|
|
 |
Николай Ильин |
- |
РУССКОЕ ПОЛЕ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯРУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Николай ИльинПоследняя тайна природыО книге «Мир как целое» и ее авторе
Оглавление:I. «Мой всепонимающий философ». Введение в проблематику книги Страхова в связи с фактами его биографии. II. Самопознание и познание мира. Единство философской антропологии и философии науки в книге Страхова. III. Ключевая идея Страхова: самобытное развитие. Дух и «гены». IV. Антропный принцип в современной космологии и в книге Страхова. V. Книга Страхова как исследовательская программа русской философии. Метод Страхова. VI. Страхов против «неделимых». Актуальна ли его критика атомизма? VII. Заключение. Страхов, философия и каждый из нас.
Н.Н.Страхов.
II. Самопознание и познание мира. Единство философской антропологии и философии науки в книге Страхова.В книге «Мир как целое» Страхов соединил то, что долгое время считалось несоединимым: рассмотрение пути, по которому природа приходит к человеку, и рассмотрение пути, по которому человек приходит к самому себе. Или, выражаясь иначе, он соединил естественнонаучное познание человека и его философское самопознание. Попробуем понять, какой «высокий барьер» пришлось преодолеть при этом русскому мыслителю. Идея философии как самопознания человека была впервые ясно выражена, как известно, Сократом. И он же настойчиво подчеркивал полную бесполезность для самопознания любых размышлений «о том, как устроено то, что софисты называют “космос”»[52]. По словам немецкого историка философии Вильгельма Виндельбанда, «Сократ обратился в своей теории от привлекательности внешнего мира к ценности духовной жизни»[53]. Казалось бы, в дальнейшем многие философы только и делали, что поступали вопреки совету Сократа, начиная, по сути дела, с его ученика Платона. Но если взглянуть на историю философии (и историю естествознания!) внимательней, то нетрудно заметить: граница, положенная Сократом между самопознанием и познанием «порядка», царящего в природе, без особых проблем «пересекалась» (в том и другом направлении) до тех пор, пока естественные науки не обрели под собою твердую почву. Эту почву принес им весьма далекий от философии «математически-экспериментальный» метод, один из гениальных творцов которого, Исаак Ньютон, сам того не сознавая, вторил Сократу, только с прямо противоположной позиции: «физика, бойся метафизики». Исаак Ньютон. Но уже вполне сознательно воспринял и глубоко продумал новую ситуацию, которая сложилась в XVI–XVII веках, Рене Декарт, великий французский философ, математик и физик[54]. Именно в трудах Декарта Страхов совершенно верно увидел наиболее ясное выражение того исторического факта, что «дух человеческий стал в это время в новое отношение к природе»[55]. Отношение, которое сделало сократовское разделение самопознания и познания природы необходимым и в интересах философии, и в интересах естествознания.
Рене Декарт. Действительно, в основание своей метафизики Декарт положил принцип абсолютной достоверности личного самосознания человека: «…всякий раз, как я произношу слова Я есмь, я существую, или воспринимаю это изречение умом, оно по необходимости будет истинным»[56]. Но, с другой стороны, в основание физики, а шире, в основание всех наук о природе, Декарт положил представление о механическом движении вещества. Механическом, то есть лишенном каких-либо следов сознания. Познание такой природы ничего не дает для познания человека с его существенно внутренним миром – как и самопознание человека ничего не дает для познания «машины» внешнего мира. Страхов подчеркивает, что взгляды Декарта «строго последовательно вытекают из механического воззрения на природу». Более того, «и до настоящего времени натуралисты стараются только об одном – построить мир из вещества и его движения»[57]. На эту характеристику стоит посмотреть внимательнее, так как она самым тесным образом связана с ситуацией, современной уже нам, а не Страхову. + + + Ключевое значение идей Декарта для становления и развития естественных наук было «переоткрыто» в последние десятилетия XX века, когда, наконец, стало ясно (будем надеяться, окончательно), что именно эти идеи составили «важнейшую предпосылку для механического истолкования природы»[58]. Тот же автор продолжает: «Только в том случае, если духовное начало полностью выносится за пределы природы, последняя превращается в простой механизм, объект для человеческого рассудка – именно такой она предстала у Декарта, наиболее последовательно проводившего в жизнь принципы механицизма». Созвучие со Страховым, казалось бы, полное (хотя, естественно, не отмеченное Пиамой Гайденко). Но вот здесь и выступает на первый план вопрос, современное освещение которого вряд ли можно признать вразумительным. А именно, нас настойчиво заверяют, что в XX веке естествознание перестало быть «механическим» (или «механистическим», различие этих понятий нигде толком не разъясняется). Заверения такого рода читатель найдет практически в любом учебнике по «концепциям современного естествознания». Но на каком основании покоятся подобные заверения? Разве современные натуралисты оставили попытки «построить мир из вещества и его движения»? Рассмотрим наиболее распространенный аргумент в пользу мнимой «немеханичности» (или «немеханистичности»?) современной физики. Он связан с понятием поля, которое трактуется как нечто «невещественное» (но при этом материальное!). Понятие поля (а точнее, различных физических полей) возникло в результате долгих попыток найти ответ на вопрос о возможности так называемого дальнодействия: как взаимодействуют тела, разделенные в пространстве? Современная физика отвечает: они взаимодействуют через поле. Прекрасно, но причем здесь «преодоление механического мировоззрения»? Поле – это только название для особого (и до сих пор далеко не ясного) механизма взаимодействия. Кстати, профессиональные физики и по сей день спокойно используют выражение «механизм взаимодействия» при рассмотрении каких угодно процессов. И они ничуть не ошибаются. Механическим является любое взаимодействие, если оно происходит без участия сознания, то есть «механически». В данном случае обыденный язык (или «язык народа», по выражению Страхова) оказывается куда более точным и однозначным, чем путаные рассуждения о «немеханическом характере» квантовой механики, релятивистской механики, статистической механики и т.д. Впрочем, слава Богу, не все ученые потеряли голову от подобных рассуждений. В частности, один из крупнейших математиков XX века, прекрасно разбиравшийся и в других областях науки, отмечал в работе «Наука и современный мир»: «Что толку говорить о механическом объяснении, когда вы не знаете, что имеется в виду под механикой?» И добавлял: «Если наука не хочет деградировать…ей следует стать более философичной и заняться строгой критикой своих собственных оснований»[59]. Последнее замечание очень близко к тому, что говорил задолго до Уайтхеда Николай Страхов. Но сейчас мы отметим весьма поучительный момент: при характеристике механического мировоззрения русский мыслитель обратил особое внимание именно на проблему дальнодействия. И более того, ясно сказал о том, при каком решении этой проблемы естествознание перестало бы быть «механическим». Страхов напоминает слова Ньютона о «нелепости» допущения, что «одно тело может действовать на другое на расстоянии через пустоту». Какова же, по мнению Ньютона, альтернатива? Говоря об открытом им законе всемирного тяготения (в связи с которым и возникла проблема дальнодействия), Ньютон замечает: «Тяготение должно быть производимо каким-нибудь деятелем, действующим по известным законам. Вещественный ли это деятель, или духовный? Предоставляю это решить читателям». Цитируя эти слова «витязя на распутье», Страхов проницательно добавляет, что «тайная мысль Ньютона» склонялась именно «в пользу духовного деятеля»[60]. И это, кстати, действительно так[61]. Но естествознание, продолжает Страхов, не польстилось на эту «тайную мысль» – и поступило совершенно правильно, потому что принять «духовного деятеля – значило бы прямо возвратиться к средним векам, было бы почти то же самое, что признать у каждой звезды гения, который несет ее по заранее начертанному пути. Мы бы опять смешали человека и природу, дух и вещество». Что же получается: Страхов выступает за образ расколотого мира, созданный Декартом и неизбежный для механического взгляда на природу? Мы специально подчеркнули существенно механический характер современного естествознания, чтобы яснее понять всю актуальность ответа, который дает Страхов на этот вопрос: «В настоящее время…механизм наконец победил у натуралистов; он довел свой взгляд до конца, и можно порадоваться, что противники его, вместо пустых разглагольствований, должны взяться за настоящее оружие, за философию»[62]. Можно предвидеть недоумение внимательного читателя: в каком смысле взгляд на природу как на механизм был доведен «до конца»? Ведь еще предстояло появиться тем новым «механикам», о которых мы только что говорили. Всё это произошло, конечно, значительно позднее, но, тем не менее, получается, что Страхов ошибался. Естественно, русский мыслитель порою и ошибался[63] – но только не в данном случае! Напротив, он увидел и верно обобщил ту важнейшую тенденцию, которая наметилась в современном ему естествознании: тенденцию включить человека в механическую картину мира. Эта тенденция прямо отразилась в заглавиях ряда книг крупнейших ученых того времени: «Везде сказано, что исследование имеет целью найти место человека в природе, или определить положение человека в природе, или наконец, объяснить отношение человека к природе»[64]. Конечно, подобную цель ставили в середине XIX века почти исключительно ученые, интересы которых были связаны с биологией, в частности, Маттиас Шлейден, один из основоположников клеточной теории организмов. Но Страхов понял, что в лице биологии естествознание в целом подошло к этой, действительно последней, проблеме; поставило, наконец, «глубочайший из вопросов, – то есть вопрос о человеке»[65]. И как раз сегодня, в наши дни, совершенно очевидно, что Страхов был исключительно точен в своем «обобщении» или, если угодно, прогнозе. Был точен в то время, когда еще никто их физиков, химиков, астрономов не занимался сколько-нибудь серьезно, в научном ключе, вопросом о человеке. Зато сегодня значительная (и притом ведущая) часть представителей этих наук взялась за человека, как говорится, вплотную, превратившись в биофизиков и биохимиков, специалистов по «синергетике» (о которой мы уже кратко говорили) или по «антропному принципу» в космологии (о котором мы еще скажем ниже). Сюда же, конечно, следует добавить и кибернетиков, специалистов по созданию «искусственного интеллекта», ученых-«биотехников» и т.д. Все они практически заслонили в наши дни «чистых» биологов, если таковые еще остались[66]. Естествознание стремится стать человекознанием. Сегодня это, повторим, более чем очевидно. Но во времена Страхова такое стремление было далеко не просто заметить и, тем более, найти правильное к нему отношение. На первый взгляд, с отношением Страхова к этой ситуации все достаточно ясно: он предлагает противникам механического взгляда на природу (а тем самым и на человека) вести с эти взглядом борьбу, используя в качестве оружия философию. Но в данном случае такое уж слишком буквальное прочтение мысли Страхова не способствует её пониманию, хотя можно согласиться, что Страхов выражается здесь несколько «воинственно». Впрочем, он и был воином на поле самой серьезной духовной борьбы. В связи с важностью вопроса позволим себе небольшое отступление. + + + С 1883 г. Страхов начал издавать сборники своих статей под общим названием «Борьба с Западом в нашей литературе». Было издано три сборника, которые, к тому же, дополнялись и переиздавались (см. библиографию). Сборники эти (или «книжки», как называл их Страхов) принято считать его публицистикой – что, по большому счету, неверно, если понимать под словом «публицистика» упрощенное изложение взглядов автора на те или иные «животрепещущие» вопросы, причем изложение, где полемический задор преобладает над глубиною мысли. Элемент полемики в статьях «Борьбы с Западом», естественно, есть (иначе какой смысл говорить о борьбе!). Но, как верно отметила Линда Герстейн, его полемика всегда имела отчетливо философский характер, была направлена на «прояснение принципов», а «когда принципы выпадали (dropped out) из полемики, из нее выпадал и Страхов»[67]. Особенно ярко это качество Страхова проявилось в полемике с В. С. Соловьевым о значении теории культурно-исторических типов, созданной Н.Я. Данилевским [68]. Когда Соловьев перевел спор со Страховым в русло личных нападок (и на своего оппонента, и на покойного автора «России и Европы»), Страхов подчеркнуто этот спор прекратил: «Спор наш кончен. Думаю, что нужно остановиться и не отвечать больше на возражения, так далеко отходящие от предмета, или вовсе его не касающиеся»[69].
Николай Данилевский. Но дело, конечно, не только в том, что в «борьбе с Западом» Страхов никогда не опускался до уровня «крикливого базара». Существенней то, что в этой борьбе он рассматривал не «низины» современной ему западной культуры (что типично, к сожалению, для большинства нынешних «борцов с Западом»), а ее вершины, ее основные достижения. Рассматривал или обобщенно (в статьях «Итоги современного знания», «Ход и характер современного естествознания» и др.), или сосредоточив внимание на философах и ученых, чьи произведения и сегодня отнюдь не «канули в вечность» (статьи о Фейербахе, Дарвине, Ренане и др.). И такое направление внимания имело для Страхова принципиальное значение: «борьба с Западом» обретает смысл только в том случае, если в ходе этой борьбы «мы достигнем, наконец, сознательной самобытности, если пробудится в нас настоящая умственная жизнь»[70]. Теперь можно сказать с уверенностью, что «борьба» с механическим воззрением на природу означала для Страхова: усвоить из естествознания лучшее, оценить его подлинные достижения, отбросив «сор», связанный, прежде всего, с тем, что натуралисты не понимают ограниченности своего взгляда на природу. Ограниченности, которая сказывается самым роковым образом на их понимании «места человека в природе». Закончить же это отступление хотелось бы прекрасными словами Линды Герстейн: «То, что Страхов не поддался искушению полностью погрузиться в науку под влиянием ее могущества или предать науку в силу ее ограниченности (limitations), делает Страхова поистине нашим современником (a true modern)»[71]. + + + Естествознание приходит к проблеме человека и тем самым непосредственно соприкасается с философией, которая, по большому счету, никогда от этой проблемы не отходила. Ясное представление Страхова о тех новых отношениях, в которые вступили (точнее, начинали вступать) философия и естественные науки, и определило появление книги «Мир как целое» – произведения (первого в русской и одного из первых в европейской мысли) по философской антропологии. Характеризуя книгу Страхова исключительно модным сегодня термином «философская антропология», мы не совершаем никакой натяжки, надуманной «модернизации» его вклада в постижение человека. Почему это необходимо оговорить особо? Современные российские авторы сообщают, с незначительными вариациями, информацию типа следующей: «Примером плодотворного соединения философского и естественнонаучного познания может служить специфическое направление – философская антропология, возникшая в 20-х годах нашего столетия (XX века – Н.И.)»[72]. И далее практически единодушно называют в качестве основоположника этого «специфического направления» Макса Шелера (1874–1928), немецкого философа, автора незавершенной работы «Положение человека в космосе»[73]. Приходится сказать, что с историко-философской точки зрения подобная информация является скорее дезинформацией. И дело не только в игнорировании книги Страхова (равнодушие, или вернее, слепота к его философскому творчеству, как уже отмечалось – наследственная болезнь перешедшая от «советских» философов к большинству «российских»). По-своему символично, что в один год с книгой русского мыслителя увидело свет и сочинение немецкого философа Э. Райха «Человек и душа. Исследование по физиологической и философской антропологии»[74]. Это далеко не единственный пример того, что и на Западе «плодотворное соединение философского и естественнонаучного познания» человека началось значительно раньше 20-х годов XX века. Назовем пример, на наш взгляд, наиболее важный. Мы уже отмечали, что все главы книги «Мир как целое» были написаны в период 1858–1865 гг.[75]. Теперь необходимо добавить, что практически в тот же период, в 1856–1864 гг. выдающийся немецкий философ (и врач по образованию) Герман Лотце (1817–1881) издал трехтомный труд «Микрокосм. Опыт антропологии», из которого я приведу только следующие слова «Чем более черты…великой картины мира будут входить в общее сознание, тем живее они будут возвращать нас к самим себе»[76]. Слова, которые, несомненно, близки по своему духу идеям Страхова. И есть самые веские основания считать, что именно Герман Лотце и Николай Страхов явились подлинными основоположниками философской антропологии, а забвение их трудов в XX веке отнюдь не пошло на пользу дальнейшему развитию этой области философии. И не только в плане понимания «места человека в космосе» («свежесть» этого названия книги М. Шелера нам теперь ясна). Когда сегодня говорят о «плодотворном соединении» философии и естествознания, их как бы ставят «на одну доску», забывая о принципиальном примате философии. На практике же, в трудах многих знаменитых представителей философской антропологии XX века, это оборачивается фактически подчиненным положением философии по отношению к естествознанию. Типичны в этом плане рассуждения Арнольда Гелена (1904–1976) о принципиально «эмпирическом» характере философской антропологии, которая должна строиться исключительно на «материале отдельных наук» и отвергать какие-либо «метафизические основания» для своих построений. Роль философии сводится при этом только к «всеохватности» по отношению к «материалу отдельных наук»; а методологически философская антропология и вообще обязана, по мнению Гелена, подражать частным наукам, выдвигая гипотезы, оцениваемые исключительно по «их эффективности применительно к фактам»[77]. У Страхова мы находим более продуманное понимание задач философской антропологии (что лишний раз показывает: знакомство с «выразительным» термином вовсе не так важно для понимания того предмета, к которому этот термин относится). В понимании Страхова философия играет здесь ведущую роль, так что его подход – это, строго говоря, не «соединение философского и естественнонаучного подходов», а философский подход к проблеме человека с учетом подлинных достижений естествознания. Читатель убедится, что такой подход отнюдь не исключает самого пристального внимания к тому, что говорят о природе астрономия и физика, химия и биология[78]. Но вслушиваясь в «голос естествознания», Страхов одновременно подвергает все положения частных наук самому серьезному философскому анализу. Как уже отмечалось выше, необходимость такого анализа признана в наши дни не только специалистами по истории и теории научного знания, но и большинством крупнейших ученых, которые не ограничивают свой кругозор рамками своей специальности. Что касается Страхова, то с полным правом можно сказать, что наряду с областью философской антропологии он открыл и область философии науки, философского анализа оснований естественных наук и научного метода. И здесь он тоже был первым в русской философии и одним из первых в европейской философии, кто не только осознал необходимость этой области, но и внес в нее свой существенный вклад. На некоторые «элементы» философии науки у Страхова мы уже обращали внимание читателя. Но теперь хотелось бы отметить тот элемент, который, во-первых, соприкасается теснейшим образом с наиболее перспективным направлением философии науки сегодня, в начале XXI века, а во-вторых, показывает, что философская антропология и философский анализ научного знания соединились в книге Страхова далеко не случайно, не стали двумя книгами «под одной обложкой». В конце второго «письма» Страхова (написанного, когда на дворе был январь 1859 года) читатель встретит слова, которые при беглом прочтении звучат как некое достаточно тривиальное поучение. Страхов пишет: «Истинный дух естествознания состоит в некотором благоговении перед явлениями природы, которое не допускает их произвольного искажения»[79]. Но перечитав эти слова (или сразу прочитав их внимательно), трудно удержаться от вопроса: а разве допустимо не произвольное, или целенаправленное искажение явлений природы? Не только допустимо, но необходимо для самого существования науки! Современная теория научного знания называет такое искажение идеализацией исследуемых явлений (например, пренебрежение трением при выявлении того же закона инерции, да и целого ряда других законов физики). Ясно, что, используя прием «идеализации» (и тесно связанный с ним прием «мысленного эксперимента»[80]), мы намеренно искажаем явления природы, отдаляемся от их чувственной «вещественности». Но только такое «отдаление» делает природу понятной, поскольку, как отмечал Страхов, характеризуя самую общую цель естественных наук: «…цель их вовсе не приближение к вещественному миру, а наоборот, возведение вещественного мира в мир умственный»[81]. Мир умственный, мир человеческого разума является тем миром, в котором решается судьба научных теорий. Современная философия науки осознало это, наконец, отчетливо, сосредоточив основное внимание на анализе научной рациональности, разнообразии ее исторических типов и форм[82]. И можно тем более удивиться тому, что из эпохи практически полного господства эмпиризма и позитивизма к нам доносится призыв «уразуметь вообще дух рационализма, к области которого, без сомнения, принадлежит всё, что в науках есть истинно научного»[83]. Призыв, который имеет принципиальное значение для понимания того, в чем же заключается настоящая тайна природы. Примечания:[52] Ксенофонт. Сократические сочинения. СПб. Комплект. 1993. С. 41. Слово «космос» (kosmoV – букв. упорядоченность, порядок) означало в древнегреческой философии со времен Пифагора «мировой порядок», мироздание. [53] В. Виндельбанд. История древней философии. М. 1911. С.140. [54] Обратим внимание заинтересованного читателя на тот, почему-то тщательно обходимый молчанием в учебниках физики, факт, что именно Декарт точно сформулировал основу классической механики – закон инерции, тогда как обычно называемый в связи с этим фундаментальным законом Галилей ошибочно считал «инерциальным» движение по окружности. [55] Мир как целое. С.61. [56] Р. Декарт. Сочинения в двух томах. Т.2. М. Мысль. 1994. С.22. Отметим, что исключительно ясный и глубокий анализ основного принципа философии Декарта дан Страховым в книге: Об основных понятиях психологии и физиологии. СПб. 1886. См. публикацию первой части этой работы в журнале «Философская культура», №3, 2006. [57] Мир как целое. С.62. [58] П. П. Гайденко. Эволюция понятия науки (XVII–XVIII вв.). М. Наука. 1987. С. 151. [59] А. Н. Уайтхед. Избранные работы по философии. М. Прогресс. 1990. С.72–73. [60] Мир как целое. С.63. [61] См. Дмитриев И. С. Неизвестный Ньютон. СПб. 1999. [62] Мир как целое. С. 69. [63] Замеченные мною ошибки и неточности в суждениях Страхова указаны в разделе «Примечания» в издании 2007 г. [64] Мир как целое. С.318. [65] Там же. С.329. [66] Нарастающее «поглощение» биологии физикой в XX веке отмечал, в частности, крупный философ и биолог Адольф Портманн, подчеркивая (как и Страхов) решающее влияние на это поглощение тех «принципов, которые, начиная с Декарта, определяют исследовательский менталитет ученых». См.: A. Portmann. Entläβt die Natur den Menschen? R. Piper Verlag. 1971. S.13. Название книги «Отпускает ли человека природа?» навеяно характеристикой человека как «вольноотпущенника природы» у Гердера. Уточним, что вольноотпущенником называли в Древнем Риме раба, отпущенного на свободу без средств существования. [67] Указ. соч. P. 37. [68] Как сообщает Л. Герстейн, в 1869 г. Страхов отложил публикацию одной из своих книг, чтобы использовать договор с типографией для издания основного труда Данилевского «Россия и Европа». [69] Последний ответ г. Соловьеву. См.: Борьба с Западом. Книжка вторая. Изд. третье (посмертное). Киев. 1897. С. 249. [70] Борьба с Западом. Книжка первая. СПб. 1887. Предисловие к первому изданию. С. V. [71] L. Gerstein. Op. cit. P. 178. [72] Проблема человека в западной философии. М. Прогресс. 1988. Послесловие П. С. Гуревич. С.515. [73] M. Scheler. Die Stellung des Menschen im Kosmos. Darmstadt. 1928. Русский перевод см. в сборнике, указанном в предшествующей сноске. [74] E. Reich. Der Mensch und die Seele. Studien zur physiologischen und philosophischen Anthropologie. Berlin. 1872. [75] За исключением дополнения «О законе сохранения энергии», вошедшего во второе издание (1892 г.). [76] Г. Лотце. Микрокосм. Мысли о естественной и бытовой истории человечества. Опыт антропологии. Ч. I. М. 1866. С. XXX. Смысл понятия «естественной истории» мы уже поясняли выше. Под «бытовой» историей Лотце имел в виду историю человеческой культуры. Добавим, что приведенные сейчас даты объясняют, почему в книге Страхова нет ссылок на Лотце. Вообще, Страхов крайне тщательно работал над своими «текстами», но зато избегал их в дальнейшем как-то «перерабатывать». [77] А. Гелен. О систематике антропологии. См. указанный выше сборник: Проблема человека в западной философии. С. 157. Характерной (и неправильной) реакцией на такую крайнюю «натурализацию» антропологии является то, что сегодня нередко говорят о «философской антропологии» мыслителей (например, Н. А. Бердяева и других «религиозных философов»), у которых нет и следа сколько-нибудь серьезных знаний в области естественных наук. [78] Следует отметить обширный цикл рефератов Страхова, связанных с трудами крупнейших ученых того времени – астронома У. Леверье, физика Р. Клаузиуса, химика Ж. Дюма и др. Эти рефераты появлялись практически в каждом номере «Журнала Министерства Народного Просвещения» (в разделе «Новости естественных наук») в течение 1857–1860 гг. и вошли в научную базу книги «Мир как целое». [79] Мир как целое. С. 37. [80] Значение «мысленного эксперимента» для возникновения современного естествознания ясно рассмотрел выдающийся физик и философ Эрнст Мах. См. русский перевод: Э. Мах. Механика. Историко-критический очерк ее развития. СПб. 1909. С.105 и далее. [81] О методе естественных наук. Цит. изд. С. 98. [82] См., например: Рациональность на перепутье. Книги 1–2. М. РОССПЭН. 1999. В предисловии отмечается, в частности, что «без культивирования рационального знания…не существует перехода в цивилизацию XXI века» (книга 1, стр. 6). [83] Н. Н. Страхов. Основные понятия психологии и физиологии. Цит. изд. С.VII. Далее читайте:Николай ИЛЬИН. Трагедия русской философии.
Страхов Николай Николаевич (1828-1896), российский философ, публицист. Ильин Н.П.: «Расцвет русской литературы неотделим от взлета национальной философии» (МОЛОКО - русский литературный журнал) Николай ИЛЬИН - Понять Россию. ("Русское самосознание") Николай ИЛЬИН - Найдет ли коса на камень? ("Русское самосознание") Николай ИЛЬИН - Власть тьмы и ее границы. ("Русское самосознание") Николай ИЛЬИН - Солженицын: ложь “под трели Соловьева”. ("Русское самосознание") Н. Мальчевский. Каждому - своё. О немецкой философии в период национал-социализма. ("Русское самосознание") Тесля А.А. Тесля Е.А. Несколько замечаний на статью Н.П. Ильина «Каждому – свое: о немецкой философии в период национал-социализма». Н. Мальчевский. От логомахии к пневматологии. (о творчестве Л.Клагеса в свете русской философии). Н. Мальчевский. “Раздавите гадину!” или Неизвестный Вольтер. ("Русское самосознание")
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
