ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Нестор Махно
РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НА УКРАИНЕ
(Первая книга)
Глава XI.
ПРИЕЗД В РОССИЮ П. А. КРОПОТКИНА. ВСТРЕЧА С ЕКАТЕРИНОСЛАВСКИМИ
АНАРХИСТАМИ
В это же время мы получили сведения о том, что П. А. Кропоткин
уже в Петрограде. До сих пор в газетах писали об этом, но мы,
крестьяне-анархисты, не слыша его мощного призыва к анархистам и
конкретных указаний, руководствуясь которыми анархисты начали бы
группироваться, и приводя в порядок разрозненные силы своего
движения, занимая организованно свои революционно-боевые позиции в
революции, мы не доверяли газетам. Теперь же мы получили газеты и
письма из Петрограда, указывающие, что П. А. Кропоткин перенес в
пути из Лондона в Россию болезнь, но доехал благополучно до самого
сердца революции – Петрограда. Нам сообщали, как его встретили
социалисты, стоявшие у власти, во главе с А. Керенским.
Радость в рядах нашей группы неописуемая. Собрали общее заседание
группы, которое посвятили исключительно разбору предположений, что
скажет нам старик Петр Алексеевич.
И все пришли к одному выводу: Петр Алексеевич укажет конкретные пути
для организации нашего движения в деревне. Он слишком чуток, от него
не ускользнет теперешняя насущная потребность в наших силах для
революционной деревни. Как истинный вождь анархизма, он не пропустит
этого редкого в истории России случая, воспользуется своим идейным
влиянием на анархистов и их группы и поспешит конкретно
формулировать те положения революционного анархизма, которыми
анархисты должны заняться в нашей революции.
Я составил письмо-приветствие от имени гуляйпольской крестьянской
группы анархо-коммунистов и не помню точно, но, кажется, отослал его
Петру Алексеевичу через редакцию газеты "Буревестник".
В этом письме-приветствии наша группа приветствовала Петра
Алексеевича и поздравляла его с благополучным возвращением на
родину, выражая уверенность, что родина в лице лучших своих людей
ждала его как неутомимого борца за идеи высшей справедливости,
которые не могли не оказать своего влияния на подготовку и свершение
русской революции...
Подпись была: "Группа украинских анархистов-коммунистов в селе
Гуляйполе Екатеринославской губернии".
На наше скромное письмо-приветствие мы ответа не ждали. Но ответа на
вопросы момента мы ждали с каким-то особым напряжением; с чувством
сознания, что без него мы потратим много сил и может оказаться, что
напрасно, может оказаться, что то, чего мы ищем, не ищется другими
группами или ищется, но в совершенно другом направлении. А
подневольная деревня, казалось нам, ставит прямо вопрос: где тот
путь и средства, чтобы завладеть землею и без власти над собой
заняться выживанием из своего тела паразитов, ничего не
производящих, живущих в довольстве и роскоши.
Ответ на этот вопрос Петр Алексеевич дал в своем труде "Хлеб и
воля". Но массы этого труда раньше не читали. Его читали одиночки из
масс. Теперь такой труд массе читать некогда. Теперь ей нужно
услыхать на простом, живом и сильном языке самое конкретное из
"Хлеба и воли", чтобы она не погружалась в косное раздумье, а поняла
бы сразу и получила руководящую нить для своих действий. Но кто
скажет все это ей простым, живым и сильным языком?
Анархист-пропагандист и организатор, и только он!
Но, положа руку на сердце, говорил я: были ли когда вообще у него в
России и на Украине анархистские пропагандистские школы? Я такого
случая не знаю. Но если они и были, то, спрашивается, где же
вышедшие из них передовые наши борцы? Я второй раз объезжаю
несколько районов в нескольких уездах, административно принадлежащих
к одной губернии, и не встречаю ни одного случая, где бы крестьяне
на мои вопросы: "Были ли у вас ораторы из анархистов?" – ответили
бы: "Были". Везде отвечали: "Никогда не были. Очень рады и
благодарим, что вы нас не забываете".
Где же силы нашего движения вообще? Они, по-моему, еле-еле дышат по
городам, и не все – за своим делом.
Приезд П. А. и его живое участие в революции (если старческие лета
позволят ему взяться за дело), если не дадут нового, более сильного
толчка нашим товарищам по городам, то подневольная деревня будет
порабощена политическими партиями, а – через них – и властью
Временного Правительства, и этим дальнейшему развитию Революции
будет положен конец.
В этом меня поддерживали те товарищи, которые сами, работая на
заводах, не разъезжали по районам и не знали подлинного настроения
подневольной деревни непосредственно. Те же, кто знал деревню, резко
критиковал мою мысль, усматривая в ней колебание и сомнение в
революционном настроении деревни, указывая на то, что деревня
настолько правильно поняла посещавших ее агентов социалистических
партий и буржуазии, работавших в союзе с Временным Правительством,
что допустить обмануть себя никогда и ни за что не позволит.
Признаки такого настроения в деревне, действительно, были, но на мой
взгляд они были слабы. Напряженный момент революции требовал для них
здоровой и постоянной революционной поддержки, чтобы деревня в своей
массе прочнее почувствовала под собою почву революции и сильнее
ощутила в себе массовый порыв к завоеванию прямых и прочных позиций
в ней: это было нужно для того, чтобы ликвидировать существующие
привилегированные классы и не допустить возвышения на их место
новых.
Проходит около двух недель. Из Петрограда – никаких вестей. Ничего
не известно о том, как П. А. смотрит на положение, занимаемое нашим
движением в революции: здорово ли оно? Правильно ли оно избрало себе
методы группирования своих сил по городам, мало обращая или почти
что не обращая внимания на подневольную деревню?
В период этих ожиданий подошло время губернского съезда Советов
рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов и
Крестьянского союза.
Был созван съезд Крестьянского союза в Гуляйполе. Обсудили повестку
дня губернского съезда. Над вопросом о реорганизации крестьянских
союзов в крестьянские советы долго думали и в конце концов решили
послать от себя делегата на губернский съезд. От крестьян
уполномочили делегатом меня, от рабочих – товарища Серегина. С
особой радостью ехал я в Екатеринослав, надеясь побывать в федерации
анархистов, лично поговорить обо всем, что нашу группу в целом
интересует (а интересовало ее больше всего вот что: почему из города
нет анархистских агитаторов по деревням?).
Умышленно я выехал на съезд днем раньше. С вокзала еду прямо в киоск
федерации. Застаю в нем секретаря – Молчанского. Одессит, старый
товарищ. Знаем друг друга еще с каторги. Радость, обнимаемся,
целуемся.
Я тотчас же обрушился на него: что они делают по городам? Почему не
разъезжают с целью организации по всей губернии?
Товарищ Молчанский со свойственной ему манерой волнуется, разводит
руками, говорит: "Брат, сил нет. Мы слабы. Мы только-только
сгруппировались здесь и еле обслуживаем рабочих на здешних заводах и
солдат по казармам. Мы надеемся, что со временем наши силы
разовьются, и тогда мы теснее свяжемся с вами в деревне и начнем
работу более энергичную по деревням"...
Долго мы после этого сидели молча и глядели друг на друга,
погрузившись каждый в себя и в будущее нашего движения в
революции... А затем Молчанский начал успокаивать меня, уверяя, что
в недалеком будущем в Екатеринослав приедут Рогдаев, Рощин, Аршинов
и ряд других товарищей, нам не известных. Наша работа будет
переброшена в деревню. Затем он повел меня в клуб федерации, который
раньше назывался Английским клубом.
Там я застал много товарищей. Одни спорили о революции, другие
читали, третьи ели. Словом, застал "анархическое" общество, которое
по традиции не признавало никакой власти и порядка в своем
общественном помещении, не учитывало никаких моментов для
революционной пропаганды среди широких трудовых масс, так остро в
этой пропаганде нуждавшихся.
Тогда я спросил себя: для чего они отняли у буржуазии такое
роскошное по обстановке и большое здание? Для чего оно им, когда
здесь, среди этой кричащей толпы, нет никакого порядка даже в
криках, которыми они разрешают ряд важнейших проблем революции,
когда зал не подметен, во многих местах стулья опрокинуты, на
большом столе, покрытом роскошным бархатом, валяются куски хлеба,
головки селедок, обглоданные кости?
Я смотрел на все это и болел душой. В это время в залу вошел Ив.
Тарасюк (он же Кабась), заместитель секретаря Молчанского. Он с
болью и возмущением сперва тихо, а затем чуть не во весь голос
закричал: "Кто ел на столе, уберите!"... Сам начал подымать
опрокинутые стулья...
Быстро всё со стола было убрано, и взялись подметать залу. Из клуба
я возвратился опять в киоск федерации, подобрал ряд брошюр себе для
Гуляйполя и хотел было уходить в бюро по созыву съезда для получения
бесплатного номера на время работ съезда, как в киоск зашла молодая
барышня, оказавшаяся товарищем. Она просила товарищей пойти с нею в
зимний городской театр и поддержать ее в выступлении перед рабочей
аудиторией против увлекающего рабочих социал-демократа "Нила". Но
присутствующие товарищи ей сказали, что они заняты. Она ни слова
больше никому не сказала, повернулась и ушла.
Товарищ Молчанский спросил меня: "Ты с нею знаком? Это – славный и
энергичный товарищ". Я в ту же минуту бросил киоск и нагнал ее.
Предложил ей идти вместе на митинг, но она мне ответила: "Если не
будете выступать, то вы мне не нужны там". Я обещал ей, что
выступлю.
Тогда она взяла меня за руку и мы ускорили шаги по дороге в Зимний
театр. Этот юный и милейший товарищ рассказала мне по дороге, что
она всего три года как сделалась анархисткой. Это ей трудно далось.
Она около двух лет читала Кропоткина и Бакунина. Теперь
почувствовала, что прочитанные ею труды помогли сложиться ее
убеждениям. Она их полюбила и во имя их работает. До июля она
выступала перед рабочими, но боялась выступить против врагов
анархизма – социал-демократов. В июле на одном из митингов в сквере
она выступала против социал-демократа "Нила". Он ее хорошо отстегал.
"Теперь я, – говорила она, – собралась с силами попробовать вторично
выступить против этого "Нила". Это – агитаторская звезда в центре
социал-демократов".
На митинге я выступил против знаменитого "Нила" под псевдонимом
"Скромный" (мой псевдоним с каторги). Говорил скверно, хотя по
уверению товарища "это было очень удачно, только что волновался".
Мой же товарищ, юный и энергичный, завоевала весь зал своим нежным,
но сильным ораторским голосом: аудитория была восхищена этим
голосом, и мертвая тишина, когда слушали то, что она говорила,
сменялась бурными рукоплесканиями и громовыми криками: "Правильно,
правильно, товарищ!"
Товарищ говорила недолго, 43 минуты, но настолько возбудила массу
слушателей против положений, высказанных "Нилом", что когда
последний вышел оппонировать всем против него выступавшим, зал
закричал: "Неверно! Не забивайте нам головы неправдой. Правильно
говорили нам анархисты. Вы говорите неправду...".
Когда мы возвращались с митинга, нас собралось уже несколько
товарищей вместе. Наш юный товарищ говорила мне: "Вы, знаете,
товарищ "Скромный", что этот "Нил" своим влиянием на рабочих до сих
пор меня с ума сводил, и я задалась целью во что бы то ни стало
убить его влияние на рабочих. Меня стесняло на этом пути лишь одно:
я слишком молода. Рабочие относятся к старым товарищам более
доверчиво. Боюсь, что это мне помешает выполнить свой долг перед
рабочими..."
Кроме здоровья и лучших успехов ей в деле революционного анархизма,
я ничего больше пожелать не мог. Мы распрощались и разошлись, обещая
на другой день встретиться и поговорить о Гуляйполе, о котором она
слыхала много хорошего.
Из-за митинга я опоздал в бюро по созыву съезда и не достал бумажки
на номер в отеле. Ночевал я в номере товарища Серегина.
На другой день я с утра и до поздней ночи был на заседании съезда.
Поэтому не нашел времени для встречи с молодым товарищем, как
уговорился. На второй день съезда я попал в Земельную Комиссию, и
весь день был занят в ней. Здесь я встретился с левым
соц.-революционером Шнейдером, приехавшим на губернский Съезд из
ВЦИК Советов Р. К. С. и Каз. Депутатов и избранным тоже в Земельную
Комиссию Съезда. Совместно и дружно комиссия вынесла резолюцию о
социализации земли и передала ее в президиум съезда. После этого
комиссия просила тов. Шнейдера сделать доклад о том, что делается в
Петрограде.
Он нам изложил свой обзор вкратце, отговариваясь, что времени нет, и
советовал поддерживать на съезде резолюцию о реорганизации
Крестьянских Союзов в Советы.
Губернский съезд постановил реорганизовать все крестьянские союзы в
советы на местах. Это было единственно новым для Гуляйпольского
района вопросом из всех вопросов повестки губернского съезда 5-7
августа 1917 года.
По возвращении нашем со съезда и после ряда докладов о нем
Гуляйпольский Крестьянский союз был реорганизован в Крестьянский
совет. Он не изменил ни своей декларации, ни методов борьбы, к
которой усиленно подготовлял крестьян. Его призыв к рабочим изгнать
хозяев фабрик и заводов и ликвидировать их права собственности на
общественные предприятия усилился.
За это время, пока мы были заняты формальным переименованием союза в
совет, в Москве 14 августа открылось Всероссийское демократическое
совещание, и на его трибуне показался уважаемый, дорогой наш старик
– Петр Алексеевич Кропоткин.
Гуляйпольская группа анархистов-коммунистов остолбенела, несмотря на
то что глубоко сознавала, что нашему старику, так много работавшему
в жизни, постоянно гонимому на чужбине и теперь возвратившемуся на
родину и занятому в старческие годы исключительно гуманными идеями
жизни и борьбы человечества, неудобно было отказаться от участия в
этом Демократическом совещании. Но эти соображения отходили на
задний план перед тем трагическим моментом революции, который
понемногу должен был наступить после совещания. Мы в душе осудили
своего старика за его участие в этом совещании, думая, что он из
бывшего учителя революционной анархии превращается в
сентиментального старца, ищущего спокойствия и сил для последнего
применения своих знаний в жизни. Но этот суд над Петром Алексеевичем
был внутри самой группы, в ее душе, замкнутой для врагов.
Происходило это потому, что глубоко, в самых тайниках души группы,
Петр Алексеевич оставался великим и сильным теоретиком анархизма.
Это подсказало нам, что, не сломи его физически время, он стал бы
перед русской революцией практическим вождем анархизма. Правы ли мы
в этом или нет, но на тему его участия во Всероссийском
демократическом совещании в Москве мы никогда не вступали в спор со
своими политическими врагами...
Итак, мы с замиранием души прислушивались к тому, что скажет Петр
Алексеевич. Мы не теряли веры, что он останется навсегда близким,
дорогим нашим стариком, но момент революции зовет нас в свою
сторону. В силу ряда причин чисто искусственного характера в
революции замечается застой. На нее надевается петля всеми
политическими партиями, участвующими во Временном правительстве. А
ведь они, все эти партии, шаг за шагом все прочнее и решительнее
приходят в себя и становятся грозной силой контрреволюции.
Далее читайте:
Махно Нестор Иванович
(биографические материалы).
Махно Н.И. Под
удавами контрреволюции
Махно Н.И. Украинская революция (Третья книга)
|
