|
|
Владимир ТЫЦКИХ |
||||
2010 г. |
Форум славянских культур |
|||
РУССКОЕ ПОЛЕ |
||||
|
|
Владимир ТЫЦКИХЗасекиIII. ВСПОМНИМ И ОБРЯЩЕМГОЛУБОВКА. МАЛЕНЬКИЕ СТРАНИЦЫ БОЛЬШОЙ СУДЬБЫТакая невеличка эта Голубовка. Не удостоилась попасть в справочник «Приморский край», и ни на одной карте я её не нашёл. Но если ехать в Голубовку, заплутать трудно. Она так близка к Находке, что почти сливается с нею. На въезде в город со стороны Владивостока надо свернуть влево и проскочить километров восемь по партизанской трассе. Главное, не проморгать поворот с указателем, вовремя поднырнуть под железную дорогу и – вот она, Голубовка. Между тем, маленькая такая, она достойна настоящей славы и всенародной известности. Здесь на сенокосах в прошлом веке работал художник Илларион Палшков из Сучана. А теперь живёт настоящий сказочник Владимир Тегенцев. Сказки он не пишет и не рассказывает – он их вырезает из дерева.
Не хлебом единым Материал под таким названием опубликован 15 августа 1990 года в курганском еженедельнике «Машиностроитель». Автор, студентка факультета журналистики Уральского государственного университета Е. Капишева снабдила его подзаголовком «Встреча для вас». (Вот уж ни к селу ни к городу – навязчивая мысль: почему университеты называли государственными? Других-то в СССР не существовало). «По пути в заводское подсобное хозяйство заезжали в несколько деревенек. Серые, жалкие улочки, богом забытые, скособочившиеся домишки. Тоскливо. С таким настроением ехали в Мясниково. А попали… в Берендеево царство. На самом краю деревни красовались пять сказочно нарядных домиков, все разные, один другого краше…». Берендеем оказался Владимир Тегенцев. Бывший уралец живёт ныне в самой что ни есть дальневосточной Голубовке. Ко времени, когда Е. Капишева писала о нём, Владимир Павлович сладил одиннадцать домов. Студентка дивилась: «…и до сих пор не было ни одного повтора. У каждого – свой орнамент, свой облик». Мастер не вёл счёт работам. На Урале украсил резьбой более ста объектов. Скромничает: «Больше – бани. Маленькие…». А на сохранившихся снимках – красавцы-дома, целые усадьбы, где в резное деревянное кружево одеты и колодезные срубы, и беседки, и самые обыкновенные заборы. Знаменитая уральская достопримечательность – кафе «Три совы» на границе Курганской и Тюменской областей. Место официальных и неофициальных встреч здешнего и приезжего люда, активно посещаемое иностранцами: многие турфирмы необыкновенно красочное кафе включили в свои маршруты. Эстеты-европейцы приезжают фотографировать… Название неслучайно: в оформлении Тегенцев использовал один из любимых образов. Совы выходят у него не просто очень привлекательными. Они смотрят, как живые, внимательно и одухотворённо – кажется, что-то говорят, что-то важное для жизни, надо только постараться услышать. Волшебные птицы разлетелись в Германию, в Швецию, в Румынию, ещё и ещё куда-то – Владимир Павлович и не знает, куда. Заказчик платил мастеру 120 р. за штуку, а продавал за валюту по головокружительной цене. Всё-таки красота, действительно, – сила страшная, ничего с этим не поделаешь. «Три совы» облюбовали удальцы-мафиози. Около кафе не редкость разборки между курганскими и тюменскими. Случались перестрелки. Зато в Приморье тегенские пернатые пользуются популярностью у служителей Фемиды. «Я говорю: сова – это мудрость хозяина. Покупают! – улыбается Владимир Павлович. – Особенно нотариусы во Владивостоке на свои дачи». Такие вот плюрализм и консенсус, такое универсально-всеобщее признание таланта и красоты. Между прочим, хозяева «Трёх сов», Сергей и Татьяна Урванцевы, спустя пятилетку после отъезда Тегенцева с Урала звонят ему и шлют телеграммы – поздравляют с праздниками, с днём рождения и – обязательно – с Днём Военно-Морского флота.
Книга, прочитанная одним автором С чем ещё можно сравнить жизнь? Никто никому никогда не расскажет личной судьбы во всех деталях. Может быть, и горевать не о чем: каждому даётся единственная на весь белый свет книга жизни – нет её важнее и интереснее нет. А всё-таки – жаль невозможного. Иначе чем объяснить, что мы о себе и не о себе пишем были-повести и снимаем кино, по крупицам собираем в музеях память о том, что случалось с нами и не с нами? То, что знает про себя Владимир Павлович Тегенцев, – большой роман с бесконечным продолжением. Мне довелось прочитать из него лишь несколько страниц. Вернее, услышать. Владимир Павлович рассказывал, я что-то запоминал, что-то, приезжая в Голубовку, просил повторить, пересказать, уточнить и в итоге немножко записал. . Сто комсомольцев – Странно: теперь и кино, и телевизор, и компьютер, а молодые не знают, куда себя девать. Про эти дела, всякие там наркотики, у нас и понятия не было. Колхоз – около ста комсомольцев. Секретарь, комсорг наш – такой щупленький паренёк. Чуть обмишулился – наказание ставил. Детина в два раза выше его – он детине выговаривает: ты вчера провинился, сегодня на субботник не пойдёшь, без тебя вернее дело будет. Это было наказание. В праздники, особенно в пасху, комсомольцы устраивали торжества и гулянья. Очищали футбольное поле, ставили качели круговые и простые… Ты отвечаешь за городки, ты отвечаешь за качели, ты за призы, за машину – в Курган, пиво привезти. На праздник с соседних деревень народ сходился, пива этого хватало по кружке на брата, но так было заведено, традиция такая сложилась – ездить в Курган за пивом. На призы нужны деньги. Это же борьба, бега конские, городки, стрельбище – много разных соревнований. Шли к директору школы, ему выдавались деньги на заготовку дров. Шли к председателю колхоза. Такой был у комсомольцев авторитет – никто не отказывал. Председатель машину даёт, в эту машину сели с пилами, топорами, и – в лес. Первый ряд валит, другие сучки обрубают, третьи разделывают на двухметровые чурбаки, грузят и – в школу. Всё с песнями, шутками, легко, задорно. В школе доярки – им нельзя надолго отлучаться от подопечных бурёнок, в лес они не ездили. Девки такие все – кровь с молоком, настоящие уральские. Им дровишки разделать и уложить – только размяться… К вечеру у директора школы забота отпадает. У нас деньги. Завтра – в город. Покупаем подарки, призы. Самое ценное – рубашки, потом полезная мелочёвка, какие-то вещи, нужные в хозяйстве. Деревня такая – там с детства человек охотничал. Ценились порох, дробь. В общем, всегда находилось, чем людей порадовать.
Драки Конечно, нравы были – не для слабых. В праздники сойдутся деревня с деревней или улица с улицей – земля дрожит. Оттуда во всю ширину улицы с гармошкой, отсюда им навстречу во всю ширину улицы со своей музыкой. Кто-то должен уступить. Вопрос решался бескомпромиссно. Получалась драка не драка – скорее, некий ритуал, крутая забава. Жёсткая, но не беззаконная, подчинённая чётким правилам. Гармонист, которого Тегенцев называет «нашим», гармошку свою и дорогую, редкую по тем временам, атласную – шик и блеск! – рубаху отдавал зазнобе для сохранности. Но лежачего не били. Железно соблюдался закон: упавшего не трогать. Чувствуешь, противник сильнее – падай и лежи. И в руках ничего не должно быть. Если кто кол выломал из ограды – всё, ему в родной деревне лучше не жить. Всеобщий позор. Девушки с таким дружить не станут. Владимир Павлович вспоминает: – Комбайнёр и помощник из одного колхоза, а деревни разные. Схлестнулись стенка на стенку. Праздник кончился – на работу. Комбайнёр – с синячищем на пол-лица – помощнику своему: ты чё мне вчера, не мог в другое место? В глаз засветил, а послезавтра идти на вечёрки! Посмеялись и – работать. Так было, такой народ жил на нашей земле. Уже взрослым я увидел совсем другое. Жестокость такую… Павшего человека пинали ногами… Я видел, как одного несколько свалили в лужу и просто убивали. Топили и убивали по-звериному.
Волки – Этого зверя в наших краях всегда было много. Когда мои мать с отцом женились, они на двух тройках, на санях, катили из деревни в деревню, из Ёлошного в Дубровное, из материнского дома в отцовский. За ними погналась волчья стая. Несмотря на то, что полные сани были мужиков, женщин, мчались с песнями, со смехом, с музыкой. Волки не отставали от свадьбы до самого конца, пока деревня не показалась. Их, конечно, пугали, отстреливали, но охотников было мало – ружьё не каждому было по достатку. Мой отец всю жизнь мечтал о ружье и так и не дождался исполнения мечты. Волк идёт стаей, охотится, значит, коллективом. Если в овчарник заберутся, в скотный двор проникнут, режут всё подряд, пока всю отару, всё стадо не порвут. Такая трагедия случилась – монтёр по линии зимой пошёл, залез на столб что-то там подремонтировать. А стая окружила. Он хотя с когтями был, но сколько можно просидеть зимой на столбе? Всё же волки дождались своего ужина. Мы с отцом, тоже зимой, ехали на лошади, везли муку. Метель мела, так-то, может, мы бы их разглядели.... Стая волков впереди переходит дорогу. Отец распрягает лошадь, лошадь хорошая, если что – удерёт. Легко привязывает её – в случае чего, рванёт, освободится от привязи. Берёт оглоблю. А меня, развалив мешки, кладёт в середину, заваливает мешками – может, живой останусь… Немного погодя слышу истеричный хохот – отец разглядел: это не волки, а козы… Но перед этим было столько нападений волков: не удивительно, что люди всё время ждали встречи с ними… Ребятишками мы научились подражать зверю, выли по-волчьи – не отличишь, где волки, где пацаны. Я на покосе, там две женщины косили, в кустах взял и из баловства взвыл. Женщины косы бросили, и домой, в деревню. У них, у кого-то из них, как назло, на днях волки вырезали овчарник. Мать меня не выдала, но очень ругала, что людей, и без того уже пострадавших, напугал и сорвал покос. Я всю жизнь каюсь, казню себя за тот глупый поступок.
Под флагом капельмейстера В деревне жил капельмейстер, настоящий полковой капельмейстер. Из Манчжурии. В большие города репатриантов не пускали, он после войны попал в Дубровное. Собрал хор. Пели на четыре голоса. Старичок владел многими инструментами. Второй баянист тоже музыкант классный, с листа играл, по нотам. Организовали оркестр. Жена баяниста пела на профессиональном уровне – так о ней газеты писали. Жена Тегенцева Нина Александровна играла на скрипке, на мандолине, на балалайке. Учитель начальной школы, закончила педагогическое училище, там освоила инструменты. В район выезжали на всякие конференции, на праздники, выступали на разных сценах. Ставили спектакли. Народ замечательный придумщик, а голь на выдумки хитра, так что всё получалось очень натурально. Например: человек, по пьесе, выходил из болота. За сценой ванна с водой, на сцене настоящий камыш. Человек раздвигает камыш: ноги мокрые, одежда мокрая, вода стекает… Если требовалось разбить раму – на сцене появлялась настоящая рама с настоящим стеклом, и стекло по-настоящему вышибалось. В одном спектакле Нина Александровна играла партизанку, а муж немецкого агента. Она должна была его убить. Он нагибался, она стреляла из ружья холостым поверх головы. Но там, естественно, порох, пыж и – стрельба практически в упор. Конфуз вышел из-за предохранителя. Надо стрелять, а предохранитель у ружья не снят. «Артист» нагнулся, ждёт: сейчас бабахнет, и надо, поднырнув под выстрел, упасть «мёртвым». Зал видит – заминка, кричит «партизанке», мол, сними с предохранителя! А она: как это? Ну, вот, нажми там, щёлкни здесь… Ему надоело стоять согнувшись, он разгибается, а она именно в это мгновение совладала с оружием и пальнула. Сноп огня чудом прошёл мимо, но зрители за артиста не переживали. Они, ясное дело, на стороне партизанки и к врагу-фашисту не имели ни малейшего сочувствия.
Песни – Только после, в зрелом возрасте, я узнал, что пели в нашей деревне песни знаменитых авторов. Никто не задумывался, пели да пели, а слова, оказывается, написаны великими поэтами. В наших краях, вообще, после одной-другой рюмки всегда начиналась одна песня: Окрасился месяц багрянцем… А потом уж и другие шли всякий раз своим чередом в зависимости от случая и настроения. В лесу над рекой жила фея, В реке она часто купалась, Но раз, позабыв осторожность, В рыбацкие сети попалась. Тут я не помню слов, но появляется рыбак Марко. Схватил он красавицу фею И стал целовать её жарко. А фея как гибкая ветка, В руках у него извивалась, Да в Марковы очи смотрела, Да тихо чему-то смеялась… Марко фею отпустил, она ушла обратно. А он по берегу бродит и стонет: где фея? А волны смеются: не знаем… Я с удивлением узнал, что это песня не народная, как мы считали, а слова написал Горький! Наряду с «Буревестником», с «Девушкой и смертью» вот про эту фею и рыбака Марко. Такая романтическая песня… Вот ещё была популярная, вся деревня её знала: Вот утро восходит, румянятся воды, Над озером чайка летит. В ней много простора, В ней много свободы, Луч солнца у чайки крыло серебрит. Но что это? Выстрел! Нет чайки над морем. Она… умерла в камышах. Шутя её ранил охотник безвестный, Сам скрылся в горах. Так девица юная, как чайка прелестная, В глухой деревушке спокойно жила. Но в душу ей вкрался чужой, неизвестный – Она ему сердце своё отдала… Конечно, сто лет не пел, не вспоминал, не слышал – теперь могу и вспомнить неправильно, и что-то совсем не вспомнить… Заводь спит, молчит вода зеркальная. Лишь только там, где дремлют камыши, Чья-то песня слышится печальная, Как последний вздох души. Это плачет лебедь умирающий, Он со своим прошедшим говорит, А на небе вечер догорающий То горит, то не горит. Отчего так грустны эти жалобы, Отчего так больно ноет грудь? В этот миг душа его желала бы Невозвратное вернуть… Продолжение ещё пронзительней, ещё печальней и красивей… В этой глухой деревушке пели песни, допустим, Некрасова – «Меж высоких хлебов затерялося…»… А голоса! У нас родственница была – с двойным голосом. Поёт, а ей за спину заглядывают – кто там за ней слова повторяет? Любая певица с таким голосом прославилась бы на весь белый свет. Она начинала говорить, все смолкали, и не важно было, что она говорит, о чём – все просто слушали, потому что в её словах, в самом звучании голоса была музыка. Она жила, и всё, не думала, даже не подозревала, что у неё такой необыкновенный дар, талант редкий. Я в жизни больше не встречал, чтобы из одного горла два голоса параллельно звучали. А вот с песнями связана забавная история. Мы с отцом, когда ехали в санях ли, в телеге ли, на дрожках, пели песни. И вот однажды я запел морскую песню:
Седые буруны шумят за кормой, И склянки звенят на линкоре. Простор ветровой, простор штормовой, Родимое Чёрное море…
И – у нас лошадь остановилась. В этой песне оказалось столько р-р-р, лошадь подумала: тпр-ру…
Рыцарь Известно, какие на Урале морозы. А тут был мороз, даже для Урала выдающийся. Двое гуляют. Долго. Уже, что называется, зуб на зуб не попадает. Он её провожает, но расставаться обоим не хочется. Он просит, чтобы она постояла с ним ещё, чтоб хотя бы минуту постояла. И – снимает шапку: становись в шапку, у тебя ноги замёрзли! Шапкой валеночки укутал, как мог. Сам заиндевел, волосы смёрзлись… Она стоит в шапке, стоит, молчит и на него смотрит… – А имени его я вам не скажу, – говорит Владимир Павлович…
Любовь-морковь – Моя любовь жила на станции. Отец даёт мне орловского рысака, я на станцию поехал – на свидание и предложить руку и сердце. Жениться решил. Приезжаю, вижу – идёт навстречу одноклассник. Куда? Я говорю: к Марии. Всё, жениться хочу. Он: как жениться? Опоздал – к ней хахаль приехал. Я не поверил. Еду дальше, захожу в дом. Зашёл. У Марины за столом, в самом деле, сидит молодой, незнакомый мне парень. Ничего не сказал и уехал.
Тополя и картошка В деревне было голо. Ни одного палисадника. Решили озеленить. Где-то хозяев заставили… ну – попросили. Где-то, нет, не удалось – взялись сами. Поехали в питомник. Привезли. Посадили. Сразу – красиво стало. Соседи-односельчане говорят: ещё бы на кладбище, хорошо бы на кладбище посадить деревья! Посадили тополя. Через двадцать лет такая роща вымахала: издалека видно, все деревни в округе завидовали. И вокруг своего огорода, сразу за городьбой, Тегенцев тополя посадил. Сорок тополей по всему периметру. Поднялись, вытянулись – залюбуешься!.. Около дома – для себя строил, жить собирался всю жизнь: подоконники лиственные, дерево везде отборное,– около дома клёны сохранились. А тополя вокруг огорода… Срубили. Новый хозяин, которому отошёл дом. Жалко было – сорок тополей. Прижились – дальше сами по себе росли. А сначала требовали ухода. Как садили – сорок вёдер воды из колодца пришлось достать… Мешали культурам, картошке мешали. Срезал хозяин.
Война после войны В Новограде-Волынском в конце сороковых стояла десантная дивизия. «Место было самое спокойнейшее» – уверяет Тегенцев. В том, наверное, смысле, что городок небольшой, жизнь медленная, провинциальная, как в деревне. Он там оказался в 1949 году. Откомандировали с Северного флота на учёбу. В Новограде-Волынском было первое училище, готовившее офицеров-шифровальщиков. Ходили в военно-морской форме, для Украины экзотической. «Для шпионов каждый – ценнейший кадр!» – улыбается Владимир Павлович. Однако «ценнейших кадров» вместе со всеми поднимали по тревоге на ловлю бандеровцев. «Спокойнейший» Новоград-Волынский… Солдат идёт, военный патруль останавливает, и – всё. Больше солдата не видели... В увольнение по одному ходить не полагалось. Инструктировали, требовали, чтобы группами держались по несколько человек. Но – дело молодое, на свидание с девушкой, допустим, правильнее идти одному… Тегенцеву запомнилось нападение на машину. Воинский грузовик, полный кузов народа. Вдруг – стрельба со всех сторон – в упор, как в тире. Офицера наповал. Кузов изрешетили. Но – что удивительно – в кузове оказались только раненые, никого не убили. Солдаты были начеку, схватились за автоматы, дружно начали отстреливаться. Отбились, молодцы. Находили матроса – в увольнении с него ремни резали с живого. А ещё одного краснофлотца – на него нельзя было смотреть. Руки связаны, живот разрезан, забит землёй, сверху записка: вот вам наша земля! Он долго мучился, пока умирал страшной смертью, скрёб руками под собой – ладони и пальцы до костей были содраны… Когда весной их обнаружили в лесу, люди в рост пошли на их логово. Сказано было, что хоть кто-нибудь живой нужен. Можно бы шашку дымовую бросить, как-то стрелять поаккуратней, взять в осаду, выкурить потихоньку, поджечь избушку, чтоб они повыскакивали. Куда там! Командиры остановить не могли, не удержали – моряки, не таясь, не щадя себя, поднялись и пошли напрямик, грудью на автоматный и пулемётный огонь. Владимир Павлович комментирует: – Никаких чувств не было у нас, даже ненависти не было. Только гнев. А сейчас им, нелюдям этим, памятники ставят…
Офицер флота Матросом он стал добровольно. В 1947-м в марте окончил в Кронштадте школу связи имени Попова, был направлен на Север, служил в бригаде торпедных катеров Героя Советского Союза Алексеева, будущего адмирала и первого заместителя начальника Главного штаба Военно-Морского флота. Тоже, кстати сказать, из дальневосточников: до 1942 года Владимир Николаевич Алексеев – тихоокеанец, был на нашем флоте командиром рулевой группы на подводной лодке, штурманом дивизиона ПЛ, штурманом дивизиона и бригады торпедных катеров. С мая 1944 года командовал дивизионом торпедных катеров Северного флота. Флотские дороги Тегенцева – от моря Белого до моря Чёрного и – в места совсем неожиданные. Как будто тёплым сном привиделась Одесса, а впереди ждала суровая реальность самых дальних гарнизонов – послужить довелось и на Амурской флотилии. Их перебрасывали с флота на флот: считалось, так надёжней хранить секреты. Владимир Павлович принадлежал к одному из первых выпусков офицеров-шифровальщиков. В 1954 году Хрущёв крепко пошерстил флот. Начали разрезать прямо на стапелях крейсера, моряков списывать, старший лейтенант Тегенцев попал под сокращение. Приехал на родину. Предложили стать… заместителем директора гастронома. Говорит: я же моряк, моряки последнюю тельняшку могут друг другу отдать, а вы меня в торговлю! Ничего, настаивают, так надо. «Время жёсткое было, направили в этот гастроном, – вздыхает старый мареман. – Но раз я доверчивый, меня быстро обули». Тут подгадал обмен партбилетов, и Тегенцева исключили из партии. Плюнул на всё, пошёл на завод. Мастером поставили. Заболел пропагандист в цехе, велели за него занятие провести. Кто-то присутствовал, доложил, что занятие прошло на лекторском уровне. Оставили пропагандистом. Участок, которым руководил, стал одним из лучших в оборонной промышленности. Представили в ордену. Удивляется: – Я семь лет прослужил на флоте, а все награды мирные… В партии восстановили… Вообще, сказать честно, выделиться было не просто. На нашем заводе кадры работали уникальные. Например, Николай Тодорович Атаманюк. Герой Социалистического Труда, кавалер ордена Трудового Красного Знамени. Делал даже заказы Ленинградской верфи. Завод выпускал БМП – боевые машины пехоты. Атаманюк, совсем ещё молодой, уже многие специальности освоил, всё по высшему разряду, пошёл в ученики сварщика. Как-то остановился у сварки, поглядел-поглядел, говорит: дайте попробую. А варили алюминиевые баки для горючего. Десять сварят – восемь в брак. Такая сложная штука. Конвейер стоит, план летит. Он ещё учеником сразу без брака начал варить. Вывел завод из кризиса. Естественно, пользовался известностью, настоящей рабочей славой. Был повсюду зван в гости, приглашался во всякие президиумы. К пионерам, в трудовые коллективы, даже в колонии. В бригаде нашёлся человек, заявил: ты, мол, свадебный генерал, ты половину рабочего времени в отъездах, тебя нет, а мы трудимся. Атаманюк в ответ: так я за эту половину две нормы даю, а ты половину брака… Недавно, кажется, в ноябре, в Курган приезжал то ли Путин, то ли сам Медведев, простите старика, запамятовал грешным делом. Был на нашем заводе. Смотрю по телевизору: рядом с высоким гостем – Атаманюк. Сколько лет прошло, а сразу его узнал.
Документ из архива Дата выпуска листовки не указана. Тираж – 600. Отпечатано в филиале № 3 Курганского п/о «Полиграфист». На лицевой стороне – портрет Тегенцева. Текст перепечатывается в сокращении: «В цехе № 820, да и далеко за его пределами, известен трудовыми достижениями участок, руководимый старшим мастером Владимиром Павловичем Тегенцевым. А задание участка – это 60 процентов объёма и 80 процентов номенклатуры цеха… Бывает, Владимир Павлович месяцами не работает на участке: его переводят на отстающий, и всякий раз Тегенцев оправдывает доверие руководителей цеха – выводит коллектив из прорыва, – и снова уходит на свой… Владимир Павлович 14 лет руководит в цехе школой основ марксизма-ленинизма. Это, по существу, его вторая профессия… Самоотверженная работа, высокая общественная активность, скромность, строгая требовательность к себе и другим – вот отличительные черты В.П. Тегенцева, кавалера ордена Трудового Красного Знамени».
Так это начиналось Товарищ пригласил в подсобное хозяйство завода. По грибы. Тегенцев приехал. Хозяин украшает дом кубиками, квадратиками. У гостя в голове что-то закрутилось, в душе запело – вместо кубиков и квадратиков что-нибудь посложнее сообразить. Старую пилку нашли на крыше, обрубили, сделали поуже. Наточили старинный деревянный коловорот. Владимир Павлович, не рисуя ничего, не проектируя, резал-пилил – импровизировал. Фигура получилась, как должно, морская: якорь, волны, и чайки летят… Товарищ не возражал, даже наоборот. Сам из моряков, награждён медалью Нахимова. Самая красивая медаль, по мнению Владимира Павловича. В общем, флотская символика хозяину пришлась по сердцу. Тегенцев вышел на пенсию. Подрядился похудожничать в селе Подпорка Белозерского района Курганской области. Украсил ворота. Начал дом. Воображение уже работало богаче. Приезжает директор завода Александр Дмитриевич Богомолов. Ну-ка, ну-ка, чья работа? – Моя. – Давай обратно на завод, даю коттедж, устраивай мастерскую, и чтобы вся деревня была такой красивой. Двух учеником дал. Сделали первый дом, второй… Директор привёз депутатов областного совета – показать. А там пыль глаза ест. Говорит: через неделю пыли не будет. Бульдозеры, экскаваторы понаехали, асфальт положили по улицам. За одним и к сельхозугодьям дороги подтянули, к токам. Всё заасфальтировали, не узнать деревни.
Помощники – Мне стали помогать. Альберт Мезенцев – настоящий народный умелец, я бы сказал – талант. С братом вместе. Оба и бетонщики, и электрики; на экскаваторе работали, на бульдозере. По восемнадцать специальностей имели, на половину из них – дипломы. Но отец, Александр Мезенцев, начальник цеха на заводе, даже их переплюнул. Мог приготовить обед для свадьбы, выделать шкуру и сшить меховую шапку. Я искал помощников, но они не знали, а сами захотели, сами попросились. Таких специалистов, конечно, просто так никто не отпустит. Отец пошёл к директору завода, говорит: сыновья хотят попробовать новое дело. Директор разрешил, поставил их ко мне учениками. Пришли, я сказал: плохо, телевизора нет. Они поехали на свалку, привезли три телевизора и уже на второй день телевизор работал. Такие они были, Мезенцевы. Сразу в курс вошли. Я пилку жалею, что сломается, а они, если сломается, через двадцать минут делают новую. Поэтому крутили здорово, быстро работали. Зам директора по экономике возник. Дорого ребята стоили. Мне платили как пенсионеру, там ограничения были, лишнего не положено. А ученикам начисляли по расценкам. Они высокие, расценки, потому что работа тонкая, ручная. Хорошо зарабатывали. Жёны говорили: мы никогда так не жили! Машины купили… И, конечно, директору по сельскому хозяйству это тоже показалось шибко жирно. Он вместе с экономистом на собрании вопрос поднял. А собрание сказало: ну хватит, в конце концов, пора красиво жить! Завод, конечно, был богатейший: базы отдыха, громадное количество детских садов, спорт и культура – всё-всё-всё. Хор заводской, считай, был профессиональным, аж в Америку ездил с концертами. О наших делах скоро молва заговорила. Свердловская киностудия приехала, сняла фильм, показала наши работы. Пошли заказы. По всей области приглашали. Хотя до шестидесяти лет я резьбой не занимался, понятия не имел. Директор шутил: прорезался на старости лет! Потом уже опыт пришёл. Но – никакого шаблона! Любая вещь – первая. Иногда рисунок сам появляется. А то подглядишь интересный орнамент. Я его с казахских и монгольских юрт срисовывал. Не копируешь, но мотивы используешь, творчески перерабатываешь. Один образ я с платья какой-то прохожей умыкнул. Этого всего вокруг нас много-много. Ведь на Урале все дома старинные с резьбой. Глаз прилипал. Идёшь-едешь – всё в резьбе, до того она богатая, не оторваться, не пройти мимо. Одна избушка вросла в землю, я с разрешения хозяина откапывал её, чтобы резьбу посмотреть снизу доверху. А какие у нас названия! Я родился в селе Дубровное, рядом озеро Снегирёво, деревня Светлая… Много казахских названий, тоже красивых, например, Балакуль – в переводе, говорят, ребячье озеро или мальчик- озеро. Родина всегда красивая, а глядишь на красоту, и хочется самому что-то необычное сделать.
Хулиган и девочка с поросёнком Самый хулиганистый парень на деревне, ничего с ним родители не могли сделать, бедные. Шалопай, выпивоха, шлялся, где ни попадя, позорил родителей. Они отчаялись. Как-то зашёл к мастерскую. Смотрит. Потом говорит: дай я просверлю вот тут. Ну чего ж не дать? Мастер видит – получается. Попробуй, говорит, резать. Дал ему какую-то деревяшечку. И с этим у него вышло неплохо для первого раза. Он как-то разволновался, побежал к отцу-матери. Возвращается, просит штук десять деталей-заготовок, заявляет: баню украшу! Неделю из двора не выходил. Пилил, строгал, резал, сверлил. До того увлёкся – через месяц работал почти на уровне наставника. Прикипел к делу. Больше всего радовалась мать: сын стал другим человеком. А однажды Тегенцев украшал дом в чужом селе. Девочка лет двенадцати – отец её строил красивую добротную избу – подходила, смотрела за работой пришлого. И вдруг – к отцу: папа, купи мне поросёнка! – Зачем? У нас вон какой боров! Она: выращу его, выхожу, продадим, и дядя нам такую же резьбу сделает. Владимир Павлович приехал через год. Подходит отец девочки, говорит: вот такое дело – есть деньги, купил лес, сделай нам свои узоры. Редко он брался за какую-нибудь работу с таким удовольствием. В резьбу для этой девочки вложил душу. Считает её дом одним из лучших своих домов. До сих пор вспоминает: – Вот ведь как, двенадцать лет, а уже что-то проклюнулось, любовь к красоте объявилась, это разве не удивительно?
Рога и копыта – Сейчас жизнь другая, другие возможности. Сколько всяких, допустим, клеев, красок, химии разной. Зайди в магазин, бери – не хочу. А тогда… Что такое столярка? Один запах чего стоил! Не запах, вонь – помереть можно. Клей столярный дюже ароматный. А то ещё и клея не сыщешь, так его варили из копыт, из рогов. Но качество отменное. Дерево могло сломаться, склейка – никогда.
От Маршала Жукова Дело было в Кургане. Тегенцев только-только уволился с флота. Так он рассказывает. Но, скорее всего, это случилось, когда он ещё служил и приезжал в отпуск. Ссыльный Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков командовал Уральским военным округом до 1953 года, а Тегенцев ушёл в запас годом позже. Владимир Павлович вспоминал о былом, и мы с ним поспорили. Я говорил, что Жуков – четырежды Герой Советского Союза, он настаивал, что трижды. Редко так выходит, но на этот раз правы оказались оба. В 1953 году Жуков был трижды Героем, четвёртую Золотую Звезду Маршал получит в 1956 году. Дело было так. Тегенцев помылся в бане. Одевается, натягивает тельняшку. Слышит: купил за рубь-двадцать! Следом – нехорошее слово. И смех, наглый смех. В ответ Тегенцев что-то сказал, видно, резкое, горячее. Незнакомец поднимается с совершенно понятными намерениями, но выпрямиться не успел, получил в челюсть. Второй поднимается – ему досталось кулаком по черепу. Оба лежат. Тут персонал – крики: убили! Милиционеры в буфете курить покупали, скрутили всех и отконвоировали куда надо. В милиции задержанных допросили, Тегенцева отпустили. А где-то через неделю вызывают в военкомат. Заходит – военком командует: товарищи офицеры! Кто был в кабинете, встали по команде, как должно, замерли – руки по швам. Военком – прибывшему: за задержание опасного военного преступника старшему лейтенанту такому-то командующий Уральским военным округом объявляет благодарность! И – четыреста рублей премии. Хорошие деньги по тем годам, даже очень. Владимир Павлович о своём геройстве говорит с иронией: – Мне потом и смешно, и немного страшновато было вспоминать об этом. Субчиков-то тех, которых повязали, забрали в одних трусах и потом посадили надолго. А будь они одетыми… У них оружие, пистолет и нож, откуда ж я знал, думал – простые хулиганы. За тельняшку обиделся – что такое тельняшка для моряка, всем известно, я в тельняшке полжизни ходил... В общем, нечаянно всё получилось, как бы бытовая сценка, таких в жизни сколько угодно… Подробностей насчёт этих типов я не узнал, не в курсе, чем они отличились, за что загремели под фанфары. Тогда лишних вопросов не задавали, любопытство как-то не очень приветствовалось.
Как продавали дом – Про никаких риэлторов и не знали. Пришёл, которому дом продаём. Председатель пришёл. Деньги – на стол. Вот, говорит, деньги, вот – пальцем в потолок – дом. Туда-сюда – пять минут. Я забрал деньги: до свиданья! Какие ключи? Ключей никаких не передавали, замков не имели. Держали, конечно, засовы. Хозяина дома нет – щеколду закинут, палочку вставят, и вся недолга.
Глава семьи Нина Александровна умерла во Владивостоке. Географию семейной жизни, весь её строй и лад определяла она. Владимир Павлович, по собственному его признанию, человек неприспособленный. Ему всегда всего хватало. И из своей деревни никуда не рвался. Жили в Меньшиково Лебядьевского района Курганской области. Там знаменитый Кузнецовский перелёт, из Москвы охотники наезжали гусей-уток пострелять. И других красот и прелестей – живи да радуйся – всем навек хватит. Сначала бывший флотский, как положено, построил дом. Потом, соответственно, посадил дерево. Много деревьев. И сына родил. А потом и дочь. В Курган ездил по работе и всякой нужде, но с места насиженного двигать не собирался. Жене захотелось в город, чтобы воспитать детей, чтоб грамотные были, могли свободней выбирать себе дорогу. В Кургане прожили больше сорока лет. А потом – Владивосток. Нина Александровна понимала, что это непросто, после того, как, считай, вся жизнь на одном месте прошла, прижиться пусть не в чужом, но в таком далёком краю. Думала не о себе, а что мужу дорогому тоскливо будет. Раздала, продала за бесценок вещи. Машинку швейную, мебель, три телевизора, в том числе японский, совсем новый, только что купленный, за копейки отдала. А в контейнер погрузили доски, запас досок у мастера был, заготовки, из которых Тегенцев выпиливал, и кое-какой инструмент. Вот всё это и поехало из Кургана во Владивосток, когда, в 2004 году, родители решили, по настоянию сына, перебраться к нему на жительство.
Моряк – сын моряка Она была студенткой Владивостокского мединститута. Он, молодой лейтенант, получил назначение на Камчатку. 5 июня 1976 года, в день рождения Гали, в её дверь позвонили. Открыла – никого нет. На пороге лежит букет цветов и записка. От Сергея. Кто принёс – Галина Павловна до сих пор не знает. Муж сохранил тайну – навсегда сберёг романтичность и волшебство сюжета. Сергей, говоря языком официальным, прошёл путь от курсанта до капитана первого ранга. Был первым командиром большого противолодочного корабля (БПК) «Адмирал Виноградов», принимал его с завода и полгода вёл южным морским путём на Дальний Восток. Самый молодой командир БПК, во всяком случае, я, прослужив почти четверть века, ни на Балтийском, ни на Тихоокеанском флоте таких молодых командиров кораблей первого ранга не встречал. Потом Тегенцев командовал бригадой. О командирских качествах офицера можно судить даже по делам, кажется, далёким от героической флотской службы. Например, по тому, как он организовывал… уборку картофеля в военном совхозе. Начал с «нелепого» требования к директору – сделать полевую баню для моряков. Обтянули деревянный каркас полиэтиленом, вода грелась в бочках, шланги-души приспособили. Даже парилку соорудили впритык к помывочной палатке. Никто никогда на сельхозработах об этом даже не заикался. Подчинённые капитана 3-го ранга Тенгенцева – он тогда носил это звание – жили по строгому флотскому распорядку – с подъёмом флага, с организацией по полной схеме дежурной службы. А главное – ни один офицер и мичман не были «руководящими начальниками». Выходили в поле вместе с личным составом, и каждый выполнял свою норму. Не был исключением и командир экипажа – Сергей Владимирович работал наравне с подчинёнными. Директор совхоза старший мичман Пётр Добрев признался корреспонденту флотской газеты «Боевая вахта»: – За четырнадцать лет работы в совхозе я не встречал такого сплочённого и высокодисциплинированного экипажа. Подгонять никого не надо, проверять качество работы – тоже. Оно всегда отличное… Сергей Владимирович был жив, когда автопробежники впервые приехали в Голубовку. Теперь для нас Дни письменности и культуры являются и днями памяти капитана 1-го ранга Сергея Владимировича Тегенцева.
Хозяйка большого дома Дом, на самом деле, большой. Построен каким-то южным человеком. Это сразу видно по каменным «сторожевым» башням по обе стороны ворот, по каменной кладке в заборе. Владимиру Павловичу и Галине в доме вольготно. Для двоих он был бы велик, если бы у Галины почти постоянно кто-нибудь не гостил. Вот и мы, один экипаж со второго Кирилло-Мефодиевского маршрута, находим в Голубовке и стол и кров, и ту сердечность, которая зовёт сюда круглый год. Я приезжаю, бываю у Тегенцевых и летом, и зимой. Тут всегда что-то новое. То Владимир Павлович сделает невестке подарок ко дню рождения – единственный во вселенной круглый кружевной стол, которым невозможно налюбоваться. То покажет ещё не забранный заказчиком ажур для какой-то выдающейся дачи. В последний приезд дом встречал прихорошившимся – Владимир Павлович украсил резьбой парадный вход. Опять – эксклюзив, первый и последний экземпляр. Нельзя было удержаться от удивления и восхищения. «По-моему, это самое красивое, что вы сделали». «Самое красивое там, – Владимир Павлович показывает на дверь в мастерскую. – Начал новую работу». Хозяйство требует непрерывного обихода. Из живности у Тегенцевых только куры и собаки. Но и они сами не живут. Азиатским овчаркам Грэю и Заре обед-ужин ежедневно варится в десятилитровой кастрюле. Курочкам Владимир Павлович делает салаты и толчёт добытые из реки, что течёт недалече от дома, ракушки. Соседи говорят, что от избытка питания пеструшки скоро обленятся и перестанут нестись. Но пока они справляются с делом ударно. Не обходятся без внимания и ласточки, что селятся в гараже и в бойлерной. Кормить их не приходится, а двери открывать – утром, чтобы вылетели, вечером, чтобы вернулись к гнёздам – следует каждый день. Летом – огород, зимой дом надо обогревать. Галина сделалась заправским кочегаром. Она, вообще, человек необычный, как все Тегенцевы. Такая деликатная, нежная профессия – врач, а Галина Павловна гвоздь забьёт, как не всякому мужику дано. Красивая, хрупкая на вид, она из тех русских женщин, о ком Некрасов писал «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Всё-таки им здесь непросто вдвоём. Я с горечью жду, что в следующий приезд прочитаю на знакомых воротах между «сторожевых» кавказских башен издалека видное «Продаётся»… Однако надеюсь, что новой весной маршрут нашего автопробега не минует гостеприимного дома в Голубовке.
|
|||
|
СЛАВЯНСТВО |
|||
|
Славянство - форум славянских культурГл. редактор Лидия СычеваРедактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
