Игорь Машников

ПАРАДОКСЫ "СОБАЧЬЕГО СЕРДЦА"

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Что скрывал Булгаков?

Ни одному исследователю не дано воссоздать образ мыслей писателя при его работе над произведением, так как видение мира сугубо индивидуально и не воспроизводимо другим человеком. Еще сложнее проникнуть в ход авторской задумки, если в тексте присутствуют магические символы в числовой и языковой форме. Поэтому предлагаемый материал лишь вариант видения булгаковского замысла конкретным лицом, получившим определенное воспитание и поверяющим авторский текст собственным опытом. Учитывая, что в известных публикациях подобное объяснение замысла повести “Собачье сердце” не встречалось, думается, данная версия заинтересует читателя.

Если допустить, что весь советский период Михаил Булгаков создавал одно произведение, которому с полным основанием можно дать название «Мастер и Маргарита на Багровом острове», то первой главой такого объединенного романа по времени развития событий должна стать повесть «Роковые яйца», а второй — «Собачье сердце». Помимо психологического анализа «всепобеждающего» мировоззрения в «Собачьем сердце» поднят вопрос об ответственности Гомо Сапиенса перед Природой за свои «разумные» действия. В качестве наглядного примера бредовости мозговых потуг революционеров всех времен Михаил Булгаков, продолжая мысль Гете, выбрал идею сотворения Гомункула (высокоразвитого, всезнающего человечка).

Повесть написана человеком, выросшим в семье, где законом была христианская мораль, и ставшим затем врачом. Поэтому никто лучше Булгакова не способен оценить действия героя повести, прошедшего тот же жизненный путь, — профессор Преображенский, выходец из среды духовенства, также становится врачом. Но, в отличие от Булгакова, считавшего проведение подобных опытов на собаках профессиональной психопатологией и крайней степенью нравственного падения, Преображенский гордится своими деяниями и, даже признавая на словах бессмысленность этих опытов, не прекращает, а, наоборот, с остервенелым упорством продолжает их. Отсюда следует, что повесть «Собачье сердце» — острейший идеологический спор между автором и главным героем о профессиональной этике и моральном облике, прежде всего, самого «врача», как Человека Разумного.

Отличительной чертой произведений Булгакова является их многослойность. Шифруя свои произведения, он не ограничивался одним вариантом смыслового звучания текста, и объяснений сюжета у него, как правило, два или больше. То есть, прообразы героев в каждом слое свои. «Собачье сердце» не составляет исключения, здесь также просматривается минимум два варианта объяснения описанных событий. Наиболее видимый вариант, — сюжет верхнего слоя, — когда прообразом Преображенского предполагается реально существовавший профессор медицины. Отыщем прототипические детали и по ним попробуем опознать «профессора».

Итак, перед нами бурное время продразверсток, военных коммунизмов и начала НЭПа: «Дверь… в ярко освещенном магазине хлопнула, и из нее показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже — вернее всего — господин». Это оценка наметанным глазом бродячего пса навскидку, через улицу, а «ближе-яснее-господин». Пес сразу определяет: «Этот обильно ест и не ворует… а не боится потому, что вечно сыт».

Зададимся вопросом: кто из рядовой российской профессуры мог в те годы позволить себе быть «вечно сытым», никого «не бояться» и выпячивать свои старорежимные замашки «господина с сигарой», когда двести всемирно известных историков, философов, литераторов по мановению ленинского пальца были изгнаны из страны?

Среди рядовых российских гениев таковых быть не могло — они все до единого были запуганы и находились в шоке.

Проследив же за прототипическими деталями, мы столкнемся с удивительными фактами: профессор Преображенский был ярым «ненавистником пролетариата», не боялся высказывать любые несвоевременные мысли и, что важнее всего, не скрывая, презирал пролетарских вожаков, дорвавшихся до власти и «умеющих читать бумаги». За все это пролетарские вожди «питали большое уважение» к нему, что выражалось не в молчаливом обожании «мага и чародея», а в действенной материальной поддержке, причем очень крупной: специальное постановление о квартире, «пачки белых денег» за каждую «операцию»!

Вглядимся в пациентов Преображенского: все они — официальные лица правительственных учреждений — с персональными машинами и заграничными командировками! Так что предположение, например, о родном дяде писателя в качестве прообраза «профессора» нереально; здесь может идти речь только о фигуре мирового масштаба — «величине мирового значения». Причем эта фигура, помимо своей научной известности, должна была чем-то сильно импонировать идеям большевизма, — другое объяснение любви большевиков исключается. Только за это реальному «профессору» все прощалось и крупно помогалось, в то время как других выдающихся ученых большевики чаще преследовали, чем поддерживали («…если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступались бы самым возмутительным образом…»).

В этом случае поиск прообраза Преображенского значительно упрощается, так как все большевистские любимцы были на виду, и фамилии их известны.

В области литературы, например, таковой фигурой был Максим Горький, которого Сталин считал «ценнейшим капиталом партии». А существовал ли среди медиков «ценнейший капитал партии»? Да, существовал. Главным большевистским любимцем среди физиологов был Владимир Михайлович Бехтерев, которого еще с эсдекских времен обожала вся ленинская гвардия и, прежде всего, лекари-большевики Н.А. Семашко и В.А. Обух.

Но попробуем наложить образ Преображенского на ярого противника большевизма академика Павлова и убедимся, что Филипп Филиппович во многом соответствует меркам Ивана Петровича.

Сын священника («отец — кафедральный протоиерей»), став врачом, экспериментирует на кроликах, собаках и обезьянах («я вам, сударыня, вставлю яичники обезьяны»). Добивается выдающихся результатов в анатомии и физиологии человеческого мозга: «…как, по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии ну, скажем, человеческого мозгового аппарата?.. вы — первый не только в Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде!»

Ценя каждую секунду своего времени («Меня ждут. Не задерживайте…»), был жутким педантом. Для раскрытия этой черты характера Булгаков вводит в повествование постоянное позванивание репетира: «под пальцами Филиппа Филипповича в кармане небесно заиграл репетир, — начало девятого».

Удовлетворительно увязываются с личностью Павлова и другие приводимые в повести факты, например, требование выдачи «окончательной бумажки… Брони». В БСЭ второго выпуска читаем: «В 1921 году за подписью В.И. Ленина был издан специальный декрет Совета Народных Комиссаров о создании условий, обеспечивающих научную работу Павлова». Имеет под собой реальную почву и угроза Преображенского прекратить работу в России: «я прекращаю работу в Москве и вообще в России… закрываю квартиру и уезжаю в Сочи».

Известно, что академик Павлов за все революционные преобразования костерил большевиков на чем свет стоит и после революции даже собирался покинуть СССР. При отыскании же региона с подходящим климатом для создания обезьяньего питомника вначале действительно предполагался город Сочи, и лишь к концу 1926 года окончательный выбор пал на город Сухуми.

Немалое сходство прослеживается и при сравнении медицинских успехов Преображенского с вехами научных достижений академика Павлова.

Почему повесть названа «Собачье сердце»?

Деятельность Павлова начиналась именно с исследований сердечно-сосудистой системы.

Зачем Булгаков обваривает кипятком собачий бок?

Чтобы наглядно показать, как на Шарике демонстрируется знаменитая павловская операция «наложения фистулы» для наблюдения за выделением желудочного сока. Основная работа Павлова, принесшая ему мировую известность, в интерпретации Булгакова звучит так: «Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, и представьте, большинство людей вовсе есть не умеет. Нужно не только знать — что съесть, но и когда и как… И что при этом говорить — да-с».

Как можно назвать подобный разговор за обедом?

Вне сомнения, это знаменитые павловские «Лекции о работе главных пищеварительных желез». И здесь важно отметить, что именно «во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил звание божества».

В БСЭ читаем: «Павлов занимался изысканием научно обоснованных методов излечения экспериментально созданных патологических состояний». То есть, вначале необходимо было искусственно создать «патологическое состояние», выведя желудок наружу, посмотреть, как капает желудочный сок, вшить желудок обратно, подробно описав, чем стала хворать собака в результате операции, и попытаться ликвидировать эти последствия. Заключительным этапом научных исследований Павлова на полушариях головного мозга стали «экспериментальные неврозы».

В повести пес Шарик подвергается операции, и его перерождение в человека есть не что иное, как патологическое отклонение. Насладившись возникшей патологией подопытного, Преображенский проводит вторую операцию, чтобы ликвидировать последствия предыдущих оперативных воздействий на большие полушария, то есть вернуть Шарика в исходное состояние.

Чтобы исчезли всякие сомнения именно в таком ходе развития событий, Булгаков наделяет дважды прооперированного Шарика экспериментальным неврозом: «От мартовского тумана пес по утрам страдал головными болями, которые мучили его кольцом по головному шву».

И все же образ Преображенского писался не с Павлова, а с Бехтерева! Михаил Булгаков умышленно подходит вплотную к академику Павлову, так как мантия научных достижений Ивана Петровича настолько велика, что шутя перекрывает все исследования любого физиолога, в том числе и Бехтерева. Напомним и то, что к моменту опубликования повести Бехтерев был олицетворением большевистского духа в физиологии, и любой писатель, рискнувший «тяпнуть» «мага и волшебника», был бы сразу «разъяснен» в ГПУ.

Отсюда и вынужденная сложность шифровки текста, ставшая серьезной помехой в понимании замысла повести.

Но Михаил Афанасьевич вводит в текст главную улику, в которой подчеркивается, что образ Преображенского не собирательный, а имеющий под собой конкретное реальное лицо: «Вечерами Пречистин-ская звезда скрывалась за тяжкими шторами, и, если в Большом театре не было «Аиды» и не было заседания Всероссийского хирургического общества, божество помещалось в кресле. Огней под потолком не было, горела только одна зеленая лампа на столе. Шарик лежал на ковре в тени и, не отрываясь, глядел на ужасные дела. В отвратительной едкой и мутной жиже в стеклянных сосудах лежали человеческие мозги. Руки божества, обнаженные по локоть, были в рыжих резиновых перчатках, и скользкие тупые пальцы копошились в извилинах. Временами божество вооружалось маленьким сверкающим ножиком и тихонько резало желтые упругие мозги».

Убедимся, что Булгаков показывает нам не один, а множество «стеклянных сосудов», то есть речь идет о целой коллекции заспиртованных человеческих мозгов.

Но в Советской России обладателем такой официальной коллекции был только один человек — директор Института мозга Бехтерев. Трудно представить, чтобы при свете «одной зеленой лампы» кто-то ухитрялся «ножиком резать мозги». Зато удобно устроившись в кресле, можно было, упиваясь собственным всесилием, часами разглядывать чьи-то заспиртованные мозги, к примеру, того же Ленина. Однако даже правильное отыскание прообраза Преображенского не является достаточным для понимания замысла повести — необходимы факты из жизни реального «профессора», так возмутившие Михаила Булгакова.

О недостающих нам фактах из жизни Бехтерева говорится, например, в романе Тильмана Шпенглера «Мозг Ленина». Замысел романа неожиданен, как грабли, ударяющие по лбу, и во многом перекликается с замыслом «Собачьего сердца». Но в отличие от Булгакова немец Шпенглер режет правду в глаза читателю открытым текстом. Суть романа такова.

Начало ХХ века. Немецкий профессор Оскар Фогт одержим идеей доказать всему миру, что гениальность партийных и государственных деятелей можно не только увидеть в их делах, но и потрогать руками в их мозгах — достаточно исследовать под микроскопом срезы мозга этих гениев и по величине «пирамидальных клеток» сразу сказать: был человек гениален или нет. Фогт проводит опыты на собаках, а затем создает Институт мозга, где начинает собирать коллекцию «элитных мозгов» умирающих политических деятелей Германии… и патологических убийц. За успехами Фогта внимательно следят двое русских — Бехтерев и Семашко. В 1924 году Бехтерев и Семашко приглашают Фогта в Москву, чтобы он исследовал мозг Ленина и по величине «пирамидальных клеток» наглядно продемонстрировал миру гениальность пролетарского вождя. Роман повествует о том, чем закончилась эта околонаучная свисто-пляска.

Рассмотрим одну сцену из романа.

1918 год. «Старый друг Бехтерев» приглашает Фогта в Петроград с целью «помочь ему советом при строительстве института в Москве». Встретив гостя, Бехтерев ведет его в ресторан голодного Петрограда. Увидев обилие стола, прижимистый немец тут же делает вывод о Бехтереве: «…особенно аскетично он, похоже, не живет, во всяком случае, если взять за меру сегодняшний вечер».

Как тут не вспомнить обильно-изысканные обеды Преображенского!

Выпив, Бехтерев объясняет Фогту, за что его любят революционеры, и открывает свой план: «Семашко и я планируем — при активной поддержке архитектора Татлина — сооружение пантеона мозгов… приблизительно 500 мозгов… Можете себе представить, какое громадное педагогическое воздействие будет исходить от столь мощной наглядной выставки?.. Научная точка зрения должна быть гармонично сообразована с политической. В первую очередь мы думаем о классификации по принципу расы, приблизительно как в хорошо организованном естественнонаучном музее, и о дифференциации по соответствующему вкладу, который обладатель определенного мозга сделал в пользу революции. И корона нашей коллекции, — мозг того мужа, без жизни и деятельности которого все это было бы невозможно…».

Допустим, что беллетрист Шпенглер придумал разговор в ресторане, но сверим смысловое содержание цитат из романа со статьями в БСЭ: «В 1918 году в системе Народного комиссариата просвещения РСФСР был организован Государственный рефлексологический институт по изучению мозга, во главе которого стал В.М. Бехтерев».

А чем занимались Наркомпросы?

«В их ведении находились с 1918 все начальные, средние и высшие учебные заведения, школы всех типов (кроме специальных), а также учреждения дошкольного и внешкольного образования».

Вот где зарыта собака «Собачьего сердца»!

Предположим, что стране, брошенной в голод и гражданскую войну, был жизненно необходим Институт мозга. Но невозможно допустить, чтобы у всех пролетарских вождей, как у Полиграфа Шарикова, только вчера «отвалился хвост», и они не понимали, когда весь мир знал, что институт по изучению «анатомии и физиологии мозгового аппарата» никак не может и не должен управлять системой народного образования. Лишь спустя годы, по требованию «сухорукого параноика» (диагноз, поставленный Бехтеревым Сталину), эта «похабная квартирка» наконец-то была передана в систему здравоохранения.

БСЭ тактично намекает, что начиная с 1918 года хваленый «мозговой аппарат» Бехтерева не выдержал испытаний Октябрем и назначения директором института: «С 1918 года Бехтерев выступал с механических позиций против психологии как науки, выдвигая вместо нее в качестве самостоятельной области знания «рефлексологию»… В своей «рефлексологии» Бехтерев допустил ряд крупных ошибок… Игнорируя специфические закономерности высших форм движения (социальных явлений, психических процессов), Бехтерев сводил их к общим биологическим законам и даже к общим законам неорганической природы (закону тяготения, закону сохранения энергии и др.)».

«Вот тебе все и объяснилось!» — как говаривал Михаил Афанасьевич. Значит, «крупные ошибки» Бехтерева вполне устраивали большевиков, особенно в первые годы их власти.

В научно-практических вопросах воспитания трудящихся масс Бехтереву самозабвенно помогали два специалиста: «Петр Александрович», то бишь Николай Александрович Семашко, нарком здравоохранения, и «председатель домкома Швондер» — Луначарский, нарком просвещения. Так можно прочитывать первый слой, как вариант сюжета, повести «Собачье сердце».

Рассмотрим более глубинный, второй слой сюжета. Его существование подтверждается перерождением Шарика в человека. Если бы Булгаков, научив пса ходить на задних лапах и говорить по-человечьи, оставил ему собачий облик, это воспринималось бы только как пародия на медицинские достижения героя. Перерождение же пса в человека позволяет рассматривать замысел как гротеск (и сам Булгаков определяет его как «Чудовищную историю»). А гротеск, как правило, предполагает политическую подоплеку, то есть сатиру на идеологию власть предержащих.

Другим конкретным указанием на присутствие в повести слоя сугубо политической сатиры является фраза Преображенского об евгенике: «Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался».

Евгеника предлагала методом биологического отбора улучшить человеческую породу. Человека, с необходимым обществу набором физических, социальных и нравственных качеств, предлагалось отбирать, скрещивать и выращивать, как породистый скот в животноводстве. Поэтому Преображенский со скальпелем в руках далек от евгеники, его метод основан на «хирургических вмешательствах», то есть революционных катаклизмах.

Обратим внимание на глаза «хирургов» перед операцией: «настороженные, фальшивые».

Доброе ли дело задумали «физиологи»?

На этот вопрос можно дать ответ, не дожидаясь результатов перерождения пса, а лишь понаблюдав за операцией: «На стол! — веселым голосом бухнули где-то слова Филиппа Филипповича… заглянул как бы насмешливо в полуприкрытый спящий глаз пса… Затем оба заволновались, как убийцы, которые спешат… лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки… Лицо у него при этом стало как у вдохновенного разбойника… Все равно помрет… Тут же Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир… Не издох. Ну, все равно издохнет…»

Не напоминает ли эта операционная спешка крылатую фразу: «Промедление смерти подобно», и не относится ли булгаковский термин «омоложение» к лозунгу «старый мир разрушим — новый построим»? Соотнося идеи «омоложения» мира с опытом человеческой истории, Булгаков наделяет подобных творцов самыми низменными чувствами и желаниями: «Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и, сколько ни накраду, — все, все на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо».

Если допустить, что пес Шарик символизирует типичного представителя пролетариата, то «высшим существом», соответственно, обязан быть вождь пролетариата, которому «нет равных в Европе». И поиск его прообраза будет ограничен, так как вождей подобного масштаба были единицы. Практически все присутствующие в тексте факты с большей или меньшей долей убедительности могут быть интерпретированы, как прототипические детали, указывающие на Ленина. Например, фрагмент, когда Борменталь «жег в камине собственноручно тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни», мгновенно ассоциируется со знаменитыми «Философскими тетрадями», где в известную синюю тетрадь записывались философские «болезни» человечества.

Примечательна и шея Преображенского: «Здесь Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее». Общеизвестна только одна шея, «склонная к параличу», — ленинская, так как ранение в шею стало причиной развития паралича.

Однако Булгаков не ставил целью разжевать читателю прообраз Преображенского, хотя Ленин в этом образе угадывается намного проще, чем, скажем, И.П. Павлов и тем более В.М. Бехтерев.

Главное заключается в другом: в повести Булгаков со всей тщательностью опытного врача ставит Преображенскому развернутый диагноз тяжкой болезни. Но простым цитированием текста невозможно объяснить, что «Собачье сердце» — медицинское заключение не только Преображенскому, а и всему обществу, диагноз болезни которого тот же: тяжкое психическое расстройство, вызванное внедрением в мозги общества идеологической бациллы Преображенского.

Если допустить, что под «операцией» Булгаков подразумевал революцию, то получим, что в образе «бездомного пса» выведен типичный представитель пролетариата в предреволюционный период, а Полиграф Шариков — тот же самый пролетарий, только после революции. Это вытекает из рассмотрения сцены выбора Шариковым себе имени:

«— Календарь из смотровой…

— Где?

— 4 марта празднуется».

Спрашивается, почему выбор имени и, следовательно, день рождения Шарикова Булгаков отнес на 4 марта, если пес превратился в человека 6 января, когда у «него отвалился хвост» и «он произнес совершенно отчетливо слово «пив-ная»?

Это означает, что «операция» привязана к конкретному дню в истории страны. Вероятнее всего, чтобы зашифровать истинную дату знаменательного события, Булгаков использовал новый стиль, а подразумевал событие, более известное, как дата по старому стилю. Переведем «4 марта» в старый стиль и получим «19 февраля». Известно, что 18 февраля 1917 года была организована забастовка на Путиловском, и 19 февраля завод был остановлен полностью. Остановку Путиловского принято считать за начало Февральской революции.

Этой операцией — революцией и объясняется экспериментальный невроз у Шарика — опоясывающие головные боли от «мартовского тумана», политического тумана, потому что с этого момента «физиологи» начали «уличного неврастеника» перерождать в «трудового элемента». Для оценки результатов перерождения интересен диалог и по поводу выбора Полиграфом фамилии:

«— Фамилию извольте узнать.

— Фамилию я согласен наследственную принять.

— Как-с? Наследственную? Именно?

— Шариков».

Растерянность и испуг Преображенского понятны, так как по логике событий наследственной фамилией перерожденного пса должна стать фамилия «папаши» — Преображенский.

Но в этом и заключается ядовитость булгаков-

ской иронии, которая показывает, что Шарик, переродившись в Шарикова, ничего обещанного от «операции» не получил: он как был Шариком-Пролетариевым, так и остался Шариковым-Пролетариевым. Только теперь ему на эту «фамилию» были выданы официальные документы, то есть новые власти узаконили его в роли бездомного пса, вбив в собачью голову, что он теперь гегемон.

Идейный замысел повести как бы описывает полный круг: вначале приветствуется перерождение пса в человека, затем декламируется перерождение человека в пса. Понять всю глубину мировоззрения Михаила Булгакова и того, что он хотел выразить своей повестью, можно только ответив на три следующие вопроса.

Первый вопрос. Давал ли «пес» свое согласие на перерождение в человека?

Шарик своего согласия на операцию не давал и превращаться в человека не собирался: «Да что вы все… То не плевать… То не кури. Туда не ходи… Что вы мне жить не даете?.. Разве я вас просил мне операцию делать?.. Я иск, может, имею право предъявить». Отметим сразу: не давал своего разрешения на операцию и Полиграф — его, как пса, просто повалили, связали и силой поволокли на операционный стол.

Второй вопрос. Был ли убежден Преображенский в благополучном исходе операции или он рисковал жизнью пса?

Преображенский был уверен: пес обязан погибнуть во время операции: «Впрочем, для него и так никакого шанса нету… заглянул в явно умирающий глаз и молвил: «Вот, черт возьми. Не издох. Ну, все равно издохнет».

Отсюда следует, что Преображенский положил Шарика на операционный стол с одной целью — зарезать!

Читателю трудно сразу воспринять такой вывод, поэтому расшифруем его. Чтобы доказать, что все операции Преображенского обязаны заканчиваться смертью подопытного, Булгаков вводит в текст фразу, звучащую лейтмотивом: «К берегам священным Нила». Затем дает ключ к пониманию смысла этой фразы и правильному прочтению образа Преображенского. Этот ключ он шифрует в мыслях Шарика о Преображенском: «пречистинский мудрец… жрец… высшее существо… божество… волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки».

Задумаемся, если верующий человек представляет своего (человеческого) Бога в образе Человека, разве не логично предположить, что псу его собачий бог должен представляться в образе собаки, то есть, глядя на Преображенского, Шарик должен был видеть в нем Бога-собаку?

Но если это «волшебник» из «собачьей сказки», то где могут существовать собачьи сказки?

Вероятнее всего, в собачьем обществе, в собачьем царстве-государстве. Собачье царство существовало в действительности. Чтобы узнать о нем подробнее, воспользуемся рекомендациями Булгакова и отправимся… к берегам священным Нила.

В Древнем Египте был город Каса (греч. Кино Поль) — Собачий город (город Собаки), покровителем которого являлся бог Анубис. Затем почитание Анубиса распространилось по всему Египту.

Анубис изображался в виде лежащего шакала черного цвета или дикой собаки Саб (или в виде человека с головой шакала).

Анубис был главным богом в царстве мертвых, он считал сердца умерших и играл значительную роль в погребальном ритуале; одной из важнейших функций Анубиса была подготовка тела покойного к бальзамированию и превращению в мумию. При бальзамировании Анубис доставал внутренние органы умершего и раскладывал их в специальные сосуды-канопы.

Отсюда можно заключить, что если Булгаков называет Преображенского в мыслях пса «божеством», то он отводит «профессору» только одну роль — роль Анубиса. От Анубиса из царства мертвых никто не возвращался живым (тем более поправившим здоровье). Следовательно, все операции, проводимые Преображенским-Анубисом, обязаны заканчиваться смертью оперируемых. Этот вывод Булгаков подтверждает тем, что в кабинете профессора находится «шкаф, сплошь состоящий из стекла», то есть уставленный банками-канопами, а в столовой стоит «тяжелый, как гробница, стол».

Таким образом, свои операции Преображенский проводит только ради праздного любопытства, заранее зная, чем они закончатся: «Теоретически это интересно… Физиологи будут в восторге… Москва беснуется».

И вдруг события выходят из-под его контроля: операция заканчивается непредвиденно — пес выживает! Но этого мало, он начинает перерождаться в человека, что ужасно расстраивает и пугает Преображенского: «С Филиппом что-то страшное делается». Профессор допускал подобное только теоретически, а живые, реальные «шариковы» ему не нужны. Он очень боится, что, став людьми, «шариковы» не только уничтожат «швондеров», но и самих «преображенских»: «Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него еще более грозная опасность, чем для меня». Из этой цитаты следует, что у «швондеров» с «преображенскими» существует тайное взаимопонимание против «шариковых».

Оправданы ли опасения «мирового светила» относительно планок Шарикова? Судя по резкости тона Полиграфа в разговоре с Преображенским, оправданы: «…как же… мы понимаем-с. Какие уж мы вам товарищи! Где уж! Мы в университетах не обучались…»

Прав ли Шариков, так грубя профессору? Абсолютно прав. Вспомним глаза хирурга перед операцией. Эти глаза знали, что творят «пакостное дело, если не целое преступление». Физиолог во всем обманул Шарика. Умышленно заманив голодного пса «райским запахом рубленой лошади с чесноком и перцем» в тот переулок, что рядом с «Мертвым», он не выполнил ни одного своего обещания. Что обещал Преображенский голодному псу?

Превратить его в господина, то есть сделать хозяином своей земли. Это было главным условием их договора: «Пожалуйте, господин Шарик, — иронически пригласил господин, и Шарик благоговейно пожаловал, вертя хвостом».

Шарик не заметил иронии, не собирается замечать ее и Полиграф, отлично помнящий условия договора и постоянно напоминающий их профессору, в частности, требуя свою законную долю жилплощади (это исконная земля Шарикова, так как он «зародился» в «пречистинской квартире»).

Но Преображенский упорно не желает видеть в переродившемся псе человека-господина своей судьбы и продолжает лгать Шарикову в глаза: «как-с, — прищурившись, спросил он, — вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека?.. Ну, если бы я знал», в то же время думая обратное: «Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чем дело. — То есть он говорил? — спросил Филипп Филиппович. — Это еще не значит быть человеком».

Таким образом, профессор, желавший «проделать маленький опыт», заявляет, что умение говорить по-человечески, иметь человеческий облик, модно одеваться, посещать театр и цирк, иметь соответствующие документы, работу и даже жену («Я с ней расписываюсь, это наша машинистка, жить со мной будет») еще не являются в его понимании достаточным условием «быть человеком». Преображенский готов смириться с тем, что Шариков неожиданно получил человеческий облик, только в одном случае: если Полиграф сохранит душу рабски-покорного пса. У профессора не укладывается в голове, что, «так сказать, неожиданно появившееся существо, лабораторное», оказывается пусть малообразованным, но вполне самостоятельным человеком и в опеке не нуждается: «Что я, каторжный?.. Как это так «шляться»? Я хожу как все люди… А от вас только и слышу: «дурак» да «дурак».

Особую ярость у Преображенского вызывает то, что Шариков, считая себя обычным человеком, требует уважать его права: «Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет свое право».

Внутренне профессор понимает правоту Шарикова («Еще немного, он меня учить станет и будет совершенно прав»), но от этого бесится еще сильнее. Именно требование Шариковым уважения его человеческого достоинства («Ну и меня называйте по имени и отчеству») толкает Преображенского на проведение операции по превращению человека в пса: «Но кто он? Клим, Клим! — крикнул профессор. — Клим Чугункин… две судимости, алкоголизм, «все поделить».

Повествование выстроено так, что виноватым во всем оказывается (и в этом сила булгаковской магии текста) сам Шариков, точнее, гипофиз Клима Чугункина, привитый собаке. Однако дело обстоит иначе, и Булгаков разъясняет, что если бы привить «гипофиз Спинозы или еще какого-либо такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего», то и в этом случае Преображенский не счел бы себя удовлетворенным и не увидел бы в подопытном достойного товарища и партнера: «Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может родить его когда угодно». То есть, Преображенский ни при каких условиях не желал видеть перерожденного пса живым, тем более высокостоящим.

И, наконец, третий вопрос. Как высоко оценивает Михаил Булгаков интеллект Преображенского?

Ответ будет однозначным, хотя в тексте мы можем обнаружить очень лестный отзыв об уме профессора: «видел я этого уверенного и поразительно умного человека». Это мнение Борменталя. Положительно отзывается о себе и сам Преображенский: «и это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе». Но для нас определяющим будет мнение Булгакова, и его мы обязаны отыскать в тексте.

Отметим, что Булгаков рисует Преображенского как кабинетного ученого, теоретика чистой воды, абсолютно не знакомого с реальной жизнью. Этот «профессор» способен только выступать в Большом театре на «заседании Всероссийского хирургического общества», либо сидя в кресле в домашних шлепанцах, тупыми пальцами копошиться в чьих-то извилинах, то есть писать свои философские опусы при свете зеленой лампы.

Сравним булгаковскую палитру в описании речи Шарикова и Преображенского:

Шариков

хмуро гавкнул

хмуро подвывал

в ужасе пролаял

возмущенно лаял

хищно и быстро налил

гавкнул злобно

и отрывисто

 завыл

 отлаял

Преображенский

хмуро сказал

хмуро отозвался

в ужасе спросил

возмущенно кричал

хищно скомандовал

строго и отрывисто спрашивал

яростно и визгливо спросил

протяжно ответил

монотонно отозвался

уныло воскликнул

горестно воскрикнул

огрызнулся

яростно крикнул

раздраженно воскликнул

Приведенное сравнение наталкивает на мысль, что Булгаков уравнивает эмоциональный уровень речи Шарикова с уровнем речи Преображенского. Но эмоции и речевой лексикон напрямую связаны с интеллектом и определяют его. Неужели Булгаков уравнивает интеллект «высокоученого человека» с интеллектом «бездомного пса»? Да, уравнивает. И многократно на этом акцентирует внимание читателя. Например, как Преображенский подманивает Шарика?

«— Фить, фить, — посвистал господин».

Получается, что в данной ситуации звуковой сигнал «фить, фить» будет соответствовать имени и отчеству Шарика на собачьем языке, раз Шарик на него отзывается.

С какой целью Булгаков подобрал Филиппу и Полиграфу такие отчества?

Вероятнее всего, для того, чтобы их уравнять, то есть показать тождество: фить-фить — Филипп Филиппович — Полиграф Полиграфович.

О родственности интеллекта Шарика и профессора можно судить и по такой цитате: «Вот это парень, — в восторге подумал пес, — весь в меня. Ох, тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет».

Но самым убедительным доказательством равноценности интеллектов Шарика и Преображенского является одинаковость их философского разглагольствования.

Преображенский: «Нет… нет… воздержитесь от употребления самого этого слова. Это мираж, дым, фикция…»

Шарик: «Нет, куда уж ни на какую волю отсюда не уйдешь… Да и что такое воля? Так, мираж, дым, фикция».

Следовательно, по уровню умственного развития и «бездомного пса» и «профессора» Булгаков помещает в один собаче-пролетарский класс. Поэтому, читая сцену, когда Полиграф напустил в квартиру воды, мы, улыбаясь, можем только догадываться, что имел в виду Булгаков, сообщая: «Где этот? — спросил Филипп Филиппович и с проклятием поднял одну ногу».

Важно и другое: еще в обличие пса Шарик был способен критически оценивать действия Преображенского («…первоклассный деляга»), а переродившись в человека, он начинает заметно обгонять «папашу» в умственном развитии: «Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу как новое: «Благоволите».

Так кому симпатизирует Булгаков: Шарикову или Преображенскому? Ответ на этот вопрос таится в отношении автора к псу Шарику.

Но здесь все ясно: бездомный, изуродованный пес симпатичен Булгакову, и он с любовью выписывает его образ. Перед нами умный, для своего уровня достаточно грамотный, со смекалистой хитринкой и, главное, сострадательный к чужому горю пес («Жаль мне ее, жаль»). Булгаков приводит очень важное свойство, присущее псу: «Шарик-пес обладал каким-то секретом покорять сердца людей».

То есть в гены Полиграфа от Шарика обязано было перейти свойство «покорять сердца людей». Отсюда следует, что Полиграф по своей натуре должен быть человеком общительным, отзывчивым и покладистым. Именно человеком и именно покладистым. Булгаков настаивает на том, что Полиграф является полноценным человеком: «Человек кашлянул сипло… Лицо человека потемнело… человек усмехнулся…». Обратим внимание, что Шариков остается человеком и по-человечески говорит (т. е. нормально, спокойно) лишь до тех пор, пока не приобретает имя и фамилию. Выбрав себе (при молчаливом согласии профессора) имя и фамилию, он начинает «лаять… гавкать… завывать».

Отсюда следует, что симпатии писателя находятся на стороне Полиграфа Шарикова, типичного представителя всех тех, «которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают собственные штаны».

И, наконец, рассмотрим фрагмент повести, содержащий сразу несколько языковых (словесных) символов, что резко затрудняет понимание читателем истинного смысла текста, — это сцена первых шагов Шарикова по квартире: «Смеялся в коридоре, глядя на электрическую лампу… Смеялся в кабинете…». Здесь Булгаков изображает не Полиграфа, а самого Преображенского (точнее: его прообраз), и эта сцена является информационным ключом к прочтению символа «совы». Учитывая, что Булгаков устами пса настоятельно рекомендует уделить пристальное внимание «разъяснению» совы («… а сову эту мы разъясним»), внесем ясность в этот вопрос.

Известно, что в древности символом человеческой души была птица (отсюда выражение: душа отлетела). Сова символизировала нечестивую, заблудшую во тьме, проданную дьяволу грешную душу. Поэтому «громадная сова, сидящая на суку», — это образ души Преображенского, которая, судя по размерам, громадной нечестивости: «А сова эта дрянь… Наглая». (Поэтому вряд ли будет правомерным предположение, что в образе совы автор вывел жену «профессора», Крупскую, вечно наблюдавшую за ним. Нет, это должен быть сам Ленин.) Булгаков, намекая на древнее изречение «глаза — зеркало души», показывает, что «глаза у него сделались круглые, как у совы». Довольно часто «профессор» посещает и ад (аид): «сегодня в Большом — «Аида».

Фраза, которой заканчивается сцена первых шагов Шарикова («А впрочем, я не психиатр, черт меня возьми»), является ключом для оценки душевного состояния Преображенского, где Булгаков прямо заявляет, что состоянием профессора (а не Шарикова) должен заниматься психиатр.

Таким образом, в повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» главный герой профессор Преображенский показан психически неполноценным человеком, с уровнем мышления ниже собачьего.

Если для первого слоя сюжета Булгаков рисует профессионального психопата, когда прообраз-медик в маниакальном порыве ради медицинских открытий «в анатомии и физиологии, ну, скажем человеческого мозгового аппарата», занимаясь вивисекцией, проводит на сотнях собак, кроликов и обезьян ненужные исследования, заканчивающиеся смертью подопытных, то во втором слое сюжета мы наблюдаем профессионального социопата, мечтающего о «маленьком опыте» над миллионами сограждан и сотворившего «историю шариковской болезни». И в первом и во втором слое сюжета Преображенский представлен как Черный Шакал Анубис, ритуально бальзамирующий свои жертвы.

Но почему большинство читателей не видит в Полиграфе Шарикове единственного положительного героя повести, истинное имя которого Русский народ?

В этом и заключается сила магии булгаковского текста, как и всякой магии, когда истинный смысл любого события скрыт под слоем шифра и до него нелегко добраться.

«Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги. Упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался в них, резал, рассматривал, щурился и пел:

— «К берегам священным Нила…».

Машников Игорь Васильевич родился в 1938 году в Москве. В 1960 году закончил Московский инженерно-строительный институт. По образованию инженер-строитель. Работал прорабом, проектировщиком очистных сооружений. Кандидат химических наук, доцент, заведующий лабораторией охраны окружающей среды Центрального научно-исследовательского института министерства легкой промышленности. С научно-популярными и историко-литературными исследованиями не раз выступал на страницах журналов «Вокруг света», «Наука и религия». В «Слове» публикуется впервые.

Здесь читайте:

Михаил Булгаков (историческая биографическая справка)

Павлов Иван Петрович (историческая биографическая справка)

Бехтерев Владимир Михайлович (историческая биографическая справка)

Семашко Николай Александрович (историческая биографическая справка)

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев