|
|
Николай Богданов
ЯВНЫЕ И СКРЫТЫЕ КИЕВСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ В «МОСКОВСКОМ»
ТВОРЧЕСТВЕ МИХАИЛА БУЛГАКОВА.
 Разумеется,
Михаил Булгаков,
чье детство и юность прошли в Киеве, кому довелось окончить здесь и гимназию
и даже университет, не мог не впитать в себя атмосферу этого, по его же
словам, «самого красивого города в России» настолько, чтобы она стала, так
сказать, писательской плотью. И незабвенные впечатления детства и юности,
как бы растворившиеся в творческой памяти художника, без сомнения
присутствуют во всех произведениях Мастера, то тут, то там проступая яркими
(или едва заметными), причудливыми, а то и таинственными узорами на
страницах самых зрелых, самых «московских» его рассказов, романов и пьес,
включая и вершину творчества – роман «Мастер и Маргарита», казалось бы, –
произведение насквозь московское.
«В Москве не бывает весны» – запишет Булгаков в одной из ранних редакций
самого знаменитого своего творения. «Человек, который занят чем-нибудь всю
зиму, так и не заметит, что весна пришла. Разве что потянет иногда
гниловатым воздухом в форточку»[1]. Что и говорить, не один москвич поежится
от этих фраз. Как это «не бывает весны»? В сравнении с чем? Ну, конечно же,
писатель смотрит на Москву глазами киевлянина! Ибо, во всех мытарствах своей
новой жизни он неспособен забыть, как «весной зацветали белым цветом сады,
одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них
пожары», а «зеленое море уступами сбегало к разноцветному ласковому
Днепру»[2]. Ведь Булгаков – из того поколения киевлян, в сердцах которого
когда-то «родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо,
спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не
холодный, не жесткий, крупный ласковый снег…»[3] Но грянул роковой, «великий
и страшный» 1918 год, «от начала же революции второй»…
+ + +
В конце сентября 1921 г., после страшных мытарств по югу России, Булгаков
«приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда»[4].
Разоренная революцией и годами военного коммунизма столица встретила
писателя далеко не ласково. Первые годы пришлось вести тяжкую борьбу за
существование, всеми силами пытаясь «восстановить норму – квартиру, одежду,
пищу и книги»[5]. Главным ориентиром этой нормальной жизни, как справедливо
полагает М.О. Чудакова, служили именно киевские воспоминания[6]. И город
далекого детства с его атмосферой, его людьми, его языковой
русско-польско-украинской средой, грезился ему по ночам. То грустно и
сладостно, как Максудову из «Записок покойника»:
Мне снился родной город, снег, зима, гражданская война… Во сне прошла
передо мною беззвучная вьюга, а затем появился старенький рояль и возле него
люди, которых уже нет на свете. Во сне меня поразило мое одиночество, мне
стало жаль себя. И проснулся я в слезах[7].
То трагикомично, как в период работы во МХАТе, при подготовке спектаклей
по «Запискам Пиквикского клуба» Диккенса и собственной пьесе «Кабала
святош»:
– Ливанов, получите двадцать копеек… – За что? – Я видел сон: я умер, а вы
вошли в буфет и говорите: «Був Гаков, и нэма Гакова!»[8]
То была шуточная награда за остроумие при игре в слова.
Одновременно воспоминания о Киеве оживали на страницах булгаковских
текстов.
В самом начале II части романа «Мастер и Маргарита» проезжающая по Арбату
героиня слышит в троллейбусе «таинственную трепотню про украденную из гроба
голову» Берлиоза[9]. Чуть позже ситуация становится несколько понятнее:
Да, изволите ли видеть, – объяснил рыжий, – сегодня утром в грибоевском зале
голову у покойника стащили из гроба.
– Как же это может быть? – невольно спросила Маргарита <…>.
– Черт его знает как! – развязно ответил рыжий. – <…>Такой скандалище! И,
главное непонятно, кому и на что она нужна, эта голова![10]
Впрочем, эта загадка скоро разъяснится: именно над обращающейся в прах
головой Берлиоза правящий бал Воланд произнесет, пожалуй, самое потрясающее
из своих пророчеств: «Все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая,
согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это!»[11]
Таким образом, сюжетный ход с гротескными переходом от шутовского начала к
трагическому вполне оправдан. А ведь в самой первой редакции романа гроб с
телом Берлиоза рушился с Крымского моста в Москву-реку и «[н]ичего не
оста[лось – даже] пузырей – с [ними покончил] <вес>енний дождь»[12].
Что же могло повлиять на изменение сюжетного хода? Из только что вышедшей
книги замечательного исследователя киевской старины А.Н. Макарова узнаем,
что весной 1884 г. в Киеве разразился чрезвычайно курьезный (если так можно
выразиться) скандал: 10 марта скончался муж акушерки Розворович, голова
которого за 10 лет до смерти была запродана профессору анатомии местного
университета Александру Петровичу Вальтеру. 12 марта тело покойного было
предано земле, причем его семья отказала Вальтеру в выдаче головы. По
слухам, возникший между сторонами конфликт вылился даже в особый судебный
процесс о взыскании головы Розворовича[13]. Не память ли об этом давнем
курьезе подсказала Булгакову – выпускнику медицинского факультета
Университета Св. Владимира – новый, куда более интересный сюжетный ход?
В главе 29 романа «Мастер и Маргарита» «на закате солнца высоко над городом
на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве» сидят двое –
Воланд и Азазелло. Скоро, совсем скоро перед ними предстанет «оборванный,
выпачканный в глине мрачный человек в хитоне», чтобы сообщить о решившейся
судьбе главных героев романа. И город – отмечает Булгаков – «был виден почти
до самых краев»[14]. Возьмем на себя смелость полагать, что желание видеть
старую Москву с птичьего полета тоже идет у Булгакова от прежней киевской
жизни. Ведь москвичи ценили свой город именно за милый, прямо-таки домашний
уют тесных, кривых и горбатых переулков и улочек. Но то ли дело –
захватывающие картины с берегов Днепра, поражавшие неисчислимые толпы
очевидцев – паломников и жителей города! Здесь кажется уместным привести
отрывок из одного письма, отправленного в конце XIX века из Киева в
Петербург уроженцем «северной Пальмиры» и выпускником Московского
университета: «Вот я и в Киеве и даже в нанятой квартирке <в доме по
Подвальному переулку близ Львовской улицы>. Две комнаты с кухней – наш
приют. <…> Вид из окон – верст на 20 вдаль: часть Подола, Днепр, поля, леса
и обстрел <неразб.> огромный. Меня смущает только запах, боюсь, что <это>
запах того, что человек отвергает от себя, хотя кухарка уверяет, что это
краска так пахнет. Поживем – увидим. Но грустно будет, если я окажусь прав
<и придется съезжать>, ибо вид стоит того, чтобы и тебе показать, столько
видов видавшему»[15]. Вот как завораживал Киев новых своих обитателей – даже
если это и были, так сказать, «столичные штучки»! Замечательно, что только
что процитированное послание писалось в каких-то десятках метров от дома № 9
по Кудряевской улице, где тогда жил будущий писатель. Правда, в это время
ему шел всего лишь седьмой год.
Примеры подобного рода реминисценций можно множить и множить, спускаясь к
самым ничтожным деталям и мелочам. «Чувствуете жизненную вонь гнилой
капусты?» – глумливо вопрошает Иванушку Воланд в тени «чуть зеленеющих»
московских лип. – «Горожане варят бигос…»[16] Позвольте! Предки автора этой
статьи живут в Москве с 1913 г. и никто из них никогда не готовил упомянутое
блюдо польской кухни[17]. В его доме из мяса и капусты всегда готовили
солянку! Булгаковская ирония горька, ибо в благословенном дореволюционном
Киеве именно бигос был признаком пошлого мещанского благополучия. Даже в
хмуром ворчании писателя (в минуту дурного настроения) по поводу знаменитой
врубелевской мозаики на фасаде одной из самых известных московских гостиниц:
«Под этим небом «Принцесса Греза» – размытая и тусклая…»[18] угадывается
киевлянин. Еще бы, ведь рука гениального художника окрепла именно на работах
в Киеве! И сколько бы их еще украсило замечательный город, если б не зависть
врагов и благожелательное равнодушие «друзей»…
Но в том то все и дело, что многие киевские реминисценции Булгакова
недоступны пониманию людей, никогда не живших в Киеве! Так, например,
большинству читателей ничего не скажет адрес киевского дяди Берлиоза
Максимилиана Андреевича Поплавского – бывшая Институтская улица. Разве что
дотошный знаток булгаковской биографии отметит, что странным образом эта
улица располагается вдали от адресов киевской жизни самого писателя. А вот
для киевлянина начала ХХ века в этом намеке не было неразрешимой загадки: на
упомянутой улице, выходящей на Биржевую площадь, с ее вечной коммерческой
суетой, селились многочисленные и не всегда щепетильные в обустройстве своих
дел и делишек ловцы удачи!
То же самое можно сказать и о «мертвом теле», загадочно присутствующем среди
и без него экстравагантных и многоликих посетителей последнего вечера в
«Зойкиной квартире». В самом деле, что это за «тело» и почему именно
«мертвое», ведь любой зритель спектакля способен видеть его перемещения по
сцене и слышать произносимые им монологи?! Откроем самую раннюю из редакций
пьесы:
МЕРТВОЕ ТЕЛО (выходит с хриплым пением). Из-за острова на стрежень… на
простор речной волны… <…> (угасает, подходит к Херувиму). Позвольте вас
спросить, мадам.
ХЕРУВИМ. Я не мадам ести.
МЕРТВОЕ ТЕЛО. Что за черт… К кому ни ткнешься, все не мадам, да не мадам… А
сулили девочек…[19]
Ясно, что бывший домовладелец из Ростова-на-Дону мертвецки пьян, ясно –
что он откровенно груб. Но, кажется, его устами задыхающийся в тисках
коммунистической цензуры Булгаков исторгает не вопль – стон, заключающий в
себе «глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего
в <…> отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой
Эволюции»[20]. Невольно вспоминается другой монолог, из черновых редакций
все того же романа «Мастер и Маргарита», куда более горький и куда более
откровенный:
– Ну, это уже положительно интересно! – заговорил он (Воланд – Н.Б.), сияя
зеленым глазом. – Что же это у вас ничего нету! Христа нету, дьявола нету,
папирос нету, Понтия Пилата, таксомотора нету…[21]
Но как же все-таки быть со странным именованием персонажа? Хотя автор
лукаво отсылает нас к берегам Дона, мы не должны поддаться его искушению.
Несомненно, ключ к разгадке лежит не там, а в нежно и верно любимом
Булгаковым Киеве. Оказывается, с давних времен здесь существовал любопытный
и довольно-таки забавный для стороннего наблюдателя обычай: на киевских
вечеринках одному из присутствующих позволялось упиться до беспамятства,
после чего его собутыльники могли носить его всюду с собой, переходя от
одного «гостеприимного» крова к другому[22]. В среде любителей увеселений «с
подогревом» возник даже особый тип человека – своего рода «антик» старого
Киева, способный постоянно играть подобную роль. А назвали его… да, да,
именно – «телом». Впрочем, у неискушенных во всех тонкостях тогдашней
киевской жизни читателей может возникнуть недоумение: какой же смысл во всей
этой оригинальной, но довольно-таки сомнительной в смысле культуры поведения
затее? Однако расчет любителей легкой выпивки был верным: ритуальные походы
с мертвецки пьяным «телом» по кабакам и домам сердобольных, да, к тому же,
часто также подогретых спиртным обывателей позволяли гулякам воочую
продемонстрировать свою «заботу о ближнем». – Надо же! Не бросить человека в
такую минуту! В глазах простодушных киевлян это служило надежной гарантией
благопристойности всей компании. Не будет преувеличением сказать, что с
такой ношей можно было появиться едва ли не в любом доме, где ночью радостно
звенели стаканы, пусть даже никто из присутствующих в нем – ни хозяева, ни
гости – не имели чести знать ни одного из вваливающихся к ним среди ночи
визитеров!
У нас нет оснований полагать, что молодому Булгакову приходилось участвовать
в подобных, не совсем трезвых хождениях из дома в дом с «мертвым телом» на
руках. – Все же этот обычай был более распространен среди мелких городских
чиновников и даже… стыд и срам! – семинаристской молодежи. Но память о
наивно-трогательном обычае старой киевской жизни, причудливо обнаружившая
себя при создании, казалось бы, сугубо московской пьесы, несомненно
свидетельствует о пусть даже и заочном, но постоянном общении с любимым
городом. А это слово, применительно к Киеву, замечательный мастер русской
литературы всегда писал только с большой буквы!
Примечания:
1 Булгаков М. Великий канцлер. Черновые редакции романа «Мастер и
Маргарита». Публикация В. Лосева. М.: «Новости». 1992. С.483.
2 Булгаков М. Киев-город. В кн.: Избранные произведения. Киев: «Днiпро».
1990. С.528-529.
3 Там же.
4 Из автобиографии 1924 г. В кн.: Булгаков М. Письма. М.: «Современник».
1989. С.94.
5 Из письма матери от 17.XI.1921 г. Там же. С.61.
6 Чудакова М.О. Из биографии писателя и творческой истории его сочинений. В
кн.: Булгаков М. Сочинения. Минск: «Университетское». 1988. С.421-424.
7 Там же. С.8.
8 Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. М.:
«Искусство».1989. С.277.
9 Булгаков М.А. Собр. соч. в 5-ти т. Т.5. М.: «Художественная литература».
1990. С.214.
10 Там же. С.217.
11 Там же. С.265.
12 Чудакова М.О. Опыт реконструкции текста М.А. Булгакова. Памятники
культуры. Новые открытия. 1977. М.: «Наука». 1977. С.100.
13 Макаров А. Киевская старина в лицах. XIX век. Киев: «Довiра». 2005.
С.197.
14 Булгаков М.А. Собр. соч. в 5-ти т. Т.5. С.348.
15 В.М. Владиславлев – В.И. Срезневскому. Почтовый штемпель 11.VII. 1897 г.
Киев. – РГАЛИ. Ф.436. Оп.1. Ед. хр. 2634. Л. 144.
16 Булгаков М. Великий канцлер. С.241.
17 Макаров А. Малая энциклопедия Киевской старины. Киев: «Довира». 2002.
С.41.
18 Речь идет о гостинице «Метрополь». См.: Воспоминания о Михаиле Булгакове.
М.: «Советский писатель». 1988. С.375.
19 Булгаков М.А. Пьесы 1920-х годов. Л.: «Искусство». 1989. С.378.
20 Из письма Правительству СССР 28 марта 1930 г.
21 Булгаков М. Великий канцлер. С.35.
22 Макаров А. Малая энциклопедия Киевской старины. С.507-508.
Впервые опубликовано:
Русский язык и литература в учебных заведениях. (Киев). 2006. № 3. С.37-42
(С сокращениями); Три века русской литературы. (Иркутск-Москва). 2006.
Вып.13. С.86-92.
Публикуется по тексту иркутского сборника с некоторыми сокращениями.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
Здесь читайте:
Булгаков Михаил
Афанасьевич (1891-1940), писатель.
Николай ГАВРЮШИН
Литостротон, или Мастер без
Маргариты
Игорь Машников.
Пардоксы "Собачьего
сердца"
Николай БОГДАНОВ. - «В одну любовь
мы все сольемся вскоре…». (Михаил Булгаков и граф Алексей Константинович Толстой).
- 11.12.2007
|
