Константин МАМАЕВ

ВОСТОЧНЫЕ ВОРОТА ЗАПАДНОГО РЫНКА

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русская жизнь

МОЛОКО

ПОДЪЕМ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ГАЗДАНОВ

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

ПЛАТОНОВ

Повелитель Севера

(китаеска первая)

Этот текст, по мнению Ю Сюаньчжана, входил некогда в состав памятника Гоюй. Он был утрачен во времена Поздней династии Хань и сохранился только в переводе на тангутский язык. Ли Юаньчжень, живший при династии Мин, перевел его обратно на китайский. Мне он попался в №4 журнала Ostasiatische Zeitschrift за 1935 год в переводе на немецкий Ханемари Клостерманн. Мой перевод, стало быть, четвертый по счету.

Страна Повелителя Севера находится в 1000 ли за горами Янтарного Блеска, путь туда долог и тяжел. Он владычествует над всеми духами и демонами этой страны. Повелитель Севера живет в большом доме из снега. Этот снег, твердый, как нефрит, не режется ножом и выдерживает удар алебарды. Вместе с Повелителем Севера живут желтые псы и медведи. Медведи эти совершенно белые. Желтые псы спариваются раз в сто лет и приносят желтых щенят, которых они вскармливают снегом. Под слоем снега возле дома повелителя Севера бьют горячие источники. В этих источниках растут пурпурные тыквы. Белые медведи питаются только этими тыквами. Медведи больше тигра и сильнее его, но сытые - совершенно безобидны. Ты мог бы сесть на медведя или же спать на нем, когда он отдыхает. Белого медведя всегда можно узнать даже в полном мраке по пурпурному блеску его усов. Блеск этот появляется тогда, когда медведь вдоволь насытится тыквой.

Куски медвежьего помета, отшлифованные снегом, теряют пурпурную окраску и превращаются в янтарь. Желтые псы стерегут янтарь Повелителя Севера.

Пророчество

(китаеска вторая)

Однажды, после дождичка в знойный четверг пятой луны, Хуанфу Чэнь, сюцай (по-нашему - студент) сучанского уезда, вышедши из ямыня, увидел полоза длиной шестьсот чжанов. Полоз имел два плавника справа и слева; чешуя, крупная, словно деревянные балки, соединяла их. Полоз разлегся вдоль берега реки Цзиньхэ, его голова и его хвост скрывались за поворотами реки. Чэнь встал между плавниками полоза, поблескивающими сталью, наступив на одну чешую. Чешуи повторялись примерно через два чи, так что, наступая на них, было удобно идти. Чэню даже пришло в голову, что двуколка, запряженная мулом, если колеса поставить на плавники полоза, могла бы, не сворачивая в сторону, даже без возницы проехать от хвоста до головы. Радостно шагая по чешуям, он рассчитывал придти к голове полоза или дракона, возможно, бога реки Цзиньхэ.

На самом деле он шел от головы к хвосту. Он потерял всякую осторожность, когда дракон, резко и высоко свистнув, словно во рту его была яшмовая флейта, выпустил белую струю из своей пасти, и, выпучив глаза, бросился на него сзади. Удивительно, но тело его, по которому ступал Чэнь, чуть дрогнуло, но по-прежнему лежало безмятежно, только голова, появившись из-за поворота реки, мчалась на Чэня. Вспомнив стихи:

Покой нам только снится,

Чэнь проснулся весь в поту.

Гадатель Чжао Дэ-сю, что приторговывает снадобьями у восточных ворот Западного рынка, прозванный Травяной Мешок, услышав этот сон от Чжу Эра, вышедшего в отставку старшего цензора округа Луньлинь, сказал:

Шагать по дракону от головы к хвосту значит спускаться с Неба на Землю.

Не сходящая с колеи повозка без возчика с мулом в упряжке значит потомство на десять тысяч лет только по женской линии.

Свист флейты - это отмена льгот в пригородной электричке для студентов и пенсионеров еще в нынешнее правление.

Тигр и заяц

(китаеска третья)

Сучка Сяо-цунь (Маленький Дюйм) в шелковых чулочках любила кусать парчовый занавес, кушать рисовые колобки с кунжутной начинкой и отказывалась пить воду: только козье молочко. От этого у нее часто бывали запоры. Хозяюшка Чунь-эр гладила ей животик и ставила клизму из масла жужуба, но натуга не проходила.

Родила зайца, причем сразу взрослого. Заяц кушал только брюссельскую капусту. Когда Чунь-эр садилась в паланкин, Сяю-цунь прыгала ей на колени, но заяц бежал рядом. И когда она, выйдя на остановке, пересаживалась в автобус, он продолжал бежать рядом, и так он пробегал от Чжуцзячунь до самой Лицзячунь, и потом обратно. Заяц очень уважал целлулоидного тигра Хайсю, он оказывал ему почести, считая за старшего брата, так что даже не подходил к мисочке, если Чунь-эр не покормит Хайсю первым. Он не гнушался никакой пищи.

Спали они все вместе: заяц, Чунь-эр, Сяо-цунь и Хайсю.

Когда на животе тигра появилась большая трещина поперек всего тела, и он стал отказываться от еды, хозяюшка, не зная в точности его вероисповедания, сожгла пластмассу, а пепел положила под домашний алтарь. Заяц долго чесался, словно ища блох, хотя блох у него было не больше, чем у тигренка, потом чихнул и умер. Час спустя умерла Сяо-цунь, в тот же день к вечеру и сама Чунь-эр.

Чиновники Небесной канцелярии доложили Яшмовому императору. Тот вызвал ведающее сроками смерти божество Большого Ковша. Большой Ковш сказал:

в прошлом рождении они все четверо были бубенчиками на ногах пони наследника престола, и однажды, во время встречи Наставника Травяной Плащ, издали неверный тон. Они понесли достаточное наказание и могут быть освобождены от дальнейших кар. Сердца их поистине едины.

Яшмовый император назначил Сяо-цунь, Чунь-эр, тигренку Хайсю и зайцу пенсию в размере тройной минимальной заработной платы и под указом собственноручно приложил печать, на которой письмом да-чжуань был вырезан знак "ЮН" (Навечно!). Потом он приказал из собственного резерва выдать им цистерну ароматического масла из лепестков чайной розы.

Масло это, как поговаривают, прогоркнет еще до конца текущей кальпы.

Святой источник

(китаеска четвертая)

Валька Пластырь, что на Синих Ямах развозил воду Святой источник, пил не закусывая, был заводной, часто дрался, ходил в бинтах, порой в гипсе, рожа в пластыре.

Разговорился с молодым монахом чуть старше себя, тот чем-то пронял его. Перестал пить, стал смирный, торчал на службе, все тянулся к монаху. Но тот не жаловал.

Валька женился, родилось дитя, слезно просил монаха на крестины. Монах сказал что-то непонятное, то ли по-гречески, то ли по-славянски, перемотал Вальке здоровую ногу пластырем, велел не снимать и расстался. Валька же сел на электричку и поехал в Тагил привезти мать, чтоб возилась с пацанкой.

С поезда пошел пешком. Не дойдя до дома квартал, у ларька с кем-то подрался и сильно расшиб ногу. Закатал штанину - как раз отмеченное место. Отклеил пластырь - а там 54 рэ с мелочью - ровно на бутылку Пшеничной. Стал искать деньги на закуску - в карманах ни копейки.

Катюшке Шостак

Любит Севу вестибюль

(китаеска 4а)

Сева Ашипкин родился по ошибке. Он менял паспорт, когда паспортистка Тоня Закранцева, выйдя в прокуренный вестибюль к городскому телефону, подменила себя новенькой - Норой Нурмухамедовой, а та, вместо того, чтобы списать все со старого документа, спросила Севу: «Как, как вы сказали?» - «Ошибкин!», - «А, понятно». И своим удивительным почерком записала:

Ашипкин, Севастьян Фомич.

Так и родился Сева Ашипкин в возрасте 28 лет и восьми месяцев прямо в третьем кабинете на Третьей Загородной.

Однако, Сева, родившись по очевидной ошибке, сделал из нее неочевидные, но безошибочные выводы. Он ушел от своей жены Нюры, которая спуталась с каким-то его тезкой Севой Ошибкиным, и даже прижила от этого сожителя двух мальчиков: Мишутку и Ванютку Ошибкиных. Указав Нюре на эту двойную, а потому тяжелую ошибку, он, взяв только пальто, захлопнул за собой дверь и пошел, куда глаза глядят.

Оказавшись на вокзале, решил поехать на Шалю, где жили его родители. Электричка приходила на третий путь, и Сева, считая три своим счастливым числом, сел в третий вагон. Во всяком случае, контроль до него добирался только по ошибке. Вскрыв бутылку Толстяка темного Сева, из себя блеклый и худощавый, перемежал длительные глотки с задумчивым выражением лица.

Шибануло в нос. Пиво скользило в горло совершенно так же, как в прошлом существовании, и имело практически тот же вкус. Но контроль, словно по ошибке, дошел и до третьего вагона. Сева не пытался уклоняться от штрафа: он экономил, но не деньги, а самого себя. Он избавлял себя от маяты стояния в кассе или беготни из вагона в вагон. Его девиз был: Возьмете, сколько сможете. Я не бедный.

Он только спросил:

- Сколько?

Пожилой контролер ответил вопросом:

- Откуда и куда?

- От Сортировки до Кузино, - соврал из принципа Сева. - Но можешь взять как до Шали.

- До Шали не смогу, - ответил контролер, - я смогу только до Дружинино.

-Как так? - спросил Сева.

-Да ты куда глядел, парень, - ласково сказал контролер.

-Да никуда.

- А мы никуда не возим, только куда-нибудь. Ты ошибся.

- Уж ты извини, отец, я больше не ошибаюсь. Мне невозможно.

- Как так? - в свой черед спросил озадаченный контролер.

-Я был Ошибкин, а стал по ошибке Ашипкин. Теперь если что, только ашипочку могу выдать.

- Я могу выдать тебе квиток на любую фамилию, какую хошь. А шипучка мне твоя не нужна. Как скажешься, тем и будешь безошибочно. Но едем мы не на Шалю, а на Дружинино, уж ты мне поверь.

- Сказанное в глупое ухо нейдет. Я верю только в то, что написано пером.

-У меня нет ни пера, ни топора, только мокрый шарик.

-Вот это плохо. Могу дать совет.

-???

-Ты его высуши.

- Ты лучше мозги свои подсуши, милый. Бери сдачу. - Он протянул девять сотенных сдачи с тыщи. - Маленьких не обижаем. Еще и билет возьмешь.

-Да уж куда меньше, - сказал Сева, глядя в бутылку. - Я родился сегодня в полдесятого, а сейчас всего два. Мне нет и пяти часов.

- Сиську дать не могу. Да и у жены высохла.

- Шарик мокрый, а сиська сухая. Всегда так. Ошибка! Что Шаля, что Дружинино, куда нибудь!… По ошибке сел, по ошибке родился, по ошибке и выйду. С меня нет спросу.

- Он всегда будет.

- Я и ты будем в меду бытия.

- Не понял.

- Туда и обратно.

- Пожалуйста, могу и в оба конца.

- Да не про то я. Слова идут туда и обратно, интересно.

- Ну, давай в оба.

Он вышел на незнакомой станции, не доезжая Дружинино. Справа вилась речонка, мостик вел к трем домикам, гаражу, сараю, белью на веревке, только что вскопанным грядкам огорода. На мостике, согнувшись к щелям настила, как старик, склонился с чем-то мальчик. Сева пошел вниз по спуску, и только вступил на мостки, почувствовал удивительно сильный запах свежей рыбы.

Узрел, внял воочию:

Лилипут сома на мосту пилил.

- Топор, пила - все едино. - Он вынул паспорт, протянул его маленькому человечку, сказал:

- Ошибочка получилась. Распили его на х… Пили, туда и обратно. Завтра воскресну. Я - Ошибкин.

Бросив обрезки в воду, - пилящего сома ничем не удивишь, - он дал седому белый пятак, и, вернувшись на станцию, стал поджидать обратную электричку.

…и записи образуют;

в образованиях встает - что бы ни было; оно - образовано…

и я теперь - запись!

А. Белый. Котик Летаев

Междусловие 1

Очутиться вне времени, пространства, вне реальности общества, психики и культуры: Только чистое отсутствие - не отсутствие того или этого, но чистое отсутствие, в котором объявляется всякое присутствие, - может вдохновить, то есть работать и затем заставить работать (Деррида).

Достичь равновесия между неправдоподобием ситуации и неопределенностью стимула письма. Притом так, чтобы более реальным, более нереальным, исходным стало бы само между: неотследимый вспять шаг от квазиситуации жизни (как бы жизни, как бы нашей, как бы не нашей), от изображения - к порыву, выдоху, ответу, анонимному жесту: Если игра письма может превзойти означивание (сигнализацию), всегда заключенную в частные пределы природы, жизни, души, то это превосхождение является моментом воли писать. …Воля писать, а не желание писать, ведь речь идет о свободе и долге, а не о волнении души (Деррида).

Это между: - своего рода водораздел, он соблюдается. Блюстительная сила его - то начало письма, которое подменяет и отменяет жанр.

Водораздел зарастает лесом текстового здесь-и-теперь, текстовыми некогда и когда-то: зачинами, интонациями, темпами, концовками, дыхательными ритмами. Но все это, вместе взятое, всего лишь расфасованная сущность новеллы, новеллин, идентичный натуральному. Блюстительная сила водораздела требует прореживания, прополки новеллина. Его нельзя намазывать толстым слоем, принимать всерьез. Новеллин - смазка читательской глотки, плевок на живца.

Есть простая мера деструкции реальности повествования. Эта реальность устранена, если исчезает главный герой, присутствующий в повествовании с начала и до конца, если устранено вместе с тем ранговое рядоположение персонажей, возможность иерархии:

все второстепенно!

Это удалось сделать, по-видимому, в китаесках третьей (Заяц и тигр), девятой (Вечное возвращение), десятой (Вода и водка), двенадцатой (Эхо). Впрочем, это только лишь достаточный, а не необходимый признак успеха. Я не упоминаю те из китаесок, в которых надобность устранения сама устранена.

Жар и холод

(китаеска пятая)

Телетехника Шуру Шустрого Катька Лысая упросила починить телек своей товарке Таньке на Волгоградской. Ящик чудил: когда включался холодильник, вместо наших программ он гнал какие-то не наши. Татьяна считала, что турецкие. Сначала было интересно: мужики, роскошные, как Бен Ладен, но ни слова по-русски. Другие говорили, что Египет, иные - Ливан, а то Сирия. Толком никто не знал. И, главное, все невпопад: только впялишься в Турцию - опять про наше. Или все наше - наше, а тут холодильник, и пошла Турция.

Шура бился полдня с матюгами. Мог бы собрать новый, подумал он. Поев, что Бог послал в холодильнике, и запив двумя бутылками Балтики, он с устатку растянулся на тахте и задремал. Еще подумал: сменю строчник, а то и силовик, если не поможет, займусь холодильником.

Слышит, как дух веника говорит ящику:

До чего утомительно тебе с ним сражаться.

Демон ящика сказал:

Да чего тут особенного? Угомонится.

Веник спросил холодильник:

А если он возьмется за тебя? Он не отступится.

Холод отвечал:

Нет проблем. Милости просим. Паяльника не страшусь.

Дух веника спросил:

А если он свяжет вас синей ниткой, посыплет вас пылью, нарисует полосы на животе, распустит волосы и подойдет с раскаленной кочергой, что тогда?

Оба ящика молчали.

Ну а вы что, -

спросил веник еще кого-то. Словно из живота отвечали:

Мы в плену.

Больше не было слышно ни слова.

Шура проснулся и сменил строчник. Обернулся на треск холодильника и краем глаза заметил как бы синюю тень, мелькнувшую из старого строчника в новый. Стал менять силовик. Наступил вечер. Конца работы не было видно. Заглянув за пивом, он вспомнил сон. Бросил паяльник. Пошел в ванну, губной помадой разрисовал себе голую грудь и живот. Всклокочил лохмы. На кухне, вместе с расписными досками и прялкой, висела настоящая кочерга. Это был поворотный момент, теперь он не сомневался. Раскалил ее на газе. Только подошел к ящику - прямо из строчника вылетела синяя птичка, она зависла над головой, щебеча, как жаворонок. Шустрый хлопнул ладонями и прибил ее. На руках осталось пыльное сало, словно от моли.

Не теряя жара, он повернулся с кочергой к холодильнику, распахнул дверцу: бесполезно. Он развернул ящик лицом к стене и только хотел пошуровать агрегат, как прямо из компрессора выпорхнула опять синяя с красным хохолком и белой грудкой. Эта ушла.

Мобильник верещал. Зная, что опаздывает, Шустрый не отвечая сунул кочергу под кран, и, схватив сумку, скомкав рубашку и свитер, кинулся к двери. Только теперь он заметил китайский веник: веник стоял в прихожей под зеркалом, роскошный, как перевернутая пальма. Пожалев, что остудил кочергу, Шустрый на бегу пнул его ногой.

Таксист чуть притормозил, и, взглянув на него, бросил:

Летай теперь на метле, парень!

Лампочка Ильича

(китаеска шестая)

На цистерну с молоком, что подъехала, как обычно, к девятиэтажке на отшибе (имя это ей дали жители и власти) наехал экскаватор, да так толкнул ее ковшом, что молоко хлынуло ручейком. Ручеек этот потек в сторону кладбища, на котором стояла и сама девятиэтажка: в войну тут был госпиталь, и много молодых парней после всяких ампутаций и иных мук поступали сюда. Все кинулись, понятно, с ведрами и бидонами, подставляя их под течь и благословляя Господа за такой подарок. Одна только сухонькая бабулька Фарида Халлилуева не стала черпать, и когда соседка хотела уступить ей свой бидон, потому что ведро уже набрала и столько было съесть невмочь, Фарида отказалась. Она была по-своему набожна и кладбищенское чуяла тонко.

Ночью ей явилась некая дева, круглая лицом, с большими карими глазами, высокой грудью и плавной осанкой. Она назвалась Небесной Коровой и сказала:

Это молоко мое. Мой внук пробил бочку своим рогом нарочно. Мне надо напоить мертвых. Людям этого молока нельзя. Когда лампочка на столбе вспыхнет красным, беги отсюда и спасешься.

Фарида поняла, о чем речь: бетонный столб с лампочкой был на полпути к автобусной остановке. Другие столбы были давно повалены, а провода оборваны. Она стала затемно выходить по утрам и смотреть, не горит ли лампа. Петька Непутевый из второго подъезда заметил ее новый маневр и стал допытываться, что да почему. Фарида молчала, пока он однажды не заглянул к ней на телек с пузырьком. После рюмки язык у нее развязался, и она ляпнула про лампочку и про саму Корову. Петька же рассказал все парням, и они решили разыграть бабульку. Они купили красную фотолампу, забрались на столб, ввернули, протянули от нее провода вниз, поставили аккумулятор и выключатель. Короче, все путем.

Зимним утром, еще затемно, до выхода Фариды, они включили лампочку и стали в засаде. Со смеху чуть не лопнули, когда Фарида, увидев красный свет, встрепенулась, словно узрела чудо небесное. А Дамировна пошла домой и взяла сумку с колесиками, куда все давно уже было сложено. Она заметила проводки, разглядела и аккумулятор, все поняла, но вера ее была крепка. Взяла паспорт, да пенсионное, да сберкнижку, и потащилась к своей невестке на другой край города. Телек и холодильник и даже стиральную машину - бросила.

Вот и все. Этим же днем к вечеру просел фундамент, и девятиэтажка рухнула. Искали чеченский след, хотя никакого взрыва не было. Да и к чему взрывчатка на карточный домик?

Фарида осталась в живых среди немногих. Ее заблаговременное бегство вычислили, на нее пало подозрение. Но когда дошлый фээсбэшник, вместо того, чтобы взять ее, ее выследил, и увидел, что она является по ночам с бидоном и поливает руины молоком, подозрения отпали.

Междусловие 2

Я полагаю, надеюсь, что чутким нервом, гибкой хордой этих вещиц окажется натяжение между:

тоном, темпом, выдохом, тем, что тянется, течет и длится, стилем клейменым, заведомо привычным, заведомо непривычным (чужое клеймо), одним словом, новеллином, всегда готовым к услугам слуху и чтению, и -

мифологической матрицей события, экзотически парадоксальной, создающей силовое поле собственных пустот.

Эти двое - то, что я имею, с чем я работаю, не то, от чего я отталкиваюсь и что отметаю.

Такая оппозиция, натяжение - уже не структура: они сущностно разнородны и не могут быть противопоставлены. Самой оппозиции нет. Они пропитывают друг друга, образуя поверхность текста, по существу же независимы. Не пересекаясь, и все же пересекаясь, они создают

исполненное пустое место,

немощную интенсивность,

некое ничто.

Интенсивность эта всякий раз по-своему экстенсивна:

безбрежное разбухание свершительного поля в третьей китаеске (Заяц и тигр),

фатальность, поглощающая эпизодичность, в четвертой (Святой источник),

инициативность (по-нашему - начинательность) личности, растворяющая сама себя участием в демонической игре в пятой (Жар и холод): белые начинают, но в три хода становятся черными;

пресуществление здесь, места во всеобщность всесветного (Уллис), во всемирную историю, в которой место плавится и тает:

водораздел становится побережьем.

Происшествие и событие, значение и смысл, место и вездесущесть обмениваются позициями. Этот обмен и есть присутствие, событие, текст, не действительная, но действующая глубина.

Улисс

(китаеска седьмая)

- Ты спрашиваешь, как короче пройти на Шарташ? Слушай и запоминай, что я скажу тебе.

- Иди прямо по этой тропинке, возле кривой сосны сверни налево и через полверсты будет Эльмаш. Этот пригорок увидел в зрительную трубу Магеллан и сказал по-испански El Mascko, что значит: как красиво. Он будет у тебя по левую руку. Ступай дальше по узкоколейке и выйдешь прямо на местечко Уралмаш.

Он выпустил вицу, которой погонял коз.

- Я сам туда кизяки вожу, строюсь, милочка. Тут в древности биологи нашли скелет мамонта, кто-то крикнул своей подружке: Ура! Любимая! Маша! - вот и пошло с тех пор такое его называние. Оно у тебя опять будет слева, а ты ступай до горбатого мостика, через него перейди, топай все по тропинке и через кабельтов увидишь Химмаш. Это большая воронка, какие бывают от водородной бомбы хорошего калибра, сейчас в ней вода, народ карпов развел. А название пошло от химер, которые тут по ночам пугали путников. Еще мой дед видел одну, еле унес ноги. Ее оставь по правую руку: пройди вперед на полет стрелы арбалетчика по гати, настлана рубероидом и стеклопластиком - мы порядок любим,- и тут-то ты выйдешь, душа ты моя, прямо на Ерлаш. Место очень грибное, посредине вроде колонны или обелиска там, из титана, так что не ржавеет он у нас. Мимо не проскочишь, штука видная. А название идет от герулов, с ними еще царь Дарий сражался. Грабили здесь наших. Торчит чжанов на пять, а под землю - насквозь. Брешут, это выход земной оси: когда запускали на вращение, то начинали здесь, а потом место другое нашли. Снимать не стали: подпятники сгорели, да и больно дорого. Не знаю, может, и правда. Но только я сам пробовал и автогеном и дрелью - ничто его не берет. А дальше ты топай по обочине заливного поля с рисовой рассадой, комаров накормишь досыта. Как от него дорожка оторвется, вступишь в Шабаш, Шабаш этот и есть пригород Шарташа.

- Шабаш сам по себе невелик, да туристов тут уйма. Имя его идет от Саба, это грузин такой был, он и основал некогда Уралмаш, на первый дом сам самолично саман месил вместе с женами, набожный мужик очень был, хоть и не православный. Он и мечеть поставил. Тут ему и памятник. А от Шабаша до Шарташа можешь на автобусе за десять минут добраться, а можно и пешочком на молодых ногах, в модных туфельках. Пути всего два фарсанга.

- А что тебе в Шарташе? Ну, да мне все равно, дела молодые. Шарташ этот, между прочим, паршивый городишко, все тухлой рыбой воняет. Тут пристань была, корабли из Ганзы приходили, у них, у немцев были сумки такие, носили шары, вроде бильярдные, ими все расплачивались с нашими, а сумка эта будет по-немецки таш, вот и пошло - Шарташ да Шарташ.

- Запомнила ли? Смотри, не сбейся.

Замечание китайского переводчика

На моем послужном глобусе отсутствуют топонимы Шабаш и Ерлаш. Прошу великодушного снисхождения читателя в случае нечаянной ошибки. Предлагаю в качестве компенсации за труды:

Подсчитайте полное число возможных неточностей текста, добавьте к нему свой год рождения, свой возраст, объем груди (для господ: длину и калибр пениса в цунях) и идентификационный номер налогоплательщика. Сумму поделите на 91. Вы узнаете?

ведь это же год воцарения ханьского Гуан-у Ди!

Для того, у кого деление произойдет без сучка и остатка, неизбежны знаменные события. Ожидаются чудеса. Сразу же после великовозрастного восхождения солнца будьте на Че Ка (кажется, я правильно использую это слово?) Ждите.

Как только медвежачий Большой Ковш опустится в чашку компота, чекист быстро вытащит из него пятую урючину. Обсасывайте ее до Рождества. На Рождество посаженная, она к Пасхе даст вам банановую пальму, которая опоросится жареными лебедями.

Успех

(китаеска восьмая)

Той зимой в нашем райцентре появилась девица Семирамида Тобоских с тайным органом на голове. Внизу у нее было гладко. Нигде не могла найти работы. Промышляла развратом, да платили ей мало и шли неохотно: над парнями, что с ней путались, смеялись, у ней же прямо на улице сдергивали шляпку, чтобы, значит, заглянуть. Никогда не беременела, и СПИД не приставал.

Хуссейн Арсакнуров Старший (Младший держит пивзавод) взял ее в свой бутик продавать шляпки. Купил за бесценок в Греции партию с плюшевыми тюльпанами и лилиями. Сема выходила прямо на улицу и божилась, что в этих шляпках нельзя забеременеть и заболеть СПИДом. Казала сертификат на семи языках, видел сам. Продала все. Затем также продала партию солнечных зонтиков прямо в декабре месяце и партию плащей с капюшоном. Ну, а летом пошли сомбреро, мотоциклетные шлемы, пожарные каски, так брали мужики, да еще приезжали из областного центра, да и иностранцы не брезгуют.

Хусейн на эти деньги перекупил Дом Торговли на Красных Кирпичей, 55 у Арена Папаянаки, да и Семку не обидел: купил ей подержанный мерс.

Междусловие 3

Некое ничто - иное языка, не именуемое и даже не сущее. Оно оказывается сущностным фоном этих вещиц, их неосязаемой сподручностью. Этот сущностный фон допускает недопустимое: тавтологию, банальность повторов, буквализм имен:

слово может встать во весь рост, забрать обратно свое забрало, приоткрыть свое причинное место. И это не допускается как нечто только терпимое, но требуется, иное порождает нужду, вынуждает.

Упомянутое памятуемое ничто - прозрачный фон всех китаесок, принципиально невербальное, оно - пустой компьютерный слой, умопостижимая, умонепостижимая нить, на которую они нанизаны, как стеклянные бусины. Чувственно неуловимая пустота.

Я пытался нарастить эту пустоту от начала к концу цикла, умножить ее. На что? -

только на саму себя. Только тогда, быть может, немощь раскроет свою мощь, свою зияющую щель - как бы нить следов или лыжню, которой суждено, которой не суждено вызвать снежную лавину.

Вечное возвращение

(китаеска девятая)

Грядущему вступлению России в семью народов NATO

………………………………………………..

………………………………………………

Первокурсники Семен Дольный и Артур Бесчастных в общаге университета пили на спор бутылку спирта на двоих. Спорщики с пятого курса юрфака предлагали любую закуску на выбор. Дольный выбрал шоколад, а Артуру было до лампочки. Доза была велика. Они были не так пьяны, как отравлены, притом смертельно, и притом оба уже поняли это. Попросили только пива. Подали пиво. Что творилось в брюхе, пером не опишешь. Адский огонь. Особо шоколад давал себя знать: тошнило самим собой. Хуже не бывало.

На другой раз, если жить буду, выберу харакири, - сказал Сэм.

Другой раз тебе не дадут, не стоишь ты, - сказал Арт.

Я стою не меньше тебя, - съязвил Сэм.

Кто-то затянул:

Мы летим, ковыляя во мгле,

Восемнадцать пробоин в крыле,

Бак пробит, хвост горит,

А машина летит,

На честном слове и на одном крыле…

Думаешь, это так много? - с тремя остановками на дыхание выдавил Артур.

Не пизди, - это Сэм.

-На них жутко глядеть, а все еще препираются, - это Галка-гадалка (якобы происходила из цыган). - Тоже мне, скептики…

Подошла скорая. Дальнейшее, как сказано - безмолвие.

………………………………………………….

Арт Донелли и Сэм Грюнвейд вели свой Б-42 во Флориду. Дотянуть до базы не было никаких шансов: были пробиты баки, топливо кончалось. Ранен штурман, убит стрелок-радист. Горел хвост, оперенье на правом крыле было повреждено, утрачена управляемость. Надежда только на парашюты.

Вот и отбомбились.- Это Арт.

Не ной, - это Сэм.

Ты знаешь, кто нас сбил? - Арт.

Думаешь один ты слышал? Они во Flak призывают школьников, в России большие потери,- Сэм.

Дай-ка шоколад из энзе. И там же у меня фляжка коньяка. Садиться не придется. Сам приложись. Я плавать, сын мой, не умею. И бороться с акулами мама не научила, - это Арт.

Пояс утонуть не даст… - Сэм хотел что-то добавить…

Им не пришлось воспользоваться ни спасательными поясами, ни парашютами. Только глотком коньяка и куском шоколада. Взорвался бак, между синим небом и синим морем они вспыхнули, как целлулоидная игрушка.

…………………………………………………..

…………………………………………………..

Семен Диких познакомился с Артуром Белозерским на втором курсе. Получив стипендию, всю тут же пропивали. Писали домой, жалуясь на дороговизну, на то, что их обобрали, на то, что здесь холодно и надо купить зимнее пальто, на то, что деньги идут на книги, на ксерокопии, на взятки экзаменаторам. Родители не верили, но деньги высылали. Последний раз Сэм спьяну позвонил домой с мобильника, и отец, услышав его бормотание, отказал в деньгах. Решили пить даром. Поспорили, что на двоих выпьют литр чистого спирту. Им дали. Смертельно отравились. На них было страшно смотреть. Вызвали скорую. Кто-то некстати запел:

Вот дела!

Ночь была!

Все объекты разбомбили мы дотла…

Поющего треснули бутылкой по башке, - заткнись, ты, дурень.

Во-тт этта наа-пра-прасно, - давясь на каждом слоге, прошептал Арт. - Пусть по-по-поет. Ты пой парень, только пой…

…………………………………………………….

………………………………………………….

Руководитель личной канцелярии шаншу владыки ада Яньло, некогда в миру тайвэй Шанцзя Чжун, заметил сбой счетчика перерождений, когда число их достигло трехзначного барьера. Фатальный случай: зеркальное перерождение! Естественно, что они регистрировались программой распознавания как одно и то же, единственное. И сразу двоих! На счетчик же никто не глядит. Сто раз!.. Их муки искупили бы грехи Римской империи. Вселенная в опасности!

Чжун затребовал Книгу Судеб у Северного Ковша. Оказалось, что буйволова кожа страниц имела поры, и знак шэнь (жизнь) Семена Дольного соединялся через нее тушью со знаком си (смерть) Сэма Грюнвейда на обратной стороне. Как только умирал один, тут же рождался другой, и наоборот. Это было заложено на уровне священного текста, программа и не могла установить сбой. Чжун пропустил собственноручно через все поры ус серой сычуаньской крысы, смазав его салом полярной выдры.

Связи разомкнулись.

Он вызвал департамент Разночтений и комментариев.

- Шаншу Шанцзя. Кто отвечает мне? Вот что, Юань (с ним говорил глава департамента сыли Чжао Юань), подними секцию программистов, пусть разобьют Книгу Судеб на файлы так, чтобы в каждом были две смежных страницы физического текста. Пусть составят программу на поиск паразитных связей в файлах и прогонят весь текст к пятой страже.

-Это невозможно, ваше сиятельство!

Шанцзя происходил на самом деле из древнего рода. В Западном Чжоу его предки были правителями уделов. Сынов Неба послеханьского времени, поступивших в царство мрака, кесарей, президентов, предсовнаркома, главковерхов, генсеков и кормчих считал за мразь.

- Отвечаешь головой…

- У меня только одна голова, ваше сиятельство…

- ???

- Я потерял голову на плахе во время мятежей Ван Мана.

-Угощу коктейлем из твоих собственных яиц, сладко не покажется.

Он потребовал видеозаписи по России. Вот парад физкультурников, вот съезд Осоавиахима, вот отправка добровольцев на фронт с монастырской площади в Свердловске…- все не то, это должно быть позже. Ага, вот оно:

Кондуктор не спешит,

Кондуктор понимает,

Что с девушкою я

Прощаюсь навсегда…

Это - картошка: людей отправляют на принудительные работы. Они сгребают картофель в груды, которые потом сгниют. Напоминает строительство Великой Стены, но Стена была построена. Они посылают образованную молодежь, а не каторжников! Они поют хором… Непостижимо… А, вот, вот она, эта фатальная пара:

Восемнадцать пробоин в крыле…

Он цепко подметил проводницу Ксюху Солнцезатменную. Бывшая торговка, изгнанная из партии за самогоноварение, растроганная до слез, осклабилась золотыми зубами.

-Ранг знатности? Принадлежность к тайной секте? Посвящение в монахини? Политическое сообщество? Оберег от злых духов? - перебирал Чжун.

Бак пробит,

Хвост горит…

Они смеются еще, они, кажется, счастливы. Но тогда что дли них Рай и что Ад? Надо изменить систему самого Суда. Да и наказаний тоже…

Он принял решение.

Чжун пошел на неслыханное нарушение обычаев. Он воспользовался формальным правом свободного доступа к Яньло в любое время. Он прошел в опочивальню.

Из-под фиолетового шелкового полога с золотыми колокольчиками, вышитого жемчугом лилиями, выскользнула Сюэюй. На ней были кованые из серебра браслеты. Только браслеты. Чжун, перебивший много тысяч варваров, осужденный за жестокость, изначально бесчувственный к красоте, почтительно кланяясь сквозь нее пологу, заприходовал:

Имя отвечает сущности! - Воистину Белоснежная Яшма.

Нырнула обратно. Яньло появился в нижнем белье. Вопросительно поднял брови. Чжун доложил обстоятельства.

- Причина? - спросил Яньло.

Чжун объяснил.

- Меры?

Чжун отчитался.

- Чья вина? - это Яньло.

- Моя. Всецело моя. Почтительно прошу покарать меня, - это Чжун.

Владыка размышлял.

- Знаешь ли, чего достоин? - это Яньло.

Чжун упал ниц. Приложив ладони к ледяному нефриту пола возле головы, пробормотал:

- Две тысячи лет ни единой помарки.

- Я превращу тебя в рулон туалетной бумаги. В бесконечный рулон.

- Ни единой…

- Хорошо. Ты переродишься в раю. Будешь держать опахало у младших служанок, растиральщиц шоколадных зерен.

- Нет, государь, нет. Лучше рулон.

Вода и водка

(китаеска десятая)

Толстозадая бурятка Тоня, служившая уборщицей-подавальщицей в заведении на углу Малой Зачатьевской, любую работу работала безропотно и проворно. Выглядела как-то в распивочной веселого парня. Приземистый и лобастый, пригожий, лучше не надо, просто очень симпатичный. Это был новый шофер-экспедитор. Привозил он только воду в бутылках и водку. Под вечер он захаживал с приятелем и брал свой же привоз: бутылку Пепси и Абсолют. Тоня, водки никогда не пивавшая, не могла сдержать себя: стаканы, из которых он пил, отставляла, а потом допивала остаток.

Зачала с первого раза. Родила двойню: девочку и мальчика.

Детей не на кого было оставить, и она приносила их с собой в распивочную. Девочка ползала по полу, мальчик же был спокойный. Оба никогда не плакали. Люди ласкали их, а публика бывала ведь всякая.

Раз появился он. Тоня не успела охнуть, как девочка поползла прямо к отцу, но парень легонько оттолкнул ее ногой. Она тут же превратилась в воду.

Тоня стала беречь сына, в распивочную не водила. Нашла добрую женщину, пенсионерку, которая за небольшие деньги следила за ним, пока сама она была на службе. Женщина была преподавателем английского, из собственного интереса и за доплату стала учить трехлетку языку. У Тони всякий раз, как слышала от сына английские слова, что-то горячее опускалось по горлу до самого дна. Тоня верила, что вырастит мальчика джентльменом.

Раз прямо на Посадской она приметила за рулем его. Только выпустила руку мальчика, как он бросился под колеса джипа. Тоня не успела ахнуть, как джип круто свернул налево и врезался в столб. Двери заклинило. Когда менты их вышибли, нашли только джинсовый костюм, да белье, да ботинки. В салоне не было ни кровинки, ни косточки, ну абсолютно ничего человеческого. Все сиденье и пол были залиты водкой - ведра три-четрые, не меньше, - бутылки же с водкой и водой все были целы.

В крематории сожгли воду и водку, одежду тоже.

Мальчик же - вылитый отец - рос здоровый, разумный.

Междусловие 4

Существует жанр трансцендентального анекдота, он заложен в нашей литературе Пушкиным и Гоголем. Но опознан как таковой только Набоковым. И это достаточно странно. Он имеет, как заметит наблюдательный читатель, анекдотическую судьбу. Странно, что линия, по своим возможностям столь богатая, оказалась пунктиром. Она не была опознана как независимое от описательной литературы волнующее начинание.

Не менее странно и то, на мой взгляд, что в китайской цивилизации этот жанр (этот ли самый?) - один из центральных. Он заложен Бань Гао (IY век). Богатую разработку этого жанра дает популярный у нас Пу Сун-лин. К этому жанру относятся лучшие танские новеллы.

Франц Кафка за пределы этого жанра просто не выходил. Носсак и Музиль мастерски владели им.

Гань Бао полагал свои записи чисто хроникальным материалом. Они - бытовая хроника трансцендентального, увиденного как обыденность, не требующая мотивации и подавляющая всякую проблематичность.

Но возможно ли это? То есть, безусловно, возможно, поскольку есть. Хотя такой довод просвещенный читатель не сочтет безупречным. Фактически как раз у нас, в России, осуществляется сплошь и рядом немыслимое. Прежде всего в XX веке. Может быть, поэтому возобновление жанра трансцендентального анекдота в XX веке и даже разрастание его в трансцендентальный роман у Булгакова и Набокова (Приглашение на казнь) приобретает черты социальной мотивированности, столь любезной нам.

В чем же дело? Всецело в том, что знак, исключая только Петербургские повести и некоторые из Повестей Белкина, не был опознан как повествовательная структура, как тип связности текста, как способ рассказа и показа. Такой нормой была причинная мотивация, предметное познание и нарратив.

Состязаться с Гань Бао не было моим намерением. Это невозможно: соединение мифа и хроники у него столь серьезно, столь внезапно (не пред-полагает иного), что он достигает, вовсе и не думая об этом, несокрушимости. Но я воспользовался несколькими его мотивами, а именно в китаесках пятой (в ней диалог веника и телевизора дословно взят у Бао), шестой (где я заимствую форму внутреннего события), восьмой (где выражение тайный орган взято у Бао, как и его местоположение), десятой. В этой последней я улучшил Гань Бао. У него только мотив воды. Поэтому он дописывает судьбу персонажей до конца. И тогда повествование завершается на персонаже, что совершенно излишне и даже нелепо. В этом нет необходимости, если использовать два мотива с зеркальной симметрией. Симметрия такого рода встречается, скажем, в афоризмах Кун-цзы. Я перемножаю Кун-цзы на Гань Бао.

Избавиться от судьбы необходимо: быть знаком, быть под властью знака - это и есть судьба. Это крупнее, чем судьба. Знак серьезнее человека, взрослее его. И он имеет склонность стряхивать человека со своей натруженной выи. Стряхивая его, он приходит в повествовании к господству и завершает его. Гань Бао определенным образом понимает это, когда значение и смысл знака адресуются разным персонажам. Но он всегда рад сменить понимание на непонимание ради монотонной линейности обыденного.

Существо различия, водораздел между Гоголем и Гань Бао в том, что для Гоголя человек, будучи носителем знака, претерпевает его как бремя, уродующее жизнь, бремя, которое желательно сбросить. У Бао знак полностью располагает человеком, поскольку он располагает всем сущим: ведь все сущее только знак. Поэтому дистанция между тем и другим не может быть исчислена жанровым интервалом.

Подчинение человека знаку - черта Ветхого Завета, да и Нового тоже, сплошь и рядом знак господствует над человеком в Истории Геродота. Использованные мифологические мотивы, да и сам принцип структурной косой симметрии не являются исключительным достоянием Китая, но размещением их в бытовое описание как чего-то равномощного и как бы однородного мы обязаны китайской культуре.

Итак, я продляю межкультурный пунктир, перешагивая в культурное туда и возвращаясь обратно.

Коан

(китаеска одиннадцатая)

Мастер-наставник слесарей-водопроводчиков Пустая Звонница, промеж учеников именуемый просто Пузо (хотя был холост и тощ), спросил как-то вокзального побирушку Мушиная Мошна с оттяжкой:

Знаешь все…

поезда…

скажи мне…

Нижний…

Новгород -…

-Великий или Тихий?

Мошна брякнул, не моргнув глазом:

Когда с конвейера КАМАЗа сойдет аж 108.000-й БЕЛАЗ, Вышний Волчок под его капотом прекратит ли прецессию?

Эхо

(китаеска двенадцатая)

Рано учатся боги притворяться неполными.

Мы же, втянутые в водоворот,

Ищем как серп луны полноты.

Рильке

- Я украл хомуты

- Я спер хомуты

- Я купил хомуты

- Я съел хомуты

- Я сжег хомуты

- Я знаю, комуты

Вот я и попался! Ты спросил, ты, эхо, спросило меня: ты знаешь, кому ты?.. -Я знаю, кому я… - вот правильный ответ, и я его не знаю.

Так вот, что я хотел сказать тебе про это: я так и не знаю его, не узнал его. Хотя долгое время - несколько лет - я видел его почти каждый день. Во всяком случае, лекций он не пропускал никогда. Как и я, он садился на первых рядах, ближе к лектору, кафедре и доске. Чтобы видеть, слышать и писать. На задних рядах можно досыпать, можно читать, можно заводить часы, можно писать записки девушкам. Он, как и я, учился без дураков, ну, ты понимаешь.

Он был небольшого росточка, хрупкого сложения, с детским неоформленным лицом и крохотным носиком, который он, опираясь на стол локтями, опирал на большие пальцы рук, вдавливая в лицо. Как бы считая, что гладкость его лица чрезмерно нарушена носом. Звали его, как помнится, Чисун Чу-Я. Теперь я знаю, что Чисун - это фамилия, а Чу-Я - двойное имя. Оно значит Стрела - Я, и Бамбук - Чу, так что в целом получается Стрела из Бамбука, Бамбуковая Стрела, и оно может использоваться по частям: либо только Чу, либо Я.

Он слушал внимательно, но следы мысли нельзя было считать с его лица, лица младенца, спящего без снов.

Только однажды мы на лекции по теормеху оказались рядом, и я увидел его чистый, ровный почерк, аккуратные строчки. Он писал только по-русски.

Надобно тебе знать, а это вовсе не само собой, что китайские студенты порой понимают фразу с запозданием. Конечно, русские тоже с запозданием, а порой и вовсе не понимают ни черта. Но интересно как раз запоздание, и притом китайское. Когда ты что-то не понял и отстал, можешь -

-Я говорю «ты» - кому? Может быть, следует говорить «Вы»?

Кто сказал:

-Кому ты..?

- можешь (можете) легко нагнать русскую речь, надо лишь перейти на китайский, воспользоваться иероглифами. Как раз у Чу-Я не было в этом нужды, бамбуковые стрелы легки в полете даже в чужой среде.

Так вот что я хотел сказать вам. С общением было туго. Во-первых, общение с иностранцами даже из демократических стран (а других у нас и не бывало) подозрительно само по себе. Но с китайцами была совершенно особая история. То есть не столько история, сколько лингвистика, притом физиологическая. Физлингвистика, так сказать. Но можно сказать еще матлингвистика. Но не математическая лингвистика, отнюдь.

Была отработана такая хохма: в разговоре с неким китайцем какую-нибудь обыденную вещь (скажем, тарелку, пепельницу) все по сговору именовали матерным словом. Когда он начинал уверенно пользоваться им, его посылали в девичий корпус, спросить эту вещь. И он, ничего худого не подозревая, входил, предварительно постучав, и вежливо, и даже смущаясь, говорил, обращаясь к хозяйкам, скажем, следующее:

- Девушки, у нас на ужин не хватает трех жоп, не могли бы вы одолжить нам свои? Мы потом их вам сами помоем.

Сами понимаете, каков был эффект. Притом я придумал вполне безобидный, совершенно искусственный пример. На самом деле все было очень круто. Просто очень.

Неизбежная реакция постепенно отработалась: китаец внимательно анализировал каждую устную фразу от своего русского сокурсника на предмет наличия незнакомых слов, всякое новое ему слово подозревая в подвохе. Зоной недоверия оказался сам русский язык, пространство общения, во всяком случае, русская речь…

Чуя, - спросил как-то я, - ты мог бы ведь и не ходить на эти лекции? (Я имел в виду, что он занял первое место в институтской математической олимпиаде, а это давало право на свободное расписание, которым располагал и я)

Нет - сказал Я.

Да почему же? На фиг тебе они, прочти учебник, - сказал я.

Фиг? Почему фиг? Фиг - это что такое значит? - настороженно спросил Я.

Ну что ты, Я, - сказал я. - Ну что ты вдруг? Фиг - собственно, ничего не значит. Фиг, если хочешь знать, не значит ни фига.

Вот этого я и боялся,- сказал Я с видимым испугом. - Русские всегда так…

Как так?

Ну, вот так. Я думаю, что в лекции этого нет, потому и хожу. Здесь нет никакого фига, - сказал Я. - Я фига очень боюсь.

Ну вот тебе на! - сказал озадаченно я.

На мне что? - спросил Я.

Да на тебе ничто! Совершенно ничто на тебе, Я. Я не понимаю… я поперхнулся…- просто, у тебя нет на это чуя.

Я тоже не понимаю, - повторил Я. - У Чуя нет Чуя? Ты сделай так, чтобы я мог говорить с тобой, - добавил Я. - Может быть, ты умеешь делать так, ведь тебя этому не учили.

Логика, не попрешь, - мелькнуло в уме.

Чьем, - скажи-ка мне?

Сделай можно говорить…- сказал я отчасти по-китайски. Черт возьми, это, кажется, не так просто…

Черт? Черт возьми фиг? - Я, кажется, стал нащупывать закономерности в запретной сфере…

«Я, кажется, стал нащупывать закономерности в запретной сфере»- эти слова сказал Я или же теперь говорю я?

Странное эхо…или зеркало…- это говорю я, я это говорю теперь.

Я украл хомуты, - возможно, сказал я.

Я не воровал комуты, - сказал Я.

Почему ты сказал, что Я украл комуты, сказал Я?

Дайте перевести дух.

Можно ли перевести дух на другой путь? Если да, то где тут стрелка? Да тут настоящая трещина:::

Я, конечно, воспринимал использование собственного имени в третьем лице как чисто младенческую черту. Я тогда не знал ни одного языка, и с полной наивностью - наивностью ребенка - предполагал, что такое использование везде значит одно и тоже - ребячество. Я и думать не мог, что такое говорение мотивировано логикой другого языка.

А что такое - «комуты». Или ты сказал: «кому ты»? - спросил Я.

Ни ху… себе, вот это прогресс! - выпалил я, потеряв самообладание.

Сами понимаете, что это означало...

С этим словом русского языка, я, конечно же, был хорошо знаком.

С этим словом русского языка я был хорошо знаком.

Я окаменел.

Я окаменел.

Я не произнес больше ни звука.

Я был в отчаянии.

Я понимал, что все кончено, необратимо кончено навсегда. Я понимал, что я все это понимаю, понимает. Я понимал это понимание.

Я уже никогда не откроет, не открою рта.

Я замкнулся навечно.

Я замкнут навечно.

Я в этом всецело виноват.

Я в этом абсолютно не виноват.

Я навечно останусь, останется в этом подвешенном состоянии полуцелости, половинки эха, невозвращения из зазеркалья. Я не могу, не сможет сделать, чтобы я заговорил, я не смог этого по-настоящему захотеть. Я был не в силах так сказать. Так сказать не может трещина, трещина не может заштопать пропасть, в которую пропал я.

- «Подумай, мой дорогой, мой прилежный, солнышко мое, ведь не может быть ползеркала: половинка зеркала - это просто зеркало меньшего размера с неровными краями, не может быть пол- эха: оно либо есть, либо его нет.»

- «Вспомни сам звук хлопка одной ладони, несчастный!»

- «Я не забывал его никогда! Постоянно его слышу. Я - счастлив.»

Я кричу, я зову:

-Ау-у-я-я, где ты, я?

-Я тебя не вижу! - Я не видит.

-Я не слышу!- Я не слышит.

-Ты, ты сам, сам украл хомуты.

-Кому ты говорил я, кому я говорил ты, говорил Вы, говорил вы?-

отвечает спрашивает не отвечает

кто-то,

некто,

никто,

ничто,

может быть, это, я,

полное, наконец.

Междусловие 5

Избавиться от постбытия текста, от всего избыточного в нем: от всякой дидактической нагрузки, памятуемого образа, сообщаемой идеи, мыслительных ходов, чувственного впечатления, - переживающих чтение как текстовая цель, назначение и итог: не пережить переживание!

Достичь собственно присутствия, со-общительности текста с иным: другим текстом. Текст как интервал, интервал как присутствие, присутствие как фатальность отсутствия.

Этот текст возник как отклик на…, а именно на книжку Бланшо:

С какой меланхолией, но и с какой спокойной достоверностью чувствовал он, что никогда больше не сможет сказать: Я. -

это моя меланхолия, моя уверенность, с той существенной оговоркой, что я беспокойно отметаю никогда больше. Мое бывшее я принадлежит только детству, отрочеству, которые давно чужие, собственность Другого. Бланшо расселся между моим Другим и мной, утратившим я. Здесь, в этом неместе нет ничего китайского, и, равным образом, его нет в последней китаеске. Она полностью по сю сторону -

чего?

Чем объясняется наше влечение к Кастанеде, буддизму, Тибету, Индии и Китаю, Японии, наконец? Влечение, сопровождаемое подозрительностью? Не тем ли, что это средство натурализовать Другого: локализовать его, дать ему, наконец, паспорт и прописку, превратить метафизическую фикцию в культурную данность. Я в этой вещице делаю обратное: культурную данность (или недоступность) превращаю в метафизическую фикцию. Китаеска по сю сторону Уральского хребта, моего собственного хребта, пожалуй.

Она держится на приеме, демонстративная искусственность которого использована как вызов. Искусственность, однако, уравновешена и, может быть, перевешена логикой языка: немыслимое тождество первого и третьего лица есть парадоксальное тождество да и нет, нечаянности и вины, присутствия и отсутствия, нечто и ничто. Итак, прием становится внутренней формой события.

Вызов ничто - вот основание, источник слова.

Сделай так, чтобы я мог с тобой говорить - ключевая фраза Бланшо. Эта китаеска - отклик на Ожидание забвение Бланшо, его авторизированный, не-вольный перевод.

Итак, пунктир: следование и разрыв, преследование чужого разрыва: умножение пустоты.

Существует (не существует) отсроченная взаимность между письмом (другого) и чтением, между тем письмом и своим собственным. Всегда не своим. Интервал пунктира - абсолютный свидетель, третье, как прозрачность смысла в диалоге, где то, что начинаешь говорить, - уже ответ. (Деррида)

Двуногий осьминог

(китаеска последняя)

Осьминог Клюша-бу очень любил облизывать арматуру. Он держал сваренные прутки четырьмя лапами, а еще двумя держал жестянку с солидолом, который любил как мороженое. Но две ноги, как это ни покажется странным, он никогда не использовал для еды. Как бы держал про запас. Некоторые думали, что для любви. Иногда он отгонял ими мух, которые тоже охочи до сладкого. Двухметрового прутка хватало на месяц. Он очень опрятный, умывается как кошка. Но в сварном держать нельзя. Сами понимаете…

Люди, проходившие мимо гаражей, а порой и сам Ефрем Петрович (у него был BMW, сильно б/у), говорили:

Клюша, а цементную мусорную урну, как? Утилизуешь?

Но Клюша-бу только молча улыбался. Прислушавшись, можно было разобрать глухое бу-бу, которое раздавалось где-то. Неведомо где.

Уж такая любовь была общая-всеобщая!

Беда пришла незваной -негаданной. Такого никогда не бывало: никто и не подозревал. Весной его приметил китаец Васька и доложил своим. Клюшу съели желтолицые как деликатес. Сварили под соусом блеклый пион в ненастную осень. Наши мужики хотели всех их перестрелять.

Вот сволочи!

Написать отзыв

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев