давид отступился от него, поверив клеветникам, обвинявшим его, Маттафию, в предательстве. И все же теперь он продолжал возлагать надежды свои на Давида. Полагал Маттафия, что достигли вести Иерусалима, и хотелось ему верить, что Давид спасет его. Как нужно ему увидеть Давида! Объяснить все. И тогда Давид поймет, что народ должен узнать правду о Сауле, узнать, что он, Давид, достоин продолжить дело Саула. И твердо решил он, Маттафия, что никогда не добьется Каверун из уст его, Маттафии, злых обличений Давида, и не станет Маттафия спасать свою жизнь, оговаривая того, в чьих руках сегодня судьба всех сынов Израиля...

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002