Григорьев Аполлон Александрович

1822-1864

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Аполлон Александрович Григорьев

Григорьев Аполлон Александрович (16[28].07.1822—25.09 [7.10].1864), поэт, литературный и театральный критик. Предки из духовенства и крестьянства. Вырос в Замоскворечье в патриархальной семье. Закончил юридический факультет Московского университета (1842). Университетскими товарищами были А. А. Фет и Я. П. Полонский. «Оказалось, — вспоминал Фет, — что Аполлон Григорьев, невзирая на примерное рвение к наукам, подобно мне, заразился страстью к стихотворству, и мы каждое свидание передавали друг другу вновь написанное стихотворение».

Первые стихи Григорьева опубликованы в 1843 в «Москвитянине» М.П. Погодина. Первая книга стихов вышла в 1846 в Петербурге. К этому времени относятся и ранние, т. н. «масонские» повести Григорьева. В дневнике Погодина сохранилась запись 1844 о своих недавних студентах и молодых авторах «Москвитянина»: «Были Григорьев и Фет. В ужасной пустоте вращаются молодые люди. Отчаянное безверие». В 1844—1847 Григорьев проходит через искус безверия и увлечения масонскими идеями, но его автобиографический герой, прозревая, убивает своего соблазнителя. Это свидетельствует о том, что Григорьев вырвался из умственной кабалы. В 1847 он публикует рецензию на «Выбранные места из переписки с друзьями», оказавшись одним из немногих, кто встретил книгу Н. В. Гоголя не с негодованием и бешенством. Гоголь, получив от С. П. Шевырева этот отзыв в русской печати, писал ему в мае 1847 из Италии: «Статья Григорьева, довольно молодая, говорит в пользу критика, чем моей книги. Он, без сомнения, юноша очень благородной души и прекрасных стремлений. Временный гегелизм пройдет, и он станет ближе к тому источнику, откуда черплется истина». Шевырев познакомил своего недавнего студента с отзывом Гоголя, и Григорьев написал еще 3 письма, в которых поведал, какое огромное значение в его перерождении сыграла «Переписка с друзьями…». Он признавался: «Книга его осветила для меня всю бездну, в которой я стоял, — бездну шаткого безверия, самодовольных теорий, разврата, лжи и недобросовестности; позорно стало мне звание софиста, стыдно взглянуть на все свое прошедшее».

В 1850 Григорьев сближается с А. Н. Островским. «Явился Островский, — вспоминал он, — и около него как центра — кружок, в котором нашлись все мои, дотоле смутные верования». В этот «кружок Островского» входили ближайшие друзья молодого драматурга Т. Филиппов, Б. Н. Алмазов, Е. Н. Эдельсон, знаменитый в будущем актер, автор и исполнитель устных рассказов И. Горбунов. В 1851 в погодинском «Москвитянине» была опубликована первая пьеса Островского «Свои люди — сочтемся», имевшая настолько огромный успех, что тираж журнала увеличился вдвое. После чего Погодин и Шевырев (соредактор журнала) и пригласили Островского в «Москвитянин». С ним пришли и его друзья. Так образовалась «молодая редакция», в которой уже вскоре Григорьев стал ведущим критиком, провозгласившим Островского новым явлением в литературе. «У Островского, — писал он, — одного в настоящую эпоху литературную, есть свое прочное, новое и вместе идеальное миросозерцание, с особенным оттенком, обусловленным как данными эпохи, так, может быть, и данными натуры самого поэта. Этот оттенок мы назовем, нисколько не колеблясь, коренным русским миросозерцанием, здоровым и спокойным, юмористическим без болезненности, прямым без увлечений в ту или другую крайность, идеальным, наконец, в справедливом смысле идеализма, без фальшивой грандиозности или столь же фальшивой сентиментальности».

В самом н. 1850-х это коренное русское миросозерцание предстанет в «Москвитянине» в ряде блистательных публикаций, среди которых 3 новых пьесы Островского, «Тюфяк» А. Ф. Писемского, «Мужицкие драмы» А. А. Потехина, «раскольничьи рассказы» П.И. Мельникова-Печерского, очерки И. Т. Кокорева, роман о казачьем «рыцарстве» и казачьей вольнице уральского казака И. И. Железнова, стихи Л. Мея, Ф. И. Тютчева, Я.П. Полонского, А. А. Фета и др.

В «молодой редакции» «Москвитянина» в полной мере раскрылся критический дар Григорьева, программные статьи которого «Русская литература в 1851 году», «Русская изящная литература в 1852 году», «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене» определили пути развития русской критической мысли. В «Кратком послужном списке», составленном Григорьевым, буквально за несколько дней до скоропостижной смерти, значится: «С 1851 по 1854 включительно — энергия деятельности — и ругань на меня непомерная, до пены у рта».

Эта ругань не только от литературных и идейных противников, каковыми были для Григорьева западники. Он не скрывал своего неприятия их «затаенной мысли узаконить, возвести в идеал распутство, утонченный разврат, эмансипированный блуд». В отношениях со своими неизменными союзниками — славянофилами он тоже плыл «против течения». «Как с славянофильством, так и с западничеством, — объяснял он Погодину, — расходится исповедуемая мною правда в том еще, что и славянофильство и западничество суть продукты головные, рефлективные», подчеркивая — «мы не ученый кружок, как славянофильство и западничество: мы — народ». В то же время, по сути своей, никаких принципиальных расхождений между «молодой редакцией», от имени которой выступал Григорьев, не было. Пытаясь сформулировать эти расхождения, Григорьев выделяет 2 пункта. Славянофильство опирается на «разноплеменное славянство», а «мы убеждены… в особенном превосходстве начала великорусского перед прочими». 2-й пункт расхождений сводится к тому, что славянофилы видят «залог будущего России» в основном в крестьянстве, а «молодая редакция» — «в классе среднем, промышленном и купеческом по преимуществу». Радикализм «молодой редакции» входил в определенные противоречия с консерватизмом «старой редакции». Но «старую» представлял издатель и редактор «Москвитянина» Погодин, который оставался солидарным со своими друзьями и единомышленниками — братьями И. и П. Киреевскими, С. П. Шевыревым, А. С. Хомяковым. «О старцы, старцы! — восклицал Григорьев. — Прошло уже много лет с тех пор, как мы, т. е. кружок, во главе которого стояли Погодин и Островский, несли со всем пылом и энергией молодости, с ее весельем и свежестью лучшие силы, лучшие соки жизни на служение национальному направлению и не могли, однако, поднять наш журнальный орган именно потому только, что глава редакции, Погодин, не мог отречься от губительных солидарностей».

В 1857 Григорьев уезжает в Италию в качестве воспитателя юного кн. И. Ю. Трубецкого. Живет за границей, как сам признается, «мучимый своим неистовым темпераментом», не утратив надежды на возрождение «Москвитянина». «Насчет “Москвитянина”, — пишет он Погодину, — вот что-с. Если вы серьезно думаете о нем, то имейте в виду, что коалиция “Современника” расстраивается, что Островский, Толстой и Тургенев могут быть нашими…» Но пока он в Италии воспитывал князька, все более отчаиваясь сделать его совсем человеком, в России коалиция «Современника» усилилась приходом в нее не А. Н. Островского, Л. Н. Толстого и И. С. Тургенева, а молодого Н. А. Добролюбова. Именно в этот период отсутствия Григорьева, властителями дум стали Чернышевский и Добролюбов. В окт. 1858 Григорьев едва ли не бежит из Европы, чтобы вновь вернуться на журнальное поприще. Становится помощником редактора нового журнала «Русское слово», в котором в течение года были опубликованы его статьи «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», «И. С. Тургенев и его деятельность» и др., вновь поставившие Григорьева в ряд ведущих критиков и публицистов. Сотрудничество с «Митрофанушкой-меценатом» (как назвал Тургенев издателя журнала гр. Г. А. Кушелева-Безбородко) продолжалось лишь до авг. 1859. «Я не позволил, — напишет Григорьев о причине разрыва, — …вымарывать в моих статьях дорогие мне имена Хомякова, Киреевских, Аксаковых, Погодина, Шевырева. Я был уволен от критики». После еще более кратковременного сотрудничества в «Русском мире» (Григорьев опубликовал в нем одну из самых важных своих статей «После “Грозы” Островского») и «Сыне Отечества» в «Послужном списке» Григорьева следует запись: «Не сошлись».

Григорьеву было все труднее с журналами не только в силу «трудных» черт характера. В письме к Ап. Майкову от 26 окт. 1860 он выразит свои горькие раздумья этого периода: «Любезные братья! “Антихрист народился” в виде материального прогресса, религии плоти и практичности». Эту «печать антихриста» он видит в грядущем торжестве социальных утопий Чернышевского, когда «останется только повеситься на одной из тех груш, возделыванием которых стадами займется улучшенное человечество». Он обращается к друзьям, к тем, кто «ознаменован печатью Христовой, печатью веры в душу, в безграничность жизни, в красоту». Эти апокалипсические прозрения Григорьева могли найти место только в одном журнале — «Время». С 1861 по 1863 Григорьев — ведущий критик журнала братьев Достоевских. Незадолго перед этим в журнале «Светоч» появилась статья М.М. Достоевского о «Грозе», в которой он, вслед за Григорьевым, развивал мысль о том, что Островский «не славянофил и не западник», а «свободный художник, не связанный служением какой-либо партии или постоянной идее». М. М. Достоевский вместе с Григорьевым оказались основными оппонентами Добролюбова, его «темного царства». У Григорьева были все основания считать, что он наконец-то обрел единомышленников. Программа «Времени» фактически развивала его идеи времен «Москвитянина». Ф.М. Достоевский отмечал домашние раздоры славянофилов и западников, провозглашая русскую идею как идею общечеловеческую.

Ко времени сотрудничества Григорьева во «Времени» относятся статьи «Народность и литература», «Западничество в русской литературе», «Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики», «Белинский и отрицательный взгляд в литературе», «Стихотворения А. С. Хомякова», «Граф Л. Толстой и его сочинения» и др. Во «Времени» его идеи «органической критики» обретают почву, становятся основой новой идеологии и нового литературного направления «почвенничества» Ф. М. Достоевского. Они вместе поднимают как знамя имя Пушкина. Девизом стали слова Григорьева: «Пушкин — наше все».

Григорьеву казалось, что вернулись времена «молодой редакции» «Москвитянина». Он не случайно отметил в «Послужном списке», сравнивая свои статьи н. 60-х со статьями н. 50-х: «мысли-то мои прежние, москвитянские — вообще все как-то получило право гражданства». Эти москвитянские мысли привели к разрыву с «Москвитянином». Через десятилетие произошло то же самое. В «Послужном списке» Григорьев напишет об этом: «Начало “Времени”… Хорошее время и время недурных моих статей. Но с четвертой покойнику М. М. стало как-то жутко частое употребление имен (ныне беспрестанно повторяемых у нас) Хом<якова> и проч. Вижу, что и тут дело плохо. В Оренбург». Размолвка с братьями Достоевскими была, скорее, поводом. О причине Григорьев скажет в разговоре с друзьями: «“Время” мной дорожит и дорожило. Но “Время” имеет наклонность очевидную к Чернышевскому с компанией, — и я не остался в Петербурге». Григорьев, уехав в 1857 в Италию, порвал с Погодиным из-за его солидарности с друзьями-славянофилами. В 1861 он уезжает в Оренбург, порывая с Ф. М. Достоевским, который в ту пору по некоторым вопросам еще оставался солидарен со своими бывшими друзьями-западниками («Бесы» появятся лишь через 10 лет). Но сам Ф. М. Достоевский называл иную причину разрыва: «Я полагаю, что Григорьев не мог бы ужиться вполне спокойно ни в одной редакции в мире. А если бы у него был свой журнал, то он бы утопил его сам, месяцев через пять после основания».

В Оренбурге Григорьев преподает в Неплюевском кадетском корпусе. Пребывание в Оренбурге отмечено чтением цикла публичных лекций о Пушкине. 19 янв. 1862 он писал Н. Н. Страхову: «Первая лекция — направленная преимущественно против теоретиков — а здесь, как и везде, все, кто читает — их последователи, привела в немалое недоумение. Вторая кончилась сильнейшими рукоплесканиями. В третьей защитою Пушкина как гражданина и народного поэта я озлобил всех понимавших до мрачного молчания. В четвертой я спокойно ругался над поэзией “О Ваньке Ражем” и о “купце, у коего украден был калач”, обращаясь прямо к поколению, “которое ничего, кроме Некрасова, не читало”».

В мае 1862 Григорьев вернулся в Петербург, продолжив сотрудничество с «Временем» братьев Достоевских. Верным учеником его и последователем стал молодой сотрудник редакции Страхов. После запрещения «Времени» (поводом послужила статья Страхова о польских событиях «Роковой вопрос») Григорьев стал ведущим критиком «Эпохи». Но это произошло уже в последний 43-й год его жизни, когда он дважды отсидел в долговой тюрьме. В свое время, отвечая на упреки Погодина, он писал: «Вы строги, потому что у вас есть определенное будущее, — вы не знаете страшной внутренней жизни русского пролетария, т. е. русского развитого человека, этой постоянной жизни накануне нищенства (да не собственного — это бы еще не беда!), накануне долгового отделения или третьего отделения, этой жизни каинского страха, каинской тоски, каинских угрызений!» Он умер от удара на третий день после выхода из долговой тюрьмы.

«Противоположности сломали его жизнь», — напишет Страхов. Ф. М. Достоевский в послесловии к воспоминаниям Страхова о Григорьеве добавит: «Может быть, из всех своих современников он был наиболее русский человек как натура (не говорю — как идеал; это разумеется)».

Все эти свойства нашли отражение и в поэзии Григорьева, которая осталась почти неизвестной его современникам. При жизни Григорьева вышел только один его поэтический сборник «Стихотворения» (СПб., 1846) тиражом 50 экз., в который вошли самые ранние и самые беспомощные его стихи и переводы масонских гимнов. В более зрелые времена были лишь отдельные журнальные публикации, но даже стихи «О, говори хоть ты со мной…» и «Цыганская венгерка» («Две гитары, зазвенев…») стали знаменитыми не как поэтические произведения, а как цыганские романсы. Григорьева-поэта «откроют» через полвека после его смерти. Это сделает Александр Блок в статье «Судьба Аполлона Григорьева» (1915) и в сборнике «Стихотворения» (1916), в котором он впервые представил поэтическое наследие выдающегося критика.

Калугин В.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru

Вернуться на главную страницу А.А. Григорьева

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС