Игнатий ВОЛЕГОВ

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕДЯНОМ ПОХОДЕ

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русское поле:

ПОДЪЕМ

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

ФЛОРЕНСКИЙ

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

Историческая повесть

Окончание. Начало в №5, 2002 г.

XVI

Должность полкового адъютанта не оставила во мне хороших воспоминаний. В пехотных полках полковой адъютант был нечто вроде живой энциклопедии. Он всегда знал раньше всех новости в полку. Поступившие приказы из штабов бригады или дивизии он знал первый, даже раньше, чем командир полка, и умел хранить военную тайну. А в семейной жизни полка он был хорошим дипломатом среди офицеров. Если кто из офицеров полка обращался к нему за какой-нибудь справкой, которую нужно взять из приказа по полку – он наизусть может вам рассказать: за каким номером приказ, от какого числа, месяца и даже параграф. Конечно, все такое точное исполнение происходит тогда, когда полк стоит на одном месте и канцелярия полка со своими документами, которые находятся в неподвижных шкафах, с хранящимся архивом стоит на месте, но основной порядок должен бы оставаться в таком же виде, несмотря на то, что полковая канцелярия находится в движении на колесах. При таких понятиях я и приступил принимать полковую канцелярию с ее документами.

Полковой адъютант подъесаул Б. был по натуре своей строптивый, благодаря этому он никогда не мог сосредоточиться на той мысли, которую он должен изложить логично в разговорной речи. У него для этого не хватало терпения. Он обязательно перескакивал вперед, именно вперед, а не назад. Этим он показывал, что время терять на изложение настоящей ситуации не следует, а нужно смотреть, что будет впереди, и изложение первой мысли оставалось незаконченным. Ошибку эту за собой он всегда замечал, как только отрывался от первой темы и заскакивал вперед, не закончив первое, в лице его вспыхивали испуг и растерянность. Человек он был с приличным образованием, окончивший гимназию, военное воспитание получил в Оренбургском военном училище и строевую службу, как видно, знал хорошо и память у него была неплохая. У него никогда не было записано в блокноте, что нужно занести в приказ. Все это он держал у себя в голове. Познакомившись с ним, создавалось впечатление, что он на своем месте.

По своей бойкой и строптивой натуре он мне всю канцелярию и свои обязанности хотел сдать за два часа. Все же, как я ни настаивал на том, чтобы принять все по установленному порядку - не мог настоять на своем. Он подобрал такой сильный аргумент, что мне пришлось склониться на его сторону. Сдав обязанности адъютанта, он должен был на основании приказа по полку принять командование первой сотней. Он этим случаем и воспользовался. Первая сотня с рассветом должна была выступить на одну из деревень, занятую красными. Сотню должен был вести он, которую он еще не принял. После этого я не стал настаивать на своем, подписал рапорт о принятии этой должности и канцелярии полка. Он только этого и ждал. На прощание он заверил меня:

- Если завтра вернусь с сотней жив-здоров, приду к вам и разъясню все, что вам непонятно.

Сотня его на следующий день никуда не ушла, по наряду она была в порядке очереди на последнем месте, а подъесаул Б. так и не заглянул ко мне. Он сдавал мне все дела очень просто:

- Приказы по полку в черновике составляю я сам и передаю писарю Г. Он свое дело знает хорошо, он их перепечатает на машинке и дает мне на подпись. Хозяйственная часть сама следит за приказами и делает выборку из приказов. Кого надо зачислять на довольствие или кого надо и из какой сотни исключить с довольствия. Послужными списками офицеров заведует старший писарь по строевой части. Он заносит в послужные списки все, что нужно, а здесь имеется книга, пронумерована и прошнурована, куда заносится история полка. Историю полка я уже веду сам. Сюда записывается вся жизнь полка. Где он, в каком бою принимал участие и когда. Характер этих боев и результат каждого боя. Наряд по полку веду я сам. Расписание у писаря М.

В таком порядке я и принимал всю канцелярию, даже не было мне времени познакомиться с писарями и их работой, которую они вели.

Когда я столкнулся с действительностью, передо мной открылось все не то, что говорил Б. Черновых приказов, что составлял Б., совершенно у писаря не было, а на столе у него лежали клочки бумажек, на которых было написано карандашом, кого зачислить на довольствие или наряд по полку от такой-то сотни, а когда это он сам заносил в составленный им самим приказ, клочки этих бумажек выбрасывались в корзину.

Книгу “История полка” я взял к себе на квартиру прочесть, чтобы узнать, что в нее было записано. Оказалось, что там было указано два или три случая, когда участвовал полк в боях, а дальше, что делал полк от самой Уфы до Петропавловска, ничего не было указано. Историю писать надо так, чтобы нить была не порвана, а тут был сделан такой пробел, что восстановить и заполнить его было почти невозможно. Итак, я эту книгу, огромного формата, очевидно, где-то переплетенную по особому заказу, в 500 страниц, весом в несколько килограммов, положил в ящик и больше не вынимал. Когда столкнулся с этой канцелярской работой, пришел к выводу, что подъесаул Б., будучи полковым адъютантом, отчасти был прав. Когда полк в походе и беспрерывно находится в боевой обстановке, наладить дело в канцелярии не представляется возможным. Конный полк перебрасывали с места на место очень часто, а полковая канцелярия с адъютантом находилась в обозе второго разряда далеко в тылу и подолгу не имела никакой связи с полком. Только тогда, когда полк получит распоряжение свыше об отходе в резерв, то тогда обоз второго разряда соединяется с полком и тут только начинается канцелярская работа, как по строевой, так и по хозяйственной частям.

Армейскую оперативную сводку об общем положении на фронте мы не получали. Отступление нашей Белой армии нам был видно не паническое, а планомерное. Сильных боев с красными не было, как будто все говорило за то, что что-то готовилось и где-то будет поставлено Белой армией все на карту. Где-то должно произойти решающее сражение, и оно должно произойти в скором времени, пока не застала жестокая сибирская зима нашу армию в “летнем платье”.

Штаб Верховного Правителя молчал. Высшее военное руководство молчало, не

поступало никаких распоряжений. Может быть, штабы пехотных частей и знали что-то, а мы, казаки, ничего не знали. Наконец стали распространяться слухи, будто бы из Омска была отправлена на фронт дивизия, сформированная из добровольцев, которые нам сдавались в плен. Тогда им предлагали расходиться по домам, а желающим вступать в ряды Белой армии. Все полки этой дивизии были прекрасно обмундированы, одеты в форму и очень хорошо вооружены, выданы им артиллерия и даже отдельные пулеметные и бомбометные команды. Каждому из нас было понятно, почему происходило такое молчание. Эшелоны с этими войсками продвигались к фронту в ночное время, чтобы меньше было по фронту огласки. В это время на фронте происходило затишье, а затишье всегда происходит перед грозой. Конечно, сказать нельзя, что было полное затишье. Красная армия то в одном месте, то в другом производила артиллерийский и пулеметный обстрел со своих броневиков, но концентрированных атак не было.

Недолго пришлось ждать перехода нашей армии в общее наступление. Артиллерийская канонада стала слышна на огромном пространстве сибирских равнин. Наши части опрокинули красных. Противник стал отступать по всему фронту. Успех был виден. В этом бою участвовали все роды оружия. Наша бригада обеспечивала левый фланг наших сил наступающей армии, а другие казачьи полки находились на правом фланге, но большинство были в распоряжении начальников пехотных дивизий. В этих боях особый героизм проявили ижевцы и каппелевцы. Эти войска дрались сильно и стойко.

Опять вспомнились слова того полковника, которого я встретил в Челябинске на вокзале. Он в то время не мог сказать того, что скоро наша армия перейдет в контрнаступление, а он об этом, очевидно, знал хорошо. Его выражение лица говорило, что он в победу над красными верил, отход наших войск происходил только временно. Он нужен был для стратегических планов.

Всякий человек, когда берется за какое-либо дело, всегда верит в то, что он его сделает. Так же и этот полковник крепко верил в успех Белого движения. Оперативная работа в штабе не терпит пессимизма, который может пагубно отразиться на ходе всей работы. Естественно, что работник оперативного отдела штаба корпуса был воспитан в духе оптимизма. Если же вдруг наша армия понесет поражение, мы не имеем права обвинить таких работников штаба, как этот полковник.

Среди поручиков, штабс-капитанов и капитанов в тяжелое время на фронте часто бывают такие суждения:

“Это наши штабы привыкли мудрить, большие охотники отдавать распоряжение за распоряжением, а не учитывать того, можно ли выполнить этот приказ, и этим производят в частях путаницу”.

Такая критика не совсем верна и правильна. Штаб не может видеть передвижение своих войск, если этот штаб имеет в своем распоряжении войск целый корпус 30-40 тысяч человек. Он отдает приказания о переброске своих частей с места на место на основании полученных им сведениям через живую или же техническую связь. Когда штаб получает донесение, в особенности через живую связь, то от этого времени прошло уже полчаса или час. За это время может произойти перемена, особенно во время боя, и приказание из штаба будет получено с опозданием.

Вообще штабные работники должны быть оптимистами. Все сведения о ходе действий им должны быть известны. Где надо поднять дух в войсках, они это делают во главе с главным начальником.

Из военной истории мы знаем, как Суворов со своими войсками на Альпах был окружен противником, принужден был отступать. Он не подавал команду, чтобы отступать в порядке согласно устава, а он бежал бегом от атакующего его противника и кричал своим солдатам:

- Заманивай, заманивай!

Он старался сохранить дух своих солдат. А когда к Кутузову прискакал генерал с левого фланга наших войск просить подкрепление, говоря:

- Наши части совсем разбиты!

Кутузов на него закричал:

- Генерал, вы в своем ли уме говорить мне это? Противник на всем фронте нашими войсками отбит. Я приказал заготовить приказ на завтрашний день - перейти в наступление.

Этот генерал возвращался на свое место уже не с таким настроением, с каким ехал к Кутузову.

Итак, мы, поручики, штабс-капитаны и капитаны, не будем строгими критиками высшего руководства штабов и штабных работников. Не будем искать, живя здесь, в эмиграции, виновников в поражении Белого движения. Мы видели все своими глазами и испытали на себе. Вынесли на своих плечах всю тяжесть ударов, которые ложились на нас. Все, кто принимал участие в Сибирском Белом движении - они честно исполняли свои обязанности перед родиной.

Точно не могу сказать, сколько времени красные отступали и в каком месте они задержали продвижение нашей армии, т. к. наш обоз стоял на месте довольно долго и связи с полком мы не имели. Оперативной сводки тоже не было.

Не буду вдаваться в подробности, куда мы передвигались и сколько времени отступали красные, а хочу сказать о том, что последняя ставка была проиграна. Наша карта оказалась битой. Это сражение явилось кульминационной точкой нашей армии. Напряжение уже дошло до крайнего предела, а за этим пределом явилась слабость.

Обыкновенное явление, что после всякой неудачи в каком бы то ни было деле люди начинают искать причину, отчего произошла такая-то неудача. Так и здесь получилось то же самое. Усиленно стали распространяться слухи, что дивизия, которая пришла из Омска, вся перешла к красным, т. е. сдалась, а поэтому на занимаемом ею участке получился прорыв, что и заставило наши части отступать. Было ли это так, трудно сказать, и утвердить в правильности этот факт может только высший командный состав.

После этого сражения будто бы Ленин выпустил воззвание к Белой армии, “Солдаты и офицеры белого движения, бросайте оружие, переходите к нам. Вы все амнистированы. Вам не будет никакого наказания”.

Этот слух ходил, но никто этому не верил, и воззвания такого не видели.

Общее отступление началось всей нашей Белой армии в глубь Сибири. Шансов на успех не было видно. Казаки стали спрашивать своих офицеров, что может быть дальше? Докуда мы будем отступать? Офицеры ничего определенного сказать не могли. Они и сами не знали, что нас ожидало в дальнейшем. Один был трафаретный ответ: “Начальство об этом знает! Сколько бы об этом ни говорили, а у всех затаилась одна мысль:

“Отступать так отступать, а красным сдаваться не будем. В Москве засела красная международная власть, с которой не может быть примиренчества”.

Так говорили воины Белой армии.

Здесь я хочу обратить внимание не те факты, которые пришлось пережить в этом походе Белой армии - Ледяном походе.

Как только было проиграно последнее сражение - Белая армия стала отходить, нигде уже не пыталась переходить в контрнаступление. Бои происходили только лишь по принуждению, чтобы обеспечить нормальный отход армии. Точно не помню, в конце июля или же в начале августа 1919 года дошли до нас слухи, что из Омска адмирал Колчак вместе с Временным Сибирским Правительством эвакуировались в город Иркутск. Была здесь какая-то определенная цель: защищать этот город или его готовить тоже к эвакуации. Нам было ничего не известно. Слухи ходили упорные, что в Иркутске огромные запас обмундирования, снаряжения, оружия и множество боеприпасов, а кроме этого под усиленной охраной стоят десять вагонов с золотом, вывезенным генералом Каппелем из Казани. Все это вместе взятое воодушевляло армию и в то же время сознательных людей наводило на мысль, что Верховный правитель оторвался от армии и за его жизнь стали беспокоиться. Армия стала отходить, стараясь сохранить свои силы. Надо заметить, что слухи ходили далеко не в пользу армии. Ни одна часть не падала духом. Все как один были при одном решении:

“На милость победителя не сдаваться”.

Здесь приходится остановиться на том, чтобы сделать справедливую оценку всем участникам Белого движения.

За такой короткий промежуток времени воспитать казака или солдата в духе идейного контрреволюционера не было никакой возможности. Бело движение, как я уже раньше об этом указывал, возникло не по воле диктатора и его насилия над народом, а все происходило на принципе недоверия к большевистской власти, жестокого отношения этой власти к мирному населению. Крестьянин еще не брал в руки оружие, а уже говорил:

“Это власть безбожников. Эту власть нам навязали революционеры, безбожники. А пословица говорит: “Без Бога - не до порога!” Россию они разрушить смогут, а создать что-нибудь - не смогут”.

Эту прозорливость от русского мужика-крестьянина вы не отнимете. На меня многие из интеллигентов могут обидеться за то, что я делаю характеристику о них не совсем лестную, но я не могу умолчать о том, о чем говорил во время революции русский крестьянин. А численностью в России крестьян было около 80 процентов от населения. Если кто изучил жить и быть крестьянина, тот должен бы составить о нем правдивую характеристику.

Он свою семью и свое общество охранял, как сторожевая пчела охраняет свой улей. Если появился в деревне студент со светлыми пуговицами на шинели, крестьянин уже все свое внимание сосредотачивает на нем. Прислушивается к нему, что он говорит и зачем приехал. Если этот студент будет только удить рыбу на речке, а в церковь не ходит, значит, он, наверное, революционер, безбожник. Ему и царя не надо. Так смотрели мужики на студентов.

Мне со многими приходилось разговаривать.

- Почему вы с таким предубеждением относитесь к студентам?

- Студенты - безбожники, их так учат. Им не нужен царь, они смеются над солдатами, им нужна революция, и если они приезжают из города в деревню, то это не рыбу удить, а вести разные разговоры, чтобы завести мужика в какое-нибудь смущение. Мы их считаем пропагандистами и нехристью, - отвечал кто-нибудь из них.

- А почему же вы хорошо относитесь к приезжавшим к вам землемерам, агрономам и прочим?

- О, это совсем другое дело. Эти люди нам приносят пользу, они неплохие. Раз они состоят на службе, значит, они люди проверенные и вреда от них не будет.

Мне пришлось посетить одну семью в Петрограде. Глава этой семьи - токарь Путиловского завода. Образование у него - законченная начальная школа. И что я увидел? Ему 49 лет. Сын - двадцатишестилетний уже - заканчивал Военную Медицинскую Академию. Дочь только что закончила гимназию, поэтому случаю у них был устроен вечер, на который я и был приглашен. Квартиру они снимали на втором этаже по Измайловскому проспекту. Квартира из четырех комнат. Это было в начале 1915 года. В то время, как он мне говорил, на заводе по цехам уже начали подсовывать мастеровым листовки революционного характера. И кто этими листовками увлекался? Исключительно пьяницы, которые с нетерпением ждали получки, а как только получали деньги - шли не домой, а в кабак.

- Вы бы посмотрели, - говорил он, - что делается у ворот завода, откуда они уходят домой с получкой! Там уже их ожидают жены с детьми, стремятся увести мужей домой или взять у них деньги, которые он получил. Почти всегда попытка их остается безуспешной. Обычно получают вместо денег оплеухи.

- Почему же своим женам они не дают денег? - спросил я.

- А вот почему. Он уже в этом кабаке задолжал. Он с этой получкой приходит к хозяину этого кабака и производит с ним расчет, а что остается у него от получки, и если жена от него не отстает, то это остаток отдает ей, а сам остается пить. Хозяин ему отпускает в кредит до следующей получки. Семьи этих пьяниц живут в подвальных квартирах - нищенствуют. Вот таким людям нужна была революция, а не тем, кто умеет жить по-человечески.

Возвращаясь к первоначальной теме Белой армии и Ледяного похода, я хочу сказать, что Белая армия состояла из крестьян, казаков и заводских мастеров, и этот народ обрекал себя на какие угодно лишения и страдания, лишь бы не оказаться под властью большевиков. Участники Белого движения не какие-нибудь преступники, недостойные носить имя своего отечества, и не шкурники, а это - честные борцы за право человеческой свободы, за свое отечество и за веру Христову.

Я говорю об участниках Ледяного похода, но я уверен, что участники Белого движения на юге России под водительством генерала Деникина и на севере генерала Юденича - все они были таких же убеждений по отношению к большевистской власти.

XVII

Вот уже осень. Наступили заморозки. На смену осенних дождей, можно сказать, дождей проливных, пришла снежная слякоть, которая облепляет у коней гривы и хвосты, а у нас - наши папахи. Если только немного промедлить, с папахи начинает стекать вода за воротник и на лицо. У коней очень хороший инстинкт. Они не любят, чтобы эта слякоть превращалась в воду и текла по их шее. Они почти каждую минуту стряхивают с себя неприятную для них слякоть с сильным ноздревым фырканьем. Как только прекращается слякоть, начинается пронизывающий холодный ветер, а за ночь вся вода в лужах покрывается льдом.

Я уже могу ездить верхом. Боли в ноге нет, а поэтому, когда полк в похоже, я ехал со штабом полка. Мой Дурман очень не любил марать свои ноги в грязи и также не любил замерзшие лужи. В нем сказывалась английская кровь. У многих офицеров были англо-арабы. Те для верховой езды были гораздо выносливее и были очень умны. У одного офицера был конь, который оттягивал время. Не хотел, чтобы его седлали. Он ночью снимал с себя уздечку, или отвязывал повод, которым он был привязан, находил свое седло, разбирал его по частям и растаскивал его по углам конюшни или ограды. А моему Дурману кличка была дана в соответствии с его способностями. Он никогда не разбирался в том, широкая или узкая лужа. Не успеешь подтянуть трензеля, как он уже махнул через лужу. От такой неожиданности еле удержишься в седле. Часто мне приходилось получать замечания от командира полка:

- Держите вы своего жеребца. Он ломает строй!

В такое осеннее время мы пришли в одну из станиц Сибирского Казачьего Войска. Поселок большой, расположен вокруг озера, а потому ни одной улицы в нем не было прямой. По качеству и архитектуре дома выглядели беднее и хуже, чем дома у оренбургских казаков. Такое впечатление могло произойти оттого, что отвратительная осенняя погода не может у человека создать хорошее настроение, а при плохом настроении и цвет розы покажется бледным. На улицах - грязь, растоптана скотом, а во дворах еще хуже.

Командир полка занял квартиру в доме священника. Дом этот был вблизи церкви, а я остановился поблизости в доме казака. Пришли мы в эту станицу уже под вечер. Время было холодное, и чуть ли не из каждой трубы шел дым, разносящий “аромат” кизяка по всей станице. Хозяйка дома, лет шестидесяти, встретила меня очень ласково, можно сказать, с материнской любовью. Муж ее был угрюм и молчалив, даже не спросил, какого мы полка. Обыкновенно казаки очень любопытны, любят поговорить. Когда я подходил к крыльцу, чуть было не свернул себе ногу в лодыжке на замерзших шишках грязи. В доме было чисто и уютно. Комнаты были небольшие, за исключением столовой. В столовой в стороне от большого стола стоял мягкий диван и два мягких кресла, обтянутые плюшем малинового цвета, и небольшой круглый столик с курительным прибором. Эта сторона с двумя углями столовой обозначала гостиную. Но чем проигрывала эта уютная квартира, так это тем, что потолки ее были слишком низки, в особенности где была соединена столовая с гостиной. Там потолок как будто вот-вот вас придавит.

На дворе пристройки: амбар, кладовые, навесы для телег и сельскохозяйственных машин и прочие - гораздо хуже, чем у оренбургских казаков и крестьян Пермской губернии.

Хозяйка дома моментально накрыла в столовой стол на одном конце стола на один прибор. Закуску поставила в больших глубоких тарелках. Там была свинина, баранина, большие куски холодного гуся, сальтисон, холодец, несоленые огурцы, сметана и творог. Хлеба, нарезанного ломтями, душистого, пшеничного - целая гора. Тут можно было накормить десяток голодных казаков. Когда я увидел такое обилие закусок, спросил:

- Отступающая-то наша армия не обидела вас в съестных припасах?

На что она мне ответила:

- О нет, у нас проходили все днем, остановятся на часик, и опять уходят. Какой-то пехотный полк ночевал у нас одну ночь. Они больше все подсматривали хороших лошадок да покрепче телегу. У нас ведь скот-то далеко отсюда, на подножном корму, и табуны-то коней тоже там. Правда, много забегают солдаты-то, попьют молочка с хлебом - и дальше. Ох, Боже мой, где же теперь мой Митенька? Может, тоже, как вы, сидит у кого-нибудь и думает: “Где бы прилечь и заснуть?” Еды-то у него своей много. Ее везут в обозе сотни. Он ведь у меня – командир сотни... Я вас положу спать в Митенькину комнату на его кровать. Она ведь почти все время пустует. Он больше живет, а теперь, можно сказать, жил в Петропавловске. По слухам, Петропавловск уже заняли эти красные аспиды. Что будет дальше - одному Богу известно. Мы уж Митеньке дали самых лучших коней. А вот если придут сюда красные, отберут добрых лошадок даром.

Я думал про себя, что ведь этот край еще не тронут, если так говорит сибирская казачка.

Я уже в Митенькиной комнате. Комната небольшая, с таким же низким потолком, обстановка в ней - односпальная кровать, небольшой письменный стол и два венских стула. В углу стоит небольшая этажерка. На ней около двух десятков книг из беллетристики, на письменном столе - три фотографические карточки под стеклом кабинетного формата. Одна фотография - производство Мити в прапорщики в летней походной форме, вторая фотография - он же в чине сотника. В бекеше, шуба сибирского покроя в виде борчатки и в папахе, лихо заломленной на затылке. Третья фотография - с большим открытыми глазами девушка в жакете в виде венгерки. Воротничок, полы, борты и папашка опущены мерлушкой из мелких барашков.

Когда мать Митеньки приготовляла мне кровать, успела рассказать о третье фотографии.

- Вы, наверное, подумали, что это Митенькина невеста? Правда, эта девушка очень нежная и хорошая, но для нашей-то семьи она не совсем подходит. Она дочь нашего отца Серафима. У них вся семья больше занимается музыкой да пением, а к нашей казачьей работе она не приучена. Нам надо такую, чтобы она не только мне помогала по дому, а чтобы умела и за скотом ходить.

Когда я ей сказал, что ее сын, будучи командиром сотни, будет жить там, где стоит его полк, она сразу опешила и на минуту задумалась. На лице у нее выразился испуг за потерю своего сына, как будто до этого она никогда не думала, что он будет жить от нее отдельно. Оказывается, любовь матери предъявляет права такие, что она не мыслит, чтобы сын ее мог жить с женой своей где-то отдельно, пока она жива. Надо заметить, что если у матери один сын, многие из них так же мыслят, как и мыслила мать Митеньки.

Хозяин дома во время ужина не зашел даже в столовую, где я ужинал. На мой вопрос, почему он не ужинает со мной, она ответила:

- Они на кухне угощаются.

Когда я проходил в отведенную мне комнату, почувствовал запах самогона, и веселый разговор хозяина с моим ординарцем был слышен из кухни.

Вечером пошел я к командиру полка есаулу А., где познакомился с отцом Серафимом. Сходство девушки в папашке с отцом было поразительным. Из столовой в комнату этой девушки дверь была открыта. На стене висел увеличенный портрет уже виденной мною фотографии, но девушки дома не было.

XVIII

Опять тот же походный порядок верхом на конях. Холодный ветер пронизывает тебя насквозь. Сидеть в седле пятьдесят минут кажется целой вечностью. Через каждые пятьдесят минут команда: “Стой!” Слезаем с коней и идем пешком до тех пор, пока не разогреемся и порядком не устанем. Ждем, чтобы скорее повалил снег. Если земля покроется толстым слоем снега, может быть, будет теплее.

Отход нашей конницы продолжался по проселочным дорогам, а по Сибирскому тракту шли пехотные части. По железной дороге - броневики с прикрытием пехоты, инженеры, технические части, вереница эшелонов со штабами, санитарными поездами и множество эшелонов с провиантом, оружием и боеприпасами.

Не могу умолчать о сибирском казачестве. Оно так же восстало, как и оренбургское казачество. У сибирского казака в 1919 году, несмотря на войны германскую и гражданскую, дом был, как говорят, полная чаша. Точно такое же было богатство, как и у оренбургского казачества. Их поселки и станицы - это ничто иное, как постоянная резиденция для семьи, где он растил детей и производил расходы на жизнь, а главный капитал у казака-сибиряка наращивался в табунах лошадей, в гуртах рогатого скота, в гуртах баранов, а у оренбургского казака точно так же, но плюсом являлись плодородные земли. Факт налицо, что Россия была богата живностью и злаками, и все это богатство принадлежало крестьянам и казакам. В русском мужичке до революции мы видели глубокую веру в Бога, веру чистую, веру такую, как только может верить дитя. Всегда в нем присутствовало чувство сострадания к ближнему. Не отнимешь у него и хлебосольство. Он всегда был рад от души принять человека, угостить чем Бог послал. Эти качества в русском человеке сочетались, они являлись основой для мирной и дружной жизни с иноплеменными народами. А мало ли у нас таких соседей? Укажу только тех инородцев, которые занимались исключительно скотоводством. От Омска, Петропавловска и Челябинска на юг - киргизы, калмыки. От Иркутска тоже на юг - буряты, монголы. Со всеми этими народами наш русский мужичок и казак жили в дружбе, взаимоотношения их зиждились на полном доверии. Вследствие свойственной доброты русского человека происходило сращивание всех народностей в одну общую семью, и эта семья составляла Российскую Империю.

Наш русский народ почти 300 лет находился под игом татар, а когда Россия стала великой - он оставался тем же, каким он был раньше. Он никому не мстил за прошлое. В том, что доброта русского человека никогда не угасала, можно много привести примеров в доказательство. Например, в Уфимской губернии татары пользовались большими земельными наделами. Эту землю они сами не обрабатывали, а сдавали в аренду нашим русским мужичкам. Наши русские обрабатывали эту землю и даже жили на ней, а когда приезжал хозяин этой земли татарин к нашему русскому мужичку получить аренду, он этого татарина сажал за стол, угощал его чаем и называл его князем. Надо сказать, что татары очень любили, когда его русские называли князем, тогда он за аренду не требовал, а только просил “на чай”. “Моя люби чай чарга”. Итак, веками у них сохранялись добрые взаимоотношения, не было между ними никаких ссор и не поднимали между собой исторических вопросов и так же не существовало национальной ненависти друг к другу.

Если прохожий человек зашел к крестьянину и попросил переночевать, хозяин дома или его жена постараются узнать, кто он, куда идет, узнают его намерения, и если не заподозрят ничего плохого - накормят, напоят и дадут полный отдых, а поутру не только накормят, но дадут еще в дорогу. Если заметят что-то недоброе в этом страннике, не пойдут на него доносить деревенским или сельским властям. Они это считали большим грехом, боялись, чтобы по ошибке не погубить безвинного человека.

- Пусть будет Бог ему судья, - говорили они.

Вот таким был русский народ до революции, даже не зная сам и не подозревая о богатстве своей души.

Отступление Белой армии не было бегством. Она отходила планомерно, арьергард всегда обеспечивал нормальный отдых. Армия отступала по одной трассе, и она сама по себе была грандиозная, именно из-за того, что в нее влились семьи отступающих. Вследствие перемены погоды создавались технические затруднения. Когда не было снега, вся масса, за исключением кавалерии, двигалась на колесах, а когда наступили морозы и выпал снег, тогда надо было все перегружать на сани. Конечно, во всех этих технических осложнениях проявлялась индивидуальная инициатива каждого, а казалось, что все происходило самотеком и обязанность сохранения всей армии не была нарушена. Все в любой момент готовы были дать решительный отпор противнику. При отступлении жаль было оставлять все богатства. Чтобы себя немного подбодрить, человек старается найти тему для разговора и этим рассеять гнетущие мысли, которые лежат у вас на сердце тяжелым камнем. То же самое происходило и с нами. Темы в наших головах возникали разные. Один говорил, что мы отходили временно. Через два-три года вернемся обратно. За это время наш народ весь восстанет против большевистской власти. Другой говорил:

- Не может эта власть лишить крестьянина собственности. Она этим убьет продуктивность в сельском хозяйстве, и городское население тогда будет обречено на голод.

- Все Белое движение для пролетарской власти является самым страшным врагом. Им надо с нами бороться с оружием в руках, а когда они нас победят, мы не будем для них представлять реальную угрозу, тогда у них начнется психологическая война с крестьянином. А этих крестьян у нас в России 80 процентов всего населения. Здесь и будет их карта бита, - говорил третий.

На Россию они в то время смотрели, как на потерянный рай. Сердце наше плакало, а поэтому и подбирали такие темы, которые давали надежду на светлое будущее. Спросите теперь любого эмигранта, надеялся ли он в то время, что он скоро вернется в Россию, и он скажет: “Да, надеялся!..”

Уже подкатывается суровая сибирская зима. Сегодня 18 градусов по Реомюру,

а завтра 20, а во время ветра в степи 25 градусов.

Подходили к городу Омску, бывшему когда-то столицей Сибири. Всех интересует, что могло в нем остаться. Может быть, не смогли все из него вывезти по недостатку железнодорожного транспорта. В Омске как будто, был штаб первого отдела Сибирского казачества и штаб округа, а штаб военного округа был в Иркутске. Здесь была и резиденция командующего войсками Сибирского Военного округа. В Омске же были склады продовольствия, обмундирования и военного снаряжения, а в гражданскую войну в нем находилось Временное Сибирское Правительство с Верховным Правителем адмиралом Колчаком.

Этот город мы должны были пройти южнее, но когда кавалеристу представляется возможность аллюр, находясь беспрерывно в движении по двенадцати часов, за это время можно легкой выиграть два часа, не нарушив приказа прийти на указанный пункт ночлега. Так наш полк и сделал, свернув на дорогу, идущую в город, побыл в нем около двух часов и вовремя пришел в деревню, в которой нам было приказано ночевать.

В Омск мы пришли около 12 часов дня. В городе было слышно артиллерийскую стрельбу. Очевидно, наши броневики били по красным. В распоряжение заведующего хозяйством полка был дан специальный наряд, состоящий из нескольких человек офицеров и казаков с подводами из строевой части, с приказом, в случае, если что найдут в складах интендантства, погрузить на эти подводы. Полк не был расквартирован по домам, а стоял в улице в спешенном порядке. Мы с командиром полка поехали на соседнюю улицу в кооператив офицерского экономического общества. Кооператив не был закрыт, торговля шла оживленно, бойко. У каждого приказчика стояли большие хвосты очередей, состоящих из женщин и офицеров. Замечательно было то, что офицеры были одеты в светло-серые пальто, но на плечах – серебряные погоны, какие обычно носили генштабисты и офицеры Оренбургского казачьего войска и Сибирского казачества. У многих на головах были серые папахи, у меньшей половины были форменные фуражки с теплыми наушниками. Среди них больше половины - штаб-офицеров, чем обер-офицеров, но ни одного генерала. С некоторыми из них удалось поговорить, с теми, кто более походил на работников из нашего штаба. Тема разговора у нас была одна - где можно найти интендантские склады, на которых бы мы могли для полка получить провиант и теплое обмундирование, а для коней - фуража. Ответ был один:

- Здесь вы ничего не достанете. Все отсюда вывезено.

На груди у этих офицеров на серебряных пуговицах с двуглавым орлом висели покупки мелких и размеров, и на лицах у них не было никакой тревоги от грохота артиллерийской стрельбы. Все это вместе взятое доказывало, что эти господа не намерены покидать этот город, а решили оставаться здесь. Казалось, что эти люди были, как волки в овечьей шкуре, работники штаба Красной армии. Час тому назад артиллерийская стрельба была слышна в отдаленности, и вдруг ее не стало слышано, а через некоторое время вновь открылась где-то близко, как будто на окраине города.

Наш полк в это время не мог стоять в этом городе без собственной охраны. Сотня была выдвинута на окраину города. Из этой сотни наш штаб полка получил донесение:

“Противник уже обстреливает окраины города. Наши бронепоезда отходят”.

Когда дверь в магазин открывалась при входящем или выходящем человеке, уже в это время было слышно пулеметную стрельбу. Чтобы больше не впускать покупателей в магазин, с улицы закрыли двери, а выпускали из магазина через задний выход.

Можно было предполагать, что военное командование Белой армии хорошо знало об этом, что среди офицеров, которые оставались на месте, были офицеры и Царской армии, а среди них могли быть и шпионы Красной армии, но все же по отношению их не принимало никаких репрессивных мер. Что бы сделали большевики, если бы при их отступлении произошел аналогичный случай? Надо полагать, что никого бы не помиловали.

Недаром ходили слухи среди нас, что в Омске есть резерв чинов, которому не было доверия со стороны Верховного Правителя, вероятно, эти офицеры и были из этого резерва.

Наш начальник хозяйственной части за это короткое время ничего не нашел в бывшем интендантстве, но у казаков по части спиртного - нюх хороший, и они быстро обнаружили ром. Здесь под наблюдением завхоза успели в короткое время захватить этого рома для всех людей полка. Когда его распределили по сотням, на каждого человека досталось по фляжке. Ром был крепкий и очень ароматичный. Не было никакого желания выпить его в чистом виде, а когда после дневного перехода выпивал стакан чая с рюмкой рома в нем, сразу разливалась теплота в теле и блаженный сон одолевал, не требуя мягкого ложа.

Вспомнился случай, когда в один из городов Сибири по указанию главного интендантства от каждого казачьего полка было отправлено по три подводы за получением экспортного масла. Мы отправили не три, а четыре подводы. Интендантские чиновники не стали придерживаться той нормы, которая была указана в приказе, а ввиду приближения красных они объявили: “Грузите сколько можете, чтобы не могло достаться противнику”.

Команда нашего полка вернулась на четырех подводах, на которых было погружено две подводы маслом, а две - спиртом. Офицер, который был командирован за получением масла, доложил, что маслом загружены были все четыре подводы, но во время погрузки масла два верховых казака исчезли и вскоре вернулись уже изрядно выпивши и сообщили, что они нашли склад со спиртом. Такая новость подействовала на всех остальных. Вышли из подчинения молодого прапорщика, сбросили бочонки с маслом и нагрузили их спиртом.

Когда мы выезжали из Омска, уже видно было, как цепи нашей пехоты отходили в город. Снег еще в то время в степи был толщиной около одного фута.

На первом ночлеге от Омска квартирьеры заняли для полка несколько домов, где можно было свободно разместиться, а чем дальше в Сибирь, тем все меньше доставалось на долю полка домов. Квартирьеров приходилось высылать утром, как только полк выступил в поход, но это мало содействовало реальной цели. Они не выполняли уже тех обязанностей квартирьеров, а все сводилось к тому, что они могли информировать полк, как разведчики, что деревня занята такими-то частями. С начальством этих частей надо было сходиться по добровольному соглашению.

Не доходя до деревни два или три километра, квартирьеры встречали полк. Полк уже стоял, продвигаться нельзя, все запружено обозами. Мы с командиром полка начинали верхом на конях пробираться к деревне, обходя все обозы. Пробравшись в деревню, начинали обсуждения по поводу квартир с командирами частей - какому полку дать сколько домов, а указанные дома все заняты. Поднимался вопрос с командиром той части, которая уже заняла дома, когда он может освободить квартиры. Нельзя было не удивляться тому, какой народ был спокойный и выдержанный. За все время не слышно было, чтобы происходили между воинскими частями эксцессы на почве занятия квартир, не говоря о том, что это не для полного ночлега, а лишь для того, чтобы побыть в тепле пять или шесть часов.

Холода, бессонные ночи, беспрерывное движение изнуряли людей, а тут еще новое испытание - тиф. Тиф стал развиваться во всех частях армии, свалил с ног большой процент людей. За тифозными не было надлежащего ухода. Их просто клали в деревенские розвальни по три-четыре человека, привязывали веревками, чтобы не могли в бреду вывалиться из саней, и везли дальше. Санитаров не хватало, чтобы ухаживать за больными. Ухаживали здоровые, боясь оставлять больного в деревенской избе, зная, что через несколько дней сюда придут красные.

Наших медиков интересовал вопрос - почему при такой эпидемии процент смертности был незначительным? При такой эпидемии брюшного тифа, с температурой, доходившей до 42 градусов, находясь в бессознательном состоянии около пяти суток, больной выздоравливал. Главным предположением

было то, что больные находились на свежем воздухе в продолжение 18-20 часов в сутки.

XIX

Жестокая сибирская зима, отступление без отдыха, тиф, смерть генерала Каппеля, такого талантливого героя Белой армии, преемника Верховного Правителя, которого любили все чины армии, находящиеся под его руководством, называя его своим отцом. Даже в эмиграции говорят с гордостью: “Я каппелевец!” - все это свалилось на голову Белой армии.

Расстрел в Иркутске самого адмирала Колчака - эту вопиющую трагедию пришлось пережить героям Сибирской Белой армии. В то время все из нас думали, что наша армия обезглавлена. Кто же мог принять на себя ответственность поддержать в армии порядок отступления и дисциплину. Ведь прежде чем принять на себя такое руководство, надо что-то армии сказать, куда мы идем, какая цель нашего похода и что нас ждет в дальнейшем. Верховного Правителя не стало, Временного Сибирского Правителя не стало, а ждать того, когда спросят ответственного руководителя: “Куда вы нас ведете и что нам обещаете?” - этот момент может быть ужасным!

Революция и гражданская война открыла нам глаза на толпу народа - сегодня эта толпа смиренная, как агнец, а завтра может превратиться в кровожадного зверя. Время было самое подходящее, чтобы распропагандировать измученную тяжелыми переходами Белую армию. Агитаторов в то время было много в тылу нашей армии. Бог не без милости! Он нашу армию сохранил и укрепил ее еще на дальнейшие страдания. Нашлись люди с сильной волей продолжать это дело.

Безусловно, не обошлось без совещания генералитета. На совещании командиров корпусов и дивизий был выработан план, вернее, вынесено решение продолжать отступление в том же порядке и ни в коем случае не сдаваться на милость победителя. Руководство всей армии принял на себя генерал Войцеховский. Нельзя обойти молчанием такой случай, когда генерал Войцеховский собственноручно за столом застрелил генерала Гривина, командира дивизии. В приказе по армии было сказано: “За неисполнение приказания”.

Можно было рассматривать действия генерала Войцеховского, как ответственного руководителя за судьбу всей армии, проявившего огромную силу воли для сохранения воинской дисциплины.

С другой стороны, это можно было рассматривать так, что генерал Войцеховский, несмотря на то, что он - командующий армией и имел прерогативу власти, не мел права нарушать кодекс свода законов военного времени в действующей армии, а должен был за этот поступок генерала Гривина предать военно-полевому суду, а суд на основании установленного закона вынес бы свое решение. Если бы все начальники стали пользоваться своей прерогативой власти, расстреливая ему подчиненных без суда и следствия, тогда бы не нужны были военные суды.

Этот случай дал нам повод думать, что в верхах нашего командования не было надлежащего согласия, что ведет к упадку дисциплины. Дивизия генерала Гривина в то время могла выразить протест, который мог бы в то время вылиться в вооруженную форму бунта, тем более, в то время ходили слухи, что отказ генерала Гривина выполнить приказ генерала Войцеховского был вызван тем, чтобы солдаты его дивизии были фактически переутомлены и им нужна была передышка от беспрерывных боев, которые вели в арьергарде для прикрытия отступающей Армии.

На том же, очевидно, совещании было решено произвести концентрированное сражение в районе Черемхова. Надо полагать, что сражение для нас было нужно для того, чтобы можно было определить силу противника, преследующего нас. А второе - у нас в тылу город Иркутск и, по слухам, там будто бы уже образовалась новая революционная власть. В распоряжении этой власти сформирован крупный гарнизон красных, которые будут защищать этот город.

По неофициальным сведениям в Иркутске было много запасов: военного обмундирования, снаряжения и оружия. Можно было бы одеть всю нашу армию и прокормить минимум один год. Таким образом, Иркутск являлся лакомым куском. Казак и солдат, измученные непосильными переходами, недоеданием, бессонными ночами, мог думать, и многие думали так, что со взятием Иркутска можно будет сытно поесть, вдоволь выспаться в тепле, а там можно и умереть. В успехе взятия его никто не сомневался. Бой под Черемховом показал, что Белая армия не потеряла боеспособность, умеет драться, все атаки красных были отбиты успешно, не отступая назад ни одного шага. Все знали, что в Иркутске нас ждет вооруженный враг, и несмотря на это были разочарованы приказом:

“... обойти город Иркутск с южной стороны по указанному маршруту”.

Объясняли банальной фразой: “Начальство не знает, что делает!”

Причины, побудившие обойти этот город, в котором было такое огромное богатство для нашей армии, были не совсем известны. Об этом знало только высшее руководство.

Пословица говорит: “Дыма без огня не бывает”!

Приказа о разъяснении этих причин не было, а слух пошел по всем частям армии. Будто бы наш штаб армии не своей воле и желанию, а по известному принуждению вел переговоры с представителями иркутского гарнизона, среди которых были чехи от генерала Жанен, французы от революционного комитета. Эти представители предложили свои условия, чтобы не разрушать город и избежать людских потерь, обойти город стороной. Враждебные нам красные части, находящиеся в распоряжении революционного комитета, обеспечивали нашу армию от удара с фланга. Если же на это наше командование не согласилось бы, тогда город был бы защищен всеми войсками, находящимися в нем.

Какое количество там было чехов и французов - неизвестно. Также неизвестно, какая была возложена миссия французским правительством на генерала Жанен и сколько в его распоряжении было солдат.

Иркутск мы обошли с южной стороны. Проходили ночью, он был виден своим освещением. Утром пришли в Лиственичную, расположенную на берегу озера Байкал. От Ангары к ней проходит часть плоскогорья, а на северо-западной стороне от деревни тянутся высокие горы вдоль Байкала. Впечатление получается такое, что как будто эта деревня прилепилась к байкальским горам на небольшой террасе и вот-вот свалится в Байкал. Деревня была богатая, дома в ней капитальные, но по количеству домов - небольшая. Жили в ней профессиональные рыбаки или же предприниматели по скупке рыбы и содержали рыбаков-бурлаков.

Хотя приказ и был по армии подковать коней на подковы с острыми шипами, но этот приказ выполнить было невозможно. Не было для этого времени и кузниц. Можно было только перековать коней на те же подковы, только бы оттянуть и заострить шипы. Высший командный состав в этом отношении обвинять нельзя. Обойти Иркутск надо было быстро в течение одних суток. Даже командиры казачьих полков, умеющие следить за конским составом, и те были, можно сказать, застигнуты врасплох и перековать своих коней не смогли. Да и кто мог знать, что на Байкале не было снега, когда в районе Иркутска снег был глубиной около трех футов. И вот в таком состоянии наша армия стала спускаться на Байкал. Пехота у нас была вся на санях, а конница - казачьи полки, за исключением обоза и семейств, шла верхом.

Когда спустились на Байкал и прошли около пяти километров по льду, стали попадаться большие площадки без снега, с чистым, блестящим, как зеркало, льдом. Снег на гладком льду от сильного ветра совершенно не задерживался. Весь снег сносило в гряды ломанного льда, которые представляли собой снежные холмы. Для того, чтобы перейти Байкал от Лиственичной и прийти в Мысовую, нужно пройти вдоль западного берега на север по озеру около двадцати километров, только тогда можно было повернуть на Мысовую и пересечь Байкал в самом узком месте. По сведению жителей, в этом месте ширина озера была самая узкая, около сорока километров. Теперь каждый может определить этот поход по Байкалу от Лиственичной до Мысовой. Это расстояние было не менее шестидесяти километров по льду при морозе 30 градусов по Реомюру. Еще в Лиственичной мы видели, как спугнутый с гнезда воробей на лету замерзал и падал на снег.

Вся наша армия превратилась в одну сплошную лаву, не представляла собой колонну двигающихся войск. Не слышно было никаких команд, чтобы охранять порядок. Только слышен был вой ветра, сваливающего слабых с ног.

Когда мы повернули на Мысовую и стали пересекать Байкал, ветер стал усиливаться и к часу дня так сильно разбушевался, что рядом сидящий человек не мог разговаривать с соседом. У всех были головы замотаны шарфами, покрывалами или рогожами. Если кто-нибудь оголял часть лица - оно молниеносной белело, нужно было его оттирать, но, к нашему счастью, погода была ясная, на небе не было ни облачка, солнце светило ярко, оно нам дарило еще жизнь. Если бы была снежная метель, при которой не видно ни зги, тогда озеро покрылось бы десятками тысяч трупов. По середине Байкала стали реже попадаться снежные заносы около куч ломаного льда, следовательно, пошли большие площади светлого и гладкого, как стекло, льда. Эти площади проходить было очень трудно. Лошади скользили по этому льду и падали. Таких коней, у которых подковы были без шипов, оказалось много. Таким коням делали башмаки, обертывали копыта толстым слоем джутового мешка или солдатского покрывала, таким образом эти башмаки спасали коня от частого падения.

Этим трагедия была еще не кончена. Те кони, которые падали, стали выбиваться из сил и ложились пластом. Приходилось их в лежачем положении выпрягать и заменять другими, которые шли под казачьими седлами. Таким образом, казаки спасли не только свой обоз с семьями, но много вывезли тифозных больных из пехотных полков. Люди, ехавшие в санях, сидеть не могли, они лежали, завернутые с головой в одеяло или прикрытые рогожами, образуя этим парус, благодаря которому сильный ветер забрасывал сани и сшибал коня с ног. Тысячи людей могли бы погибнуть на шестидесятиверстном переходе ледяного пути, если бы наша армия не закалила себя в морозах Сибирского похода.

Погода была ясная. Все мы видели впереди нас Мысовую и большое село на берегу Байкала. Наш глаз определял это расстояние приблизительно в пять-шесть километров, но все это было только обманом зрения. Причиной этому было огромное пространство блестящего льда и высокие горы, окружающие Байкал. В действительности это расстояние было около пятнадцати километров. Отчасти этот обман зрения воодушевлял людей на дальнейшую борьбу преодолевать этот трудный путь.

Наши казачьи полки почти всегда шли в арьергарде, так и тут мы пришли в Мысовую последними.

Село, хотя было и большое, но разместить в нем всю нашу армию было негде. Главные части не могли в нем долго задерживаться, поэтому продвигались вперед в следующие деревни, но это нам мало помогло. На нашу бригаду из двух казачьих полков было отведено всего четыре дома.

Когда мы встали твердо на землю и оглянулись назад, перед нами открылась картина: весь пройденный нами путь был усеян конями и санями, и он не был узким и прямым, а ширина его была местами около трех километров. Все это говорит за то, что люди видят берег, видят село и, как утопающий в море старается скорее доплыть до лодки, так и тут, чтобы не замерзнуть на блестящем льду, бросали упавших коней и шли пешком, обгоняя друг друга.

Этот трагизм перенесла наша армия, и понять его может только тот, кто участвовал в этом походе. Много было живых свидетелей из мирных жителей Лиственичной и села Мысового. В Мысовой жители говорили: “Хорошо, что день был ясный, а если бы поднялся снежный ураган, никто бы из вас не выжил. Видимо, Провидению было угодно спасти вас”.

Обойти Иркутск стороной, спуститься на Байкал, перейти его – было решением нашего командования рискованным и в то же время мудрым. Перейдя Байкал, наша армия освободилась от преследования Красной армии. Путь до Читы был самым легким. Этот путь был отдыхом. Тифознобольные и семьи военнослужащих были посажены в вагоны. По сведению и слухам мирных жителей, между Читой и озером Байкал было много отрядов красных партизан, которые уже приобрели большой опыт в военных знаниях, сталкиваясь с отрядами атамана Семенова. Эти красные отряды могли нападать на нашу армию, но эти слухи нас не волновали. Мы шли почти без охранения, выставляя заставы только на ночлегах.

Войска атамана Семенова по своей малочисленности не могли держать под своим контролем всю Забайкальскую область, а это давал возможность большевикам в крупных селах формировать красные партизанские отряды из жителей местного населения. За год гражданской войны с частями атамана Семенова эти отряды приобрели некоторый опыт в военном искусстве. Они научились партизанить. Богатые села были ими терроризированы и являлись для них пунктом снабжения. Разведка у них была налажена через жителей, которые под страхом расстрела давали им точные сведения. Руководство красных партизанских отрядов знало, что переход нашей армии через Байкал был тяжелым ударом. Они уверены были в том, что больше половины людей выбывало из строя благодаря морозу и тифу, и что это была уже не армия, а толпа, катившаяся по инерции. Поэтому они решили напасть на нас, и если не смогут нас разбить, то приостановить наше продвижение к Чите и добить нас, когда подойдут Красная армия. Решение свое командиры красных партизанских

отрядов привели в исполнение в селе Кабанском.

Жители окружных деревень предупредили нас, что в селе Кабанском стоит отряд красных около полутора тысяч человек, хорошо вооруженных. Линия железной дороги перерезана партизанами, и что на Читу не прошел ни один эшелон.

Для нашего командования эта пробка была не страшна. Наши солдаты и казаки, закаленные в Ледяном походе морозами Забайкалья, могли противостоять и большим силам. У нас уже было не менее половины состава на колесах в эшелонах, а остальные шли походным порядком.

Не доходя до Кабанского трех километров, мы убедились, что это село занято красными. Вся наша колонна остановилась. Вызвали в голову колонны два казачьих полка. Один из них развернулся в лаву и пошел вперед. Шел до тех пор, пока партизаны не открыли беспорядочную стрельбу. Тогда второй полк пошел в атаку, и через несколько минут уже два казачьих полка были в Кабанском. Колонна наша простояла на дороге меньше часа.

Село это было большое, торговое. Посередине этого села была большая площадь, вокруг которой в больших домах - магазины. Когда мы зашли в село, на площади стояли пленные. Их было около двухсот человек. Всех этих горе вояк отпустили по домам. После этого они сами приходили в наш штаб с рассказами о том, как их насильно забирали в отряды большевики, грозя расстрелами. Оказалось, в отряде было не полторы тысячи, а всего пятьсот шестьдесят человек. Я не мог умолчать об этом эпизоде, ибо в этих мелочах и определяется характер участников.

Как с первых дней гражданской войны, так и до последних дней нашего отступления наше военное руководство сохраняло в себе благородные чувства по отношению к пленным. Чтобы не расстрелять одного невинного, предпочитали оправдать десять виновных. Это - одна причина, а вторая - боялись, чтобы не осудили армию за поступок в Кабанском.

Эти же пленные быстро и успешно пустили слух среди наших солдат, что все владельцы магазинов помогают большевикам материально, чтобы они вооружались против Белой армии. Если бы не они, красных партизан не было бы. Это так подействовало на психику солдат, что они вмиг разгромили несколько магазинов, товары из них выбросили на площадь, включая мучные магазины, мука из которых была выброшена на площадь. Когда производилось следствие, то участники этого беспорядка говорили, что хозяев магазинов не убивали, а муку выбрасывали только для того, чтобы народ ее растащил для себя и чтобы этой мукой не кормить партизан.

Можно ли за этот поступок осуждать Белую армию? Право предоставляю честному читателю, пусть он осуждает или оправдывает, а я обязан это сказать.

Дальше наш поход продолжался без задержек. Дни удлинялись, солнце все ярче освещало наш путь, на сердце чувствовалась радость, дни страданий как будто ушли в вечность. О них уже не стали вспоминать. Все думали об одном отдыхе, где бы можно было спокойно поспать.

Тиф стал затихать. Больные тифом находились в вагонах, где за ними стали ухаживать санитары, а среди семейных свои близкие. Их уже не нужно было поить микстурами или другими медицинскими препаратами, а как только кризис миновал, нужно было следить, чтобы больные не ели что-нибудь лишнее.

В таком состоянии и в таком виде наша армия приближалась к городу Чите. На нашем пути в селах и деревнях стали попадаться на глаза японцы. Они, очевидно, мелкими подразделениями были разбросаны по населенным пунктам с целью охраны железной дороги и проверки нашей Белой армии, ее количества и боеспособности. Японские части входили в состав дивизии генерала Сузуки. Он со своим штабом находился в то время в городе Чите.

Не знаю, с каким радушием принимал нашу армию атаман Семенов, но квартиры для наших штабов были предоставлены. Чтобы не загружать города, войска были распределены по окрестным деревням. И только здесь войска почувствовали полный отдых, а прошлое казалось ужасным кошмаром.

XX

Время года меняет температуру, а эти изменения приносят народу много хлопот, а больше всего этих хлопот принесла весна для Дальневосточной Каппелевской Белой армии.

Армия не могла полностью перебросить интендантские склады по железной дороге в одно указанное место, где бы можно было произвести выдачу военного обмундирования воинским частям. Для этого потребовалось продолжительное время, чтобы всех одеть в соответствующее обмундирование.

В Читу мы пришли в зимнем обмундировании. На голове - папаха, на плечах - полушубок, на ногах - катанки и ватные брюки, а весна берет свои права, не спрашивая нас, готовы ли мы к встрече с ней. Эта весна была для нас так дорога, как Воскресение Христово. Этот Ледяной поход, полный страданий и лишений, отнял от нас здравое мышление, как будто мы были все время на застывшей планете, которую солнце уже никогда своими лучами не обогреет.

Десятки тысяч чинов Белой армии плюс множество семей военнослужащих и беженцев стали подходить к городу Чите двумя путями: один путь - воинские части, которые шли походным порядком, второй путь - это те, которые двигались в эшелонах по железной дороге, вместе с больными тифом и выздоравливающими.

Станция Чита не успевала принимать эти поезда, не хватало запасных путей для сортировки вагонов.

Строевые части разместились в городе, а конница расквартировалась по ближайшим поселкам в окрестности города. Воинские эшелоны находились в карантине. Формировались специальные санитарные составы для выздоравливающих тифозников и для тех, которым требовалось лечение и уход за ними, а раненых отправляли в городские госпитали. Все эти десятки тысяч людей сгруппировались в небольшом городе, где каждому человеку хотелось помыться, сбросить с себя грязное белье с паразитами, а обстоятельства заставляли терпеливо ждать, когда, где и кому будет отведено место стоянки для отдыха.

Все сознавали, что для нас здесь не было приготовлено столько домов, чтобы всем в короткое время предоставить теплый угол и баню, где бы в жарко натопленной бане нахлестать свое измученное, изъеденное паразитами тело березовым веником.

Некоторые полки стояли под открытым небом по пять, шесть часов в ожидании

распоряжения двинуться на место стоянки. Солнце нас уже пригревало, физического переутомления не было, воспоминания о прошлом не воскресали, никто не задумывался над тем, откуда он сюда пришел, что он потерял. Дом ли свой, где когда-то уютно проводил в нем время со своей семьей, или то имущество, которое было нажито десятками лет и составляло его богатство, обеспечивающее его как будто на всю жизнь. Он об этом не думал, а если это приходило ему на мысль, он старался избавиться от этих воспоминаний, чтобы не подвергать свое измученное сердце этим страданиями и не омрачать эти долгожданные минуты счастья. Он уже слишком много выстрадал, и эта передышка под яркими и теплыми лучами солнца была подлинным счастьем. Он не обращал внимания, во что он одет, он не стыдился идти по городским улицам в катанках, несмотря на то, что в этих улицах местами уже стояли лужи воды, а его размокшие катанки уже не имели формы сапога. Носок задран вверх, задник на боку, и идет на голенище, крепко придерживая винтовку на ремне. Он уже не испытывал холода, не слышал свиста неприятельских пуль, он испытывал такое счастье, что в жизни вряд ли были у него такие счастливые минуты, какие он переживал сегодня.

А посмотрели бы вы, что делалось на станции в эшелонах с семьями, в поездах с больными и ранеными. Раскрытые настежь двери и окна вагонов, - все тянулись к солнцу, чтобы обогреться его лучами. Ведь люди ехали в простых товарных вагонах, которые нечем было отеплять.

Невольно вспоминаются слова Достоевского: “... страдание - это есть жизнь, если бы не было страдания, где же удовлетворение?”

Минуты удовлетворения в жизни человека являются минутами счастья. Чем больше человек выстрадал на своем веку, тем больше было у него минут удовлетворения.

Через некоторое время все стало входить в нормальную колею. Карантин был снят, постепенно полки за полками, дивизия за дивизией преобразовывались, сбрасывали с себя грязную одежду, из неряшливого солдата преобразовывался солдат в приличной форме. На голове появилась форменная фуражка, на плечах - шинель с погонами, на ногах вместо катанок - кожаные сапоги или солдатские ботинки с обмотками. Казалось бы, что может значить эта форма, в которую переоделся солдат? Кажется, во что бы он ни был одет, он остается таким же человеком, каким был прежде, а оказывается, что это не так. Вид солдата стал внушать доверие, что эти солдаты не толпа, борцы, которых можно вести в любой бой. И действительно, как только все были переодеты, отдохнули, уже эти же люди стали мыслить не так, как мыслили в то время, когда они считали за счастье сменить на себе белье. Они уже сейчас думали не о праздной жизни, а их охватывала одна общая идея о борьбе с большевиками.

Воинская дисциплина была та же, что и в Сибири. Если бы она была создана на принципе одной строгости, тогда надо полагать, что в тяжелые минуты солдаты могли бы превратиться в толпу, а у нас в армии существовало глубокое сознание долга перед Отечеством. Это сознание воодушевляло нашу армию идти на подвиги тяжелых переживаний, а если суждено кому умереть, то умереть с честью.

В скором времени, по прибытии нашей армии в Читу, было совещание командиров дивизий и корпусов. Что на этом совещании обсуждали, какие были вопросы - не подлежало оглашению, а вопросы, очевидно, были очень важные, так как по какой-то причине командующий армией генерал Войцеховский со своего поста ушел. Возглавлять армию стал генерал Вержзбидский.

Во время сибирского похода не представлялось возможности вести учет чинам армии: кто выбыл из строя, где он находится, убит или пропал без вести; а поэтому возник неизбежный вопрос, что надо сделать учет всей армии. Начались составления список как строевых, именных, так и арматурных на предмет обмундирования. Малочисленные полки стали сводить в сводные, вследствие чего дивизии в своем составе увеличились, а нумерация количества их по счету уменьшилась. При переформировании воинских частей потребовалось производить и перемену командных должностей. Некоторые из начальствующих лиц получили повышение, а большинство по положению получили понижение.

Состав Второго корпуса состоял из сибирских полков, командиром корпуса был назначен генерал-майор Смолин.

Состав Третьего корпуса состоял из ижевцев, воткинцев и каппелевцев, командиром корпуса был генерал-лейтенант Молчанов.

Из оренбургских казачьих полков сформировали дивизию, командиром дивизии был назначен генерал-лейтенант Панов.

Казачество Сибирского войска возглавлял генерал-майор Глебов.

Переформирование армии, как видно, производилось сильным, волевым человеком. Перемещение лиц на другие должности происходило так гладко, что не возникало никаких неудовольствий или спорных вопросов.

В штабах армий, корпусов, дивизий и полков проводилась интенсивная работа. Нужно было пересмотреть все вооружение, обмундирование, снаряжение и продовольственное снабжение, а в казачьих полках - плюс конский состав и снабжение фуражом.

Город Чита, хотя и был областным городом, для такой армии он не имел многого того, что требовалось для снабжения такого количества людей, например, не могла удовлетворить городская бойня по забойке скота для всей армии. Недоставало ледников для сохранения мяса в теплое время. Все это было только для снабжения того гарнизона, который до нашего прихода стоял там.

С каждым днем становилось все теплее, и военное интендантство запасы мяса по минимальной цене передало городу для продажи мирному населению. Хозяева городских ресторанов сделали для себя запасы и использовали его для своих посетителей. Я хорошо помню, когда офицер или солдат из полка уходил в город, всегда старался покрепче пообедать в полку, поесть вкусных щей, а ресторанные обеды никому не нравились. Мясо было во всех ресторанах с душком, но можно ли судить людей, когда город был переполнен войсками.

В полках не производили строевых занятий. Многие критики могут сказать, что хорошо, что не производили. Лучше производить занятия полевые тактические, чем строевые, но это не совсем верно. Строевые занятия солдату необходимы, как спортсмену нужна тренировка для спорта. Полевые занятия - это натуральная жизнь солдата во время боя. Солдат на войне приобрел знания, как ему держать себя во время боя, не путем теоретических преподаваний, а он инстинктивно чувствует, что ему нужно делать, когда и как поступить. А наши воины Белой армии уже в этом отношении имели большой опыт. Война всем порядком набила оскомину.

В казачьих полках нужно было приводить в порядок конский состав. За время Сибирского похода много коней выбыло из строя. Сильно истощенных нужно было поправлять нормальней дачей корма, выводкой и чисткой. Казаку взводный всегда говорил, что чистка коня - это ему втором корм, а у многих коней были сбиты под седлом спины. Таким коням нужно было продолжительное лечение. Кроме этого, у казака было много забот об обмундировании: перешить гимнастерку, пригнать шинель, чтобы она не болталась на плечах, как на манекене, здесь тоже не обойдешь без перешивки. Надо сделать перетяжку казенным сапогам, чтобы сидели на ноге красиво, да мало чего там наберется.

Я служил и в пехоте, и в казачестве, и я подметил определенную разницу между пехотным солдатом и казаком в отношении их к обмундированию. Пехотного солдата одевает военное интендантство. При поступлении в роту его приводят к ротному цейхгаузу, и ротный каптенармус с помощью взводного выдает ему все обмундирование, где проводится только предварительная примерка. Тут уже не уберешь у шинели лишнюю складку. А казак старался одеваться щеголем, конечно, установленную форму не нарушал, но все на нем было пригнано, начиная с фуражки, гимнастерки, шинели, сапог, как говорят, было влито, а для этого требовалось время. Поэтому у казака свободное время было заполнено и без строевых занятий.

При таком огромном количестве войск в гарнизоне нужно было поддерживать порядок. Ответственность эта ложилась на коменданта города. Здесь не обходилось без помощи комендантов при штабах корпусов. В распоряжении комендантов гарнизона находились плац-адъютанты, которые наблюдали за порядком в городе и за поведением офицеров. Это не значило, что офицеры - самый неблагонадежный элемент, который может больше всех нарушать установленный порядок. Нет, это не так. Все заключается в том, что офицеру на улице запрещается курить, появляться в нетрезвом виде, не по форме одетым, не иметь при себе холодного оружия и нарушать порядок, установленный воинским уставом в отдании чести. Если эти элементарные правила будет нарушать офицер, как же можно требовать с нижних чинов приличное поведение в городе. Комендантское управление назначало дежурных офицеров, которые следили в ночное время за патрулями и давали им свои инструкции, на что надо больше обращать внимание.

Офицеры под руководством атамана Семенова сделали в Чите переворот, разогнали штаб народной революционной армии и сформировали надежные себе полки из забайкальского казачества. Обоснованный атаманом Семеновым штаб в городе Чите за весь период гражданской войны до прихода нашей армии стоял на месте, поэтому внутренний порядок во всем гарнизоне сохранился старый, включая традиции офицеров. На такой порядок чины Дальневосточной Каппелевской армии не могли не обратить внимания.

При штабе атамана Семенова было много офицеров не одного Забайкальского войска. Были офицеры пехотных армейских полков и были офицеры гвардии. Одевались они в форму мирного времени, конечно, исключая парадную форму, а наша армия пришла в Читу в тряпках, в результате чего получился яркий контраст. У офицеров Каппелевской армии на плечах шинелей, сшитых из солдатского сукна, не было погон. Изображены они были химическим карандашом. Погоны сохранились защитного цвета только на гимнастерках. Такой контраст у некоторых офицеров возбудил затаенный глухой антагонизм, но наружу не выходил, и никаких резких обострений между офицерами Каппелевской армии и штаба семеновских войск не происходило.

XXI

Выше я сделал оговорку, что буду писать не только действиях Белой армии, но также об отдельных личностях, которые запечатлелись в моей памяти как яркие образы на протяжении всей гражданской войны.

Здесь, в Чите, я встретил человека, о котором уже говорил в одной из предыдущих глав, что я о нем потом буду писать.

Захожу я в ресторан, который был открыт исключительно для офицеров Каппелевской армии, занимаю столик, заказываю обед и вдруг слышу, что кто-то называет меня по чину и фамилии. Я обернулся и увидел знакомое мне лицо. Когда я с ним виделся на Уфимском фронте, он находился в трагическом состоянии. На плечах в то время у него были погоны штабс-капитана, а сегодня он был в чине подполковника. Место он занял в углу за столиком, там можно было поместиться троим, но он сидел один. Попросил меня перейти к нему. Обед у нас затянулся на два часа.

На Уфимском фронте встреча у меня с ним произошла в деревне Урюш. От этой деревни в десяти или двенадцати километрах было расположено село Урюш-Барский, а эта небольшая деревня носила название Урюш-Татарский. Вокруг этой деревни был густой хвойный лес. Если попасть в село Урюш-Барский в зимнее время, когда снег глубиной около четырех футов, то эту деревню не обойдешь и не объедешь. По сведениям жителей, в этой деревне стояла одна рота красных. Красные, узнав, что в соседнюю деревню пришла пехота и сотня казаков, ушла в село Урюш-Барский, а в деревне оставила заставу в количестве одного взвода.

Штабс-капитан С., с которым я сидел в ресторане, знакомясь, отрекомендовался: “Командир роты”, - и сообщил мне, что в семи верстах отсюда - небольшая деревня, в которой стоит одна застава красных.

- Я послал туда один взвод под командой своего брата поручика С. и жду сообщения о занятии ее. Во взводе один пулемет “Максим”. Я полагаю, что как только наши откроют огонь, красные убегают оттуда. Их там стояла рота, но как только услышали, что мы сюда пришли, они драпанули в Урюш-Барский.

Не успел штабс-капитан С. выйти от меня, заходит солдат с донесением:

- Господин поручик убит, взвод вернулся назад, раненые брошены в снегу.

Штабс-капитан С. не своим голосом простонал:

- Где он, где мой брат? Покажите мне его. Где он лежит?

На улице вокруг подвод скопилось много солдат и казаков. Мы вышли, в санях поручика убитого не нашли, а из доклада взводного унтер-офицера узнали, что взвод подошел к опушке леса, откуда были хорошо видны дома, но не видно было ни одного красноармейца.

Постояли - тишина. Поручик сказал: “Вероятно, в деревне нет красных”, - и пошел по дороге к крайним домам. Слышим - ружейный залп, и потом поручик упал. С ним шли два солдата, и те упали. Во взводе началась паника, солдаты сели на подводы - и назад. Я остановить взвод не мог. Поймал последнюю подводу и на ней приехал один.

Когда мы со штабс-капитаном С. приехали на место происшествия, то красных

в деревне уже не было, а на самом видном месте у самой дороги к деревьям были привязаны совершенно голые три трупа. В середине - поручик С., а по сторонам - солдаты. У поручика С. скальпирована на плечах кожа в ширину погона и вбито в каждое плечо по три подковочных кузнечных гвоздя. Эти гвозди изображали звездочки, а на теле было обнаружено тридцать восемь штыковых ран.

Телосложение у него было художественно красиво. Лица его я раньше не видел, не был с ним знаком, но из слов брата понял, что он был красавцем. Голова и лицо настолько были зверски изуродованы, что в них не осталось ничего человеческого. Очевидно, звери не могли смотреть на красоту его лица.

Если большевики так зверски расправлялись с офицерами, то не совсем понята их жестокость по отношению к рядовым солдатам. У одного солдата было на теле двенадцать штыковых ран, у другого - семь.

Разбирая этот поступок над человеком, глумление и жестокость, нужно полагать, что существовала специальная школа для развития в человеке жестоких инстинктов и чувства садизма.

Наверное, не каждый бы из этого взвода красных захотел проколоть своим штыком страдающего, полуживого человека или мертвое тело человека, а тут, видимо, действовала страшная, массовая, животная сила, которая заставила это делать, так же как заставляли солдат на учебных занятиях колоть чучело, чтобы вырабатывался навык.

Были сделаны из досок три гроба, братская могила, в которую поставили в том же порядке, в котором они были привязаны к деревьям.

После похорон пришел в эту же деревню Второй дивизион нашего полка, вместе с ним и штаб нашего казачьего полка. Штабс-капитан С. попросил меня остаться с ним, в занимаемой им квартире, вместе ночевать.

О выступлении не было приказов как роте, так и нашим казачьим сотням ввиду задержки сведений от разведки.

- Извините меня, что я хочу сегодня побыть в вашем обществе. Сознаю, что мало доставляю вам удовольствия своими страданиями, но одному мне оставаться очень трудно, - сказал штабс-капитан С.

После этих слов я понял, что у этого человека происходит внутренняя борьба. Рассудок может оказаться слабым, и в момент слабости может допустить роковую ошибку.

- Ведь я любил его больше всех из своей семьи. Нас оставалось только двое. Думаю, что мою мать, лежащую на трупе моего убитого отца, которых я видел через стеклянную дверь, эти звери тоже убили. Нас было три брата, когда вернулись с фронта. Некоторое время жили в деревне в своем имении. Наши крестьяне относились к нам хорошо. Все новости сообщали нам с поразительной точностью. Когда стало небезопасно оставаться в деревне, они же нас стали просить уехать в более безопасное место. Мы и сами это понимали, по сведению наших же мужичков, стали разъезжать карательные отряды и по деревням, значит, часы наши уже сочтены, жить здесь уже нельзя.

Было решено, что ночью мы, все три брата, должны выехать из своего дома на ближайшие хутор, на которые карательные отряды пока не обращали внимания, а свирепствовали только на усадьбах помещиков.

Говорили, что если карательный отряд не встречал никакого сопротивления, то там забирали коней, экипаж, телеги, часть рогатого скота, себе ценные вещи и все огнестрельное оружие.

Кони у нас уже были заседланы, стояли на заднем дворе, и три человека, которые были должны с нами ехать, ждали нас.

Во время вечернего чая наша семья сидела за столом, когда зашел к нам дворовый сторож и сказал, обращаясь к отцу: “Пришел учитель, который раньше был в нашей школе, и хочет видеть вас, чтобы переговорить с вами об очень важном деле”. Мой отец спросил: “А он, случайно не с оружием?” Сторож ответил: “Нет, он один”. Отец велел его впустить, а сам пошел на крыльцо, чтобы его там задержать и не впустить в квартиру, а нам сказал не обнаруживать себя. Прошло, вероятно, не больше двух минут, как вышел отец, как вдруг раздался выстрел. Старший брат выскочил на крыльцо, второй выстрел, после этого выбежала мать и упала на лежащего убитого отца. Когда мы бросились к выходной двери, где лежали уже два трупа - отца и старшего брата, - сквозь стеклянную дверь мы увидели, как вбегали вооруженные красноармейцы во двор и ставили пулемет. Сопротивление с одними наганами в руках было бессмысленно. Для нас остался один выход - бежать через задний двор.

Спаслись мы только потому, что они не знали, что мы дома. Если бы они это знали, тогда бы они оцепили всю нашу усадьбу кругом, и нас бы не было в живых. Пулемет они поставили у нас в ограде. Надо полагать, очевидно, ожидали со стороны наших людей вооруженное сопротивление.

Учитель был нам хорошо знаком. При мобилизации в армию он попал на военную службу, как и другие чиновники. Служил он, как нам было известно, в одном из запасных полков, которые были расположены в нашем городе. В нашем доме он бывал несколько раз. Бывало, подолгу засиживался вечерами с отцом. Тема у них была политическая на злобу дня. По словам отца, учитель был неплохой человек, от которого никогда нельзя было ожидать такой жестокости. По-видимому, революционный дурман сделал из него жестокого убийцу, убил он варварски безоружных отца и брата.

Теперь я остался один и делаю выбор - искать ли пулю себе, чтобы не смотреть на все окружающее, или мстить этим варварам, пока жив...

Когда я перешел к нему за стол, он сказал:

- Вы, вероятно, удивились, увидев меня здесь. Наверное, не думали о том, что я еще живу на белом свете?

- Нет, не удивляюсь. Когда я с вами прощался на Уфимском фронте, я хорошо запомнил вашу последнюю фразу. Вы тогда решили не искать пулю, а мстить варварам. А если решили мстить, то борьба должна быть продолжительной и разумной, - ответил я.

Он даже приподнялся всем корпусом над столом и, нагнувшись ко мне, вполголоса спросил:

- Могу ли я вам рассказать, что хочу предпринять в самое ближайшее время? Вы не торопитесь куда-либо по службе?

- Нет, не тороплюсь. С удовольствием послушаю вас, тем более, что от встречи с вами и знакомства, которое было омрачено трагической смертью вашего брата, нас отделяет большая давность, - сказал я.

- Это есть военная тайна, но я вам доверяю. Да, вообще-то, кто прошел Ледяной поход и пришел сюда - люди честные, а шкурники и слизняки все остались там, - начал он без всяких предисловий. - Завтра я уезжаю на советскую сторону к большевикам. Не верите? Я говорю серьезно. Паспорт на имя другого человека у меня в кармане, директивы у меня в голове. Деньги на дорогу получил, обмундирование мирного жителя есть. Если бы вы завтра встретили меня, вы бы меня не узнали. Я давно уже работаю в контрразведке. Задание мне дано проводить эту работу не на окраине России, а в центре ее. Не подумайте, что я туда прилетаю, как весенняя ласточка, и буду начинать в песчаном яре рыть себе гнездо. Нет, ртам у нас много своих людей, которые работают со дня отступления нашей Белой армии. До границы здесь около 200 верст. На границе почти нет никакой охраны. Забайкальские казаки с монголами в большой дружбе, и дне через пять я уже буду в Монголии. Правда, этот путь будет довольно длинный, но самый верный.

- Ваша миссия не без риска, - сказал я ему, - куда вы денете свое благородное лицо, если оно даже будет неумытым и грязным? Глаза, интонация голоса, манеры и ваша речь с хорошей дикцией могут вас выдать.

- Для этого нужно быть хорошим гримером, а простые народные выражения меня не затруднят. У меня большой лексикон народных слов. Если я проберусь туда к своим крестьянам, там мне работать будет легче.

- Вы так думаете, - сказал я, - а не может получиться так, что все ваши мужички расширят зрачки на чужую собственность, и, как только вы появитесь там как наследник земли и имения, они постараются от вас избавиться? Найдется такой человек, вроде вашего учителя, и с вами сделают то же самое, что сделали с вашим отцом и братом.

- Я от этой мысли далек. Наш мужик уже успел испить горькую чашу, которую преподнесли ему большевики. Они обещали крестьянам кисельные берега и молочные реки. “Земля вам. Вы - полные хозяева ее. Для обработки земли государство даст вам сельскохозяйственное орудие. У кого нет семян - государство отпустит вам бесплатно”, - говорили большевики. Но наша разведка имеет точные сведения, в каком состоянии сейчас находится сельское хозяйство. Усадьбы помещиков разгромлены. Некоторые дома еще остались целые, а много из них сожжены. Сельскохозяйственных орудий не стало, часть из них растащили, а много переломано и сожжено. Теперь можете найти в крестьянской избе вольтеровское кресло, покрытое пылью и грязью, а хорошего коня и плуга вы не найдете. Наши крестьяне у нас жили неплохо. Землю мы сдавали им в аренду. Аренда для них была не обременительна. Мой отец сам вникал в мелкие хозяйственные нужды своих крестьян. Ежегодно делал запрос, сколько потребуется земли крестьянам для посева, чтобы не оказалось, что земля останется необработанной. На сельских сходках крестьяне всегда составляли списки, кому сколько надо, и это количество сдавалось им в аренду, а оставшаяся земля оставалась нам, и обрабатывали ее наши арендаторы. Во время летних каникул я смотрел на жизнь в деревне, как на муравейник. С шести часов утра люди уже на полях, а в семь часов утра наша передняя уже была полна народу. Там мужики и бабы, старики и старухи, не исключая детей, даже грудных. Кто предлагает свой труд на поле, потому что своя работа уже кончается, кто с болезнями, а некоторые бабы с жалобами на своих мужей, как ее пьяный муж за косы оттрепал. В приемную всегда выходили после утреннего чая отец с матерью. Отец давал распоряжения, кому куда идти на работу, а мать открывала стол, вынимала оттуда толстую тетрадь и начинала по очереди выслушивать заявления больных. Если давали советы, то в тетрадь не записывала, а если оказывала помощь, то записывала в тетрадь. Когда доходила очередь до тех женщин, которые жаловались на своих мужей, я всегда старался не пропустить эти моменты. “Матушка барыня, вызовите его сюда да постыдите его, небось рожа-то у него покраснеет, стыдно будет ему. Ведь за что он у меня сдурел. Я только хотела его постыдить за то, что нализался. Ведь завтра на работу, а ты дрыхать будешь”. А отец мой с ними очень быстро разделывался. У него без замечаний не обходилось. “Вот уже восемь часов. Люди все уже на поле с шести часов, а ты все еще здесь сидишь и ждешь, куда тебя пошлют. Ведь не пошлю тебя домой лежать на полатях. Если дома свою работу закончил, сразу же шел бы работать на поле. Там у меня есть люди, которые укажут, что надо делать”. Мужичок поцарапает затылок: “Барин, больше етово не будет”. Мой отец любил, чтобы все делалось по его указанию, и если кто-либо ослушивался его, он держал его перед собой до тех пор, пока провинившийся не осознает свою ошибку. Мне всегда казалось, что его случайные наставления могут вывести мужика из терпения, за что может возненавидеть его, а на деле выходило наоборот. Мужики любили его. Они говорили, что их барин хорошо знает дело по сельскому хозяйству, и он учит их, как надо вести свое хозяйство. Как же его можно не любить. Вот такой у нас был порядок. А учитель наш, по-видимому, был революционер. Мой отец при свойственной ему доверчивости к людям никак не мог приметить в нем этого злого духа.

- Вы сказали, что если намерены им мстить, то надо работать разумно. Что вы имеете в виду? - спросил я его.

- Мы не знаем, что делается сейчас на юге у Деникина, так же не знаем, что делает генерал Юденич на севере и где сейчас находится атаман Дутов с оренбургскими казачьими полками, а наша армия за Сибирский поход потеряла много верных борцов и, как видите, нас уже прижимают к китайской границе. Нас здесь осталась небольшая горсточка по сравнению с теми миллионами, которые всегда были на нашей стороне, и в дальнейшем они будут нас поддерживать. А то, что нашу армию прижимают к китайской границе, это не значит, что все потеряно. У нас есть еще Приморье - это для нас хороший плацдарм для дальнейшей борьбы с большевиками, и эта борьба может принять затяжной характер, а выигранное время будет для нас хорошим лекарем. Наша армия будет перевезена в Приморье по Маньчжурской железной дороге, а у красных будет путь окружной по Амурской железной дороге. Здесь очевидный выигрыш во времени.

- Вы так осведомлены о дальнейшем положении нашей армии, и если вы туда едете работать, чувствуете себя на это способным, там и проявите свой разум, и это будет вашим полем деятельности. Вы можете принести много пользы для России, - сказал я ему.

- Эту идею я уже давно вынашиваю в себе. Мысль, что жить мне теперь не для кого, что я остался один из всей нашей семьи и буду ползать по земле, как слизняк, лишившись всего, мучила меня. Я выбрал золотую середину - ходить по канату, а если с этого каната сорвусь, то, во всяком случае, лишусь жизни не от своей руки.

Здесь он выразил реальное представление о будущности нашей Белой армии в Приморье. Но тут же не замедлил выразить по поводу ее некоторый пессимизм.

- Вот, например, наше положение в Забайкалье, - говорил он, - наша армия на Урале, в Сибири и во многих других местах стала нести поражения, но несмотря на это мы чувствовали себя дома. А здесь мы сейчас пользуемся, можно сказать, абсолютным отдыхом и можем собраться на дальнейшую борьбу с большевиками, а каждый из нас чувствует, что чего-то нам недостает. Может быть, нас, строевых офицеров, стоящих ближе к солдату, не занимающих высоких постов в командном отношении, и нельзя посвящать в некоторые детали, а мы своим нутром чувствуем, что что-то есть, как будто на наше право кто-то готовит посягательство, как будто мы уже не хозяева этой области. А там еще есть и Приморье. Все это было единое, неделимое. Разве для нас не является загадкой уход с поста генерала Войцеховского, разве он не вместе с нами страдал в Ледяном походе? Разве нас не интересует, что мы видим здесь маленьких солдатиков японцев в хорошем обмундировании, часто проходящих по улицам Читы, твердо отбивающих ногу, а мы вчера еще ходили по лужам в катанках? Или видеть японских офицеров, гарцующих на породистых английских лошадях в диагоналевых кителях цвета хаки с аксельбантами на плечах, разве это все не причиняет боль нашим ранам? Кто их сюда просил? По сведениям, будто бы в Приморье и Забайкалье находится одна дивизия японцев под командованием генерала Сузуки, хорошо оснащена новейшими техническими приспособлениями. А какова их цель, мы не знаем, также не знаем, сколько их на нашей русской земле. Может быть, уже не одна дивизия. Нам неизвестна политика японского правительства. Может быть, они уже заключили альянс с большевиками. Предъявят нам сложить оружие и предадут нас большевикам, как предал французский генерал Жанен адмирала Колчака в Иркутске, и не сможем умереть с честью на поле брани, как должен умирать солдат за свое отечество.

Во время этих разговоров с подполковником С. я видел в нем всю былую могущественную Россию и в то же время видел ничтожество и унижение нашей России в сегодняшний день.

Разве нас, русских, не унижал этот налет на нашу страну, точно коршуны, слетающиеся на падаль? Запад хотел ослабить Россию, а Япония спала и во сне видела, что могущество на Востоке должно принадлежать им, а Россия должна быть отрезана от Японского моря.

В ресторан я пришел в хорошем настроении. День был солнечный и теплый. Хорошему настроению способствовало обслуживание ресторана. Обед подавался вовремя, поваров и прислуги было достаточно. Вышел же из ресторана в подавленном духе. Подполковник С. натолкнул меня на такие мысли, которые до этого времени не приходили в голову. Проявления пессимизма по отношению к нашей Белой армии в дальнейшем у С. были вызваны исключительно появлением японцев на нашей земле. В нем говорили национальные чувства патриота своего отечества, а отечество - это есть живой, таинственный организм, как говорил один из русских мыслителей.

XXII

Несколько месяцев нашей стоянки в Чите и окрестностях проходили, можно сказать, как отдых. Помнится, в июле или в августе 1920 года казачьи полки стали участвовать в разведке. Стали сталкиваться с красными и вели перестрелки за обладание населенными пунктами.

Чтобы вести наступление на Читу, красное командование делало большое накопление войск за Яблоновым хребтом на северо-западной стороне. Наша разведка знала хорошо, что этого удара нам не избежать. Также наше командование понимало, что Красная армия в своем количестве превышала нашу армию, а поэтому городу Читу удержать будет трудно. Так или иначе он будет нами оставлен.

Японцы это, очевидно, тоже учитывали и ожидали неизбежного наступления на Читу. А вследствие наступающих военных событий из Читы стали эвакуировать военные интендантские запасы. Какое намерение было у японцев в то время, нам не было известно. Они для нас были загадкой. Не было заметно, чтобы они приступали к эвакуации воинских частей из города. Хорошего от них мы не ожидали, и недоверие к ним у нас было велико. Мы предполагали, что они постараются способствовать красным, чтобы избавиться им от нашей Белой армии.

После долгого отдыха день наступающего боя приближался. Нашим полкам были даны директивы в обороне города, а в случае отступления – куда отходить. В городе стало заметно, что штабные японские офицеры с озабоченными лицами, с полевыми сумками через плечо, с биноклями на груди стали карьером скакать по улицам. Роты японских солдат при полном походном снаряжении форсированным маршем выходили за город и стали занимать окопы. Когда японцы заняли окопы, наша диспозиция была изменена. Наш полк

передвинулся на правый фланг окопов, которые заняла японская пехота, а нам дан был участок, где не было окопов. Мы были в густой роще и должны были охранять правый фланг. От нашего полка японский штаб попросил связь с офицером. Этот же штаб был их командным пунктом.

С самого утра красные стали появляться на противоположной стороне долины, ширина которой была около семи километров. Противник продвигался сомкнутыми, строго мелкими колоннами. С нашей стороны не было сделано ни одного артиллерийского выстрела, и рассыпаться в цепь ему не было никакой необходимости. Цепью управлять гораздо труднее и продвижения медленнее.

Как только красные пустили колонны перхоты по открытому месту, сразу же они открыли артиллерийский огонь и все время усиливали его. Обстрел был, как говорится, “из пушки по воробьям”. Их снаряды к нам не попадали, очевидно, они не знали, где находились наши окопы.

Позади наших окопов по опушке леса проходила проселочная дорога. На эту дорогу стали ложиться снаряды противника, отчего связь с японцами стала часто прерываться. Японцы все молчали, ни одного артиллерийского выстрела не делали, хотя батареи красных на склоне горы были видны даже невооруженным глазом. Колонны красных почти форсированным маршем приближались к нам.

Молчание японцев нас наводило на весьма грустные размышления. Занятие ими главных оборонительных окопов и их молчание при приближении красных давало нам повод думать, что японцы имеют договоренность с красным командованием о предании нашей армии в руки большевиков.

Вдруг загрохотали пушки японских батарей. Огонь был открыт по батареям красных с большой точностью. Батареи противника замолчали, а пехота красных стала рассыпаться в цепь. Если бы японцы перенесли огонь на колонны красных, то, будучи еще в сомкнутом строю, они бы понесли громадные потери.

С нашего участка не было видно приближающихся красных, так как возвышенность, на которой стояли японцы, закрывала долину. Судя по той части фронта, которая попадала в сферу нашего обозрения, мы предполагали, что красных наступало не менее четырех дивизий. Дистанции между цепями были небольшие, поэтому они сливались в общую массу. Впечатление получалось, как будто все пространство было покрыто солдатам. В этой операции мы увидели, какой выдержкой обладали японские войска.

Первые цепи подошли к японским окопам метром на 250 и залегли. Через некоторое время стали продвигаться мелкими перебежками, а сзади были слышны грозные команды: “Вперед!.. Вперед!”

Когда первая цепь подошла к японским окопам на такое расстояние, что из окопа можно бросить ручную гранату в цепь к противнику, тогда только из замаскированных окопов японцами был открыт ураганный ружейный и пулеметный огонь.

Вся движущаяся масса красных цепей легла на землю, а задние цепи бросились бежать. Все время эта лава редела, и степь покрывалась трупами. Когда отступающие красные стали удаляться из сферы ружейного огня, тогда японская артиллерия перенесла свой огонь по отступающим, используя шрапнельные снаряды, от которых красные несли большие потери.

После неудачного наступления на Читу красные скрылись за Яблоновым хребтом, и довольно долго в городе было затишье.

Превосходство в количественном отношении Красной армии не давало нам права думать о дальнейших успехах. Знали, что Читу придется оставить. Красные так или иначе будут изменять свой план наступления. Обойдут этот город глубоким обходом и разрушат наши тыловые коммуникации.

Штаб атамана Семенова эвакуировался в Даурию; наша армия стала отходить с броневиками по железной дороге, а казачьи полки веером занимали казачьи поселки.

Почему японские войска принимали участие в защите города Читы? Почему же раньше они не сделали ни одного выстрела на наших глазах, когда мы отходили от озера Байкал до Читы, нам было неизвестно. Предположение было такое, что они приняли бой в защиту самих себя. Запасы продовольствия, очевидно, не были вывезены из города Читы, и штаб их по какой-то причине из города не эвакуировался. Вероятно, эти части действовали только по приказу военного генерального штаба из Токио. Второе предположение было таково, что они захотели узнать силу Красной армии, а это распоряжение они получили от японского правительства.

Эти экспедиционные японские войска изучали на себе все. Они изучали выносливость русского солдата, стойкость в бою, его патриотизм, климатические условия холодного Забайкалья, своих часовых ставили на посты или в секреты так же, как ставят русские своих часовых - на два часа, и у них часовые замерзали на постах.

Когда Российская Империя была великой и неделимой, тогда Запад и Япония смотрели с завистью на богатство России, стараясь все время ослабить ее. На юге натравливали на Россию Турцию, а на востоке - Японию, что и было сделано в 1904 году, когда она варварски напала на дальневосточные войска без объявления войны. Япония учла, что в то время малое количество наших войск, находящихся на востоке, не устоит против трехсоттысячной японской армии, а по одной Сибирской железной дороге Россия не сможет быстро перебросить такое количество войск, чтобы опрокинуть в море японские войска. Англия для этой войны помогла Японии создать могущественный военно-морской флот. Снабдила Японию, на выгодных для Японии условиях, быстроходными крейсерами и миноносцами, каких еще в то время у нас не было. Поэтому Япония этот смелый и дерзкий план привела в исполнение, вследствие чего экспансия России на Дальнем Востоке временна была ущемлена, а Япония после этой войны приобрела материальные и территориальные выгоды.

Когда у нас в России произошла революция, к власти пришли не националисты, после разгона правительства Керенского, а большевики. Государя убили, возникла гражданская война, хаос в бывшей великой России - все это удовлетворяло правительство Запада, а японское правительство благодарило бессмертную Оматерасу Омиками за то, что Япония дождалась того момента, когда можно будет переселить половину Японии на благодатные земли Сибири и укрепить свою экспансию на востоке. Поэтому я в своем обозрении и подчеркнул о прибытии на нашу российскую территорию непрошеных гостей во время гражданской войны: как японских экспедиционных войск, так и представителей Запада. Никто из них не задавался той целью, что надо бороться против большевизма как против мирового врага, а все хотели из России сделать колонии и поработить русский народ.

Я полагаю, что читатель поймет и не будет обвинять Дальневосточную Белую армию в том, что ей пришлось с явными интервентами отстаивать город Читу. Все это произошло помимо воли, и с японцами у нас не было заключено никакого договора.

ХХIII

Гражданская война - война не позиционная, где люди, вооружившись винтовками, пулеметами и бомбометами, ждут приказа идти в атаку на такие же окопы противника или сами выдерживают артиллерийскую бомбардировку и готовятся сами отражать атаку противника. Гражданская война была типично полевая. В полевой войне можно ожидать нападения противника со всех сторон. В Забайкалье в любое время года войска беспрепятственно могут продвигаться где угодно, даже пусть не будет населенных пунктов и между ними проселочных дорог. В пределе 70 километров пройдет любая воинская часть, пусть при ней даже будет тяжелая батарея орудий.

Здесь мы и познакомили жителей Волги, Урала и Западной Сибири с Забайкальскими степями. Эти степи не есть песчаная пустыня, которая не имеет оазисов, а эти степи имеют реки Онон, Шилку и Аргунь, из которых образовалась огромнейшая, богатейшая рыбой река Амур. Эти степи хорошо орошаются, с высококачественным подножным кормом для скота. Здесь наш забайкальский казак приложил свой труд и использовал свой ум на развитие скотоводства.

В военных кавалерийских училищах, чтобы развить у молодых юнкеров любовь к этому роду войск, военные преподаватели перед своей аудиторией очень часто с пафосом произносили ими любимую фразу: “Конница - царица полей”. Конечно, они были правы до известного времени, пока не заменили конницу механизированные войска. Здесь же в гражданской войне на обширных

просторах Забайкалья нашим казачьим полкам дано было прямое назначение нести разведывательную службу. В это время наша Белая армия и армия красных не были оснащены механизированными, быстро подвижными частями, вся разведывательная часть была возложена на конницу. Кроме разведывательных обязанностей, конница выполняла функции стремительных атак на стратегические пункты, которые занимал противник, или задержания противника до прихода пехотных частей. Вследствие чего нам много пришлось объехать казачьих поселков и познакомиться с их жизнью и их бытом.

После поражения под Читой Красная армия несколько месяцев не принимала никаких активных действий. Вероятно, у них проводилась подготовка в обширном масштабе зажать нашу армию в тиски, прижать к границе Маньчжурии. Видимо, они предполагали, что при переходе границы наша армия будет интернирована, и разоруженные солдаты будут искать себе прибежище в полосе отчуждения.

Одновременно с этим красные стремились поставить заслон, состоящий из партизанских отрядов и отступивших воинских частей, из Уссурийского края, на Амурской железной дороге, чтобы Белая армия не нашла себе путь отступления по этой дороге и не смогла бы соединиться с белыми приморскими войсками. Цель красных была главным образом прижать нас к китайской границе и нанести концентрированный удар во время холодов.

Стоянки наши по казачьим поселкам были продолжительными. В летнее время семьи военнослужащих были вывезены из эшелонов, жили в полках, и все лето было затишье. Вставал вопрос: почему наша армия целое лето стояла в бездействии, праздно проводя время, не стараясь перекинуть свои силы на Амурскую железную дорогу, чтобы соединиться с белыми приморскими частями? На самом деле наше командование вело переговоры с главой Манчжурии, трех восточных провинций, генералом Чжан-Цзо-Лин, чтобы пропустить наши войска по Маньчжурской железной дороге через город Харбин, станция Пограничная на станцию Гродеково, которая является первой станцией от китайской границы в Приморье. Этот путь был для нашей армии самым кратчайшим, самым легким и скорым.

По циркулирующим слухам, когда мы были в Приморье, красное командование

предполагало покончить с Белой армией у маньчжурской границы навсегда, а когда они узнали, что все наши эшелоны были пропущены с людьми и оружием в Приморье - были разочарованы. После этого всем стало ясно, что гражданская война не закончена, и еще может принять затяжной характер. А в Забайкалье, хотя наша армия была окружена и мы сидели в мешке, большевики этим положением не смогли воспользоваться.

Куда бы мы ни приходили, всегда старались узнать, кто эти люди – друзья или враги. Здесь, в Забайкалье, нам пришлось встретиться с людьми, у которых не было единомыслия, что заставило нас обратить на это внимание. Забайкальское казачество в военное время выставляло 14 полков. Все эти полки участвовали в войне против Германии. Для пополнения действующих полков в Войске были запасные полки, в которые призывалась молодежь. Как только на фронте была проведена демобилизация действующей армии, большевики повели усиленную агитацию в этих запасных полках, чтобы из них создать новые большевистские полки в противовес казакам-фронтовикам.

Вот с этим-то молодняком нам частенько приходилось сталкиваться в перестрелках за обладание некоторых населенных пунктов. Какая ирония! Эти люди, материально обеспеченные, не испытавшие ни в чем нужды, взяли в руки винтовку и пошли против своих же, чтобы в результате прийти к полному разорению. Так сделали молодые казаки Забайкалья!

На богатство этого казачества нельзя не обратить внимания. Германская война, длившаяся три с половиной года, гражданская война уже продолжалась около двух лет, а у забайкальского казака богатство не убывало. Система в производственном отношении не изменилась. Прибыль в скоте с каждым годом увеличивалась, и казак жил, как говорят: “Царь и Бог”. Из их слов мы слышали, что среди них были семьи, которые не знали счета своим табунам.

Наш полк стоял несколько месяцев в поселке Х. Когда подъезжаешь к нему, видны невысокие дома, не отличающиеся своей красотой. Невольно думаешь, что здесь люди живут в нужде, в материальных недостатках, а на самом деле выходит точно по пословице: “Не красна изба углами, а красна пирогами”. При размещении наших казаков по квартирам почти в каждом доме было поставлено около пяти человек, и все они автоматически перешли на полное довольствие добрых хозяев и хозяек. Как бы эти хозяева ни были гостеприимны, казакам не хотелось злоупотреблять их гостеприимством, поэтому они старались перейти на свой стол, принося мясо, приварок и хлеб. Хозяйки не очень охотно брали хлеб, мясо и приварок из сухих овощей. Подвергали их большой критике и неохотно варили; хлеб отдавали свиньям, а солдат кормили своим хлебом. Казачий хлеб был неплохой, пшеничный. В нем был один недостаток - мука просеивалась через редкое сито, отчего в нем оставалась мелкая отрубь. Привозили его в джутовых мешках, поэтому вид у него был запыленный и помятый.

Для Белой армии этот период отдыха в Забайкалье явился наградой за все пережитое.

Я жил на квартире у забайкальского казака Ефимовича. Фамилии его я не помню. Приближался праздник Покрова Пресвятой Богородицы. В доме моего хозяина заметно началась суета, которой до этого времени не было. Утром вся семья стала вставать гораздо раньше. Все это движение происходило на кухне и на летней кухне, которая была построена на переднем дворе в виде небольшого домика. Я подумал, что, вероятно, готовятся к какому-то торжеству. Мое любопытство заставило спросить хозяйку об этом. Она ответила:

- У нас скоро будет Престол Покрова Богородицы, поэтому и готовимся.

С самим хозяином не пришлось много разговаривать, потому что он часто уезжал на недели две к скоту или в гурт баранов.

Приготовление к празднику заключалось в следующем: стали резать свиней, поросят, гусей, уток, петухов, а кто имел индюков, то и они попадали по острый нож. На летней кухне оказался огромный стол в виде верстака. На этом столе производилась разделка мяса и распределение его на разные блюда. Женщины приступили к стряпне. Очень принято у них варить в масле хворост разной формы. Дом, где я жил, был разделен на две половины. Почти все дома были построены по этому типу. Заходишь в дом, попадаешь в большую комнату, которая является кузней и одновременно столовой. Вторая половина - тоже большая комната - горница. Обстановка в горнице такова: в переднем углу стоял большой стол, вокруг которого – дюжина венских стульев. Можно было бы вокруг него свободно поставить и две дюжины стульев. У двух стен - по большому дивану и у третьей стены - очень широкая кровать, отгороженная ситцевой занавеской. Полы, кровать и диваны не крашены. Видно, что на постройку дома и обстановку много денег не затрачено. Все сделало своими руками, за исключением венских стульев. Приготовление же к престольному празднику в этой простой казачьей семье - как у крупного помещика.

Вот и пришел праздник. Погода прекрасная, день солнечный, тепло, раскрылись в домах двери и окна и стал раздаваться гул общего разговора. Вскоре этот гул превратился в пение старых традиционных песен, и весь этот казачий поселок превратился в общий жизнерадостный муравейник. Смешалось

все - песни, гармоники, балалайки, пляска и свист. Столы ломились от яств и самогона, как и у моего хозяина, в каждой казачьей избе. Рюмки, стопки и даже чайные стаканы наполнялись самогоном. Должен заметить, что их самогон не имел этого неприятного и специфического запаха, свойственного для самогона. Они приготовляли различные настойки, не только брусничные и малиновые, но и из целебных кореньев.

Ни офицер, ни казак нашего полка не могли избежать этого общего разгула. Отказаться было нельзя. Отказ наносил хозяину большую обиду. Если не зашел к нему в дом и не отведал ничего из приготовленных закусок или не выпил рюмку настойки, хозяин считает, что он недостоин того, чтобы у него отведали и закусок, и выпивки. Праздник этот продолжался несколько дней. Первый день - полная свобода мужчинам. Они шли куда хотели и вели к себе кого хотели. В этот день у стола увидишь только самую старшую хозяйку, и та не присядет, а только следит за порядком. Молодые же хозяйки-казачки знают свою работу в кухне по мытью посуды. На второй день праздника начинается гулянка семейных казаков. Тут уже приглашают семьями в гости. Гостей они приглашали к обеду, с тем расчетом, чтобы к вечеру освободиться для уборки дома и по двору напоить и накормить скот, подоить коров, пропустить молоко и прочее. Несмотря на то, что они любили гулять, но хозяйство не забывали. Порядок этих гулянок был установлен не хозяевами, а хозяйками. У тех, у кого было большое родство – праздник продолжался до двух недель. Без причуд, конечно, не обходилось. Те, кто начинали с первого дня “пить по полной”, к концу праздника уже не могли поддерживать компанию, садились на коня и уезжали в степь на простор, где ветер очистит голову от винных паров.

Ввиду такой грандиозной праздничной гулянки в полку назначалась дежурная сотня. Эту сотню сменяла другая, и так каждые сутки приходилось производить такой наряд. Меня поражало то, что у старых казаков укоренилась военная дисциплина. Пригласит к себе в дом, спросит, кто в наряде, тому крепкого не даст.

Когда наследник цесаревич Николай Александрович ездил в Японию, то при возвращении его из Японии на одну из станций Забайкальской железной дороги, казак Шестаков согнал табуны своих лошадей в количестве двадцати тысяч, принадлежащих ему одному. Наследник престола осмотрел эти табуны. Шестаков сделал ему подарок в количестве двухсот пятидесяти лучших коней, для выбора которых была организована комиссия специалистов. Отборные кони были погружены и отправлены в государственные конюшни в Петроград.

Этот рассказ не был вымыслом. Уже будучи в Манчжурии, я лично познакомился с Шестаковым, и он точно подтвердил, что это верно.

За роскошью забайкальской казак не гнался, несмотря на то, что средства позволяли. Одежду носил такую, чтобы была удобна для верховой езды. Не увлекался постройкой красивого дома. Это, очевидно, его не интересовало, и соревнования в этом с другими казаками не было, зато соревнование в скотоводстве было развито. Любили выращивать коней-скакунов. Это им доставляло наслаждение. Очень часто устраивались конские бега, во время которых у них был всеобщий праздник. Здесь они закладывали немалые суммы за своих лошадей.

Когда я узнал подлинную жизнь забайкальских казаков, я стал упрекать себя за свое неведение. О казаках я знал только по книгам, а чтобы их узнать подлинно, нужно было с ними пожить, Так и вся русская интеллигенция: мало знал русские народы, населяющие отдаленные части Российской Империи, поэтому и не умела ценить свое русское богатство. Ее больше влекли идеи Запада.

Бывало, соберутся эти казаки-скотоводы и начинают разбирать политику сегодняшнего дня.

- А ведь Бог попутал наши умы. Разве нашему народу нужна революция? Иностранцы, наверное, над нами смеются. Дураки, мол, русские – царя убили...

В это время уже Забайкалье знало, что Государь со всей своей семьей был расстрелян в Екатеринбурге.

- А как же, паря, не называть дураками-то. Даже среди нас они появились, Отец за атамана Семенова, а сын - против. Да, за чьи-то грехи нас Бог наказывает?

- А ты-то что, святой, что ли? Почему говоришь - за чьи-то грехи?

- Святой не святой, а Бога-то все же не забываем. Бывало, поедешь в степь к скоту, всех святых соберешь, чтобы они помогали дать больше приплоду.

- Не ты один так молишься. Все молимся так же, как ты.

Разговор этих казаков-скотоводов запечатлелся у меня на всю жизнь, как и их слова “паря”, которое они использовали в обращении друг с другом. Когда подкатывались к ним грозные дни, которые неизбежно должны были в корне изменить их жизнь, они стали искать виновников этой катастрофы, и так же, как на покаянии, малую долю вины принимали на себя.

“За что же Бог карает русский народ?”

Они искали грешников. Такая кара может быть только от Бога!..

ХХIV

В предыдущей главе я говорил, что наша армия была окружена красными. Такое положение, безусловно, до некоторой степени многих волновало. А на самом деле это окружение для армии было не так страшно. Она в любом месте могла сделать прорыв выбрать для себя путь отступления тот, который был выгодный для не, а не тот путь, который захотели красные.

Я это подметил именно потому, что читатель может подумать, когда я коснусь перемирия, что наша армия в Забайкалье уже не представляла для красных особенной угрозы. Нет, это будет ошибочно так думать. Она была в то время еще так сильна, что никто не мог навязать ей своих идей.

Низший командный состав во многом был не в курсе дела, поэтому для нас было неожиданностью, что с Красной армией заключено перемирие. Это явление для нас было необыкновенным. У нас не вмещалось в голове, что с Красной армией можно было о чем-то говорить. Их требование могло быть только такое, что Белая армия должна сложить оружие и сдаться на милость победителя. Это для нас было невероятным, однако превратилось в действительность. Кто договорился о перемирии и о тех условиях, которые должны были выполнить обе стороны, - не было известно. Условия нам были поставлены таковы:

1. В течение тридцати суток мы должны были освободить все занимаемые нашей армией населенные пункты, выйти на линию Забайкальской железной дороги.

2. Воинские части Белой армии будут проходить через зону, занятую красными частями. В это время ни та, ни другая сторона не должны производить ни одного ружейного выстрела.

3. По истечении срока, указанного в пункте первом, если все войска не будут выведены из занимаемых ими районов, Красная армия имеет полное право открывать огонь.

Конечно, там были не только эти три пункта. Были пункты и о мирном населении, но я привожу только эти три главных.

Место, указанное в первом пункте, куда наша армия должны была выйти, было узкое ущелье, но это ущелье для нас было самым прямым по железной дороге к маньчжурской границе.

Надо полагать, что красное командование дало согласие на то, чтобы наша армия отходила по этому пути, только потому, чтобы прижать нас к китайской границе и здесь покончить с нами.

Вероятно, так же думала и японская военная миссия, которая находилась при штабе генерала Сузуки и непосредственно держала связь с японским правительством.

Если бы пришел аппетит у Японии оккупировать Приморье и позволяла бы международная обстановка, то наличие нашей Дальневосточной армии для Японии было бы весьма нежелательно. Наша армия никогда бы не вошла ни в какую сделку с Японией, чтобы найти в ней поддержку для борьбы с большевиками.

Перемирие состоялось, видимо, по желанию Японии. Представители ее были посредниками между двух армий Красной и Белой.

Когда у нас не стало царя, не стало и царского правительства, Япония была уверена, что заключенный договор России с Китаем на 90 лет будет расторгнут. На основании этого договора Россия пользовалась в Китае привилегиями за постройку Северо-Восточной Маньчжурской железной дороги. Эксплуатация это дороги была на паритетных началах обеих сторон, равно и кадры, обслуживающие дорогу, причем старший по службе должен быть русским, помощник или заместитель ему - китаец.

Штат для обслуживания Северо-Восточной Маньчжурской железной дороги и Южной до города Дальний (Дайрен) был приблизительно в количестве 16 тысяч человек только лишь одних русских.

В договоре было выговорено, чтобы на протяжении всей дороги была отведена полоса отчуждения, которой могли пользоваться русские служащие железной дороги.

На Юго-Восточной железной дороге не было отведено полосы отчуждения. Обслуживание русскими этой дороги зависело от того, что Россия имела полное право пользоваться портами Порт-Артуром и Дальним.

Японское правительство было уверено, что большевики царский договор с Китаем признавать не будут. Этот договор они рано или поздно должны расторгнуть. Порты Порт-Артур и Дальний отойдут к Китаю, что поможет Японии в ее дальнейшей агрессии. Согласно циркулирующим слухам, у Японии было желание оккупировать Приморье и все Забайкалье.

Перед Европой Япония оправдывала себя тем, что вынуждена была провести эти мероприятия только лишь потому, чтобы не проник большевизм на Восток. Европа рассматривала большевизм как мировое зло, а на самом деле она, т. е. Япония, хотела создать в Забайкалье марионеточное правительство, за спиной которого укрепилась бы на Востоке.

Осуществить этот план в то время Япония не рискнула, но прислушивалась к голосу Европы. Какие будет Европа принимать меры по отношению большевистского правительства?

Приблизительно через 10 лет после того, как Красная армия вытеснила Белую из Приморья, Япония оккупировала Северную Маньчжурию и создала там государство Маньчжу-Ди-Го. Государство это стала именовать империей, посадив на престол своего воспитанника из династии Цзинов императора Пу-И.

Пословица говорит: “Не было бы счастья, да несчастье помогло".

Так было и у нас. Для нас тогда казалось большим несчастьем, когда мы не смогли применить свои силы против красных и выбрать себе путь отступления по своему усмотрению из Забайкалья, и пришлось подчиниться условиям перемирия, а на самом деле это перемирие для нашей армии принесло счастье.

Надо сознаться, что наша армия сохранила много живой силы. Это - первое, а второе - за короткий срок перебросила всю армию в Приморский край через Северную Маньчжурию.

Почему же было сделано перемирие?

Мы раньше знали, что красное командование было упоено успехом своей победы над белыми. У него была одна мысль на уме, как бы скорее покончить с Белой армией, поэтому надо полагать, что по своей инициативе красное правительство не сделало бы перемирия.

Японские экспедиционные войска во время наступления красных на Читу открыли огонь, стали защищать этот город. Надо полагать, что эти выстрелы услышала все Европа, которая сделала нажим на Японию, подчеркнув, что она не имеет права вмешиваться во внутренние дела России, и потребовала у Японии вывести свои войска из России. А для того, чтобы вывезти из Читы все запасы продовольствия, снаряжения и боеприпасов, на это требовалось время. Интендантство, вероятно, имело большие запасы по снабжению дивизии, а может быть, их там была не одна дивизия. Вот для них-то и нужно было перемирие. Сделав перемирие, Япония сделала красивый жест перед Европой, - помогла Белой армии выйти из окружения.

Срок перемирия кончился, наша армия прошла через занимаемую красными полосу, и сразу же открылись военные действия с обеих сторон. Красные повели интенсивное наступление, вследствие чего наша армия продолжала отходить к маньчжурской границе, оставляя поселок за поселком.

Пропаганда большевиков среди населения Забайкалья, особенно на молодежь, которая уже проходила военную подготовку в запасных полках, подействовала. Отцы этой молодежи, ходим бывало, выходим нас провожать со слезами на глазах, раскаивались, что не могут повлиять на тех сыновей, которые ушли в ряды Красной армии. Действительно ирония судьбы. Старший сын отходит с полками атамана Семенова, а младший служит в Красной армии.

Помню, в одном из поселков пришлось нам ночевать, и утром мы оттуда уходили. Ведь у меня большой капитал. Никогда его не прожить ни моим детям, ни моим внукам, а вот младший сын ушел к красным, да не просто ушел, а с угрозой, говорит: “Скоро приду, отец, тебя раскулачивать”.

Таких людей, как этот хозяин, вероятно, девяносто процентов. И эти люди знали, что их в скором времени оставят без всего, но спасаться от грядущих переживаний они не могли, не могли бросить все на произвол судьбы.

С глубоким чувством жалости приходится вспоминать о погибших героях-офицерах нашей армии, которые погибли, можно сказать, в последних боях, сраженные пулей красных.

Кто были эти стрелки? Это были стрелки из числа забайкальских казаков, которые служили в Красной армии. До гражданской войны они занимались охотой на разного зверя. Они имели винтовки прекрасно пристрелянные. За 200 метров убивали пулей сурка, сидящего у своей норы, а во время боя эти стрелки открывали огонь по группе офицеров, и от их пули спастись было трудно.

Чем ближе стали подходить к маньчжурской границе, тем более красные стали проявлять свою интенсивность.

Степи уже были покрыты снегом, хотя неглубоким, но без дорог передвигаться пехоте было невозможно. В силу необходимости стали стягиваться к железной дороге, Зима уже брала свои права. Увеличивались зимние ветра. В степи морозы доходили до 20 градусов по Цельсию.

Я был командирован отыскать штаб действующих воинских частей атамана Семенова, который, по предположению, должен был находиться в поезде около станции Мациевской. Поезд этот я нашел с большим трудом. Все железнодорожные пути на этой станции были забиты поездами, несмотря на то, что через каждые полчаса отправляли поезд на поездом на разъезд Отпор.

В то время генерал-майор Федосеев выполнял обязанности начальника штаба, от которого я узнал обстановку, которая была такова: броневики нашей армии отходят в арьергарде, прикрывая отступление пехоты - это первое. В Маньчжурию граница открыта, наши поезда входят туда беспрепятственно - это второе. Эти сведения для нас были новые и утешительные. Наша конница все время отходила хотя и в арьергарде, но прикрывала фланги, и поэтому связь с центром держать было невозможно.

После перемирия все семьи военнослужащих были погружены в эшелоны, а поэтому за судьбу их очень беспокоились. В поездах могли отрезать составы и разделить семьи. А для конницы не проблема перейти границу. Она могла свободно где угодно оказаться на территории Китая.

И вот пришел тот день, когда нам пришлось перейти китайскую границу. Не доходя до города Маньчжурии километров шесть или семь артиллерийская канонада затихла, также стала стихать и ружейная стрельба. Изредка где-нибудь услышишь одиночный выстрел, но свиста пуль уже не стало.

Это затишье, разбираясь логично, должно бы принести некоторое облегчение, что ты остался жив, а на самом деле поучилось обратное. Это даже объяснить трудно. Охватило неожиданно такое чувство, от которого можно только плакать

или кричать. Мы не были готовы к этой минуте - сказать ПРОСТИ! Кто не испытал аналогичных переживаний, тому трудно понять, что переживали мы в то время. Уйти со своей родной земли в чужую страну, куда нас никто не звал, - было нелегко! Все богатства российские, которые были нажиты веками нашими предками, оставлялись в пользование победителя. Увидим ли мы тебя, Россия, такой, какой ты была - не знаем. С такими тяжелыми мыслями мы находились в то время все, стараясь незаметным образом заглянуть друг другу в глаза, измерить его чувства страданий...

ХХV

За гордом Маньчжурия нас встречали китайские войска и отводили в определенный район, где было отведено место для сдачи огнестрельного оружия.

Сотню казаков выстраивали в одну шеренгу с винтовками на плечо и с открытыми затворами. Медленно двигаясь сквозь строй китайских солдат, которые стояли шпалерами, наши солдаты сдавали оружие китайским офицерам, которые и указывали место, куда их складывать. После сдачи оружия полки направлялись в город для расквартирования. Квартиры были отведены в школах, городских театрах и в домах частных жителей.

Продолжительность стоянки в этом городе зависела от погрузки в эшелоны и отдыха коней. Пехотные части грузились и немедленно отправлялись, конницу погрузить было невозможно - недоставало вагонов, поэтому некоторые полки отправлялись в походном порядке в город Хайлар.

Казакам было жаль расставаться с оружием. Они долго его носили за плечами, чистили и ухаживали за ним, как за своими конями. Заботились главным образом в походе о коне и о карабине. Карабин - это вид пехотной винтовки, но гораздо легче по весу и короче, поэтому этот вид ружья был принят в кавалерии.

Никакое правительство не позволит присутствие чужой вооруженной армии у себя на территории. Какие бы ни были дружественные договора у Китая с царской Россией, наша армия обязана была подчиниться требованиям правительства трех восточных провинций. Не сдавать оружия было нельзя; и так наша армия этому правительству наделала много хлопот и принесла большой материальный расход.

Для пропуска наших войск через всю Маньчжурию к станции Пограничная был сгруппированы китайские войска из всех трех восточных провинций на Маньчжурскую железную дорогу. Железнодорожный транспорт был полностью использован для перевозки наших войск. Коммерческие операции по перевозке грузов были остановлены. Пассажирские поезда шли не по графику. На служащих железной дороги легла большая нагрузка, им пришлось работать лишние часы. Целая вереница поездов шла к станции Пограничная, а отсюда отправляли пассажирские поезда и все воинские эшелоны на станцию Гродеково. Это первая станция в Приморском крае.

Во время поездки нашей Дальневосточной армии по китайской территории на протяжении 1500 километров не было никаких эксцессов ни с жителями китайской национальности, ни со служащими железной дороги, несмотря на то, что здесь, в Маньчжурии, большевиками уже была проведена большая работа. На нас железнодорожники смотрели как на врагов. Они, не стесняясь наших солдат, открыто говорили:

- Куда вы едете; Кого защищать? Хотите подорвать русскую народную революцию? Нет, вам это не удастся. Лучше оставайтесь здесь.

И все это выслушивал наш солдат и упорно молчал. Терпеливо переносил наш солдат и казак Белой армии поражения, тяжелые переходы, недоедание и холод, а тут ему еще пришлось выслушивать апостолов революции, чтобы остаться в Маньчжурии. Непреклонен был солдат Белой армии в своих убеждениях, строго сохранял порядок и военную дисциплину. Не потому он ехал на окраину России, боролся против большевистской власти, что эта власть будет его жестоко карать. Здесь, за границей, рука карающего не достанет, здесь он найдет убежище от большевистской власти. Нет, не потому, а ехал он потому, что насмотрелся на тот хаос, который происходил у нас на Руси. Хозяйничали люди, которых русский мужик совсем не знал. Люди гибли без суда и следствия. Многих не могли похоронить, как христиан.

“Дубину свою в руки взял, и буду обороняться до тех пор, пока есть возможность”.

Со дня революции в России прошло уже три года и девять месяцев. После Февральской революции пришла Октябрьская, а потом наступила гражданская война, которая продолжалась более двух лет. Казалось бы, за такой период времени к России у китайского правительства должно бы быть утрачено доверие, и считаться с русским народом можно бы постольку, поскольку было бы выгодно для Китая. Однако китайское правительство за это время не извлекло для себя выгод и не нарушило старый договор. Белая армия, оказавшись на территории Китая, уже не являлась армией, как защитница старой России, что могло дать право китайскому правительству интернировать ее на своей территории, но не пропускать в Приморье через всю Маньчжурию. Ведь прошли десятки тысяч солдат, казаков, офицеров и их семей беспрепятственно.

Если эти два государства - Россия и Китай воскреснут, освободятся от коммунизма, встанут на национальные ноги, то эти добрососедские отношения Китая к русскому народу Россия не забудет.

ХХVI

Кто мало знаком с военной историей, могут подумать, что от Каппелевской амии остались одни жалкие остатки после прихода в Приморье. А читатель заметит, что автор не может расстаться со словом "армия", говоря об остатках.

Каппелевская армия пришла в Приморье, имея в своих рядах в то время не менее тридцати тысяч человек. Это уже говорит за то, что мы не можем ее назвать военной группой жалких остатков, тем более она пришла со своими штабами и соответствующим штабом командного состава.

Заглянем в военную историю, и мы увидим, что планирование войск во время войны придерживается уставного состава в комплектовании воинских частей.

Состав пехотного полка - около двух с половиной тысяч человек.

Состав бригады - два полка.

Состав дивизии - четыре полка.

Состав корпуса - четыре дивизии, т. е. около сорока тысяч человек.

Состав армии - два - три корпуса.

Не надо забывать уставных правил, когда корпус в военное время не находится в составе армии, а ведет все операции независимо от командующего армией; в это время командиру корпуса пользуется прерогативой власти командующего армией, и состав корпуса может быть увеличен.

Приведу примеры. Петр Великий ходил с русской армией на турок. В рядах его войска было всего 70 тысяч человек. Для ведения военных операций эти войска был разделены на две армии.

Граф Румянцев-Задунайский дрался с турками на речке Ларге с армией в количестве 17 тысяч человек.

Из этого мы видим, что группа войск, имея в своем составе все рода оружия и независимо от верховного руководства ведущая самостоятельно войну с противником, опираясь только на свои силы, называется армия.

Конечно, здесь идет речь об укомплектовании воинских частей двадцатых годов, что не может сравниваться с современной армией.

Итак, Каппелевская армия пришла в Приморскую область, где в 1920 году было сформировано Временное правительство. Во главе этого правительства стояли братья Меркуловы. Военное руководство принадлежало воеводе этой области генералу Дитерихсу.

При правительстве находились представители казачьих войск: Оренбургского, Сибирского, Забайкальского и Уссурийского. На представителях лежала большая забота быть ходатаями перед правительством о довольствии казачьих частей, о продовольствии для людей и снабжении фуражом лошадей. Материальный вопрос был самым сложным. Нельзя было тридцатитысячную армию посадить на шею мужика этого края.

В первую очередь надо было накормить армию, не затрагивая интересов населения, а в противном случае солдаты Белой армии окажутся не защитниками мирного населения от большевиков, а ненавистными врагами.

Психология нарда такова: одно незаконное действие, пусть оно произведено небольшой воинской частью, ляжет пятном на всю Арию, и народу уже не докажешь, что это было сделано в силу безвыходного положения. Этот народ не имеет юридического образования, а законы и порядки знает. Они смотрели так. Если у тебя конь голоден, ты обратись с просьбой, и мы миром тебе поможем, а захватнические или обманные пути он вам никогда не простит.

Правительство Приморской области имело все необходимые ресурсы, так что Белая армия была полностью снабжена всеми видами довольствия со дня ее прибытия в Приморскую область.

О чем я сейчас буду говорить, некоторым покажется, что это не относится к общему делу о защите Приморской области. Но это не так. Когда с расстрелом адмирала Колчака Временное Сибирское Правительство прекратило свою деятельность, среди чинов Белой армии было затаенное и глухое недовольство деятельностью этого правительства, которое не смогло предупредить такую опасность для личной жизни Верховного Правителя. Разве это правительство не могло своевременно снять с фронта нужное количество войск для защиты Верховного Правителя и имущества, находящегося в огромном количестве в городе Иркутске? Белая армия смогла бы разогнать собравшийся интернационал вокруг вкусного пирога в Иркутске. Так же думали многие из чинов Дальневосточной Каппелевской армии, когда пришли в Приморье.

Что лучше сделать - установить военную диктатуру в этом крае или подчиниться этому приморскому правительству? Сохранить наших вождей как военных авторитетов для вооруженной борьбы? В то время многие так думали. Командующий армией, пусть будет и первый генерал, но он не будет правителем, а он останется солдатом, стоящим на посту, твердо знающим свои обязанности в области военной науки. Первый генерал не может быть правителем именно потому, что для него дороже всего военная наука, а не политика. Политика есть искусство управления государством, а поэтому, чтобы быть хорошим солдатом, он должен быть вне политики, иначе он раздвоится и из него получится плохой солдат и плохой правитель.

Офицер бывшей Императорской армии был образованным человеком. В характеристике, что собой представляет офицер, отзывы были таковы: он должен совмещать в себе качества начальника и отца своих подчиненных: качества юриста, не обязательно закончившего юридический факультет, но знающего отлично военные законы: должен быть педагогом и бухгалтером, а в боях уметь своим примером красиво внушать к себе доверие.

Владивосток много привлек к себе иностранцев. Если там не было посольств от европейских стран, то вместо них были атташе - военные, коммерческие и дипломатически-политические. Эти представители следили, очень внимательно за ходом гражданской войны в нашей стане и обо всем информировали свои правительства.

Командующий Белой армией со своим штабом вел только лишь оперативную работу по ведению военных операций, а все иностранные представители поучали нужную им информацию в канцелярии воеводы.

Правительство Приморской области, чтобы пользоваться доверием народа, объявило свою программу, где было сказано, что цель этого правительства - свергнуть правительство большевиков в России, сделать созыв Учредительного собрания, куда должны были войти представители всех классов населения и народностей, чтобы избрать Российское Правительство. Такая программа в то время народу была приемлема, ибо Всероссийское Правительство будет выбрано всеми представителями от нарда и по воле его.

Вопросы при голосовании были поставлены очень ясно - кто за Учредительное собрание, кто против.

Голосование дало довольно хорошие результаты в пользу Учредительного собрания. Белая армия тоже принимала участие в этом голосовании. После этого было приступлено к переформированию Белой армии и ее вооружению.

Кто не участвовал в Белом движении с 1918 по 1922 год, а тем более, учитывая, что с того времени прошло уже почти полвека, тому будут непонятны действия Приморской области, которая еще стремилась удержать власть в своих руках на этом клочке русской земли. Он на это может смотреть с критической точки зрения, основываясь как на реальной силе Красной армии, которая уже проявила себя в победе над Дальневосточной Белой армией, так и на пословицу - поздно утопающему хвататься за соломинку. Такое рассуждение в то время нам в голову не приходило.

Гражданскую войну нельзя рассматривать с такой точки зрения, будто Белая армия уже побеждена, потому что она потеряла территорию, за которую боролась с первых дней своего существования.

Если международные войны приносили победу одной из воюющих сторон в захвате территории, которой раньше владел противник, то не всегда такие завоевания давали выгоду завоевателю, а в гражданской войне надо первым долгом завоевать симпатию народа и его любовь и пользоваться со стороны населения абсолютным доверием.

С 1918-го по 1922 год у нас гражданскую войну надо рассматривать как реакцию взбудораженных умов русского народа.

Как только пролетариат во главе с Лениным пришел к власти, сразу все тюрьмы были открыты. На свободу из тюрем были выпущены не одни политические, а весь уголовный элемент, который вообще не привык считаться ни с какой властью, а признавал абсолютную свободу - бей, режь, грабь награбленное! Для него законов не существовало. На закон эти преступники смотрели, как на узду с твердыми трензелями. Им в это время была нужна анархия. Этот элемент пополнял ряды Красной армии. До тюрьмы у него в руках был кинжал, а сейчас из него Ленин сделал почетного красноармейца и послал его убивать контрреволюционеров. Задание это они выполнили на сто процентов.

Все гражданское население было или свидетелями или жертвами грабежа. Я уже указывал, как у деревенского мужичка из его дома выносили сундуки и погружали их на обоз особого назначения.

Несмотря на то, что Белая армия отступила уже на окраину Российского государства, в окончательной победе лидеры большевистской партии были не уверены. Положение у них было очень шаткое.

На основании всего этого как Белая армия, так и Правительство Приморской области не могли и не имели права уйти из своей страны, не применив все возможности к защите Приморской области. В противном случае этот вопрос история рассматривала бы не как народное восстание против большевистской власти, а просто как случайный, не идейный, а, скорее всего, шкурный вопрос.

В то время наша вера в победу была еще не потеряна, так как мы еще жили в революционные дни. Мыслители говорили, что у большевиков сильный враг - деревня. У крестьянина против этой власти таится скрытая сила. Рано или поздно эта сила должна превратиться в отчаянную борьбу.

Таким образом все, что было создано в Приморье в дни прихода туда Каппелевской армии, не было тем, что злостные враги Белой армии говорили:

"Кучка фанатиков белой банды, не теряющих надежду на победу над большевиками, все еще продолжает лаять, как моська на слона".

Весь народ, каждый участник Белого движения от первого генерала до последнего солдата верил в священную идею справедливости.

Творимая жестокость над безвинным русским народом не моет продолжаться вечно. Этот аргумент является исчерпывающим доказательством тем людям, которые имеют желание критиковать действия Правительств Приморской области и Дальневосточной Белой армии.

ХХVIII

Каппелевская армия пришла в Приморье, не имея при себе огнестрельного оружия. Офицеры сумели привезти с собой револьверы не в кобуре, а в кармане. Шашки у офицеров и казаков были при себе.

Пехотные полки были первое время расквартированы в городе Владивостоке, Никольск-Уссурийске и в Раздольном, а казачьи полки были размещены по деревням. Население Приморской области состояло из казаков уссурийцев, из старых, можно сказать, аборигенов и из переселенцев начала двадцатого века. Эти переселенцы приехали из Украины. Сели они на эту землю крепко, основательно обрабатывая ее. Построили не хутора, а большие села и деревни, которые были заселены земляками. Казачьи полки Оренбургского войска были размещены по этим деревням.

Прежде в чем что-то сказать об этом народе, невольно вспоминаются слова великого русского мыслителя и критика Белинского:

“Невозможно представить себе народа без религиозных понятий, облеченных в формы богослужения. Невозможно представить себе народа, не имеющего одного общего языка, но еще менее можно представить себе народ, не имеющий особенных, одному ему свойственных обычаев”.

Если народ лишь этих обычаев насильственно, он будет похож на связанного человека, которого бичом понуждают бежать.

Эти люди, живя на Украине, где много земель принадлежало помещикам, мало имели своей земли, а когда приехали в Приморскую область на земельные просторы, здесь они почувствовали свободу. Сами они рассказывали, как они приехали сюда, как скоро стали все помещикам. За десять лет они успели построить школы и церкви в своих деревнях.

Мы пришли в деревню Павловку во время великого поста. В это время уже было тепло, только в глубоких оврагах на северной стороне можно было увидеть снег, а на полях уже кипела работа. К страстной неделе посев уже был закончен. Сельскохозяйственный инвентарь был уже составлен под навесом переднего двора. На последней неделе великого поста ежедневно был слышен колокольный звон к обедне и вечером к всенощному бдению.

На этой неделе говеющих было много. Мужчин было больше. Редко среди них встретишь старушек. Женщины уже отговели на первой неделе или на крестопоклонной. Ученики говели всегда на страстной неделе. На этой неделе читаются страсти Христовы. Как все было продумано, проверено и строго, как по расписанию выполнялись все обязанности от учеников школьного возраста до старческого! Не было такой молодежи, которая бы говорила, что будем грехи замаливать, когда будем стариками, что часто мы слышим среди эмиграции. Всю пасхальную неделю никто не работал.

Наступила Радоница. Поминовение усопших. К этому дню была особая подготовка. Готовилось все то, что любили умершие за свою бытность. Готовились закуски разных сортов, пеклись блины и вареники, крашеные яйца и, конечно, не обходилось без горилки, запасы которой были в каждом доме. Ехали на кладбище всей семьей для того, чтобы отслужить панихиду. В телеги загружали закуски, квас, засолы, сажали всю семью и ехали на кладбище. Приехав, расстилали брезенты и полога на начинающую зеленеть травку, раскладывали все, что привезли с собой. Потом ждали священника, который быстро обходил могилки, чтобы отслужить панихиду. Могилок еще было мало, больше детских. Кладбище новое, и люди не все старожилы.

Как только прошел батюшка с крестом, отслужил панихиду, благословил трапезу, семья приступала к поминовению усопших, начиная с просфоры и кутьи, а после этого начинали выпивать и закусывать. Под вечер это поминовение усопших принимало форму пикника, поминали друг у друга усопших и к вечеру уже крепко напивались, душа рвалась к песне и к веселью.

На кладбище петь было нельзя, поэтому, как только садились в телеги, затягивали на все голоса песни, и если лихо неслись кони, то они прокатывались по улицам на своих борзых. Были и такие люди, которые ходили пешком на кладбище. Они возвращались с кладбища тоже крепко подвыпивши горилки, в обнимку по нескольку человек и обязательно с украинской песней. Таков был обычай в день Радоницы.

На Красную горку справляли свадьбы. Время было свободное, в особенности у тех, которые не проводили в это время построек, а делали только заготовку строительных материалов, а свадебная гулянка отнимала немало времени. У кого большое родство, у тех свадебная гулянка продолжалась до двух недель. В таких случаях у них существовала определенная система. Весь мужской пол в эти дни до обеда успевал работать по хозяйству около дома, а женщины, в особенности те хозяйки, которые принимали сегодня гостей у себя, были заняты приготовлением закусок. Если начало свадьбы пошло без всяких шероховатостей и дружно, то они с первых же дней решали с общего согласия, у кого и в какой день собираться. Этот план у них не нарушался, ибо принять гостей - надо много чего приготовить. “Если у Грицька были такие закуски, а я, Павло, чем хуже Грицька?” Ввиду того, что семьи были большие, гостей в каждом доме собиралось около сорока человек. За стол садились около двух часов дня, а разгонная чарка горилки могла быть только в 11 или 12 часов ночи. Гулянки, особенно свадебные, любили все женщины. Здесь они могли свободно веселиться и выпить горилки, как и мужики. В это же время они изучали кулинарию друг у друга, определяли вкус закусок и печенья и, конечно, каждая хозяйка старалась не ударить лицом в грязь.

По определению хозяйственных порядков, здесь многие матери делали выбор для своего сынка - из какого дома ему можно взять жинку.

Такими же желанными гостями были наши казаки и офицеры. Ведь в каждом доме было таких квартирантов по четыре-пять человек. Большинство офицеров, соблюдая принцип вежливости, не хотели своим присутствием нарушать, вернее, стеснять их свободу во время гулянки. Но это им не удавалось.

Сама хозяйка наливала две рюмки крепкой настойки, ставила на поднос, подходила к вам, брала одну рюмку, выпивала всю до дна, опрокидывала ее на поднос вверх дном и запевала, притопывая ногой:

Эх, выпила я, похилыла,

Сама себя похвалила,

Що я паньского роду

Пью горилочку, як воду!

Этим она показывала пример, как нужно выпить эту рюмку. Не выпить нельзя, обидишь хозяйку, а выпил эту рюмку - значит, ты уже их гость, должен садиться за стол.

Общий вид деревни после Радоницы был такой: у кого были свадьбы, там после обеда слышались веселые голоса и песни, а кто не участвовал в свадебных гулянках, те работали с утра до вечера по дому и по хозяйству. Делали пристройки, ездили за бревнами в лес, женщины вспахивали гряды в огороде, приготовляли парники для огурцов, сеяли лен, а что за зиму напряли, из этой пряжи надо было ставить кросна и ткать холсты.

У каждого дома на улице стояли козлы высотой в рост среднего человека. На эти козлы закатывали бревна для распилки на доски. Эту разделку бревен распиливал сам хозяин. У каждого многосемейного хозяина была своя продольная пила, Двадцатилетний сын вставал на низ под бревно и заменял пильщика-специалиста. Распиленный лес на доски разной толщины складывали в штабеля для просушки. Хотя улицы были широкие, а вид имели лесного склада. Здесь проходила разделка бревен и постройка домов.

Семьи у этих переселенцев были очень большие. Совсем не редкость встретить в одной семье трех женатых сыновей, живущих всех в родительском доме. Все это объясняется тем, что они приехали в этот край не так давно. Рассуждают они так: надо сначала потверже встать на ноги, а потом уже будем думать о выделении своих сыновей и общими силами будем им строить хаты.

Семейная дисциплина у них была строгая, можно сказать, чуть-чуть похожа на “Домострой”. Несмотря на то, что старший сын своим внешним видом почти догнал своего отца, а без разрешения батьки он ничего по своей личной инициативе делать не будет - все по указанию отца. Такое явление удивляло многих из нас. В праздничные дни, когда ставили горилку на стол, отец наливал всем рюмки, включительно и детям пяти-шести лет и заставлял выпить и этих малышей. Считалось, что если дети приобщены к горилке с детства, не будут пьяницами, когда вырастут.

Мать - глава над снохами и дочерьми. У нее дисциплина даже строже, чем у отца. У каждой женщины в семье есть определенная обязанность, и никто не смел ее нарушить. Например, одна сидит за кроснами. Кросна - это упрощенный ткацкий станок с бердами и челноками. Такие станки были в каждой семье. Он ткет холсты, коврики и половики. Другая ходит за скотом, доит коров, пропускает на сепараторе молоко, сбивает сметану на масло. Третья кормит свиней, домашнюю птиц, а мать сама с остальными на кухне у русской печи приучает своих дочек к стряпне и начинает готовить приданое для старшей дочери. Дивчина на возрасте - нужно быть готовым к сватовству.

В больших семьях я наблюдал сам, как во время обеда в рабочие дни младшая сноха накрывала на стол, наливала из большого чугунного котла в большую миску борща. Потом все садились за стол и хлебали из этой общей миски деревянными ложками, а младшая сноха ела стоя, не имея права садиться. Она должна была есть и следить, чего недоставало на столе. Как только чего-нибудь недоставало, она добавляла.

Еда у них была неплохая. В скоромные дни - борщ с мясом, чаще со свининой. Второе блюдо - гречневая каша, залитая молоком. После такого обеда чая не бывало, а пили квас. Вот здесь и вспомним слова Белинского:

“Если у этих людей, переселенцев с Украины, отнять религию и лишить их своих обычаев, разве можно бы увидеть в них такую полную жизнь в их материальном отношении, такую стройность семейной тишины, сохранившуюся семейную дисциплину, которая никого не угнетала, еще более украшала семейную жизнь, свойственные им обращения друг с другом, природная мягкость в произношении слов, которые составляли гармонию”.

Я не слышал, чтобы они между собой ссорились, и не видел раздраженных лиц. Иногда видишь и чувствуешь сам, что уже достаточно причин, для ссоры, а получается так, что вовремя переходят на шутки. Я говорю только о людях, крепко выпивших, а среди трезвых даже не услышишь споров.

ХХVIII

В предыдущей главе я писала исключительно о переселенцах с Украины, чтобы читатель имел представление о российских народах, об их нравах, обычаях и социальном положении. Я также обратил внимание не деятельность царского правительства, которое предоставляло право российскому народу занимать плодородные земли, отпуская им для этого долгосрочные кредиты на переселение. От этих переселенцев я слышал, что кредиты отпускались на 49 лет, что давало им возможность развить сельское хозяйство. Они сами говорили, что, приехав на поселение, имея в семье работников, через десять лет они становились богатыми.

Теперь посмотрим, как жили старожилы, которые приехали в Приморскую область раньше - по своим проискам. Некоторые работали на постройке Уссурийской железной дороги и остались там на жительство, а многие раньше посылали своих ходоков и переезжали туда. Много коммерсантов привлекало к себе Приморье. Они вели там торговлю и оставались на постоянное место жительства. Эти старожилы обосновались уже давно. Они не похожи на переселенцев с Украины.

Семейная дисциплина у них не та. Семьи у низ гораздо меньше. Женатого сына отец долго при себе не держит, а отделяет для самостоятельной жизни. При себе отец оставлял более способного сына блюсти отцовский дом. А больше всего оставались при отце старшие сыновья.

Эти жители тоже занимались хлебопашеством. Много сеяли гречихи, занимались пчеловодством, собирая гречишный мед. Я ночевал у одного хозяина всего три ночи. За это время он познакомил меня со всем своим хозяйством. Завел меня в амбар, где хранился мед. На полках не было порожнего места. Все полки были заставленными банками с медом и на полу в два ряда стояли банки. Только два прохода было к полкам. Мед был запаян в этих банках, вес банки - 25 килограммов.

Когда мы вышли с ним из амбара, он по пути взял одну банку и выставил на террасу у амбара. Закрыл склад не на замок, а просто набросил большой железный гвоздь, откованный в кузнице и привешенный на веревочке. Я подумал, что так закрывают амбар только днем, а на ночь, вероятно, вешают замок. Спросить об этом я постеснялся.

- Банку с медом вы возьмете себе.

- Сколько я должен за нее уплатить? - спросил я.

- Я не продаю, - ответил он, - а дарю. Денег мне не надо.

- А я без денег такой подарок не могу взять, - сказал я.

А он говори:

- Ладно, не берите, а возьмет ее Николай, а чай пить будете все равно с моим медом.

Николай был мой вестовой.

Жители сел и деревень, находящихся недалеко от маньчжуркой границы, занимались контрабандой. Провозили по лесным тропам много спирту, очищенного, около 90 процентов крепости, китайскую чесучу и китайские шелка. Народ в Приморье мало пил самогон, а больше пил спирт. Укупорка этого спирта была в простых жестяных банках, весом в 500 и 2500 граммов.

Старожилы Приморской области - народ универсальный. Они ремесленники, многие из них имели кузнечные мастерские, они коммерсанты, рыбаки и охотники. Многие из них засеивали много десятин гречихи, урожай которой там бывал очень обильным. Смотря на них, невольно приходила мысль: какая же богатая наша Россия! Сколько лет уже тянется война, более десяти миллионов человек было поставлено под ружье, а матушка Русь всех кормила, обувала и одевала, и еще оставались целые области нетронутыми со своими богатствами.

Познакомившись с российским народом и с их материальными богатствами, так и хочется громко сказать:

“Россию грабят все, кому не лень. Кто же до этого допустил? Большевики, революционеры, интеллигенция, которая себя считала и открыто называла народниками, но сами не знали свой народ, а может быть, народ свой не любили и не хотели знать”.

Сколько было в Сибири народных учителей в школах, которые жили на квартирах у крестьян-сибиряков, чалдонов. Один занимал горницу на полном пансионе, платил в месяц за все 6 рублей, а жалования получал от 25 до 30 рублей в месяц. Жалование выплачивалось по желанию - в золотых рублях или в кредитных бумажках. И этот учитель, русский интеллигент был революционером.

Уссурийский казак тоже не похож на переселенцев. Он меньше занимался хлебопашеством, а больше склонен к коммерции и контрабанде. Это занятие самое легкое и выгодное, а кроме этого он имел много земли, часть этой земли, которую не мог обрабатывать сам, сдавал в аренду китайцам. Также был большой охотник на фазанов.

Я жил у одного казака на квартире. У него левая нога была ампутирована выше колена, ходил при помощи протеза, а охотник на фазанов был заядлый. Как раз настал сезон охотиться на фазанов. Хлеба с полей были убраны, на осыпавшееся зерно на землю во время уборки уже начали сплетаться фазаны, и началось уже открытие этой охоты.

Открытие охоты хозяин предоставил мне. Вложил в патронташ 20 штук патронов, дал мне очень умную собаку, породы сеттер-гордон, с кличкой Верный. Вот я и отправился на охоту, по жниве полей, как он мне советовал. Не отошел и одного километра от поселка, как мой Верный сделал стойку. Я тихо подхожу к нему, всматриваюсь в борозды жнивы, зорко стараюсь смотреть вдаль от Верного - ничего не вижу, а когда заметил, что моя собака смотрит не вдаль от себя, а почти под своим носом, только тогда увидел в трех метрах от Верного, что в борозде лежит, вытянувши шею, фазан. Впечатление получилось, что этот фазан не может ни бежать и ни лететь, но это все проходит в один миг.

Если фазан заметил, что вы его увидели, он тут же вскакивает и бежит от вас, как пуля. Я вскидываю ружье - бах! - мимо. Он взлетает и поворачивается на меня. Я даю второй выстрел - опять мимо, иду дальше. Пробовал стрелять в хвост при взлете, и стрелял, когда он летит на меня - убить ни одного не мог. Выстрелов сделал двенадцать. Наконец устыдился своего Верного, который стоял и смотрел на меня с укоризной, повернулся и пошел домой.

Стрелок я был неплохой и прикладка в плече у меня была быстрая, а результаты получились плохие. На фазанов я никогда не охотился, и полет их мне показался необычайно быстрым.

На другой день мой хозяин пошел на охоту, тоже взял с собой 20 штук патронов, возвратился с трофеями - 18 штук фазанов, а выстрелов сделал 20.

Народ Приморской области в то время еще не испытал той жизни, которую испытал нард Центральной России за три года войны. Многие из них смотрели не революцию, можно сказать, сквозь розовые очки. Структура большевистской власти была для них совсем непонятна. Они смотрели так, что все это происходит временно, пока идет гражданская война, а как только все успокоится, большевики неизбежно придут к такому решению, что надо созвать

Учредительное собрание, а там уже весь народ будет решать об избрании Всероссийского правительства. Аграрный вопрос решит Учредительное собрание. Урежут помещиков в количестве земли, они от этого не обеднеют, а народ тогда успокоится и во всей стране установится порядок.

ХХIХ

Когда в Приморской области был проведен плебисцит, после этого стали вооружать Дальневосточную армию. Не знаю, какие изменения были в пехоте при этом вооружении, а в казачьих частях было произведено некоторое переформирование. Все казачьи полки: Оренбургского войска, Сибирского войска, отдельные сотни Енисейского войска, - были сведены в отдельный казачий корпус. Командование этим корпусом было возложено на генерал-лейтенанта Бородина.

Кроме нашей Каппелевской армии, которая провела Ледяной поход, здесь было два Пластунских полка Забайкальского войска и отряд генерал-майора Савельева. Сколько было у него в отряде человек, было неизвестно. Лето 1921 года прошло в подготовке к дальнейшим военным действиям.

Ставилась цель - удержать Приморскую область от Красной армии. С малыми силами вести наступление и думать было нельзя. Заранее, можно сказать, идти на поражение. А одержать победу над Красной армией и очистить все Приморье - нужно было ввести в действие сильную армию.

Мы знали, что Красная армия была уже подготовлена раньше, еще до занятия Забайкальской области, но с тех пор много воды утекло. Красное командование хорошо знало, что белые не уступят ни одной пяди земли без боя. Свою армию они пополняли свежими сибирскими полками, так как части, которые все время дрались в Забайкалье с белыми, были изрядно потрепаны и им самим было нужно пополнение, необходимое обмундирование и вооружение. Поэтому 1921 год был годом для подготовки наступления.

Наша Дальневосточная армия не могла сидеть на одном месте, когда противники готовились к наступлению, и военный совет решил предпринять хабаровское наступление.

В августе месяце Белая армия двинулась на Хабаровск по Амурской железной дороге. Цель была - занять город Хабаровск, очистить Приамурский край от красных, которые еще не входили в состав Красной армии, комплектовавшейся в Забайкалье.

Продвижение на Хабаровск не могло быть быстрым, так как все населенные пункты были заняты красными отрядами. Нужно было от этих отрядов очищать всю местность. Когда стали приближаться к Хабаровску, уже была глубокая осень. К этому времени командование Красной армии подтянуло крупные силы к Хабаровску и перешло в контрнаступление. Бои приняли ожесточенный характер.

Холода с каждым днем увеличивались. Были и оттепели, но они не давали облегчения. Повалил снег, и толщина его создавала основательное препятствие в передвижении цепей. Бои разгорались с раннего утра и до позднего вечера, а для этого людям нужно было теплое обмундирование, которого недоставало. Некоторые части были в сапогах или в ботинках с обмотками. Солдаты стали обмораживать ноги. В силу создавшегося положения пришлось сдавать позиции противнику.

Красная армия была одета в теплое обмундирование, некоторые полки были даже в черных папахах и лохматой “суксурке”. Забайкальская область могла за лето одеть миллионную армию в теплое обмундирование, там шерсти для катанок и шуб было много. Заготовку для этого обмундирования делали весь 1921 год. А в Приморье население мало занималось овцеводством, и такого обилия овчин и шерсти не было.

До наступления морозов Белая армия одерживала победу за победой, опрокидывая крупные соединения красных, успех был всегда на стороне белых.

Зима 1921/22 года приостановила военные действия. С обеих сторон прекратилась активность, а для Белой армии эта зима стала поворотным пунктом. С наступлением весны она уже не смогла перейти в наступление и, под сильным давлением Красной армии, стала постепенно откатываться.

Цель Приморского правительств занять город Хабаровск и очистить Приамурский край от красных не была достигнута. Однако действия армии Деникина на юге и генерала Юденича на севере давали надежду на продолжительную гражданскую войну.

Пропаганда большевиков в Приморье имела успех. Например, был пущен слух, что Приморское правительство хочет пойти на какие угодно позорные сделки с Японией, чтобы подавить народную большевистскую власть. Какая-то договоренность уже была, иначе японские войска давно бы были отозваны в Японию. Доказательством этого ставилось японское участие в сражении по защите города Читы от красных. Конечно, эти слухи были основаны только на лжи. Доказательством служит довольно характерное заявление воеводы генерала Дитерикса.

Однажды генерал Сузуки посетил воеводу, которому заявил:

- Я получил от своего правительства указания. Прежде чем уйти отсюда - взорвать все портовые укрепления, снять замки с крепостных орудий.

Здесь читайте:

Ледяной поход Глава из книги А.И. Деникина "Поход и смерть генерала Корнилова"

Гражданская война в России 1918 - 1920 годы (хронологическая таблица)

© "ПОДЪЕМ"

Редактор Виктор Никитин

root@nikitin.vrn.ru

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

1

2

3

4

5

6