Владимир ТЮРИН

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Безусловно, Гайто Газданов относится к наиболее ярким представителям русской зарубежной литературы. «Упругий и безошибочный стиль» его произведений, совершенно особая «газдановская» интонация, яркие образы его героев, точность психологического анализа, острота конфликтов и некий мистический подтекст его романов ставит его в ряд наиболее выдающихся писателей, творивших в эмиграции. И не случайно недавно появилась статья, автор которой признает Газданова одним из классиков русской литературы. В связи с этим может возникнуть вопрос о том, насколько сочетаются между собой традиции той литературы, которую мы привыкли называть классической, и книги Газданова?

«Золотым веком» русской литературы справедливо считается век девятнадцатый. И если мы обратимся к любому крупному, значимому произведению Толстого, Тургенева, Гоголя, Достоевского, Пушкина или Лермонтова, - любого из русских классиков того периода, - то увидим, что основным для автора, как правило, является изображение наиболее ярких, характерных сторон, наиболее значимых проблем своего времени. Русская литература никогда не была литературой абстрактной, оторванной от насущных забот, от реалий своего века. Отсталость России, уродливое явление крепостничества, «дороги и дураки», продажность чиновников, забитость народа, страшная пропасть между высшими и низшими слоями общества, - все самые злободневные, самые насущные вопросы своего времени находили свое отражение на страницах «Ревизора», или «Анны Карениной», «Преступления и наказания», «Отцов и детей» и т.д. В любой истории, рассказанной автором, - будь это история о «любви гвардейского офицера и светской дамы», или уголовная по сути история про убийство старухи-процентщицы нищим студентом, - имеется гораздо более глубокий, социальный и философский подтекст. По сути, эти истории представляют широкие картины русской действительности того времени, со всеми ее противоречиями и проблемами. А уголовный или любовный сюжет служит лишь неким стержнем, на который эти картины нанизываются.

Можно ли сказать то же самое о произведениях такого яркого, неординарного художника, каким, безусловно, является Газданов? Представляют ли его произведения прежде всего широкие полотна, рисующими окружавшую его реальность? Думается, сказать этого нельзя.

В самом деле: какое из важнейших событий жизни России того периода, в который творил Газданов, могли бы мы назвать? Вне всякого сомнения, это – революция и гражданская война. Это были события совершенно грандиозного масштаба, перевернувшие Россию, и на долгие десятилетия, а может быть, и века, определившие пути ее развития. И, что интересно, сам Гайто Газданов был не только свидетелем, но и активным участником этих событий. Он принимал самое непосредственное участие в событиях гражданской войны на юге, затем эмигрировал вместе с остатками белых армий и полной чашей хлебнул бед в эмиграции. Казалось бы: какой богатый материал для писателя! Какая возможность создать широкое эпическое полотно, своего рода «другой «Тихий Дон», написанный с совершенно иных позиций, с «той стороны», человеком. который категорически не принял идей революции, идей советской власти и социализма, настолько не принял, что эмигрировал из страны навсегда!

Что же видим мы, анализируя творчество Газданова? Не только писатель не ставит перед собой таких задач, но он как-будто бы всячески избегает возможности широкого описания той войны, а уж тем паче – более-менее глубокого анализа причин, вызвавших ее и приведших к такому исходу. Об этом в творчестве Газданова вообще нет ни слова! Показательным в этом отношении является один из крупнейших и интереснейших романов Газданова, - « Призрак Александра Вольфа».

Начало романа выглядит совершенно завораживающе: картина идущих боевых действий, горящих лесов, жара, от которой «звенит воздух», скачущий казак на гнедом коне, герой, теряющий сознание от усталости и засыпающий на ходу, и, наконец, всадник на апокалипсическом белом коне огромных размеров, который появляется ниоткуда и ровным галопом едет по пустынной дороге с явным намерением убить героя, – «всадник, имя которому Смерть». Кажется, что дальше автор развернет перед нами еще более грозные, еще более впечатляющие картины братоубийственной войны, создаст образы людей, которые бились тогда насмерть за будущее России, их убеждений, причин, их столкнувших в этой безжалостной и беспощадной борьбе. Но нет! Эта впечатляющая картина является лишь завязкой, своего рода прелюдей к уголовно-приключенческой истории, которая составляет суть романа. Писатель гораздо больше внимания уделяет поединку боксеров, свидетелем которого становится герой, или же сцене убийства какого-то парижского бандита, нежели описанию событий, потрясших до основания его Родину. И это не может не выглядеть странным и непривычным для человека, воспитанного на произведениях классической русской прозы.

И ведь что интересно: в то же самое время в России писалось огромное количество книг, посвященных революции и гражданской войне. Книги эти были совсем разными и по масштабу, и по качеству, и по способам выражения взглядов автора на те ли иные события, - но их было написано очень много! Тут и такое великое полотно, как «Тихий Дон», и идеологизированный, но эпический роман «Хождение по мукам», и небольшая по объему, но талантливая и яркая повесть Фадеева «Разгром», и великолепная «Конармия» Бабеля, и «Белая гвардия», а потом «Бег» Булгакова, прекрасные повести и рассказы Гайдара, и еще множество других. Все эти книги можно по праву отнести к лучшим образцам российской, да и мировой литературы. И все они, по сути, об одном – о том невероятном по масштабу событии, которое именуется в истории русской революцией. Можно ли поставить в один ряд с ними произведения Газданова? Думается, вряд ли. Революция и гражданская война в России Газданова интересуют довольно мало. Гораздо больший интерес у него вызывают некие довольно странные, порой явно далекие от реальности столкновения людей, основанные на их чрезвычайно частных, специфических свойствах характера, – так, например, как это имеет место в случае Александра Вольфа. Лишь при большом избытке воображения можно предположить, что такое странное стечение обстоятельств, которое описано в романе, могло иметь место в действительности: очевидно, вся история придумана автором лишь для того, чтобы доказать на наглядном примере некий его тезис, умозрительное заключение о свойствах нашей жизни и судьбы. Безусловно, такой талантливый художник, как Газданов, не мог полностью игнорировать это крупнейшие события, - революцию и гражданскую войну, - как российской истории, так и своей собственной жизни. Время от времени война «прорывается» на страницы его произведений, писатель рисует отдельные яркие ее эпизоды, такие, как «случай в степи» или же атака буденовской конницы на белогвардейский бронепоезд. И все же эти эпизоды как бы случайны в его прозе, как будто против воли авторы попадают на страницы его книг.

Таким образом, мы видим первое и очень важное отличие Газданова от великих классиков русской литературы: это – странное, чем-то даже оскорбительное невнимание к судьбе своей Родины и своего народа, явное нежелание если не подвергнуть анализу, то хотя бы ярко и выпукло описать эти события.

Конечно, можно сказать и так: Газданов был страшно травмирован войной и эмиграцией. Он попросту не хотел писать о том событии, которое, вне всякого сомнения, исковеркало его жизнь. По-человечески это понятно; но для крупного писателя, такого, который по своему таланту, по степени мастерства своего изобразительного искусства мог бы вполне войти в ряд крупнейших наших классиков – это, на наш взгляд, непростительно.

Быть может, уместно вспомнить, что Александр Сергеевич Пушкин немало сил и времени отдал изображению пугачевского бунта, работая как самый настоящий историк: сидел в архивах, разговаривал с очевидцами, совершил даже путешествие в пугачевские места. Он написал «Историю пугачевского бунта», по сути, диссертацию о Пугачеве, а потом создал на его основе прекрасную повесть. Вряд ли Пушкин, который был потомственным дворянином и внуком генерала, так уж сильно сочувствовал пугачевцам, резавшим, вешавшим и топившим дворян. Вряд ли настолько уж симпатичен был ему Пугачев, стремившийся истребить «дворянское семя». Но тем не менее он не пожалел сил, чтобы дать возможно более яркую и полную картину этого крупного события русской истории, причем фигуру главного бунтовщика изобразил с явной симпатией. Ведь «Капитанская дочка» только по форме является повестью о любви Гринева и Маши: на самом деле – это картина «бессмысленного и беспощадного русского бунта», причин, его вызвавших, и в этом заключается основное содержание повести.

А Газданов, которому и материала-то никакого собирать не надо, который своими глазами видел все происходящее, - жестокие бои, наступление белых, потом отход, махновщину, штурм Крыма, эвакуацию белых армий, - говорит об этом крайне скупо и неохотно, как бы сквозь зубы! У него, если уж роман любовный, - так это любовный, если уголовно-приключенческий, - то именно такой и есть. Как правило, более глубокого социального, исторического подтекста в произведениях Газданова, к сожалению. не наблюдается. И это создает одно, из наиболее кричащих, бросающихся в глаза противоречий творчества Газданова: противоречие между стилем, формой, в которую облекает автор свои произведения, и их содержанием. Форма эта, вне всякого сомнения является образцовой. Произведения Газданова, безусловно, относятся к лучшим образцам того, что принято было ранее называть «изящной словесностью». Но по содержанию это – попросту любовные, или уголовные, или приключенческие истории. Конечно, при желании в них можно искать некие философские, мистические или иные подтексты. Но очевидно при этом одно: автор совершенно не ставил перед собой задачей по возможности максимально яркое, точное и правдивое изображение тех важнейших исторических событий, очевидцем и участником которых он являлся.

Невольно на ум приходят в качестве сравнения книги другого участника белого движения, а позднее эмигранта Романа Гуля, того самого, что был участником Ледяного похода, затем принимал участие в киевской «оперетке» - защите белой гвардией столицы Украины от войск Петлюры, и который затем был переправлен в Германию. В эмиграции Гуль написал с литературной точки зрения довольно беспомощные произведения, - «Ледяной поход», «Киевская эпопея», - которые, будучи весьма убогими с точки зрения стиля изложения, изобразительного искусства автора, тем не менее, дают интересную и рельефную картину событий начала гражданской войны. Это своего рода парадокс: человек, складом своего ума абсолютно не приспособленный к литературной работе, лишенный повествовательного дара, тем не менее немало сил отдал тому, чтобы пусть невыразительно, но по возможности четко и правдиво изобразить виденное им на войне. А Газданов, которому дар этот был свойственен в высшей степени, литературное мастерство которого несомненно, а стиль выглядит безупречным, который точно так же был очевидцем этих событий, - говорит об этом крайне мало и неохотно.

Невозможно представить себе, чтобы, к примеру, Лев Толстой, которого Газданов столь любил и почитал, доведись ему жить в ту эпоху, оказался бы так же отстраненно холоден и равнодушен к событиям столь гигантского масштаба и значения! Сейчас мы не можем сказать, какой именно была бы реакция автора «Возрождения» и «Не могу молчать» на революцию, воспринял бы он ее идеи или же с негодованием отверг. Но то, что эта реакция непременно бы была, реакция по-толстовски страстная, яростная, темпераментная, что это стало бы для великого писателя важнейшей, если не главной, темой творчества. – это представляется очевидным.

А ведь Гайто Газданов был свидетелем не только русской революции, - хотя и одного такого события писателю может хватить на всю оставшуюся жизнь! Его время, - это время крупнейших потрясений, великих событий, замечательных личностей: в Германии поднимает голову фашизм, там Гитлер начинает диктовать свою волю. В Италии – Муссолини. В Испании – гражданская война. Весь мир закипает, готовится к схватке – но Газданова и это не слишком интересует. Он вращается в среде русских эмигрантов, людей, ходом истории брошенных на парижское дно, - но нельзя сказать, что эта тема его сильно занимает. Наверное, не будет преувеличением сказать, что Михаил Булгаков, который никогда не был за границей, тем более в эмиграции, своим «Бегом» уделил этой теме гораздо больше внимания, чем Газданов. Созданный им образы деятелей белого движения и эмиграции, - Хлудова, Парамона, Корзухина, Врангеля, Чарноты, – выписаны с гораздо большим вниманием, страстью и любовью, нежели довольно-таки смутные и расплывчатые фигуры эмигрантов у Газданова.

И здесь мы сталкиваемся со второй важной особенностью творчества Газданова: невнимание Газданова к крупным событиям российской и мировой истории странным образом сочетается в его творчестве с невниманием к людям, тем самым, кто был участником, вольным или невольным, этих событий. В книгах Газданова, как правило, всегда есть один или два основных героя, которым автор уделяет особой внимание (причем нередко один из них он сам, то бишь рассказчик). Другие люди, в основном, проходят в книге мимоходом, как тени или игрушечные фигурки на сцене. Их роль лишь в создании некого антуража, они – некий инструмент, коим автор пользуется в своих целях. Таков, например, Вознесенский, который, очевидно, интересен автору «Призрака» в основном потому, что может рассказать о неизвестных страницах биографии Александра Вольфа, о его партизанском прошлом. Как правило, вы не найдете в книгах Газданова сколько-нибудь подробных портретов тех людей, что окружали его в жизни: простых солдат, казаков, рядовых офицеров, служивших в белой армии, или же обитателей Парижа, с которыми его сталкивала жизнь, за исключением нескольких выписанных отдельными крупными мазками бандитов или же сутенеров. Газданов, работавший шофером такси, практически не создал образов своих товарищей по несчастью – бывших белых офицеров, солдат, казаков. Если бы картину парижской жизни мы изучали только по его книгам, то могло бы создаться впечатление, что Париж был заселен в основном проститутками и ворами, а русские эмигранты представляли в большинстве своем вполне обеспеченных людей, лишенных материальных проблем, типа Александра Вольфа или же Елены Николаевны.

При этом весьма характерно то, что всех людей Газданов, по сути, делит на два типа. Один тип – это люди особенные, заслуживающие внимания, вызывают у него интерес. Как правило, это люди хорошо образованные, мыслящие, материально обеспеченные и физически вполне здоровые. Их проблемы никак не связаны со временем и страной, в которой они находятся; они как будто бы вне окружающей реальности. Проблема Александра Вольфа, например, состоит исключительно в его личном, особенном взгляде на жизнь как на ожидание смерти. Она никак не связана с теми проблемами, которыми живет окружающий мир. Нельзя даже сделать вывод о том, что это результат психической травмы, вызванной участием в гражданской войне в России: нет, это просто некий частный, личный взгляд на мир. Можно, конечно, сказать, что этот психологический надлом его вызван «случаем в степи»; но вряд ли назовешь это неким общим, характерным для всех переживших войну людей явлением.

Сам автор так говорит об этом: «Я знал по собственному опыту и по примеру многих моих товарищей то непоправимо разрушительное действие, которое оказывает почти на каждого человека участие в войне. Я знал, что постоянная близость смерти, вид убитых, раненых, умирающих, повешенных и расстрелянных, огромное красное пламя в ледяном воздухе зимней ночи, над зажженными деревнями, труп своей лошади и эти звуковые впечатления - набат, разрывы снарядов, свист пуль, отчаянные, неизвестно чьи крики, - все это никогда не проходит безнаказанно. Я знал, что безмолвное, почти бессознательное воспоминание о войне преследует большинство людей, которые прошли через нее, и в них всех есть что-то сломанное раз навсегда. Я знал по себе, что нормальные человеческие представления о ценности жизни, о необходимости основных нравственных законов - не убивать, не грабить, не насиловать, жалеть, - все это медленно восстанавливалось во мне после войны, но потеряло прежнюю убедительность и стало только системой теоретической морали, с относительной правильностью и необходимостью которой я не мог, в принципе, не согласиться. И те чувства, которые должны были во мне существовать и которые обусловили возникновение этих законов, были выжжены войной, их больше не было, и их ничто не заменило. Он не мог, конечно, не знать об этом всего, что знал я. Но, с другой стороны, сотни тысяч людей прошли сквозь это и не стали сумасшедшими». Сам автор признает, что проблема Александра Вольфа не в окружающем мире, который так повлиял на его психику, а в нем самом, в основе его характера, который заставляет его глядеть на жизнь, как на «непрерывный бег к смерти». Именно такие герои интересны автору.

И есть другая категория героев – люди, которые вызывают у Газданова гадливость и некое брезгливое отталкивание. Не будет преувеличением сказать, что автор смотрит на них, мысленно сморщив нос, чтобы не чувствовать их скверного запаха. Это люди парижского дна, «живая падаль»: бандиты, или сутенеры, или проститутки. с которыми его сводит жизнь. В одном из романов герой Газданова говорит, что такие люди напоминают ему червей на дне выгребной ямы. Вполне возможно, продолжает свою мысль автор, кто-то и интересуется ими, изучает их; но меня, говорит он, это совершенно не интересует! И в этом – еще одно важное отличие прозы Газданова от классических, лучших произведений русской литературы.

В самом деле: вся русская проза девятнадцатого века наполнена сочувствием как раз к таким вот маленьким, «униженным и оскорбленным» людям. Приводить примеры можно долго: это и проститутка Соня, и бедный, нищий, но гордый студент Раскольников, и Катюша Толстого, его солдаты и крестьяне, выписанные им с огромной любовью и сочувствием. И Гоголь, и Тургенев, и Чехов,– все они создавали образы «маленьких» людей, простых и необразованных, занятых в лучшем случае физическим трудом, а в худшем брошенных на самое дно, как воры, бродяги или проститутки Горького или Куприна. Образы эти по большей части пользуются сочувствием, а порой и любовью автора. И вот этого-то внимания, симпатии, интереса к обиженным судьбой, опустившимся, несчастным и гонимым мы совершенно не встретим в произведениях Газданова. Безусловно, человек не может вызывать любви только потому, что он обездолен и гоним: и среди таких людей нередко попадаются мерзкие и подлые типы. Однако не может быть и такого, чтобы среди людей «дна», среди «людей улицы» были одни лишь мерзавцы, и не может не возникнуть вопрос о том, сами ли они виноваты в своей плачевной судьбе? У Газданова же интерес к таким людям в лучшем случае носит некий отстраненный, «зоологический» характер: автор смотрит на такого героя примерно с таким же вниманием, с каким ученый-зоолог разглядывает лично ему не слишком приятного, но довольно-таки любопытного жука неизвестной еще породы. Такого рода внимание оказывает главный герой «Призрака» парижскому бандиту «курчавому Пьеро», "Pierrot le frise": с одной стороны, его неразвитость, род занятий и дурной вкус вызывают у автора явное презрение, в то время как с другой – рискованный, авантюрный стиль его жизни вызывает у Газданова определенный интерес. Интересно то суждение, которое выносит о нем автор: «Он был, несомненно, человек незаурядный, у него был природный ум, и этим он резко выделялся среди своих "коллег", которые чаще всего отличались столь же несомненной глупостью. ... Мне всегда казалось, что он плохо кончит, - не только потому, что его ремесло было само по себе чрезвычайно опасным, но и по иной причине: его все тянуло к каким-то для него незаконным, в сущности, вещам, и он понимал разницу между теми интересами, которыми он жил, и теми, которыми жили другие, бесконечно от него далекие люди».

Другими словами, если верить автору, для Пьеро было бы лучше, если бы эти «незаконные вещи», вроде хороших книг и бесед с образованным человеком, - бандита не интересовали. Но вот что интересно: погибает-то Пьеро именно из-за «законных» для него вещей, - его выдает подельник Филипп, жена которого стала любовницей бандита. Здесь писатель противоречит сам себе: невольно напрашивается вывод, что если бы Пьеро больше интересовался «незаконными вещами», и меньше времени проводил в «законном» кругу людей и занятий, - то мог бы остаться жив. Гибель бандита производит тяжелое впечатление на автора; но вопрос о том, почему одни люди обречены вести такое скверное, безысходное существование, быть существом «низшего сорта», в то время как другие, «ничем не лучше его», становятся банкирами, министрами и сенаторами, - Газданов не ставит совершенно.

«Ты, конечно, бандит, сказал я, - ты не так одеваешься, как, может быть, следовало бы, и тебе не хватает известного образования. Все это верно. Но если ты думаешь, что какой-нибудь известный человек, о котором ты читаешь в газетах, банкир, министр, сенатор, лучше тебя, это ошибка. Он работает, и прежде всего - меньше рискуем. Ему говорят "господин председатель" или "господин министр". Он иначе - и лучше - одет, и у него, конечно, есть некоторое образование, хотя тоже далеко не всегда. Но как человек он не лучше тебя, так что ты можешь не волноваться. Не знаю, утешает ли это тебя, но это, по-моему, так».

Создается такое ощущение, что автор, признавая несправедливость той жизни, что его окружает, в которой незаурядный, храбрый человек погибает, в то время как несравненно более подлые и убогие остаются жить, как бы говорит при этом: ничего с этим не поделаешь, се ля ви! Каждому свое. Курчавому Пьеро отведено в жизни одно место, на самом дне; а другому, по своим личным качествам ничем не лучше его человеку, - положение совсем иное, на вершине социальной лестницы. Так устроена жизнь, и изменить это положение вещей не стоит и пытаться. И в этом еще одно существенное отличие прозы Газданова от произведений русской классической литературы девятнадцатого века: та была наполнена верой в человека, в его творческие силы и способность изменить мир к лучшему.

Вот как сам он писал об этом в статье «О Чехове»:

«Что такое творчество Достоевского или Толстого? Это прежде всего - очень упрощая, говоря схематически, - протест против того, как устроен мир, в котором мы живем; протест против чудовищной несправедливости государства и общепризнанной морали, это и ужас перед смертью, и невозможность принять наш мир, это загадка бытия, о которой писал еще Пушкин:

Из ничтожества воззвал?

Словом, ряд трагических, неразрешимых вопросов, поставленных с необыкновенной силой. И все-таки в этом есть какие-то проблески, какие-то иллюзии, какая-то надежда на то, что это может быть как-то, когда-то изменено к лучшему. Если бы этого не было, то не стоило бы протестовать». В творчестве же самого Газданова незаметно ни этого ярко выраженного протеста, ни веры в то, что этот чудовищно несправедливый мир можно изменить и переделать. «Мы еще отдохнем!» говорили герои Чехова, «и для нас еще будет небо в алмазах!» Вот этой веры в способности человека к переустройству мира, к созданию более справедливого, более разумного уклада жизни нет у Газданова и в помине. К его прозе в полной мере применимы слова автора, сказанные об Александре Вольфе: «И все-таки, несмотря на умные и верные вещи, несмотря на то, что перед ней открывался целый мир, которого она не знала, - на всем этом был налет холодного и спокойного отчаяния».

Есть еще один важный момент, на котором нельзя не остановиться: прозу Газданова, к глубокому сожалению, не назовешь образцом патриотизма. Произведения любого великого русского классика наполнены искренней любовью к своей Родине, а его критический взгляд, его разоблачительный пафос – это лишь оборотная сторона медали, это другой способ его выражения любви к собственному народу. Гоголь, который массу сил и времени посвятил описанию гнусных сторон современной ему российской действительности, разоблачению ее тупости, серости и несправедливости, написал тем не менее «Тараса Бульбу» - поистине гимн своему народу: «Да разве есть на земле такие муки и такая сила, что пересилит русскую силу!» Лев Толстой, «беспощадно срывавший все и всяческие маски», который лучше других видел все недостатки, все скверные стороны русской жизни и русского народа, всю силу своего гения отдал на то, чтобы создать огромное полотно, воспевающее подвиг этого народа в великой войне. И если взять в качестве примера современных Газданову классиков, - то «Тихий Дон» Шолохова не только является исполненным глубокого трагизма романом о революции и войне, но и произведением глубоко патриотичным, в котором с невероятной убедительностью и силой показаны лучшие черты русского народа, его стойкость в минуты тяжких испытаний, его двужильная выносливость и необыкновенная крепость духа. «Я желал воспеть в своих произведениях народ-труженик, народ-воин», сказал, как известно, Шолохов в своей нобелевской речи. И вот этого-то благородного стремления, этого выражения подлинной любви к своему народу и своей стране, любви несмотря ни на что, несмотря на все беды, на все «страшные черты характера нашего народа», о которых говорил Булгаков, той любви, что была свойственна в полной мере и Пушкину, и Лермонтову, и Тургеневу, и Достоевскому, и Чехову, и Горькому, - мы почти не видим у Газданова. Создается такое ощущение, что Газданов в целом довольно равнодушен к России, к ее народу, к ее бедам и радостям, и что картины парижской жизни, парижской реальности он описывает не с меньшим, а, возможно, и с большим интересом. И это – очень яркая, очень важная и заметная отличительная черта, ставящая резкий водораздел между творчеством Газданова и произведениями великих российских классиков. Многое можно простить писателю: и дурной стиль, и длинноты, и неудачную компановку романа, и иные недостатки, но равнодушие к своему народу, к его судьбе, для писателя, претендующего на то, чтобы войти в ряды классиков – вещь, на наш взгляд, непростительная.

Остановившись довольно подробно на чертах, отличающих прозу Газданова от лучших, классических образцов российской литературы, нельзя не отметить те черты, которые являются для них общими. Поступая таким образом, мы, конечно, нарушаем известный принцип критики, замечательно верно сформулированный Охотником из пьесы Шварца «Обыкновенное чудо»: «Хочешь указать на ошибки? Сначала похвали, мерзавец!» Но дело в том, что в особых похвалах Гайто Газданов, по сути не нуждается. Достоинства его прозы очевидны. Прежде всего, это необыкновенно выразительный, гибкий, выверенный и изящный слог, способный доставить истинное наслаждение самому взыскательному читателю. Мастерство писателя очевидно. Чего стоит, например, одна лишь такая фраза:

«Я видел снова эту розово-серую громадную тень лесного пожара и медленное ее смещение в треске горящих сучьев и ветвей, я чувствовал эту незабываемую, томительную усталость и почти непреодолимое желание спать, беспощадный блеск солнца, звенящую жару, наконец, немое воспоминание моих пальцев правой руки о тяжести револьвера, ощущение его шероховатой рукоятки, точно навсегда отпечатавшееся на моей коже, легкое покачивание черной мушки перед моим правым глазом - и потом эта белокурая голова на серой и пыльной дороге и лицо, измененное приближением смерти, той самой смерти, которую именно я, секунду тому назад, вызвал из неведомого будущего».

Как много здесь точных и ярких деталей! Это и «розово-серая громадная тень лесного пожара», которая перемещается по земле, и шероховатая тяжесть револьвера в руке, серая и пыльная дорога, на которой лежит умирающий Александр Вольф, и другие характерные черты происходящего, - и все они увязаны воедино в одном емком, трагически-напевном и совершенном по форме предложении, из которого, кажется, ни одного слова нельзя выкинуть без того, чтобы не нарушить гармонию его звучания. Или вот это:

«Был уже первый час ночи, в воздухе стоял холодноватый запах шампанского, маленькие облачка духов; пахло еще жареным гусем и печеными яблоками. С улицы доносились заглушенные автомобильные гудки, за ресторанной витриной, отделенная от нас только стеклом, начиналась зимняя ночь, с этим блеклым и холодным светом фонарей, отражавшимся на влажной парижской мостовой. И я видел перед собой, с необъяснимо печальной отчетливостью, жаркий летний день, растрескавшуюся черно-серую дорогу, медленно, как во сне, кружившую между маленькими рощами, и неподвижное тело Вольфа, лежащее на горячей земле после этого смертельного падения».

Необыкновенно выразительные и при этом совершенно неожиданные слова, эпитеты, образы находит Газданов для описания парижской ночи. Запах шампанского у него «холодноватый», он мешается с запахом печеных яблок и жареного гуся, во влажной мостовой отражается «блеклый и холодный» свет фонарей, и все это контрастирует с картинами, возникающими в воображении главного героя «с необъяснимо печальной отчетливостью»: жаркий полдень на юге России, растрескавшаяся от жары дорога, и горячая, нагретая солнцем земля, на которой лежит тело умирающего Александра Вольфа. За подобными фразами стоит не только природный талант, но и огромная работа над собой, над своими произведениями. И эта высокая требовательность автора к себе, к уровню своего мастерства, ненависть к пошлым, избитым сравнениям, затертым выражениям и оборотам, - это то, что совершенно несомненно объединяет Газданова с крупнейшими мастерами отечественной и мировой литературы.

Есть множество других черт, которые являются общими для произведений Газданова и лучших произведений русской классической прозы. Это, например, высокая нравственная требовательность автора, которая выражается в выборе им своих главных героев, тех, что привлекают его пристальное внимание. Герои эти могут быть трагическими, неординарными, неоднозначными, порой даже зловещими фигурами, - такими, например, как Александр Вольф. Но все его герои – люди непременно сильные, гордые, готовые вступить в бой и рисковать жизнью ради своих принципов и убеждений. Его героям свойственно своеобразное горькое мужество: несмотря на то, что жизнь им в целом представляется довольно безрадостной, порой просто «дорогой к смерти», несмотря на то «холодное и спокойное отчаяние», с которым они глядят на мир, это – люди активные, по натуре своей бойцы, которые могут с оружием в руках защищать свои взгляды, свое право на жизнь или любимую женщину. И не случайно Газданов приводит слова старого гимназического учителя, почерпнутые им у Диккенса: «Жизнь дана нам с одним непременным условием: храбро защищать ее до последнего дыхания». Эта моральная сила, человеческая гордость автора, глубокое чувство собственного достоинства, - является тем, что привлекает глубокую симпатию к его прозе и к его героям, объединяя их с лучшими образцами классической литературы.

Несомненно, девятнадцатый век стоит особняком в российской литературной истории: это единственное время, когда можно было выделить классиков «первого и второго эшелонов». Двадцатый век в этом отношении гораздо беднее: наверное, один лишь Шолохов с его великим «Тихим Доном» заслуживает того, чтобы стоять в одном ряду с такими титанами, как Толстой, Достоевский, Чехов или Горький. Газданов, в силу ряда причин, такого масштаба произведения после себя, к сожалению, не оставил – хотя по уровню своего мастерства, по степени одаренности кажется, он вполне мог бы это сделать. Почему так произошло, с чем это связано – предмет отдельного разговора. Думается, что трагизм его личной судьбы, отсутствие прижизненного успеха, такого, который позволил бы бросить ему давно опостылевшую баранку парижского такси и жить исключительно литературным трудом, - все это может быть последствием тех самых недостатков его произведений, которые были предметом разговора в этой статье и которые мешают признать его с полным на то основанием одним из наследников и продолжателей традиций русской классической прозы девятнадцатого столетия.

Однако необходимо сказать следующее: можно или нет признать с полным на то основанием Гайто Газданова еще одним классиком русской литературы, - это вопрос спорный, разрешит который в конечном счете история. Но то, что его произведения являются чрезвычайно интересными, важными и полезными для российского читателя, что российская литература обогатилась с их появлением, – это несомненно. Эти произведения являются образцом хорошего вкуса и высокой требовательности подлинного мастера: они демонстрируют наглядно, что и в условиях современной реальности, в условиях всепобеждающего, повсеместно торжествующего западного стиля жизни, с его вульгарностью и приземленным прагматизмом, все же можно писать очень качественную прозу, на высоком уровне, не тем пошлым, грубым, плоским и вульгарным языком, который является обычным для очень многих современных романов-однодневок, а изысканным, гибким, выразительным и глубоким «высоким стилем», таким, которым творили выдающиеся классики русской литературы девятнадцатого столетия. Изучение произведений Газданова учит нас и другому: по-настоящему великим, несомненным и безусловным классиком отечественной литературы может стать лишь тот писатель, который высочайшее художественное, изобразительное мастерство, силу и мощь своего дарования соединит с искренней любовью к своей стране, своему народу, к его тяготам, заботам и радостям. Эти, казалось бы, давно известные, набившие оскомину, избитые истины, – что писатель, помимо того, что должен быть Мастером, обязан еще быть и гуманистом, и патриотом, и человеком жизнелюбивым, мужественным, с активной гражданской позицией, - все эти известные со школьной скамьи истины приобретают сегодня при изучении книг Газданова новое, злободневное звучание.

Написать отзыв

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев