А.К. Югов

--

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Югов А.К.

Пояснения к переводу

"Слова о полку Игореве"

| 01 | 02 | 03 | 04 | 05 | 06 | 07 | 08 | 09 | 10 |

ЗА НИМЪ КЛИКНУ КАРНА И ЖЛЯ, ПОСКОЧИ ПО РУССКОЙ ЗЕМЛЕ СМАГУ МЫЧЮЧИ ВЪ ПЛАМЯНЕ РОЗЕ... В толковании этого места я полностью разделяю глубокое убеждение первых издателей, что Карна и Жля - это имена двух половецких ханов, которые, вслед за поражением Игоря, вторглись в пределы Киевской Руси и помчались - "поскакали", раскидывая огонь "в пламянном роге". В издании 1800 года Карна и Жля напечатаны с заглавными буквами, как собственные имена, и сделана сноска: "Карня и Жля - предводители хищных половцев, без милосердия разорявших тогда землю Русскую". А перевод - следующий: "Воскликнули тогда Карня и Жля и, прискакав в землю Русскую, стали томить людей огнем и мечом".

Владимир Даль, с его необъятными познаниями и непревзойденным чутьем в языке, давая пояснение слова "смага", попросту заменил Карну и Жлю... половцами:"Смага - жар, пыл, огонь, полымя... Поскочиста (половцы) по Русской земле, смагу мычучи в пламене розе - истребляя все огнем". "Отсюда, - пишет Даль, - смаговница - первое название огневого ружья".

Не расходится с ним и академик И. И. Срезневский: "Смага — огонь, пламя: — Поскочи по Русской земли, смагу мычучи в пламяне розе. Сл. о плк. Иг.".

Среди исследователей "Слова" очень и очень многие вслед за первоиздателями придавали тот же смысл данной строфе. Иные из них прямо (и справедливо!) сопоставляли это место с тем рассказом Киевской летописи по Ипатьевскому списку, где под 1184 годом, то есть в самый канун Игорева похода, и как раз о хане Кончаке сказано, что он обладал особыми огнеметами и специалистами, как сказали бы теперь, которые умели метать "смагу" из этих огнеметных орудий. И смага, бросаемая из них, действительно, обладала способностью сжигать города:

"В лето 6692(1184). Пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак, со множеством Половец на Русь, похупся (похваляясь), яко пленити хотя грады Рускыи и пожещи огньм: бяше бо обрел мужа такового бесурменина, иже стреляше живым огньм..."

Мало этого! У половцев Кончака вообще по тем временам была сильная военная, мы бы сказали, техника. Там же летопись сообщает, что "самострелы", катапульты у него были столь сильные, "тугие", что едва пятьдесят человек могли приводить их в действие: "напрящи"! Очевидно, они запускали и огневые стрелы.

Достойно внимания, что Татищев в своей "Истории" относит применение половцами Кончака этих огнеметов не к 1184, а как раз к 1185 году, то есть к году вторжения Кончака и Гзы на Русскую землю после поражения Игоря: "В 1185 году Кончак Князь Половецкий, собрав войско великое, пошел на пределы Русские, имея с собою мужа, умеющего стрелять огнем, у коего были самострельные луки так велики, что едва восемь человек могли натягивать, и укреплен был на возу великом, чем он мог бросать и камения в средину града в подъем человеку; а для метания огня имел особый малейший воз" (Примечание к изданию 1800 г.; цитата из Татищева).

И хотя, по известию летописи, этот хитроумный "бесурменин", умевший стрелять живым огнем, был захвачен в плен, все же, видимо, у половцев был он не один, так как похвальба Кончака, связанная с обладанием огнеметами, явно осуществилась: об этом говорит та же самая летопись. Хан Кза (он же - Гза и Гзя) сжег-таки не только села, но и внешние укрепления Путивля: "И села их пожгоша, пожгоша же и острог у Путивля..."

Казалось бы, все ясно. Но вот в середине прошлого века появилось предположение, что слово "жля" есть испорченное "желя", то есть печаль, скорбь. Первым, кажется, был Всеволод Миллер из числа предложивших такое толкование. Действительно, слово "желя" многократно встречается в летописях. И даже, говоря о поражении Игоря, летописец употребил это слово: "И тако, во день святого воскресения наведе на ны плачь и во веселия место желю, на реце Каялы". Написанное в виде "жьля", это слово, конечно, вполне может быть прочтено, как "желя", и все же в первом начертании, с ъ, оно лак будто нигде не встречается. Однако это - не отвод!

Но гораздо труднее заменить второго половецкого хана - Карну словом "карина", производя это слово от "карити" - оплакивать или от слова "кара, каранье или чего-нибудь подобного" (Вс. Миллер). Это признают и современные противники ханов Карны и Жли: "Сложнее объяснить слово "карна" (Сборник 1967 г., комментарии, стр. 494).

Правда, Барсов пытался палеографическими исправлениями сделать из Карны несуществовавшее слово "карину", в подспорье к "жели"; он слово "смага" истолковал как "золу, пепел погребальный". "Карина" здесь вытница, обрядница мертвых, а "Желя" жальница, вестница мертвых... Та и другая являются здесь как спутницы "Девы-Обиды", - рассуждал этот исследователь (т. II, стр. 206). Таким образом, уже три женских персонажа вводил Барсов в героическую. воинскую поэму: одна из этих женщин "купалась", "плескалась", а две другие "скакали" по Русской земле! Этот исследователь представил даже образчик своего перевода:

Воскликнула Карина,

И желя поскакала по Русской земле,

Разнося погребальный пепел в пылающем роге.

И, вероятно, уверен был, как некоторые из современных текстологов, что от этой женской скачки и от обилия сомнительных мифологических фигур ничуть не пострадала трагическая и, прежде всего, воинская, героическая поэзия великой поэмы!

Хочется противопоставить этому непомерному тяготению к сотворению надуманных мифологических образов трезвое и справедливое суждение А. Н. Пыпина и В. Д. Спасовича из совместного их труда "История славянских литератур":

"Славянский эпос есть по преимуществу уже эпос героический и исторический, в котором мифологические черты являются только случайными подробностями" (т. I, стр. 26).

Я не собираюсь отрицать, что какую-то дань великий поэт XII века отдал языческой народной мифологии своего времени: Боян - внук бога Велеса; русичи - Дажьбожьи внуки; князь-колдун летит на облаке, - но: мифологическое существо в виде птицы; или лесной леший; дева-Обида с крыльями; Елена Прекрасная; богиня Диана; да вот и еще два мифических женских персонажа - Желя и Карина, скачущие по Русской земле... Помилуйте! - хочется сказать истолкователям-"мифистам", - да оставьте же вы хоть что-нибудь на борьбу с подлинными, реальными дивыми половцами; на поход и на битвы Игоря; на сурово-воинский, чрезвычайно реалистический характер героической поэмы!

При всех разногласиях в толковании отдельных мест, хорошо бы вместо натужного мифотворчества всегда держать в памяти гениальное определение, данное "Слову о полку Игореве" Марксом: "Смысл поэмы - призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монголов" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXII, стр. 122).

"Слово о полку Игореве" - прежде всего призыв к обороне отечества!

Но было бы странно, если бы среди лингвистов и филологов прошлого века, занимавшихся "Словом о полку Игореве", никто не оказал отпора этой попытке вычитать в нем еще два мифологических существа! Насмешливо и категорически против высказался такой мыслитель языкознания, каким являлся Алексей Афанасьевич Потебня: "Место темное. Максимович (Украин.) читает вместо Карна и Жля - Кончак и Гза. Во всяком случае, речь идет не о вое поминок (Майков, стих. III, 240), а о торжествующем клике врагов. "Смагу мычучи" - не о факелах, а о пожарах и греческом огне, как это и принимает большинство".

Немногое остается добавить к его саркастическим словам!

Пусть даже и есть у защитников "жели" и "карины" некоторые основания в том, что желя, действительно, означало скорбь, а глагол карити - оплакивать умершего, но удивляет в данном случае пренебрежение ко всему контексту, где опять-таки идет речь о вторжении половцев! Разве "к лицу" печали и плачу, да еще олицетворенных в образе двух женщин, как считал, например, Барсов, кликнуть, гикнуть и - поскакать на коне, да еще и раскидывая "смагу в огненном роге"?! Прямо как дикие всадники, совсем как... половцы!

Надо же сколько-нибудь считаться и с тем, что означают в наших летописях глаголы кликнути и поскочити! Кликнути (а не "кликати") означало рявкнуть, испустить грозный боевой клич: "кликом полки побеждают", - сказано в самом "Слове". "Кликнута и в трубы вострубиша" - обычное летописное выражение о начале битвы. А слово "поскочи" также военное слово Древней Руси: "Камо Тур поскочаше, тамо лежат поганыя головы половецкыя". Или: "Половцы же видивше стяги (полки) и, не ждавше стягов Ростиславлих, поскочиша", то есть поскакали на конях (Ипатьевский список, 1190 г.).

Вс. Миллер напрасно посчитал, что имена Карна и Жля "не похожи на половецкие". Подобных имен с окончаниями на а летописи дают нам немало: Гза, он же Кзя и Кза, Алтунопа, Аепа, Асупа, Арсланопа, Китанопа, Ченегрепа и т. п.

Максимович, как сказано, считал имена Карна и Жля даже искажением имен Кончак и Гза. Весьма вероятно! Не лишним считаю напомнить, что под 912 годом летопись в числе послов киевского князя к греческому императору дает имя Карнъ. Затем в списке русских городов на Дунае назван город Карна.

ТОСКА РАЗЛИЛСЯ ПО РУСКОЙ ЗЕМЛИ; ПЕЧАЛЬ ЖИРНА ТЕЧЕ СРЕДЬ ЗЕМЛИ РУСКЫИ... Обычно древнерусское "тоска" так тоскою и переводят. Но в текстах военных тоска означало притеснение, стеснение, гнет, угнетение. "В толику тоску Мелитинию поставиша, якоже в борзе пленити ю", то есть в такое стесненное, безнадежное положение поставили Мелитинию, что вот-вот возьмут ее в плен.

"Тъск - тоск - натиск, стремление, поспешность".

"Тоском - торопливо, быстро: "Сего пути в борзе нелзе ходить, но потиху, не тоском" ("Материалы...").

Разливаться для верного перевода также не надо понимать по-нынешнему, применительно к жидкостям. В древнерусских памятниках оно означало и распространяться, и проявлять безудержность. Например, в Изборнике 1076 года: "Не разливайся на различие брашне" - не набрасывайся на различные яства.

И слово печаль применялось в смысле вражда, неприязнь. Так, хан Менгу-Темир в своем ярлыке русскому духовенству писал, чтобы они за него молились "бес печали".

Тещи, течи, течь — двигаться, нестись, иногда и на конях: "Конь текый". "Грозы твоя по землям текут", - говорит "Слово" о военном могуществе отца Ярославны.

Итак: угнетение, притеснение, иго ("тоска") и вражда понеслась по Русской земле, обильно, без удержу (ибо "жирный" - обильный, раздольный, "жирная вода" - половодье, разлив).

ЕМЛЯХУ ДАНЬ ПО БЕЛЕ ОТ ДВОРА... Напрасно привыкли белу переводить белкой: бела — горностай. Стало быть, вполне обоснован перевод: "брали дань - горностая от двора". И это вовсе не значит, что брали непременно шкурку горностая, - нет, а там, где горностаев не было, требовали стоимостъ этой шкурки.

Теперь представим несколько доказательств того, что бела, или бель,— это горностай.

Прежде всего, белка — это уж слишком дешевенькая шкурка, чтобы автор "Слова" думал ужаснуть размером, стоимостью дани, а такое его намерение совершенно очевидно из контекста.

Одной древнерусской гривне соответствовала тысяча беличьих шкурок. Стоило ли ради такой жалкой дани половцам "нарыскивать" на Русскую землю: одна тысячная гривны! А в смоленской гривне в 1188 году считали даже тысячу девятьсот двадцать белок. Это все равно, как русские князья брали дань с ятвягов... вениками, по бедности ятважей.

Левшиновский в своем замечательном исследовании "Опыт истории денежных знаков в России" доказывает с достоверностью, что "бель" или "бела" - это горностай. Дань - "белая веверица с дыма" Владимир Даль также считает горностаем. Историк С. М. Соловьев тоже нисколько в этом не сомневается и прямо переводит "бель" через "горностай".

"Название "белка", - говорит Левшиновский, - перенесено на векшу в более позднее время с другого зверька, с которым ее смешивали; в старину, как нам уже известно, векшу смешивали с горностаем, на что указывает его древнейшее название: "белая векшица и белая веверица". По Адаму Бременскому, русские называли горностая "белой куной".

Зоолог профессор Житков также утверждает, что "бель" - это древнее наименование горностая.

В настоящем издании я могу представить новые доказательства, что бела или бель - это мех драгоценный.

Возьмем Договорную грамоту Великого Новгорода (т. е. новгородских бояр-изменников) с польским королем Казимиром IV об условиях, на каких быть ему князем Новгородским (1470 - 1471 гг.). Ценность белы (одного меха) в одной местности приравнивается к ценности куницы, а в другой - половине: "На Стержи тридцать куниц да шестъбесят бел, а с Моревы сорок куниц да восмьдесят бел... И на Буйцях у чернокунцов по две куницы и по две бели, а слугам - бела... и в Заклинье по две куницы и по две бели... и во Ржеве по две куницы и по две бели... А иных пошлин тебе, честный король, на Новгородские волости не накладывать" ("Памятники истории Великого Новгорода и Пскова"; сборник подготовлен к печати Г. Е. Кочиным; Л. -М., 1935, стр. 79).

То обстоятельство, что в дани, которую собираются бояре новгородские предложить королю, бела считается и оговаривается поштучно, не говорит ли нам о драгоценности этого меха?

Нашел я и еще одно свидетельство высокой цены этого меха в Древней Руси и в более поздние времена. Перед нами - опись и оценка имущества боярина Михаила Татищева, который в Смутное зремя был обвинен в измене и убит новгородцами. И что же мы видим? Двадцать пять куниц проданы с публичных торгов всего лишь за 3 рубля 25 алтын. "По 5 алтын куница", - пояснено в описи. И "ожерелье бобровое" пошло всего лишь за 30 алтын. А вот "2 меха бельи хребтовые, цена одному меху рубль 26 алтын и 4 деньги, другому рубль и 10 алтын" ("Временник О-ва истории", книга VII. М., 1850).

Ну разве это - белка?!

Гза и Кончак, или Карна и Жля, - словом, половцы после гибели Игорева войска вторглись и на Киевщину, собственно же - на Черниговщину, как гласит летопись. В лесах Черниговщины в те времена водились и туры, и дикие кони, на которых охотился Владимир Мономах, - так можно ли сомневаться, что и горностаи - "белая веверица" - водились там в немалом количестве! Так что и это сомнение отпадает:

Брали дань:

горностая от двора!

ИГОРЬ И ВСЕВОЛОД УЖЕ ЛЖУ УБУДИ... Слово убуди я считаю недописанным, так как двойственное число требует формы "убудиста". Лжа - вражда, несогласие.

КАЮТЬ КНЯЗЯ ИГОРЯ... Каяти - порицать, злословить. "Бесящегося вси кают" (Пролог). Может быть, даже, как принимали некоторые, "каляти" - грязнить. Во всяком случае, в слове "окаянный" больше смысла крайнего порицания, чем жалости. Соображение давних комментаторов, что, дескать, "немцы и венедичи" не посмели бы резко порицать Игоря в присутствии его старшего родственника - Святослава, весьма наивно: родство князей удельной Руси ничуть не мешало их борьбе, иной раз жестокой и вероломной. Этим полны летописи.

Игорь Северский начал же свой поход без ведома киевского князя Святослава ради своих честолюбивых замыслов!

ИЖЕ ПОГРУЗИ ЖИРЪ ВО ДНЕ КАЯЛЫ РЕКЫ ПОЛОВЕЦКИЯ, РУСКАГО ЗЛАТА НАСЫПАША... Уже первые издатели поняли "жир" как силу, то есть войско. По Майкову - так же: "что на дне Каялы половецкой Погрузил он русскую рать-силу, Реку русским золотом засыпал..."

Конечно, ни о каком вещественном золоте не может быть и речи. Русские стремительно неслись к Дону, да и зачем бы им в поход, в набег тащить за собою золото? Напротив, как сказано о первой битве, русичи Игоря сами обогатились всяческим половецким добром.

Я убежденно принимаю здесь "золото", как метафору, означающую погибших в тот злой день Каялы русских златовласых воинов. Это уподобление дошло даже и до наших времен; у Маяковского: "золоте славян, черные мадьяр усы..."

Но "во дне Каялы" я читаю: "в день Каялы", а не на дне.

Насыпатися в древнерусских памятниках означало умереть, погибнуть: "Второе насыпавшуумуся и падшему животу статие", то есть "второе погибшей, умершей жизни восстание, рождение, воскресение".

"Жир значит то же, что жизнь" (Барсов. Лексикология "Слова", т. III, стр. 269).

Ф. И. Буслаев также понимает слово "жир" в его древнерусском и областном употреблении - как жизнь: "Как слово жизнь переходит в значение обилия, имущества, так и жир имеет смысл имения, а также жизни: в Вологодской губернии жира значит жизнь... В Новгородской летописи жировать употребляется в смысле жить: "И не смеяху люди жировати в домех, но в поле живяхуть" ("Исторические очерки...", т. I. СПб., 1861, стр. 90).

В силу всего сказанного приходится отклонить переводы, в которых Игорь будто бы "погрузил достаток", "посорил, мол, золотом русским"; "русского золота порассыпал"; "добро погрузил" и т. д. Такое толкование противоречит обстоятельствам стремительного Игоревого похода. "Иже (который) погрузи жир" — прямо соответствует свидетельству летописи об этой злосчастной битве: очень многие из воинов Игоря утонули; "а прочий в море истопошо." (Ипатьевский список, 1185 г.).

Так вот какого "жира" погрузил, то есть утопил, князь Игорь! И здесь полное право имеет пояснительный перевод, дабы дошла, не погибла прекрасная, величественная метафора!

УНЫША БО ГРАДОМ ЗАБРАЛЫ... "Уныти... омрачиться, потемнеть...". "Солнца унывша" ("Минея служебная", 1096 г.).

К "ЗОЛОТОМУ СЛОВУ" СВЯТОСЛАВА... "На кровати тисове..." Поскольку слово "тисие" (собирательное) означало сосны, то в переводе на современный русский язык: "на кровати сосновой" — не только не будет никакой погрешности против текста, но даже, напротив, явственнее станет мнимое почитание, а на самом деле глумление, которым исполнен зловещий сон Святослава: ему ведь и жемчуг сыплют из пустых колчанов "поганых толковин"; и терем-то у князя уже без князька, и т. д.

Желание избегнуть в переводе столкновения двух "ти": "на кровати тисове" — также имело для меня не последнее значение: благозвучие перевода иногда решало мой выбор между двумя синонимами.

Итак: "Тисие - сосны" ("Материалы...").

Однако я признаю совершенно обоснованным и такой перевод: "на кровати тесовой". Во-первых, потому, что "тисовый" и "тесовый" чрезвычайно сходные слова по своему буквенному и звуковому составу, так что можно предполагать и смешение; а во-вторых, и такое прочтение соответствует мнимому ублажению князя: все, что совершается с ним,— ущербное, жалостное, не подобающее княжескому достоинству. И наконец, в-третьих. Е. В. Барсов приводит горестные плачи по умершем, где как раз тесовая кровать как смертный одр упоминается многократно:

Мне пройти было, победнушке,

Ко тесовой ко кроватушке...

Погляжу ж, бедна горлица,

На тесовую кроватушку.

Тут я лягу на унылую тесовую кроваточку.

Слово "кровать" найдено и еще в древнерусских памятниках; все же следует признать его чрезвычайно редким,— обычно: одр. Поэтому думается, что справедливо указание названного исследователя: "Слово "кровать" является здесь как один из самых очевидных признаков воздействия живого народного языка на язык "Слова" ("Лексикология "Слова", стр. 411).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС