|
|
Владимир ТЫЦКИХ |
||||
2010 г. |
Форум славянских культур |
|||
РУССКОЕ ПОЛЕ |
||||
|
|
Владимир ТЫЦКИХЗасекиIII. ВСПОМНИМ И ОБРЯЩЕМФОКИНО. ЗАПОМНИТЕ НАС ТАКИМИЕщё в рукописи я попросил друга прочесть эту главу и чего-то, может быть, посоветовать. Зачем ты пишешь о нас, сказал он, разве не точней, не правильней было бы говорить о них? Напиши: «Запомните их такими». Но мне кажется: можно и нужно говорить, что мы, наше «среднестатистическое большинство», были в недавние времена именно такими, как оставшиеся там навсегда наши современники и сверстники. И не очень приятная правда в том, что теперь мы другие. Мы не просто сильно изменились – мы изменили себе. Возможно, поэтому те, кто однажды проехал маршрутом Кирилло-Мефодиевского праздника, стремятся вновь и вновь участвовать в нём. Для людей серьёзного возраста это пусть не возвращение, но оглядывание в прошлое, где они если не чище и благороднее, то моложе и уверенней в себе, в своём настоящем и грядущем. Для юных, как, например, студентка Морского университета Нина Назаренко, прикипевшая к нашему делу, мотивы могут быть какими угодно, кроме меркантильных. Возможно, фокус опять в нас. Молодые наши товарищи вдруг видят, что брюзгливые, замотанные жизнью, в чём-то для себя очень важном горько обманувшиеся тёти и дяди преклонных годов – необязательно несимпатичные, «без понятия», «предки». Оказывается, это вполне вменяемые люди, даже где-то романтики, сегодня почти уже не встречающиеся, – способные жить без страха и упрёка и ухитряться, в самых неподходящих условиях, делать что-то небесполезное. Что особенно удивляет – вполне бескорыстно. И жизнь от этого, как ни странно, не становится хуже, местами даже – наоборот… Фокино входит во второй маршрут автопробега, появившийся на карте праздника письменности и культуры два года назад. Село Промысловка, посёлок Тихоокеанский, город Шкотово-17 – всё это Фокино. Нынешним названием город обязан адмиралу Виталию Алексеевичу Фокину, уроженцу деревни Высокое Костромской области, в 1958-1962 годах командующего Тихоокеанским флотом. Вряд ли кто-нибудь знает, сколько десятков и сотен тысяч военных моряков прошли через Фокино и прилегающие к нему гарнизоны, увидев с палуб надводных кораблей и сквозь перископы подводных лодок просторы всех океанов. Однако не будет преувеличением сказать, что полвека, то есть все годы после второй мировой войны, мир держался на плечах этих людей, добросовестно и с немалым риском стоявших свою моряцкую вахту.
Разведчик с Аскольда На Тихоокеанский флот он прибыл из Твери, которая называлась в ту пору Калинином. На родине он, кажется, закончил музыкальное училище, стал баянистом. Он любил стихи Владимира Маяковского, мог шпарить их наизусть без передыху полночи. Других поэтов не понимал, не знал и не читал. Разве что по обязанности, в рамках учебной программы. Но корм тут явно пришёлся не в коня. Ещё он любил ночную полную луну и девчонку-землячку, не ответившую ему взаимностью. За девчонкой до призыва на службу он, крадучись, ходил по родному городу, охраняя её и любуясь ею, но не приблизился и не признался в чувствах. На луну мы смотрели вдвоём несколько месяцев, пока служили вместе на островном посту радиоразведки. Начав работать во флотской газете «Боевая вахта», я написал о нём рассказ. Назывался он: «Родник». Основой для него послужил реальный случай. На остров по осени завезли баржой уголь – запас на зиму. Мы аврально выгружали его на берег. Не просто тяжёлая – изнурительная работа. Угля много, моряков мало, а времени совсем нет. Трудились двумя бригадами. Кто-то грабарил в трюме, кто-то шуровал на транспортёре и разгружал грузовик, а подсменные собирались с силами, упав на настил причала. Андреев не отдыхал. Поднявшись из трюма, он в одиночестве спускался с пирса на землю и ковырял совковой лопатой в верховьях прерывистого малахольного ручейка. С третьего или пятого захода вырыл целый колодец. Родниковая, божественно свежая вода отстоялась, к всеобщему нашему восторгу. Тёплая мутноватая жидкость из фляги, привезённая для питья, вызывала тошноту, но жажды не утоляла. Виктор был высок, жилист. Длинноногий и длиннорукий, с вытянутой шеей, он выглядел несколько нескладным, даже флотская форма не вполне скрадывала особенности фигуры. На запоминающемся худощавом лице выделялись умные глаза, прямой, проникающий взгляд которых мог показаться колючим, хотя, на самом деле, просто отличался очень живым любопытством и твёрдостью. Одна щека – почти природно гладкая, другая, начиная от виска, изрыта шрамом от ожога. Рот с этой стороны несимметрично вытянут в сторону и чуть вниз. Через шею на предплечья и через грудь к животу шрам шершаво растекался под тельняшкой, лишь местами приглаженный заплатками кожных пластырей. Кожу для пересадки врачи брали с бёдер, поэтому тело там представляло лоскутную чересполосицу: нормальные участки перемежались нежными прямоугольниками на местах хирургических срезов. На Виктора, особенно когда он раздевался по пояс, впечатлительным людям лучше было не смотреть. Шрам на шее бугрился тяжами. Тонкие розовые перепонки стягивали от подмышек грудь и предплечья. Казалось, Виктору больно, и каждое движение доставляет страдание. Беда случилась в пятом классе. На свалке с дружком нашёл он киноплёнку и набил ею полную пазуху. Штука эта вспыхивала, как порох. И вот дружок сподобился пошутить: зажёг спичку, сунул Виктору под рубаху… Многие месяцы пролежал Виктор в больницах Калинина, находясь между жизнью и смертью. Ожог не заживал, покрывшись сплошным струпом. Струп лопался, и в трещины сочилась из-под него гнойная сукровица. Под коростами завелись черви. Признав своё бессилие, местные доктора санитарным самолётом переправили мальчишку в Ленинград. Выходили его врачи Военно-медицинской академии имени Кирова. Виктор стал «белобилетником», не годным к службе в мирное время. Дело не только в шрамах на теле. После массированных термических повреждений человеку на всю жизнь обеспечена так называемая ожоговая болезнь, при которой ухудшаются физические возможности, страдает иммунитет, меняется даже состав крови. А он хотел быть как все нормальные парни. Он обивал пороги военкоматов, покуда его не призвали на службу. Когда вопрос решился в принципе, стал прорываться на флот (нелишне заметить, что в те времена моряки служили по четыре года) и – добился своего! На флоте Андреев просился в разведку, а в разведке – в часть морских диверсантов, где каждый день начинался с многокилометрового бега. Ему удалось всё, кроме последнего. Флотские специалисты, удивлённые, что Виктор вообще попал в воинский строй, категорически запретили ему даже думать о профессии спецводолаза. На Аскольде Андреев тоже оказался не просто так. В дивизионе особого назначения, на который замыкался наш пост, остров считался местом ссылки. Андреев перевёлся туда по собственному настоянию. Потом, обнаружив, что Аскольд не так страшен, как его малюют, Виктор сумел добиться назначения на разведывательный корабль и морячил, на несколько месяцев задержавшись с уходом в запас. Мы стали друзьями, несмотря на разницу в призыве. Виктор уже считался старослужащим, а мне оставалось трубить, как медному котелку, – я прибыл на Аскольд, даже не приняв присяги. Он удивлял. Вставал первым ещё до побудки и в любую погоду бегал кросс. До седьмого пота тягал в спортзале гири-двухпудовки. Оскаленный рот его при этом перекашивался, и со стороны обожжённой щеки обнажались дёсны под коренными зубами. В холодное время спортзалом, кроме Виктора, никто больше не пользовался. Это было выстывшее большое помещение с выбитым окном, с матами на бетонном полу, стекленеющими от мороза. Он участвовал во всех соревнованиях, проводившихся на острове в праздники и выходные. На Аскольде дислоцировались три небольшие части: разведчики, артиллеристы и СНИС – служба наблюдения и связи. Все они насчитывали человек по тридцать. И между ними устраивались спортивные состязания. Виктор записывался в состав всех команд. Победителем никогда не был, к финишу приходил если не последним, то одним из последних. Но упёрто продолжал прыгать, бегать и поднимать тяжести. Я спрашивал: зачем он издевается над собой? Он удивлялся вопросу. Он говорил, что ему не обидно проигрывать здоровым ребятам, но необходимо побеждать самого себя… В начале семидесятых я два или три раза недолго заглядывал к нему в гости. Он жил с родителями и сестрой в квартире на втором этаже двухэтажного особняка в старом центре Калинина. В комнате Виктора, над кроватью его, вместо ковра висел Военно-морской флаг. А во дворе дома стояла колонка, водой из которой Андреев обливался до призыва на флот. При любой погоде. Каждый день. Летом и зимой. Закалялся, готовился в моряки… Больше мы не виделись. У меня сохранилась пара безнадёжно любительских снимков, на которых он улыбается странной, похожей на оскал, но очень доброй улыбкой, и книжка – путеводитель по городу Калинину. Путеводитель подписан Витиной сестрой: «Володе на память о нашем городе и о всех нас. Люда А. 15/1–70 г.». Не могу этого объяснить, но мне кажется важным, чтобы фокинцы знали: вот такой человек, Виктор Андреев, когда-то служил на Аскольде и бывал в посёлке Тихоокеанском, ходил по будущему городу Фокино. Для меня матрос Андреев даже через сорок лет остаётся человеком, на которого хочется быть похожим, и которому в глубине души я временами почему-то завидую.
Леонид Леонидыч – Мечта наших женщин. Он сказал это в Таллине слякотной эстонской зимой, махнув рукой на неестественно большие огурцы в витрине магазина. Человеку, приехавшему с Севера, из славной столицы подводников Заполярья, увидеть в открытой продаже хотя бы и парниковый овощ в такое время года было в диковину. Двусмысленность фразы совсем не шла к нему. Спустя почти полвека могу сказать, что это единственная фривольная шутка, которую довелось услышать из его уст. Да я и не уверен, что Лёня шутил. Скорее всего, досадовал, что здесь, в обласканном цивилизацией, избалованном городе, вот так свободно лежали свежие огурцы, не виденные ни женщинами, ни детьми там, за Полярным кругом, где в железной тесноте отсеков несли службу подводники-атомщики, к которым принадлежал и он сам. Не ханжа, он определённо не относился и к числу легкомысленных гуляк. Ударничества на дамском фронте я за ним не наблюдал. По некоторым признакам, его связывали очень дружеские отношения с одной башкирской поэтессой, сокурсницей по Литературному институту, но я не знаю, скрывалась ли в них какая-нибудь тайна. Зато без малейших сомнений могу утверждать: жену Лиду, женщину более чем привлекательную, гостеприимную, выдающуюся оптимистку и талантливую кулинарку, он по-настоящему обожал и умудрялся окружать такой заботой, которая нечасто выпадает супругам вечно занятых службой морских офицеров. В Лиепае супруги Климченко с двумя ребятишками, на редкость красивыми мальчиком и девочкой, сначала жили в чужой малюсенькой комнатухе в военном городке. Мы оказались соседями – я с Татьяной обретался в паре сотен метров в такой же, как они, офицерской пятиэтажке с густо заселёнными миниатюрными квартирами. Потом они перебрались на улицу Красной Армии – Сарканайс Армияс, в самый её конец, недалеко от КПП у моста через Заводской канал. За контрольно-пропускным пунктом, за мостом и начинался военный городок. Сарканайс Армияс здесь превращалась в проспект Гвардейский, посредине которого, как раз напротив кинотеатра – большого, когда-то красивого, дореволюционной постройки, довольно запущенного православного храма, стоял наш с Таней дом. Мы, изредка совпадая на берегу, засиживались допоздна то на Гвардейском, то на Сарканайс Армияс, а потом могли до утра ходить туда-сюда, поочерёдно «провожая» друг друга. Пару раз к нашей компании присоединялся командир эсминца «Степенный» капитан второго ранга Непомнящий, у которого Климченко был замполитом. Суровый моряк, фанатично привязанный к кораблю, Непомнящий редко появлялся дома. Балтийцы рассказывали, что потом он командовал «Октябриной» – крейсером «Октябрьская революция». Непродолжительный период совместной службы в Латвии ни для меня, ни для Леонида не отмечен выдающимися событиями, заслуживающими интереса посторонних. Но отдельные обстоятельства заставляют вспоминать о нём, не заботясь о занимательности. В городе под липами, в Лиепае, бывшей Либаве, сохранился дом Петра Первого. В ней, воспетой не одним русским писателем, жили души героев пикулевского «Моонзунда». В окрестностях города стерегли память о прошлом капониры и форты царской крепости, подорванные по стратегическим соображениям в первую мировую войну. Мощные фортификационные сооружения разрушить не удалось, столь прочными они оказались. Вывороченные из земли, перевёрнутые, поваленные на бок доты вдоль лиепайского берега на фоне зыбучих балтийских дюн выглядели вечными: об их безмолвный, выстоявший под взрывами бетон беспомощно разбивались и волны, и время. Здесь при обороне города от немецких захватчиков во вторую мировую сложили головы русский генерал Николай Дедаев, командир 67 стрелковой дивизии, и латвийский парень, первый секретарь укома комсомола Имант Судмалис, которых вместе с другими героями помнила и чтила Лиепая. Либаве, как часто мы её называли, отданы сердца многих поколений балтийских моряков. Одна из главных, наряду с Сарканайс Армияс, улиц в городе в советское время носила имя Яниса Райниса. Из произведений латышских классиков легко понять, почему Россия и Латвия на протяжении веков жили одной судьбой. На либавской земле остались тени многих по-настоящему родных людей. В этой земле упокоилось тельце моего первого ребёнка. Здесь меня, вспомнив о судимости отца за «антисоветскую пропаганду», первый раз сняли с должности в боевом соединении и назначили с понижением во вспомогательный флот, лишив перспективы и всякого смысла служить дальше… Этот город слишком дорого стоил, чтобы мог тихо забыться. В 76 бригаде эсминцев, где мы с Лёней познакомились и сдружились, у него тоже что-то не заладилось. Умница, выпускник Высшего военно-морского училища имени Дзержинского, инженер-киповец, специалист по управлению атомным реактором, он уже окончил Военно-политическую академию имени Ленина и учился заочно на втором курсе Литературного института имени Горького. Став на Северном флоте пропагандистом в соединении атомных лодок, Леонид Леонидович более чем странной волей кадровиков попал на надводный корабль. Условия службы и порядки здесь разительно отличалась от привычных для офицера традиций и законов подплава. Требовалось время, чтобы адаптироваться на новом месте, но капитану 3-го ранга Климченко его не дали. Вместо помощи, в которой он, вероятно, нуждался, его с необъяснимой торопливостью и без сколько-нибудь уважительных оснований вознамерились привлечь к партийной ответственности. К этой превентивной мере любили обращаться многие политорганы, тем самым прикрывая, что называется, свой зад – на всякий «пожарный» случай, какими, в общем-то, во все времена полным-полна военно-морская жизнь. И для отчётных показателей – партийная комиссия, пред чьим судом надлежало предстать замполиту эсминца «Степенный», в них тоже нуждалась. Назначенного к казни офицера выручили друзья – бывшие сослуживцы. Очень своевременно он получил предписание в атомный подплав родного Северного флота, и занесённый над Леонид Леонидычем карающий меч партии со свистом вхолостую разрезал солёный балтийский воздух. Потом мы увиделись уже в Эстонии. Спасатель подводных лодок СС-35, куда меня сослали за героические труды отца, пытавшегося научить партию и правительство подлинному социализму, пришёл на ремонт. Лёня прилетел в Таллин, разыскал мой «тридцать пятый» у стенки завода. Назначенный старшим постоянным корреспондентом газеты «Красная звезда» по Тихоокеанскому флоту, он уверял, что скоро встретит меня во Владивостоке. Подробностей, как ему это удалось, Климченко не рассказывал. Но в 1977 году командующий Балтийским флотом откомандировал меня в распоряжение командующего флотом Тихоокеанским, и Леонид Леонидович, действительно, встретил меня с Татьяной в столице Приморского края. А через несколько дней отвёз на служебном уазике на подводную лодку, где мне предстояло служить. Кстати сказать, именно в этом, 1977 году, когда я вынужденно расстался с городом, к которому успел привязаться, он был награждён орденом Октябрьской Революции. В немалой мере, наверное, за то, что, будучи передовой военно-морской базой флота на Балтике, Лиепая самую страшную – первую – неделю Великой Отечественной войны, до 28-29 июня, силами моряков-балтийцев вместе с 67-й стрелковой дивизией и рабочими отрядами задержала продвижение вермахта на приморском направлении, уничтожив до двух тысяч гитлеровцев…
И такая была война Потом в популярнейшем, выходящем более чем трёхмиллионным тиражом журнале «Юность» появился очерк Николая Черкашина. Сам вкусивший флотской пайки, прошедший на «Фокстроте», как называли в англиях-америках советскую подводную лодку 641-го проекта, глубины Северного и Атлантического океанов, выходивший в Средиземном море в атаку на авианосные ударные соединения, Николай Андреевич сумел сказать слово там, где нельзя было и рта раскрыть.
…Тугие змеи гибких шлангов, Потёки сажи на лице. И капитан второго ранга, Стоящий в огненном кольце…
Строки, процитированные писателем, принадлежали его коллеге – подводнику и журналисту Леониду Климченко. Кроме любви к морю и флоту, их объединяла газета «Красная звезда», в которой какое-то время они оба служили. Сюжет очерка прост: идёт морской бой, горит корабль, в огне гибнет капитан второго ранга. Всё происходит во время войны. Последнее было неправдой. Правда заключалась в том, что капитан второго ранга погибал, и этим капитаном второго ранга был Леонид Леонидович Климченко. Тогда в Советском Союзе не полагалось падать самолётам, взрываться, гореть и тонуть кораблям, а личному составу – гибнуть хотя бы от самых-самых несчастных случаев. Не зная великой строгости запрета, я однажды послал в главную военную газету репортаж с героическим, но трагическим сюжетом. На всю жизнь запомнился ответ из редакции, присланный телеграммой ЗАС* через посткора «Красной звезды» на Тихоокеанском флоте Анатолия Злыднева: «Ваш материал интересен, но не может быть напечатан. После Великой отечественной войны в советском ВМФ чрезвычайных происшествий не бывает. Ждём других материалов, пишите». Несколько десятилетий длилось бескомпромиссное военное противостояние двух миров – социализма и капитализма, Востока и Запада. Оно называлось Холодной войной. Но была ли война «холодной»? Ответ на этот вопрос знают не только солдаты, прошедшие через Вьетнам и Мозамбик, Анголу и Афганистан – через десятки так называемых «локальных конфликтов». «Холодная» война пролила немало горячей, живой человеческой крови. Это о ней писал офицер Леонид Климченко:
И такая была война: Только бьётся о борт волна. Только мечется снег, беля Борт и палубу корабля. Ни сигналов, ни голосов. Ветер, качка и дрожь турбин. Мостик – чаша больших весов Над размахом морских глубин. Монотонно ползут часы. Затаились вода и твердь. Но положены на весы Страх и мужество, Жизнь и смерть.
------------------------------------- * Засекреченная аппаратура связи О погибших на фронте писали в «похоронках»: «Пал смертью храбрых». О воинах, павших в мирное время, принято говорить: «До конца исполнил воинский долг», а то и проще: «Погиб при выполнении служебных обязанностей». Но смерть – всегда смерть. Может быть, в мирное время она даже более трагична. По Данте самый страшный грех человеческий – грех неблагодарности. Нам хотя бы не забыть имена тех, кто отдал за нас жизнь. А для этого надо вспомнить. Всех. Поимённо. Святое дело – в книге «В отсеках холодной войны. Подводное противостояние СССР и НАТО» Николай Черкашин публикует «Мартиролог подводного флота России: 1952-2003 годы». В нём – наиболее полный на сегодня список военных моряков-подводников, унесённых морем, огнём и радиацией. От одного моряка на подводных лодках Б-38, Б-53, С-57, С-151, Б-807, в резервном экипаже № 154 до 118 матросов, старшин, мичманов и офицеров на ракетном подводном крейсере К-141 («Курск»). 782 фамилии. 8 номеров там, где фамилий не удалось установить. Среди погибших не только военные моряки. На гвардейской атомной ПЛ К-56 в Тихом океане 14 июля 1973 года погиб специалист научно-производственного объединения из г. Свердловска. Книга «В отсеках холодной войны» вышла в 2005 году – спустя 36 лет мы не можем прочесть ни его фамилии, ни даже названия предприятия-учреждения, в котором он работал… В мартиролог Черкашина не вошли погибшие на атомной лодке «Нерпа». Там было немало гражданских – судостроителей и судоремонтников из Комсомольска-на-Амуре и Большого Камня. В общем, в скорбном списке уже не 790 человек, как у Николая Андреевича, но больше, по крайней мере, на число погибших на АПЛ «Нерпа». А чего-то мы можем сегодня просто не знать… И вдруг объявилась тьма людей, зовущих нас к покаянию. Вот бы им вместе со всеми нами для начала и покаяться перед теми, кто заслужил память вечную, но кого мы так легко забываем! Придёт – должно прийти! – время: в России встанет обелиск, мемориальная стела, священный храм всенародной славы и памяти, где мы увидим всеобъемлющий список военных моряков, сохранивших нам мир, не пощадив для этого своих жизней.
Моряк везде моряк 2008 год. В Санкт-Петербурге в издательстве NIKA выходит антология «Поэзия военных моряков российского флота». Капитан 1-го ранга Игорь Смирнов, один из создателей сборника, пишет в предисловии: «Данный сборник является антологией поэзии военных моряков российского флота, начиная с конца XIX века и кончая настоящим временем. В нём представлены моряки-профессионалы, получившие специальное морское образование, служившие во флоте по различным специальностям в разных должностях, в подавляющем большинстве офицерских или, реже, старшин-сверхсрочников… Некоторые из участников этого сборника в процессе военно-морской службы получили и литературное образование, работали в сфере военной журналистики, сделались членами того или иного писательского союза. И всё же – все они начинали свою службу на кораблях и в частях флота России и Советского Союза, а некоторые и закончили её там, продолжая литературную деятельность, будучи в запасе или в отставке, не забывая воспитывать молодое поколение в духе преданности морю, флоту и России». И.А.Смирнов – доктор наук, выполнивший более 170 научных работ, учёный и поэт, в 1945 году окончил Тихоокеанское высшее военно-морское училище (ТОВВМУ), служил на минном заградителе «Выжига» Северной Тихоокеанской флотилии (СТОФ). В августе 1945-го участвовал в минной постановке в Сахалинском заливе и в десантных операциях на Южный Сахалин и остров Шикотан. Словом, наш человек. Неслучайно Игорь Александрович в 1994 году избран председателем военно-исторической комиссии в президиуме Совета ветеранов Тихоокеанского флота и Амурской флотилии в Санкт-Петербурге. Сказать кстати, и второй составитель сборника Сергей Владимирович Быстров, трагически погибший, когда книга была в работе, тоже имеет отношение к нашей дальневосточной земле – в своё время он послужил в тихоокеанского атомном подплаве. «Таких сборников в России ещё не выходило» – замечает Смирнов. Книга написана моряками и моряками выпущена в свет. Кроме самих моряков, больше никто сегодня не взял бы на себя заботу о подобном издании. Но оно предназначено не только для моряков. Так или иначе, многие авторы антологии, рассказы об их судьбах, их поэтические строки ещё до публикации в сборнике реально участвовали в Днях славянской письменности и культуры на Дальнем Востоке. Живые и ушедшие, лично знакомые и никогда не встречавшиеся, мы чувствуем локоть друг друга и черпаем силы в своей принадлежности к морскому братству и тому уникальному явлению, каким стала в отечественной литературе поэзия моря. В числе авторов книги капитан 2-го ранга Михаил Волков. Двенадцать последних лет жизни Волкова прошли в Иваново. Михаил Дмитриевич много сделал для увековечивания памяти другого автора антологии – Алексея Лебедева. В Суздале, откуда Лебедев родом, появилась улица его имени. В Иваново, где он окончил 2-ю Советскую трудовую школу, учился в строительном техникуме и работал в конструкторском бюро, – улица и памятник. Всё – в немалой мере стараниями Михаила Волкова, который высоко ценил творчество и ратный подвиг поэта-балтийца. Командир группы рулевых на подводной лодке Л-2 лейтенант Алексей Лебедев погиб со всем экипажем у острова Кэри в Балтийском море 14 ноября 1941 года. Ему было 29 лет. Он поныне, спустя семь десятилетий после гибели, остаётся одним из лучших флотских поэтов и сохраняет звание флагмана советской поэтической маринистики. Кажется более чем странным, что в самых толстых литературных справочниках новейшей России имени Алексея Лебедева нет. Увы, это не единственное свидетельство тому, как потихоньку-полегоньку вытирается из памяти морская и писательская, не обязательно только поэтическая, слава совсем недальнего нашего прошлого. В книге Н. Черкашина, о которой уже шла речь, немало такого-похожего, о чём невозможно думать без стыда и возмущения. Несколько сократив, перепечатываю главу, названную автором «Кочегар I ранга». Очень прошу у читателей внимания: «…я… подумал, что это из серии коротких анекдотов – бывший командир «термоядерного исполина» работает истопником в одной из питерских котельных. Может быть, спился моряк и дошёл вот до такой жизни? Нет, не спился. Просто жизнь наша полна ныне подобными «анекдотами»… Мало ли академиков, ушедших на старости лет в дворники? Попробуй проживи на одну пенсию, даже офицерскую, если у тебя и дочери, и внучки… Капитан 1 ранга Сергей Соболевский командовал атомной ракетной подводной лодкой К-411. В историю подводного флота вошёл тем, что в августе 1971 года впервые привел на Северный полюс атомарину с межконтинентальными ракетами на борту, по сути, целый подводный ракетодром… За тот и другие подлёдные походы получил он орден Красного Знамени. После увольнения в запас Соболевский вернулся в родной Питер. Тут бы и пожить в своё удовольствие, однако «шоковая терапия» превратила все северные накопления в пшик… В общем, всё как в известные годы – «мы те, кто когда-то носили погоны, теперь же мы носим мешки на плечах». Но это на чужбине, а тут у себя на Родине, которую ты защищал под ракетно-ядерным щитом без малого всю жизнь. Ведь погоны Соболевский надел в четырнадцать лет, поступив в «подгот» – военно-морское подготовительное училище. Конечно, мешки на плечах бывший капитан 1 ранга не носит, да и уголёк в печи шуровать ему не приходится. В котельной – корабельный порядок и чистота, словно в реакторном отсеке… Что стал я пролетарием – горжусь! Без устали, без отдыха, без фальши Стараюсь, напрягаюсь и тружусь, Как юный лейтенант на генеральше. Эти саркастические слова Соболевский выписал себе в качестве нынешнего девиза. Полагаю, что Сергей Евгеньевич мог бы найти более престижную работу. Но он предпочёл общество дворников и истопников намеренно. В этом его личный протест против чиновной системы, не помнящей заслуг перед отечеством, против унизительной юдоли – отставного офицерства. В любой морской державе подводники – элита флота. А флотские офицеры, как установили российские социологи, воплощают в себе лучшие черты государственных людей – честь, интеллект, отвага… Проймёт ли эскапада Соболевского кого-нибудь из сановников? Не знаю, не уверен… Но он швырнул им под ноги кочегарскую рукавицу, словно рыцарскую перчатку…» Сам Николай Черкашин, капитан первого ранга, автор полусотни книг и киносценариев, лауреат доброго десятка литературных премий, в том числе премии Николая Островского и премии Ленинского комсомола, за полгода до шестидесятилетия учился… на курсах водителей автопогрузчиков. Его, безработного выпускника философского факультета Московского государственного университета имени Ломоносова, писателя, работавшего в газетах «Комсомольская правда» и «Красная звезда», в журнале «Наш современник», доныне сотрудничающего с самыми престижными изданиями и издательствами, направила на эту учёбу служба занятости населения… Сей оксюморон даже комментировать трудно. Но такова «селявиха» в стране победившей свободы и демократии, где, как и положено, все люди пользуются равными свободами, равными правами и, само собой, равными возможностями… Михаил Волков одиннадцать лет служил на том же флоте, что и Николай Черкашин с Сергеем Соболевским. И тоже – на подводных лодках. В биобиблиографической справке военно-морской антологии об этом периоде жизни М. Волкова читаем: «С 1962 года он бессменно, до конца службы, плавал заместителем командира по политической части сначала на дизельных, а потом – на атомных подводных лодках, участвуя во многих автономных плаваниях. Все предложения командования перейти в политотдел и даже в политуправление флота отвергал, убеждённый в том, что его место в море, на лодке, рядом с личным составом». Конечно, мы были разные. Далеко не все могли стать рядом с Михаилом Волковым. Жертвовать карьерой, не стремиться получить ещё одну звезду на погоны способен не каждый. Даже и в те времена, даже из самых высоких соображений. Но все морские офицеры были готовы жертвовать жизнью. Доказательство тому уже в самом выборе профессии. И – в десятках, сотнях судеб наших товарищей, в память которых моряками, где бы они ни были, всегда поднимается третий тост.
Японское море. 13 июня 1978. Передний край Это опять из рассказа Николая Черкашина о «кочегаре 1 ранга»: «…по праздникам собирается он с офицерами своего былого экипажа в баньку. Вот там он снова для всех – «товарищ командир». Там и гитара прозвенит, там Соболевский и стихи почитает, любимые, написанные однокашником Радием Радушкевичем: Передний край – он есть везде: В сраженье, в творчестве, труде. И за невидимой чертой В ревущей бездне океана В дымах январского тумана Лежит передний край морской» А Радий-то Радушкевич, судя по всему, отец Александра Радиевича Радушкевича, после окончания военно-морского училища тоже служившего на подводных лодках, – не так давно ушедшего из жизни владивостокского поэта, с которым многие приморцы близко сошлись на ниве военной и невоенной журналистики. С ним меня познакомил в далёком 1981 году Б. Лапузин. В свою очередь, я представил Александра Радушкевича Николаю Черкашину. Отец Радушкевича когда-то служил на соединении подводных лодок, которое стало мне родным, и на которое меня привёз на своем уазике Леонид Климченко. Благодаря Лёне, ещё в Лиепае, я узнал Михаила Волкова. В начале 1970-х, года два-три, Михаил Дмитриевич жил там, где в то время несли службу мы с Лёней. Леонид Леонидыч восторгался коллегой. Например, тем, что Волков, служивший на подводных лодках до самой пенсии, не просто участвовал в физзарядке, в марш-бросках и кроссах, но непременно лично возглавлял строй экипажа. И – в антологии написано правильно – до самого увольнения в запас отказывался от всех береговых назначений и повышений по службе, не желая уходить из прочного корпуса. Их теперь нет. Ни обоих Радушкевичей, ни Волкова и Климченко, ни Лёниной жены Лиды, ни моей Татьяны… Но они остались там, в Лиепае, в тихих её улочках; их шаги неслышным эхом отдаются в сопках Владивостока; их помнят большие города – Москва, Ленинград, Киев и маленькие гарнизоны – Северного, Балтийского, Тихоокеанского флотов… Мы не увидим их живыми. Но они, моряки-офицеры и жёны офицерские, были на этой земле. Они любили Родину – такой, какая она была, и думали о её будущем, и – каждый по-своему – стояли за это, конечно же, прекрасное будущее. В какой-то мере я вижу мир за них – их глазами. И мне светит огонь того маяка, стихотворение о котором я слышал от автора Михаила Волкова ещё в Лиепае: Вдали, как нож, песчаная коса, Прибоем волн отточенная остро, Где кипень брызг уходит в небеса И облаков тугие паруса Наполнены дыханием норд-оста.
Хотелось мне запомнить навсегда, Отбросив мыслей повседневных путы, Как бьётся в борт упрямая вода, Как растворится тёмных скал гряда И ночь, вздыхая, встанет у каюты.
Залив не спал, он, как старик, ворчал, Встревоженный гудками пароходов. Надолго покидали мы причал. Горел маяк – гигантская свеча, Зажжённая во славу мореходов.
Они зажигали эти маяки. Они сами стали маяками. В автопробеге, посвящённом Кириллу и Мефодию, мы не просто помним о них – мы знаем, что они с нами. Вот Виктор Костин, бард из Лесозаводска, поёт песню, посвящённую памяти Леонида Климченко. Он поёт её впервые в городе Фокино, приехав сюда с двумя экипажами участников автопробега в 2008 году – ровно через тридцать лет после трагедии. Он поёт, ещё не зная, кто такой Леонид Климченко – просто в книжке, которую я ему подарил, Вите пришлось по душе одно стихотворение, и он, желая меня удивить и порадовать, написал к нему музыку и решил, сам не зная почему, показать свою песню именно в это время в этом месте: Когда взойдёт последняя заря. когда закат последний отпылает, уйду я, ничего не говоря, не пряча, не жалея, не желая. Не по моей и по моей вине ещё беда с бедою рядом встанет; мне отдохнуть от них пора настанет, – мои друзья, не плачьте обо мне.
Когда судьба сочтёт земные дни, и вы, скорбя, узнаете об этом, друзья мои, соратники мои, – храни вас Бог! – не торопитесь следом. Коль будет суждено сгореть в огне, мой прах горячий над полынь-травою, над скудною отеческой землёю развейте и не плачьте обо мне.
Когда последний песенный куплет я допою над берегом любимым, – последний раз сойдётся клином свет на парусе, что пролетает мимо. Я был и под волной и на волне, и в царстве тёмных смут и истин ложных, когда, казалось, счастье невозможно, я счастлив был. Не плачьте обо мне. Виктор пел и не знал, что завтра будет вместе с нами стоять на могиле человека, в честь которого появилась песня. И никто ещё не знал этого, кроме наших друзей, составлявших программу работы в ЗАТО Фокино… Мы стояли молча перед высоким, похожим на парус, обелиском под лучами уже заметно пригревающего солнца. И в тот день оно тоже светило. Яростно, как может светить приморское солнце в июне, если его не прячут тучи, не остужает ветер и не закрывает туман. Перед нами была не могила, не яма, а огромный котлован. Какая-то прорва, вырытая, скорее всего, бульдозерами на склоне наспех раскорчёванной сопки. Вот здесь, где сейчас ничто не мешает смотреть на безлюдные причалы и сиротский простор опустевшего залива, стоял под деревом стул – только один стул, принесённый с какого-то корабля для женщины, не имеющей сил держаться на ногах. Одинокая мать моряка потеряла единственного сына. Она сидела без слов, без слёз смотрела перед собой и держала в руках портрет молодого красавца в матросской форме. Моряки долго, медленно несли гробы с четырьмя офицерскими фуражками и тремя десятками бескозырок на крышках. Они всё несли и несли их и, стараясь делать это аккуратно, ставили в ряд на дне братской могилы, откуда слабо пахло землёй, сильно – разогретым камнем и сильнее всего – деревом свежеструганных досок. А вот здесь стоял Главком ВМФ, Адмирал флота Советского Союза Сергей Горшков. Невысокий, плотный, весь в чёрном, в приличном уже возрасте, он стоял на самом солнцепёке, не двигаясь и тоже ничего не говоря – до самого конца, пока всё это длилось – уже, казалось, бесконечно… Когда мы всё-таки захотим собрать воедино имена моряков, погибших в почти полувековой Холодной войне, среди них будут и имена тридцати семи тихоокеанцев, унесённых взрывом в башне главного калибра на крейсере «Адмирал Сенявин» 13 июня 1978 года.
1. КАПИТАН 2 РАНГА КЛИМЧЕНКО ЛЕОНИД ЛЕОНИДОВИЧ 2. СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ПОНОМАРЕВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ 3. ЛЕЙТЕНАНТ БЕЛЮГА АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ 4. ЛЕЙТЕНАНТ МАРДАНОВ ВАЛЕРИЙ ЯСАЕВИЧ 5. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ АНИКИН ИВАН ИОСИФОВИЧ 6. М А Т Р О С АНУФРИЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ 7. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ АКУЛИЧЕВ ВИКТОР СЕРГЕЕВИЧ 8. М А Т Р О С АРХИПЕНКО ВАЛЕРИЙ НИКОЛАЕВИЧ 9. СТАРШИНА 1 СТАТЬИ БИКБОВ РАШИД КУТУЗОВИЧ 10. М А Т Р О С БОЛДЫРЕВ АЛЕКСАНДР ЕВГЕНЬЕВИЧ 11. М А Т Р О С БОРОДИН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ 12. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ БУДАКОВ АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ 13. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ВИНОГРАДОВ ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ 14. М А Т Р О С ГАЛКИН ГЕННАДИЙ НИКОЛАЕВИЧ 15. М А Т Р О С ГИЛАЗИЕВ ФАРИХ ГАРИЕВИЧ 16. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ДОДОНОВ АЛЕКСАНДР ФЕДОРОВИЧ 17. М А Т Р О С ЗОЛОТАРЕВ ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ 18. СТАРШИЙ МАТРОС КОЛУНОВ ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ 19. М А Т Р О С КОСТЫЛЕВ ВИКТОР АНАТОЛЬЕВИЧ 20. СТАРШИНА 1 СТАТЬИ КУРОЧКИН АНАТОЛИЙ ИЛЬИЧ 21. М А Т Р О С МАТРЕНИН АНАТОЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ 22. СТАРШИЙ МАТРОС ЛОМАЕВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ 23. М А Т Р О С НОСКОВ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ 24. М А Т Р О С ОРТИКОВ МУХАММАДАЛИ АБДУЛЛАЕВИЧ 25. СТАРШИЙ МАТРОС ПИНЧУК АЛЕКСАНДР СТЕПАНОВИЧ 26. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ПОНОМАРЕВ ВИКТОР ФЕДОРОВИЧ 27. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ПОДОЛЬКО СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ 28. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ПРОНИЧЕВ НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ 29. М А Т Р О С ПРУДНИКОВ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ 30. М А Т Р О С СВИНИН АЛЕКСАНДР РОМАНОВИЧ 31. М А Т Р О С СТОЛЯРОВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ 32. М А Т Р О С СКОРОБОГАТОВ СЕРГЕЙ ДМИТРИЕВИЧ 33. М А Т Р О С СУЛЕЙМАНОВ НАМИЛЬ МАНСУРОВИЧ 34. М А Т Р О С ЧЕРНУШЕВИЧ ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ 35. СТАРШИНА 2 СТАТЬИ ШИГАБУТДИНОВ РАМИЛЬ САМАТОВИЧ 36. М А Т Р О С ШУТОВ ЛЕОНИД СЕМЕНОВИЧ 37. М А Т Р О С ЮДИН АНАТОЛИЙ БОРИСОВИЧ
Из них, кроме Леонида Климченко, я лично знал лишь одного старшего лейтенанта Александра Пономарёва. В Киевском высшем военно-морском политическом училище мы учились в разных ротах, но стояли рядом – он слева, я справа – в шеренге парадного расчёта. И в праздники, когда, равняясь на трибуну, проходили торжественным маршем по Крещатику, я видел Сашино лицо и чувствовал его локоть и приклад его автомата, крепко прижатые к моему боку. Мы в один день получили офицерские кортики, но после выпуска не виделись – вплоть до июня 1978 года… Не знаю, каким чудом сохранился в домашнем архиве список погибших на «Сенявине». Я давно и навсегда забыл о нём, этом списке, он просто не существовал в природе и вдруг нечаянно обнаружился среди бумаг сразу после того, как наш «культурный десант» побывал в Фокино. Можно предположить: список был на руках во время поминального ужина после похорон, на которые приезжали со всего Советского Союза родственники погибших – человек, наверное, сто пятьдесят. В этом моём мартирологе и надмогильных надписях есть разночтения. Вполне вероятно, подготовленный второпях первоначальный список содержал неточности, которые были исправлены в дальнейшем. Однако не исключены ошибки и в надписях на плитах братского захоронения. Плиты эти, сегодня сделанные из камня, изначально были металлическими, возможно, медными, а то и бронзовыми. В девяностые годы они исчезли и потом изготовлялись заново – к какой-то, кажется, круглой годовщине трагедии. Посткор «Красной звезды» Николай Литковец звонил мне по поводу уточнения даты рождения Леонида Климченко, необходимой для восстановления могильной плиты. Так или иначе, разночтения есть, и я не знаю, где правда. У матроса Бородина разные имена: Александр (список) и Алексей (надгробная плита). Матрос Галазиев: Фарих (список) и Фарит (надгробье). Старшина 2 статьи Додонов (список) и Дадонов (надгробье). Отчество лейтенанта Марданова Ясаевич (список) и Ясавиевич (надгробье). Матрос Ортиков Мухаммадали (список) и Махаммадали (надгробье). Матрос Пинчук в списке имеет звание старший матрос. Матрос Проничев в списке старшина 2 статьи. Матрос Сулейманов Намиль (список) и Наиль (надгробье). Старшина 2 статьи Рамиль Шигабудинов (захоронение) в списке имеет в фамилии лишнюю букву: Шигабутдинов. Указанный в списке под номером семнадцать матрос Золотарёв Виктор Васильевич надгробной плиты не имеет. Очевидно, это тот матрос, единственный из погибших, которого родственники не пожелали хоронить в братской могиле и увезли на родину. На обороте отпечатанного на машинке текста есть записи от руки:
Старшина 2 статьи запаса Акальчев Сергей Андреевич Акуливев Москва, г. Роменское, ул. Серова № 47. кв 3.
Костырев Анатолий Павлович Ч-з 2 г. 62 г. Краснодарский край, Новокубанский р-он, пос. Прогресс.
Мотев Дмитрий Федорович, ветеран войны дядя погибшего матроса Прудникова
Бикбоев Кутуз Измайлович г. Семипалатинск ул. Гагарина 260 кв 67 тел. 2-66-52.
Шутов
Беляев (или Боляев? – В.Т.)
Громова 8-45, Давыдченько
Записано торопливо, беспокойным почерком, с ошибками, которых никогда уже нельзя исправить. Не всё тут понятно и мне самому. Первая фамилия повторяется дважды и в обоих случаях указана неточно. Это, скорее всего, сделано под диктовку отца старшины 2 статьи Виктора Акуличева – Сергея Андреевича Акуличева, который, видимо, сам служил на флоте и ушёл в запас в том же звании, что имел его погибший сын. Кутуз Измайлович Бикбов (у меня – Бикбоев), догадываюсь, попал в список как земляк: Семипалатинск, откуда призывался его сын, недалеко от Усть-Каменогорска, в своё время давшего мне путёвку на тот же Тихоокеанский флот. По поводу двух последних фамилий ничего сказать не могу. Зато без сомнения и промедления объясню то, что незнающему человеку, возможно, пришлось бы долго разгадывать. Что значит «Ч-з 2 г. 62 г.»? За невнятными, на взгляд постороннего, буквами-цифрами кроется факт, меня если не потрясший, то, как минимум, взволновавший до глубины души. Отец погибшего матроса Виктора Костылева Анатолий Павлович Костылев (в записи ошибка – КостыРев) просил посодействовать младшему сыну попасть служить на крейсер «Адмирал Сенявин». Брат должен был заменить брата через два года («Ч-з 2 г.»). «62 г.» означает, что он родился в 1962 году. То есть через пару лет у младшего Костылева наступал призывной возраст… А за два дня до того, как отдать рукопись на вёрстку в типографию, перед последним контрольным прочтением текста я, отыскивая в архиве книгу о Лиепае, нашёл… ещё один, точно такой же, отпечатанный под копирку список погибших. Случай, вообще-то, неестественный, нереальный. Единственное объяснение ему – кто-то из журналистов или организаторов похорон, увидев, что я записываю адреса родственников, попросил сдублировать запись, но после поминального ужина мы оба о ней забыли. На втором экземпляре с незначительной редакцией и небольшими уточнениями повторено всё, что есть на первом, но появились и новые фамилии и адреса.
Сургаева Нина Григорьевна Тихоокеанск Мищенко 2 – 34
Омск 664092 ул. Путилова дом 7 «б» кв 85 Колунов Василий Михайлович.
Бородин Алексей Вас… Бородина Зинаида Севастьяновна. Новосибирская обл. Чистозерный р-н с. Романовка.
Люди, с которыми, выражая сочувствие и, может быть, пытаясь успокоить, я говорил во время поминок, и которым, очевидно, обещал написать письма… Грех мой – я не сделал этого. Вскоре меня снова сняли с должности. На этот раз с подводной лодки, первой моей, родной «букашки» – большой дизельной подводной лодки проекта 641 Буки-833, идущей на боевую службу. Причина была та же, что и на Балтике: вспомнили отца, «политического преступника». Но теперь мне никто не мог помочь. Лёни Климченко уже не было. Он спит вечным сном воина, действительно до конца исполнившего свой долг. Погибшего в море, земля приняла его вместе с моряками-сенявинцами здесь, недалеко от Фокино, на взгорке над причалами, к которым пришвартован поредевший строй кораблей Тихоокеанского флота. Поредевший настолько, что, называя его строем, я уже, мягко говоря, несколько преувеличиваю.
|
|||
|
СЛАВЯНСТВО |
|||
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия СычеваРедактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
