Николай Ильин

-

РУССКОЕ ПОЛЕ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Николай Ильи

Заклинатель стихий

Аполлон Григорьев и философия творческой личности *)

Оглавление

§ 2.1. «И был вам странен смысл его речей…». «Образ непонимания» в литературе об Ап. Григорьеве.

§2.2. «Не всё то жизнь, что называется жизнью». Строки из биографии.

§2.3. «Головная мысль с корнями в сердце». Философское умозрение против «теории».

§2.4. Душа и народ. Против идола «человечества».

§2.5. «Коренное русское миросозерцание» и отечественная словесность. От Н.В. Гоголя к А.Н. Островскому.

§2.6. «Второй мир второго творца». Стихии, претворенные в типы.

§2.7. Органическая критика как философия культуры. О значении слов: «Пушкин – наше всё».

§2.8. Философия как культура понимания. Душа и ее идеал.

Примечания.

§2.2. «Не всё то жизнь, что называется жизнью». Строки из биографии.

Аполлон Александрович Григорьев родился 16 июля 1822 г. в Москве, недалеко от Страстного монастыря. Внебрачный сын дворянина, титулярного советника Александра Ивановича Григорьева и дочери крепостного кучера Татьяны Андреевны, Аполлон Григорьев получил личное (а не наследственное) дворянство только в 1850 г. (по другим сведениям в 1842 г., после окончания университета)[16].  В «Моих литературных и нравственных скитальчествах»  Григорьев нарисовал яркую картину своего «взросления» в Замоскворечье, где сложилась его «вера в народ и народность», под которыми, как отмечает автор, он понимал не только крестьянство, но и городской средний класс, купечество и «даже попорченные элементы», вроде «так называемой дворни».

Получив домашнее воспитание, Григорьев поступил на юридический факультет московского университета, где слушал лекции Т. Н. Грановского, М. П. Погодина, С. П. Шевырева. Его товарищами по университету были А. А. Фет (снимавший комнату в доме Григорьевых), Я. П. Полонский, С. М. Соловьев. Григорьев «был примерным студентом» (Б. Ф. Егоров) и по окончании учебы некоторое время заведовал университетской библиотекой, но в 1844 г. перебрался в Петербург, где целиком посвятил себя литературе («служба убивает» - из письма М. П. Погодину). Еще с 1843 г. Григорьев начал печатать стихи в «Москвитянине», а в 1846 г. в Петербурге вышла тиражом 50 экземпляров его первая (и единственная прижизненная) книга «Стихотворения», на которую откликнулся В. Г. Белинский, назвав автора «певцом собственных страданий». В начале 1847 г. Григорьев возвращается в Москву и вскоре женится на Лидии Корш (сестре Антонины); брак оказался крайне неудачным, несмотря на рождение двух сыновей. В том же году в газете «Московский городской листок» появляется «первая серьезная критическая статья Григорьева» под названием «Гоголь и его последняя книга» (речь идет, как нетрудно догадаться, о «Выбранных местах из переписки с друзьями»)[17].

Начиная с 1848 г. Григорьев преподавал законоведение в ряде учебных заведений Москвы и в то же время все теснее сотрудничал с «Москвитянином» М. П. Погодина, где в 1851 стал фактическим лидером т. н. «молодой редакции», в которую вошли А. Н. Островский, А. Ф. Писемский, а также другие литераторы, получившие в дальнейшем определенную известность (Тертий Филиппов, Борис Алмазов, Евгений Эдельсон). По словам Григорьева, он и его единомышленники «несли со всем пылом и энергией молодости <…> лучшие силы, лучшие соки жизни на служение национальному направлению» [30]. В «Москвитянине» Григорьев печатает две обзорные статьи «Русская литература в 1851 г.» и «Русская изящная литература в 1852 г.», статью «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене» (1855) и еще целый ряд работ, где постепенно формируются основные идеи «органической критики»[18]. Но конфликты с Погодиным (на почве как идейных, так и чисто практических проблем, связанных с недостаточным финансированием журнала) привели к окончательному закрытию «Москвитянина» в 1856 году.

На следующий год Григорьев выходит в отставку (в звании коллежского асессора) и на какое-то время всецело отдается литературной работе, сотрудничая с рядом журналов. Еще в 1856 г. славянофильская «Русская Беседа» печатает его статью (в форме «письма к А. С. Хомякову») «О правде и искренности в искусстве»; адресат письма в том же году характеризует Григорьева как «решительного славянофила». Но очень скоро проявляются острые расхождения Григорьева со старшими славянофилами, и он начинает долгое «кочевье» по различным журналам, чтó, однако, никак не сказывается на качестве (да и количестве) его статей, среди которых необходимо выделить статью «Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства» (1858), напечатанную в «Библиотеки для чтения» А. В. Дружинина и посвященную известному поэту Аполлону Майкову. Но еще прежде публикации этой статьи[19] Григорьев уезжает (весной в 1857 г.) в Италию, в качестве домашнего учителя в аристократическом семействе из рода Трубецких, и возвращается в Россию только в сентябре 1858 г., отказавшись от дальнейшей службы в окружении людей, умственный и нравственный уровень которых он характеризовал в своих письмах самым нелестным образом («Живу я <…> с скотами и идиотами княжеского звания» [31]).

После заграничного путешествия (которое, по словам Григорьева, не сломило его «веру в свое, в народное», хотя и смягчило «фанатизм веры» [32]) он становится штатным сотрудником «Русского Слова», напечатав здесь (в 1859 г.) ряд важных статей, в частности, работу «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина»[20] и не менее важную, хотя значительно меньшую по объему статью «Несколько слов о законах и терминах органической критики». Но закрепиться в «Русском слове» надолго Григорьеву не удалось, прежде всего, из-за своего обычного требования «диктаторских полномочий» (по его собственному выражению) в отделе критики. Снова наступает период «литературного скитальчества» по различным журналам, что не мешает Григорьеву создать (в форме «писем к И.С. Тургеневу») замечательную статью «После “Грозы” Островского» (напечатанную в «Русском мире» за 1860 г.) и украсить даже «Отечественные Записки» (правда, еще не перешедшие в ведение Некрасова и др.) статьей о русских народных песнях. В том же 1860 г. Григорьев получает от М. Н. Каткова предложение «активно сотрудничать» с «Русским Вестником», но дело быстро кончается разрывом, который принято списывать на «растрату» Григорьевым неких «редакционных денег» во время поездки в Петербург. Может быть, и так, только от Каткова уже в начале 1870-х бежал сломя голову на казенную службу и Страхов, который никогда чужих денег не растрачивал, а, напротив, не один раз тратил свои деньги на других.

Наконец, в начале 1861 г. Григорьев «вошел в круг Ф. М. и М. М. Достоевских» и оставался здесь до конца жизни, печатаясь сначала в журнале «Время», а позже в журнале «Эпоха»[21]. Во «Времени» уже со второго номера стала публиковаться самая обширная из работ Григорьева – «Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина», затем, в 1862 г., появились статьи о ранних произведениях Л. Н. Толстого (тогда практически незамеченных), о «Лермонтове и его направлении» и др. Вместе с тем, «любовь к безобразиям» (в которой сам Григорьев чистосердечно признавался) неоднократно приводила его в долговую тюрьму (где он, впрочем, пользовался симпатией персонала и, как правило, достаточно плодотворно работал), а страстная натура подтолкнула к гражданскому браку с бывшей проституткой  Марьей Дубровской. За этим последовала  продиктованная тяжелейшим материальным положением неудачная попытка осесть (в роли преподавателя кадетского корпуса) в Оренбурге, из которого Аполлон Григорьев написал пронзительный «эпистолярный цикл», адресованный Николаю Страхову – единственному из современников, кто проявил понимание личности Григорьева, а главное – его идей. По возвращении в Петербург (после разрыва с Дубровской) Григорьев издает (в течение всего 1863 г.) собственный еженедельный журнал «Якорь», а заодно ухитряется (несмотря на пресловутые «запои» и прочее) перевести по заказу Ф. Т. Стелловского, владельца музыкального издательства, стихотворные либретто 15 (!) опер (включая единственную оперу Бетховена «Фиделио»). Тем не менее, долги растут, а с ними учащаются «отсидки» в долговой тюрьме, где Григорьев создает (и печатает в «Эпохе») статью «Парадоксы органической критики», которая придает его философской концепции определенную завершенность. Наконец, 25 сентября 1864 года, наступает смерть от «апоплексического удара» (как тогда называли инсульт), предположительно во время очередных переговоров об издании «своего» журнала[22]. Похоронили Аполлона Григорьева на Митрофаньевском кладбище, которое находилось за Варшавским вокзалом в Петербурге[23]. На похоронах присутствовали Федор Достоевский (его брат Михаил скончался в июле того же года), Николай Страхов, драматург и театральный критик Дмитрий Аверкиев, писатель Всеволод Крестовский, композитор и музыкальный критик Александр Серов… Люди с далеко не одинаковой известностью, с воззрениями, в чем-то весьма несходными, даже с различным отношением «лично» к покойному, – но одинаково преданные русской культуре и русской народности.

Читателю, которому этот очерк покажется (что вполне естественно) слишком беглым и маловыразительным, настоятельно советую обратиться к вышеназванной книге Б.Егорова: там он, несомненно, найдет немало интересного…

Мне же «жизнь Григорьева» - как мы обычно понимаем слово «жизнь» - представляется, по сути, вовсе не такой «необычной», как принято о ней думать. Не было в жизни Григорьева событий, повлиявших на его судьбу так радикально, как на судьбу того же Киреевского – закрытие «Европейца» по личному распоряжению Государя[24]. И к слову сказать: ни одна из женщин, которыми он страстно увлекался, не имела того значения в его жизни, которое имели для Киреевского сначала мать Авдотья Петровна, а потом жена Наталья Петровна, превратившая его из «просто христианина» в заядлого «церковника»[25].

А несчастная, то ли дважды, то ли трижды, любовь? А еще более несчастная семейная жизнь? Господи, да у кого из живых людей обходится без подобных несчастий, и тоже отнюдь не единожды? Да и разве нет «личных» несчастий еще похуже? Благочестивая супруга Ивана Киреевского была, как утверждает Гершензон (не склонный к примитивному вранью, в отличие, скажем, от Н. Лосского), женщиной «весьма алчной» и чуть не рассорила его с братом Петром во время раздела имущества. От подобного можно страдать сильнее, чем от несчастной любви. Вспомним приведенную в предыдущей главе запись из «Дневника» Ивана Киреевского в последние годы жизни, - каким унынием от нее веет… Унынием, куда более гнетущим, чем гневное отчаяние Григорьева в последних письмах к Страхову.

Но запойное пьянство! Но долговая тюрьма! – воскликнет читатель. Опять-таки, что же здесь особенного? Думаю, что «запой» картежника похуже запоя пьяницы (вспомним хотя бы судьбу Лермонтова, который признавался, что при игре в карты за его спиною «стоит дьявол»), а долговая тюрьма – это, в конце концов, все-таки не «мертвый дом». И уж если на то пошло, все пороки Ап. Григорьева, вместе взятые, не идут ни в какое сравнение с тем единственным, которым страдали некоторые из наших выдающихся соотечественников, включая и столь ценимого сегодня Константина Леонтьева…

По сути своей, в жизни Григорьева нет ничего экстраординарного; пьянство и безденежье (которые удивительны лишь тем, что не помешали Григорьеву стабильно писать блестящие статьи, не говоря о стихах), избыток привлекательных женщин, в которых Григорьев, с его «темпераментом жеребца» (снова автохарактеристика!) без особых усилий влюблялся, чтобы затем вопрошать, поэтически талантливо, но по сути совсем не оригинально:

Зачем и кем так лживо создана
Она, дитя причудливого сна?

Особенное лежало совсем в другой области его жизни. Говоря о «великой истине шеллингизма, что “где жизнь, там и поэзия”», Григорьев уточнял: «Не все то есть жизнь, что называется жизнью, как не все то золото, что блестит. У поэзии вообще есть великое, только ей данное чутье на различение жизни настоящей от миражей жизни» [36]. Попытаемся же и мы проявить подобное чутье к настоящему в жизни Григорьева.

Впрочем, уже из внешней стороны жизни Григорьева очевидно: как философ он сформировался практически исключительно собственными усилиями. Никто из окружавших его людей не имел на Григорьева такого влияния, какое имели на того же Ивана Киреевского – Жуковский, Хомяков, старец Макарий Оптинский. Со старшими славянофилами Григорьев общался, по-видимому, за редкими исключениями, заочно, да и далеко не всех ценил одинаково (о чем подробнее будет сказано ниже). Что касается самого Михаила Погодина, «отца и командира», как нередко обращался к нему Григорьев в письмах, то вряд ли тот был способен привить ему какие-то серьезные философские взгляды. Еще меньше на это были способны Александр Островский и Афанасий Фет, какими бы «философами» ни мнили себя эти «олимпийцы» (по меткому выражению Григорьева, высоко ценившего их художественный талант). Напряжение в отношениях Аполлона Григорьева с Федором Достоевским (и с его братом Михаилом) во многом как раз и определялось тем, что Григорьев считал их руководство «Временем» (а потом «Эпохой») не слишком убедительным в идейно-философском плане.  Остается «мой всепонимающий философ», «мой маленький Спиноза» – Николай Николаевич Страхов, но с ним Григорьев едва успел познакомиться и раскрыть ему свою душу, как никому другому (при всей своей видимой экстравертности) даже отдаленно не раскрывал. Раскрыть душу – и передать духовную эстафету.

В силу сказанного я представил бы жизнь Григорьева – с той ее стороны, где внешнее переходит во внутреннее – в образе двух прощальных рукопожатий. Первое из них, пусть чисто символическое, но оттого не менее значимое – это прощальное рукопожатие с уходящим славянофильством, в котором Григорьев выделял «широкую и многостороннюю натуру Хомякова» и «глубокий ум И. В. Киреевского» [37]. Второе рукопожатие, более реальное и крепкое, связано с уходом из жизни самого Аполлона Григорьева и с приходом в русскую философию Николая Страхова, его прямого духовного наследника, а через него – и наследника всего лучшего в славянофильстве.

А между этими «рукопожатиями» пролегает путь философского творчества, в процессе которого создавалась глубоко оригинальная и плодотворная философская концепция и одновременно самосозидалась философская личность Аполлона Григорьева. Совершалось (и совершилось) то, о чем он говорил – конечно, думая тогда о другом (хотя как знать?) – еще в юношеском стихотворении «Комета» (1843):

Да совершит путём борьбы и испытанья
Цель очищения и цель самосозданья.

Путь Ап. Григорьева в философии действительно напоминает путь кометы. Но с той разницей, что Григорьев оставил после себя неизгладимый, пусть и не легко распознаваемый след[26]. Этот след – уже не просто совокупность плодотворных идей, как у Ивана Киреевского, не зерна, жизнеспособные, но еще фактически не проросшие. «Органическая критика» знаменует, по существу дела, рождение русской национальной философии, то есть, в силу сказанного ранее, рождение способной к  самостоятельному развитию национально-философской программы[27]. Но способ развития в философии – это философский метод познания.

Именно этот метод, который был сформулирован Ап. Григорьевым совершенно ясно  (и вполне последовательно применялся им на деле), необходимо рассмотреть в первую очередь.

Подстрочные примечания:

*) Настоящая публикация представляет собой главу из 2-й части книги Трагедия русской философии. Начало материала - параграф §2.1. «И был вам странен смысл его речей…». «Образ непонимания» в литературе об Ап. Григорьеве. Материал для публикации в ХРОНОСе предоставлен автором.

[16] Основные сведения о жизни Ап. Григорьеве взяты мною из биографического словаря «Русские писатели. 1800-1917». Т. 2. М. Научное издательство «Большая Российская энциклопедия». 1992. С. 31-36. Я также использую вводные заметки В. Ф. Саводника (1874-1940) к различным выпускам «Собрания сочинений Ап. Григорьева», вышедшего в 1915 г. Цитаты из этих источников даются ниже в кавычках, но без специальных примечаний. Сведения, взятые из биографии Григорьева, написанной Борисом Егоровым, оговариваются.

[17] Значительно позже, в 1907 г. были опубликованы три письма к Гоголю, в которых Григорьев развивает мысли своей статьи; подробнее см. ниже.

[18] Отмечу особенность, которую можно считать «недостатком» сочинений Григорьева, но которая фактически облегчает знакомство с его основными идеями, рассеянными во множестве журнальных (и газетных) статей. А именно, в своих более поздних работах Григорьев нередко воспроизводит обширные «куски» более ранних работ; в дальнейшем я цитирую, как правило, более поздние работы, где эти фрагменты включены в более зрелый контекст.

[19] Которую я считаю одной из лучших у Григорьева по сочетанию блестящего стиля с ясностью и глубиною мысли.

[20] Где и появилась знаменитая фраза «А Пушкин – наше всё», которая, в отрыве от предшествующего и дальнейшего текста, используется по сей день кстати и некстати (чаще некстати).

[21] Напомню, что «Время» было закрыто во время польского восстания 1863 г. по доносу И. С. Аксакова и того же Михаила Каткова. Впрочем, правительство достаточно быстро осознало нелепость обвинения в «государственной измене» и позволило возобновить издание журнала уже в 1864 г. под другим названием – «Эпоха».

[22] Приведенное выше утверждение С. Левицкого о том, что Григорьев «умер от последствий невоздержанной жизни», является, строго говоря, его собственным «медицинским заключением». Возможно, впрочем, что Левицкий просто перепутал Ап. Григорьева с Вл. Соловьевым, который действительно умер от истощения на почве хронического алкоголизма. «Он был форменный алкоголик, и в этом заключалась причина его недолгой жизни» [33] – писал хорошо знавший Соловьева митрополит Антоний (Храповицкий).

[23] «В начале 1930-х годов, когда разрушали Митрофаньевское кладбище, профессор В. С. Спиридонов, всю жизнь занимавшийся творчеством Григорьева, настоял, чтобы его прах был перенесен на Волково кладбище»  [34], известное как музей-некрополь «Литературные мостки».

[24] Закрытие весною 1863 г. журнала «Время» именно Григорьева затронуло (и объективно, и субъективно) менее всех остальных ведущих авторов; на деле, он, в определенном смысле, воспользовался этим закрытием для интенсивной работы в своем журнале «Якорь». Это настроение Григорьева «убежать в лес» прекрасно чувствовал Достоевский, раздраженно писавший в том же «Примечании»: «Я полагаю, что Григорьев не мог бы ужиться ни в одной редакции в мире. А если бы у него был свой журнал, он бы утопил его сам, месяцев через пять после основания» [35]. Достоевский неправ: журнал Григорьева «продержался на плаву» целый год…

[25] Последнее слово только в советское время приобрело негативный оттенок и теперь заменено труднопроизносимым словом «воцерковленный».

[26] Автору данной книг «след Григорьева» открылся значительно позднее, чем «следы» всех других классиков русской философии; фактически – только в самые последние годы, хотя упомянутая выше статья Николая Калягина могла бы навести на этот след и раньше. Подчеркну: без Григорьева моя концепция истории русской философии оставалась бы концепцией с недостающим звеном.

[27] Несколько подробнее о концепции «философской программы» см. выше, главу I.6.

Далее читайте:

Григорьев Аполлон Александрович (1822-1864), поэт, литературный критик.

Николай ИЛЬИН. Трагедия русской философии.

Ильин Н.П.: «Расцвет русской литературы неотделим от взлета национальной философии» (МОЛОКО - русский литературный журнал)

Николай ИЛЬИН - Понять Россию.  ("Русское самосознание")

Николай ИЛЬИН - Найдет ли коса на камень? ("Русское самосознание")

Николай ИЛЬИН - Власть тьмы и ее границы. ("Русское самосознание")

Николай ИЛЬИН - Солженицын: ложь “под трели Соловьева”. ("Русское самосознание")

Н. Мальчевский. Каждому - своё. О немецкой философии в период национал-социализма. ("Русское самосознание")

Тесля А.А. Тесля Е.А. Несколько замечаний на статью Н.П. Ильина «Каждому  – свое: о немецкой философии в период национал-социализма».

Н. Мальчевский. От логомахии к пневматологии. (о творчестве Л.Клагеса в свете русской философии).

Н. Мальчевский. “Раздавите гадину!” или Неизвестный Вольтер.  ("Русское самосознание")

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС