Глушкин Олег Борисович

САУЛ И ДАВИД

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

Глава XXV

Амасия сидел в печали на берегу Иордана. Здесь, в истоках своих, был узок и быстр Иордан, но теперь, в сезон дождей, поднялась вода в нем и стала бурой, ибо вобрала в себя потоки, стекающие с Ливанских гор. Мутной была вода, и смутными были мысли Амасии. И не радовали его - ни солнце, разорвавшее пелену туч, ни густые вербы, склонившиеся над водой, ни сочные лесные ягоды, растущие рядом с тростником, ни желтые лилии, плывущие вдоль берега.

Еще каких-то несколько дней назад был он беззаботен и свободен, как певчая птица. И вот крыло несчастий повисло над его домом. И не мог он, Амасия, разобраться во всем, да и времени не было для этого - понял одно: от него зависит жизнь отца. И все он сделал, как повелела Зулуна, и был он сейчас у города Силома, от которого до Иерусалима рукой подать, и достиг бы святого города, если бы надеялся только на себя, а не пристал к караванщикам. Казалось, что быстрее и безопаснее добраться до Иерусалима вместе с бывалыми людьми, которые всегда смогут защитить от лихих разбойников. А вышло наоборот. Лишился он осла своего. И когда теперь думал об этом осле, то слезы наворачивались на глаза. Видел он перед собой его чуткие толстые губы, его большие безвинные глаза, вспоминал, как ночью спал, приткнувшись к теплому боку. Вспоминал и еще более приходил в расстройство. Как поведать теперь Зулуне, что не уберег осла, как теперь расплатиться за него, ведь не принадлежал осел их дому, а был взят на время у добрых пастухов. Но не это было главное - а то, что теперь не сумеет он вовремя добраться в Иерусалим. И Зулуна, и родительница его Рахиль надеются на него, поручили ему спасти отца, а он сидит на берегу Иордана и не знает - то ли домой возвращаться, то ли броситься в быстрые воды, чтобы избежать бесславного возвращения...

В первый день пути казалось все просто - выехали все вместе караванщики, торговые люди, впереди шли верблюды, гордо поводя мордами, звенели весело колокольчики, висящие на изогнутых шеях. Большинство караванщиков, как и он, Амасия, восседали на своих ослах. И напрасно говорят, что осел упрям, ведь если ему довериться, то и понукать не надо, сам всегда отыщет дорогу, да и на стоянках сам найдет корм. Только не надо бить его пятками в бока и хлестать почем зря. И чует опасность всегда осел. Вот и в этот раз задолго до того, как спешили караванщиков стражники, стал прядать ушами, фыркать и упираться. Надо было послушаться его и отстать. Так нет, стал его погонять. А тут - у входа в ущелье - отряд навстречу с копьями наперевес. Стража Каверуна. Думали караванщики, обычная проверка - не везут ли товары, за которые не заплачена пошлина. Застряли первые верблюды у входа в ущелье, начался крик, все сошли со своих ослов. Каждый на своем языке стал высказывать недовольство. Подошел главный погонщик верблюдов и поведал, что требуют стражники дополнительную плату - по пять сребреников с каждого, а у кого нет сребреников, может расплатиться частью товара.

Караванщики стали неохотно развязывать тюки. Стражники ходили с корзинами и набивали их тканями, сушеными финиками, сосудами с оливковым маслом. Один из торговцев поднял крик, лег на свой тюк, обхватил его обеими руками.

- Сам Цофар дал мне разрешение! Проклятые гиены! Вас послали охранять дороги, а не грабить мирных торговцев! - кричал он.

Его оттащили от тюка, один из стражников распорол тюк мечом, другой выхватил плеть и стал стегать непокорного торговца по спине, тот пытался бежать, тогда стражники навалились на него вшестером и били, пока несчастный не смолк.

У Амасии не было ни товара, ни монет. Он стоял рядом с ослом, и когда стражники добрались до него, развел руками и улыбнулся. Один из стражников погладил его по голове. “ Ну и волосы, - сказал стражник, - длинные, как у Авессалома!”. - “Может, это девица, - усмехнулся другой стражник, - надо бы познать ее!”. И задрал полы одежды Амасии. Амасия ничего не понял и продолжал улыбаться. Подошел начальник стражников, и услышав от своих товарищей, что у Амасии ничего нет, сказал: “Быть этого не может, смотрите, белый осел не отходит от отрока!”. Амасия обхватил осла за шею, сцепил пальцы. Тогда стражник схватил Амасию за волосы, резко дернул на себя, развернул и больно ударил коленом ниже спины. Амасия упал. Другой стражник стал срывать с него одежды, теперь Амасия понял, что ему грозит. Он завертелся, как уж, задергал ногами, пытаясь вырваться. И не совладеть бы ему с насевшими нечестивцами, если бы не раздался зычный клич начальника стражников, сзывающего своих воинов.

Караванщики облегченно вздохнули, сели на своих ослов и верблюдов и двинулись дальше. Амасия долго плелся следом, пока хватило сил, а потом лег у дороги и дал волю слезам. И решил он впредь не идти по караванной дороге, где даже свои охранники измываются над людьми и грабят мирных торговцев, и свернул Амасия на восток, чтобы выйти к реке Иордан, ибо знал, что ее воды ведут к Мертвому морю, а там - совсем рядом Иерусалим. Надеялся еще Амасия встретить рыбарей и с ними переплыть Кинеретское озеро, чтобы сократить свой путь. Но когда вышел он к Иордану и очутился один на пустынном берегу, поросшем травами, тростником и вербами, то сжало его сердце тоской, и понял он, что без снеди одному не добраться до Иерусалима, что не пройти ему по заросшему берегу, и дано ему спасти своего отца.

Не было в его сердце большой любви к отцу, плохо помнил он даже лицо отца, и было имя отца в доме - как предвестие грозы в небесах, и с появлением отца связывались в памяти Амасии наивные детские страхи и угрозы - вот узнает отец, вот скажем отцу... С малых лет Амасия испытывал отвращение к стрелам, мечу и копью, не хотел он обучаться ратному делу. И потому был любим отцом Фалтий, для которого не было дороже подарка, чем обоюдоострый меч, добытый отцом в битве с филистимлянами.

Но было свято имя отца в доме, и любили его беззаветно и родительница Амасии Рахиль, и Зулуна - и слова плохого об отце не слышал от них Амасия. И когда был пленен отец, горевали все в доме и тосковали и ждали, когда он вернется. И Амасия тоже ждал отца, думал, что все изменится, когда тот вернется, будет отец опорой и щитом для дома, и жизнь с его приходом станет безбедной, и дом будет полон снеди. А без отца все время жаловались женщины, что с трудом приходится добывать хлеб насущный.

Но ему, Амасии, и эта жизнь казалась прекрасной, и не было тоски в его сердце. С малых лет возлюбил он удел пастухов, убегал на дальние пастбища, в росные травы, где можно было вволю играть на самодельной дудочке, слушать пение птиц, глядеть в доверчивые и полные любви овечьи глаза, подносить безропотных и беззащитных ягнят к сосцам овец, прижимать агнцев к груди и чувствовать, как испуганно колотится их сердце.

И вот пришел долгожданный отец, но не взошел в дом свой, а попал в заточение, ибо ложно принят за царя Саула, и грозит отцу погибель, и теперь не отец может защитить дом и свою жизнь, а дано это свершить ему, Амасии. Должен он обо всем поведать в Иерусалиме Фалтию, и коли не найдет брата, то нужно самому пробраться в царский дворец и искать милости у Давида

Все страшились могущественного царя, а когда поведал пастухам он, Амасия, что видел Давида - не поверили ему. Ибо стал он доказывать, что вовсе и не страшен царь. И что подарил этот царь ему, Амасии, флейту. И смеялись пастухи: вот, мол, выдумщик какой, лишь бы похвастаться - царским дружком был...

А ведь он, Амасия, не единожды видел Давида, он говорил с царем, царская рука гладила его волосы. И не помнит он ничего устрашающего в облике царя - и добротой были наполнены голубые глаза, и рыжие кудри и рыжая борода, словно цветистые лилии обрамляли лицо. И рука у царя была не такая жесткая как у отца; помнит он, Амасия, тепло царской ладони и то, как долго стояли они подле Сихемских ворот в Иерусалиме, и солнце играло на медных полосах, скрепляющих дубовые брусья. Спросил тогда Давид про Амасию у Зулуны: “Это твой сын?”. И ответила Зулуна: “Я различий не делаю, Фалтия ты стремишься отнять у меня, а этого не отдам!”. И сказал тогда Давид: “От воина рождается воин, и ты можешь гордиться Фалтием!”. “Но этот не будет воином!”, - сказала Зулуна. И Давид положил ладонь на голову его, Амасии, и сказал: “Волосы горят золотом, его любит солнце, приходи, я подарю флейту!”. И ответила Зулуна: “Не войдем в дом твой!”.

И удивило тогда Амасию, что всегда и со всеми любезная Зулуна так резко говорила с царем. Но флейта все же появилась в доме, ее принес стражник из дворца. Чудесные звуки можно было извлекать из нее, заслушивались все на улицах иерусалимских, когда играл на ней. Но когда вернулся отец из очередного похода, сказал: “Надобно тебе, Амасия, научиться стрелы выпускать в цель, большой ты уже, не для тебя эти царские забавы, оставь свою никчемную флейту!”.

Казался отец великаном, поднимал Амасию на вытянутых руках к потолку, кружил и смеялся. Учил отец, что мужчина должен уметь постоять за себя и своих близких, что должен смолоду крепить свои мышцы, показывал, как нужно защищаться и давать отпор в случае нападения. Фалтий боролся с отцом отчаянно, нападал, не хотел сдаваться. Он, Амасия, сразу сникал, терялся, падал и плакал. Зато было весело, когда они ходили на берег потока Кедрон, омывались там прохладной водой, жарили мясо на вертеле, пели песни. И тогда доставал Амасия свою флейту, сохраненную несмотря на запрет отца, и смолкали и отец, и Фалтий, и становились задумчивыми их лица, и просили они играть еще и еще...

И потом, когда пришлось покинуть Иерусалим, когда стал он, Амасия, пасти овец на склонах ливанских гор, пригодилось ему умение извлекать из флейты протяжные трели, ибо за это возлюбили его пастухи и всегда старались защитить и не давали никому в обиду отрока, растущего без отца. И когда истерлась и уже перестала звонко звучать флейта, сделал Амасия по ее подобию себе дудочку...

Никогда отец не нуждался ни в чьей защите, не было равного ему силой во всем Иерусалиме, и повсюду говорили о том, как храбро поражал он в битвах своих врагов, так говорили - пока не исчез он, не вернулся из похода, и тогда ожили клеветники и завистники и начали поносить его. Но ни слова против отца не было сказано в доме, и никогда даже и подумать не мог Амасия, что придется ему спасать того, в ком были все силы и мощь, какие мог послать Господь одному человеку.

И глядя с тоской на мутные воды Иордана, старался Амасия подавить страх и сомнения, и знал он, что нету ему возврата домой, а предстоит изыскать кратчайший путь к Иерусалиму. Молил он Господа послать спасение, укрепить силы и дать избежать врагов, покушающихся на жизнь путников, и никогда не оставлять в беде. И услышал его Господь. Ибо затрещали прибрежные кусты, и вышел к реке человек, высокий, в поношенных обветшалых одеждах и так поросший густым седым волосом, что поначалу и не человеком он показался, а духом вод иорданских. И смотрел он так пристально, что не дано было, наверное, никому вынести такой его взгляд.

- Кто ты? Не демон ли зла? - испуганно спросил Амасия.

- Не страшись меня, отрок, - ответил старик, и голос у него был зычный, раскатистый, - я правду взыскую! И иду я от Дана к Иерусалиму, чтобы припасть к Ковчегу Завета и там вознести молитву Господу.

И исчез страх у Амасии, понял он, что послал ему Господь надежного попутчика. И когда спросил старик, куда идет Амасия и как его зовут, то открылся Амасия почти во всем, но ничего не стал объяснять про отца своего, сказал только, что должен его спасти и спасение для отца отыскать можно лишь в Иерусалиме. И спросил Амасия у старика, как того зовут, и ответил старик:

- Зови меня просто Левит. Ибо что тебе в имени моем, которое я и сам забывать стал. Колено мое Левино и нету ему наделов в земле Ханаана, и этому колену доверено служение Господу - это колено священников и пастырей...

И предложил Левит вернуться в долину Изреельскую и оттуда выйти на царскую дорогу. Спросил его Амасия, сколько дней надо, чтобы одолеть по этой дороге путь до Иерусалима. И когда ответил Левит, что более пяти, то осунулось лицо у Амасии, и долго стоял он молча, понурив голову. И увидев его тоску, сказал Левит:

- Нет горя, которое нельзя преодолеть, коли свято веришь в Господа Бога, и угоден Господу отрок, оберегающий отца своего!

И объяснил Левит, что можно достичь Иерусалима за более короткий срок, если взять себе в сподвижники быстрые воды Иордана. И принялись они за работу, и решили успеть до заката солнца подыскать крепкие стволы деревьев, срубить их и связать валявшейся на берегу сетью и лозой - сделать себе надежный плот.

Работал Левит споро, несмотря на свои годы, ловко подрезал ножом своим стволы, выдалбливал в них выемки, соединял стволы друг с другом, так что и зазора не оставалось. И так трудились они до заката, а потом развели костер, согрели воду, заварили ее ягодами и яблоками, и утолив голод этим напитком, решили заночевать здесь, а с рассветом пуститься в плавание. Набрали веток и листьев, устроили себе ложе под кроной вербы, но улеглись и заснули нескоро.

Расспрашивал Левит Амасию о его жизни, поведал и своей. Помнил Левит еще время судей, когда не было царя у Израиля, знал Саула, вместе в молодые годы свои бродил по дорогам Ханаана с сынами пророческими, был не единожды гоним за правду, за то, что обличал сильных мира сего и ничего не страшился. Говорил он долго. Ночь опустилась на землю, повис меж ветвей острый серп луны, шумели неумолчно в ночи невидимые воды Иордана. И слушал Амасия Левита, стараясь не пропустить ни единого слова, и радовался, что столь умудренный годами и жизнью человек, служитель Господень, рядом с ним. И открылся ему Амасия, что ищет спасения для отца у Давида, что верит - могущественный царь не оставит в беде своего воина.

И сказал Левит: “У властителя ли искать заступничества и справедливости? Путь сей безнадежен, не трогает горе ближнего того, кто живет в роскоши и довольстве”.

И поднялся старик, встал, заслонив костер, и очертил Левита в темноте ночи светящимся нимбом огонь костра, и стал говорить он с гневом, поднимая в небо костлявые руки:

- Словно тенета для нас - лживые надежды. Милости ли искать в царском доме? Знаешь ли, отрок, что собрались там законопреступники и сообщники воров и разбойников. Все там гонятся за мздой, и если нету у тебя сребреников, никто не станет говорить с тобой, и не допустят они тебя даже близко к Давиду. Возвели они себе дворцы на горе Сион, а Господу оставили шатер, продуваемый ветром. Расхитили жилище Господне, еще не построив его. О грехах своих открыто рассказывают, как садомяне, похваляясь друг перед другом, кто более согрешил, и потом каются прилюдно, как и царь их. Грешат и воздают жертвы Господу, словно грехи можно искупить кровью агнцев! Господь давно пресыщен всесожжениями и туком откормленного скота, он не жаждет крови тельцов, козлов и агнцев. Господь ждет покаяния сердца!

Я говорил Давиду: научись делать добро, спасай угнетенных, защищай сирот, гони от очей своих мздоимцев, погрязших в беззаконии, не доверяй мытарям своим, разоряющим народ. Был я изгнан за правду! Горе стране, где правит зло и тьму почитают светом, где за взятки оправдывают виновного и осуждают праведника. Возгорится гнев Господень, смоет Господь скверну. Кто властвует над нами? Почему возомнили они себя превыше Всевышнего? Все мы - капли из ведра, пылинки на весах, и не смертному дано судить - кого казнить, а кого помиловать. То дело Господне!

Но не слушали меня, и был я изгнан из Мегидо. Ты, Амасия, еще отрок и многого не ведаешь... Творится повсеместно беззаконие на земле Ханаана. Смерть Авенира, гибель Иевосфея, кончина Авессалома! Кровь их да падет на голову убийц! Мы в крови праведников, по всей земле разлилась она! Народ стонет и содрогается от убийств и непосильных пошлин, а Давид возводит дворцы и умножает число жен своих и наложниц! И такие отроки, как ты, Амасия, верят ему, поют песни, восхваляя его. Держатся за него, как слепые за стену, ходят ощупью, словно нету у них глаз своих! Опомнись, Амасия! Ждет тебя иной жребий. Придет новый Авессалом, пробудит тебя и сверстников твоих.

Говорил Господь пророку Самуилу - образумь пылких, зачем Израилю царь? Есть царь небесный - ему дано вершить судьбы людские. Не прислушались к голосу Самуила. Теперь ревут, как раненые медведи, стонут, как согнанные голуби - и нету никому спасения. И ты, отрок, возомнил, что сыщешь справедливый суд земной в царских покоях. Не будет его...

Но знаю, неизбежен суд небесный - воспылают земля и небеса, от шума всадников и стрелков разбегутся нечестивые мздоимцы! А пока сторожат они нас и не страшатся расплаты, улавливают в тенета, как птицеловы, ставят ловушки нашим душам. И ты, Амасия, веришь им, и тебя заманят в сети! Напрасно сплотил я деревья и уготовал путь тебе по водам Иордана, разрушу я плот, чтобы спасти твою душу, ибо невинна она, и возлюбил я тебя, отрок! Похож ты на другого отрока, который был мне дороже жизни, но не вложил Господь разум в его голову, жил он порывами своего сердца. Был я наставником ему, но не сумел смирить его нетерпение. Как и ты, не хотел он ждать Божьего суда. И звали его Авессалом.

Не было во всем Израиле человека столь красивого, как Авессалом, и столь хвалимого всеми, как он, от подошвы ног до верха головы не было у него недостатков. А волосы! Длинные пряди, локоны, такие, как у тебя, когда стриг он голову, а стриг он ее каждый год, то волосы его весили двести сиклей! И вот - нету Авессалома, утеряны мои последние надежды, сгорел он от пылкости своего сердца. И тебя, отрок, жаль мне, ты тоже летишь на огонь...

Гневными были речи Левита, и испугался Амасия, что бросит его старик, и понял, что напрасно открылся в своих целях. Амасия стал оправдываться, говорил, что не ищет для себя никаких милостей, что любит родительницу свою и исполняет ее наказ, что нету иного пути для спасения отца...

И смягчилось сердце Левита, обещал он не бросать в беде Амасию и помочь добраться до Иерусалима, но объяснил, что в самом Иерусалиме ничем не сможет помочь, ибо вынужден будет сам скрываться от стражей Давида и даже в скинью пробраться тайно, чтобы помолиться там Вседержителю.

И вот с первыми лучами солнца двинулись они в путь. Столкнули свой плот на воду, вооружились шестами и веслами, и отдались на волю бурного течения Иордана. Стремглав неслись бурые воды, и нужна была большая сноровка, чтобы вовремя оттолкнуться от берега, вовремя обойти каменистые пороги - и Амасия едва успевал исполнять повеления Левита, и они несколько раз едва не лишились плота, с трудом перевалив через бурлящие пороги, дважды застревали они на бродах, но потом приноровились, и успевал теперь Амасия не только веслом грести - но и смотреть на берега, и даже радоваться зелени их и синеве неба над ними.

К полудню вынесли их воды к Кинеретскому озеру, и они вздохнули с облегчением, когда плот замедлил свой бег, и предстала перед ними ровная гладь синих вод, лишь изредка нарушаемая всплесками одиноких рыб, и весело играли солнечные блики на зеркальной поверхности вод. Зеленые пологие холмы плавно спускались к берегам, и казалось озеро огромным драгоценным опалом, обрамленным зеленью. Чисты и прозрачны были благодатные воды, и ни разу в жизни не видел Амасия такой красоты, такого величавого покоя.

Они приткнули свой плот к берегу, вышли на луг и сели под пальмой на мягкую траву, и долго так сидели молча, И когда испили они воды из озера, показалась она им сладкой, словно мед был растворен в ней. И сказал Левит: “ Бог создал семь озер на земле Ханаанской, но только одно озеро - Кинеретское - он избрал для себя, и витает здесь над тихими водами дух Божий”.

И не только Господь избрал это озеро, понял Амасия, вглядываясь в светло-зеленые берега, где повсюду виднелись низкие белые дома рыбарей, и сушились сети подле этих домов. Плавно скользила над тихими и прозрачными водами чайка, важно выхаживали вдоль берега пеликаны, и лишь изредка, нарушая тишину, стукались бортами лодки, оставленные рыбарями у берега. Жаркий полдень - не время для богатых уловов, и дремлют, наверное, рыбари в своих уютных домах, ожидая вечернего лова. Остаться бы здесь и жить без забот...

Но спешил Амасия, торопил Левита, рвался продолжить путь. Умудренный годами Левит знал, что не осилить дорогу сходу, не подкрепив себя снедью, не утолив голод свой. Он заострил ножом шесты, и встали они в воду неподалеку от берега, чтобы добыть рыбу. И здесь оказалось, что ловчее Левита был Амасия, пронзил он две большие рыбины, а Левиту ни одной не удалось добыть. Собрали они сухие сучья для костра, разожгли его, а потом завернули рыбин в пальмовые листья и положили на угли.

Таяла во рту разваренная рыбная плоть, и казалось Амасии, что ничего в жизни он не ел вкуснее этой кинеретской рыбы. И силы его окрепли, и росла в нем уверенность, что и впредь Господь не оставит его, коль послал в пути такого путника, как благочестивый и мудрый Левит.

На следующий день проплыли они на плоту путь к противоположному берегу, и было легко и беспрепятственно продвигаться по тихому лону озерных вод, правда, пришлось поработать веслами, но зато не было преград и опасностей на их пути. И добрались они легко до тех мест, где вытекает из Кинерета река Иордан. Насытившись водами озера, вырывается река и прокладывает русло через отрожье скалистых Иудейских гор. Здесь, у города Силома, мыслили они закончить свой путь по воде и пойти напрямую к Иерусалиму. И все складывалось, как задумали, но омрачил их путь последний перекат у Меджемского брода.

Солнце клонилось к вершинам гор, когда приблизились они к этому последнему на их пути перекату, и заметил Амасия, что впереди, у камней, качаются на воде не то бревна, не то пучки каких-то водорослей, и спросил он у Левита, что плавает там, у камней. Но ничего не ответил Левит, лишь помрачнело его лицо, и беззвучно зашептал он слова молитвы. А когда поднесло плот поближе, с ужасом понял Амасия, что бьются о камни тела утопленников. Были вздуты их животы, и длинные волосы веером расплывались вокруг голов. И страшны были их неподвижные, застывшие глаза. И почти все это были безбородые юнцы, сверстники Амасии.

Разом уперлись Левит и Амасия шестами в дно, чтобы повернуть плот и миновать камни, и прибился к плоту один из утопленников, зацепился волосами за крайний ствол, и рот у него был широко раскрыт, словно кричал он беззвучно - спасите меня...

Молча пристали они к берегу, молча стояли у гибельного переката. И сказал после долгого молчания Левит:

- Безгрешны отроки, лезвие еще не касалось их щек, не познали они еще женщин - и вот лишены жизни своей!

И спросил его Амасия:

- Кто же эти несчастные отроки?

И ответил Левит:

- Авессаломцы... В их гибели и моя вина, и не замолить мне перед Господом грех свой, ибо это я вложил в душу Авессалома неприятие зла и веру в справедливость отмщения!

И вытащили они на берег семь трупов, и обнаружилась у каждого смертельная рана, но лишены были крови эти раны, ибо смыли кровь быстрые воды Иордана. До позднего вечера Левит и Амасия носили камни, чтобы уберечь тела убитых от хищных зверей, и завершив похороны, зажгли костер, чтобы обсушиться и согреться, ибо не только страх охватил их души, но и тела их испытывали дрожь. А когда обогрелись они, поведал Левит о своем любимом ученике Авессаломе.

Как и все левиты, с малолетства приобщился он к таинствам священнослужителей и знал Тору наизусть, познал он и тайны египетских пирамид, и мог исчислить ход звезд, и знал языки - арамейский, египетский и хеттейский. Царь Давид, прознавший об его учености, пожелал, чтобы Левит стал наставником любимого сына Авессалома. Левит поначалу долго отказывался, но потом понял, что угодно Господу это, ибо хотя и много было сыновей у Давида, но не было среди них более достойного, чем Авессалом. И думал тогда Левит, что дано только Авессалому наследовать царский престол. Видел Левит, что много несправедливостей и зла творятся вокруг, и что бессилен он противостоять злу, и что все его проповеди уходят, как вода в песок, и не трогают души власть предержащих. И решил он воспитать Авессалома так, чтобы взойдя на престол отца своего, был он праведным и благочестивым, чтобы стал достойным вождем своего народа и изгнал из Иерусалима взяточников, клеветников и нечестивых мытарей...

Авессалом был благородных кровей, мать Авессалома Мааха была дочерью Гессурского царя Фалмая, и кому как ни Авессалому было наследовать царский престол. Старший сын царя Давида Амнон, рожденный Ахиноамой Изреелетянкой, хотя и считался по праву наследником, не выдерживал никакого сравнения с Авессаломом. Амнон ходил по Иерусалиму с оттопыренной губой, и глаза у него были бегающие, глаза лжеца и сластолюбца - никогда бы не принял его Израиль, никто не хотел видеть в нем будущего царя. Сын Авигеи Далуя был немощен, Бог лишил его разума, ибо зачат он был во грехе. Следующий по старшинству - Адония, но у того сплошной ветер гулял в голове, связался он с разбойниками, бесчинствующими на дорогах, и не раз был бит отцом, но дурь из его головы так и не удалось выбить. Другие сыновья - Сартия и Ифераим были еще малолетками. И никого из сыновей не допускал в свое сердце Давид, кроме Авессалома. И когда Левит занимался науками с Авессаломом, и входил Давид, чтобы убедиться в усердии сына, то сияло лицо царя, и гладил он длинные волосы сына и повторял: “Авессалом, мой Авессалом - в тебе спасение мое и все надежды мои!”.

Левит обучал Авессалома не только знанию Торы, иноземным языкам, науке исчисления звездных путей и науке построения пирамид и дворцов, - часто прогуливались они по Иерусалиму, и давал Левит сребреники сыну царя, чтобы тот одаривал нищих, и возбуждал Левит в сердце Авессалома сострадание к гонимым и терпящим невзгоды. И был отзывчив к людскому горю Авессалом, и поначалу не мог и помыслить ничего плохого Левит о своем ученике.

Но у Авессалома была сестра - красавица Фамарь, было ей всего пятнадцать лет, но уже виделась в ней женщина, достойная царского дома. Недаром называли ее гессурской ланью, легки и плавны были ее движения, и покачивание ее бедер могло любого мужчину свести с ума. Авессалом очень любил свою сестру и готов был выполнить любую ее прихоть. Но не только он любил ее...

Возжелал ее старший сын царя недостойный Амнон. Завидев ее, дрожал, пускал слюну на свои оттопыренные губы и не знал с какого конца подступиться к ней. У него был друг - Ионодав, постарше и поопытней его, стал он спрашивать у Амнона: что это, мол, с тобой, от чего ты худеешь с каждым днем все больше. И когда открылся ему Амнон и поведал о своей страсти, то стал Ионодав подсмеиваться над Амноном - что это за старший сын царя, наследник престола, коли не может совладеть с глупой девицей. И посоветовал коварный Ионодав заманить Фамарь, сделать так, чтобы она сама пришла к нему, Амнону.

Не мог без гнева говорить обо всем этом Левит и сказал он - человек нечестивый и злобный всегда использует для своего коварства доверчивость людскую. И поведал Левит, как исполнился гнусный замысел Ионодава.

Амнон, по его совету, притворился больным, улегся в своих покоях, стал стонать и охать. И некому было разоблачить притворщика. Даже Давид поверил ему, пришел к сыну, стал спрашивать - почему ты не ешь, почему не пьешь ничего, что болит... И Амнон сказал отцу своему: пусть придет сестра моя Фамарь, испечет любимые медовые лепешки, такие, как она одна умеет печь. И Давид, ничего не подозревая, сам послал Фамарь к Амнону.

Доверчивая и всех любящая Фамарь поспешила к больному, вошла в его покои, замесила муки, достала меду, испекла лепешки. Все готова была сделать, чтобы брат выздоровел. А он, на правах больного, все капризничал, все охал - велел прогнать слуг из дома, не хотел есть из их рук, сказал, чтобы все вышли, что станет есть только из рук своей сестры. Фамарь поставила перед ним блюдо, присела на его ложе, даже погладила его лоб. И вдруг больной накинулся на свою сестру. Схватил ее цепко, повалил на ложе, стал умолять отдаться ему. Он был старше и сильнее сестры, она тщетно билась в его руках, молила его: не бесчесть меня, брат мой, не делай этого безумия, девственна я, оставь меня! Куда я пойду со своим бесчестием? Поговори с отцом нашим, он не откажет отдать меня за тебя...

Но ничего не хотел слушать Амнон, страсть затмила его разум. Он разорвал одежды бедной Фамари, изнасиловал ее, и, когда удовлетворил свою похоть, стал гнать ее из дома. Сменилась его любовь ненавистью. И Фамарь выбежала в разорванных одеждах на улицы Иерусалима, освещенные ярким солнцем, и не смогла она сдержать обиды и горя, шла и прилюдно кричала. Такою и увидел свою любимую сестру Авессалом. Он стал успокаивать ее, целовал заплаканное лицо, а когда узнал, что случилось, стал говорить, чтобы не сокрушалась она, что никогда не покинет он ее, что отомстит дерзкому Амнону.

И в те дни сказал он своему учителю Левиту, что не жить теперь Амнону на земле, и пытался Левит смягчить его гнев, говорил, что Господь сам накажет нечестивого, что не достоин Амнон и кончика мизинца его, Авессалома, что царь сам накажет насильника. Но замкнулся в своем гневе Авессалом и не хотел слушать учителя своего, ибо раньше Левит сам убеждал его, что нельзя проходить мимо творящих зло, что нельзя закрывать глаза, когда плачет женщина, что зло должно быть наказано.

После этого случая Левит стал следить за Авессаломом, чтобы тот сгоряча не сотворил непоправимых бед. И все надеялся Левит, что Давид сам накажет нечестивого Амнона. Но Давид, хотя и разгневался, когда поведали ему о случившемся, не придал этому особого значения. Давид сам привык овладевать любыми путями теми женщинами, которых возжелал, и понимал неудержимость страсти своего первенца.

Два года прошло, но не угас дух мщения в душе Авессалома. В то время Авессалом уже окреп, это не был бессильный отрок, и не только за свитками пергамента сидел он с Левитом, но и обучался владению мечом и даже секретам восточной борьбы. Но лицо его не огрубело, и был он по-прежнему чист и прекрасен, и его ухоженные волосы волной покрывали раздавшиеся плечи и переливались под солнцем золотистым блеском. И не было в Иерусалиме отрока прекраснее его. Отец подарил ему поместье и слуг, и стадо овец, и во всем благоволил ему. А Фамарь не выходила на иерусалимские улицы, сидела молча в своих покоях и никого не хотела видеть кроме Авессалома, и о чем они шептались по вечерам, Левит мог только догадываться.

И вот пришел день, которого так опасался Левит. Авессалом задумал устроить праздник стрижки овец в своем имении Ваал-Гацоре, что лежит в пределах земель Ефремовых, славящихся своими сочными пастбищами. Авессалом пригласил на праздник стрижки овец своего отца, всех своих братьев. Давид отказался ехать и даже стал сомневаться - стоит ли отпускать туда Амнона, но Авессалом так горячо убеждал отца, что не держит зла на своего брата, что Давид согласился отпустить и Амнона.

Своего учителя Левита Авессалом не захотел брать с собой, говорил, что будет там одна молодежь, что мало интересны мудрому учителю пляски и хороводы, и что он не хочет утомлять его. Но Левит не поддался на уговоры, ибо почувствовал что-то неладное. Знал он, что видеть не может Авессалом насильника, а тут уж слишком настойчиво зовет Амнона на пиршество и даже сам заходил к нему, и они выпили виноградного вина и сидели, обняв друг друга.

И поехали в Ваал-Гацор все сыновья Давида, за исключением только что родившегося у Вирсавии Соломона, поехали на пиршество, предвкушая веселье и обильную трапезу. Левит ехал на своем осле рядом с Авессаломом и помнит, что ни единой долькой лица не выдал Авессалом своего замысла, и шутил все время, и смеялся, и восхвалял своих братьев и Амнона в том числе...

