Журнал "ПОДЪЕМ"

N 1, 2004 год

СОДЕРЖАНИЕ

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

РУССКОЕ ПОЛЕ:

ПОДЪЕМ

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

ФЛОРЕНСКИЙ

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ПРОЗА

 Юрий ГОНЧАРОВ

У ЧЕРТЫ

Повесть

Главы: | 1-4 | 5-8 | 9-12 | 13-16 | 17-21 |

9

 Осенью тридцать седьмого года арестовали партийных родителей Мальвы.

Какое-то время она появилась в школе, исхудавшая еще больше, но теперь

уже явно нездоровой, неестественной худобой, с бинтами на запястьях рук,

скрывавших экзему от нервного потрясения. Даже много лет спустя,

вспоминая,  как она выглядела, эти ее тонюсенькие перебинтованные руки,

Антон содрогался и плакал беззвучным внутренним плачем: бедная, какая же

немыслимая  беда, невероятная тяжесть рухнула на ее хрупкую души, детские

плечики... А  потом Мальва исчезла. Никто о ней ничего не знал. И не узнал

никогда. Тайны, если даже их создают такие люди, как Сталин, Ежов, Берия,

- не вечны. Спустя долгие годы открылось, что и для детей "врагов

народа" существовали колонии и лагеря. Не в таком ли лагере оказалась

Мальва, которая памятно для всех ее школьных товарищей пела на вечерах

художественной самодеятельности алябьевского "Соловья" и дважды,

трижды повторяла его на "бис", танцевала в роли Одетты из

"Лебединого озера"?..

 Про черненькую Галю Антон тоже долго ничего не знал. Она тоже исчезла. В

войну и после нее вообще все школьные друзья и товарищи потеряли друг

друга.  Многие из ребят не вернулись с фронтов, многих занесли в  другие

города, на дальние окраины страны эвакуация, жизненные обстоятельства,

полученные профессии.

 И вдруг спустя более чем полвека Антон получил от Гали письмо. Живет в

одном из маленьких провинциальных и далеких русских городов, похоронила

мужа, давно уже бабушка, на пенсии, теперь вся ее жизнь только в сыне и

внуке.

 Антон ответил - и завязалась не то чтобы регулярная, но все же

переписка.

 Антон  и Галя к этом времени были уже совсем другими людьми,  детские,

юношеские годы отдалились настолько, что превратились как бы в мираж,  о

любых событиях той поры можно было вспомнить и поговорить  просто как о

чем-то забавном, с улыбкой,  иронией, и в одном из своих писем Антон

напомнил Гале о неудавшемся походе на "Человека-невидимку". Он

думал, что после стольких лет Галя полностью забыла эту историю, но пришло

от нее ответное письмом, и вот что Антон в нем прочитал:

 "...Да, я помню тот случай. Володька не сказал нам правды, а то бы мы

с Мальвой, конечно, же, не пошли за тобой. Он сказал так: "А вот тут в

двух шагах Антон живет. Давайте его тоже захватим, он такое любит: всякие

приключения, фантастику. Обязательно захочет на "Невидимку"

пойти".

 Помню я и то, каким ты был в школе. Ты выходил отвечать к доске, а я видела,

какие у тебя ботинки, брюки, как тебя стесняет их вид, и всегда тебе сочувствовала.

В шестом,  седьмом и восьмом классах на тебе  была одна и та же зеленая

вельветовая курочка. В восьмом - совсем уже истертая, тебе  была она

уже тесна, рукава совсем коротки, торчали обшлага рубашки. Но ты  все ее

носил, видно, нечем было заменить. А в девятом ты однажды пришел в  сером

пиджаке в полоску, он был хлопчатобумажный, совсем дешевый, но  ты сидел

на партой и украдкой посматривал на себя. Было видно - радуешься, то

на тебе обновка. А мне было радостно за тебя..."

10

 Перед приемом в комсомол в райкоме Антон страшно волновался и трусил.

Снова и снова перечитывал вызубренный вдоль и поперек комсомольский устав,

перебирал в памяти все главные задачи текущей пятилетки,  успехи

революционной борьбы в странах капитала - ведь могут об этом

спросить, проверяя политическую грамотность. Ходили слухи, недавно на

приеме  одному мальчишке из какой-то городской школы задали вопрос: кто

такой Чойбалсан? Он не ответил. Кто возглавляет коммунистическую партию

во Франции? Тоже не знает. Не приняли. Сказали ему: политически  не дорос,

иди, тебе сначала подковаться надо. Газеты  читай, радио слушай.

