|
|
Карл Маркс
Экономическо-философские
рукописи 1844 года
[КОММУНИЗМ]
[I] К стр. XXXIX. — Однако противоположность
между отсутствием собственности и собственностью
является еще безразличной противоположностью; она еще не берется в ее деятельном
соотношении, в ее внутреннем взаимоотношении и еще не
мыслится как противоречие 52, пока ее не понимают
как противоположность между трудом и капиталом. Эта
противоположность может выражаться в первой форме и без
наличия развитого движения частной собственности (в Древнем Риме, в
Турции и т. д.). В таком виде эта противоположность еще не выступает
как обусловленная самой частной собственностью. Но труд, субъективная
сущность частной собственности, как нечто исключающее собственность, и
капитал, объективированный труд, как нечто исключающее труд, —такова частная
собственность как развитая до степени противоречия форма указанной
противоположности, а потому как энергичная, побуждающая к разрешению
этого противоречия.
К той же странице. — Снятие самоотчуждения
проходит тот же путь, что и самоотчуждение. Вначале частная
собственность рассматривается только со своей объективной стороны,—
но труд все же мыслится как ее сущность. Ее формой существования
является поэтому капитал, подлежащий уничтожению “как таковой”
(Прудон). Или же особый характер труда — труд нивелированный,
раздробленный и поэтому несвободный — мыслится как источник пагубности
частной собственности и ее отчужденного от человека существования; Фурье,
который, подобно физиократам, опять-таки считает земледельческий
труд по меньшей мере наилучшим видом труда 53,
тогда как по Сен-Симону, наоборот, суть дела заключается в
промышленном труде как таковом, и он в соответствии с этим
домогается безраздельного господства промышленников и
улучшения положения рабочих 54. И, наконец, коммунизм
есть положительное выражение упразднения частной
собственности; на первых порах он выступает как всеобщая
частная собственность 55. Беря отношение частной
собственности в его всеобщности, коммунизм
1) в его первой форме является лишь обобщением
и завершением этого отношения 56. Как таковой он
имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной
собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все
то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать
все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.
д. Непосредственное физическое обладание представляется ему
единственной целью жизни и существования; категория рабочего не
отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной
собственности остается отношением всего общества к миру вещей; наконец,
это движение, стремящееся противопоставить частной собственности
всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме,
когда оно противопоставляет браку (являющемуся, действительно,
некоторой формой исключительной частной собственности) общность
жен, где, следовательно, женщина становится общественной и всеобщей
собственностью. Можно сказать, что эта идея общности жен выдает
тайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного коммунизма.
Подобно тому как женщина переходит тут от брака ко всеобщей проституции
(Проституция является лишь некоторым особым выражением всеобщего
проституирования рабочего, а так как это проституирование представляет
собой такое отношение, в которое попадает не только проституируемый, но
и проституирующий, причем гнусность последнего еще гораздо больше, то и
капиталист и т, д. подпадает под эту категорию), так и весь мир
богатства, т. е. предметной сущности человека, переходит от
исключительного брака с частным собственником к универсальной
проституции со всем обществом. Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность
человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности,
являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть
представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство
и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная
собственность как таковая ощущает — по крайней мере по
отношению к более богатой частной собственности — зависть и
жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность
конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого
нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У
него — определенная ограниченная мера. Что такое упразднение
частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно
как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из
возврата к неестественной [IV] простоте бедного,
грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не
возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до
нее 57.
Для такого рода коммунизма общность есть лишь
общность труда и равенство заработной платы,
выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим
капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой
всеобщности: труд — как предназначение каждого, а капитал—
как признанная всеобщность и сила всего общества.
В отношении к женщине, как к добыче
и служанке общественного сладострастия, выражена та бесконечная
деградация, в которой человек оказывается по отношению к самому себе,
ибо тайна этого отношения находит свое недвусмысленное,
решительное, открытое, явное выражение в отношении мужчины к
женщине и в том, как мыслится непосредственное, естественное
родовое отношение. Непосредственным, естественным, необходимым
отношением человека к человеку является отношение мужчины к женщине.
В этом естественном родовом отношении отношение человека к
природе непосредственно заключено его отношение к человеку, а его
отношение к человеку есть непосредственным образом его отношение к
природе, его собственное природное предназначение. Таким
образом, в этом отношении проявляется в чувственном,
виде, в виде наглядного факта то, насколько стала для человека
природой человеческая сущность, или насколько природа стала
человеческой сущностью человека. На основании этого отношения можно,
следовательно, судить о ступени общей культуры человека. Из характера
этого отношения видно, в какой мере человек стал для себя родовым
существом, стал для себя человеком и мыслит себя таковым.
Отношение мужчины к женщине есть естественнейшее отношение
человека к человеку. Поэтому в нем обнаруживается, в какой мере естественное
поведение человека стало человеческим, или в какой мере человеческая
сущность стала для него естественной сущностью, в какой мере
его человеческая природа стала для него природой. Из
характера этого отношения явствует также, в какой мере потребность
человека стала человеческой потребностью, т. е. в какой мере другой
человек в качестве человека стал для него потребностью, в какой мере
сам он, в своем индивидуальнейшем бытии, является вместе с тем
общественным существом.
Таким образом, первое положительное упразднение
частной собственности, грубый коммунизм, есть только форма
проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя
в качестве положительной общности.
2) Коммунизм a) еще политического характера,
демократический или деспотический; b) с упразднением государства, но в
то же время еще незавершенный и все еще находящийся под влиянием
частной собственности, т. е. отчуждения человека. И в той и в другой
форме коммунизм уже мыслит себя как реинтеграцию или возвращение
человека к самому себе, как уничтожение человеческого самоотчуждения;
но так как он еще не уяснил себе положительной сущности частной
собственности и не постиг еще человеческой природы потребности,
то он тоже еще находится в плеву у частной собственности и заражен ею.
Правда, он постиг понятие частной собственности, но не уяснил еще себе
ее сущность.
3) Коммунизм как положительное
упразднение частной собственности — этого самоотчуждения
человека — и в силу этого как подлинное присвоение человеческой
сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее
сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего
развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному,
т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный
натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, ==
натурализму; он есть действительное разрешение противоречия
между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение
спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и
самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и
родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это
решение 58.
[V] Поэтому все движение истории есть, с одной
стороны, действительный акт порождения этого коммунизма — роды
его эмпирического бытия, — ас другой стороны, оно является для
мыслящего сознания постигаемым и познаваемым движением
его становления. Вышеуказанный же, еще незавершенный коммунизм
ищет для себя исторического доказательства в отдельных
противостоящих частной собственности исторических образованиях, ищет
доказательства в существующем, вырывая отдельные моменты движения
(особенно любят гарцевать на этом коньке Кабе, Вильгардель и др.) и
фиксируя их в доказательство своей исторической чистокровности; но этим
он только доказывает, что несравненно большая часть исторического
движения противоречит его утверждениям и что если он когда-либо
существовал, то именно это его прошлое бытие опровергает его
претензию на сущность.
Нетрудно усмотреть необходимость того, что все
революционное движение находит себе как эмпирическую, так и
теоретическую основу в движении частной собственности, в
экономике.
Эта материальная, непосредственно чувственная
частная собственность является материальным, чувственным выражением
отчужденной человеческой жизни. Ее движение — производство и
потребление — есть чувственное проявление движения всего
предшествующего производства, т. е. оно представляет собой
осуществление пли действительность человека. Религия, семья,'
государство, право, мораль, наука, искусство и т. д. суть лишь особые
виды производства и подчиняются его всеобщему закону. Поэтому
положительное упразднение частной собственности, как
утверждение человеческой жизни, есть положительное упразднение
всякого отчуждения, т. е. возвращение человека из религии, семьи,
государства и т. д. к своему человеческому, т. е. общественному
бытию. Религиозное отчуждение как таковое происходит лишь в сфере сознания,
в сфере внутреннего мира человека, но экономическое отчуждение есть
отчуждение действительной жизни, — его упразднение охватывает
поэтому обе стороны. Понятно, что если у различных народов это движение
начинается либо в одной, либо в другой из этих областей, то это
зависит от того, протекает ли подлинная признанная жизнь
данного народа преимущественно в сфере сознания или же в сфере внешнего
мира, является ли она больше идеальной или же реальной жизни. Коммунизм
сразу же начинает с атеизма (Оуэн) 59, атеизм же на
первых порах далеко еще не есть коммунизм; ведь и тот атеизм, с
которого начинает коммунизм, есть еще преимущественно абстракция.
Поэтому филантропия атеизма первоначально есть лишь философская,
абстрактная филантропия, тогда как филантропия коммунизма сразу же
является реальной и нацелена непосредственно на действие.
Мы видели, как при предположении положительного
упразднения частной собственности человек производит человека — самого
себя и другого человека; как предмет, являющийся непосредственным
продуктом деятельности его индивидуальности, вместе с тем оказывается
его собственным бытием для другого человека, бытием этого другого
человека и бытием последнего для первого. Но точно таким же образом и
материал труда и человек как субъект являются и результатом и исходным
пунктом движения (в том, что они должны служить этим исходным
пунктом, в этом и заключается историческая необходимость
частной собственности). Таким образом, общественный характер
присущ всему движению; как само общество производит человека
как человека, так и он производит общество.
Деятельность и пользование ее плодами, как по своему содержанию, так и
по способу существования, носят общественный характер:
общественная деятельность и общественное пользование. Человеческая
сущность природы существует только для общественного человека;
ибо только в обществе природа является для человека звеном,
связывающим человека с человеком, бытием его для другого и
бытием другого для него, жизненным элементом человеческой
действительности; только в обществе природа выступает как основа
его собственного человеческого бытия. Только в обществе его природное
бытие является для него его человеческим бытием и природа
становится для него человеком. Таким образом, общество есть
законченное сущностное единство человека с природой, подлинное
воскресение природы, осуществленный натурализм человека и
осуществленный гуманизм природы.
[VI] Общественная деятельность и общественное
пользование существуют отнюдь не только в форме
непосредственно коллективной деятельности и непосредственно коллективного
пользования, хотя коллективная деятельность и коллективное
пользование, т. е. такая деятельность и такое пользование, которые
проявляются и утверждают себя непосредственно в действительном
общении с другими людьми, окажутся налицо всюду, где вышеуказанное непосредственное
выражение общественности обосновано в самом содержании этой
деятельности пли этого пользования и соответствует его природе.
Но даже и тогда, когда я занимаюсь научной
и т. п. деятельностью, — деятельностью, которую я только в редких
случаях могу осуществлять в непосредственном общении с другими, — даже
и тогда я занят общественной деятельностью, потому что я
действую как человек. Мне не только дан, в качестве
общественного продукта, материал для моей деятельности — даже и сам
язык, на котором работает мыслитель, — но и мое собственное бытие
есть общественная деятельность; а потому и то, что я делаю из
моей особы, я делаю из себя для общества, сознавая себя как
общественное существо.
Мое всеобщее сознание есть лишь теоретическая
форма того, живой формой чего является реальная
коллективность, общественная сущность, но в наши дни всеобщее
сознание представляет собой абстракцию от действительной жизни и d
качестве такой абстракции враждебно противостоит ей. Поэтому и деятельность
моего всеобщего сознания как таковая является моим теоретическим
бытием как общественного существа.
Прежде всего следует избегать того, чтобы снова
противопоставлять “общество”, как абстракцию, индивиду. Индивид есть
общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни — даже
если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного,
совершаемого совместно с другими, проявления жизни, — является
проявлением и утверждением общественной жизни. Индивидуальная
и родовая жизнь человека не являются чем-то различным, хотя по
необходимости способ существования индивидуальной жизни бывает либо
более особенным, либо более всеобщим проявлением
родовой жизни, а родовая жизнь бывает либо более особенной,
либо всеобщей индивидуальной жизнью.
Как родовое сознание, человек утверждает
свою реальную общественную жизнь и только повторяет в мышлении
свое реальное бытие, как и наоборот, родовое бытие утверждает себя в
родовом сознании и в своей всеобщности существует для себя как мыслящее
существо.
Поэтому, если человек есть некоторый особенный
индивид и именно его особенность делает из него индивида и
действительное индивидуальное общественное существо, то он в
такой же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность,
субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества, подобно
тому как и в действительности он существует, с одной стороны, как
созерцание общественного бытия и действительное пользование им, а с
другой стороны — как тотальность человеческого проявления жизни.
Таким образом, хотя мышление и бытие и отличны
друг от друга, но в то же время они находятся в единстве друг с
другом.
Смерть кажется жестокой победой рода над определенным
индивидом и как будто противоречит их единству; но определенный
индивид есть лишь некое определенное родовое существо и как
таковое смертен.
4) Подобно тому как частная собственность
является лишь чувственным выражением того, что человек становится в
одно и то же время предметным для себя и вместе с тем чужим для
самого себя и бесчеловечным предметом, что его проявление жизни
оказывается его отчуждением от жизни, его приобщение к действительности
— выключением его из действительности, чужой для него
действительностью, — точно так же и положительное упразднение частной
собственности, т. е. чувственное присвоение человеком и для
человека человеческой сущности и человеческой жизни, предметного
человека и человеческих произведений, надо понимать не только в
смысле непосредственного, одностороннего пользования
вещью, не только в смысле владения, обладания. Человек
присваивает себе свою всестороннюю сущность всесторонним образом,
следовательно, как целостный человек. Каждое из его человеческих
отношений к миру — зрение, слух, обоняние, вкус, осязание-, мышление,
созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы
его индивидуальности, равно как и те органы, которые непосредственно по
своей форме есть общественные органы, [VII] являются в своем предметном
отношении, или в своем отношении к предмету, присвоением последнего.
Присвоение человеческой действительности (Поэтому человеческая
действительность столь же многообразна, как многообразны
определения человеческой сущности и человеческая деятельность.),
ее отношение к предмету, это — осуществление на деле человеческой
действительности, человеческая действенность и
человеческое страдание, потому что страдание, понимаемое в
человеческом смысле, есть самопотребление человека.
Частная собственность сделала нас столь глупыми и
односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь
тогда, когда мы им обладаем, т. е. когда он существует для нас как
капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим
на своем теле, живем в нем и т. д., — одним словом, когда мы его
потребляем, — хотя сама же частная собственность все эти виды
непосредственного осуществления владения в свою очередь рассматривает
лишь как средство к жизни, а та жизнь, для которой они служат
средством, есть жизнь частной собственности — труд и
капитализирование.
Поэтому на место всех физических и духовных
чувств стало простое отчуждение всех этих чувств — чувство обладания.
Вот до какой абсолютной бедности должно было быть доведено человеческое
существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее богатство.
(О категории обладания см. статью Гесса в сборнике
“Двадцать один лист” 60.)
Поэтому уничтожение частной собственности означает
полную эмансипацию всех человеческих чувств и свойств; но оно
является этой эмансипацией именно потому, что чувства и свойства эти
стали человеческими как в субъективном, так и в объективном
смысле. Глаз стал человеческим глазом точно так же, как его объект
стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком
для человека. Поэтому чувства непосредственно в своей практике
стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи ради
вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к
самой себе и к человеку (Я могу на практике относиться к вещи
по-человечески только тогда, когда вещь по-человечески относится к
человеку.), и наоборот. Вследствие этого потребность и пользование
вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила
свою голую полезность, так как польза стала человеческой
пользой.
Точно так же чувства и наслаждения других людей
стали моим собственным достоянием. Поэтому, кроме этих
непосредственных органов, образуются общественные органы, в форме
общества. Так, например, деятельность в непосредственном общении с
другими и т. д. стала органом проявления моей жизни и
одним из способов усвоения человеческой жизни.
Ясно, что человеческий глаз воспринимает и
наслаждается иначе, чем грубый нечеловеческий глаз, человеческое ухо
— иначе, чем грубое, неразвитое ухо, и т. д.
Мы видели, что человек не теряет самого себя в своем
предмете лишь в том случае, если этот предмет становится для него человеческим
предметом, пли опредмеченным человеком. Это возможно лишь тогда, когда
этот предмет становится для него общественным предметом, сам он
становится для себя общественным существом, а общество становится для
него сущностью в данном предмете.
Поэтому, с одной стороны, по мере того как
предметная действительность повсюду в обществе становится для человека
действительностью человеческих сущностных сил, человеческой
действительностью и, следовательно, действительностью его собственных
сущностных сил, все предметы становятся для кого опредмечиванием
самого себя, утверждением и осуществлением его индивидуальности, его
предметами, а это значит, что предметом становится он сам. То, как
они становятся для него его предметами, зависит от природы
предмета и от природы соответствующей ей сущностной силы;
ибо именно определенность этого отношения создает особый,
действительный способ утверждения. Глазом предмет
воспринимается иначе, чем ухом, и предмет глаза — иной, чем
предмет уха. Своеобразие каждой сущностной силы — это как раз
ее своеобразная сущность, следовательно и своеобразный способ
ее опредмечивания, ее предметно-действительного, живого бытия.
Поэтому не только в мышлении, [VIII] но и всеми чувствами
человек утверждает себя в предметном мире.
С другой стороны, со стороны субъективной: только
музыка пробуждает музыкальное чувство человека; для немузыкального уха
самая прекрасная музыка не имеет никакого смысла, она для него
не является предметом, потому что мой предмет может быть только
утверждением одной из моих сущностных сил, следовательно, он может
существовать для меня только так, как существует для себя моя
сущностная сила в качестве субъективной способности, потому что смысл
какого-нибудь предмета для меня (он имеет смысл лишь для
соответствующего ему чувства) простирается ровно настолько, насколько
простирается мое чувство. Вот почему чувства
общественного человека суть иные чувства, чем чувства
необществснного человека. Лишь благодаря предметно развернутому
богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые
порождается, богатство субъективной человеческой чувственности:
музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, — короче говоря, такие
чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые
утверждают себя как человеческие сущностные силы. Ибо не только
пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические
чувства (воля, любовь и т. д.), — одним словом, человеческое чувство,
человечность чувств, — возникают лишь благодаря наличию соответствующего
предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование
пяти внешних чувств — это работа всей предшествующей всемирной истории.
Чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности,
обладает лишь ограниченным смыслом. Для изголодавшегося
человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее
абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую
грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи
от поглощения ее животным. Удрученный заботами, нуждающийся
человек нечувствителен даже по отношению к самому прекрасному
зрелищу; торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не
красоту и не своеобразную природу минерала; у него нет
минералогического чувства. Таким образом, необходимо опредмечивание
человеческой сущности — как в теоретическом, так и в практическом
отношении, — чтобы, с одной стороны, очеловечить чувства
человека, а с другой стороны, создать человеческое чувство,
соответствующее всему богатству человеческой и природной сущности.
Подобно тому как благодаря движению частной
собственности, ее богатства и нищеты — материального и духовного
богатства и материальной и духовной нищеты — возникающее общество
находит перед собой весь материал для этого образовательного
процесса, так возникшее общество производит, как свою постоянную
действительность, человека со всем этим богатством его существа,
производит богатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах
и восприятиях человека.
Мы видим, что только в общественном состоянии
субъективизм и объективизм, спиритуализм и материализм, деятельность и
страдание утрачивают свое противопоставление друг другу, а тем самым и
свое бытие в качестве таких противоположностей; мы видим, что
разрешение теоретических противоположностей само оказывается
возможным только практическим путем, только посредством
практической энергии людей, и что поэтому их разрешение отнюдь не
является задачей только познания, а представляет собой
действительную жизненную задачу, которую философия не могла
разрешить именно потому, что она видела в ней только
теоретическую задачу.
Мы видим, что история промышленности и
сложившееся предметное бытие промышленности являются раскрытой
книгой человеческих сущностных сил, чувственно представшей
перед нами человеческой психологией 61, которую до
сих пор рассматривали не в ее связи с сущностью человека, а
всегда лишь под углом зрения какого-нибудь внешнего отношения
полезности, потому что, — двигаясь в рамках отчуждения, — люди
усматривали действительность человеческих сущностных сил и человеческую
родовую деятельность только во всеобщем бытии человека, в религии,
или же в истории в ее абстрактно-всеобщих формах политики, искусства,
литературы и т. д. [IX] В обыкновенной, материальной промышленности
(которую в такой же мере можно рассматривать как часть вышеуказанного
всеобщего движения, в какой само это движение можно рассматривать как особую
часть промышленности, так как вся человеческая деятельность была до
сих пор трудом, т. е. промышленностью, отчужденной от самой себя
деятельностью) мы имеем перед собой под видом чувственных, чужих,
полезных предметов, под видом отчуждения, опредмеченные
сущностные силы человека. Такая психология, для которой эта
книга, т. е. как раз чувственно наиболее осязательная, наиболее
доступная часть истории, закрыта, не может стать действительно
содержательной и реальной наукой. Что вообще думать о такой
науке, которая высокомерно абстрагируется от этой огромной
части человеческого труда и не чувствует своей собственной неполноты,
когда все это богатство человеческой деятельности ей не говорит ничего
другого, кроме того, что можно выразить одним термином
“потребности), “обыденная потребность”?
Естественные науки развернули колоссальную
деятельность и накопили непрерывно растущий материал. Но философия
осталась для них столь же чуждой, как и они оставались чужды философии.
Кратковременное объединение их с философией было лишь фантастической
иллюзией. Налицо была воля к объединению, способность же
отсутствовала. Даже историография принимает во внимание естествознание
лишь между прочим, как фактор просвещения, полезности отдельных великих
открытий. Но зато тем более практически естествознание
посредством промышленности ворвалось в человеческую жизнь,
преобразовало ее и подготовило человеческую эмансипацию, хотя
непосредственно оно вынуждено было довершить обесчеловечение
человеческих отношений. Промышленность является действительным
историческим отношением природы, а следовательно, и естествознания к
человеку. Поэтому если ее рассматривать как экзотерическое
раскрытие человеческих сущностных сил, то понятна станет и
человеческая сущность природы, или природная сущность
человека; в результате этого естествознание утратит свое абстрактно
материальное или, вернее, идеалистическое направление и станет основой человеческой
науки, подобно тому как оно уже теперь — хотя и в отчужденной форме —
стало основой действительно человеческой жизни, а принимать одну
основу для жизни, другую для науки — это значит с самого начала
допускать ложь. Становящаяся в человеческой истории — этом акте
возникновения человеческого общества — природа является действительной
природой человека; поэтому природа, какой она становится — хотя и в отчужденной
форме — благодаря промышленности, есть истинная антропологическая
природа.
Чувственность (см. Фейербаха) должна быть
основой всей науки. Наука является действительной наукой лишь в
том случае, если она исходит из чувственности в ее двояком виде: из чувственного
сознания и из чувственной потребности; следовательно, лишь в
том случае, если наука исходит из природы. Вся история является
подготовкой к тому, чтобы “человек” стал предметом чувственного
сознания и чтобы потребность “человека как человека” стала
[естественной, чувственной] потребностью. Сама история является действительной
частью истории природы, становления природы человеком.
Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же
мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет
одна наука.
[X] Человек есть непосредственный
предмет естествознания; ибо непосредственной чувственной природой
для человека непосредственно является человеческая чувственность (это —
тождественное выражение), непосредственно как другой чувственно
воспринимаемый им человек; ибо его собственная чувственность существует
для него самого, как человеческая чувственность, только через другого
человека. А природа есть непосредственный предмет науки о
человеке. Первый предмет человека — человек— есть природа,
чувственность; а особые человеческие чувственные сущностью силы,
находящие свое предметное осуществление только в предметах природы,
могут обрести свое самопознание только в науке о природе вообще. Даже
элемент самого мышления, элемент, в котором выражается жизнь мысли —
язык, — имеет чувственную природу. Общественная
действительность природы и человеческое естествознание, или естественная
наука о человеке, это — тождественные выражения.
Мы видим, как на место экономического богатства
и экономической нищеты становятся богатый человек и
богатая человеческая потребность. Богатый человек —
это в то же время человек, нуждающийся во всей полноте
человеческих проявлений жизни, человек, в котором его собственное
осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда. Не
только богатство человека, но и бедность его получает
при социализме в равной мере человеческое и потому общественное
значение. Она есть пассивная связь, заставляющая человека ощущать
потребность в том величайшем богатстве, каким является другой
человек. Господство предметной сущности во мне, чувственная вспышка
моей сущностной деятельности есть страсть, которая, таким
образом, становится здесь деятельностью моего существа.
5) Какое-нибудь существо является в своих
глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных
ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно
стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существованием самому
себе. Человек, живущий милостью другого, считает себя зависимым
существом. Но я живу целиком милостью другого, если я обязан ему не
только поддержанием моей жизни, но сверх того еще и тем, что он мою жизнь
создал, что он — источник моей жизни; а моя жизнь
непременно имеет такую причину вне себя, если .она не есть мое
собственное творение. Вот почему творение является таким
представлением, которое весьма трудно вытеснить из народного сознания.
Народному сознанию непонятно чрез-ссбя-бытие природы и
человека, потому что это чрез-себя-бытие противоречит всем осязательным
фактам практической жизни.
Представление о сотворении земли получило
сокрушительный удар со стороны геогнозии 62, т. е.
науки, изображающей образование земли, становление ее как некий
процесс, как самопорождение. Generatio aequivoca 63
является единственным практическим опровержением теории сотворения.
Легко, конечно, сказать отдельному индивиду то, что
говорил уже Аристотель: Ты рожден твоим отцом и твоей матерью; значит,
в случае с тобой соединение двух человеческих существ, т. е. родовой
акт людей произвел человека. Ты видишь, стало быть, что человек и
физически обязан своим бытием человеку. Значит, ты должен иметь в виду
не только одну сторону — бесконечный прогресс, в силу
которого ты продолжаешь спрашивать: кто породил моего отца? кто породил
его деда? и т. д. Ты должен иметь в виду также и то круговое
движение, которое чувственно-наглядным образом дано в этом
бесконечном прогрессе, — круговое движение, в силу которого человек в
деторождении повторяет себя самого и, следовательно, субъектом всегда
остается человек. Однако ты ответишь: я признаю это круговое
движение, так признай же и ты вышеуказанный бесконечный прогресс,
который гонит меня все дальше и дальше, пока я не спрошу, кто же
породил первого человека и природу вообще. На это я могу тебе ответить
только следующее: самый твой вопрос есть продукт абстракции. Спроси
себя, как ты пришел к этому вопросу; спроси себя, не продиктован ли
твой вопрос такой точкой зрения, на которую я не могу дать ответа,
потому что она в корне неправильна. Спроси себя, существует ли для
разумного мышления вышеуказанный бесконечный прогресс как таковой.
Задаваясь вопросом о сотворении природы и человека, ты тем самым
абстрагируешься от человека и природы. Ты полагаешь их несуществующими
и тем не менее хочешь, чтобы я доказал тебе их существование. Я
говорю тебе: откажись от своей абстракции, и ты откажешься от своего
вопроса; если же ты хочешь придерживаться своей абстракции, то будь
последователен, и когда ты мыслишь человека и природу
несуществующими, [XI] то мысли несуществующим и самого себя, так
как ты тоже — и природа и человек. Не мысли, не спрашивай меня, ибо,
как только ты начинаешь мыслить и спрашивать, твое абстрагирование
от бытия природы и человека теряет всякий смысл. Или, быть может, ты
такой эгоист, что полагаешь все несуществующим, а сам хочешь
существовать?
Ты можешь мне возразить: я вовсе не предполагаю
природу несуществующей; я спрашиваю тебя об акте ее возникновения, как
спрашивают анатома об образовании у зародыша костей и т. д.
Но так как для социалистического человека вся
так называемая всемирная история есть не что иное, как порождение
человека человеческим трудом, становление природы для человека, то у
него есть наглядное, неопровержимое доказательство своего порождения
самим собою, процесса своего возникновения. Так как для
социалистического человека существенная реальность человека и
природы приобрела практический, чувственный, наглядный характер, причем
человек наглядно стал для человека бытием природы, а природа наглядно
стала для него бытием человека, то стал практически невозможным вопрос
о каком-то чуждом существе, о существе, стоящем над природой и
человеком, — вопрос, заключающий в себе признание несущественности
природы и человека. Атеизм, как отрицание этой
несущественности, не имеет больше никакого смысла, потому что атеизм
является отрицанием бога и утверждает бытие человека
именно посредством этого отрицания; но социализм, как социализм, уже не
нуждается в таком опосредствовании: он начинается с теоретически и
практически чувственного сознания человека и природы как сущности.
Социализм есть положительное, уже не опосредствуемое отрицанием
религии самосознание человека, подобно тому как действительная
жизнь есть положительная действительность человека, уже не
опосредствуемая отрицанием частной собственности, коммунизмом.
Коммунизм есть позиция как отрицание отрицания, поэтому он является действительным,
для ближайшего этапа исторического развития необходимым моментом
эмансипации и обратного отвоевания человека. Коммунизм есть
необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего, но как
таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма
человеческого общества. [XI]
Здесь читайте:
Маркс Карл
(1818-1883)
|
