Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XVIII

Утром Маттафию вывели в дворцовый сад два стражника. Он шел в их сопровождении по дорожке, усыпанной мелкими белыми камешками, вдоль ровного ряда финиковых пальм. Зрелые финики желтыми гроздьями свисали вдоль серых стволов. Там, где кончались пальмы, виднелся голубой полог шатра. На место казни это не было похоже. Подле шатра, за большими тесаными камнями открылась ровная площадка, где сидели правитель города Каверун и его советник Цофар. Лицо Каверуна было хмурым, он напоминал медведя, которого потревожили в своей берлоге. Цофар угодливо улыбался. Почтительно склонив голову, стоял перед ними Иегуда - старейшина еврейской общины. Его красные пухлые губы в обрамлении черной бороды казались свежей раной, его рука нервно сжимала посох. За спиной Каверуна выглядывали из-за кустов диковинные птицы с радужным опереньем и с длинными, тянущимися по земле хвостами. Почти застыв среди цветов, они, казалось, вслушивались в разговор.

Каверун поднял голову и окинул Маттафию изучающим взглядом. Стражники застыли в отдалении. Маттафия сделал еще несколько шагов, и Цофар, подняв руку ладонью вверх, остановил его.

- Видишь, Иегуда, мы пошли тебе навстречу, - сказал Каверун, теребя короткую бороду, - пусть твой царь услышит, как ты отказываешься от него. А может быть ты и нас убедишь, что это вовсе и не царь, а так, пустой самозванец, и мы казним его тотчас, чтобы не лез в цари!

Иегуда, переминаясь с ноги на ногу, покачал головой, большая черная борода прочертила полукруг на его груди. Он развел руками и сказал:

- Человеку свойственно сомневаться, мой господин и повелитель. Много званных среди нас и мало избранных, я встречал людей, которые упорно называют себя царями. Господь лишил их разума, и ложное величие утешает их. Они одержимы болезнью, как и этот пленник, назвавшийся Саулом.

- Болезнь, - говоришь ты, - с усмешкой заметил Каверун, - она как раз больше любых слов убеждает, что перед нами Саул, которого, как известно, одолевают темные силы. Он бился в падучей - и в том не было притворства. У меня тоже были сомнения, память царя короткая, он не помнит тех, кто выручали его...

- У Саула не было болезней, - возразил Иегуда, - он был силен и крепок, как тамарисковое дерево. Мой отец был в его страже и многое поведал о жизни царя. Позволь мне расспросить пленника.

- Хорошо, - согласился Каверун, - ты волен задавать любые вопросы.

Маттафия понимал, что его разоблачение приведет к немедленному концу, церемониться с самозванцем Каверун не будет. Вопросов Маттафия не страшился. Иегуда был слишком молод и не общался с Саулом. Он не может знать жизнь царя столь досконально, как знает ее он, Маттафия. Хуже было бы, если вопросы задавал Каверун, что-то связывает его с Саулом, где-то могли пересечься их пути...

- Жив Господь, - произнес Иегуда после некоторого молчания, - за лживые измышления карает он, и сказано устами его: не величайся перед лицом царя и на место великих не устремляйся...

Слова эти были обращены явно к Маттафии, старейшина уповал на Господа и хотел склонить Маттафию на свою сторону. Каверун недовольно поморщился, витиеватость речей Иегуды раздражала его. Цофар, заметив недовольство правителя, выкрикнул гневно:

- Слова твои, Иегуда, ходят окольными путями! Говори прямо! И не пугай никого своим Богом, он бессилен пред лицом Рамарука! Ты весь...

- Помолчи, Цофар! - резко оборвал его Каверун.

- Всем ведомо, - продолжал Иегуда, - что Саул погиб на горе Гелвуй, там погибли его сыновья, тому есть свидетели, живы люди, которые хоронили царя, сняв тело его, прибитое врагами на крепостных стенах. Может ли ожить убиенный, чьи кости давно покоятся в земле? Порази меня Господь, если это Саул! А если он Саул, пусть назовет имена сыновей своих...

- Говори! - приказал Каверун, - докажи нам, что ты царь!

- Три сына пали на горе Гелвуй, - спокойно ответил Маттафия, - Ионафан, Мелхисуй, Иессуй, от руки убийц пал Иевосфей. Да не исчезнет память о них на лике земном.

- И это все? - оживился Иегуда.

Маттафия кивнул.

- Но ты забыл сыновей, рожденных Рицпой! - воскликнул Иегуда.

- Царь не обязан помнить сыновей, рожденных наложницей, - сказал Маттафия.

- Он прав, - поддержал Маттафию Каверун, - разве может мужчина упомнить всех, с кем возлежал на ложе, всех наложниц, которые зачали от него. А если бы перед нами был твой царь Давид, говорят у него больше двухсот сыновей. Ты бы и его разоблачил?

Маттафия усмехнулся. Первый вопрос он выдержал, правда, не без помощи Каверуна. И не назвал еще одного сына, о котором знает только он. Даже Саул не смог бы назвать это имя. Глупый вопрос - только женщина может сказать истину. Не слишком удачное начало для Иегуды.

- Прав, мой господин и повелитель, мой вопрос сложен для царя, - сказал Иегуда, - и царь не обязан отвечать на него. И все же я докажу, что перед нами человек, одержимый бесами и жаждущий мнимого величия, он не мог быть царем. А если он царь, пусть скажет, кто лишил жизни Доика Идумеянина?

Маттафия вздрогнул. Ужели Иегуде известно тайное убийство? Только два человека на земле знают, как свершилось отмщение. Знают, как смерть настигла того, кто перерезал горло всем священникам Номвы. Знают, как скреб злодей ногтями каменистую тропу, которая стала красной, и было странно - сколько же у него крови, она лила и лила из перерезанного горла. Тому свидетель один - сын Ахимелеха, благочестивый Авиафар. Неужели Авиафар открыл кому-либо эту тайну? Маттафия молчал, понимая, что попал в ловушку. Он должен был назвать самого себя.

- Говори, что же ты молчишь! - проявил свое рвение Цофар. - Какой же ты царь, если не знаешь, кто расправился с твоим верным слугой, с твоим главным пастухом?

- Тело Доика было найдено за крепостными стенами Гивы, горло его было рассечено мечом. Если бы царь знал, кто это сделал - то немедленно казнил бы убийцу. Никакой казни в Гиве не было, - сказал Маттафия и застыл в ожидании. Сейчас Иегуда назовет его имя или имя Авиафара.

- Он прав, - растерянно произнес Иегуда, - никто не узнал в Гиве имени убийцы, смерть та была угодна Господу...

Маттафия облегченно вздохнул. Молод Иегуда, вопросы его бессильны. Но почему так дрожит рука Иегуды, сжимающая посох? Почему ему так нужно доказать Kaвepуну, что перед ним не царь. И вдруг догадка обожгла Маттафию. Иегуда борется не только за себя, на чашу весов положена участь всей еврейской общины города-убежища. Иегуда страшится, что гнев обитателей крепости обрушится на общину, что суд над Саулом и его казнь разрушат то хрупкое спокойствие, в котором пребывают его соплеменники. Как ему помочь? Пути к отступлению отрезаны, никто не захочет поверить, что перед ними не царь. Надо суметь защитить имя Саула. Иегуда здесь не помощник. Каверун многое знает, с ним трудно будет спорить. Вряд ли правитель хочет смуты в своем городе. Что он задумал?..

Маттафия не сводил глаз с правителя. Каверун изучающе и беззлобно смотрел на Иегуду. Глаза у Каверуна гноились в уголках, как у медведя. Он и сам, рыжеватый и плотный, был похож на затаившегося медведя, непонятно было, чего в нем больше - ярости или доброты. Казалось, он настроен миролюбиво, но в то же время - затаенный злой блеск во взгляде, скрещенные руки, будто он сам себя удерживает, скрывая свое нетерпение.

- Ты опять вводишь нас в заблуждение, Иегуда, - растягивая слова, произнес Каверун, - ты задаешь вопросы, на которые сам не знаешь ответа...

- О, мой господин, - растерянно пробормотал Иегуда, - праведен ты, снискавший мудрость, тебе доступны все истины, ты видишь, кто перед тобой. Позволь мне хотя бы один вопрос, еще один...

- Мы устали слушать твои выдумки, Иегуда, - недовольно произнес Каверун, - ты плохой старейшина и не печешься о своих людях. Я думал, ты умнее. Любой другой собрал бы дань с общины, чтобы спасти своего царя, принес бы все припрятанное золото и серебро, дал бы выкуп. Ты жаден, а потому хочешь доказать, что это не Саул, но видишь, тебе это не удалось...

- Мы можем собрать и золото, и серебро, мой господин, - поспешно согласился Иегуда.

- Вот ты и попался, - засмеялся Каверун, - серебро и золото ты готов дать за своего царя! Ради простого смертного твои соплеменники не станут расставаться со своими богатствами! Скоро ты прибежишь и будешь просить меня взять все, что у вас есть, чтобы оградить народ твой от гнева жителей. Когда обитатели города узнают о всех злодеяниях Саула и Давида, мне трудно будет сохранить вам жизнь!

Маттафия почувствовал, как кровь приливает к лицу, последние слова правителя, словно удар копья, пронзили его. Он сделал резкое движение вперед, стражники с обоих сторон сдавили его.

- Постойте! - воскликнул Маттафия. - Нельзя во всем винить царей, к тому же я...

- Тебя ни о чем не спрашивают, - прервал его Каверун, - ты должен пасть на колени и молить своего бога, чтобы он пощадил тебя. Я дал слово Цофару, - если обнаружится, что ты лживый пройдоха и в угоду своему тщеславию выдаешь себя за царя, то голова твоя уже сегодня скатится плеч. Но пока ты спасся! Я тоже сомневался, но ты развеял мои сомнения. Я даю тебе еще два дня, чтобы ты вспомнил и записал все злодеяния Давида. Давид дорого заплатит и за твою голову, и за эти записи!

Каверун устало откинулся на подставленную Цофаром подушку и дал знак стражникам - увести пленника. От сильного толчка в спину Маттафия с трудом удержался на ногах.

Часом позже, сидя неподвижно и всматриваясь в небо, светлеющее между зеленых крон оливковых деревьев, Маттафия мучительно долго обдумывал свое положение. Тишина стояла во дворце. Был отчетливо слышен каждый скрип сандалий стражников, переминающихся у дверей, и то, как где-то внизу лилась вода и скрипели ножи - очевидно, там была дворцовая кухня.

Сменилась дневная стража, подали в приоткрытую дверь кувшин с соком и лепешки. Есть не хотелось, сон тоже долго не приходил к нему. Теперь ему было отпущено еще два дня. Он не властен что-либо изменить. Даже в плену у филистимлян можно было надеяться на побег, можно было совершить этот побег, отсюда бежать невозможно. Все надежды на Давида казались теперь построенными на песке. Ведь в свое время Давид поверил в его предательство. Все может кончиться плачевно. И он, Маттафия, не только погибнет, но и станет причиной изгнания и бедствий тех, кого любит больше всего на свете. Собственная судьба уже не тревожила его. Надо отбросить все страхи и встретить смерть спокойно, смерть, которая вот уже много лет ходит по его следам.

Вспоминая прожитые годы, он старался отыскать те, где дни были спокойны и наполнены теплотой и любовью. Он вновь и вновь вспоминал тишайший Вифлеем и проклинал тот час, когда перебрался в Гиву - царский город, переполненный людьми лживыми и хитроумными. И главной ошибкой была слишком долгая служба при царском доме. Служба, поставившая его перед выбором - Саул или Давид, отец или друг...

Царская милость не обошла его, но и царский гнев ему тоже пришлось не раз испытать. Многие завидовали ему, дивились, когда он был мрачен. Не понимали - что еще нужно человеку? И дом есть просторный, и сад оливковый у дома, и растут два сына - старший Фалтий, смышленый и сильный, и младший - Амасия, ласковый и нежный. И все в доме было, что душа пожелает, ибо получал десять серебряных сиклей в месяц, и пропитание бесплатно - из царских запасов. И все равно - царская служба тяготила. А когда начались распри между Саулом и Давидом, впору было тайком бежать из Гивы. Надо было тогда решиться - это он сейчас понимал - бросить все и - подальше от царского дома, прочь от всех благ и богатств на север страны в город, затерянный в горах - сидеть там под своей смоковницей, не помышляя о воинской славе. Променять все царские почести на живительный воздух горных пастбищ и цветущие луга в долинах.

Но не волен он был распоряжаться своей жизнью, ибо был он царским воином. И не было спокойствия ему близ царского престола. Опасался всегда, что раскроется тайна его рождения - и неизвестно, что принесет это - милость царя или его гнев. Были чужды ему, Маттафии, и военачальники, и сыновья Саула, не видел он в этих сыновьях своих братьев. Из них был ему близок лишь Ионафан, чистый в помыслах и бесстрашный на поле брани.

Говорить что-либо, противное общему мнению, в Гиве было опасно, полно вокруг царских доносчиков и соглядатаев, и даже на ложе своем не уверен был человек, что не зрит его око царского лазутчика. Только бесстрашный Ионафан говорил открыто, что думал. Ему все сходило до поры, ведь он был любимым сыном Саула. Маттафия же был сыном безвестным и защиты ему искать было негде.

Были мгновения, когда очень хотелось во всем открыться Ионафану, сказать ему: “Брат мой Ионафан, любимый брат...”. Ионафан обрадовался бы, что обрел брата. Но можно было ли даже ему доверить эту тайну? Ионафан даже не понял бы, о чем идет речь. Сказал бы: “Конечно, брат, ты всегда был мне братом...”. У Ионафана были свои заботы - он жаждал помочь Давиду. Рисковал Ионафан, и прознай Саул про его дела, обернулась бы царская любовь страшным гневом. Ибо отправлял Ионафан с верными людьми оружие для Давида, передавал с торговцами снедь. Входили в дом Ионафана странные люди, воровато озирались, таились от чужого взгляда. Маттафия много раз пытался остеречь Ионафана, говорил, что нельзя доверять людям, которых видишь впервые. Ионафан горячился: “Нельзя жить в неверии, каждый, кто вступился за гонимых, угоден Господу, мне ли таить подозрения на людей, готовых пострадать за правду!”. И не слушал Ионафан, когда объяснял ему, что это люди торговые, что блюдут во всем свою выгоду, что за сребреники продадут и отца родного. Царский сын не мог понять простого воина. Но перестал втягивать в свои дела, понимал - то, что будет прощено ему, царскому сыну, станет гибельным для Маттафии. И обещал: “Я буду осторожен, и ты тоже опасайся наветов, ибо все знают о дружбе твоей с Давидом, постарайся быть в тени...”.

Он, Маттафия, и без советов Ионафана понял, что в царском доме опасно быть на виду. Но как не таился Маттафия, а шел по его следу хитроумный евнух Hoap. Лестью своей скрывал он злобные замыслы. В глаза возвеличивал Ионафана и подвиги воинские его, а Саулу нашептывал про дружбу Ионафана с Давидом, сеял гнусные слухи о том, что прельстил Давид царского сына своими чреслами. Подбирался Ноар к нему, Маттафии, из уст евнуха мед лился - обещал щедро одарить за одно лишь слово о Давиде, о том, где скрывается тот. Но потом, видя, что ничего не добиться, по-иному стал подступать. Сказал однажды, как бы невзначай:

- Прячешь ты, Маттафия, в своем доме райских птичек, возжаждал один их красотой наслаждаться. Нехорошо, Маттафия! А в царских покоях некому услужить господину нашему, великому царю Израиля. Будешь нелюбезен и молчалив, подскажу царю, и удостоит он высокой чести жен твоих - будут они хорошими помощницами жене царской Ахиноаме. Особенно младшая твоя, рыжекудрая соблазнительница, не хуже царской наложницы Рицпы. Саул таких длинноногих любит...

И понял Ноар, что боится его Маттафия, стал ходить по пятам. Маттафия повелел тогда Рахили не появляться подле царского дома. И поделился своими опасениями с Ионафаном. “Ноара не страшись, - сказал Ионафан, - не столь уж жалует его отец мой, одно мое слово - и сомкнет свои подлые уста евнух! Жаль, что в земле египетской раздавили ему мошонку, мы сейчас с тобой доставили бы ему это удовольствие!”. Редко вот так зло говорил Ионафан, ожесточилась его чистая душа к тем, кого ненавидел он, и говорил Ионафан, что грешно прощать врагов. И был Ионафан прав, ибо нет опаснее врага пощаженного, такого, как Цофар.

Саул же зачастую прощал и пригревал врагов, к своим же был неоправданно жесток. Кровь священников из Номвы не смоешь никакими слезами и раскаянием. И когда говорил Саул, что поддался наветам Доика Идумеянина, никто не верил этому. А враг ли был ему Давид? Все в Гиве любили Давида. И чем более любили и возвеличивали, тем сильнее становился гнев царский. Тогда это все было непонятно.

Но если вдуматься, глядя из глубины лет, понимаешь - покушался Давид на власть царскую. Позволил Самуилу помазать на царство при живом царе, добивался упорно царской дочери, любил, чтобы повсюду возвеличивали его воинские подвиги, Ионафана сделал своим лучшим другом... Саул остерегал от него своих сыновей, предупреждал Ионафана, что Давид не даст наследовать престол. Ионафан и слушать ничего не хотел, любовь его к Давиду была беспредельна.

Когда Давид был изгнан из Гивы, еще больше стал его защищать Ионафан. Опасная это была стезя, Ионафан был слишком доверчив. Делился с друзьями своими тайными замыслами, поведал Маттафии, как найти Давида, взяв слово, что это останется глубокой тайной. Сказал ему тогда: у стен есть уши, и тайна остается тайной, если ведает о ней один человек. “Но ты ведь его друг, скажи ты его верный друг?”, - допытывался Ионафан. Отвечал ему: я царский сотник и верен царю. Ионафан смеялся, говорил - зачем со мной таишься. Ты сотник, я - царский сын. Но почему мы должны отвернуться от гонимого друга? Ионафану хотелось всем поделиться с Маттафией. И Маттафия знал места, где скрывается Давид, как добраться к нему по высохшему руслу реки Ция в леса Херета.

Шли в землю Иудину, в пределах которой были те непроходимые леса, все огорченные душой и страждущие, все недовольные Саулом и притесняемые им. Нередко попадались среди беглецов воры и нечестивцы, и просил Давид Ионафана сообщать подробно о каждом, кто хотел примкнуть к набираемому воинству. Нужны были Давиду сильные люди, умеющие постоять за себя. Водились в тех лесах и медведи, и волки, и пищу надо было уметь добыть себе, и ноги нужны были крепкие, чтобы уходить от воинов Саула.

Ходили слухи в Гиве, что обещал Давид щедро вознаградить тех, кто придет под его начало, сулил он и наделы земли, и пашни, и виноградники. Ничего этого не было у него. Надеялся получить, захватив власть. Мог ли Саул молча взирать на все это и позволять Давиду крепнуть и набирать силу? У кого откроются уста, чтобы осуждать Саула? Развязка близилась. Жестокое убийство священников было только началом. Оно многих отторгло от Саула. Число людей, убежавших к Давиду, росло. После кровавой расправы над священниками Номвы и их домами, почти все оставшиеся в живых обитатели этого города искали спасения у Давида. Ионафан и Маттафия все что могли, делали для них. Еще во время расправы ему, Маттафии, удалось спасти одного из тех, что пришли с Ахимелехом из Номвы. Ионафан помог спастись Авиафару - молодому священнику, сыну несчастного Ахимелеха. Авиафар ушел в леса Херет, к Давиду. Воины Саула окружили эти густые леса. Люди Давида ускользали от облав потайными тропами, прятались в пещерах у Мертвого моря. Саул начал охоту за своим бывшим любимцем.

- Если мы не поможем Давиду, он пропадет, - сказал Ионафан.

К тому времени гнев Саула обратился и на него. Ионафан ничего не страшился. Копье, брошенное отцом в него, не испугало Ионафана.

- Пойми, - продолжал он, - Давид не выдержит, когда начнутся холода, ему нужен рядом надежный человек.

Он, Маттафия, сделал вид, что ничего не понял. Он не хотел оставлять в заложниках двух жен и сыновей. Он понимал, что Давид может не выдержать. Давид был человек удачи. Он был на своем месте, когда побеждал, когда все ладилось у него. Давид был прирожденным военачальником. Таиться и прятаться он не умел, и в то же время в нем жил лицедей и певец. Он мог притворяться, предстать в личине другого человека. Мог сочинять хвалебные песни тем, кто давал пищу для его людей, мог сказаться странствующим певцом. Он явился к Гефскому царю Анхусу, выдав себя за кудесника, заложил камешки за щеку, коверкал слова, пророчил начало нового царства. Но все равно узнали в нем царские братья того, кто победил Голиафа, исполина из их рода. Анхус хотел одарить кудесника, хотел овец ему продать, когда они ворвались в царские покои с криком: “Овец ему - это же Давид! Ты ему еще царство уступи, и мы будем его рабами!”. Анхус понял свой промах, приказал схватить Давида. И прикинулся тогда Давид сумасшедшим - замычал, словно телец, пустил слюну по бороде, стал чертить на стенах домов причудливые фигуры, на дверях одного дома написал: “Анхус, царь Гефский, сто раз десять тысяч должен мне, а жена его - пятьдесят раз по десять тысяч”. Анхус закричал на братьев: “Какой же это Давид, это сумасшедший, разве мало у нас своих сумасшедших, зачем он здесь юродствует, гоните его из города!”.

Поведал об этом случае с Давидом тысяченачальник Шамгар, выставлял Давида низким и мелким попрошайкой, смеялся над тем, перед кем лебезил раньше. Сказал Шамгар: “Не достойно это военачальника, слюну по бороде пускать, свою жизнь спасая!”. Не выдержал тогда Маттафия, сказал: “С кем не бывает, сегодня сумасшедший, а завтра начальствует над сумасшедшими, сами слюну с бороды слижут!”. Шамгар понял, что о нем речь, посмотрел злобно, но в спор вступать не стал.

Случай, конечно, нелепый. Зачем пошел Давид добывать снедь у филистимлян? Знал, что ищут они его гибели. И вот, чтобы спастись - притворился сумасшедшим. И это он, который всегда презирал тех, кто потерял разум! Говорил еще в Вифлееме: “Премудро все сотворил Господь, но зачем так сделал, что люди иногда лишаются разума, ходит человек в отрепьях, пускает слюну, отроки за ним бегают, издеваются. Приятно ли это очам Господним?”. Зулуна тогда мудро ответила ему: “Все, что богами создано, имеет свой смысл и свою тайну, и зло иногда идет во спасение”. И вот спасло Давида сумасшествие, не притворись он юродивым, закончил бы жизнь, пораженный мечом Анхуса.

Ионафан был прав, Давиду нужен был помощник, нужны были верные военачальники. Братья его Елиав, Аминодав и Сама, а с ними и престарелый отец его Иессей только связывали ему руки. Отправил он всю семью свою в Марифу Моавитскую, там нашли они прибежище у моавитского царя, ведь были в роду Давида моавитяне, та же Руфь, о которой он рассказывал еще в Вифлееме. Иоав - сын его сестры Саруи - был единственным помощником. Молодой еще, но именно в такие годы становятся воинами. Сын Фалтий был много моложе, но уже ловко стрелял из лука, мог даже птицу на лету сбить. Но стрелять в цель это одно, а выводить людей на битву другое. Даже у сотника полно хлопот, не говоря уже о тысяченачальнике...

Маттафия в то время дни и ночи проводил на воинской службе, не давал отдыха своим воинам, обучал их и метанию копья, и владению мечом, и осаде стен крепостных. От царского дома держался подальше. Но так получается в жизни - не пристанешь к одному стану, тебя затянут в другой. Как не старался Маттафия избежать участия в схватках Саула с Давидом - ничего не вышло. Сам Саул позвал его к себе.

Была Маттафии оказана великая честь - говорил он с царем один на один. Сидели в спальных покоях на скамьях из черного сандалового дерева. Таких бесед удостаивался только главный военачальник Авенир. Не стоял Маттафия, а сидел рядом с царем, ибо сказал Саул ему: “Садись рядом, сын мой”. Второй раз в жизни так обращался к нему царь. Так называл Саул только людей близких к нему. Слова эти заставили вздрогнуть Маттафию, кровь прилила к лицу. Стоял в покоях полумрак, и Саул ничего не заметил. И снова повторил: “Сын мой”. И стал объяснять, что схожесть их обличий помогла один раз, и может пригодиться еще не раз, что пришла пора изловить Давида, что тот скрывается в Адаламской пещере, за пещерой этой сразу начинается лес, везде там бродят люди Давида и те, кто ищет путей примкнуть к нему - предатели и воры. Так сказал Саул о них, и повторил - предатели и воры. Когда подходят отряды воинов, продолжал Саул, эти люди сразу предупреждают Давида - идет Саул, и Давид исчезает. Он неуловим, этот нечестивец. А теперь они пойдут с двух сторон, и он, Маттафия, с тремя отрядами займет лес и будет передвигаться шумно, не таясь, чтобы все узнали - идет Саул, и увидев его, Маттафию, беглецы, скрывающиеся в лесу, донесут Давиду - Саул движется через лес, а в это время он, Саул, с основным войском пройдет скрытно руслом потока реки Хивы и выйдет к пещерам - и тогда Давиду никуда не деться...

Напрасно злые языки говорили, что царь выжил из ума, что его одолевают злые духи. Саул умел продумать все, он был способен начальствовать над войском, ибо ловко решил он расставить сети для Давида, и хотел, чтобы в этой охоте участвовал он, Маттафия. Возражать царю, объяснять, что Давид очень близок ему, Маттафии, было бесполезно и опасно...

Стоял месяц дождей Шват, лес был переполнен влагой. Попади он, Маттафия, в этот лес по иному поводу - и возрадовалось бы сердце - после пыльной, пропахшей конским потом и шекером Гивы вдохнуть лесную прохладу, стоять в тиши и бесконечно долго слушать пение лесных птиц - это ли не радость для души. Присесть на поляне под раскидистым дубом, развязать суму, вынуть оттуда любимые лепешки с медом, приготовленные Зулуной, сидеть и ни о чем не думать, и смотреть в просветы среди ветвей на тучи, приносящие дождь, и слушать звонкую лесную капель...

Но совсем иное предстояло. Ехали без остановки, а когда лес стал густеть, спешились, оставили коней на лесной поляне и пошли цепью, так чтобы один видел другого. Процеживали лес, словно сетью. Никто не мог миновать эту сеть. Добыча же попалась мелкая - бродяга с рубцами плетей на спине, видными между лохмотьями одежд, едва закрывающих тело, да сопливый еще отрок - глухонемой или притворившийся глухонемым. Несомненно, они пробирались к Давиду, бродяга от всего отпирался. Его повязали и отослали со стражником в Гиву, отрока же отпустили, чтобы с ним не возиться. Позже вытащили из бурелома обросшего арамейца, явно человека из отряда Давида, тот, увидев Маттафию, пал на колени перед ним, просил пощадить, называл всесильным и самым милостивым царем на земле. Арамейца отпустили и следили, куда побежит. Потом пошли по его следу. Но не нагоняли. Пусть донесет Давиду, что Саул движется через лес, так было задумано, ввести в заблуждение Давида, обмануть его. Пробирались через сросшиеся, колючие кустарники. Было тяжело на душе, и молил Маттафия Господа, чтобы лес не кончался.

Но к полудню лес прошли, и открылись взору пологие сиреневые холмы, поросшие мелким кустарником и ирисом. За холмами серыми глыбами вставали известковые горы, где были те пещеры, в которых, как они полагали, таился Давид.

Со стороны пустыни туда же подошли основные отряды. Обыскали все пещеры, кругом пустота, только летучие мыши выпархивали из сырых темных провалов, были они, словно демоны с выпученными глазами и острыми ушами. Саул был взбешен, опять упустили Давида. Кто его предупредил? Как он ушел? Было неведомо никому.

Вечером разожгли костры, поджарили барашков, но все равно сидели подле огня унылые и сумрачные. И когда почти всех сморил сон, подозвал Саул Маттафию, и в третий раз за все их встречи сказал: “Сын мой...”. И опять сильней заколотилось сердце Маттафии. “Сын мой, на тебя уповаю, пойдешь один и достигнешь стана Давида, и свершишь отмщение во имя Господа нашего!”. И опять не смог Маттафия противоречить царю, хотя и понял сразу, что на этот раз не сможет выполнить его повеление. Авенир стоял за спиной Саула и заранее торжествовал: “Велика мудрость царя! Маттафия всех там распугает, бегут от Саула, а достигнув стана своего, видят - здесь Саул!”.

Но дело было много сложнее, и не для того Саул посылал Маттафию, чтобы испугать беглецов. Свое повеление он пояснил, когда Авенир отошел от них, и остались они наедине. “Сын мой, - сказал Саул, - ты должен убедить Давида вернуться в Гиву и повиниться. Я знаю, он твой лучший друг, и ты, и сын мой Ионафан норовите обмануть меня Но не вздумай предать меня, найду под землей, и дом твой сотру из памяти людской. Уговори - ему ничего не будет, я не лишу его жизни, я не враг ему. Но если не удастся уговорить - сам исполни приговор. Иначе не быть единому царству. Иначе - междоусобица...

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  | 21 | 2 | 23 | 4 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002