 Но все обошлось легко. В райком к назначенному часу явилось на прием из

разных школ в общей сложности человек сто, набились в помещеньице райкома

так тесно - не повернуться. Где уж при такой толпе  устраивать каждому

подробный экзамен!

 Первый секретарь и члены райкома сидели в кабинете за большим  столом под

красным покрывалом, на нем ничего не было, стоял только маленький

бронзовый бюстик Ленина. Ребята входили группами, как пришли из  своих

школ, вопросы следовали самые простые, полминуты на каждого:

 - Задачи комсомол знаешь?

 - Знаю.

 - В общественных делах участвуешь?

 - Участвую.

 - Как учишься?

 - На "хорошо" и "отлично".

 - С дисциплиной у тебя как?

 - Нормально.

 - Молодец! Принимаем? - обращался первый секретарь к молчаливо

сидевшим справа и слева от него райкомовцам. Те утвердительно кивали

головами.

 - Все! - говорил секретарь. - Ты принят. Поздравляем. Носи с

честью звание комсомольца. Следующий!

 Один из райкомовцев, перед которым лежал список, называл фамилию.

Названный, бледный от волнения, выступал из шеренги товарищей на шаг

вперед.

 - Задачи комсомола знаешь?

 Уже на другой день Антон держал в руках членский билет - маленькую

серенькую книжечку с ленинским профилем на обложке. И еще он получил

комсомольский значок в виде развернутого красного знамени с буквами ВЛКСМ,

- носить на груди. Он чувствовал  себя счастливым. Он стал

комсомольцем одним из первых в классе, это событие поднимало его из детства

уже в  начало взрослости, делало  другим, чем был он до этого заметней,

значительней для окружающих и в своих собственных глазах. Наедине с собою

он  множество раз доставал и разворачивал свой комсомольский билет,

откровенно им любуясь и наслаждаясь. Значок он прикрепил на отворот своей

зеленой вельветовой куртки, и в первые дни даже на уроках скашивал на

него глаза, тоже ненасытно им любуясь и наслаждаясь.

 Увы, не знал он и не  знал, какое испытание уготовано ему вместе со всем

этим: вступлением в комсомол, обретением членского билета, комсомольского

значка на груди в виде огненно-яркого знамени с буквами ВЛКСМ...

11

 Еще в те недели, когда Антон готовился к вступлению в комсомол, зубрил

устав и программу, штудировал в газетах международную хронику, чтобы не

"погореть" на незнакомстве с Чойбалсаном или каким-либо другим

деятелем, которого комсомольцу полагается знать, в школе ширился слух,

что у Аркадия Карасева из 10-го "А" как вредителя и врага народа

арестовали отца, известного инженера, руководителя нескольких больших

строек.

 Аркадия в школе знали все. Постоянный отличник, активный комсомолец,

даже, можно сказать, слава школы: участник и победитель всех городских

школьных олимпиад по математике, о нем не однажды похвально писали на

страницах областной молодежной газеты, помещали его портреты.

 И вот такая история с отцом!

 В подобных случаях коммунисты и комсомольцы, желающие показать свою

политическую чистоту и крепкую идейную закалку, поступали так:  публично,

на партийных и комсомольских собраниях объявляли о своем  разрыве с

опороченными родственниками; жены отказывались от мужей, сыновья и дочери

- от матерей и отцов. Кляли их за измену, предательство, просили

советский суд жестоко их покарать.

 Аркадию Карасеву в райкоме комсомола предложили поступить так же. Будь он

сереньким, незаметным, ничего не значащим - его бы, возможно,  не

тронули, но он был слишком на виду, как и его отец - имя

Карасева-старшего то и дело мелькало на газетных страницах, звучало в

передачах местного радио. Райкомовцами, естественно, руководила в первую

очередь забота о себе:  не предприми он такой меры - неминуемо

поползут в городе разговоры: а что же это сын не осуждает своего отца за

преступления, подлые вражеские делишки? Вот что, оказывается, у

Карасева-то на стройках происходило: и взрыв в котловане был, семерых

покалечило, и рабочих в  столовой травили, битое стекло  им в перловую

кашу подмешивали... А сынку это, выходит, вроде как нравится, помалкивает,

что папаша его мерзавец, диверсант  и убийца...

 Но Аркадий, как утверждали те, кто распространял про него и

Карасева-старшего эти сведения, отказался отрекаться от отца и клеймить

его как подлого врага. Наоборот - сказал, что отец его не мог

заниматься вражеской деятельностью, он, Аркадий, не верит в это. Его отец

наверняка жертва чей-то злобной клеветы, настоящих врагов. Им выгодно

вывести из строя нужных стране,  талантливых специалистов, вот и прибегают

они к таким подлым приемам: клевете, оговору. Факт ареста - еще не

доказательство вины. Суда  над отцом не было, вредительство его не доказано.

Аркадий убежден, что произошла ошибка, НКВД обязательно разберется - и

отец непременно выйдет на свободу.

 Но Аркадию в райкоме  сказали, что в НКВД работают не такие люди, которые

могут допускать ошибки. Прежде чем предпринять репрессивные меры, там сто

раз все самым тщательным образом проверят и перепроверят и сто раз

подумают. И выражать недоверие органам, бдительно стоящим на  страже

безопасности, интересов нашего государства и народа, ни один коммунист или

комсомолец не должен. Не имеет права. Это  сеять смуту в умах людей,

подрывать доверие к государственной власти. Делать как раз то, что

пытаются делать наши враги всех мастей.

 Но клеймить отца Аркадий все равно не согласился. На беседы в райком его

вызывали не один раз, давили и так, и этак, и все безрезультатно.

 И тогда в райкоме было решено: за отказ выполнить рекомендацию

руководящего комсомольского органа, поступить так, как должен поступить

настоящий сознательный комсомолец, преданный партии и государству, во

всем идущий с ними в ногу, за недоверие к действиям органов советской

власти, за порочащие их высказывания Аркадия Карасева из комсомола

исключить. Сделать, как полагается по уставу: на общем  комсомольском

собрании  в своей первичной организации, в данном случае - в школе,

большинством голосов. Никакого сомнения - собрание поддержит линию

райкома, а  райкому останется только немедленно утвердить принятое

решение. В итоге  - огромный моральный, политический эффект: коллектив

продемонстрирует  свое единство и высокий боевой дух, непримиримость  к

тем, кто пытается пренебречь комсомольским долгом, в такое ответственное

время внести разлад и сомнения в стройные ряды молодежи.

 Десятый класс "А" напоминал растревоженный улей. Внешне все было

как прежде: своей чередой, по расписанию, шли уроки, писались сочинения,

диктанты, контрольные, решались на доске задачи по тригонометрии, физике,

но главным содержанием жизни в  десятом "А" было происходящее с

Аркадием Карасевым. То, что от него требуют, принуждают исполнить.

 Класс "А" был особый класс. "Б", параллельный, при тех же

самых учителях и  школьных руководителях был классом обычным, ничем не

примечательным,  рядовым. Учебные дела шли ровно, без больших успехов, но

и  без серьезных провалов, все учащиеся были примерно одинаковы, никто не

блистал какими-либо яркими способностями, тем более талантом, ни о ком

нельзя было сказать, что он чем-то выделяется, представляет собой

незаурядную личность. А в "А" каждый был чем-то одарен. Одни,

кроме школы,  учились еще и музыке, другие посещали во Дворце пионеров, в

Домах культуры разного рода секции, студии: рисовальные, художественной

лепки, балетные,  спортивные. В классе, например, был чемпион города по

фехтованию. Еще один парень занимался скоростным плаванием в бассейне,

мечтал о рекордных показателях. В школе существовал драматический кружок,

которым  руководил настоящий артист из театра. Кружковцы ставили водевили,

скетчи, даже большие пьесы со многими действующими лицами:

"Разлом"6 "Вишневый сад". Участвовали желающие их всех

классов, даже младших, но  основной актерский костяк составляли ученики

десятого "А". Класс назывался выпускным, весной предстояли трудные

экзамены, учебе полагалось уделять  все силы, все внимание, но даже в год

самых серьезных выпускных экзаменов в десятом "А" ребята и девушки

находили для спектаклей и время, и желание, и силы.

 Таким, каким он был, класс сложился без всякого специального подбора, по

воле доброй случайности, с самого первого дня, как только родители

привели в начале сентября детей в школу, и учителя, еще не зная, кто что

собою представляет, кто на что способен, рассадили детвору по партам.

 Есть классы шумные, неугомонные, с постоянными внутренними  конфликтами,

междуусобицей, драками, и ничего с этим не  поделаешь, никак это не

искоренишь. В "А" все ребята и девочки были дружны между собой.

Никогда не ссорились, не ябедничали, не сплетничали, во всем поддерживали

друг друга. Учились все успешно, слабых оценок не было ни у кого, ни по

какому предмету. А уж если в журнал залетал хотя бы один "пос"

- "посредственно", тройка по-нынешнему, то для всех это

означало настоящее ЧП. К  виновнику такого происшествия сразу же бросались

на помощь лучшие  ученики класса; девочки, как более искусные дипломаты,

вели обработку учителей: спросите еще раз, он же (или она) прекрасно

знает, просто запнулся, сбился, плохо себя чувствовал в этот день, у него

голова болела! Учителя и сами понимали, что произошла случайность, что-то

ненормальное. Давали  оступившемуся возможность поправить оценку, и

заступники его оказывались полностью правы: на этот раз он (или она)

действительно отвечал гладко, уверенно, и "пос" исчезал из

журнала.

 Ученики десятого "А" даже внешне заметно отличались ото всех

остальных в школе, от своих сверстников из других школ. Трудно сказать,

как сложился у них такой стиль, по сговору или непреднамеренно,

естественным  порядком, и как он достигался, ведь но во всех семьях

существовали необходимые финансовые возможности, но все юноши приходили в

школу в темных костюмах, в белых выглаженных рубашках с галстуками. Причем

- скромными, приглушенных расцветок; никто не надевал яркие, кричащие,

отдающие безвкусицей. Соблюдение этих правил придавало каждому

подчеркнуто интеллигентный вид. Соответственно все и держались - с

отменной  вежливостью, с поклонами здоровались с преподавателями, девушек

и даже  девочек-младшеклассниц всегда и везде пропускали вперед. Подняться

над  партой при ответах учителю на уроках - это было непреложное

школьное  правило,  но те, кто учился в десятом "А", вставали

всегда, в любой обстановке,  если к ним подходил и обращался кто-либо из

взрослых.

 Вот такой был этот класс, непохожий на другие, заставлявший всю школу

говорить о себе, рождавший невольное желание на него равняться и подражать

его ученикам.

 И вот теперь у них, привыкших к спайке, почти семейному содружеству, с

одним из товарищей происходила беда, в сравнении с которой все прежние

неприятности, что когда-либо с кем-либо случались, требовали солидарности,

сплочения, совместных действий, можно было считать ничего не стоящими

мелочами, даже просто чепухой.

 И класс, стараясь не обнаружить этого явно, буквально кипел в величайшем

волнении и тревоге. За все школьные годы никогда еще не возникало такой

остроты и такого накала. На переменах возле чьей-нибудь парты  немедленно

собирался тесный кружок, взбудораженная кучка, голоса сливались, многие,

не выдерживая, перебивали других, торопясь высказать свои  мысли,

предложения. После уроков не рассыпались поодиночке, не стремились к себе

домой, - кучками, группками отправлялись к кому-нибудь из близко

живущих на квартиру, продолжали дебаты там, в прежнем, если не большем,

волнении. Забегал, появлялся кто-нибудь новый - с дополнительными,

только что узнанными известиями, возникшими идеями или чтобы еще раз

высказать старое, но на иной лад. Те, у кого были телефоны, по десять раз

за  вечер звонили друг другу. Никто не находил себе покоя и места. И всех

терзало одно: неужели все-таки райком пойдет на такую жестокость: исключит

из комсомола выпускника! Лучшего отличника, еще вчера - славу и

гордость школы. Для Аркадия же это просто конец! Ему же тогда не

поступить  ни в один институт! Не найти себе никакой приличной работы.

Только дворником или подносчиком кирпичей на стройке. Райком еще и такое

может устроить: вместе с исключением не дать Аркадию закончить школу!

Такой  случай был два года назад. Десятиклассник, даже имя его помнилось,

не забылось, Саша  Петров, что-на на одном из тогдашних комсомольских

собраниях, не подумавши, ляпнул, - и в два счета его выперли из

комсомола и из  школы. Мать его ездила в Москву, к Крупской, за помощью и

заступничеством. Упала, рассказывали,  там ей в ноги. В конце концов

Сашку восстановили, школу он закончил, но пропустил год и заканчивал не в

своей, а в вечерней для рабочей молодежи, и каких переживаний стоило это

ему самому и его родителям!..

 Все в десятом  "А" были комсомольцами. В собрании предстояло

участвовать всем. Решать судьбу  Аркадия поднятием своих рук. Считается,

что у каждого свободный выбор, хочешь - "за", хочешь -

"против". Но это только считается. На самом деле как надо

голосовать - райком установил и твердо обозначил: как подобает

настоящим комсомольцам. За исключение. Все как один. Единогласно. Другого

просто не может быть!

12

 Всю ночь равномерно и безостановочно лил холодный осенний дождь. Не

перестал он и утром. Антону до школы было совсем недалеко, но  пока он

добежал  и вошел в вестибюль, и кепка, и драповое пальтишко, перешитое

из старой отцовской шинели телеграфиста, были мокры насквозь.

 В вестибюле на фанерный щит для объявлений Наум Левин, секретарь

школьного комсомольского комитета, прикреплял кнопками большой  белый

лист: завтра, такого-то октября, в шесть часов вечера общее комсомольское

собрание. Повестка дня из двух пунктов: доклад  "Об укреплении

бдительности в условиях ожесточенной борьбы с врагами народа" и

"Обмен мнениями".

 Антон прочитал - и не удержал в себе вопроса:

 - А говорили, вроде намечено другое...

 Наум вогнал последнюю кнопку в неподатливую фанеру, поправил на  носу

большие очки в роговой оправе. Он был лютый книгочей, перечитал  всю

русскую и мировую классику, уже давно определил для себя путь после

школы: московский институт философии и литературы. Он даже знал, какую

диссертацию напишет в результате учебы в МИФЛИ: о двух великих гуманистах

человечества - Викторе Гюго и Льве Толстом.

- Ты имеешь в виду вопрос об Адике Карасеве? Да, уже и объявление

было  написано. Но потом в райкоме сказали - переписать вот так.

 Наум был из  десятого   "А", друг и товарищ Аркадия. В нем ясно

виделось  то затруднение, в котором он оказался: как секретарь комитета он

должен  был выполнять указания райкома, как друг и товарищ Аркадия -

не хотел ему вреда. Не хотел насилия, что совершал над Аркадием райком.

 - "Обмен мнениями"... - прочитал Антон второй пункт.

- Какими  мнениями, о чем? Надо ли бороться с вредителями и шпионами?

О докладе?  Тоже нечего обсуждать. В нем  будет все правильно, повторение

известных  постановлений, газетных статей... Непонятно.

 - Да нет, как раз все понятно,  в этом пункте то самое, о чем ты меня

спросил... Собранием  буду руководить не я, мне предстоит только его

открыть, а поведет дальше кто-нибудь из райкома. Может быть, даже сам

первый секретарь. Они и объявят, что конкретно этот пункт означает, о чем

говорить.

 - А это правда, что про отца Аркадия написано в газетах: создал

подпольную организацию, собирали оружие, готовились поднять восстание,

захватить Москву? Москву! Белая армия с казачьими полчищами не смогла в

гражданскую Москву взять, неужели кучка подпольщиков сумела бы в нынешнее

время это сделать?

 Спрашивая, Антон чувствовал, что он может не скрывать  своих сомнений,

Наум ответит именно так, как думает.

 - Кто ж может точно про это сказать? - пожал худыми плечами Наум.

По губам его скользнула легкая полуусмешка. - Только  там знают, что и

как на самом деле, - выразительно дернул он головой в сторону, намекая

на то  серое бетонное здание на одной из тихих боковых улиц города, куда

увозили всех арестованных.

 Помолчав, Наум проговорил, как бы думая вслух:

 - Может быть, что-то действительно есть... Отец его учился в

Германии, еще при царе... Работал в Бельгии, Англии. Знает языки, много

друзей за границей. Переписывается... Но отец  его не дворянин, не из

богатой семьи, сам себе дорогу к образованию прокладывал...

 Тут же Наум возразил самому себе:

 - Но происхождение не главное. У Мальвы отец из беднейших слоев, с

шестнадцати лет в партии, в большевистском подполье. В гражданскую на

Южном фронте над политотделом начальствовал, друг Фрунзе. А тоже арестован

как враг. И тоже будто бы мятеж затевал, покушения на Сталина и

Ворошилова готовил...

 Наум вдруг резко оборвал свои размышления, будто спохватившись -

зачем он так откровенничает перед Антоном? Секретарь комсомольского

комитета школы с рядовым, тем более только что принятым комсомольцем,

восьмиклассником, должен говорить совсем по-другому.

 - Тебя Корчагин хочет видеть,  - вспомнил он. - Что-то хочет

тебе хорошее предложить. Зайди в комитет, он сейчас там.

 - А кто такой Корчагин?

 - Инструктор райкома. Он к нашей организации прикреплен, наставник

наш.

 До начала уроков еще было время. Антон вошел в небольшую комнату

комитета под лестницей на второй этаж. Когда-то в ней хранились пионерские

горны, барабаны и отрядные энамена. Потом поставили большой  бильярд с

желтыми шарами из пластмассы. Потом какое-то время тут помещался буфет с

продажей на большой перемене бутербродов с сыром, колбасой  и сладкого

кофе. Но для буфета эта тесная комнатушка явно не подходила, буфет

перевели в гулкий каменный подвал. Теперь эту невзрачную комнатушку, в

которой постоянно горел электрический свет, иначе в ней было бы  совсем

темно, занимал комсомольский комитет -  с бюстами Ленина и Сталина на

обтянутых кумачом тумбочках, просторным столом - тоже под кумачовым

покрывалом. Еще в ней были стальной несгораемый сейф, в котором  хранились

комитетские деловые бумаги, резиновый штампик об уплате членских взносов,

и десятка полтора стульев у стен - для заседаний комитетчиков. Сейчас

на этих стульях сидели старшеклассницы,   игроки школьной волейбольной

команды, человек десять. Антон не раз видел их в игре в спортивном зале и

на летних городских площадках, "болел" за их победы. Часто они их

одерживали, команда была сильная, мастеровитая. Но в последнее время

стали, к досаде и огорчению всей школы, проигрывать. Игроки те же, но

что-то разладилось, исчез прежний боевой дух.

 За столом Антон увидел веселого, улыбающегося парня с косым зачесом

светлых волос, в зеленом полувоенном кителе с комсомольским значком над

клапаном нагрудного кармана. Это и был Корчагин, как понял Антон,

инструктор райкома. Когда Антона принимали в райкоме - он был среди

тех, кто знаменовал собой руководство, сидел за столом с бюстом Ленина по

правую руку от первого секретаря.

 - Здравствуй! Проходи, садись, мы уже заканчиваем, - бросил он

отворившему дверь Антону, мельком взглянув на него,  и продолжил свой

разговор с волейболистками. - Еще раз вас уверяю -  тогда, прошлым

летом, мы  ничего не могли сделать, хотя пытались, изо всех сил пытались.

Но места на  сборы были уже давно распределены, деньги за проживание

заплачены. А без денег - кто бы вас там поселил, стал бы кормить?

 - Захотели бы по-настоящему - нашли бы, как сделать. И деньги бы

нашли. Наши шефы, завод Коминтерна, дали бы. Не такие уж и большие деньги

требовались, - сказала сердито одна из волейболисток. - А раз

тренировки не состоялись, то чего ж вы хотите, вот и результат: городское

первенство продули. А могли бы выиграть, это факт!

 - Верю, могли! - согласился Корчагин. - Райком в вас верит.

Потому так и поддерживаем. Вот вам тоже факт, как говорится, налицо: про

вас мы не забыли, без  всяких ваших напоминаний все время нажимали на все

педали  - и добились. В зимние каникулы поедете обязательно. На целые

две недели.  Условия даже лучше будут: проживание в настоящих гостиничных

номерах,  при каждом номере - туалет, душ, горячая и холодная вода. И

помыться, и постирать в любое время. Питание трехразовое,

высококалорийное; молоко, сметана, фрукты. Представляете, среди зимы, снег

кругом, а у вас на столе яблоки, виноград. Вечером - бесплатное кино,

артисты будут приезжать. Но только уж потом извольте отдачу: первое место

на городских соревнованиях! Договорились? Устраивают вас такие условия?

 Девушки одобрительно зашумели. Хмурое выражение на их лицах сменилось

улыбками.

 - Ну и лады! - положил Корчагин на стол перед собой кисти рук,

закрывая этим жестом разговор. - А сейчас идите, скоро уже звонок.

Про завтрашнее собрание не забывайте, оно важное. Чтоб все как одна

присутствовали!

 Девушки еще толпились в дверях, выходя. Корчагин повернулся к Антону:

 - Садись поближе, вот  сюда, - показал он на стул, стоявший у

самого  стола. - Ну, здравствуй теперь по-настоящему! - крепко

пожал он руку Антону. Он смотрел ему прямо в глаза, весело, широко,

по-дружески улыбаясь,  точно они с Антоном были давними приятелями, много

времени не встречались и вот наконец сошлись, и Корчагин просто не может

сдержать чувств,  как ему радостно снова видеть Антона, с ним

разговаривать.

 - В райкоме тебя уже поздравили со званием комсомольца, но я тебя

еще раз хочу поздравить, от себя лично. Раз да тебя, очень рад. Это

большой шаг в жизни, по себе знаю. Многое в человеке меняет. Когда я стал

комсомольцем, я в вагонном депо при слесаре в подручных ходил. Чумазый,

как  черт, ящик инструментов тяжеленный, от земли не оторвешь. И вот

вручили  мне в райкоме комсомольский билет, держу я его - и не знаю от

радости, что делать - плясать, кувыркаться? Пришел в депо, мне

мастерюги пожилые говорят: Колюха, выпить по этому поводу надо. Ставь!

Раньше с получки я с  ними, бывало, стопку-другую опрокидывал, надо же

было марку держать,  чтоб за взрослого считали. А тут им говорю, причем

- без всякого притворства, по-чистому, вот как у меня на душе, на

совести: мне, говорю, денег на  поллитровку не жалко, я вам и литр могу

поставить, пейте, раз уж так хочется, но только я с вами, извиняйте, не

сяду. Раньше садился, а теперь нет. Теперь я комсомолец, как это я буду

водкой наливаться, зачем? Комсомольцы  себя дурманом не травят, ни табак

не смолят, ни алкоголь не хлещут. Они аж  рты поразинули. Не поверили, что

я всерьез. А я сказал - и будто отрезало, с  тех пор, ни одной цигарки

не скрутил, ни к рюмке ни одной не приложился. Даже на праздники... Вот как

меня мораль-то комсомольская проняла!.. Извини за длинное отступление,

- перебил он себя, - но когда я таких юнцов  вижу, как ты, еще

совсем зеленых, всегда те свои годы вспоминаю... Сейчас  жизнь  куда

легче, налаженный, вы и учитесь нормально, и живете, и все у вас  как у

людей, а тогда, лет восемь - десять назад, - опять обратился он  к

своей  памяти, - у меня и у сверстников все иначе было. Мы

фэзэушничали, а это значит - учишься и работаешь одновременно. Хоть и

сокращенные часы нам,  пацанве, а попробуй потянуть два таких воза -

ученье и работу в депо! Она  ведь не с булками, не с пирогами, а с

железом, сила большая нужна.  А какая у нас сила была, у мальчишек, откуда

она? В столовке одна крупяная  баланда каждый день, да на второе две ложки

опять же перловки вареной.  Вставали - шести еще нет. Самое большое

желание у меня было даже не нажраться досыта, а выспаться. И никак это не

получалось. В общежитии разве  спать спокойно дадут? Полночь-заполночь, а

все хороводятся, один, нализавшись, песню орет, другой на гармошке играет.

На дворе ночь давно, а ему,  видишь, ли, приспичило на гармошке играть!..

Ну, ладно, что  было - то уплыло. Я вот про что хотел с тобой

поговорить. - На лице Корчагина как бы  прибавилось света и дружеской

ласки. - В скором времени райком курсы  пионервожатых для летних

лагерей открывает. Хотим и тебя зачислить. Сам  понимаешь, отбор строгий,

не любой-каждый на них попасть может, берем  только надежных,

дисциплинированных. Что не подведут. Звание вожатого  не уронят. Мы тобою

после приема поинтересовались и видим - по всем качествам  ты

годишься,  получится из тебя для пионеров вожак. Курсы трехмесячные,

послушаешь лекции, научат тебя всему, что должен вожатый знать и уметь: и

как игры с пионерами устраивать, и какие беседы проводить, и как в поход

ребят повести, чтоб всем интересно, полезно было, да чтоб целыми и

невредимыми все назад вернулись. Словом, всем премудростям. А летом на два

месяца  в Чертухино, в детский оздоровительный лагерь. Ты в Чертухино

бывал? Прекрасное место. Лагерь на крутой горе, в старинных барских домах,

внизу речка, на той стороне дремучий лес. Олени дикие бродят. У лагеря

свои лодки, целая флотилия. Заплывал на пять,  на десять километров вверх

по  реке. Вылазки в лес за орехами, ягодами. Каждую неделю по вечерам

пионерские  костры с песнями, танцами, разной самодеятельностью... Вожатым

полагается форма: рубашка защитного цвета, такие же брюки, портупейный

ремень через плечо. Питание бесплатное. Да еще деньги получишь, зарплату.

Получал когда-нибудь зарплату? За два месяца солидная сумма набежит.

Зимнюю шапку из меха или ботинки с галошами можно купить. Я тебя даже  не

спрашиваю - согласен ли ты на курсы, заранее знаю - согласен, кто

ж от  таких удовольствий откажется!

 Говоря, Корчагин все время неотрывно смотрел в глаза Антона. Казалось, он

даже  ни разу не моргнул. Во взгляде его, цепком, проникающем в самое

нутро Антона, было что-то гипнотическое, не поддаться под таким  взглядом,

не согласиться, с тем, что внушают, что от тебя хотят - невозможно.

 - Значит, возражений нет, я тебя в список курсантов вношу! - и

Корчагин, как с волейболистками, положил свои ладони плашмя на красную

ткань стола.

 - Все, можешь быть свободным... Да, про завтрашнее собрание знаешь?

- спросил он, когда Антон уже сделал движение подняться со стула, как

бы спохватываясь, что едва не забыл напомнить Антону о таком важном деле.

 - Знаю, прочитал сейчас объявление. А кто будет делать доклад?

 - Лектор обкома партии. Собрание открытое, для всей молодежи. Скажи в

своем классе товарищам, пусть приходят все. Вопрос о бдительности касается

каждого. Видишь, что в стране происходит? С победами социализма враги

подняли голову. Долго таились, скрывали свою ненависть, надеялись,

советская власть рухнет сама, не удержится. Да просчитались. Уже  двадцать

лет после революции прошло, и советская власть только крепнет. И  разруху

победили, и тяжелую индустрию создали, и колхозное производство на ноги

встало, оснащается машинами, растут урожаи. А дальше советскую  власть и

вовсе никакой силой не свалить. Полная поддержка трудящихся  внутри

страны, пролетариев всего мира. Вот и полезла всякая нечисть изо  всех

щелей - дать последний и решительный, пока еще есть хоть какие-то  надежды

на реставрацию прежних порядков. Сейчас у всех советских людей  задача

одна: железная сплоченность в ответ на происки врагов. Крепить ряды.

Высочайшая бдительность. Везде, на любом участке  беспощадно разоблачать

запрятавшихся двурушников, выжигать каленым железом всех, кто  хоть чем-то

старается содействовать врагам. Срывать маки с тех, кто притворяется

"своим", даже в стахановцы, в ударники труда пролезает, а в душе

- Иуда, зубами от ненависти ко всему советскому скрипит. Обо всем этом

и  поговорим подробно на собрании. Все вы тут в школе, конечно, ребята

развитые, но лишний раз азы политграмоты напомнить не мешает...

 В просторном вестибюле,  школьных коридорах зазвучала громкая трель

электрического звонка.

 Только уже за своей партой Антон отключился от гипнотического воздействия

немигающих желто-коричневых глаз Корчагина, его дружеской  ласковости, его

напористой речи, и, с трезвеющим сознанием, задал себе вопрос: а почему

это Корчагин стал говорить с ним о курсах вожатых, о том,  каким

соблазнительным может получиться у него будущее лето - именно  сейчас,

накануне собрания? Ведь курсы еще не скоро, можно было бы о них  и потом.

Уж не в надежде ли, не с намеком на то, что как сказал Корчагин

волейболисткам, и от него должна последовать "отдача"? Может,

райкомовский инструктор просто подкупал его, Антона, перед голосованием,

льстивыми уверениями в его надежности, радужными перспективами, которые,

конечно, соблазнили бы любого?

Главы: | 1-4 | 5-8 | 9-12 | 13-16 | 17-21 |

© "ПОДЪЕМ"

WEB-редактор Виктор Никитин

root@nikitin.vrn.ru

WEB-редактор Вячеслав Румянцев