Прямо на большом лугу было расстелено полотно и уставлено оно всевозможными яствами и винами. И все время, пока возлежали за трапезой, старался Левит быть рядом с Авессаломом. И все же пропустил тот миг, когда отошел Авессалом от стола и дал наказ своим рабам.

Это уже потом стало известно Левиту, что повелел Авессалом слугам и рабам своим, сказал он им - смотрите, как только развеселится сердце Амнона от вина, и я скажу вам поразите его, тогда убейте его, не бойтесь, это я приказываю вам...

А тогда, во время пиршества, он, Левит, видя как весело смеются сыновья Давида, сам усомнился в своих опасениях - все же прошло два года, все должно быть забыто. И впервые за последнее время вышла на люди Фамарь, она тоже была на пиршестве и стала истинным украшением этого пира, и все взгляды мужчин были направлены в ее сторону. И Авессалом не сводил с нее глаз, но не потому, что любовался ее красой, а затем, чтобы поняла Фамарь - настал день отмщения.

Привели слуги белошерстных агнцев и у жертвенника перерезали им горло, и оросила кровь траву, но это была кровь во славу Господа, но не снизошел тогда на них дух Господень, ибо никто не остановил Авессалома.

И когда Амнон был уже навеселе, когда вино стекало с его оттопыренных губ, Авессалом отдал слугам свое кровавое повеление. И тотчас кинулись на Амнона четверо слуг, и в воздухе блеснули лезвия ножей. Все произошло так быстро, что никто ничего не понял - вот сидел Амнон, пел песни, пил вино - и вдруг опрокинулся на траву и хрипит, и кровь течет у него из уголка рта.

И закричали в испуге сыновья Давида, заверещали женщины, словно пойманные в капкан зайцы, и все бросились к своим ослам, ибо устрашились и подумали, что их тоже постигнет кровавая участь, чтобы они не свидетельствовали об убийстве Амнона своему отцу. И в панике все помчались к югу, к дорогам, ведущим на Иерусалим.

И в тот день исчез и сам Авессалом. Нашел он убежище в Гессурском царстве, у отца своей матери престарелого Фалмая. И даже не попрощался он с Левитом, и было обидно учителю - столько сил он потратил, чтобы сделать Авессалома, знающим все науки, столько надежд связывал с ним, жаждал воспитать для Израиля справедливого царя - и все перечеркнуло кровавое убийство.

В этом месте своего рассказа Левит замолчал и долго стоял, опустив голову, а потом сказал:

- Билась в нем бешенная царская кровь, я не смог обучить его смирению, а напротив потакал - и в душе его посеял семена неприятия людской подлости!

- И что же было потом, вы не виделись больше? - спросил Амасия.

Рассказ Левита увлек Амасию, он сам представлял себя Авессаломом, не терпящим зла и гонимым за справедливое отмщение.

- Я не смирился с потерей ученика, - медленно произнес Левит, - и наверное напрасно. Он мог остаться живым. Три года он был в изгнании. Он опасался гнева царствующего отца. А я молил Господа, чтобы он вернул мне ученика...

Амасия подбросил веток в костер, уже совсем стемнело, внизу неумолчно струились воды Иордана, холод ночи охватывал тело. Амасия подвинулся к огню. Левит словно не ощущал ночной прохлады, он стоял, опершись на шест, и продолжал свой рассказ.

Он поведал Амасии, как подсказал главному военачальнику Давида Иоаву свой замысел. Как нашли они почтенную женщину и попросили помочь им. Женщина эта знала Авессалома и охотно согласилась. По их подсказке притворилась она страдающей по умершему сыну своему, надела траурные одежды, посыпала волосы пеплом, и провел ее Иоав в царские покои. Вошла она к Давиду, пала ниц и просила помочь ей. Сказала она, что овдовела, что муж ее давно умер, и было у нее два сына, поссорились они и некому было их разнять, и один сын умертвил другого. И вот теперь вся родня требует отмщения, хотят убить оставшегося сына, и если это свершится, то останется она одна, и не будет от их рода потомства на земле.

И сказал ей Давид: “Жив Господь! Ибо не упадет и волос с головы твоего сына, никто не тронет его!”. И еще говорил с ней долго Давид и догадался, что она подослана к нему, и спросил: “Не рука ли Иоава во всем этом?”. И женщина призналась, что Иоав научил ее этой лжи во спасение Авессалома, что хотел пробудить в Давиде добрые чувства к отверженному сыну. И приказал Давид позвать Иоава, но не гневался на своего военачальника, а повелел идти в Гессур и возвратить Авессалома. Сказал Давид: “Пусть Авессалом возвратится в дом свой, но видеть его не хочу!”.

И поведал Левит Амассии, как встретился с Авессаломом, как обрадовался возвращению своего ученика, но при первой же встрече почувствовал, что изменился Авессалом. Был столь же прекрасен царский сын как и прежде, но годы изгнания наложили свою печать на облик его, и была у него какая-то странная отрешенность во взгляде.

Все было не мило Авессалому, он бродил по улицам Иерусалима в дорогих одеждах, с браслетами на руках и ни о чем не хотел говорить. И женился он не потому, что полюбил дочь богатого торговца, а просто пришла ему пора обрести жену. Сердце его томила обида. Могущественный отец знать не хотел прежде любимого сына. И своего учителя Левита упрекал Авессалом - зачем вернули в Иерусалим, в Гессуре, мол, жил свободно, а теперь бьюсь в золотой клетке, словно птица с подрезанными крыльями. И за каждым шагом следят отцовские хелефеи и фелефеи.

Сам Левит к тому времени начал высказывать недозволенные мысли о царе и его дворе, и теперь не был вхож во дворец и ничем не мог помочь своему ученику. Иоав же, видя, что Авессалом потерял милость царя, тоже отвернулся от него.

И много раз, смирив свою гордыню, Авессалом посылал слуг к Иоаву, но тот упорно избегал встреч с опальным сыном царя. Горечь копилась в душе Авессалома и не находила выхода. И приказал Авессалом своим слугам выжечь огнем ячменное поле, принадлежащее Иоаву.

Жара стояла в те дни в Иерусалиме, и видели все, как быстро занялось огнем и заполыхало поле в Тиропеонской долине, лежащей неподалеку от крепостных стен. Иоав, узнавший о пожаре и о том, кто поджег его поле, разгневанный прибежал в дом Авессалома. Иоав был сильный, закаленный в битвах воин, мог он одним умертвить тонкого в кости Авессалома. Но хотя и отверженный, это был царский сын, и Иоав не решился применить силу, будто знал, что придет его время, и станет Авессалом его добычей. А в тот день, когда догорало ячменное поле Иоава, сказал ему Авессалом:

- Я столько раз посылал за тобой, и ты не приходил. Зачем ты вернул меня из Гессура? Лучше было бы мне остаться там. Я хочу видеть лицо царя, лицо отца моего! Ежели я виноват, то убей меня!

О чем после этого Иоав говорил с царем, Левит не знал. Но через несколько дней после пожара на ячменном поле был зван Авессалом во дворец. И был его учитель Левит свидетелем тому, как целовал царь блудного сына, и слезы стояли в глазах царя. Случайно тогда он, Левит, прошел во дворец, в последний раз он видел царя...

После встречи с Давидом словно ожил Авессалом, завел у себя колесницы, нанял скороходов. Стал повсюду показывать, что, как и прежде, любимый сын царя, что он наследник престола. Авессалом вставал рано, садился у крепостных ворот, говорил с народом. И если возникала какая-либо тяжба, и человек стремился попасть к царю, чтобы тот рассудил его, то Авессалом подзывал этого человека к себе, расспрашивал из какого он колена, из какого города, что за тяжба гнетет его, и говорил:

- Дело твое справедливое, но у царя некому выслушать тебя. Вот если бы я был судьей тебе, если бы меня поставили над народом главным, ко мне приходил бы всякий, кто имеет спор и тяжбу, и я бы судил всех справедливо, и стоял бы на защите гонимых, и выступал бы всегда за правду...

И обнимал он простых людей, и целовал нищих и убогих. И вкрадывался Авессалом в сердца израильтян. Старики преклонялись перед его мудростью, женщины таяли от его красоты, отроки подражали ему - отпускали длинные волосы, носили на руках браслеты. И повсюду говорили, что нету человека праведнее во всем Израиле. И он, Левит, радовался, что скоро перейдет корона к Авессалому, и думал, что наступит царство доброты и справедливости. Он не понял тогда, что его ученик стал другим...

И когда рассказывал Левит об этих днях Амасии, слезы выступили на глазах старика, и отвернулся он от света костра, чтобы не заметил их Амасия. И сказал Левит, глядя в темноту неба, словно отыскивая звезду, куда устремилась душа возлюбленного ученик:

- Авессалом мой, Авессалом, не хотел ты услышать голос мой. Спешил ты возвыситься, и я не смог остановить тебя!

И вздохнул печально Левит, и замолчал надолго. И в наступившей ночной тишине услышал Амасия шорохи и отдаленные голоса. И стали они с Левитом поспешно тушить костер, а когда погас он, увидели, как приближаются со всех сторон дрожащие огоньки, и то возникали эти огоньки, то исчезали, и вскоре стали они различать тени людей, мелькающие среди прибрежных деревьев.

- Это воины Давида, - сказал Левит, - они ищут тех, кто был с Авессаломом, и надо скрыться нам, чтобы не стать жертвами и не плыть по Иордану со вздутым животом.

И сговорились они бежать в разные стороны, так, что если погоняться за одним, то хотя бы другой сумеет уйти. И побежал Амасия вдоль берега, но соскользнул с обрыва, запутался в колючей лозе и долго выбирался наверх, а когда выбрался, то и двух шагов не сделал, как навалился кто-то на него сзади и закричал: “Сюда! Сюда! Попался один!”. И сразу же затопали десятки ног, затрещали кусты, и свет факелов ударил в лицо. И рванулись искры из глаз, ибо ударил Амасию кулаком набежавший стражник, и провалился Амасия в траву, и сел кто-то сверху на него, и сопели все и тяжело дышали, будто одолели медведя, за которым долго охотились и сейчас предстоит делить шкуру и мясо его.

- Смотрите, волосы длинные! - хрипло крикнул стражник, выкручивающий руки Амасии. - Награду даст старший, пятьдесят сребреников, не меньше!

И вдруг все смолкли, и увидел Амасия в свете факелов, что приближается высокий, костистый человек, и понял, что это идет старший над стражниками, и сжалось сердце Амасии в ожидании смертного часа. Но протянул начальник стражи руки свои, поднял Амасию с земли и стал обнимать его, и повторял все время: “Брат мой, Амасия, брат мой!”. И пахло от него, как и от отца, едким потом и полынью, и понял Амасия, что послал спасение Господь...

|-1-| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |  21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 |

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

© Глушкин Олег Борисович, 2002 г.

редактор Вячеслав Румянцев 01.10.2002