№ 4'05

Алла Докучаева, Семен Шапиро

XPOHOC

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Суд божий

Часть вторая

Тайна сибирского кедра

(Продолжение. Начало см. - СУД БОЖИЙ)

СЫН

Появление Африкантова не меньше чем на неделю испортило настроение академику Маркелову. Вот уже сколько лет, как он избавился от повседневной муки общаться с Осокиным-младшим, и тут он опять возник на горизонте. Хотя и виртуально, но возник. В то, что Сергей может заниматься противоправной деятельностью, он не поверил ни на йоту. Одно из основных качеств этого последнего отпрыска фамилии Осокиных и Шенкманов, которое так раздражало Вадима Викторовича, была какая-то щепетильная честность. Даже в тех случаях, когда можно было что-то скрыть, а у подростков это всегда бывает, Сергей приходил и во всем признавался. Правда, в данном случае замешана женщина. На митинге ему показалось однажды, что мелькнул затылок Сергея. Рядом шла какая-то красотка. Но она вроде была светловолосая. А тут называлась фамилия Геворкян. Армянская... Хм... Интересные у них пойдут дети. Помесь еврея, русской и армянки. Гремучая смесь. Может, она его втравила в нехорошую историю? Ведь именно честные наивные парни влюбляются так безоглядно, что могут ради любви на все. Мне даже не позвонил и не сообщил, что женится. А ведь я его пестовал почти десять лет. Нет, все-таки права была моя мать, когда говорила, что все люди по сути своей негодяи. А всю эту доброту, честность и прочие «положительные качества» только демонстрируют, чтобы ввести друг друга в заблуждение. И Вадим Викторович вновь вспомнил тот летний день в июле, когда на поминках Елизаветы Васильевны Осокиной вдруг объявил во всеуслышание, что усыновляет тринадцатилетнего Сергея, оставшегося после смерти бабушки круглым сиротою. Прошел уже год с тех пор, как он и возглавляемая им экспедиция нашла в тайге Западной Якутии богатейшее месторождение алмазов. Он стал заместителем директора института по науке. Его представили к Ленинской премии. Теперь он должен защитить докторскую диссертацию. И тогда перед ним откроется широкая дорога славы, высоких должностей и богатства. Но по институту все время ползли зловредные и завистливые слухи о том, что месторождение на самом деле открыла Надежда Осокина. И лишь ее удивительная научная честность не позволила ей объявить об этом еще годом раньше. И почему вдруг он, партийный выдвиженец, всегда избегавший тяжелой геологической работы, решился увязаться за экспедицией Надежды? И как мог произойти несчастный случай у Осокиной, которая всегда отличалась особой предусмотрительностью и тщательностью? И хотя самое подробнейшее расследование, проведенное группой из Генеральной прокуратуры совместно с комиссией Академии наук, подтвердило версию о несчастном случае, шепоток в институте не прекращался.
И тут как нельзя кстати представилась возможность заткнуть всем этим злопыхателям глотку.
Конечно, Сережа мог отказаться: ведь у него была еще одна бабушка — мать Вениамина Шенкмана. От решения этого мальчишки зависела почти что дальнейшая карьера Маркелова. Он впился в него взглядом. И мальчик не выдержал, согласился. Конечно, Сережа после смерти Елизаветы Васильевны оказался в тяжелом положении. В мире не оставалось никого, кому бы он был нужен. Жизнь с Фирой Ароновной, похоже, представлялась ему сплошным кошмаром. Эта пожилая крикливая особа умудрялась загонять его в нелепые ситуации на ровном месте. Как-то уже после смерти мамы она предложила Елизавете Васильевне сводить мальчика в Центральный парк культуры и отдыха покататься на каруселях и других аттракционах. И хоть Сережа не любил эти примитивные развлечения, но отказать не посмел. В метро он по привычке встал у закрытой двери и развернул для чтения книгу. Но Фира Ароновна стала громко, на весь вагон приглашать его сесть рядом с собой. Покраснев, Сережа сел. Вообще, он терпеть не мог садиться в транспорте, потому что обязательно надо было вставать, уступая место старшим. И тем самым демонстрировать свою воспитанность, что было для него невыносимо. Не успели они проехать всего одну остановку, как он, не отрывая глаз от книжки, услышал громкий, на весь вагон шепот Фиры Ароновны:
— Сегеженька, будь воспитанным мальчиком, уступи место вошедшей пожилой женщине. Видишь, как ей тгудно стоять. Какие у нее больные ноги...
Словом, к бабке идти жить ему не хотелось, да и она не слишком старалась его переманить.
Вадим Викторович отдавал себе отчет в том, какую взвалил на себя обузу. Подросток вступил в переломный возраст. Именно в этом возрасте совершают самые опасные и необдуманные поступки. А этот мальчик еще травмирован постоянными смертями — сначала матери, потом деда и бабки. Но игра стоит свеч. Выбора у Маркелова не было.
Сереже, напротив, хотелось доказать дяде Вадиму (так тот велел себя называть), что он вполне положительный мальчик, и его можно даже полюбить. Сначала он вместе с шофером Маркелова перевез все свои вещи из однокомнатной квартиры мамы, в которой он жил с детства, в выделенную ему комнату трехкомнатной квартиры приемного отца. Сергей постарался не забыть ничего. Любимые книги, одежду, паяльник, инструменты деда, шахматы, гантели и даже бабушкину швейную машину. Из оставшихся от бабушки денег он решил приготовить для себя и дяди Вадима обед по рецептам Елизаветы Васильевны. Когда бабушка болела, внук успешно хозяйничал под ее добрые наставления.
Спустя пару дней после переезда Сергея Вадим Викторович пришел с работы домой и первое, что ощутил, был пьянящий аромат борща с курицей и чесноком. На второе — тушеная картошка с говядиной и черносливом, а на третье — разложенное в бокалы мороженое со стаканом виноградного сока.
Вадим Викторович пришел в отличное расположение духа. Вместо бузотера и хулигана, как он предполагал, у него дома поселилась прекрасная домашняя хозяйка. Так вкусно он есть не привык. Его мать, профсоюзная активистка подмосковной фабрики, считала для себя домашние хлопоты чем-то унизительным. Бывшая жена Рита, лыжница, мастер спорта, оказалась полной неумехой в домашних делах. Впрочем, его семейная жизнь не сложилась не поэтому. Его привлекали сильные по характеру женщины, такие, как мать, которая довольно легко подчинила себе его отца, веселого парня с той же улицы. А когда тот запил, вообще выгнала его, превратив в бездомного бродягу. Вадиму не жалко было отца. Он считал, вернее так внушила ему мать, что жизнь — удел сильных личностей, которые карабкаются на ее вершину, спихивая слабых телом и духом. Он полагал, что именно сильная женщина сможет быть не просто союзником, но и неким поводырем. Однако сильная спортсменка, став женой, с какой-то тихой покорностью подчинилась его воле, словно бессловесная рабыня. Это злило Вадима. Все, что бы она ни делала, раздражало его. А та, в свою очередь, еще больше терялась, не зная, как угодить.
Когда его привезли полуживого из той трагической экспедиции, она сидела у его постели днем и ночью не смыкая глаз. Но когда он пришел в себя, первое, что сделал, это заорал на нее:
— Да кончишь ты надзирать за мной, наконец! Дай хоть минуту побыть одному. Езжай домой — у тебя там дочь, и оставь меня в покое.
Когда он вышел из больницы, то объявил ей, что у них все кончено. Разводиться официально он не собирался, чтобы не привлекать гнев партийных органов, но предложил ей съехать вместе с дочкой к мамаше. Рита, глотая слезы, согласилась. Это стоило Вадиму Викторовичу ста двадцати рублей в месяц. Чтобы не встречаться с бывшей женой и иметь документальное подтверждение выполнения им отцовского долга, деньги эти он отправлял по почте.
Он довольно часто приводил домой любовниц. Заводить какую-либо постоянную интрижку не хотел, да и не было с кем. Все его случайные женщины были в основном женами его сослуживцев. На различного рода тусовках они глядели на него восхищенными глазами. Мужчина, который ценой своей жизни сумел реализовать мечту любого сотрудника института — открыть самое богатое в мире месторождение алмазов, был достоин восхищения. А если добавить к этому его волевой подбородок, орлиный нос и подчиняющие других своей воле глаза, то понять, почему они так легко ему сдавались, было нетрудно.
Самому Маркелову доставляло главное удовольствие не столько удовлетворение естественных сексуальных потребностей, сколько осознание факта своего превосходства. Причем не над женщинами, а над их мужьями. Число старших научных сотрудников, заведующих и заместителей заведующих лабораториями, секторами и отделениями, над головой которых маячили наставленные им рога, перевалило за второй десяток. В то же время быт его, и до того весьма далекий от совершенства, постепенно совсем разладился. Питался он случайными покупками и кое-как. Квартира неделями не убиралась. Разве что очередная дама перед уходом подметет пол, перемоет накопившуюся в раковине посуду. Цветной телевизор давал кирпично-белое изображение. Пылесос и стиральная машина давно не работали. Все краны текли. Половина розеток выскочила из гнезд. Занавески на окнах и шторы пообрывались. На кухне бегали бог весть откуда взявшиеся тараканы.
Привыкший жить в тесной, но опрятной квартире, Сережа занялся приведением в порядок нового жилья. Уже через пару недель он подтянул все краны, вставил новые розетки, сам починил пылесос и прочистил квартиру, прикрепил занавески.
Вадим Викторович, оправившись от первого шока, полученного вкусными яствами, приготовленными семиклассником, скривил губы от презрения. Это же не мальчишка, а девочка-отличница, интерес которой не простирается дальше кухни и уборки помещения. Но починенный пылесос, к которому он даже не знал, как подступиться, заставил его сменить презрение на подозрительность. Это второе издание Надежды Осокиной отличалось не только ее добросовестностью и аккуратностью, но и чисто мужскими руками. Особенно Маркелов был потрясен, когда однажды, задержавшись дома, заглянул в комнату Сергея и увидел, как тот, изнуряя себя до седьмого пота, работал с четырехкилограммовыми гантелями. А потом не меньше чем минут пять обливался под холодным душем. «Когда он все успевает? — мелькнуло в голове Вадима Викторовича. — Ему ведь еще и уроки делать надо».
О том, что Сергей кончил шесть классов всего с одной четверкой, он знал. И тут ему в голову пришла мстительная мысль: «Пусть только попробует принести четверку — мигом обрублю все его посторонние занятия». Но Сережа получил за первую четверть седьмого класса одни пятерки.
Правда, в конце сентября у них возник первый конфликт. Деньги, оставшиеся у Сережи после бабушки, кончались. Он обратился, преодолев смущение, к дяде Вадиму. Тот ответил ему, что он «этот вопрос решит». Сергей не понял, что означает такой ответ. Ему нужны были деньги, чтобы покупать еду себе и самому Вадиму Викторовичу, а они почти растаяли. Но задать вторично вопрос он не решился.
Вадим Викторович действительно нашел способ, как оплачивать расходы Сергея. Как заместитель директора института он вызвал к себе председателя месткома Хитрых:
— Если уж наш институт решил взять шефство над сыном покойной Надежды Осокиной, то надо выбить ему до совершеннолетия персональную пенсию.
Хитрых в первый раз слышал о том, что шефство над Осокиным-младшим взял институт, до этого он знал, что его решил усыновить сам Маркелов. Но в лице молодого замдиректора он, как и все в институте, видел будущего директора, поэтому решил разбиться в лепешку, но выполнить это поручение.
Даже самые заскорузлые бюрократы были поражены той энергией и бескорыстием, с которыми заботился о несчастном мальчике-сироте этот уже немолодой профсоюзный функционер. Во всяком случае, уже в начале сентября вышло постановление ЦК профсоюза, а в конце сентября — приказ министра о назначении сыну трагически погибшей Надежды Осокиной персональной пенсии до достижения совершеннолетия в размере 132 рублей. Но первую пенсию должны были принести 10 октября, а деньги у Сережи кончились 7-го. Вадим Викторович был в это время в отъезде. Его включили в качестве заместителя председателя в правительственную комиссию по разработке технического обоснования строительства алмазодобывающего комбината в будущем городе советского Трансвааля — сибирской Диадеме. Комиссия выехала на месторождение, открытое Маркеловым. Сергей как мог растягивал свои скудные ресурсы, но седьмого октября они иссякли. Два дня он жил впроголодь, питаясь лишь школьными завтраками.
Когда Маркелов вечером девятого числа вошел в квартиру, он был неприятно удивлен отсутствием ужина.
— Сережа, ты же знал, что я сегодня приеду, что же не приготовил ужин?
— Но у меня нет денег, дядя Вадим, я же вам сказал перед отъездом.
— А я тебе сказал, — в голосе Вадима Викторовича зазвенели металлические нотки, — что я решаю этот вопрос.
— Я знаю, дядя Вадим. Но денег у меня все равно нет. Я уже два дня почти не ем.
— Так ты что, уж не от голода ли собрался умереть? Этого мне еще не хватало. Ты что, не мог одолжить... У кого-нибудь из приятелей или у соседа?
— Но я ведь не знаю, на сколько одалживать. Вы же не сказали, когда решите вопрос, — с горечью ответил Сергей.
— Раз я сказал — решу, значит, решу. Заруби это себе на носу.
С этими словами взбешенный Вадим Викторович снял трубку и набрал телефон Хитрых.
— Николай Николаевич! Так когда же, наконец, ты сделаешь нашему мальцу пенсию? Он тут, оказывается, без меня чуть не умер с голоду.
«Пенсию? — поразился Сергей. — Как — пенсию? Ведь пенсию платят старикам. А я разве старик?»
— Когда, когда? — кричал в трубку Вадим Викторович. — Десятого? Так это же завтра! Точно завтра будет? Да, да, проследи, друг, проследи!
— Ну вот, видишь, — снова обратился он к Сергею, — тебе одалживать пришлось бы всего на пару дней. Ну хорошо, я тебе сейчас одолжу в счет завтрашней пенсии.
С этими словами он вытащил из бумажника три червонца, потом, подумав, один спрятал назад:
— Сходи, купи что надо.
Назавтра перед самым уходом Сережи в школу в дверь действительно позвонила почтальонша и принесла ему пенсию. Сергей посчитал, что если он отдаст 20 рублей Вадиму Викторовичу, то у него останется на месяц 112 рублей. Это чтобы прокормить их обоих. Что ж, придется поэкономить, а телевизор наладить самому. После уроков он пошел в ателье. Там пожилой и добродушный мастер объяснил толковому и любопытному мальчугану, что телевизор «Рубин» — совсем неплохая штука, только на заводе перед выпуском его халтурно регулируют: все три цветных диапазона работают далеко не в оптимальном режиме. Он показал, как надо отрегулировать каждый диапазон на стоящем у него на ремонте телевизоре. Сергей загорелся. Ему захотелось быстрее наладить свой собственный. Он пришел домой, разобрал телевизор и начал регулировать каждый диапазон.
Когда вернулся домой Вадим Викторович, работа была в самом разгаре. Сергей смутился:
— Извините, дядя Вадим, я думал успею починить до вашего прихода...
— А чего извиняешься? Если запорешь телевизор, то новый купишь на свои.
Но в душе Вадим Викторович понимал, что Сергей ничего не запорет, а действительно наладит этот постоянно раздражавший его своим коричнево-тусклым изображением ящик. Однако это не обрадовало его, а только больше разозлило. Надежда Осокина, которая постоянно травмировала его сначала в институте, а потом на работе тем, что у нее всегда все получалось, теперь поселилась у него в квартире. И каждый день, каждый час, каждую минуту этот мальчишка будет тыкать ему в нос его собственную никчемность.
И при этом все так вежливенько, так воспитанно. Нет, все-таки тот вариант, которого он так боялся вначале, когда сымпровизировал свое благородство, устраивал его в сто раз больше. Пусть бы был хулиган, писал на заборе, поджигал кнопки в лифте, курил, заплевывал лестничные клетки, таскал бы из школы двойки, — он бы на него орал, может быть, даже приложился пару раз ремнем. Но не чувствовал бы этого унижения. А теперь... Завтра он придет домой, сядет к телевизору. Тот засияет всеми красками. Черт, почему он сам сразу не отвез его в мастерскую? Он все время ждал, что Сережа что-нибудь испортит, сделает не так. Тогда он отыграется на нем за все. Но у того все горело в руках. В его генах сошлись умелость и сметливость Надежды Осокиной и глубина, продуманность Вениамина Шенкмана. И невероятное воображение, неуемная жажда деятельности, присущая им обоим.
Однажды, когда Сергей был в школе и Вадим Викторович зачем-то вошел к нему в комнату, набор книг на письменном столе поразил его: Виктор Шкловский «Вселенная. Жизнь. Разум», Даниил Данин «Нильс Бор», «Неизбежность странного мира», Иозеф и Мирослав Томановы «Сократ», Гегель «Жизнь Иисуса», Кант «Критика чистого разума», Пойа «Математика и правдоподобные рассуждения». Он открыл наугад одну из книг и прочитал: «Случаи, находящиеся в согласии, делают предположение более вероятным, противоречащие случаи его опровергают, и здесь начинается отличие: обыкновенные люди обычно более склонны разыскивать случаи первого типа, а ученые — случаи второго типа».
Маркелов попытался вникнуть в смысл этой фразы, но так и не сумел. Неужели тринадцатилетний мальчик что-нибудь в этом смыслит? Но не для того же он коллекционирует эти книги и взапой их читает, чтобы просто позировать. Что он находит здесь интересного? Что находит интересного в том, чтобы стоять у газовой плиты и колдовать над шинкованными овощами, нарезанным мелкими дольками мясом, специями? Часами копаться в печатных платах, которыми напичкана внутренность телевизора? Сидеть над шахматной доской, решая всякие этюды? Волею судьбы в одной квартире поселились два абсолютно противоположных человека. И оба зависели друг от друга, и оба не любили один другого. Они могли не разговаривать неделями. Сергей оставлял на газовой плите обед и уходил в школу. Вадим Викторович с некоторых пор отказался от столовских безвкусных блюд и ездил домой, потому что не мог обойтись без Сережиной готовки. Он уже не хотел жить в неустроенной, заброшенной квартире, надевать несвежие рубашки, мыться в ванне с ржавыми подтеками, смотреть телевизор с искаженной цветовой гаммой. Но и Сергей был слишком мал, чтобы жить одному, без взрослого.
Он даже был благодарен дяде Вадиму, когда тот отвадил от него Фиру Ароновну. Спустя месяц после поминок бабка позвонила ему, чтобы вместе съездить в Архангельское и полюбоваться «тамошней красотой». Трубку взял Вадим Викторович. Он сразу решил эту жидовку начисто исключить из своей жизни. И сказал ей это так, что даже эта фирменная скандалистка прикусила язык и повесила трубку. И больше не звонила. И хотя Сереже стало ее немножко жалко, в целом он был доволен, что освободился от ее псевдоопеки. Позже, став уже студентом, он изредка ездил к ней — без особых чувств, просто из обязанностей долга.

ДОКТОРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ
Между тем у Маркелова возникли на работе серьезные проблемы. Старый академик Апарин-Властовский, директор института, настаивал на том, чтобы Вадим Викторович быстрее защитил докторскую. Он готов был предоставить молодому ученому отпуск с сохранением оклада на любой срок. Но рукопись у Маркелова не шла. Он днями сидел в библиотеке, пытаясь найти в книгах хоть какую-то идею, которую мог бы положить в основу диссертации. Но тут ему в голову пришла одна простая мысль: посмотреть книги в квартире Осокиной, фактическим владельцем которой он стал после усыновления Сергея. Наверняка она собрала у себя не какую-либо случайную библиотеку, а наиболее ценные для нее издания. К тому же там могли быть и кое-какие записки. Действительность превзошла его самые смелые ожидания. Собрание научных книг у Надежды Осокиной действительно было уникальным. Со свойственной ей тщательностью она выискивала не только самые ценные книги последних десяти лет, но и научные журналы. У нее была целая подшивка копий переводов иностранных статей, полученных в ГНТПБ*. Стояли на полках и другие книги — художественная литература, исторические романы и исследования. Вадим Викторович потратил два дня, чтобы отделить «мусор» от нужных ему монографий. Весь художественный хлам свалил в кладовку — полные собрания сочинений Пушкина, Некрасова, Джека Лондона, Бальзака. Пусть лежат, а то еще о них как-нибудь не вовремя вспомнит Сергей и поставит его в неловкое положение.
А главную ценность Маркелов нашел на второй день проводимой им чистки. На одной из книжных полок, закрывавших целую стену однокомнатной квартиры, он обнаружил общую тетрадь, вернее две сшитые общие тетради в клетку, с названием «Размышлизмы Нади О». Тетрадь объемом в 160 листов была почти полностью исписана мелким аккуратным почерком. Чуть ли не на каждой странице были какие-то рисунки и схемы, а на некоторых приклеены вырезки из статей, переводов, светокопии и даже фотографии.
Бросив раскладывать книжки, Маркелов сел за стол и начал лихорадочно читать. В отличие от заумных монографий и статей, которые угнетали его в Ленинке и в библиотеке института, все было написано ясным и доходчивым языком. Иногда ему даже казалось, что Надежда писала специально для него. Некоторые формулировки повторялись несколько раз, при этом с каждым разом становясь все более понятными. Маркелов сразу же решил взять так упорно навязываемый ему отпуск «для завершения работы над докторской диссертацией». Одновременно он забил в плане издательства «Наука» строчку для своей монографии. Апарин-Властовский выделил ему двух машинисток и лучшую чертежницу из конструкторского отдела. Все его заказы в копировальной и фотолабораториях выполнялись вне очереди.
Сергей и не подозревал, что дядя Вадим теперь ездит не в институт, а в его бывшую квартиру. Уезжал он на служебной машине в то же самое время, на обед возвращался так же. Ну а то, что вечером он иногда засиживался на работе, так это бывало и раньше. Он с трудом привык к тому, что ежемесячно приносимая ему почтальоном подачка именуется «пенсией». Ему было страшно подумать, что кто-нибудь из одноклассников узнает об этом. Здоровый парень, первым в классе выполнивший нормы ГТО, он, как какой-то инвалид или немощный старик, расписывается за пенсию! Но Сергей решил сжать в кулак свою обиду. Все равно он пробьется в жизни и докажет, что такой же сильный, какой была его мама.
Дела у Вадима Викторовича пошли лихо. Главное — в записках Осокиной он нашел ту изюминку, которая, по утверждению старого академика, его шефа, обязательно должна присутствовать в диссертации. Кстати, при написании кандидатской в Институте марксизма-ленинизма никакой изюминки не требовалось. Главное, на что там обращали внимание, было умение диссертанта облекать любые жизненные явления в правильные формулировки партийных фраз. Жизнь во всем ее многообразии являлась следствием законов диалектики, и умение находить эту связь и вскрывать ее являлось доказательством научной зрелости соискателя.
Сначала, разобравшись в том или ином тексте осокинских «размышлизмов», Маркелов пытался выразить их своими словами, но очень скоро понял, что гораздо быстрее и точнее просто переписывать все из ее тетради.
Главная идея Надежды заключалась в том, что алмазы возникли там, где прорывавшие тонкую оболочку Земли в начальный период ее существования огромные выплески лавы натыкались на скопления органических веществ на дне мирового океана. Сам океан в то время напоминал бульон. Он так и назывался — «первичный бульон». Выделившиеся при сгорании органической массы пузырьки углерода подвергались взрывному удару, возникавшему при соединении водорода с окислами магмы. Давление взрыва превышало давление в лаве в тысячи раз. Именно в этот момент возникали, по гипотезе Осокиной, кристаллы алмаза. Значит, во-первых, алмазы должны были находиться не во всех кимберлитовых трубках, а только в тех, которые прорывали дно архейского океана. Во-вторых, они могли располагаться только в верхней воронке кимберлитовой трубки, то есть на глубине не более одного километра.
Гипотеза Надежды Осокиной, которая вскоре получит гордое имя «биотектонической теории академика Маркелова», на первый взгляд казалась сумасшедшей. Вся мировая наука сходилась во мнении, что алмазы возникали в глубине мантии, глубоко под земной корой, и лишь выносились при вулканических взрывах, образовывавших кимберлитовые трубки. Ну и что! Маркелов сладко потянулся на стуле. Он был готов к борьбе. Пусть хоть один из оппонентов посмеет его высмеять. Он задаст ему простой вопрос: «А сколько месторождений алмазов вы открыли с помощью вашей науки?» Только этого скептика и видели! Нет, все-таки здорово он устроился. Как здесь было не поблагодарить свою мать, которая воспитала в нем настоящего бойца! Везде, во всех сказках и напутственных былях, мертвые в конце концов наказывают своих погубителей. А тут наоборот: Осокина дарит ему докторскую диссертацию и мировую славу, ее сыночек заботится о его быте, а ее квартира превратилась в тихую обитель, в которой он выращивает плоды своей будущей славы.
Да, не забыть бы! Сразу после того, как он перепишет эту тетрадь, ее надо уничтожить. Чтобы никаких следов. И тщательно посмотреть, не остались ли в этой квартире еще какие-нибудь ее записи.
Однажды, когда он позвонил в институт и попросил прислать редакторшу, чтобы передать ей очередную порцию переписанного текста, вместо нее приехала секретарша шефа Валентина Северодвинская.
— В редакционном отделе никого не было, и Станислав Александрович прислал меня за рукописью.
Вадим Викторович усмехнулся. Старый хрыч так старается. Полагает, что когда я займу его кабинет, то все свои усилия брошу на заботу о нем и его старости. Ну-ну, старайся, старайся!
Валентина Северодвинская была статной молодой дамой с приятным лицом. На ней всегда красовались огромные круглые тонированные очки, придававшие ей особую значительность. Она восседала на своем секретарском стуле как царица на троне. Все, кто приходил в приемную академика Апарина-Властовского, невольно благоговели не только перед авторитетом того, кто заседал в кабинете, за дверью, но и перед этой величественной и одновременно очаровательной женщиной. В какой-то степени она олицетворяла собой значимость этого храма науки.
Вадим Викторович тоже поддался всеобщему гипнозу ее личности и был весьма доволен, что именно она приехала к нему в роли курьера.
Он предложил ей выпить чашечку кофе. Валентина согласилась. Маркелов как раз накануне научился у Сережи, как надо его заваривать. Обычно он не снисходил до того, чтобы ходить на кухню и смотреть, как там Сергей колдует. Но когда тот варил кофе, вся квартира наполнялась таким пьянящим запахом, что Вадим Викторович решил научиться такому искусству.
— Главное, дядя Вадим, это вовремя уловить момент, когда кофе вскипает. И воду в кофеварку лить нагретой градусов примерно до семидесяти. И помешивать.
Искусство оказалось не столь уж сложным, и будущий академик решил попробовать. Именно сегодня. Именно перед этой очаровательной особой. Когда он наливал в чашечку сваренный впервые в жизни и вроде бы удачно кофе, он почувствовал, что его локоть уперся в ее мягкую грудь. Вадим Викторович посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Она в ответ улыбнулась тоже. Он поставил кофеварку на стол и обнял ее за талию…
Когда Валентина уехала в институт с его рукописью, он радостно почувствовал, что ему все подвластно в этом мире. То, что еще вчера казалось недостижимой вершиной, сегодня находилось у его ног. Мог ли он мечтать, мальчишка из небольшого подмосковного городка, что спустя всего каких-нибудь двадцать лет станет выдающимся ученым? Валентина тоже была довольна. Как и весь институт, она не сомневалась, что через год-два в кабинете ее шефа вместо одряхлевшего монумента советской науки поселится этот моложавый энергичный человек. И ей вовсе не хотелось уходить со своего столь значительного места и превращаться в рядовую институтскую кумушку, бегающую из лаборатории в лабораторию со всякого рода сплетнями...
Уже к концу января диссертация Маркелова была готова. Одновременно лучшая сотрудница редакционно-издательского отдела Роза Наумовна Хазанова сформировала ее текст в виде монографии, выбросив все эти «цели и задачи диссертации», «основные выводы по первой главе...», «научную новизну», «практическую ценность».
Машинописный текст монографии ушел в редакцию издательства «Наука» в начале марта, и его сразу начали набирать. Рецензентом выступил сам академик Апарин-Властовский.

ТИПОВАЯ КОМБИНАЦИЯ
Диссертационный совет, недавно утвержденный ВАКом, в целом был вполне управляем. Лишь четыре доктора — Фильштинский, Данилов, Воронов и Лурье всячески стремились продемонстрировать свою независимость. И часто бросали черные шары. И уж обязательно задавали соискателю бездну весьма неприятных вопросов. Чтобы нейтрализовать их, Маркелов решил пригласить всех к себе в гости. Он попросил Сергея проявить все свое кулинарное мастерство, даже выдал ему для этого деньги. Сергей загорелся:
— Дядя Вадим! У моей бабушки в той квартире была книжка «О вкусной и полезной пище». Там много интересных рецептов. Можно, я съезжу туда, возьму ее?
Вадим Викторович поморщился. Ему не хотелось, чтобы этот малец увидел, как он свалил весь книжный хлам в кладовку. Но самому было в тот день некогда, и он дал ключ, но предупредил, чтобы кроме книг в кладовке больше ничего не трогал. Обрадованный Сергей на крыльях полетел туда, где провел все детство с родными ему людьми. Свою квартиру он не узнал. Нет, там почти ничего не изменилось — та же мебель, так же расставлена. Только книжные полки были пустые, заняты только две из них, что возле письменного стола. Но главное — из квартиры пропал уют, неуловимый дух тепла, любви. Сергей полез в кладовку. Книжки свалены кое-как. Достоевский, Драйзер, Шоу, Есенин — как свалка старой макулатуры. Он не сдержался, слезы сами полились из глаз. Стал рыться в этой свалке, заодно пытаясь хоть как-то уложить книги в стопки. Ну вот наконец нашлась эта уже поблекшая книжка. Бабушка говорила, что когда-то, в конце сороковых годов, она в блестящем переплете, с предисловием самого Анастаса Микояна раскупалась всеми московскими книголюбами. Сергей взял ее и, с грустью глянув в последний раз на комнату, направился было к двери. Внезапно какая-то сила потянула его к письменному столу. На нем он увидел толстую коричневую тетрадь и вспомнил, как мама, забравшись с ногами на кровать и опершись на подушку, что-то писала и писала в этой тетради. Оглядываясь, словно кто-то может заметить, он открыл ее. «Размышлизмы Нади О.»... Если бы было написано «Надежды...», у него хватило бы сил не трогать тетрадь. Но это детское «Нади» было сильнее разума и сильнее страха. Так маму звала бабушка, которую он любил не меньше. И Сергей схватил эту тетрадь вместе с книгой Елизаветы Васильевны, засунул за пазуху. На улице купил газету и аккуратно упаковал тетрадь. Затем заехал к своему лучшему другу по классу Юре Боярскому, вызвал его в коридор и спросил:
— Юра, ты умеешь хранить тайну?
Какой мальчишка не ответит, что, конечно, умеет! Так тетрадь Надежды Осокиной оказалась на чердаке дачи семейства Боярских. Об этом знали только они двое и хранили до тех пор, пока Сергей, став кандидатом геолого-минералогических наук, не забрал ее у Юры и не привез к себе в новую квартиру.
Прием гостей прошел отлично. К великолепным салатам и заливным — произведениям Сережиного кулинарного искусства — добавились отборные коньяки и вина, красная и черная икра. Профессора и члены-корреспонденты Академии наук СССР ясно отдавали себе отчет в том, что Вадим Маркелов устроил все это с явно выраженными корыстными целями — чтобы задобрить их перед своей защитой. Но они понимали и другое — Маркелов все равно пройдет. Их четырех голосов не хватит, чтобы заблокировать его, а все другие члены совета достаточно покладисты и проголосуют так, как нужно академику Апарину-Властовскому. Да и диссертация Маркелова была вполне кондиционной. Тем более что за его спиной открытие богатейшего алмазного месторождения. У него было только два слабых места — сомнительная с точки зрения настоящей науки кандидатская диссертация и весьма странная гипотеза о биотектоническом происхождении алмазов. Это давало повод, чтобы устроить бузу на защите. А Маркелов хотел, чтобы она прошла без сучка и задоринки. Этим же профессорам было совсем не безразлично то, что весьма перспективный докторант хочет завязать с ними неформальные отношения. Это не столько льстило их самолюбию, сколько создавало перспективу дальнейшего упрочения позиций в более молодых научных кругах.
Когда, встав из-за обильного стола, Фильштинский подошел к книжной полке, то увидел недавно вышедшую книгу чемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова.
— Вы что, играете в шахматы, Вадим Викторович? Я б с удовольствием с вами сразился.
— К сожалению, я весьма слабый игрок. Все никак времени не хватает... Хотя и очень люблю эту игру. У меня Сережа увлекается. Сережа! — позвал Вадим Викторович мальчика с кухни. Время подавать кофе и чай, по мнению Маркелова, еще не наступило — пусть пока гости полакомятся фруктами.
— Вот, Сережа, профессор Фильштинский хочет сразиться с тобой в шахматы. Так ты уж не опозорь меня.
Сергей принес из своей комнаты шахматы, которые достались ему от дедушки. Когда-то, еще в первом классе, он увлекался ими и даже посещал шахматный кружок. Но, получив третий разряд и обыграв всех кружковцев, не говоря об одноклассниках, бросил туда ходить, увлекшись авиамоделизмом. Тем не менее он ежегодно выступал за школу либо на первой, либо на второй доске. Перспектива сыграть со знаменитым профессором была и страшноватой, и заманчивой.
— Ну, молодой человек, вам я по молодости даю фору — играйте белыми.
Сергей терпеть не мог, чтобы, еще не начиная игры, его записывали в слабаки. Поэтому он вежливо отказался от любезности, взял две пешки и, перемешав за спиной, протянул руки партнеру. У Фильштинского оказались белые.
— Ну что ж, вы сами выбрали, — и тот подвинул королевскую пешку на одно поле вперед: е2-е3. Это был коронный ход профессора. Отдавая вроде бы противнику центр, он эффектным разменом пешек блестяще устанавливал коня g1 в центре на d4, откуда мог угрожать как королевскому, так и ферзевому флангу противника. Сергей решил играть просто, по стандарту: е7-е5. Белые тут же напали на эту пешку Kf3, и черным пришлось ее защищать Кс6. Вот теперь последовал привычный выпад Фильштинского — d2-d4. Сергею можно было бы пойти на е4 и сформировать спертую позицию центральных пешек. Это давало ему позиционное преимущество, но игра после этого принимала скучный маневренный характер, а Сергею больше нравилась открытая комбинационная борьба. Поэтому он, не задумываясь, взял ферзевую пешку е5:d4. Фильштинский мысленно потер руки — все пока идет по плану! — К:d4. Сергей мог бы сразу разменять коней, но он решил устроить ловушку — жертвой ладьи провести типовую атаку на короля: d7-d5. Профессор удивился — неужели мальчик не видит, что он сейчас разгромит весь его ферзевой фланг да еще вдобавок выиграет ладью? Он связал коня белым слоном Сb5. Сергей приступил к конструированию типовой комбинации. Он, конечно, рисковал: вдруг соперник ее знает и не станет рокироваться? Но тогда он все равно сможет отыграть ладью и запереть короля белых в центре. И пошел Cd6.
Наблюдавшие за партией другие члены застолья заволновались: мальчик проигрывал ладью и, судя по всему, партию.
Конь в центре сыграл свою великолепную роль и может погибнуть — К:c6. Сергею ничего не оставалось, как съесть его пешкой bc. Ну, наконец-то! Элементарная вилка — С:c6+, и следующим ходом летит ладья. Сергей закрылся белым слоном Cd7. Белые съели ладью С:a8. Однако Сергей не стал есть ферзем слона, а пошел конем на f5. Фильштинский было удивился: так он что, мне хочет целую ладью подарить? Но потом заметил, что слона не так просто вытащить. Тем не менее передвинул его на b7. Сергей сделал рокировку 0-0. Профессор ответил тем же — 0-0. Собственно, ради этой позиции и старался Сергей. Теперь можно начинать разгром белых. С:h2.
Гости, между тем, стали Сергея открыто жалеть:
— Сережа, так это же явный зевок. Слон-то не защищен. Король его просто съест.
У Вадима Викторовича побелели зрачки: этот осокинский недоумок может провалить всю операцию. Неужели не мог отказаться? Сергей почувствовал этот тяжелый взгляд. Но первый раз в жизни не испугался. Неужели Маркелов болеет за него? Это почему-то доставило ему радость.
— Вы, действительно, юноша, зевнули. Я готов вернуть вам ход. А то еще не начали играть, а у вас полный разгром, — великодушно предложил профессор.
Сергей оказался в дурацком положении. Принять предложение он не мог — тогда он и впрямь продует, но отказаться тоже было невежливо. Да и раскрывать свой замысел он не хотел.
— А нам в шахматном кружке, который я посещал в первом классе, тренер запретил строго-настрого возвращать ходы, — скромно ответил он.
— Ну, вообще-то он абсолютно правильно вас учил. Мое дело предложить, — ответил Фильштинский и съел слона — Кр:h2. Сергей тут же объявил шах конем — Kg4+.
— Надо было сначала ставить сюда коня, а уж затем есть пешку. Тогда бы не пропал слон, — посочувствовал кто-то из присутствующих незадачливому игроку.
— Ну, это мы предвидели, молодой человек, — сказал Фильштинский и убрал короля восвояси — Крg1. Его настроение было великолепным. Эта примитивная контратака захлебнулась, и теперь он снова сможет начать громить черных. Если, конечно, у молодого человека не хватит ума вообще прекратить сопротивление и сдаться.
И тут прорвало Маркелова. Стараясь быть предельно мягким, он с тихим бешенством сказал:
— Не надо было садиться, Сережа. Неужели не понимаешь, что это не твои малолетние приятели, а взрослый человек. Причем весьма заслуженный.
Но Сергей уже никого и ничего не слушал. Его затея реализовалась, и теперь оставалось только технически ее выполнить. И он пошел — Фh4.
Этот неожиданно выскочивший из засады ферзь заставил всех насторожиться. Следующим ходом черные ставили белым мат. Фильштинский задумался. Его благодушное настроение как ветром сдуло.
— А малец не промах, — опять прокомментировал кто-то из присутствующих, — пока мы его хоронили, он вот что придумал.
Сергей, конечно, мог бы сказать этому почтенному человеку, что типовую комбинацию придумал не он — ее показывают начинающим на первом же году обучения в шахматном кружке.
У профессора был единственный ход — отодвинуть ладью на одну клетку влево: Лe1. Сергей для начала съел пешку на f3 — Фf3+. Белым ничего не оставалось, как увести короля на h1 — Крh1. Ферзь черных вернулся на прежнюю клетку — Фh4+. Король опять спрятался за пешку g2. Но минуты этой пешки были сочтены: Фh2+. Король белых начал свой тернистый путь на Голгофу: Крf1, Фh1+, Крe2, Ф:g2+ и Крd3. Теперь черный конь делал вилку и выигрывал ферзя. А король белых оказывался в центре доски в матовой сети. И хотя до окончательной победы оставалось много ходов, разгром профессора был неминуем. И он решил не тянуть резину, а предложить юному партнеру контровую партию.
Вадим Викторович воспринял победу Сергея со сложным чувством. С одной стороны, именно это позорное поражение его главного предполагаемого оппонента на защите и было тем завершающим штрихом, который превратил картину сегодняшнего мероприятия в изысканное произведение искусства. Но это повторявшееся раз от раза доказательство превосходства осокинских генов над ним самим не могло не вызвать в нем негативных эмоций. Не зависти — нет! Кому тут завидовать и чему? В конце концов, что такое шахматы? Пустое времяпрепровождение! Но почему у этого Осокина-младшего все получается, за что бы он ни взялся! Какая злая ирония судьбы: главный объект его тайной зависти и ненависти уничтожен, а все-таки даже посмертно продолжает его мучить и унижать!
Вторую партию Сергей тоже выиграл. Правда, на сей раз профессор играл очень осторожно и все спешил разменять фигуры. На победу он уже не рассчитывал, но чтобы не выглядеть в очень-то дурацком свете перед коллегами, хотел свести хотя бы к ничьей. Однако Сергей не дал ему такой возможности. Он либо уклонялся от размена, либо шел на него хоть с небольшим, но выигрышем материала. В результате партия спокойно перешла в эндшпиль, где у белых (а ими теперь играл Сережа) были три пешки на королевском фланге и ладья против одной пешки на том же фланге и ладьи черных. Фильштинскому очень не хотелось сдаваться, и он все тянул, тянул, пока у белых на линии f не осталась одна пешка и стоящий перед ней король против одинокого короля черных. Когда пешка оказалась на седьмой горизонтали, он сдался и стал собираться домой.
— А как же кофе? — спросил Сережа. Ему не хотелось отпускать этих симпатичных гостей, не угостив своим фирменным напитком.
— Ну, против кофе я не устою, — оживился Фильштинский. Потом, уходя, уже возле подъезда, куда вышел проводить дорогих гостей Маркелов, сказал ему:
— Толкового хлопца воспитали вы, Вадим Викторович, толкового. Только знаете что! Он ведь у вас уже вырос из своего костюма. Вон брюки у него только до щиколоток дотягивают. Я это уже проходил со своим долговязым: едва успевал менять ему костюмы...
Защита докторской диссертации Маркелова прошла удачно. Главным ее украшением был не сам диссертант, хотя выглядел он великолепно, и не величественно блиставший председатель совета академик Апарин-Властовский, а профессор Фильштинский.
— Вы все знаете, — начал он, — что я с большим подозрением отношусь к ученым, пришедшим в науку из рядов комсомольских и партийных функционеров. Но Вадим Викторович — счастливое исключение. А может быть, просто опровержение моих взглядов. Теория, предложенная нашим диссертантом, безусловно, спорна. Но удивительно логично само доказательство в пользу того, что алмазы появились не в недрах мантии, а возникли в процессе формирования кимберлитов. Это доказательство приведено в третьей главе диссертации. Вадим Викторович почему-то не вынес его на плакаты, и все обсуждение свелось здесь лишь к аспектам строения диадемского месторождения. Хотя мне кажется, что сама основа термодинамической теории формирования алмазов с расчетом РТ-параметров кимберлитовых ретрослоев является изюминкой работы. Я таких расчетов применительно к структуре кимберлитов не встречал. И проделаны они с удивительной тщательностью, с использованием лабораторной оценки и констант реакции компонентов магмы, включая энтальпию, свободных энергий Гиббса и Гельмгольца и их термодинамической активности в твердом и жидком растворах.
В заключение я хотел бы обратить внимание членов совета и на такое обстоятельство, хотя оно вроде бы не имеет отношения к науке. Но это как посмотреть. Вадим Викторович усыновил мальчика одного из погибших членов экспедиции. И я должен здесь со всей ответственностью заявить — он воспитывает, а если хотите знать, уже воспитал отличного парня. Таким образом наша наука получает не только талантливого ученого, но и настоящего гражданина. Я с удовольствием буду голосовать за него.
Вадим Викторович мог бы сказать Фильштинскому, что не вынес на плакаты третью главу потому, что так и не сумел толком разобраться в расчетах Надежды Осокиной. Он вообще был не силен в физике, особенно в термодинамике. И ему не хотелось плавать в дискуссии, которая явно могла сосредоточиться на этих заумных доказательствах...
Спустя несколько недель после защиты, уже в конце лета, Маркелов вспомнил о тетради Осокиной, которую нужно было ликвидировать. Он заехал в бывшую ее квартиру, где не был уже месяца два. Но тетради не нашел. Он долго вспоминал: где ее оставил? Вроде бы на письменном столе... Особой аккуратностью он никогда не отличался, а тут вообще все было в такой лихорадке. «Может, я ее уже ликвидировал, только забыл? — подумал он, и вдруг его осенило, что сюда незадолго до защиты заезжал Сергей. — Неужто он утащил? Не может быть, он бы себя обязательно выдал».
Но на всякий случай спросил:
— Сергей, ты когда заезжал на старую квартиру за поваренной книжкой, часом больше ничего не прихватил?
Сергей покраснел. Это насторожило Вадима Викторовича:
— Вы... Вы... Вы... — стал заикаться в ответ Сережа. — Вы подумали про меня, что я что-то украл? — наконец выдавил он из себя.
«Ах вот оно что, — немного успокоился Вадим Викторович, — опять я оскорбил эту непорочную невинность. Как мне надоел этот ублюдок».
А Сергей пулей вылетел из квартиры. Ему надо было пройтись, чтобы собраться с мыслями. Он вообще-то ожидал, что дядя Вадим спросит про эту тетрадь — недаром же она лежала сверху на письменном столе. Но он решил твердо ее ни за что не отдавать и не признаваться. Он почему-то почувствовал, что в этой тетради таится какая-то непонятная тайна.
Но скрыть то, что он сделал, было для него тоже трудно. Воспитанный мамой, дедушкой и бабушкой в безукоризненной честности, он понимал, что его поступок сродни воровству. Однако мысль все время возвращала его к одному и тому же: разве это называется украсть — ведь тетрадь принадлежит его маме? И твердо укрепив себя в решении ни в чем не признаваться, он вернулся в дом.
Пока он гулял, Вадим Викторович тоже привел свои мысли в порядок. «Ну и что! Предположим даже: он украл тетрадь. Но ведь это произошло до того, как у меня побывали Фильштинский и компания. Если бы хотел воспользоваться этой тетрадью, то самый удобный случай — показать им ее до защиты. Но ведь он этого не сделал. Значит, либо он не понимает ее смысла, либо я его вообще зря подозреваю. Ну а если он не понимает, что в ней, то зачем она ему? Просто как память? Он же сентиментальный. Или он, как тогда в партии с Фильштинским, приберег пакость на потом? В таком случае он опоздал. Пусть только попробует хоть завтра, хоть через год или через десять лет с ней возникнуть. Я его раздавлю как козявку».
Но на всякий случай Маркелов зашел в комнату Сергея и все там перерыл. Навести порядок не успел, когда услышал, что вернулся Сергей. Оправдываться перед ним за обыск не собирался, сразу направив на него свои побелевшие от злобы зрачки:
— Если ты еще хоть раз, сопляк, посмеешь устраивать мне подобного рода истерику, я вышвырну тебя ко всем чертям. Подыхай где хочешь, как бездомная собака.
Сергей с внутренним облегчением почувствовал, что допрос закончен.

НА ВЕРШИНЕ ОЛИМПА
ВАК утвердил Маркелова в ученой степени доктора в рекордные для того времени сроки — через три месяца. А еще через полгода академик Апарин-Властовский подал в отставку по возрасту и состоянию здоровья.
Придя к руководству институтом, Маркелов энергично занялся кадровой чисткой. В первую очередь отправил на пенсию всех престарелых заведующих отделами, лабораториями и секторами. Невзирая на их научные регалии. А точнее говоря, именно из-за них. Ему не нужны были подчиненные, которые могли хоть в чем-то возразить ему. Только полная покорность. На их место посадил молодых честолюбивых карьеристов, которые были лишены каких-либо принципов. Он присмотрел таких, еще будучи секретарем парткома. Тогда они держались в тени научных дел, зато весьма ретиво выдвигались во всякого рода комс-, парт-, профбюро и другие общественные органы.
Валентину он решил оставить. Ее покладистость он уже проверил, а тот внешний лоск, который она придавала его кабинету, очень устраивал нового директора. Правда, теперь она из архангела, который отворял входящим врата в царство небесное, должна была превратиться в цербера, охранявшего преисподнюю.
Уже на третий день Вадим Викторович вручил ей подробный список лиц, которых она могла допускать к нему в кабинет и связывать по телефону. От остальных она обязана была его оградить. Как? Это ее дело. Умно, дипломатично...
С некоторым удивлением Валентина не нашла в списке фамилии академика Апарина-Властовского. Хотела было зайти к Вадиму Викторовичу — может быть, он забыл? Но, подумав, поняла: ничего он не забыл, просто выбросил его из института, как использованную мебель.
Маркелов вызвал начальника отдела кадров. Отставной майор спецслужб Руслан Гимаевич Насибуллин уже почувствовал тяжелую руку нового руководства. Он едва успевал подписывать документы по смене заведующих подразделениями института и даже заместителей директора. «Неужто настала и моя очередь?» — с испугом думал он, поднимаясь на второй этаж в приемную.
— Что-то у тебя полный беспорядок с кадрами, Руслан Гимаевич, — начал директор.
Насибуллин похолодел: такое начало не предвещало ничего хорошего.
— Прямо какой-то вертеп. Что, например, в редакционно-издательском отделе делает эта, как ее, Роза Наумовна? Она что, лучше всех знает русский язык? Или вы хотите, чтобы вся Россия стала говорить так, как в Одессе?
— Хазанову приняли на работу пятнадцать лет назад по прямому указанию Станислава Александровича. Я его предупреждал о нежелательности такого шага...
— Ну, о чем вы там говорили с академиком Апариным, никому неизвестно. А ответственность за кадры института ты несешь. Так что я даю тебе две недели, чтобы навести порядок.
— Но у нас нет законных оснований для увольнения Хазановой. И других... таких же.
В кабинете воцарилась гробовая тишина. Директор медленно воткнул тяжелый взгляд своих побелевших зрачков в отставного майора.
— А я что, разве сказал, чтобы ты нарушал закон? — медленно, чеканя каждое слово, изрек Маркелов. — Я прошу навести порядок. А если ты не можешь его наводить, не нарушая закон, то зачем ты такой нужен? Либо ты до конца месяца наводишь порядок, либо… И предупреждаю: если хоть одна тварь подаст на институт в суд, отвечать будешь сам.
Весьма быстро новый директор справился и с самоуправством в публикациях. Сначала он запретил подписывать экспертные заключения на статьи кому бы то ни было в обход себя. Ну а дальше ретивые начальники подразделений быстро догадались, что, не вставив директора в соавторы, причем на первом месте в списке, они ни одну публикацию в свет не выпустят. То же самое было и с научным руководством аспирантами. У всех оказался один научный руководитель — доктор геолого-минералогических наук, а очень скоро академик, Маркелов.
На смену патриархальной, добродушно-сонной полутворческой атмосфере старейшего в стране научного учреждения пришли авторитарность, страх и откровенный подхалимаж.

СИБИРСКИЕ РОБИНЗОНЫ
Натэлла, оставшись одна, время зря не теряла. Чтобы отвлечься от переживаний, как там Сергей в Новосибирске, она начала анализировать причины пробуксовки их поисков.
Они довольно быстро нашли то место, где Сергею приснился его «вещий» сон. Более того — воспроизвели его на дисплее. Благодаря ему установили код матери Сергея и смогли записать, о чем думала Надежда Осокина, вернувшись из очередного маршрута, где на дне родников таежной речушки она собрала горсть алмазов общим весом более двух тысяч карат. Теперь уж и Сергей, и Натэлла точно знали, что Надежда Осокина нашла месторождение годом раньше. Узнали, что где-то здесь, вблизи этого места, был разбит палаточный лагерь. Но где точно? Ведь именно там погибла она и ее товарищи.
Выявился такой недостаток их прибора: он хорошо записывал все, что происходило с человеком в данном месте, но куда он затем уходил — найти было невозможно. И еще. Им нужен был код магнитосферных волн Маркелова. Эти волны, конечно, тоже были где-то здесь. Но они смешались с волнами остальных участников экспедиции, и отделить их не удавалось. Вот если бы он где-нибудь уединился с Надеждой и беседовал только с ней вдвоем!
Рассуждая подобным образом, Натэлла пришла к весьма интересному выводу. Трагедия, унесшая жизни почти всех участников осокинской экспедиции, наверняка произошла не далее чем в пятидесяти километрах от их деревни. Не может быть, чтобы никто здесь об этом несчастье ничего не слышал. И она решила порасспросить жителей. А заодно мысленно посетовала на Сергея — почему он этого не сделал, еще будучи здесь в прошлый раз.
Первой, с кем она завязала контакт, была пожилая соседка, которая почти ежедневно сидела на скамейке возле своего дома и с любопытством поглядывала, как они обустраивали свой быт. Обычно Натэлла с ней вежливо здоровалась, но не более того.
Но на сей раз она подсела к ней:
— Мы с вами соседи, а я до сих пор не знаю, как вас зовут…
— Аграфена я, Аграфена Игнатьевна, дочка, — обрадовалась старуха. — А ты, я вижу, одна осталась. Опять твой мужик куда-то укатил. Только раньше-то он не надолго уезжал, а тут его, гляди, уж скоро два дни, как нету. Скучаешь без него, поди?
— По делам он уехал. Еще несколько дней его не будет.
— Я вот смотрела, как вы дом Серафимов обласкиваете. Видать, надолго к нам.
— Может, надолго, а может, и за месяц управимся. Здесь у мужа семнадцать лет назад мать погибла. А он даже не знает, где ее могилка. Вот мы и хотим найти в тайге. Вы, может, слыхали: здесь экспедиция геологов погибла. У них несчастный случай произошел.
— Как же, дочка, как же, конечно. Помню, тогда вертолет прилетал два раза. Нет, постой, сначала один раз. Когда привез их. А потом через полмесяца... А может, больше? Но уж меньше чем через месяц, точно. Снова прилетел. Да не раз, а два раза... А потом, еще через десять дён, снова комиссия прилетела. Очень важные люди. Человек пять в погонах, остальные в штатском. И к нам в деревню прилетали, все к Григорию, председателю нашему. От них мы и узнали, что все там погибли. Отравились, что ли... А чем здесь у нас в июне травиться-то? Это в августе-сентябре, когда грибы вырастут, если их не знать, можно отравиться, а в начале июня чем можно? Только если с собой привезли какую отраву. Ты Григория, дочка, поспрашай, он все знает.
Натэлла слушала разговорившуюся женщину затаив дыхание. Какие же они идиоты! Здесь у них под боком живут очевидцы тех событий, а они даже не сообразили с ними поговорить.
А Маркелов почему не отравился? Почему комиссия не заподозрила, что это, может, он отравил остальных? Ведь погибло восемь человек. По любым меркам представить такое несчастным случаем сложно. Сергей говорил, что и сам Маркелов едва выжил. Значит, он тоже отравился? Но почему-то не так сильно…
Натэлла твердо решила до приезда Сергея побывать на месте трагедии. Только бы кто-нибудь взялся ее туда отвезти, а то у мужиков сейчас как раз началась страдная пора — уборка урожая.
Аграфена захотела посмотреть, как они отремонтировали дом Серафима.
— Я гляжу, мужик у тебя справный. Работает как настоящий крестьянин. И на тебя ни разу не крикнул, не то, что наши охальники. Но работать тут тоже умеют. Порода у нас в Кедрах такая.
Особенно ей понравилось, что оставили в углу иконку.
— Вы что ж, тоже в бога верите?
— Мы, Аграфена Игнатьевна, в суд божий верим. Ради него и приехали сюда.
— Чтой-то я не пойму тебя, дочка. По писанию суд божий будет, когда наступит конец света. А сейчас-то с чего ему быть?
— Нет, суд божий должен быть всегда — и сейчас, и завтра, и все время. Нельзя, чтобы злодеи творили грязные дела и оставались безнаказанными.
— Эка, дочка, куда хватила! А знаешь ли, сколь зла людям эти, как ты их назвала… причинили? И кто их наказал за это? Вот хоть из какого горя произошла наша деревня?
И рассказала старая Аграфена, как ее сюда, еще девчонкой, привезли отец с матерью в тридцать первом году.
Натэлла слушала складный говорок и думала: почему она не Даниэль Дефо? История о том, как привезли сюда на барже двадцать семей — шестьдесят одну душу — и выгрузили посреди непроходимой тайги умирать, а они выжили, была интересней и драматичней, чем у Робинзона Крузо. И вся вина их заключалась в том, что они были более работящими, чем соседи, и пили меньше. Своими руками, своею сметкой наладили себе добротное хозяйство. За это «строители новой жизни» сослали их из-под Тамбова в сибирскую глухомань, а нажитое добро отобрали и отдали в колхоз.
И еще Натэлла подумала, кто сможет поведать о простом русском мужике Петре Разуваеве, которого привезли сюда одного, без семьи: погубили его красавицу жену и троих малолетних ребятишек. А он нашел в себе силы, этот измученный судьбой человек, вывел людей на эту землю и заставил работать, чтобы выжить. А после того, как спас их, сердце его было раздавлено немецким танком под руинами городка в Воронежской области в 1942 году. А его невенчанной вдове Александре прислали посмертно орден Красной Звезды.
Аграфена рассказала и о том, как велел он на первой избе, что поставили они здесь тогда, укрепить крест и сделать из нее храм божий. Попросил Ванюшку, что лучше всех рисовал, нарисовать углем на стенах лики Иисуса Христа и матери его. А потом, уже перед самой войной, приехал к ним районный начальник, приказал снять крест и прикрепить вместо него красный флаг, а церковь переименовать в избу-читальню. Однако наказывать никого не стал, может, сам в душе верил в бога. Петр решил иначе: сделать крест и флаг сменными. Когда приезжало начальство (а было это редко — может, раз в два-три года), снимали крест и вешали флаг, а как уезжало — снова ставили крест. И велел он односельчанам молиться в том храме не только о себе, не только о своем спасении, но и о прощении божьем тех злодеев, что жизнь им поломали.
— И ты, дочка, прости их, если они в твоей жизни есть.
«Ну нет уж, бабуля, не дождутся». Но Аграфене ответила:
— Бог, может, все-таки наказал их, только не вашими, а другими руками. А ваши руки и души оставил чистыми, чтобы не знали вы злодейства, а творили то, что и положено крестьянину, — растили хлеб. Так что не так важно, простили мы или нет, важно, что божий суд все равно состоится.
— Мудро говоришь, дочка, и душе моей нравятся твои слова. Но только думаю я, что все в руках божьих. Если он решил покарать, то покарает, а если хочет оставить кару до Страшного суда, то так и будет, как бы мы ни суетились.
— Ну, это я так, баба Аграфена, вообще... А на могиле матери Сергея нам все равно надо побывать. Вот если бы нас кто провел туда...
— Это ты, дочка, с председателем решай. Знаешь ведь, какая сейчас пора.
Натэлла потратила весь конец дня, чтобы разыскать Григория. Она оседлала свой внедорожник и гоняла по небольшим, но многочисленным таежным полянам, использованным колхозом «Красный рассвет» для своих угодий. И лишь когда стало смеркаться, увидела «уазик» председателя на одной из таежных дорог. Когда подъехала, Григорий страшно обрадовался:
— Как вы вовремя! У нас что-то пропало зажигание, и Петя вот уж полтора часа как пытается отремонтировать. Вы нас сейчас отбуксуйте в деревню, а наутро придется вашего мужа просить, чтобы помог.
Натэлла, приготовившаяся использовать все свое красноречие, чтобы убедить председателя показать ей место гибели экспедиции, никак не ожидала такого оборота событий. Они подцепили один «уазик» к другому и потащили искалеченного собрата по таежным ухабам в деревню.
— Только Сергей завтра починить не сможет, — вздохнула Натэлла, когда председатель уселся рядом с нею. — Его нет в деревне, а вернется только в конце недели.
Голос Натэллы дрогнул — она вспомнила, какой смертельной опасности подвергает себя Сергей, отправившись в Новосибирск. И снова стала ругать себя за то, что не хватило у нее твердости духа запретить ему эту поездку, что не полетела с ним сама.
— Тогда придется реквизировать на время вашу машину. Мне сейчас на месте сидеть никак нельзя — все дела в поле.
Натэлла поняла, что ни по каким законам — ни по-человеческим, ни по-божьим — она противостоять этому грабежу не сможет. И усмехнулась:
— Ладно, только вместе со мной в качестве шофера.
— Так-то еще лучше, — усмехнулся в ответ Григорий. — Я смотрю, машину вы водите даже побойчее мужа, не говоря уж о моем Петре. Только не обессудьте, ушей ваших не пожалею, когда буду со своими мужиками беседовать.
— Но потом, когда отъедем, обязательно передо мной будете извиняться.
Григорий расхохотался:
— И где Сергей отыскал такую... — он долго не мог подобрать нужного слова; так и не найдя его, сказал: — ...красавицу.
Натэлла улыбнулась. Ей всегда нравилось, когда вслух говорили о ее красоте, но понимала, что в данном случае старый профессор Джон употребил бы совсем другое слово.
— Но, Григорий... Я ведь так и не узнала вашего отчества, придется вам со мной расплатиться.
И, не давая председателю времени на встречный вопрос, продолжила:
— В ваших краях семнадцать лет назад погибла геологическая экспедиция. Мне сегодня соседка Аграфена Игнатьевна сказала, что вы ездили на место трагедии вместе с комиссией. Я хотела бы вас просить рассказать все, что об этом помните, и показать точное место, где это произошло. Дело в том, что во главе экспедиции была мать Сергея; мы, собственно, и приехали сюда, чтобы побывать на этом месте. И узнать, как все произошло. Ведь тогда Сереже было всего двенадцать лет.
— А чего же Сергей мне об этом не говорил? Я бы ему давно все, что знаю, рассказал. Правда, мало что и знаю. Меня ведь с женой пригласили на место трагедии только как понятых, чтобы подписать протоколы осмотра.
— Но мы ведь точно не знаем, где это произошло. У нас лишь недавно появились основания считать, что это произошло недалеко от того места, где два года назад Сергей с товарищами проводил сейсморазведку.
Сломанный «уазик» оставили под открытым небом возле гаража, благо погода стояла сухая и теплая. Григорий поручил шоферу к завтрашнему утру отремонтировать машину, а Натэллу позвал к себе домой ужинать.
Его жена, Галина Петровна, учительствовала в школе, где одновременно была и директором, и завучем, и завхозом. Двадцать пять лет назад чета Чернышовых после окончания Григорием сельскохозяйственного института попала по распределению в эту деревню. Галя окончила педагогическое училище. Оба были родом из сибирских деревень, и поездка в эту глухомань их не очень-то пугала. К тому же думалось — ненадолго, но здоровая трудовая атмосфера Кедров их поразила и привязала. Такой чистоплотной и трезвой деревни им не приходилось видеть ни у себя на родине, ни там, куда они выезжали на практику или на обязательные для всех студентов сельхозработы.
Через два года молодого агронома колхозники избрали председателем. И прежний председатель — Александра Егоровна Лисичкина, которой, уезжая на фронт, оставил свой пост Петр Разуваев, с облегчением сказала:
— Ну вот, теперь на том свете смогу доложить Петруше, что не только выполнила его волю, но и передала колхоз в дельные руки.
Галине пришлось учить сельских ребятишек всему — и грамоте, и арифметике, и истории, и географии, и ботанике с зоологией. Делала она это и на сносях, и с младенцами на руках. А родилось у них с Григорием четверо — и все пацаны, такие же крепкие и плечистые, как отец.
Когда Григорий вошел в дом с Натэллой, Галина ей радостно заулыбалась:
— Ну, наконец-то зашла к нам! А то я все ругаю Гришу — чего он таких умных и работящих в гости не пригласит. А он все стеснялся.
— Да и вы нас простите, что вели себя нелюдимо. Мы ведь торопились до зимы привести в порядок жилье. Да и в городе у нас кое-какие дела остались. — Натэлла лишь обобщенно назвала все, что относилось к их основной жизни, но Чернышовы ее поняли.
— Мы по телевизору видели передачу, где говорилось, что за вами какая-то мафия гонялась. Страсть какая! Но вы молодцы, что сюда приехали: здесь до вас никакие бандиты не доберутся.
Так непринужденно и свободно Натэлла сошлась с семьей Чернышовых, терпеливо дожидаясь, когда дойдет наконец очередь до событий семнадцатилетней давности.
— Ты знаешь, Галь, оказывается, ту экспедицию, которая погибла здесь, возглавляла Сережина мать, — наконец-то сказал Григорий. На столе дымилась молодая картошка, зеленели перышки лука и ровненькие огурчики, ярким цветом алели помидоры. С удовольствием поглощая все это богатство, Натэлла слушала их обоих.
— Началось-то все в июне вроде бы семьдесят четвертого года, — оправившись от удивления, стала вспоминать Галина Петровна. Судя по всему, рассказчица она была лучше Григория. Он это признавал и сразу передал ей роль ведущей.
— К нам до этого вертолеты прилетали всего пару раз — привозили районное начальство. А здесь вдруг пролетел вертолет низко-низко, почти касаясь деревьев. Мы всей деревней выскочили смотреть — думали, к нам. А он — мимо. Через час полетел в обратную сторону. Мальчишки во главе с нашим Степой — сразу в тайгу, в том направлении, куда летал вертолет, и наткнулись на лагерь геологов. Их было человек восемь — мужчины и одна женщина. Она-то всем и командовала. Геологи посадили их с собой ужинать у костра. В темень не отпустили, оставили ночевать.
— А что искали эти геологи?
— Не помню... Не скажу. А через год снова прилетел вертолет, и мы уже не удивились. Ребята наши хотели снова пойти к геологам, но мы, родители, забеспокоились и не пустили их. А недели через две — опять вертолет. И очень быстро — назад. А потом прилетел еще один, покрупнее, с медицинским крестом на фюзеляже. И тоже довольно быстро вернулся. После Грише позвонили из района и сообщили, что с экспедицией несчастье, и просили проследить, чтобы туда никто из деревни не ходил. Должна, мол, приехать из Москвы комиссия, и нежелательно, чтобы там что-то нарушили. Ну и, действительно, через несколько дней опять вертолет — видно, с этой самой комиссией. А нам опять позвонили из района и попросили, чтобы Григорий с кем-нибудь из деревни поучаствовал в качестве понятых. Он спросил — а можно с женой? Сказали — можно. Вертолет прилетел, чтобы нас забрать. Пока летели, я все никак от страха опомниться не могла. И больше всего думала о том, как назад полечу...
Натэлла про себя похвалила Галину Петровну за то, что та говорила четко, не отвлекаясь на обычные бабьи ахи да охи.
— Они нам все показали, — продолжала она, — где что лежит, откуда взяли пробы и всякое такое. Мы только не видели умерших или больных — их уже до нас вывезли. Они предложили нам просто поверить. А Гриша мой им сказал: «Давайте так и запишем в протоколе — по словам членов комиссии». Они согласились. А потом все собрали, положили в вертолет, сами сели, нас посадили и полетели. В деревне нас высадили. А вот что дальше было, не знаем. И в газетах не было ничего…
Наутро Григорий разбудил Натэллу ни свет ни заря — его машина не готова, а ехать надо. И хотя колесили они весь день, все-таки выкроили время съездить на место трагедии. Находилось оно всего лишь в километре от Сережиного бивуака. Наверно, поэтому сигналы антенны Шмидта были с такими помехами, а они относили их на ее разлаженность после длительной перевозки.
Выйдя из машины на краю вырубки и зайдя в лес, Натэлла замерла. Смутное чувство чего-то страшного охватило ее. И хотя вокруг раскинулся обычный таежный пейзаж, было что-то сатанинское в полутьме под кронами вековых кедров и елей, в завалах гниющих стволов умерших деревьев, в слоеных склонах оврага, по дну которого бежал ручей. Хотя совсем рядом было спилено много гектаров отличного хвойного леса, заготовители почему-то остановились метрах в ста от этой площадки.
— Ну, поехали, — поторопил минут через десять председатель, — мне еще надо на свиноферму…
Натэлла молча села за руль. «Что заставило Надежду Осокину выбрать именно это место для стоянки? Я бы ни за что здесь не стала разбивать лагерь». В очередной раз за последнее время она невольно сравнивала себя с покойной свекровью.
Григорий правильно оценил ее молчание.
— Чертов закоулок. Всегда стараюсь объехать его стороной.
Несмотря на обещание, он за весь день ни разу не ругнулся. Да и не нужно было. Работа на полях кипела. Только мужики посмеивались:
— Ну и шофера ты присмотрел себе, председатель! Вот Галке-то скажем...
Удивительно, но Натэлле эти полусальные шуточки нисколько не мешали. В основном ее мозг был занят разгадыванием тех шарад, которые преподносила ей в последние дни судьба.
Итак, похоже, что Надежда Осокина спустя максимум день после того, как открыла здесь месторождение алмазов, погибла со своей группой вследствие отравления. При этом смертельно отравились все, кроме одного. В Москве в качестве выжившего оказался один Маркелов. Почему? У Осокиной, судя по сну Сергея, в руках были алмазы. Где они? Почему их не обнаружила комиссия? И еще: как, кто и в какой момент вызвал вертолет? Три загадки. Нет, стоп! Эти вопросы не главные. Главное другое: откуда отравление? Если предположить, что это преступление задумал Маркелов, то как и чем он их отравил? Где взял яд? И как сделал, что его самого яд отравил, но не смертельно? И куда девал все документы экспедиции? Почему ни у кого не возникло мысли, что алмазы были открыты именно этой экспедицией, а не следующей — маркеловской?
«Скорей бы возвращался Сережа. Заодно освободил бы меня от общественной нагрузки — возить председателя».
Вечером Григорий вновь позвал Натэллу ужинать.
— Галка, имей в виду, — с порога заявил он жене, — после уборочной вся наша орава будет тебе доносить, что у меня появился, вернее появилась, новая…
Галина Петровна с достоинством улыбнулась:
— Ну, про тебя, бабника, я бы еще и поверила. А вот за водителя я спокойна: она своего Сергея ни на кого не променяет. И правильно сделает.
Натэлла поглядела на нее с благодарностью и не сдержала слез:
— Чего он так долго не возвращается?
Чернышовы наперебой бросились ее утешать:
— А зачем поехал-то он? Сховались здесь, так и не вылазили бы. Здесь можно всю жизнь прожить. Тайга, она ведь — целый мир. И никто нам здесь не указ. Ни Ельцин, ни Горбачев, ни Гайдар. Так, посмотрим на них в ящик — как в детскую книжку с картинками. Про ужасных чудовищ-инопланетян.
— Ему нужно было со следователем встретиться, — вытирая глаза, объяснила Натэлла. И хотелось ей рассказать им, что не только спрятаться от убийц приехали они сюда, но сдержалась: пока не время.
И в этот момент ее пронзила догадка. Маркелов, приехав в следующем году, наверняка побывал в этом чертовом закоулке. Скорее всего один. И если это так, то они смогут именно там найти и выпотрошить его душу. Ведь после того, как улетела комиссия, больше никого там не было. Вернее, почти не было.
Вкусный ужин, приготовленный Галей, окончательно привел нервную систему Натэллы в порядок. А хозяева, еще не привыкшие к резким изменениям ее настроения, старались говорить с ней ласково и осторожно.
Когда следующим вечером они вернулись в деревню и она увидела Сергея, сил сдерживать радость у нее не осталось, а он даже не мог ее обнять — руки были в машинном масле. Тот все узнал от Аграфены Игнатьевны и сразу бросился помогать Петру налаживать председательский «уазик».
Уже через день они выбрались наконец в тайгу.
Когда Сергей увидел место последнего пристанища своей мамы, у него комок подкатил к горлу. Он остановился посередине этой маленькой площадки, окруженной с трех сторон могучими стволами деревьев и валежником, а с четвертой — обрывом к ручью, и минут десять не мог прийти в себя. Что-то жуткое навалилось на его душу. Он вдруг почти явственно увидел побелевшие зрачки Маркелова, его лицо, разделенное орлиным носом прямо от лба на две отдельные половины. И маму, которая пытается спрятаться за его, Сережиной, спиной от этих яростных зрачков…
— Григорий назвал это место чертовым закоулком, — прервала его видения Натэлла.
Сергей сжал губы и пошел к машине доставать приборы. Из двух полусгнивших стволов он сделал какое-то подобие стола, на котором разместил антенну Шмидта, свой «модем», компьютер с клавиатурой. Притащил две раскладные табуретки и включил прибор. По предложению Натэллы сразу начал «отматывать» в обратном порядке время. 1991, 1990... На экране — ничего. Только изредка пробегали какие-то всплески. «Порою волк, сердитый волк рысцою пробегал...» — мелькнула в сознании Натэллы строчка из детской песенки.
Ага, вот и 1976 год... Экран сразу заполнился серовато-коричневым сиянием. Теперь нужно включить вербальную и видеопрограммы. И прежде чем вспыхнули картинки окружавших их кедров и возник весь этот «чертов закоулок», дисплей заполнился густой нецензурной бранью. Сергею стало не по себе. Ему и раньше становилось стыдно, когда при Нате кто-то рядом грязно ругался. А здесь других слов не было. Разве что: «где же...», «куда же...». Было ясно, что автор этого текста что-то искал. Сергей переключил компьютер на поиск кода. Совершенно ясно, что здесь был один человек. И почему-то оба они сразу решили, что это Маркелов. Прошло еще четверть часа, и код этого матерщинника был зафиксирован. Всё! Теперь можно опять поворачивать время вспять. Вот появилась ожидаемая пауза. Сергей хотел было пойти дальше, чтобы определить, сколько времени она длилась, но Натэлла упросила его просмотреть всю сцену. Ей не терпелось узнать, что искал тут этот человек. Сергею, более склонному к системному поиску, хотелось определить последовательность событий вплоть до того момента, когда Надежда с товарищами будет праздновать открытие алмазов. Он обернулся, чтобы сказать это, но, увидев ее умоляющие глаза, сдался.
— Нат, ну ты только не читай весь этот набор ругательств…
Впервые за время пребывания на этом страшном месте ей стало смешно. Но она только обняла его и удобно устроилась за его спиной.
«Я должен обязательно найти», — думал человек, которого они, не сговариваясь, окрестили Маркеловым. По экрану снова и снова пробегали нижние части стволов деревьев. Сергей остановил одну из картинок и оглянулся. Деревья стояли в том же порядке, что и тогда. Только меньше было валежника.

МАМИНЫ ГЛАЗА
Вдруг на экране появились палатки. Это предполагаемый Маркелов вспоминал, как они стояли. И через его мысли Сергей и Натэлла теперь читали минувшее... Вот он зашел в одну из палаток. И Сергей внезапно отшатнулся от экрана. На него из полутьмы палатки глядели остекленевшие глаза его мамы. Человек приблизился к ней, оттолкнул ногой и схватил лежавший рядом с подушкой планшет. Вытащил карту, затем целлофановый мешочек. Блеснули камешки. Конечно же, там алмазы. Вышел из палатки, сложил карту пополам и сунул в карман, а целлофановый мешочек куда-то понес.
Сергей остановил движение и встал. Его глаза были полны слез. Освободившись от объятий Наты, он быстро пошел к вырубке. Ему надо побыть одному. Наедине со своим горем. Эти стеклянные глаза теперь будут преследовать его всю жизнь. Натэлла не пошла за ним. Она тоже была потрясена. Только ее темперамент немедленно выкатил новое чувство — ненависть. Ненависть к этому жуткому человеку, который спокойно, ногой перевернул труп женщины и стал шарить в ее вещах. Она села на место Сергея, чтобы смотреть дальше. А дальше ничего не было. Опять пропали палатки, и снова вернулась эта площадка, окруженная вековыми деревьями. И появился текст... Та же нецензурщина. Отборный, злобный мат. И вдруг: «Куда же я их закопал, куда?» Снова палатки... Вот он заходит в одну из них. Слышен стон. Но он, не обращая внимания, достает саперную лопату, выходит. И вдруг — какое-то у него озарение:
— Б..., да ведь я решил закопать их подальше от этого места!
И на картинке — край оврага. Он идет вдоль него влево.
— Точно, влево, — подсказывает Маркелову память, — меня как раз в этот момент начало мутить. Надо копать у всех деревьев подряд вдоль оврага.
И он копает, все дальше отходя от места стоянки.
Сергей давно подошел и молча стоял сзади. Он уже не обращал внимания на отборный мат. Наоборот, чем ожесточеннее тот ругался, тем яснее становилось, что он ничего не нашел. И в конце концов со злобой бросил в овраг лопату, которую притащил с собой. И пошел по лесу, изредка вынимая компас, и через десять минут пропал. Шел он на север, то есть в направлении к нынешней Диадеме.
— Все! — Натэлла выключила компьютер. — Поехали домой, я страшно есть хочу.
Сергей молчал. После увиденного на него напало какое-то оцепенение. Натэлла даже испугалась и сама села за руль.
— Давай завтра возьмем еду с собой. А здесь разведем костер, — неожиданно заговорил Сережа.
— И съездим в город, купим бутылку коньяку, — откликнулась Натэлла.
— Не надо коньяку, Натуль... Я выдержу. Даже уходить больше не буду...
— Нет, ходи, Сереженька, ходи! Ходить надо. Даже бегать.
Она уже давно заметила — мужчины только внешне такие сильные. А внутри они нежнее женщины. Вон у нее папа первый погиб. И у Сережи тоже. И с дедами также получилось. А Сережа ей нужен живой. Живой и здоровый. И она, не отпуская руля, положила ему голову на плечо.
— Давай пересядем. Я поведу. Я уже оправился.
Натэлла не возражала. Так они и доехали до деревни — он за рулем, а она у него на плече. И оба, теперь уже более спокойно, начали продумывать все, что они сегодня узнали. Итак, какой-то человек, скорее всего Маркелов, спустя год посетил место гибели экспедиции Осокиной и искал ее алмазы, которые он спрятал во время гибели экспедиции. Этот человек явно был здоров в то время, когда все уже умерли или умирали. Их смертью он был совсем не озабочен. Ему понадобился планшет Осокиной с картой и алмазами. Когда он закапывал алмазы, его начало мутить. Судя по всему, уже по-настоящему, без симуляции, то есть он тоже отравился. Именно поэтому он забыл, где спрятал алмазы. А как же с картой? Ее-то он точно унес с собой, иначе как бы смог найти открытое Надеждой месторождение?
Натэлла подняла голову и посмотрела на Сергея: «Боже мой, видеть, как убивают твою маму и как этот подлец потом торжествует!..» Но лицо его было спокойно. Он действительно владел собой и дал себе зарок больше не распускаться. Пусть даже увидит все самое страшное. Тем страшнее будет его суд. Он снял правую руку с руля и притянул к себе жену:
— Все-таки бог есть. Если он подарил мне тебя.

ШКОЛА И ЖИЗНЬ
Вадим Маркелов еще в школе понял: все люди делятся на тех, кому все легко дается, и тех, над кем всю жизнь низко нависает потолок, который не дает им подняться выше других. Он принадлежит именно к этой второй категории. Те, верхние, легко решали задачи, легко запоминали все, что задают на дом, уже в классе. Они с необычайной легкостью проглатывали книги. У них все время рождались какие-то идеи. Им все давалось легко в школе. Им наверняка все будет даваться легко и в жизни. А такие, как он, должны часами тратить время, чтобы решить заданные на дом задачи, учить тексты из учебников. Даже не вдумываясь в их смысл. Лишь бы ответить на уроке и не получить проклятую тройку. Большинство таких, как он, быстро сдавались, соглашались со своим статусом не очень способных середнячков. А он не хотел. Да и мамаша не позволила бы. Она с малых лет приучала его к мысли, что в жизни надо царапаться за место под солнцем. И при этом все средства хороши. Есть только один человек, ради которого стоит жить и стараться, — это ты сам. И он воспитывал в себе волю к труду, изнуряющему, без отдыха и снисхождения, и к борьбе — жестокой, без жалости и сантиментов.
— Люди всегда должны верить, что ты защищаешь их интересы. Тогда они будут тебе помогать. И только тогда, когда ты своего добьешься, можешь избавиться от них. Как? Не важно. Важно, чтобы они тебе больше не мешали. Поэтому они не просто должны тебе верить, они обязательно должны тебя бояться, — это внушала ему мать.
Вторая ее заповедь гласила:
— Обязательно занимайся общественной работой. Но не каким-нибудь там физоргом или профоргом. Одни хлопоты и никакой пользы. Нужно делать карьеру в комсомоле. А когда станешь старше — в партии. Именно эта работа позволяет, даже не достигнув профессиональных высот, добиться высот административных. Чтобы занимать какие-то должности в комсомоле или в партии, вовсе не нужно делать что-то полезное. Главное — уметь критиковать. Внимательно глядя на тех, кто что-то делает. Они при этом обязательно совершают ошибки. Без промахов ни одно дело не делается. Вот ты их и подмечай. И критикуй, общественность тебя обязательно поддержит, потому что ошибки никому не нравятся. А те, кто организует все эти общественные мероприятия, будут тебя бояться.
Третья заповедь выглядела так:
— Обязательно окружай себя такими же, как ты. Всех этих умников либо убирай, либо задави так, чтобы они не осмеливались пикнуть. Помни — задавишь одного, будут бояться все. И не прощай выпадов в свой адрес. Каждый, кто осмелится сказать о тебе что-нибудь не так, должен быть наказан. Если хоть одного простишь — всё, заклюют.
Была и четвертая заповедь:
— Всегда скрывай свои мысли. Никто никогда не должен знать, о чем ты думаешь на самом деле. Пусть все считают тебя благородным, передовым, умным. Сам рук не марай, заставляй неправедно делать других. Да так, чтобы они не смели на тебя ссылаться. Вся ответственность должна лежать на них самих.
Надо сказать, что все эти зубы дракона падали на хорошо удобренную почву. Может быть, даже когда-нибудь он обязательно и сам бы дошел до этих истин. Потому что с юных лет был твердо уверен, что точно пробьет тот потолок, который прижимает его к низшей ступеньке, и взойдет на вершину.
Когда он учился в старших классах, ему попала в руки книжка «Граф Монте-Кристо», вся истрепанная, с ветхими страницами. Он прочел ее взахлеб за два дня. И понял — его жизнь будет повторением истории французского моряка Дантеса. Ведь вся его нынешняя жизнь — это убогое существование в мрачных стенах замка Ив. Так будет до тех пор, пока он тоже не откроет клад. Клад, благодаря которому станет богатым и властным. Тогда он начнет мстить. Тем, кто сейчас своим успехом унижает его. Придет время, и они, достигшие высот, попирающие или вообще не замечающие его, занятые только собой, о, как они будут им унижены!
Именно эта мечта привела его после окончания школы в Горный институт. Он прошел туда едва-едва, благодаря характеристике, выданной в школе. И главному пункту этой характеристики — что был в десятом классе заместителем секретаря школьного комитета комсомола.
В институте он не сразу выдвинулся в лидеры. Первокурсники голосовали за тех, кто сразу заявил о себе, как о личностях. Но на отчетно-выборном собрании второго курса он так едко и смело раскритиковал бывшее курсовое бюро, что его сразу выбрали в состав следующего. А к диплому он был уже секретарем комитета ВЛКСМ института. Члены комитета и весь комсомольский актив побаивались его жестких и требовательных слов. И безоговорочно выполняли все поручения.
Он был беспощаден к тем, кто позорил звание комсомольца плохой учебой, нарушением нравственных норм, общественной пассивностью. К тем, кто уклонялся от поездок на сельхозработы, от участия в субботниках, демонстрациях, спартакиадах. Впрочем, это не мешало ему списывать контрольные у Веньки Шенкмана или подсаживаться к нему на экзаменах, чтобы тот помог с ответами на вопросы билета. Вене даже льстило, что он его друг. Когда однажды признался Вадиму, что влюбился в однокурсницу Надю Осокину, Вадим взялся ему помочь. Надежда ему тоже нравилась, но влюбляться в нее он не собирался. Это была не его поля ягодка.

НАДЕЖДА ОСОКИНА
Где-то в самой глубине подсознания Вадим чувствовал, что Надя из тех, кто повинен в его «неполноценности». Ее раскованность, легкость, с которой она решала задачи, выполняла курсовые, помогала всем и при этом всегда была веселой заводилой, вызывали в нем жгучую зависть. В какой-то степени ему казалось, что, сводя ее с этим недотепистым отличником Веней, он мстит ей. И он однажды строго спросил ее, почему она так плохо относится к Вене — общему любимцу группы. Надежда покраснела. Она не готова была к этому разговору. Как раз потому, что именно Веня нравился ей больше всех на курсе. Она стала по-дурацки оправдываться. А еще через несколько дней отозвала Веню после занятий в сторону, чтобы узнать, чем она его обидела. В общем, как раз тогда, после выяснения отношений, они и пошли гулять по бульварному кольцу, рассказывая друг другу о прочитанных книжках, модных кинофильмах и еще бог знает о чем. И бродили, не замечая времени и не чувствуя ног, до утра...
Когда в конце пятого курса Вадим узнал, что брак Надежды и Вениамина не состоится, к тому же Надежда забеременела от него, злорадству его не было предела. Граф Монте-Кристо начал действовать, даже не открыв еще клада.
Сначала у него возникло желание добить Осокину, исключив ее из комсомола за аморальщину. Но потом он подумал, что, испугавшись, она все-таки выйдет замуж за этого маменькиного сыночка Шенкмана. А в том, что инициатором их разрыва была именно она, а не Веничка, он не сомневался. Поэтому, когда члены курсового бюро стали сопротивляться его нажиму, он особо не настаивал. Дело кончилось тем, что они вызвали Надю на закрытое заседание бюро и объявили ей устный выговор. Но и этого было достаточно, чтобы Надежда вылетела оттуда со слезами на глазах.
На распределении это обсуждение никак не сказалось. Ее как лучшую студентку курса направили в ИПЗАН (Институт проблем Земли АН СССР). Шенкман, хоть и шел вторым, но был распределен в одну из геологоразведочных организаций Московской области, находившуюся, правда, в Химках. А в ИПЗАН попал еще и Маркелов. Но уже как номенклатура ЦК ВЛКСМ.
Надежда начала работать в отделе континентальных плит, возглавляемом профессором Венниковым Валерианом Модестовичем. Несмотря на звучное имя, профессор оказался невзрачным старикашкой со слуховым аппаратом в ухе, который к тому же все время выпадал.
— Ну что, будем работать или будем рожать? — вместо «здравствуйте» обратился к Надежде профессор при первой встрече. Надежда покраснела. Она была уверена в том, что звание «профессор» свидетельствует не только о выдающихся знаниях, но и о высоком уровне интеллигентности. Вопрос, задать который решился бы не любой забулдыга, не только ошеломил ее, но и возмутил. Она и не подозревала, что возбудить собеседника, особенно женщину, было одним из приемов профессора, с помощью которого он заставлял его быстрее раскрыться.
— Моя личная жизнь никого не касается, — стараясь быть спокойной, ответила Надежда. — Если я буду срывать какие-нибудь задания, наказывайте меня, как всех.
— Дело в том, деточка, что никаких заданий — сменных, дневных, недельных — у нас нет и не будет. Сюда приходят, чтобы взять тему, над которой работают всю жизнь. И как вы сработаете с этой темой, можно будет узнать только в конце вашей жизни. До которой я, судя по моим сединам, не доживу. Поэтому я и хочу знать, пришли ли вы сюда работать над серьезной проблемой или над сменными заданиями?
Пока профессор говорил, у него раз пять выпадал из уха слуховой аппарат.
— ...А в промежутке бегать домой и кормить ребенка, — дополнил безрадостную картину профессор намеком на только что закончившийся у Надежды отпуск по рождению сына. Оставаться дома еще на год у нее не хватало сил. Обрушившиеся на нее несчастья — разрыв с любимым человеком, наглое вмешательство «общественности» в ее жизнь — она могла подавить, только немедленно втянувшись в напряженную творческую работу. Тем более что маленький Сереженька особых хлопот не доставлял. Плакал только тогда, когда хотел есть или надо было сменить пеленки. При этом так обиженно кривил губки, как будто хотел сказать этим недогадливым взрослым: «Зачем же вы заставляете меня плакать?» Но стоило устранить причину, как он немедленно умолкал и начинал шарить любопытными голубыми глазками вокруг.
Первым, кого он признал, был дед. Стоило тому появиться, как он начинал улыбаться. Дед в нем души не чаял. Особенно малыш любил с дедом беседовать. Когда тот что-нибудь ему говорил, он в ответ сразу начинал радостно гукать.
Маму и бабку он воспринимал как необходимый атрибут удобства. Терпеливо позволял им делать с собой что угодно — пеленать, переворачивать, кормить, вывозить гулять. А дед — совсем другое дело. Дед был для него товарищем, собеседником, партнером.
Когда Надежда решила выйти на работу и оставить Сережу на полное попечение бабушки и деда, счастью ее родителей не было предела.
Надежда на время отключилась от брюзжания старого профессора, вспомнив теплую атмосферу дома. Ей захотелось враз прервать его оскорбительный и занудливый монолог:
— Профессор, вы не можете купить аппарат с невыпадающими наушниками?
Валериан Модестович осекся. Как она посмела его прервать, да еще с таким наглым замечанием! Но рука почему-то непроизвольно потянулась к ящику письменного стола, он открыл его и вывалил на стол полдюжины различных слуховых аппаратов.
— Все это — произведения нашего производства. Такой пустяк — сделать аппарат, не выпадающий из уха, они не могут. Видите, какое оно у меня? — Надежда явно затронула его больную струну. Ухо у него действительно было устроено по-особому — как граммофонная труба маленьких размеров.
— Давайте я вам сделаю... — Надежде вдруг стало жалко этого надменного и, как выяснилось, беззащитного старичка. Она взяла один из аппаратов, вынула шнур с наушником и спросила: — Я могу идти?
— А что, уже время кормления ребенка?
Надежда сначала не поняла, что он спросил. Но когда до нее дошел смысл его вопроса, ей захотелось бросить ему в лицо этот шнур и написать заявление о переводе в другую лабораторию. Но, моментально одумавшись, решила ответить тем же:
— Профессор! Прежде, чем о чем-то судить, нужно, как минимум, разбираться в сути вопроса. Вы знаете, когда и как кормят малышей?
Он поднял на нее смеющиеся глаза: похоже, ее тирада ему понравилась.
Назавтра она принесла ему шнур с переделанным вставным динамиком. Валериан Модестович взял его, вставил в ухо, подключил к аппарату. Наушник застрял в его ухе прочно. Он смешно наклонил голову и потряс ею. Наушник не выскочил. Надежда наблюдала за этим с едва скрываемой улыбкой.
— Ну-ка, скажите мне что-нибудь толковое...
— Я хотела бы в отделе продолжить тему своего дипломного проекта, — сказала Надежда.
— Нормально слышно! Хм! А эти вы тоже сможете поправить?
— Пожалуйста! Но вы не ответили: можно?
— А какая у вас была тема?
— «Роль ретробиосферы в процессе формирования гранитов».
— Что за чушь! При чем здесь биосфера? Граниты возникли при выбросе магмы из подкорковых слоев мантии в результате флюидных движений в ней. А вся эта болтовня про биосферу хороша для философии. Вернадский, будет вам известно, деточка, был философом, а не геологом. А мы здесь философией занимаемся лишь в кружке марксизма-ленинизма. Впрочем, если угодно, я дам вам эту тему. Только вы докажете обратное. Материал сейчас накоплен отменный. В том числе и в нашем институте. Особенно по евразийскому континенту. Вот вы и разберитесь в нем. Чему только учат нынешнюю молодежь в вузах! Кошмар.
— Ну, а если я все-таки и с вашим материалом докажу, что граниты возникли в результате расплава магмой осадочных пород, тогда что?
— Тогда вы получите в моем лице самого непримиримого оппонента.
— Но ведь вы будете при этом основываться на анализе фактов, а не давить авторитетом?
Надежда окончательно освоилась с профессором. Вся его заносчивость и грубость была лишь оболочкой, которой он прикрывал свою стеснительность. Ему хотелось в ответ на ее реплику напомнить, кто здесь начальник и кто уже заслужил свое место в отечественной и мировой науке. Если бы перед ним стоял молодой человек, он бы так и сделал. Но перед ним была женщина, причем молодая и весьма привлекательная. Поэтому он сказал примиряюще:
— Мне вчера жена объяснила, как вы обходитесь. Я даже не знал, что можно нацедить молоко в бутылочку и оставить ребеночку.
— Можно я напишу окончательно свою тему? И починю остальные наушники?
— На чем вы собираетесь писать? На этом листке бумаги? Вы, деточка, не в вузовской аудитории, а в институте Академии наук. Возьмите у Зои Игоревны бланк и заполните его. А потом принесете мне на подпись.
Не успела Надежда отойти от секретарши с бланком, как та снова позвала ее к шефу.
— Что это вы нацепили на мой наушник? Это же соска вашего младенца! — Валериан Модестович держал в руках переделанный ею аппарат. Он только после ее ухода разглядел, как она его устроила. — Надеюсь, это не от той соски, которой он пользовался?
Надежда расхохоталась. Она вытащила из кармана еще несколько пустышек, которые вчера купила в аптеке, чтобы переделать все его наушники.
— Ничего себе! Как я буду выглядеть перед своими коллегами с соской в ушах?
— Да откуда они узнают, что это соска? Вы же им не расскажете?
— Так расскажете вы.
— Почему вы решили, что я болтунья? За два дня, что мы общаемся, вы произнесли слов раз в двадцать больше, чем я.
— Вы дурно воспитаны, Осокина! Сказали вы действительно мало, зато держитесь весьма заносчиво. Все-таки не забывайтесь. Ну ладно, ладно, идите... Спасибо за наушник.
В течение последовавших за этим шести месяцев Осокина почти не общалась с шефом. Она узнала, что сотрудники прозвали его Бибигоном за невзрачный вид и с учетом английского произношения первых букв его имени и фамилии. Венников напрасно ждал, что она, как все ее предшественники, столкнувшись с неясными вопросами в литературе, зайдет к нему за разъяснениями. Но этого не произошло. Зато заработали ранее простаивавшие установки рентгеноскопического анализа, ядерно-магнитного резонанса, не успевали остывать вакуумные печи. Когда он проходил в свой кабинет, то постоянно видел то одного, то двух сотрудников, стоящих у стола Осокиной и что-то с ней обсуждающих. Но самое удивительное было в том, что ее саму он почти не слышал. Она со всеми говорила негромким голосом, с явным интересом, но не навязывая своих мыслей. А в конце ноября на одной из оперативок у директора заведующий вычислительным центром попросил приобрести еще одну электронно-цифровую вычислительную машину БЭСМ-3, так как резко возросли заказы отделов, особенно отдела Венникова.
Однажды один из молодых сотрудников Анисим Черногривко, которого готовили к защите кандидатской диссертации в первой половине следующего года, неожиданно заявил, что ему надо провести еще пару экспериментов по совету Надежды Сергеевны. Бибигон сначала не понял — кто такая Надежда Сергеевна, но когда до него дошло, что это Осокина, он взорвался бурным негодованием:
— Собственно, зачем вам исследовать дислокации в различных участках минерала? Достаточно, как вы и сделали, проверить в нескольких реперных точках и установить статистическую зависимость их распределения. Мы ведь это согласовали с вами два года назад. Разве не ясно, что качество минерала определяется именно этой зависимостью?
— Я с вами полностью согласен, Валериан Модестович. Но Надежда Сергеевна считает, и она меня в этом убедила, что, построив зависимость распределения дислокаций от точки к точке по всем трем координатам, можно выявить термопондеромоторные условия возникновения минерала, и тем самым создать предпосылки прогнозирования его распределения в земной коре.
Венников задумался: «А что, неглупо!»
— Как собираетесь проделать это исследование? Разве вы не понимаете, что после каждого тестирования структуры вам придется поворачивать минерал на малый угол вокруг всех трех координат да еще и перемещать по всем трем направлениям? Это займет как минимум полгода, и вы не сможете успешно закончить аспирантуру в срок...
Он хотел было добавить: «Так что бросьте, молодой человек, эту затею и завершите диссертацию к концу месяца». Но Анисим своим мягким украинским баритоном прервал его:
— Валериан Модестович, в том-то и дело, что сейчас у нас нет никаких проблем. Надежда Сергеевна для своих исследований гранитов изготовила приспособление, позволяющее в считанные секунды поворачивать внутри рентгеновской установки образец под любым углом и перемещать по всем трем координатам с точностью до ста микрон. Так что я закончу испытания за две недели. А в вычислительном центре разработали алгоритм, позволяющий на ЭЦВМ перевести рентгеноструктурные снимки в реальную кристаллическую структуру всего за два-три дня. К середине декабря у меня все будет готово, и я сдам диссертацию в срок. Зато в ней появится раздел о прогнозировании распределения минералов в земной коре.
Венников с ужасом обнаружил, что идея Черногривко ему понравилась. А в обеденный перерыв, когда опустела лаборатория, он подошел к рентгеновской установке посмотреть приспособление Осокиной. Оно было выполнено так, как будто работал слесарь-лекальщик высокой квалификации. «Неужели такое можно сделать женским ручками»? — недоверчиво подумал он. В углу резались в домино два рабочих-термитчика и два лаборанта. Пересилив гонор, он позвал их к установке и спросил:
— Это кто сделал? Вроде такого приспособления не было.
— Надька Осокина, — ответил пожилой термитчик. — У нее руки получше, чем у любого мужика. И башка варит.
Венников почесал в затылке и, ничего не сказав, вышел. Ему стало ясно, что в отделе появился еще один центр идей, который, в отличие от него самого, превосходно может эти идеи претворять в жизнь собственными руками.
И все-таки он решил поставить эту юную леди на свое место. Конечно, он мог бы использовать административный ресурс, но он дорожил авторитетом начальника, который основывает свои решения на строго разумной основе. И хотя он превосходно знал о кличке Бибигон, знал он и о том, что в глубине души подчиненные его уважают. Поэтому решил подождать. Подождать ее годового отчета. Вот здесь он ей покажет. Тут есть два варианта. Либо, познакомившись более основательно, нежели она это сделала при написании диплома (тем более будучи беременной), с литературой, она поймет, что формирование гранитов было обусловлено только магматогенными процессами. Тогда он высмеет ее нелепую дипломную работу и выразит сомнение в качестве ее красного диплома. Основываясь на ее же отчете. При этом ей самой не останется ничего иного, как признать это на глазах всей лаборатории. Либо она продолжит упорствовать на своей весьма сомнительной версии, что граниты возникли при растворении осадочных пород в магме. Тогда он моментально загонит ее в угол проблемой кислотности земной коры на континентах.
Но отчет Надежды не содержал ни той, ни другой версии. Проведя весьма тщательный анализ литературных данных, она завершила их перечнем нерешенных в науке о гранитах вопросов:
1. Почему дно морей и океанов состоит только из базальтов, а граниты есть в континентальной коре?
2. Имеются ли граниты в глубинных слоях континентальных массивов или они так же, как дно Мирового океана, состоят из базальтов?
3. Из каких пород сформировалась гранитная эвтектика?
4. В чем механизм образования гранитного слоя земной коры?
«Интересно, а кому она адресует эти вопросы? — подумал Венников, прочтя перед заседанием научного совета отдела отчет Осокиной. — Если мне, то я верну их ей обратно».
И тут в голову ему пришла еще одна коварная мысль: «А что, если предложить ей поискать ответы на эти вопросы в геологической экспедиции? Она от нее безусловно откажется. Не может же она бросить своего ребеночка! И тогда я ей объясню истинный смысл того вопроса, с которого начал свой диалог с ней: научный работник, посвятивший себя геологии, должен забыть про личную жизнь. Его жизнь принадлежит матушке-земле. Матери всех древнегреческих богов Гее. И только таким она готова открыть свои тайны».
Сессия научного совета, на которой утверждались годовые отчеты сотрудников, продолжалась неделю. Валериан Модестович всегда к ней тщательно готовился. Это был его звездный час. Именно здесь он демонстрировал всем своим подчиненным, кто в этом мире бог. На третий день наступила очередь Осокиной. Она четко изложила, кто в стране и в мире, на ее взгляд, наиболее динамично ведет научные исследования в области геологии и петрологии гранитов, какова вообще структура континентальной коры и какую роль играют в ней граниты, каковы основные факторы, влияющие на формирование слоев этой коры. А в конце сформулировала свои четыре вопроса. Но при этом сразу оговорилась:
— Валериан Модестович, при первой встрече со мной вы сказали, что темы в институте выбираются на всю жизнь. Вот я и решила посвятить свою дальнейшую научную жизнь поискам ответов на эти четыре вопроса.
Бибигон в очередной раз был обескуражен. Опровергать то, что именно эти вопросы являются узловыми, бессмысленно. Утверждать, что ответ на них окончательно получен, — тем более. Хотя у него и есть свое мнение по каждому из них. Но то, что оно вовсе не столь уж бесспорно, тоже ясно. Оставался один-единственный козырь.
— Я, деточка, не говорил вам, что надо придумывать какие-то вопросы, а потом решать их всю жизнь. Смею вас заверить, что если вы решите эти вопросы, или за вас это сделает кто-то другой — вон сколько народу работает над проблемой гранитов в мире, — так вот, когда они будут решены, то появятся новые. Я вам говорил, что над темой надо работать всю жизнь, а не над вопросами этой темы. А эти вопросы извольте решить, если не в этом году, так в следующем. Максимум — еще через год. Кстати, а как вы собираетесь их решать? Сидя за письменным столом? Нет, дорогая моя, так ничего не получится. Тайны земли надо искать в ней самой. Так что готовьтесь летом отправиться в геологическую экспедицию. Туда, где обнажены слои докембрия. Например, на Таймыр или Северный Урал.
Валериан Модестович даже встал со своего председательского кресла, произнося эту речь.
— Я как раз хотела просить вас, Валериан Модестович, командировать меня летом на Северный Урал.
Ответ Осокиной прозвучал громче, чем гром среди ясного неба. «Как? Она бросает своего ребеночка, которому едва исполнился год? Да что ж она за мамаша такая? Папашу ребеночка выгнала, теперь его самого бросает!»
— А как же ваш сыночек? — выдал себя Венников. — Первый раз вижу мать, которая с легкостью покидает своего младенца.
— Валериан Модестович! — с вызовом ответила Надежда. — Я вам уже говорила — моя личная жизнь никого не касается. Я прошу записать в решении нашего совета рекомендацию командировать меня в экспедицию на Северный Урал. Свои конкретные предложения по маршруту экспедиции и ее составу я предоставлю к концу февраля.
— Да вы хоть раз бывали в экспедиции, знаете, что это такое? — Бибигон уже не отдавал себе отчета в том, что выглядит все смешнее.
— Да, я ходила в экспедицию во время практики на четвертом курсе. На Южный Урал.
— В курортные зоны Уральской Швейцарии? — попытался иронизировать Венников. Но игра его была проиграна. Придется принять ее отчет как успешно составленный. И тем самым лично подтвердить ее право быть лидером подчиненного ему коллектива.
После успешной экспедиции в июле-августе в район реки Кара Осокина собрала весьма убедительный материал по соотношению диоритов и гранитов, показывающий, что роль чисто базальтовых процессов в формировании коры континентов существенно уступает место экзогенным геохимическим преобразованиям.
Прочтя ее отчет о результатах экспедиции, Валериан Модестович впервые задумался: почему собственно надо начисто исключить переплав осадочных пород потоками лавы, вырывающейся из-под земной коры? Что-то же в результате такого переплава должно образоваться! Может быть, это и есть граниты? Он вспомнил, что именно эту версию однажды на конференции излагала молодая профессорша из Сибири — не то Иркутска, не то Хабаровска. Он тогда был в числе тех столпов геологии, которые камня на камне не оставили от этой гипотезы.
Но Осокина, в отличие от той профессорши, не формулировала гипотезы. Она только ставила вопросы. И находила ответы. А из них вытекал вывод: в формировании гранитогнейсовых слоев принимали участие не только раскаленные массы выбрасываемой из мантии лавы, но и осадочные породы, возникшие в результате химического выветривания первоначального коркового покрытия планеты.
Изменения происходили не только во внутреннем мире Венникова, но и вокруг него. Он все больше и больше замечал, что и сотрудники отдела, и окружающие чаще обращались не к нему, а к Осокиной. Тем более что своим едким языком он отбил у многих желание общаться с ним. Он, конечно, мог бы легко пресечь явный подкоп этой юной леди. Но каждый раз, убеждаясь в том, что принятые ею решения были разумными, он загонялся в положение зловредного старикашки, который вредит общему делу только ради того, чтобы не выпячивался кто-то другой. То, что именно так поступали практически все его коллеги, его не утешало. Все-таки отдел был его детищем, и ему вовсе не хотелось его разваливать. К тому же он обратил внимание на одну деталь в действиях Осокиной — она никогда не покушалась на его авторитет. Все сотрудники, которым приходилось решать вопросы с ним, никогда не испытывали по отношению к нему не только пренебрежения, но даже едва видимого неуважения. И он незаметно для себя стал привыкать к этой новой ситуации. Более того, у него появилось желание быстрее выдвинуть Осокину и по лестнице научной иерархии. Как-то он вызвал ее к себе в кабинет и спросил:
— Деточка, когда вы собираетесь положить мне на стол диссертацию? Я понимаю, что поступать в аспирантуру вам нет никакого резона. Вы и так справитесь. Но продолжать вечно пребывать в должности младшего научного сотрудника и одновременно руководить несколькими хоздоговорами — это абсурд, нонсенс.
Надо сказать, что поездка Осокиной на Северный Урал внесла еще один новый элемент в работу отдела — у него появились хоздоговоры. Проводившие параллельно с ней геологоразведочные работы представители горнозаводских предприятий заинтересовались ее методикой, убедившись в ее эффективности. Благодаря ей поиск декоративных и полудрагоценных минералов существенно сокращался по времени и затратам.
Надежда предложила руководство хоздоговорами возглавить Венникову, но он благородно отказался:
— Вам заказывают, вы и отвечайте за их выполнение.
— Но я включаю вас в качестве соисполнителя, так как все равно без ваших знаний нам не обойтись.
Это было и солидно, и почтительно. И Валериан Модестович милостиво согласился.
В ответ на его вопрос о диссертации она сказала:
— У меня еще не все кандидатские сданы. Остался экзамен по спецпредмету и философии.
— Ну, спецпредмет мы примем у вас хоть завтра. А вот затягивать с философией — это непростительная глупость. Обычно ее сдают в первый же год аспирантуры или совместительства. А теперь придется ждать следующего лета. Но дайте мне слово, что к следующему лету разделаетесь. Тем более что у вас явная склонность к философам... К тому же Вернадскому.
— Но он же не философ, он геолог, причем весьма знающий и прогрессивный. Кстати, если я назову его философом нашим диалектическим и историческим материалистам, то они меня просто выгонят с экзамена.
— Знаю, знаю, знаю... Ради бога, ничего на их экзамене не придумывайте! Все, что они вам скажут, вызубрите и доложите слово в слово.
— Вот из-за этого я и не пошла в этом году сдавать. Терпеть не могу зубрежку.
— Ну знаете, деточка, не все, что в этой жизни делается, доставляет удовольствие... Значит, так, — подвел черту под их разговором Венников, — планирую вашу защиту на конец следующего года.
— Ой, нет, дайте мне еще год, я хотела бы следующим летом побывать на Таймыре, сравнить результаты химического состава тамошних обнажений с североуральскими и только после этого сделать окончательные выводы.
Венников уставился на нее своими выпуклыми, особенно в очках с большими диоптриями, глазами. «И окончательно добить меня версией о биогенно-магматическом происхождении гранитов, — мысленно докончил он ее фразу. — Ну, достался мне орешек! Неудивительно, что от нее сбежал муженек, или кто он там был ей...»
— Хорошо, не буду вас торопить. Но в конце следующего года я должен увидеть вашу диссертацию.
Поход на Таймыр, как и следовало ожидать, подтвердил теорию гранитогенеза Вернадского и Фроловой. Роль Осокиной в этой теории была более скромной — она нашла новые, более существенные фактические данные. А заодно разработала практические методики поиска месторождений гранитов и сопутствующих им минералов. Особенно ценной в ее диссертации была именно эта сторона. Тем более что ее подкрепляли превосходные отзывы горнодобывающих предприятий Северного Урала и Сибири.

ОТЕЦ
Рана, нанесенная разрывом с любимым человеком, постепенно затягивалась. Встречаясь иногда с бывшими однокурсниками, Надежда интересовалась судьбой всех, кроме Вениамина. И они из деликатности о нем не заикались. Но однажды вечером дома раздался звонок Фиры Ароновны:
— Это Надежда Осокина? Вы, кажется, учились вместе с моим Веничкой? И даже умудгились замогочить ему голову... Ну, ну, не в этом дело. Веничка сегъезно заболел и хочет вас видеть. Конечно, в дгугое вгемя я бы выбила из его головы эту блажь... Но сейчас он болен... Очень болен.. Мой мальчик... — Фира Ароновна на другом конце провода всхлипнула. — Так вот, я пгошу вас, навестите его, сделайте милость. Может быть, это его последнее желание...
У Надежды все оборвалось внутри. Что с ним? Где он? Она прервала словесный поток своей несостоявшейся свекрови и стала выяснять, где его больница.
А еще через час входила в палату. Горький комок застрял у нее в горле. И хотя само название отделения — онкологическое — уже говорило обо всем, то, что она увидела, было выше всяких человеческих сил. От Вени, ее Вени, остались одни глаза. Желтая кожа обтянула исхудавшее тело. Казалось, сними ее — и останется только скелет. Он виновато улыбнулся:
— Прости, что побеспокоил. Просто в последние две недели у меня такие боли, что я испугался: вдруг не выдержу. И очень захотел увидеть тебя. Может, в последний раз. Я ведь тебя, Надюш, по-прежнему очень люблю. Как никого на свете...
— Я тебя тоже люблю, Веничка... А Сереженька похож на тебя. Только светленький и глазки голубые. Это в мою маму.
— И в тебя...
Сереженька рос смышленым мальчиком. Он уже знал все буквы, умел считать до десяти. Но больше всего ему нравились игрушки: заводные машины, зверушки, часы, пистолеты. Первое, что он делал, когда ему их приносили, — разбирал. Ему было интересно, почему они ездят, прыгают, ходят, стреляют. Он мог возиться с ними целый день. Но заклепки, на которых держались узлы, были слабые и сразу отламывались. И через пару часов он начинал хныкать. Приходилось вмешиваться деду. Он доставал свои инструменты, сверлил новые дырки, приспосабливал маленькие винтики и гайки. Сережа сидел рядом, не шевелясь, и внимательно смотрел на ловкие дедовы руки. После того, как игрушка была восстановлена, он играл с ней часами, клал ее рядом с собой, когда ложился спать. Эти игрушки стояли у него на полочке в строгом порядке, и после завтрака он размышлял, какую выбрать. Но вот совсем недавно разломанная им машина никак не хотела собираться. Измучившийся дед решил прикрепить заводной механизм к корпусу изолентой. Попробовал — машина поехала как новая. И он отдал ее внуку. Тот взял, с недоверием посмотрел на нее, и вдруг губы его обиженно скривились. Он горько заплакал и начал с яростью срывать изоленту. Услышав его рев, прибежала бабушка Лиза. Сережа, бросив сломанную машину, уткнулся мокрым от слез лицом в бабушкин подол и продолжал рыдать. Дед Сергей и сам готов был расплакаться. Не виноват же он, что на заводе делают одноразовые игрушки, которые потом никак нельзя собрать.
— Нет, мозно, мозно, — продолжал реветь Сережа.
Придя с работы, Надежда сразу придумала, как выйти из положения:
— Не расстраивайся, Сереженька, дед исправит. Только завтра. Я принесу синтетический клей, он даже металл схватывает. Только ему надо будет подсохнуть, поэтому придется еще день подождать.
Сереженька стал успокаиваться. А перед сном услышал, как мама сказала деду:
— Изолента? И кому такое может понравиться?
На следующий день Надежда решила пожертвовать обедом и привезла клей отцу. Тот, зная требовательность внука, промыл поверхности растворителем, нанес клей, соединил, подержал немного и положил на шкаф. «Пусть сохнет». Через некоторое время обмазал края вторично. Сережа наблюдал за всем с нескрываемым интересом. А когда дед протянул ему игрушку, деловито проверил ее на прочность. И только после этого завел механизм.
Когда пришла мама, он подбежал к ней с машиной в руке и радостно сообщил:
— Селеза исплавил!
Деда он звал по имени, от чего тот млел. Надежда радостно обняла сына:
— Сережа исправил Сереже...
— Да! — серьезно ответил сын. — Селеза исплавил Селезе...
Все это мелькнуло в памяти Надежды, когда она рассказывала Вене про сына. И подумала: «Эх, Веничка! Тебе бы характер твоего сына, тогда не сгубил бы ни свою жизнь, ни мою. А может, это я виновата? Может, надо было не обижаться, а забрать тебя к себе домой и прогнать глупую твою мамашу?»
— Веничка, ты прости меня! Наверно, это я виновата, что так у нас случилось.
— Нет, нет, Надюшенька, это я. Но я теперь знаю. Если выберусь из своей болезни, а я выберусь — вот увидишь, я приду к тебе домой... Нет, прилечу на крыльях и брошусь перед тобой на колени. Ты простишь меня, простишь, Надя? Наденька... Моя Наденька...
И вдруг сморщился:
— Позови, пожалуйста, сестру.
Надежда выскочила в коридор. Сестра сердито глянула на нее:
— Время свидания прошло. Приходите завтра. Я ему сейчас сделаю укол, и он уснет.
А назавтра позвонила Фира Ароновна и сообщила, что Вениамин ночью умер.

ПОКРОВИТЕЛЬ
С Вадимом Маркеловым Надежда почти никогда за все эти четыре года не сталкивалась и видела его, как правило, лишь в президиуме общеинститутских собраний. Сама она, в отличие от вузовских времен, от комсомольской работы отошла, хотя ее регулярно избирали в комсбюро отдела. Но однажды, встретившись в коридоре, он остановился, поздоровался и спросил:
— Надь, ты скоро защищаешься? Я жду не дождусь.
— А в чем дело? — удивилась Надежда: какое, мол, дело комсомольскому боссу до ее защиты?
— Ну, во-первых, мы все-таки с одного курса. И мне не все равно, как двигаются мои друзья. А мы ведь друзья?
— Я не возражаю. Пять лет вместе все-таки...
— А во-вторых, ты сама понимаешь: пройдет несколько лет, и ответственность за институт перейдет к нашему поколению. К сожалению, таков закон жизни. И я заинтересован, чтобы во главе его ведущих отделов стояли талантливые руководители. Надеюсь, что после защиты ты сменишь этого старпера со слуховым аппаратом.
— Вадим, только ради этого я не собираюсь защищаться. Меня Венников вполне устраивает.
— Ну, тебе ничего делать не надо. Это наш вопрос.
— Вадик! Я тебя прошу: оставь его в покое.
У Вадима побелели зрачки. Как его бесит эта игра в благородство! Она что, не хочет стать во главе отдела? Тогда зачем взяла на себя основные заботы, почему решает за Бибигона вопросы? До чего люди фальшивы! Ну ладно, Надюша! Дойдет и до тебя очередь. А сейчас ты мне нужна, чтобы расшатать ситуацию. Убрать всю старую элиту.
— Узнаю Осокину! Но, надеюсь, заходить ты ко мне можешь?
— Только не обсуждать подобные вопросы, Вадим. Ты же знаешь, как я не люблю все эти... — она чуть было не сказала «интриги», но почувствовала, что это грубо, — разговоры.
В качестве первого оппонента Венников предложил своего приятеля, профессора Михаила Евгеньевича Шанькина, и сразу получил согласие. Когда Надежда привезла тому свою диссертацию, он быстро перелистал ее, озадаченно поглядел на Надежду и набрал номер Венникова:
— Послушай, Валериан Модестович, с каких это пор ты стал приверженцем литогенетической модели образования гранитов? Мы с тобой вроде покончили с этой лажей еще лет пятнадцать назад... А твоя аспирантка опять к ней возвращается...
Венников стал что-то пространно объяснять ему по телефону. Шанькин слушал, нетерпеливо вращая в руке карандаш.
— Ну, в общем, так не делается, Валера! Пусть она хоть пяти саженей во лбу, пропускать нелепую версию я не намерен. Я не просто отказываюсь оппонировать, но, предупреждаю, пришлю разгромный отзыв.
Шанькин положил трубку и протянул диссертацию Надежде:
— Надеюсь, вы все слышали!
— Но ведь вы не проверили ни одного расчета, ни одного экспериментального факта! — Надежда вовсе не собиралась сдаваться и уйти, не отстояв своего мнения.
— А зачем мне проверять! Все уже давно перепроверено. Граниты образовались в результате кристаллизации мантийной лавы.
— А почему тогда у них совсем другие соотношения магния, кальция, железа и других элементов, чем у базальтов? Почему они ближе по составу к осадочным породам? Почему в их эвтектику включены кристаллические зерна, характерные для осадочных пород, а не для вещества мантии? Почему в гранитах есть вкрапления кварца, а в базальтах нет? Почему в природе диоритов гораздо меньше, чем гранитов?
— Это вы всеми этими вопросами заморочили голову Валериану Модестовичу? Отвечаю: из чего состоит магма, никто не знает. Утверждать, что она однородна — все равно, что считать все почвы черноземами.
— Но тогда почему дно океанов — а это больше, чем две трети литосферы, — состоит из однородных базальтов, и лишь одна треть ее — суша — имеет гранитные слои? Причем вместе с осадочными породами? Значит, неравномерность состава магмы распространяется только на одну треть литосферы?
Надежде явно удалось втянуть профессора Шанькина в дискуссию. Сначала нехотя, сквозь зубы, с нарочитой пренебрежительностью, затем все более распаляясь, он выдвигал один довод за другим, пытаясь осадить эту не по возрасту нахальную особу. Но у нее находились все новые и новые аргументы. Тогда Михаил Евгеньевич выдвинул последний, главный довод. Именно с его помощью они с Венниковым и еще несколькими профессорами опровергли теорию Фроловой.
— Ну, хорошо, красавица... — начал было он, но Надежда перебила его:
— У меня, извините, есть имя и отчество.
— Первый раз вижу, чтобы женщине не было приятно, когда говорят о ее красоте, — засмеялся Шанькин.
— Но ведь мы ведем научный спор. Причем здесь внешность? Тогда что, я должна вас тоже называть не по имени, а исходя из наиболее характерных особенностей вашего лица?
Это был, похоже, намек на то, что голова у него совершенно лысая.
— Я, кажется, начинаю понимать, как вам удалось обработать бедного Валериана Модестовича.
— Меня зовут Надежда Сергеевна. Но дело не в этом. Извините, что я вас перебила, — уже мягче произнесла Осокина. — Не люблю, когда в научном споре применяют ненаучные методы.
— Поймите, э... Надежда Сергеевна, если бы эта теория, — Шанькин махнул рукой в сторону диссертации, — была правильной, тогда нижние слои континентов тоже состояли бы из базальтов.
— Но вы же отлично знаете, что проникнуть на глубину десятков километров в толщу коры мы пока просто не можем.
— Ну, это как сказать! Есть кимберлитовые трубки. Их верхняя зона состоит из пород, вынесенных мантийными потоками из самых глубин литосферы.
— Причем здесь кимберлиты? — смутилась Надежда. — Насколько мне известно, ими занимаются те, кто ищет алмазы и другие драгоценные минералы.
«Ну вот, наконец-то я поставил ее на место. Уфф!»
— Не только, Надежда Сергеевна, не только! Кимберлиты — это естественные скважины, которые своими выносами позволяют заглянуть на самое дно земной коры.
— Ну и что? Они показывают, что на дне континентов нет базальтов, а есть такие же гранитные породы, что и сверху?
— Не так однозначно. К сожалению, наличие алмазов в ряде трубок заслонило научную сторону их изучения утилитарной. Да и никому не приходило в голову использовать их состав для обоснования или опровержения всякого рода сумасбродных гипотез.
— Значит, если я, исследовав кимберлитовые трубки, обнаружу в их выносах следы нижних базальтов, то вы согласитесь, что защищаемая мною гипотеза Вернадского правильна?
Имя Вернадского она ввернула в их разговоре впервые. Шанькин, конечно, знал о том, что знаменитый академик придерживается той же точки зрения.
«Черт, хорошо, что я отказался от оппонирования. А то бы она меня на защите загнала в угол. Ей терять нечего!»
— Если обнаружите...
— Обнаружу! Пока я не исследую хотя бы одну кимберлитовую трубку, я не выйду на защиту. А вас я очень хотела бы иметь оппонентом в любом случае — или когда найду подтверждение своих выводов, или когда их изменю в результате новых данных.
Ничего себе! Она его приперла к стенке! Неужели Венников позволит ей отложить защиту на год? Впрочем, позволит. Она хоть кого заставит.
— Ну, вы обсудите с вашим научным руководителем. Но без данных о составе выбросов кимберлитовых трубок можете ко мне даже не обращаться.
Но Надежда уже загорелась. Спасибо Шанькину. Как же ей раньше не пришла в голову идея кимберлитов? Ведь из поставленных ею в самом начале четырех вопросов на второй она до сих пор не нашла прямого ответа.
Решение Осокиной отложить свою защиту на год вызвало переполох в институте. Одни увидели в этом интригу Венникова. Другие — серьезные замечания оппонента, известного в стране ученого-петролога Шанькина, которые свели на нет все ее выводы. Кто-то злорадствовал, кто-то злословил, кто-то сочувствовал.
Вадим Маркелов почувствовал в этом угрозу своим планам по смене одряхлевшей элиты института. Он уговорил секретаря парткома Илью Петровича пойти к академику Апарину-Властовскому. Илья Петрович, бывший морской капвторанг, был невзрачного вида и отличался тем, что периодически запускал пятерню в волосы и расчесывал их, артистически подрагивая при этом пальцами. Второй его особенностью были плотно сомкнутые губы. Он мог не размыкать их часами, а размыкал только, чтобы сказать: «Разберемся! Этого нельзя допустить! Есть мнение! Партия не для того поставила нас сюда!» — и далее в том же духе. Вадим быстро раскусил его абсолютное безволие и сделал все возможное, чтобы подмять под себя.
Оба они представили дело директору как заговор израсходовавшего свой ресурс пенсионера против талантливой молодой сотрудницы, фактического лидера отдела. Они потребовали освободить Венникова от должности и поставить Осокину, не дожидаясь ее защиты.
Станислав Александрович попросил неделю, чтобы самому разобраться в этом вопросе и пока не травмировать коллектив. Но Вадим решил не ждать. Он поговорил с секретарем партбюро отдела Иваном Журавлевым. При этом намекнул, что вопрос в верхах уже решен. Журавлев готов был исполнить указание, но опасался, что члены бюро его не поддержат.
— А нам не нужны секретари, которые не пользуются авторитетом среди коммунистов, — жестко ответил Маркелов.
Иван Павлович пошел было к Илье Петровичу, но тот, разомкнув стиснутые губы, произнес:
— Будем снимать!
Бедному Журавлеву пришлось собирать бюро. Все, что он говорил, было правильно. И насчет авторитета Осокиной. И насчет хозяйственных договоров, впервые появившихся в их отделе. И об активизации экспериментальных исследований.
И все-таки члены бюро молчали. Было что-то бесчеловечное, злобное в этом решении. И когда Журавлев поставил свое предложение на голосование, двое были против, двое воздержались и лишь один поднял руку «за».
Когда до Осокиной дошли слухи об этом заседании, она при всех потребовала от Журавлева объяснений. Боясь выдать источник этой проблемы, он снова начал перечислять свои аргументы. Надежда его оборвала:
— Так что, по-вашему, я не должна была заниматься экспериментальной работой? Не отвечать на вопросы тех, кто ко мне обращался? Не разрабатывать методики для горных предприятий? Просто потому, что я человек, обыкновенный человек, а не карьеристка, которая только и думает о том, чтобы спихнуть начальника?
Вокруг них стали собираться сотрудники.
— Я предлагаю написать коллективное письмо в партком и дирекцию с просьбой оставить заведующим профессора Венникова, — предложил Анисим Черногривко.
Надежда сказала, что первая подпишет это письмо.
Когда оно было готово, Надежда пришла к Венникову. Он уже все знал и сидел с опущенными плечами.
— Вот видите, что вы наделали со своим решением исследовать кимберлитовые трубки. Деточка, вы умница, как ученый, но совершенно не знаете жизни. А жизнь — жесткая штука. Как в боксе — либо ты нокаутируешь, либо тебя.
— Но я не стану заведовать отделом. И я готова пойти к директору все объяснить. Тем более что весь отдел подписал письмо о том, чтобы вас оставили.
— И вы подписали? Господи, зачем я спрашиваю! Спасибо вам.
— Мы собирались идти к директору сегодня.
— Он нас с вами вызывает к себе завтра утром.
Когда Вадим узнал о решении партбюро, он пошел к Илье Петровичу:
— Кажется, у нас в институте зреет вторая Чехословакия! Необходимо пресечь эту бестолковую вольницу. Либо партийное руководство есть в институте, либо мы здесь собираемся строить хреновину с чехословацким лицом.
Впервые почувствовав беспокойство, секретарь парткома позвонил академику Апарину-Властовскому. Тот сказал, что на завтрашнее утро пригласил к себе Венникова с Осокиной и надеется все обговорить.
— Станислав Александрович умеет решать вопросы по-партийному, — сказал Илья Петрович Маркелову. — Предоставим ему возможность разрешить эту ситуацию. А не сможет — поправим на парткоме.
Когда Венников с Осокиной вошли в кабинет директора, тот величественно восседал в своем кресле. Надежда была здесь впервые и слегка оробела. Все-таки найдя в себе силы, протянула директору письмо:
— Все сотрудники нашего коллектива просили меня передать вам это заявление.
Апарин-Властовский внимательно прочитал письмо, пересчитал подписи и отложил в сторону:
— Вы в партком тоже копию отдали?
— Нет, пока только вам.
— Ну, хоть что-то разумное сделали. И не несите... Бесполезно. Партия у нас не любит всякого рода коллективки. И вообще, лучше порвите и выбросьте.
— Неужели мнение всего отдела никого — ни вас, ни партком не интересует?
— Отложим пока все это в сторону. Ты лучше, Валериан Модестович, расскажи мне толком, почему сорвалась защита этой сотрудницы? — Академик говорил размеренно, почти усыпляющим тоном.
— Я попросил Мишу Шанькина, — тихо начал Венников, — выступить первым оппонентом. Он достаточно известный в стране петролог. Работа Осокиной основательная, и я хотел, чтобы и защита выглядела солидно. А мне, я думал, Шанькин не откажет.
— Но он отказал...
— Вы же знаете, мы придерживаемся с ним мантийно-флюидной версии формирования гранитных пластов. А Осокина доказывает в своей работе мантийно-осадочную гипотезу...
— Но тебя-то она убедила?
— Не до конца. Но доказала право на свою версию — такую же полноценную. Шанькин же переступить через себя не смог... Или не захотел…
— Ну и черт с ним, возьмите другого оппонента, и пусть защищает. Давай на следующей неделе соберем совет, утвердим оппонентов и через месяц закончим всю эту катавасию.
— Это вы говорите не мне, а Осокиной. Уперлась, хочет, чтобы оппонентом непременно был Шанькин.
— Не понял! — обратился директор к Осокиной.
— Дело не в том, чтобы обязательно был Шанькин. Но он, высказываясь о моей работе, потребовал, чтобы я представила доказательства, что нижние слои континентальной коры состоят из базальтов так же, как и океанические. А это можно сделать, исследовав химический состав выбросов кимберлитовых трубок.
— А что, других доказательств вашей версии нет?
— Есть, но он даже не захотел в них вникать.
— Ну вот видите. Плюньте на него, защитите, а потом исследуйте сколько хотите.
— Станислав Александрович! Я потратила на диссертацию четыре года. Дважды выезжала в экспедиции, провела десятки экспериментов, и я не хочу, чтобы Шанькин думал о моей работе как о студенческой курсовой, которая нужна только для оценки в зачетке.
— А вы думаете, что если исследуете кимберлиты, то заставите его изменить свое мнение?
— Если он действительно ученый, то да. И не только его.
Станислав Александрович уставился в окно.
— Мне кажется, он подсунул вам пустышку. Раскаленная мантийная лава все равно расплавила в кимберлитовой трубке нижние слои, и если это базальт, то он просто сольется с веществом мантии.
— Ну и пусть. Он ведь утверждает, что под континентальной корой состав мантии иной, не такой, как под океаном, поэтому и возникают граниты. А если выяснится, что он такой же, как и у базальтов, то где же тогда исходный материал для гранитов?
— И вы хотите выбить у него этот аргумент? Зная Шанькина, могу сказать, что он все равно не станет оппонировать вам.
— Но тогда я буду знать, что мне отказал амбициозный упырь. Меня такие не интересуют.
— Слушай, Валериан Модестович, а ведь ты воспитал отличного ученого, — улыбнулся директор. — Может, действительно, отдадим ей отдел? Явно хуже не будет?
— И лучше тоже, — вмешалась Надежда. — Валериан Модестович на месте. У него колоссальные знания, масса идей, авторитет в коллективе. Вы же видите, — она показала на письмо. — Но главное, я не хочу на это место. Почему надо делать из меня такого человека, такого... каких я презираю. И вы будете меня презирать. И все на свете.
— Я не буду. И он не будет, — ткнул академик пальцем в Венникова.
Венников хотел что-то вставить, но Апарин-Властовский величественным жестом остановил его:
— Слушайте мое решение. Вы, — обратился он к Надежде, — осенью следующего года, ну, например, к седьмому ноября, кладете мне на стол свою диссертацию. С результатами исследований кимберлитовых трубок. А ты, Валериан Модестович, оставайся на своем месте. Я даю тебе слово, что уволю только тогда, когда ты сам меня попросишь. Все, идите.
Директор поднял трубку и пригласил к себе секретаря парткома. Вадим видел, как выходили из приемной Венников и Осокина. Надежда явно не выглядела радостной. Венников тоже шел с опущенной головой. Что там решил шеф? Вот к нему прошел Илья Петрович. Через полчаса пригласили и его.
— Я сегодня впервые встретился с Осокиной, — сказал ему директор. — И должен вам сказать, Вадим Викторович, что полностью разделяю вашу точку зрения — она вполне созрела, чтобы заведывать отделом. Если раньше вы мне нравились своей решительностью и напористостью, то теперь я увидел, что вы толково разбираетесь и в людях. И все же ставить ее во главе отдела я пока не стал. Мне важно сохранить нравственную атмосферу в коллективе. За что мы должны снимать Венникова? За то, что его отдел стал победителем соцсоревнования? За то, что он является пионером в настоящей, а не бумажной связи с производством? Знаю, знаю! — не дал он вставить слово Маркелову. — Это заслуга прежде всего Осокиной. Но ведь она это сделала, будучи сотрудницей его отдела. Впрочем, и сама она понимает, что пока Венников не исчерпал своего ресурса, вступать в рокировку с ним — неправильно. А вы в этом деле показали себя молодцом, но у вас еще не хватает опыта работы с людьми. Вот мы и решили с Ильей Петровичем направить вас в аспирантуру в Институт марксизма-ленинизма. Я только что говорил с его ректором. Они, оказывается, могут и сейчас зачислить вас аспирантом.
Вадим покраснел от волнения: о, этот институт откроет ему дорогу на самые вершины! А свою неудачу с Осокиной он переживет. Впрочем, этот эпизод только добавил желчи в его отношение к ней.

ТАИНСТВЕННЫЙ УЧАСТНИК
А Надежда снова засела за литературу. Теперь уже по кимберлитам. К сожалению, большинство исследователей интересовали эти геологические образования исключительно с точки зрения месторождений алмазов. Все остальные горные породы, включаемые в них, изучались либо как признаки, позволяющие обнаружить эти природные сверхглубокие скважины, либо как примеси, добавляющие алмазным вкраплениям дополнительный шарм. Тем не менее ей удалось установить, что на территории России есть две зоны, где обнаружены кимберлитовые трубки: в Архангельской области и на западе Якутии. С точки зрения анализа глубинных слоев земной коры, Надежда сочла более подходящими кимберлиты в Якутии. Туда она и начала готовить экспедицию. На сей раз экспедиция шла под патронажем самого Апарина-Властовского, поэтому ее не только оперативно снарядили самыми современными средствами георазведки, но и обеспечили поддержку местных властей и даже воинских частей.
Полученные в ходе экспедиции результаты полностью подтвердили версию Осокиной о гибридном осадочно-мантийном происхождении гранитов. Венников, согласившись с убедительностью ее результатов, все-таки сохранял осторожную позицию, так как не исключал возможность происхождения гранитов не из наружных, а из внутренних слоев мантии за счет наличия в ней вертикальных потоков.
К тому времени в американской и отечественной литературе начали появляться первые данные об анализе образцов, доставленных с Луны. Оказалось, что они в основном состоят из базальтов. Это также лишний раз подтверждало, что граниты — сугубо земные минералы, а значит, в их возникновении повинны специфические условия Земли, ну, например, биосфера.
Профессор Шанькин, отправив Осокину куда подальше, постарался забыть о ней. Каково же было его удивление, когда она возникла сама, без предварительного звонка своего шефа.
Шанькин знал, что появление данных о химическом составе лунных образцов увеличило число публикаций, опровергающих мантийно-флюидное происхождение гранитов, которое он считал единственно правильным. На этом фоне успешная защита Осокиной еще более ослабляла его научные позиции. К тому же, судя по всему, она добивалась, чтобы это произошло с его собственного одобрения, как оппонента. Этого он допустить не мог. Однако понимал, что, имея такую мощную крышу, как академик Апарин-Властовский, она все равно защитится, и он помешать ее утверждению не сможет. Ситуация была в высшей степени неприятной. Тогда он придумал весьма остроумный ход. Хорошо, он согласится быть оппонентом. Он даже не станет оспаривать основной тезис диссертации Осокиной — биогенное происхождение гранитов. Что же? Поскольку однозначно установленной версии нет, можно допустить и такую, хотя сам он в своем отзыве озвучит свою собственную. Но он очень тщательно, как ни одну другую работу, по которой выступал оппонентом, прочтет ее. И найдет в ней ошибки в экспериментах, в теоретических выкладках. Вот против этого ни один академик не сможет устоять. Он, конечно, знал, что сам Венников очень аккуратно относился в своих собственных работах к обоснованию выводимых соотношений. Но у аспирантов допускал определенную легковесность.
Когда Надежда принесла ему переделанную диссертацию и хотела рассказать о полученных результатах изучения якутских кимберлитов, он отмахнулся:
— Раз вы настаиваете на моем оппонировании, я согласен. Оставляйте работу. О том, какой дам отзыв, узнаете за две недели до защиты.
Надежда почувствовала неладное. То, что нравы мира ученых весьма далеки от нравов палаты пэров, она за пять лет работы в институте хорошо усвоила. Вернувшись в ИПЗАН, поделилась сомнениями с Венниковым. Тот тут же взвился:
— Ну что я вам говорил! Почему вы никогда меня не слушаете? Могли бы, прежде чем нести диссертацию Михаилу... Евгеньевичу, спросить у меня.
— Но я полагала, что все прошлогодние договоренности остаются в силе... Ведь вы же его выбрали в качестве оппонента.
— Да, но после его отказа я хотел бы поменять... В общем, деточка, я прямо скажу: теперь не знаю, что делать... Знаю только, что при отрицательном отзыве первого оппонента совет вынужден будет проголосовать против. Придется снова подключать академика.
Однако Апарин-Властовский занял более решительную позицию:
— Во-первых, кто сказал, что Шанькин обязательно должен быть первым оппонентом? Мы ей назначим еще двух оппонентов и тоже докторов наук. С учетом его фамилии он окажется на третьем месте. Во-вторых, будут блестящие отзывы производственников. В-третьих, я попрошу прийти академика Быкова — как раз он проводил испытания лунных образцов. Как говорят французы, а ля герр комм а ля герр.
За две недели до защиты Шанькин позвонил Венникову:
— Ну что, Валера, плохи наши дела! Со всех сторон давят. Эта твоя аспирантка так основательно все расписала, что я и не знаю, как с ней спорить. В общем так, я дам положительный отзыв…
Защита прошла почти идеально. Если не считать одного неожиданного вопроса, который задал присутствовавший на заседании геолог — представитель ведущей организации:
— Надежда Сергеевна, все-таки непонятно, откуда в мантии появляется чистый углерод для образования алмазов, если там такие высокие температуры и давление, к тому же весьма агрессивная среда?
Надежда растерялась. Она хотела было честно ответить «не знаю», хотя Венников строго-настрого запретил на защите это делать. Но тут вмешался председатель совета Апарин-Властовский:
— Я освобождаю соискателя от ответа на этот вопрос. Он не имеет никакого отношения к теме диссертации.
Этот вопрос застрял у Надежды в памяти. Действительно, почему в кимберлитовых трубках находят алмазы? Почему другие выбросы мантийного вещества, нынешние в вулканах и прошлые в гранитогнейсовых породах, не содержат их? Почему не во всех трубках есть алмазы, а лишь в малом их числе? И почему они не в нижней, а в наружной части трубки? И хотя, поздравляя ее с успешной защитой, все, включая Шанькина и Венникова, утверждали, что собранный ею материал вполне достаточен для докторской и что она может ее защитить уже через два-три года, Надежда ничего не могла с собой поделать: овладевшая ею новая идея не давала покоя. Она сшила две толстенные общие тетради и решила записать в них все о происхождении алмазов — и свои мысли, и выжимки из литературных источников. А там — что Бог даст…

ЯД ГОСПОЖИ ВИЛЬФОР
Обстановка, в которой оказался Вадим Маркелов после поступления в Институт марксизма-ленинизма, ему импонировала: он почувствовал себя в компании единомышленников. Как правило, там активно обсуждали всякого рода назначения, вес того или иного деятеля, степень значимости определенного теоретического положения для текущего момента. Обсуждалась перспектива развития национально-освободительного движения с точки зрения роста влияния нашей страны и постепенного вытеснения Соединенных Штатов Америки. Особенно всех радовали победы вьетнамских товарищей. Радовали и результаты усиления веса Советского Союза в Европе после провала хорошо законспирированной атаки империалистических сил в Чехословакии. Выражалась озабоченность недавним поражением Египта и Сирии в войне с сионистами. Но при этом никто не сомневался, что в самое ближайшее время израильским агрессорам будет нанесен такой сокрушительный удар, который сметет этот анклав империализма на Ближнем Востоке.
Вадим ближе всего сошелся с Николаем Савченко, направленным из Комитета госбезопасности, и с Егором Масленниковым, бывшим первым секретарем обкома комсомола одной из центрально-черноземных областей. Больше всего их всех беспокоила проблема коварной тактики международного сионизма. Эту тему они могли обсуждать часами, сопровождая примерами личного общения с лицами соответствующей национальности. Однажды во время одной из таких бесед Николай проговорился:
— Теперь борьба с отмирающим империализмом будет вестись совсем не так, как раньше. На смену всяким там мировым, холодным войнам, оружию массового поражения придет совершенно новая тактика.
Вадим давно заметил одну интересную особенность человеческой натуры: если человек владеет какой-либо тайной, ему очень хочется с кем-то поделиться.
— Всякое общество, — теоретизировал Савченко, — цементируется элитой, то есть относительно небольшой группой людей, стоящих у власти или имеющих рычаги влияния на власть. Если их убрать, тихо, аккуратно, без террористических актов, взрывов, тем более войн — государство рухнет. Рухнет изнутри. Развалится, как карточный дом. И тогда его можно взять голыми руками. Вы спросите, как это можно сделать? Давайте на следующей неделе я покажу вам. Но имейте в виду: эти сведения сверхсекретные. Особой важности. Впрочем, в вас двоих я абсолютно не сомневаюсь.
И в следующий вторник после занятий он действительно повез их в один тихий подмосковный лесок недалеко от станции электрички.
Здание лаборатории мало чем отличалось от соседних дач партийных, государственных сановников и их ближайших родственников: такой же высокий забор, выкрашенный в зеленый цвет, невзрачная архитектура полукирпичного-полудеревянного двухэтажного здания. Земельный участок, отделенный забором, находился в сосновом бору на расстоянии нескольких десятков метров от других дач. В ответ на звонок дверь открыл молодой человек в штатском, впустил их, поздоровавшись за руку с Николаем, проверил по паспортам наличие их в списке и пропустил. Рядом со входом лежала огромная овчарка. Она только приоткрыла один глаз и внимательно поглядела на входивших, не проявив, казалось, никакого интереса. Николай повел их не в лабораторию, в которой сидели какие-то люди в белых халатах, а к себе.
— У меня здесь кладовка и как бы музей. Так что лучше я расскажу вам все здесь. — Чувствовалось, что ему не терпелось начать. Всю значимость этого места его приглашенные уже успели осознать. — Могу вам сказать, что все яды, которыми были отравлены Наполеон, римский император Клавдий, французский король Карл VI и папа Климент VII, — детские игрушки по сравнению с тем, что делаем сейчас мы. Вы, например, знаете, что яд кобры и слюна человека состоят из одинаковых компонентов? Только совершенно в разных пропорциях. Представляете, сколько здесь возможностей!
Савченко почти захлебывался, пытаясь сообщить им самые неожиданные и интересные сведения про здешнюю деятельность. Он показывал им яды, которые моментально, почти от одного соприкосновения, убивали. При этом смерть наступала якобы от внезапного обширного инфаркта, закупорки сосудов именно в наиболее жизненно важном месте.
— Вы, наверно, читали про странную смерть американского гангстера Джека Руби, застрелившего на глазах всей страны Освальда, подозреваемого в убийстве президента Кеннеди? Думаю, что спецслужбы США уничтожили его с помощью особого яда, вызывающего рак. Так что, как видите, и они не сидят сложа руки.
Вадим слушал, что говорил Николай, с нескрываемым интересом, стараясь все запомнить. Он разглядывал все эти баночки со смертельными порошками, кристалликами, таблетками, мазями, микстурами, которые стояли в специальных шкафах, холодильниках, закрытых полках.
— Слушай, Николай, — спросил он спустя примерно полчаса после начала осмотра, — а ты помнишь, в «Графе Монте-Кристо» госпожа Вильфор отравляла всех своих близких каким-то ядом, который не действовал на тех, кто получил заранее иммунитет, — на старика Нуартье и его внучку…
— Ну, это фантазия Дюма. Вот смотри, — он показал на открытую полку, взял оттуда одну из баночек. — Видишь, находящиеся в ней кристаллики без остатка моментально растворяются в любой воде, бульоне, сиропе. Достаточно выпить раствор из трех кристалликов — и все, тебя нет. Причем все признаки ботулизма — отравления некачественным мясом. Собственно, они и сделаны из яда протухших мясных продуктов. Но у них есть одно свойство: если выпить сначала стакан воды с одним растворенным кристаллом, то отравишься, но не насмерть. Через день можно принять уже два кристаллика, а за две недели дойти до семи. Каждый раз у тебя будут все признаки отравления, которые спустя день проходят. Зато после семи таблеток вырабатывается иммунитет к любому количеству кристалликов. Вот, например, ты идешь на прием в посольство. Незаметно бросаешь кристаллики в графин с каким-нибудь напитком. Через час-полтора всем становится плохо. Тебе тоже, правда, чуть позже, минут на пятнадцать-двадцать. Но это незаметно, так как не все пили одновременно. Высокая температура, под сорок. Приезжает «скорая помощь». Всех увозят в больницу. Под утро большинство умирает. Затем, в течение дня, все остальные, кто принял чуть меньшую дозу. Потому что их лечат, как от ботулизма, промыванием желудка. А вода только усиливает действие яда. И только ты выживаешь. Потому что у тебя иммунитет. Проводят расследование, обнаруживают следы ботулизма. Значит, завезли некачественные продукты. Сажают поваров, снабженцев, специального санитарного врача. А ты вне подозрений. Не стал же ты травить самого себя!
Вадим слушал, впившись взглядом в баночки. Вот оно! Один из главных инструментов мести графа Монте-Кристо! Дальше он слушал Николая в пол-уха. Надо взять одну баночку! Больше такой возможности не будет. И он незаметно, когда они стали разглядывать очередной экспонат на соседней полке, пошарив рукой за спиной, взял с полки баночку и сунул ее в карман.
— Слушай, — спросил Егор, когда они, закончив осмотр, уже сидели за столом в кабинете Николая и пили чай: спиртное здесь категорически запрещалось, — а ты не можешь нас этим чаем отравить?
Николай засмеялся:
— Ну вы что! Если б мне надо было вас отравить, то уж точно не здесь.
— Да я это просто так. Для понта. Ну, а вынести кому-нибудь из сотрудников или посетителей какую-нибудь баночку для своего личного пользования можно?
Вадим замер. «Зачем он задал этот вопрос? Он что, тоже что-то украл?»
— Ну, начнем с того, что посетителей без ведома начальства здесь не бывает. Если хотите знать, вы первые не из нашего ведомства. Но даже сотрудники, в том числе и я, ничего вынести не сможем. Видели эту овчарку у входа? Если вы вздумаете что-нибудь прикарманить — все. Она вас мигом вычислит. Схватит мертвой хваткой, и пока охранники не отведут вас в камеру обыска, не отпустит. Вы что! Разве можно?! Если здесь хоть один экспонат пропадет, знаете, что начнется в стране! Пользоваться любым нашим препаратом можно лишь по специальному решению политбюро. И особо проверенным лицам.
Вадим похолодел. Вернуть банку незамеченно было поздно — комната Николая была вне кладовой, которую он уже запер. Как же от нее незаметно избавиться? Если найдут, начнут расследовать. Он представил себе исключение из партии, суд. А может, просто уберут, тихо, незаметно. Холодный липкий пот покрыл все его тело, выступил капельками под носом.
— Слушай, Николай, где тут у вас туалет? Что-то меня от разглядывания твоих экспонатов понесло.
— Это не от экспонатов. Просто такой воздух в нашем лесу. Я тоже замечал, что в этом месте отлично работает желудок.
Вадим заперся в кабину подальше от двери. Для начала тщательно протер баночку платком, чтобы не было отпечатков. Бросить в унитаз? Скорее всего, не пройдет, засорится. Он глянул в окно, часть которого заходила в кабину. Увидел снизу шпингалет. Поднял его и потянул на себя. Первая половина окна открылась. Он сунул руку и потянул второй шпингалет. Наружное окно открылось. Сразу ворвался свежий лесной воздух. Снаружи на окне была решетка. Размеры ее ячеек явно превосходили размеры баночки. Ну вот, можно выбросить. Метрах в трех от дома был забор. Туалет, как и кладовая Николая, на втором этаже. А что если бросить баночку посильнее? Перелетит ли она через забор? Только бы не зацепила за решетку. Он размахнулся и бросил. Белая баночка перемахнула через забор. Вадим закрыл окно — стало полегче. Хорошо еще, что никто не дернулся в туалет, пока он все это проделывал. И только тут он осознал: господи, да если он спокойно выйдет отсюда (а он теперь выйдет!), то станет обладателем «яда госпожи Вильфор».
Он вернулся к товарищам в отличном расположении духа.
Когда они вышли, Вадим отказался садиться в машину:
— Здесь недалеко моя родина. Я ведь родился под Москвой, в этих краях. Пройдусь по лесу пешком, часа через полтора буду дома. Наверно, уж полгода, как не был у матери.
— Так давай подвезем. Заодно покажешь родные пенаты.
— В другой раз, ребята. А сейчас извините, хочу прогуляться один…
Свою заветную баночку он, действительно, отвез к матери. Спрятал незаметно от нее на чердаке. Летом начнет вырабатывать иммунитет. Если бы кто спросил: «А зачем?».

У ПОДНОЖЬЯ ГОЛГОФЫ
Неизвестный человек, задавший на защите Осокиной вопрос про алмазы, не был сотрудником ни одного предприятия, с которым они имели дело. Как он появился на защите, кого он представлял — не мог сказать Надежде никто, к кому бы она ни обращалась. Он исчез сразу, не дождавшись результатов голосования, хотя Надежде очень хотелось с ним встретиться и поговорить.
Только через полгода, когда из ВАКа пришла открытка, сообщавшая об ее утверждении в ученом звании кандидата геолого-минералогических наук, кое-что прояснилось во время беседы с Венниковым. Тот завел с ней разговор о докторской диссертации.
— Вам, Надежда Сергеевна, необходимо дополнить материал данными о формировании разновидностей гранитов-чарнокитов, гранитогнейсов, биотитовых гранитов, гранитосланцев. Ну и тому подобное... Я думаю, при вашей напористости все это можно закончить за пару лет...
Надежда ответила после некоторого раздумья:
— Валериан Модестович, но мне бы хотелось заняться другой темой...
Венников вскочил с кресла и начал нервно ходить по комнате. Удивительно, но даже умные женщины не в состоянии совладать со своими чувствами. Она готова сменить тему, по которой уже набран материал докторской, только потому, что один вопрос поставил ее в тупик!
— Вы хоть поняли, почему Станислав Александрович не позволил вам на защите отвечать этому типу? — не давая ей возможности сформулировать эту «другую тему», спросил Венников.
— Мне кажется, он хотел избавить меня от нелепой ситуации: я ведь не знала, что ответить, а говорить «не знаю» на защите не рекомендуется.
— В данном случае лучше было бы, если бы вы так и ответили. Видите ли, Надежда Сергеевна, да будет вам известно, что все месторождения драгоценных металлов и минералов в стране являются государственной тайной. Поэтому если бы вы хоть как-то дали понять, что знаете о связи кимберлитов с месторождениями алмазов, у института были бы большие неприятности. Поиском таких месторождений занимается головной институт Министерства геологии, в котором обеспечены все необходимые условия для сохранения секретности. А наш и все другие институты, не имеющие соответствующих условий, заниматься поиском алмазов не имеют права. Я надеюсь, вы поняли, кто был этот деятель?
Вот оно что! Значит, заниматься выяснением природы происхождения алмазов она просто не сможет. Или ей надо переходить в тот институт. Но там вовсе не обязательно именно ей разрешат заниматься алмазами.
— Кажется, я правильно понял, какую именно тему вы выбрали? — улыбнулся Венников, увидев ее смятение. — Так что бросьте шарахаться из стороны в сторону, давайте лучше продумаем, как вам быстрее написать докторскую.
Надежда с потухшим взором согласилась. Они наметили достаточно обстоятельный план действий. Но, придя домой и увидев на столе сшитую тетрадь, Надежда решила, что не бросит работать над проблемой происхождения алмазов. Пусть все засекречено, но ведь кратоны — области нахождения кимберлитов — не огорожены колючей проволокой! Значит, она сможет их исследовать, не афишируя, с какой целью! Разве Шанькин не убедил ее в том, что с помощью кимберлитов можно познать историю возникновения континентальных пород? А алмазы здесь играют весьма незначительную роль. Ну, а если она «случайно» откроет их месторождение, кто посмеет бросить в нее камень?
Надо только хорошенько продумать прикрывающую версию. Но сначала понять: почему возникли алмазы? Ведь далеко не во всех кимберлитах находят алмазные месторождения. Например, в той трубке, которую она исследовала, никаких алмазов не было. Впрочем, сам факт наличия кимберлитов в Якутии не представлял никакой тайны. В трудах того института, на который указал Венников, она обнаружила довольно подробную карту размещения кимберлитов. Судя по всему, изыскательские партии уже методично исследуют их. Но при отсутствии хотя бы гипотезы происхождения алмазных месторождений этот процесс напоминал поиск иголки в стоге сена. Общепринятая версия о том, что алмазы зародились внутри верхней мантии из непонятно откуда взявшегося свободного углерода, не давала никаких наводящих признаков.
Осокина решила распространить идею Вернадского о существенном влиянии ретробиосферы на формирование пород континентов и на выработку теории происхождения алмазов. Обстоятельное изучение всей доступной литературы привело ее уже в первый год работы над проблемой к выводу: алмазы могли появиться в результате взаимодействия выбросов магмы и осадочных пород, порожденных первичными микроорганизмами, примерно три миллиарда лет тому назад. Продукты жизнедеятельности этих организмов накапливались в виде донной слизи водоемов. Особое внимание Надежда обратила на ароматические углеводороды. Проведенные эксперименты позволили заключить, что под воздействием расплавленных окислов, из которых сформировано вещество магмы, атомы водорода отрывались от углеродных циклов, образуя молекулы воды. При этом выделялось огромное количество тепла. Сами же циклические углеродные связи не успевали разрушиться. Так постепенно вырисовывалась картина формирования алмазов. В местах прорыва тонкой коры водоемов магмой происходили многочисленные микровзрывы, которые и приводили к кристаллизации не успевших расцепиться остатков углеродных циклов. В зависимости от скопления ароматических углеводородов возникали алмазы различных размеров и различной структуры. Следовательно, сделала вывод Надежда, месторождения этих кристаллов нужно искать в тех кимберлитах, которые при своем образовании прошли архейские водоемы. Признаков этих водоемов было несколько. Надежда просто вырезала ксерокопии соответствующих статей и подклеила в свою тетрадь.
К весне она выбрала две кимберлитовые трубки, которые, по ее теории, должны были содержать месторождения алмазов: к востоку от верхнего течения реки Вилюй и к юго-западу от ее среднего течения. Начать она решила со второй трубки просто потому, что к ней было легче подобраться. Теперь оставалось найти прикрывающую версию. Для большей надежности она решила вообще исключить факт существования в этом регионе кимберлитовой трубки из своей записки. Достаточно указать на наличие обнаруженных в обнаженных слоях скалистых берегов таежных речек чарнокитовых гранитов.
Венников начал было ее отговаривать: такие берега можно с гораздо меньшим трудом найти на Урале, на Северном Кавказе:
— Чего вас тянет в эту Якутию с ее комарами, коротким летом, непроходимой тайгой?
— Но на Урале они уже достаточно изучены! Можно просто обработать данные других экспедиций. Что я уже проделала. А там возможны какие-нибудь неожиданные вкрапления. Тем более что я уже находила их в своей прошлой экспедиции. Попутно, исследуя Шанькинский кимберлит.
Венников усмехнулся: «Ишь ты, как обозвала этот злосчастный кимберлит». А потом подумал: «А что, если эта упрямая особа все-таки не выбросила из головы идею насчет алмазов? Только затаилась, а меня пытается водить за нос? А что, собственно? Хочет — пусть едет. Деньги все равно государственные. А найдет алмазы — пусть сама расхлебывает эту кашу».

ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ
Вернувшийся после успешного окончания аспирантуры Вадим Маркелов быстро был избран секретарем парткома. Он всячески старался подчеркнуть Надежде, что у нее с ним особо доверительные отношения, базирующиеся на совместной студенческой жизни. Нельзя сказать, что общение с Вадимом доставляло ей удовольствие. Эти его бесконечные разговоры о том, кто в институте перспективный, а кто нет, какова стратегия и тактика дальнейшего развития его работ, каков рейтинг Апарина-Властовского в научном мире, были для нее довольно скучными. Он признал, что его предложение сменить Венникова было преждевременным, и восхищался, насколько стратегически правильными были ее действия. Она пыталась объяснить ему, что не было тогда никакой стратегии, просто не нужна ей ни тогда, ни сейчас эта мышиная возня. Но наталкивалась на полное непонимание. Точнее, было понимание, только совсем другое. Он улавливал в ее действиях очень тонкий, глубоко продуманный стратегический замысел, который не допускал резких, неосмотрительных действий. Надежда, убедившись в бесполезности своих оправданий, решила просто поддерживать те взаимоотношения, которые он ей навязывал, не развивая их, но и не порывая с ним. Да и зачем ей было с ним ругаться? Только потому, что они разного поля ягодки? И она терпеливо выслушивала, как он перемывал косточки их сослуживцам.
Но однажды в ходе такой беседы он похвастался, что у него весьма тесные отношения с «органами». Это ее заинтересовало. Она довольно часто пыталась представить себе, как будут развиваться события после открытия ею месторождения алмазов. А в том, что оно будет открыто, у нее не было сомнений. Данные, собранные ею в ходе летней экспедиции, убедили в ошибочности выбранного тогда варианта. Водоем в том районе возник гораздо позже, когда на смену «первичному бульону» пришли водоемы, «очищенные» более совершенными микроорганизмами, осадки которых носили минеральный характер. Она с нетерпением ждала следующего лета.
Ну, хорошо, а что дальше? Она почти физически чувствовала, какие кислые физиономии появятся у Венникова и Апарина-Властовского, когда она объявит им о своей находке. Для того и другого это будет дополнительная зубная боль. Связываться всерьез с органами госбезопасности ни тот, ни другой не любят. Конечно, у Апарина-Властовского есть какие-то взаимоотношения с Комитетом, но здесь ситуация кардинально изменится. Комитет явно возьмет под контроль всю деятельность института. На его работы будет наложен гриф секретности со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому директор будет делать все возможное, чтобы помешать ей продолжить эти работы.
Другое дело — Вадим. Он уж точно не захочет упустить лакомый кусочек. Возможно, даже попытается навязаться в соавторы. И пусть! Лишь бы она могла и дальше развивать свою теорию происхождения алмазов. А заодно внести весомую лепту в идею Вернадского о том, что наша планета не только породила жизнь, но и является сама частью этой жизни. Живая планета! Живое существо во Вселенной! Надежда начала осторожно, чтобы не вызвать подозрения Вадима, наводить его на тему его связей с органами. Вначале, когда он намекнул ей об этих связях, она с видимым равнодушием отнеслась к ним. У нас здесь нет оборонной тематики, нет ракетно-космических проблем — зачем мы нужны КГБ? Но Вадим только усмехнулся ее наивности:
— Ты помнишь, на твоей защите вдруг один посетитель заинтересовался, что ты знаешь про алмазы?
— Так ты что, считаешь — это был шпион? То-то он так бесследно скрылся.
— Причем здесь шпион! Как раз наоборот. Он был своим человеком. Ты почему-то отложила защиту и заинтересовалась кимберлитовыми трубками. С чего бы это? Ради чего одна из самых перспективных научных работников в области геологии тормозит по собственной инициативе свой научный рост и едет туда, где потенциально может быть месторождение алмазов?
— Но ты же знаешь, Вадим, что я поехала туда не по своей воле...
— Ты слышала анекдот про сумасшедшего, вообразившего, что он — курица? Когда его вылечили и стали выписывать из психлечебницы, врач спросил: «Ну, теперь знаете, что вы не курица, а человек?» Тот ответил: «Знаю» — и пошел домой, но тут же прибегает назад: «Боюсь, там петух!» — «Ну и что, вы ведь человек, а не курица, вы же это знаете!» — «Я-то знаю, — отвечает шизик, — но петух-то не знает...» Вот так и в этом случае — ты знаешь, зачем ты поехала в эту экспедицию, а органы не знают. Вот они и решили проверить.
— Но ведь я так ничего и не ответила благодаря Станиславу Александровичу. Как же он проверил, этот «свой»... сотрудник? Зачем-то он скрылся, а я как раз хотела с ним после защиты побеседовать.
— А ему и не нужен был твой ответ. Главное — твоя реакция на вопрос. Если бы ты действительно поехала туда искать алмазы, то на такой вопрос реагировала бы совсем не так. Сразу бы начала придумывать, как запудрить мозги. А ты повела себя как нормальный человек, когда его спрашивают о том, что его не интересует и о чем он не думает. С него этого было достаточно. Ты что, думаешь, там лохи работают? Смею тебя заверить — они тебя насквозь видят. И еще на несколько метров под тобой.
— Ну и слава богу, что наш институт не связан с секретной тематикой.
— А вот это ты ошибаешься! Ничего плохого в том, чтобы быть под патронажем этого Комитета, нет. Вон как процветают институты проблем электроники, проблем управления, Институт космических исследований. Им самое лучшее оборудование — в первую очередь. Мне кажется, в этом вопросе академик делает ошибку.
Надежда сочла, что она на сей раз получила достаточно информации. Не надо демонстрировать, что эта проблема так уж ее занимает. Но для себя сделала зарубку — в случае чего можно будет опереться на его поддержку. Пусть даже не бескорыстную.
— Валериан Модестович все давит на меня, чтобы я закончила быстрее докторскую по гранитам, — перевела она разговор. — Главное дополнение, по его мнению, это распространение по территории нашей страны различных видов гранитов. Я уже почти набрала материал. Осталось всего одно белое пятно — Восточная Сибирь. Пришлось опять съездить туда в экспедицию. Но этим летом, я надеюсь, буду там в последний раз.
— Смотри, мать, — усмехнулся Вадим, — опять тобой заинтересуются органы. Что-то ты зачастила туда, где, предположительно, располагается наш Трансвааль.
— Ну, Сибирь чем только не богата. Я думаю, что там и Клондайк, и Аравийский полуостров. Если об этом думать, так ее и исследовать не надо.
Во время следующего их разговора Вадим объяснил ей, почему месторождения драгоценных металлов и минералов составляют государственную тайну.
— Дело тут не в том, что кто-то сможет проникнуть к нам и похитить природные богатства. К сожалению, у нас самих не перевелись алчные люди, которые захотят тайно, в обход государства, присвоить себе эти богатства. Этакие старатели-энтузиасты. Конечно, воспользоваться ими легально не смогут. Вот здесь-то и возникает интрига. Им на помощь откуда ни возьмись появляются доброхоты из криминального мира и агенты иностранной разведки. Главное — последние. Как им найти этих старателей? А возле месторождений. Вот почему их приходится секретить.
— Вадим, ты мне такие лекции читаешь! Неужели у нас в стране столько продажных людей?
— А много и не надо!..
Все эти беседы укрепили уверенность Надежды в том, что Вадим сможет помочь ей потом легализовать открытие месторождения алмазов.
Когда она пришла к Венникову с предложением вновь организовать экспедицию в Западную Якутию, тот даже не удивился. Ему стало абсолютно ясно, что идея найти месторождение алмазов стало idee fixe этой упрямой женщины. Он внимательно выслушал ее объяснение, для вежливости поинтересовался, как идут дела с докторской, и дал добро.
«Интересно, а своему приятелю Маркелову она рассказала об этих намерениях?» — подумал он. Маркелова Венников боялся больше всего на свете. Он чувствовал, что этот молодой партийный босс будет подниматься по трупам, не моргнув глазом. То, что ему не удалось первым задавить его, Венникова, — заслуга Осокиной. Видно, она неплохо раскусила своего однокашника.
«Нет, вряд ли она ему рассказала. Пожалуй, о ее намерении знают только двое во всем мире — она сама и я».

ВОСТОЧНАЯ СИБИРЬ
Экспедиция была намечена на конец июня. Надежда решила разбить лагерь на южном краю кратера кимберлитовой трубки. Здесь протекала безымянная таежная речка, которая, извиваясь по полуоврагу-полуканьону между таежными холмами, текла сначала на юго-восток, а потом сворачивала на северо-восток и впадала в Вилюй. Именно в прибрежной гальке этой речки Надежда собиралась найти нужные ей кристаллы, которые свидетельствовали бы о наличии месторождения в центральной части кратера.
Обнаженные слои горных пород по берегам речки позволяли обнаружить обломки вмещающих пород диатремовой части кимберлита. Именно их она поручила собирать своим товарищам. А сама, оторвавшись от них, начала двигаться вдоль речки на север, к истоку, тщательно обследуя берега и дно. Вода в речке текла прозрачная, как хрусталь. Но и холодная. Галька состояла из разных минералов. Среди них были и чарнокитовые граниты. Она приносила их вечером к стоянке. Но алмазов не было.
В день Надежда проходила вверх по течению чуть больше километра. Единственное достоинство речного русла было в малом количестве комаров. И хотя она и ее товарищи уже привыкли к ним, иногда укусы были очень болезненны и не проходили по нескольку дней. Антикомариные мази осточертели своим запахом. А здесь можно было даже обойтись без них.
Надежда внимательно вглядывалась в песок, в россыпи гальки, ожидая, что в них что-то блеснет. Но прошла неделя, вторая. Ночью, лежа в палатке, она долго не могла уснуть, снова и снова мысленно проверяя свои доводы. Иногда пыталась представлять себе Шанькина — из всех ее оппонентов он был самый непреклонный. Она за него придумывала опровергающие аргументы и начинала спорить с ним. Где-то далеко за полночь, измученная, засыпала, чтобы утром снова отправиться на свою речку.
Только в конце третьей недели при обследовании прибрежной песчаной отмели Надежда почувствовала, что в песке что-то блеснуло. Всмотрелась — маленький прозрачный камешек, почти песчинка. Рядом увидела еще четыре таких же. Полезла в рюкзак за лупой. Но ее не оказалось. В первый раз за всю экспедицию она забыла захватить ее с собой. Вчера Дима Черный стал хвалиться куском гранита с вкрапленными в него красивыми прозрачными камешками. Надежда начала разглядывать их в лупу — а вдруг? — но это оказался горный кварц. А вот сунуть обратно в рюкзак лупу забыла. Теперь она вытащила из планшета маленький пластмассовый пакетик, осторожно положила туда камешки и помчалась назад, к лагерю. Для ускорения перешла вброд речушку и направилась наперерез по лесу. На всякий случай сориентировалась по компасу и пошла. Нет, побежала. Полетела. Не обращая внимания на ямы, завалы упавших и гниющих деревьев. Быстрее, быстрее!
Вернулась она в лагерь еще засветло, первой. Дежурный по кухне Алеша Баруздин усердно занимался приготовлением ужина. Из котла вкусно пахло борщом с тушенкой. Страшно захотелось есть, но Надежда заскочила в палатку, схватила лежавшую там лупу и вышла на свет. Сев за стол, постелила полотенце и высыпала на него «алмазинки». Точно! Такая конфигурация — ромбододекаэдр — есть только у алмазов. Перевернула линзу и, сфокусировав солнечные лучи, направила сначала на один, потом на остальные кристаллики — и сразу от каждого из них разлетелась многоцветная радуга света. Надежда взяла твердую отшлифованную в течение многих лет гальку и провела по ней первым попавшимся кристалликом. На гальке остался глубокий след.
Сомнений не было — алмазы. Маленькие, очень маленькие. Наверное, все пять едва тянули на пару каратов. Но дело не в этом. Дело в том, что речка их откуда-то вынесла. Значит, там, в ее верховьях, в тех родничках, от которых она берет свое начало, должно находиться месторождение. Стали возвращаться ее товарищи. Сбрасывали рюкзаки, вытаскивали находки. Усталые, голодные... Она давно убрала свои камешки снова в планшет. А Алексей уже ставил миски с ложками и разливал борщ. Он готовил лучше всех. И вообще все сегодня было самое лучшее. Ярко светило еще не успевшее сесть солнце. Улыбки на усталых, небритых, но таких удивительно красивых лицах геологов. Их голоса. И эти песни у костра после обеда-ужина…
Через три дня она объявила, что пора сворачиваться, и вызвала по рации вертолет. Сев рядом с летчиками, она стала внимательно разглядывать тайгу сверху. Внезапно она увидела, что недалеко от той речки, которую они обследовали, между деревьями показалась еще одна просека.
— А нельзя ли полететь туда, посмотреть, нет ли в той полосе еще одной речки? — попросила Надежда командира вертолета.
— Пожалуйста! Бензина у меня хватит. Только вам это обойдется в копеечку.
— Нет проблем! Пусть ваша бухгалтерия даст мне счет. — Надежда была абсолютно уверена, что дирекция не откажет в оплате.
Оказалось, что это все та же речка, только она извивается по тайге причудливой змейкой. И Надежда, думая, что идет вверх по течению к истоку, только приближалась к ее повороту. Теперь понятно, почему было так мало алмазов. Речка просто теряла их на поворотах. Вообще странно даже, как она их донесла до того места, где Надежда их нашла! Она вытащила планшет и стала наносить маршрут речки на карте.
— Вообще-то, картографическая съемка с вертолета запрещена, — сказал летчик, — но поскольку вы не снимаете, а только рисуете — валяйте.
— А карта этого района у вас есть? — спросила Надежда.
— А зачем она нам? Здесь на расстоянии десятков километров, а может даже сотен, ни одного населенного пункта. Вон только одна деревенька в лесу затерялась. Кедры называется. Там какие-то староверы живут. Вроде бы еще со времен царя Гороха. Мы туда изредка, раз в пару лет, возим районное начальство.
— Но ведь аэрофотосъемка региона проводилась?
— Ну, это уже засекреченный материал. Это вы в Москве где-нибудь разыскивайте.
У Надежды вдруг появилось желание вернуться и сесть где-нибудь там, где начиналась речка. Но потом, подумав, она решила, что незачем подвергать и себя, и ребят новым испытаниям. Главное было сделано. У нее в планшете явное доказательство того, что здесь есть алмазы. Причем их достаточно много. Иначе вряд ли на таком расстоянии от основных залежей можно было бы найти их. Теперь нужно убедить институтское начальство послать сюда уже не поисковую, а промысловую экспедицию. И, видимо, провести все эти занудливые мероприятия по засекречиванию материалов и региона. Но это все-таки приятные хлопоты.
Венникову Надежда доложила предварительные выводы по исследованию гранитных массивов среднесибирского плоскогорья. Ничего нового с точки зрения науки по сравнению с ее кандидатской диссертацией эти сведения не вносили. Зато весь необходимый экспериментальный материал был собран. Венников потребовал, чтобы к весне она доложила диссертацию на научном совете отдела и к лету защитила. А заодно сдала монографию в издательство «Наука». Ему явно не хотелось завершать разговор. Он все надеялся, что Надежда проговорится и удовлетворит его любопытство насчет алмазов. Ее приподнятое настроение после приезда он сразу расценил как успех, но Надежда ничем себя не выдала. Она отлично понимала, что Венников ей не помощник. Главное теперь — позиция Апарина-Властовского.
Она долго размышляла — пойти к нему сразу или сначала рассказать все Маркелову и уже при его поддержке начать обрабатывать директора. Но, как всегда, жизнь преподнесла сюрприз. Оказывается, Апарин-Властовский слег в больницу с сердцем как минимум месяца на два. А потом еще реабилитация будет в санатории. Вместо себя он оставил временно исполняющим обязанности не своего заместителя, а секретаря парткома Маркелова. Должно быть, ему хотелось на деле проверить, можно ли будет впоследствии доверить ему институт?
Вадим это прекрасно понял и старался сделать все, чтобы многолетние традиции не нарушались. Особенно уважительно он относился к заведующим отделами, лабораториями, секторами — корифеям отечественной науки. Советовался с замами. Подавлял в самом зародыше возникавшие то тут, то там очаги конфликтов. При этом занимал в них сторону тех, кто был более близок к академику. В больничную палату, а затем и в санаторий к Станиславу Александровичу стекались самые благожелательные отзывы о молодом администраторе.
Демонстрируя свою скромность, Маркелов не стал даже занимать кабинет директора. Теперь все институтские дела решались в кабинете секретаря парткома.
Надежде ничего не оставалось, как идти со своими алмазами к Вадиму. В том, что он ее поддержит и сделает все возможное, чтобы дальнейшие работы по алмазам сохранить за институтом, у нее не было сомнения. Не было у нее сомнения и в том, что Маркелов постарается навязать себя в соавторы. Поэтому она решила не ждать его шагов, а сразу предложить это соавторство. При этом ей пришла на ум фраза о форме соавторства Ильфа и Петрова — один писал, а другой бегал по редакциям. Понравилось ей и то, что Венников как-то в разговоре похвалил Маркелова:
— Я вначале решил, что этот из нынешних, что шагают по трупам. А он, оказывается, ничего. То ли от ума, то ли его Станислав Александрович сумел обтесать. Советуется, считается с профессионалами. Не рубит с плеча. Глаза-то у него как у волка. Так что я не думаю, что натура человечья. Но ум есть. Он и оберегает его от необдуманных поступков.
Когда Надежда зашла к Вадиму после работы (в рабочее время теперь прорваться к нему было практически невозможно), он попросил секретаршу принести чаю с пирожными.
Она решила не ходить вокруг и около, а сразу сообщить о своей находке. Разумеется, не раскрывая, что она запланирована. Так, случайно во время экспедиции по изучению особенностей сибирских гранитов.
У Вадима все похолодело внутри. Вот он, клад острова Монте-Кристо. Сокровища аббата Фариа. Неужели однажды явившееся его сознанию видение начертано самим роком? Ведь не может быть случайностью, что сначала он стал владельцем «яда госпожи Вильфор», а теперь эта неудавшаяся жидовская невеста принесла ему на блюдечке клад. Пока Надежда что-то болтала ему про соавторство, про уверенность в его поддержке, он не сводил взгляда с пяти крохотных кристалликов. После того, как она замолкла, он пришел в себя. Так! Надо разработать план действий. Но сначала — не вспугнуть пташку.
— Насчет соавторства ты зря заговорила, Надежда! Ты же меня знаешь! Я сделаю все возможное, чтобы сохранить эту тему за институтом. Разумеется, не бескорыстно, — усмехнулся он. — Но разве быть менеджером гениального ученого — это не престижно! Да и вес института, который очень скоро перейдет в руки нашего поколения, меня интересует ничуть не меньше, чем само авторство. Но дело не в этом. Это все пустяки. Главное, чтобы никто не смог начать нам мешать. Ты скажи, кто еще знает об этих алмазах? Те, кто с тобой был в походе?
— Они даже не подозревают.
— Точно?
— Конечно, Вадим. Ведь ты мне все разъяснил.
— А эти камешки именно ты нашла? Никого с тобой в этот момент не было? Ты пойми. У нас в институте, как в любом советском учреждении, есть куратор от Комитета. Он работает незаметно. Его знаем только я и Апарин. Но у него сеть сексотов. Если пойдут слухи — они сразу станут достоянием органов, ситуация выйдет из-под контроля. Поэтому я должен знать, как действовать. Если мы гарантированы от слухов, то все в наших руках.
— Вадим, я вернулась из экспедиции месяц назад. Ты что-нибудь слышал о моей находке?
— Так! Убедительно! Ну, а как эта старая лиса Венников? Ты отправлялась туда три раза. Район, где уже несколько лет ЦНИИГеология безуспешно ищет алмазы. Конечно, строго секретно. Но очень сомнительно, чтобы он про это не знал. И вдруг ты туда зачастила.
— Вадим, но ты же не подозревал меня? Если хочешь знать, я и сама не подозревала, — слукавила Надежда.
Вадим успокоился. Вроде бы все в порядке.
— Надя, давай договоримся так. Я все продумаю. Во-первых, нужно получить добро от шефа. Он, вроде, оклемался от своего криза и, кажется, перебрался в санаторий Узкое. Я там у него еще не был. Все ездил в больницу. Во-вторых, это, конечно, во сто раз труднее, нужно поставить в известность органы. Они, конечно, начнут действовать, исходя из интересов безопасности государства. При этом такие пустяки, как наши с тобой интересы, их будут мало интересовать. И института тоже. Ты пока веди себя так, как будто ничего не произошло. Вообще-то, ты молодец! Столько времени молчала, никому ни гу-гу. Как говорили во время войны, с тобой можно идти в разведку. Особенно опасайся Бибигона. Эта старая лиса обязательно пронюхает.
Надежда вышла от Вадима с тревожным чувством. Она теперь полностью доверилась человеку, который ей не очень нравился. Но другого варианта она не видела.
Вадим после ухода Осокиной заперся в кабинете. Секретарша уже ушла. Итак, нужно убрать Осокину. Да, убрать. Но только не здесь. Он вообще должен быть не при чем. Можно, например, незаметно пробраться в отдел и подсыпать два-три кристалла в чайник с заваркой. При этом могут подохнуть еще несколько человек. Ну и черт с ними. Так, а что дальше? Он знает маршрут, по которому она ходила? Знает то место, где нашла камешки? Кстати, что за глупость, почему я не отобрал их у нее? Стоп, к чему вообще эта поспешность? Кто меня гонит? Все надо сделать так, чтобы комар носа не подточил. Чтобы найти алмазы, она меня и должна вывести на это месторождение. Но выглядеть это должно так, как будто его открыл я. А может быть, принять ее предложение? Открытие принадлежит нам обоим. Это как? Апарин поверит, что я здесь, сидя в кабинете, открыл месторождение в Сибири на равных с Осокиной, которая была там? Конечно, чиновникам из Комитета по открытиям и изобретениям все равно. Но все эти доктора, академики, член-корры? Нет, этот вариант отпадает.
Так прошел вечер. Миновала ночь. Наутро Вадим встал не выспавшись. Зато постепенно стало вырабатываться решение. Конечно, Апарину говорить незачем. Осокиной что-нибудь наплести. Насчет органов. У нее алмазы забрать. Они в любом случае пригодятся. Например, под предлогом показать этому приятелю. Выведать место находки. А где само месторождение? Вроде бы, помнится мне, оно должно быть где-то поблизости. Что значит, где-то поблизости? В ста метрах? В километре? В десяти километрах? Это же Сибирь!
Вадим опять задумался. Если ехать в институт, то сразу окунешься в текучку. Опять насядут со своими проблемками эти старперы. Их надо слушать, кивать, заискивать. Господи, как они ему осточертели. А что если сделать ход конем? Поехать в санаторий к академику, а потом куда-нибудь смыться. Чтобы ни одна душа не нашла. И продолжать думать.
Вадим набрал по справочнику телефон санатория. Его связали с Апариным.
— Станислав Александрович! Я так рад, что вы выписались из больницы. Я хотел бы вас навестить. Обещаю, что ничего волнительного не сообщу. Просто мне нужен ваш совет.
Ход, придуманный Маркеловым, позволил ему смыться до конца дня. Он приехал на служебной машине к матери. Пообедав, пошел прогуляться по осеннему лесу. Вспомнил то кошмарное лето, когда он в течение двух недель привыкал к «яду госпожи Вильфор». Мать все порывалась вызвать «скорую», видя, как он мучается и мечется в жару. Но он предупредил ее, что был на секретном задании и подхватил особую форму малярии, через две недели выздоровеет. Мать поверила ему, хорошо зная своего сына: о себе он печется в первую очередь, и если бы была необходимость во враче, он сам бы попросил вызвать.
Эти воспоминания навели его на мысль, что поставленную им задачу нужно тоже решать постепенно, по частям. Внезапно прорисовалась вся картина. Только как обосновать новую экспедицию Осокиной? Ну, ее-то убедить не составит труда. А вот остальных? Венникова, Апарина? Они спят и видят сделать ее доктором наук, а экспедиция затормозит защиту. Или она успеет защититься до поездки? Она может. Наляжет, и все будет готово. Впрочем, диссертация готова, представлена к защите, а защитить ее можно только в конце года. Что делать эти несколько месяцев? Неуемной Осокиной!Да разве усидит такая на месте! Вот только мотивацию нужно сочинить поосновательнее. Но это уже ее забота.
Итак, он был готов к очередной беседе с Надеждой.
— Слушай, Надя, у тебя хоть третья форма допуска есть? — начал он.
— Нет, зачем мне?
— Жаль, жаль! Понимаешь, если б у тебя была хоть какая-нибудь форма допуска, то можно было бы хоть завтра объявить о твоей находке. При выдаче этой формы тебя знакомят с перечнем сведений, составляющих государственную тайну, и ты расписываешься в том, что не будешь их разглашать. Туда входят сведения и о месторождениях драгоценных металлов и минералов. Более того, открыв это месторождение, ты должна через спецотдел известить свое руководство. Вот то, что ты мне рассказала об открытии здесь, у меня в кабинете, это уже нарушение инструкции. И я обязан, строго говоря, объявить и тебе, и твоему шефу выговор. Тебе — за разглашение государственной тайны, не повлекшей тяжелых последствий, а шефу — за то, что он тебя не поставил в известность. Но ты не волнуйся, я, конечно, никаких выговоров объявлять не собираюсь. Давай мы сделаем так: во-первых, ты принеси мне твои алмазинки, я их спрячу в этот сейф. Они ведь тебе не нужны пока?
— Нет, не нужны.
— И сейфа у тебя нет?
— Нет, только у Валериана Модестовича!
— Ну, не хватало еще ему сообщать! Во-вторых, ты должна написать заявление с просьбой оформить допуск. На имя Венникова. А он пусть обратится со служебной запиской ко мне, как и.о. директора. Здесь вот основная загвоздка! Ты должна придумать, на каком основании. Подумай. А когда у тебя будет допуск, я отдам тебе твои алмазы, и ты сдашь их в спецотдел. Впрочем, нет, этого делать нельзя. Тогда опять получится, что ты знала о месторождении, не будучи допущенной. Неважно, пусть здесь лежат. А вот теперь самое главное. Придется, хотя бы для вида, еще раз съездить туда в экспедицию. Но уже с допуском. На оформление допуска уйдет что-то около трех месяцев. А если вторая форма — то до полугода. Ну все равно время у нас есть. Пока ты закончишь свои дела с докторской, а летом поедешь со своей группой туда же. Но вот как все это преподнести? Бибигону твоему... Апарину-Властовскому... Это уж ты должна придумать. Ну и приготовься, что после этого все твои работы засекретят. И выделят тебе отдельную лабораторию. С кодовым замком, вахтером у входа, сигнализацией. И прочими прелестями. Зато и почет. Молодец ты, Надежда!
— Знаешь что, Вадим! Я, кажется, знаю, зачем мне нужен допуск. Дело в том, что детальной карты того района у нас нет. Там всего одна деревенька на сотни километров. А аэрофотосъемки засекречены, как мне сказал вертолетчик. А без привязки найденных минералов к точным координатам местности полученные выводы не строги…
— Отлично, отлично! Значит, вопрос о целесообразности допуска решен. Насчет снимков местности положись на меня. Я все разузнаю. Теперь подумай насчет экспедиции. Зачем она?
— Это легко обосновать! Когда мы возвращались, я с вертолета обнаружила, что речка течет не прямо на северо-запад, а поворачивает и дважды изгибается змейкой, образовав три каньона в тайге. Мы обследовали последний по течению. А те два скорее всего глубже. Значит, в них более древние гранито-гнейсовые обнажения. В диссертации я без них обойдусь, а вот статью можно будет затем опубликовать. Да и молодым нашим сотрудникам пригодится для кандидатских.
— Точно! Для их кандидатских. Ну, Надя, цены тебе нет. У меня, честно сказать, появилось даже желание сходить под твоим руководством в экспедицию.
— А что? Давай! — улыбнулась Надежда. — Ты ведь тоже кончал геологоразведочный.
— Заметано! Я подумаю. Только бы шеф быстрее оклемался.
— А как он?
— Вроде получше. Давление ему снизили. Сейчас отдыхает в санатории. Я недавно был у него. Прелесть, какая благодать. Я ему передам от тебя привет?
— Ну, что я ему? Академику?
— Не прибедняйся. На мой взгляд, ты помасштабнее будешь. Только время твое не подошло. А что! Академик Надежда Сергеевна Осокина! Звучит?
Надежда улыбнулась:
— Тебе алмазы сейчас занести или завтра?
— А они у тебя где?
— В письменном столе. Но не бойся, туда никто не сунется.
— Раз до сих пор никто не взял, то и до завтра полежат. А завтра жду от Венникова служебную...
На сей раз Надежда вышла от Маркелова более удовлетворенной. Главное — есть план действий.
Получив заявление от Осокиной, Венников задумался. «Вот оно что! Видно, дело у нее продвинулось весьма значительно. Интересно, а шефа поставила в известность?» В том, что инициатором оформления допуска выступил Вадим, он не сомневался. «Нет, скорее всего, решили действовать осторожно. Step-by-step. В общем-то, разумно». И вдруг его осенила догадка: «А если она уже обнаружила алмазы, где она их держит? Может быть, у себя в письменном столе? Вряд ли дома — она человек аккуратный. Гляну-ка я сегодня после работы».
И он действительно глянул. На самой нижней полочке под коробкой с минералами нашелся маленький целлофановый пакетик с пятью кристалликами. «Значит, так и есть! А мне ничего не сказала. Неужто так напугал? Эх, Осокина, Осокина! Все-таки странные у нас с тобой сложились отношения».
Валериан Модестович вспомнил, как он распустил павлиний хвост во время их первой встречи и как она элегантно осадила его с помощью детской соски. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно. А память с непонятной жестокостью высвечивала то его нелепое наскакивание на нее во время обсуждения первого в ее жизни годового отчета, то дурацкую историю с оппонированием Шанькина. «Ну, это была случайность», — попытался успокоить он себя. Но память упрямо твердила: «Ой ли! А может быть, не желая сформулировать даже для себя, ты натравил его на Осокину, надеясь, что, может быть, он обуздает ее ретивый нрав. А она и его обломала! Как и тебя!» И что самое удивительное — она никогда не давала повода для его атак. Наоборот! Когда над ним нависали тучи, именно она умела их разгонять. А может быть, всему виной его дурацкое, сформировавшееся еще в годы первых стычек с женой отношение к женщине? Как к чему-то слаборазвитому, глупому. И при этом удивительно требовательному, капризному. Он полагал, что мысли всех женщин вертятся вокруг одного — обуздать мужчину, сделав его своей собственностью. Все эти прически, моды, маникюры. Все эти «ахи» насчет кумиров. Все эти обиды на лучшую жизнь подруг. Ну и, конечно, дети, как итог и как способ опять же заарканить мужчину. Но вот появилась женщина, которая тоже, как все они, придумывала себе элегантную прическу, носила серьги и браслет, обувалась в туфельки на высоких каблуках. Но которая при этом не чуралась встать за токарный станок. И поехать в тяжелейшую экспедицию. Или, не моргнув глазом, вступить в спор с корифеем. И делать это все естественно, непринужденно. И самое главное — поставив перед собою цель, идти к ней, как танк. Он вспомнил, как пытался разубедить ее заниматься алмазами. Какие он только ни выдвигал аргументы! Непреодолимые трудности. Опасность со стороны всесильного КГБ. Аргументы страха. Его бы они убедили. Но не ее. Вот если б он сказал, что все давно известно, что она полезла изобретать самовар, тогда другое дело.
И вдруг Венников осознал, почему она решила обойтись в этом деле без него. Чем бы он мог ей помочь? Опять повторить, что она сама не ведает, куда суется. И умыть руки. Другое дело — Маркелов. Он, конечно, жук еще тот. Удивительно, на какой помойке находят эти партийные органы свои кадры! Но своего он не упустит. Да и наверняка Осокина пообещала взять его в соавторы. Конечно, со временем он постарается ее задвинуть и выдвинуть самого себя на первое место. Впрочем, ей на это наплевать. Ей лишь бы суметь продолжить свои исследования. Наверняка она трижды ездит в один и тот же регион не случайно. У нее готова или почти готова какая-нибудь полоумная теория. Которая на поверку окажется единственно правильной. Например, что алмазы возникли, как каменный уголь, из древних растений. Или что-то в этом духе. Кстати, вот почему она проводила свои не совсем понятные опыты в вакуумной печи по взаимодействию окислов кремния, алюминия и других металлов с ароматическими углеводородами? Уж не решила ли она, что бензольное кольцо может перестроиться в кристалл типа октаэдра или додекаэдра. Или даже икосаэдра? Нет, такое может прийти в голову только сумасшедшей. Нормальный человек даже представить себе не сможет, чтобы из бензольного ряда сконструировался алмаз. Может, и у меня уже ум за разум начинает заходить, и ничего подобного она и не придумывала! Но что-то же она сочинила! Иначе как бы сумела так быстро выйти на скопление алмазов?
Венников долго еще сидел в тот вечер в своем кабинете, пораженный неожиданной находкой. Или наоборот, ожидаемой? И он представил себе, как завтра они вновь увидятся с Осокиной, и та на полном серьезе будет обсуждать с ним проблемы защиты своей докторской по гранитам. Он ей будет давать советы, подпишет служебную в первый отдел на оформление второй формы, поверив, что это нужно для допуска к материалам аэрофотосъемки. Все будет катиться по обычной колее. «А может быть, спросить про алмазы? Так, невзначай, в виде воспоминания о давнем разговоре. Ну и что это даст? Даже если она и признается, ничего, кроме головной боли, ей и мне это не прибавит. Пусть все катится, как катилось раньше. А я буду зрителем на этом довольно интересном спектакле. Как инопланетяне, которые кружатся вокруг Земли и наблюдают за нашей мышиной возней, стараясь не вмешиваться».

ПОСЛЕДНЯЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
После возвращения Апарина из санатория Вадим, вернувшийся к привычным обязанностям секретаря парткома, через своего приятеля из Комитета госбезопасности Николая Савченко договорился о возможности ознакомления Осокиной с материалами аэрофотосъемки Якутии.
— Вообще-то, это не моя епархия, — сказал Николай. — Но я разузнаю, кто этим занимается.
Оказалось, что это можно проделать более коротким путем — через Отделение геологии Президиума Академии наук.
В спецбиблиотеке института картографии ее предупредили, что пользоваться ручкой и бумагой нельзя. Пришлось все запоминать. Надя удивилась высокому качеству снимков. Она довольно быстро нашла район, который наблюдала с вертолета. Вот их извивающаяся безымянная речка. Вот затерянная деревушка староверов… Она до слез в глазах вглядывалась в фотоснимки. Иногда ей даже казалось, что она узнает деревья, мимо которых не раз проходила тогда. И самое главное поняла: лагерь надо разбивать на двадцать три километра севернее прошлогоднего. Единственное, чего не могла рассмотреть на снимках, это место, где брала начало та речка. Прогалина между деревьями, обозначавшая до поры до времени русло, пропадала. Деревья смыкались над маленьким ручейком, и как он протекал между ними, не было видно.
Надежда тщательно продумывала эту экспедицию. Она не сомневалась, что на этот раз привезет оттуда значительно большую добычу и что именно в этом месте находится месторождение.
Апарин-Властовский, узнав, что Осокина снова собирается в экспедицию, вызвал к себе Венникова.
— Валериан Модестович, это в самом деле необходимо? Диссертация-то у нее готова.
Венников в который раз оказался благодаря Осокиной в дурацком положении. Рассказать академику о своем подозрении — не солидно. Не рассказывать же о том, как он тайно рылся в ее письменном столе. Убеждать, что эта экспедиция очень нужна? Глупо. Он в этом далеко не был уверен. Сказать, что без нее можно обойтись — еще глупее. Директор зарубит поездку, и Надежда начнет свою атаку. Вместе с Маркеловым. И крайним окажется он сам, профессор Венников. Поэтому для начала он решил отшутиться:
— По-моему, она не может жить, не кормя комаров. Это как наркомания.
— Ну, с ней-то все понятно. Но институту это нужно ли? Тем более что с ней хочет поехать Маркелов.
Известие о том, что с Осокиной собирается ехать Маркелов, поразило Венникова. Значит, он хочет к ней присоединиться всерьез. Сказать, что ли, Станиславу Александровичу про алмазы?
— А чем он это мотивирует? — задал вопрос Венников, чтобы выиграть время и лучше обдумать это сообщение.
— Что-то вроде того, что нужно организовывать внеуставные партгруппы в геологоразведочных партиях.
— А там наберется три коммуниста?
— Ну, это тебя надо спросить. Ты же формируешь состав партии.
Решение у Венникова созрело. Нужно сохранять позицию невмешательства. Связываться с Маркеловым ни к чему.
— Да, Станислав Александрович! Там есть два члена партии. С Маркеловым вместе достаточно. Но я думаю, он едет не для этого. С вашего благословения он планирует Осокину на мое место. И, возможно, хочет сам обработать эту группу, чтобы они в случае следующей его атаки были на стороне Осокиной. Она сама этим заниматься не будет, а он в этом деле поднаторел. А что касается важности этой командировки, то для диссертации Бездорожнова, Глаголева и Черного она действительно нужна. А поскольку Осокина будет по ним выступать как консультант, то ее поездка логична. Для ее собственной докторской материала хватает с лихвой.
— Ну зря ты, Валериан Модестович! Вадим Викторович после аспирантуры здорово изменился. Там все-таки неплохо учат, как надо работать с людьми. Думаю, он просто решил хоть раз понюхать пороху. Я же его хочу сделать своим замом по науке. Что же это за зам, если он ни разу не ночевал в палатке? К тому же полагаю, что Осокина вряд ли подберет себе таких помощников, которых можно обработать, чтобы они поступали вопреки ее воле. Все, Валера! Ты меня убедил, пусть едут. Но только после защиты Осокиной. Так ей и передай.
В начале июня Надежда защитила докторскую диссертацию. Защита прошла без сучка и задоринки. Правда, в конце неожиданно выступил секретарь парткома Вадим Маркелов. Обычно он сидел на защитах как обязательный член совета от партийных органов и помалкивал. А тут вдруг его потянуло.
— Вы, вероятно, все знаете, что мы с Надеждой Сергеевной однокурсники. Она была у нас лучшей студенткой, и мы гордились ею. Я сегодня тем более горд, так как она первая из нас становится доктором наук. Но я хотел бы обратить внимание совета на другое. Та концепция, которую выдвинула в своей диссертации Надежда Сергеевна, вытекает из глубоко материалистического учения академика Вернадского о нашей планете как уникальном явлении в космосе. О планете, которая не только породила жизнь, но и сама является продуктом жизни. К сожалению, ей пришлось преодолевать сопротивление всякого рода метафизиков и ретроградов. Но она, творчески применив основы материалистической диалектики, сумела обосновать роль живых организмов в формировании таких, казалось бы, неоспоримых представителей неживой природы, как граниты. Я как член Диссертационного совета с радостью проголосую «за» и призываю всех членов совета последовать моему примеру.
Венников почувствовал в этом выступлении скрытую угрозу в свой адрес. Впрочем, он не сомневался, что как только этот нахрапистый молодой человек придет к власти в институте, ему-то придется отсюда уходить. Единственное, что ему было непонятно, почему Осокина не против дружбы с этим человеком. Ведь они явно противоположны друг другу, и внутренне их ничего не должно связывать.
Через две недели после защиты, отправив документы в ВАК, Надежда со своей группой вылетела в Якутск. В Якутии вертолет высадил их на одной из полян на расстоянии четырех километров от выбранной стоянки. Они шли туда с рюкзаками где-то часа полтора. Вадим взялся было тащить рюкзак, как и все, но потом пожалел. На него сразу со всех сторон набросились полчища комаров. И хотя он обмазался «Тайгой», они все-таки находили места, где можно было впиться в его достаточно нежное тело. Кроме того, приходилось все время смотреть под ноги, перелезать то через кучи валежника, то через горы бурелома, то подниматься на вершины заросших лесом холмов, то, что еще хуже, спускаться с них. Когда наконец он услышал долгожданное осокинское «Все! Вот здесь мы обоснуемся», он готов был свалиться на землю и лежать, лишь закрыв чем-нибудь лицо от этой кровососущей оравы. Он посмотрел, как ведут себя остальные. Нельзя сказать, что не устали, но так же, как и Надежда, побросав рюкзаки, сразу же стали устанавливать палатки. Кто-то пошел собирать хворост для костра, кто-то к речке набирать воду. Действовали как хорошо отлаженный механизм. Молча, деловито. Надежде ничего никому не приходилось приказывать. Она тоже занялась установкой палаток. Честно говоря, это место ей не очень понравилось: из-за разросшихся вековых кедров здесь было мало солнца. Но она видела, как с непривычки устал Вадим, и решила сократить его муки. Тем более что по всем другим параметрам место было подходящим.
«Неужели придется жить здесь целый месяц? Тут толком даже в туалет не сходишь. А спать почти на голой земле? Наверняка муравьи приползут. Для того, чтобы помыться, придется каждый раз спускаться к речке почти по вертикальному склону. А потом карабкаться вверх. А еще придет очередь таскать оттуда ведра с водой! И эта еда из консервных банок, эти сухари!.. И еще какая-нибудь крапива для салата…» Маркелов вспомнил свою удобную трехкомнатную квартиру на улице Вавилова, которую получил пару лет назад взамен двухкомнатной. Воспоминание это немножко примирило его с новой и, к счастью, временной обстановкой. Все продолжали молча что-то делать, не обращая на него внимания. «Зачем им внеуставная партячейка! Вот Надежда — написала две диссертации. Так ведь они кому-то нужны. По ее методикам работают поисковые и промысловые партии геологоразведывательных предприятий и институтов. А для чего моя диссертация о партячейках?» На Вадима напала ярость. Он вдруг схватил куртку и начал с остервенением гонять комаров. Все на мгновение остановились. Если б это был кто-то из них, они бы весело расхохотались. Но смеяться над высоким начальством было неудобно. Надежда поняла, что Вадима надо срочно чем-то занять, и она вежливо попросила:
— Вадим Викторович, вы не подержите клин, пока я его вобью?
И хотя она вполне бы могла обойтись без него, его помощь была не лишней. Эта работа немного отвлекла его, но уже через полчаса он почувствовал, что усталость налила свинцом мышцы. Ему захотелось все бросить и бежать отсюда. Бежать, бежать! Это была какая-то западня. Сесть или лечь отдыхать нельзя — сразу становишься добычей комаров. Сибирских, рыжих. Что-то делать — тоже нельзя: руки, ноги уже не двигаются от усталости. Хочется есть! Но как только он представил себе это варево из котла, состоящее из консервированных каш, мясных консервов и дыма, его сразу начало мутить. «А как я буду спать? Под непрекращающийся комариный писк. Ожидая, пока один из них спикирует на тебя, и ты его раздавишь». Вадима бросало то в горячий, то в холодный пот. Даже пытка, которую он себе устроил с «ядом госпожи Вильфор», показалась ему не такой ужасной. Но самое неприятное было в том, что вокруг находились люди, которые подвергались точно таким же мучениям, но совершенно не обращали на них внимания.
Ночью Вадим так и не смог уснуть. Утром после завтрака все разошлись по заданиям. Надежда позвала его с собой:
— Пойдем разгребать путь на север, к истокам речки. Если идти, всякий раз перелезая через эти завалы, то уйдет почти день. Не успеешь вернуться. А ночевать там опасно: все-таки тайга. Здесь и медведи, и волки. Да и от мошкары в палатке лучше укрыться.
Вадим вздохнул и покорно пошел: выхода нет, придется привыкать к этой муке.
Так, находясь почти в полуобморочном состоянии, он прожил три дня. Ко всем неприятностям добавилась еще одна — обострился гастрит, начались запор и изжога. Иногда он думал: неужели это цена за будущий и еще совсем не обязательный успех? А если вместо успеха загремишь в тюрягу?
А Надежда деловито и упорно разгребала завалы, пробивая дорогу к верховью. Как он ненавидел сейчас эту женщину! Неужели ее не кусают комары? Неужели она не устает? Неужели ее устраивает этот палаточный сервис? Это ритуальное песнопение у костра чуть ли не каждый вечер?
Но Надежда не просто расчищала себе путь к истоку речки. Одновременно она осматривала обнажавшиеся участки, то тут, то там находила свидетельства близкого расположения кратера кимберлита — камни из оливина, диопсида, перовскита. Вадим знал, что это была самая сильная черта Осокиной — она все делала методично, упорно, не отступая от своего. В конце недели Вадим почувствовал себя совсем плохо. Бессонница, несварение желудка, постоянные головные боли доконали его. Надежда даже предложила вызвать вертолет и отправить его назад, но он нашел в себе силы отказаться. Ну что ж, пусть отлежится в лагере, первые экспедиции всегда даются нелегко.
Тем временем Надежда уже подобралась к заветным местам, отмечая на карте, составленной ею по памяти в Москве, все точки своего маршрута. Она удалилась от места стоянки уже на одиннадцать километров и теперь проходила этот путь за два с половиной часа. И вот наконец то место, которое на аэрофотоснимках выглядит как начало русла. Надежда пробралась туда. Это был ручей шириной всего в полтора метра. Через него можно перепрыгнуть. Она пошла вдоль ручья к истоку. Но там ручей разбился на несколько, и каждый шел от своего родника. Надежда подошла к одному из них. Тот был глубиной не меньше метра. В середине била вверх вода. Ледяная. Опускаться в такую не хотелось, но азарт добычи был сильнее. Она сняла кеды, брюки и, содрогаясь, ступила в воду. Холод сковал ноги. Перехватило дыхание. Надежда тихо вскрикнула, однако заставила себя достать со дна первую горсть песка и гальки, и сразу увидела прозрачный белый камешек. И какой большой! Если это действительно алмаз, то не меньше чем на двадцать карат. Она еще несколько раз пошарила по дну и выгребла несколько кучек камешков. Не выдержав холода, выбралась на берег. Растерла ноги кофточкой. Вытащила захваченный с собой пакетик и бросила туда прозрачный камешек. Порылась в других кучках — ура, есть еще несколько. Поменьше, чем первый, но все равно карат на десять. Она вспомнила прошлогодние песчинки. Смешно! Неужели она могла предъявить их как доказательство! Вот камешки — это уже то, что надо.
Она решила лучше рассмотреть добычу, и лишь потом исследовать другие родники. Теперь в ее рюкзаке было все необходимое — лупа, молоток. Она стала внимательно осматривать каждый камешек. Структура вроде бы поликристаллического алмаза — карбонада. Положила один из них на валун и с силой ударила молотком. В валуне появилась вмятина, а камешек выдержал. Сомнений нет. Бурная радость охватила все ее существо. Она вдруг поняла, что, вернувшись в лагерь, не сможет скрыть ее от ребят. Да и зачем: все они — соавторы ее открытия. И даже Вадим! Он все-таки молодец, решился пойти в экспедицию. Не захотел быть соавтором по чину.
Надежда подошла ко второму роднику. Тот был помельче, и она сразу разглядела что-то светлое. Опустила руку и вытащила большой минерал с вкрапленным в него алмазом. Здорово!..
Часам к двум она набрала из всех родников целый пакетик алмазов. Ну все! Пора возвращаться к своим. Она шла не чувствуя под собой ног. И представляла, как вернется домой, прижмет к себе уже совсем взрослого Сережу и скажет: «А ты знаешь, сынок, у нас в стране тоже есть алмазы! Как на юге Африки. А может быть, даже больше». Потом обнимет папу с мамой и все расскажет. А мама будет ругать ее за то, что она полезла в холодную воду чуть не по пояс. «Совсем себя не бережешь, дочка». И заплачет от радости.
А Бибигон признается, что давно подозревал... но все равно обрадуется за нее. Академик сначала минут пять будет смотреть в окно, оценивая ситуацию от космических далей до конкретных проблем их отделов, и выдаст реляцию...
Вот между деревьями стали проглядывать палатки лагеря. Многие уже вернулись из своих маршрутов. А может, даже все. Вот и заросший бородой Вадим…

ПРАЗДНИК, СТАВШИЙ ТРАГЕДИЕЙ
Она подошла к костру. Это была их центральная площадь. И громко позвала всех:
— Ребята! Экстренное сообщение ТАСС!
Ей очень хотелось побаловаться, как маленькой девочке. Все сразу подбежали — кто из палаток, кто из леса. Даже Володька Глаголев, что пошел к речке за водой, вернулся с полпути. И она высоко над головой подняла свой целлофановый пакет:
— Смотрите, это алмазы! Мы их нашли. Наши, советские алмазы!
Что тут началось! «Ура! Надя, Надежда Сергеевна, ура!» Ее стали качать. Это был ее звездный час! Их всех — звездный час! Она была благодарна всем, особенно Вадиму: если б не он, то она больше не поехала бы сюда, ограничившись теми пятью песчинками. А теперь, ура, месторождение есть!
— Володя! — скомандовала она дежурному. — Готовь праздничный ужин. С водкой. Разрешаю.
А сама пошла в палатку спрятать пакетик в планшет и проверить карту. Все в порядке! На карте месторождение нанесено.
А Вадим понял: вот он, момент истины! Жребий брошен. Сегодня или никогда.
Он вытащил из рюкзака заветную баночку. Открыл. Кристаллики слегка посвечивали в полутьме. Он закрепил крышку и вышел. Все были заняты подготовкой праздничного ужина. А где сама Осокина? Ага, у себя в палатке! Небось в одиночку любуется своими камешками. Он подошел к висящему над костром пятилитровому чайнику. Как всегда, без крышки. Незаметно открыл баночку и высыпал содержимое в чайник. Потом отошел подальше к обрыву, размахнулся и забросил пустую банку на другой берег речки. Все! Топор судьбы занесен над Осокиной и всей этой оравой. И над ним...
Прежде чем началось застолье, Надежда объявила об окончании экспедиции. На завтра назначены сборы, а на послезавтра она вызвала вертолет. В ответ прозвучало дружное «ура!». С Вадимом она предварительно договорилась, что все режимные вопросы они обсудят уже в Москве. Но на всякий случай опять же во всеуслышание предупредила, чтобы до особого распоряжения об открытии алмазов в Москве не распространяться.
Первым слово взял главный златоуст группы Володя Глаголев:
— Я предлагаю первый тост за Надежду Сергеевну. Она не только единственная женщина среди нас. Она вообще единственная женщина в мире. Второй такой нет. Говорят, что когда-то в первобытные времена был матриархат — обществом управляли женщины. Мы с вами знаем, что жили люди тогда здорово. Как мы сейчас и все эти годы. За вас, Надежда Сергеевна. За ваше здоровье.
Вадим чокнулся со всеми, но про себя подумал: «И за упокой».
Первым плохо себя почувствовал Дмитрий Черный. Надежда заволновалась и пошла доставать из аптечки аллахол. Но тут один за другим начали жаловаться на боль в животе остальные. Надежда тоже почувствовала, что ее мутит. Чем-то отравились. Судя по всему, какими-то некачественными консервами. Ботулизм — это очень опасно. Нужно срочно вызывать вертолет. А пока:
— Всем принять но-шпу. Срочно!
Она, качаясь, подошла к палатке, где была рация. За нее отвечал Дмитрий. Он же и вел радиосвязь. Она заглянула в палатку и отшатнулась. На нее глядели остановившиеся глаза Дмитрия. «Что с ним? Господи!» Она только сейчас испугалась и поняла, что над ними нависла смертельная опасность. Руки, ноги и все туловище у нее тряслись. Сознание мутилось. Силой воли она сосредоточила его на одной мысли — срочно вызвать вертолет. Ну вот, включила тумблер. Теперь искать диапазон вертолетной базы. Туда она звонила совсем недавно, договариваясь о рейсе на послезавтра.
— Дежурный вертолетной базы номер два Якутского авиаотряда Ширяев слушает!
— Это руководитель экспедиции геологов из Москвы Осокина. Да, я вызывала вертолет на послезавтра. Но у нас несчастье. Мы чем-то серьезно отравились. Срочно вышлите вертолет. Срочно. Прямо сейчас…
Надежда теряла сознание. Надо немедленно принять но-шпу. Она вылезла из палатки, хотела встать, чтобы пройти к себе, но потеряла равновесие и упала. «Надо продержаться до утра… Скорее но-шпу…». Она поползла к своей палатке. Вот планшет! Драгоценный планшет. Его надо положить на подушку. Чтобы увидели, когда будут увозить. Где же аптечка?..»
Маркелов хладнокровно наблюдал за всем из своей палатки. Его интересовала только Надежда. Ага! Вот она заползла к себе. На виду остались только ноги. Вдруг они вытянулись. И она перевернулась на спину.
— Вот и все! — Вадим вылез из своего укрытия. У него оставалось не более четверти часа. После этого он вырубится, как и остальные. «Но не тем холодным сном могилы...» — мелькнула лермонтовская строка. Вокруг слышались стоны. Он заглянул в палатку Осокиной. Та была неподвижна. Он перевернул ее ногой и схватил планшет. Вытащил карту и пакетик с алмазами. «Никто не должен узнать… Их надо спрятать». Он разыскал лопатку. «Надо отойти подальше. Чтобы следователи не обнаружили».
Он отошел метров на сто и начал копать. Его замутило. «Так, начинается. Но у меня в запасе еще пять минут. Надо успеть облить консервные банки кипятком, промыть чайник и спрятать карту». И тут он увидел дупло. У стоявшего рядом с обрывом кедра у самых корней зияло дупло. Он швырнул туда пакет. Его уже основательно била дрожь. Он снял ботинок, сунул под стельку карту и опять надел. Оставалась всего пара минут. Качаясь, он вернулся в лагерь. Стонов уже почти не слышалось. Кто-то вылез из палатки и остался лежать рядом. Мертвый, с открытыми глазами. Он с трудом подошел к костру, вылил из чайника кипяток на лежавшие в стороне консервные банки. После этого прополоскал чайник и слил воду в овраг. Еще раз сполоснул и снова вылил. Поставил чайник на еще тлевшие угли. «Пусть прокалится. Все следы сгорят…»
Только после этого он позволил себе лечь в палатку и отключиться.

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев