Леонид НЕТРЕБО

РАССКАЗЫ

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русское поле:

ПОДЪЕМ

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

ФЛОРЕНСКИЙ

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

Леонид Васильевич Нетребо родился в 1957 году в городке Ташкенте. Окончил Тюменский индустриальный институт. Автор книг “Пангоды”, “Черный доктор”, “Мидии не родят жемчуг”. Живет в поселке Пангоды Тюменской области.

ПРОСТРЕЛЕННЫЙ

...Пуля навылет - ему показалось, что он ее увидел, звякнувшую и покатившуюся по каменному тротуару, побежавшему вниз. И он сам, необычно напрягшись, как бы покатился без сил, на одном ускользающем разуме, на понимании того, что нельзя останавливаться, нельзя показывать тем, кто сейчас смотрит в спину, что его прошило насквозь: пусть думают, что это он просто так на секунду остановился, оттого, что рядом прожужжало что-то, щелкнуло по дувалу, чиркнуло по камням. Нельзя показывать кровь, которая наверняка уже залила всю пазуху и спину и сейчас просочится сквозь гимнастерку, туго обхваченную ремнем, и закапает на камни. Они увидят это в бинокль и сейчас же пойдут следом. А так... дырку в спине, в гимнастерке, издалека вряд ли видно: гимнастерка нова и к тому же великовата, с воздухом, он не успел ее ушить, спина в складках, да и так прохладнее, чем в обтяжку. Пусть думают, что он, завернув за угол, быстро ушел с этого места, спеша по своим делам. Нужно еще сделать какой-нибудь жест, разочаровывающий их напряженное внимание (нет подранка, уходит здоровый зверь, промах, поэтому уйдет, бесполезно догонять, торопиться по следу). Он демонстративно поднимает над головой левую руку, отводит вывернутую ладонь в сторону: “...ах, да, сколько там времени?” Не слишком ли картинно? Удивился, что “как в кино”, не чувствует боли, только жжение под правым плечом, а рука безжизненной плетью застряла в кармане брюк, может быть, кстати, - невольная маскировка под непотревоженную беспечность. Что ж, нате еще, последнее: поворачивая за угол, быстро и как бы небрежно, вытянув губы в трубочку, имитирующую простодушный посвист, который наблюдатели просто не могут слышать, как бы машинально оглядывается. Оказалось, двойная польза: убедился, - крови на тротуаре нет.

...Павел проснулся, потрогал живот - мокрый, хлюпающая складка, это от пота. Шевельнул плечом, нащупал шрам, привычный плотный узелок над правым соском груди. Все на месте... Эти сны страшны ожиданием того, что где-нибудь пойдет не по верному - незнакомому, неожиданному, смертельному пути. Хотя и “верное” ужасно само по себе, если даже без неожиданностей, - годы не притупляют страха. Да, на этот раз все было почти так, как было. Правда, сейчас, в только что минувшем сновидении, он больше, чем на самом деле, думал, анализировал, с дыркой в тебе убегая от “духов”... В действительности же... (Впрочем, что значит “в действительности”? - то, что физически произошло или то, от чего страдаешь?) Многозначность слова определяет панику души... Значит, выход в том, что нужно возвращаться к определенности, однозначности. Итак: если быть точным, то это он потом, много позже, присочинил себе, что сосредоточенно размышлял - тогда. И теперь каждый следующий, один из избитых, с небольшими вариациями снова прибавляет мыслей тому лейтенанту, пробитому пулей, и плотность ужаса на секунду сна все возрастает. А на самом деле (долой, долой второй смысл!), на самом деле, о чем мог думать простреленный человек?.. Ну, вот, уже лучше.

Почти полдень. Нельзя так долго спать. А что делать, если заснул только под утро.

...Потный, чумной после позднего сна, он вывалился наружу, присел в пустом открытом кафе. Здесь можно сидеть просто так. Если хочется. Если неспроста, то изящный высокий официант, весь в белом, с черной бабочкой, поэтому безликий, тривиальный, наблюдающий откуда-то изнутри стеклянной веранды с затемненными стеклами, неуловимо поймет это и выйдет наружу, чем я могу?..

Посетителей мало - поздняя осень. Еще тепло, но уже падают листья - в бассейн с рыбками, окруженный столиками открытого кафе, в котором мало посетителей, в основном обитатели дома отдыха. Рыбки плавают под чашей спокойного фонтана, создающей тень. В тени они все серые. На самом деле, на свету, они желтые, красные, огненные. Это самые настоящие золотые рыбки с выпученными глазами и вуалевыми раздвоенными хвостами, которых на лето выпускают из аквариума в бассейн. Здесь они, как в природе, инстинктивно начинают бояться людей, поэтому плавают в тени. В прошлую осень, рассказывают, один “новый” велел выловить их и зажарить. Заплатил большие деньги. Но есть, говорят, не стал, побрезговал, что ли, только поковырялся вилкой. Рядом с бассейном, ближе к веранде с кухней, небольшой водоемчик, метр на полтора: тут плавают, вернее, ползают по мелкому дну стандартные, с ладонь, усталые форели, их можно потрогать за темные спинки, выбрать. Рыбину тут же ловко извлекут удобным пластмассовым сачком, на глазах посетителя (если угодно) почистят от чешуи, вскроют брюшко, выпотрошат и кинут на сковородку. Подадут на стол с охапкой зелени: милости прошу, пожалуйста, господин, госпожа, форель-с!...

Днем тут, как правило, тихо: обитатели пансионата разбредаются по городу, многие на процедурах. Да и вообще, коридоры дома отдыха полупустые в любое время суток, - бархатный сезон если и рай, довольно многолюдный, то на море. А здесь, в сотне километров от края земли, в это время царит тишина (хотя, может статься, на оптимистичный взгляд, тоже бархатная...) Даже не видно гор, которые могли бы являться, по меньшей мере, зрительным шумом-гулом, их закрывают дремучие кроны вековых деревьев. Горы лишь угадываются в звуках ближней трассы, доносящихся непременно сверху. Но и шорох шин, усиленный акустикой каменного царства, да изредка нетерпеливые стоны клаксонов идущих на обгон авто только подчеркивают отдаленность от цивильного гомона, спутника суеты.

И все же вечером кафе оживает. Выползают из своих келий обитатели дома отдыха, подъезжают такси, подвозя местное население, предпочитающее активный вечерний отдых. До полуночи звучат шлягеры, публика вполне достойно отдыхает, забирая последнее перед надвигающейся зимой, которая на четыре слякотных месяца умертвит курортную бесшабашность южного города.

Напрасно он выбрал это место для отдыха. Горы. На море было бы лучше, хотя и там горы. Прибавилось снов, он совсем перестал высыпаться.

...Вчера опять снился издыхающий ишак, кричащий, весь в крови.

Кафе это всего лишь часть территории дома отдыха, вернее, доля внутреннего парка, более или менее открытая небу. Выходящий из спального корпуса, если только он не держит направления к центральным воротам, за которыми - автобусная остановка, обязательно пересекает мозаичную дорожку и оказывается в кафе. Навязчивый сервис. Или, скорее, если учесть неназойливое поведение обслуги, ласковый намек. Видно, что кафе вселилось в центр исторической композиции парка недавно - современное, граненое, сине-желто-красное исполнение, красиво нарушающее архитектурную гармонию старины (овалы, гребни, шары, цилиндры, - все белое) и даже претендующее

на модерновую часть гармонии новой. Единственная заградительная конструкция кафе, если не сосчитать веранду с кухней, - полупрозрачный купол со светоотражательным покрытием над всей полезной площадью, висящий на цепных растяжках, через который ночью хорошо просматривается звездное небо, между тем как днем это надежная защита от солнца. Фонтан – под куполом. Он так и остался, согласно замыслу новых строителей, началом дорог и дорожек, которые разбегаются в разные стороны прямо от пластмассовых столиков. Вокруг - уходящие лучами, кажущиеся фрагментами лилипутового королевства, узкие и низкие от разбухших вековых деревьев аллеи: архаичные, с вековым слоем облупившейся краски скамейки и “девушки с веслами”, частью без рук и без весел, - все провинциальное, старое, вросшее в землю.

Павел пошарил по карманам, ища сигареты. Как будто нажал какую-то сервисную кнопку, - официант с готовностью показал свою услужливую фигуру в широком створе кухонной веранды. Сигареты нашлись, официант опять исчез, как будто затаился, как снайпер, за темными ветровыми стеклами.

День только начинался, а Павел уже чувствовал себя утомленным. Сейчас он докурит сигарету и сделает свой обычный заказ, немного взбодрится, вернее, слегка утолит хроническую усталость. Дома он по большей части обходился без этого - дела, дела, дела... Изо дня в день. Спасительный круговорот.

Среди теней и солнечных пятен, рядом с кафе, гуляют молодая женщина и ребенок, туда и обратно, то исчезая в сумраке аллей, то появляясь вновь. Павел поймал себя на мысли, что от этой семейной идиллии веет прохладой. Это счастливая поимка. Нужно развить тему. “Это семейная идиллия... От них веет прохладой... Красивый ребенок, гладкая кожа, светлые кудри - ангел... Она - смуглая богиня, величавая, недоступная, прекрасная... Отличный предмет искреннего, платонического обожания... Приют для утомленной души, охваченной неутолимым жаром... От нее веет прохладой... Так веяло...” Ах, черт!..

...Так веяло от афганской узбечки, внучки старика, у которого он пролежал простреленный трое суток. Ему повезло: внучка какое-то время работала в аминовском госпитале и кое-что умела. Она оказала первую помощь, которая определила его надежду на выживание. На третью ночь старик, чтобы не видели соседи, забросав тело старыми мешками, вывез раненого “шурави” на арбе к советскому госпиталю... Эта женщина чем-то напоминает ту узбечку: такая же скромно, но достойно молчаливая, и даже - восточные черты, едва, впрочем, уловимые. Однако та молчаливость была покорностью, покладистостью. А эта?.. Так-так, нужно найти разницу и уйти в сторону...

- Куда только мужчины смотрят!.. Добрый день.

Эта старушка. Рядом, за соседним столиком. Он едва не зашиб ее вчера, невидяще идя по коридору. Долго извинялся. Она, закусив губу и прижав морщинистую ладошку к груди, только кивала. Она тоже похожа - на сиделку в госпитале. Такие же пепельные кудри и губы в яркой розовой помаде. Не слишком ли много похожестей? Еще немного - и придется констатировать окончательное схождение с ума. Пора уезжать отсюда?..

Он приветствовал старушку глубоким кивком головы. Затем, подумав, что вчерашнее их “знакомство” не дает ему право на формальный молчаливый кивок, встал из-за своего столика и присел с ее разрешения рядом с ней. Старушка улыбалась умными глазами и всеми морщинками, венчиками расходившимися от уголков этих глаз, и редкими крошечными глотками пила остывший, подернувшийся сланцевой пленкой кофе. Видимо, давно наблюдала за своим соседом по кафе. Видимо, давно наблюдала за своим соседом по кафе. Интересно, что он делал не так в последние минуты, в чем был, вполне возможно, смешон? Павел огляделся, ища официанта, который немедленно возник как будто из-за спины.

- Коньяк? - спросил, заранее уверенный в ответе, приветливо, как завсегдатая, но без фамильярности, соблюдая дистанцию.

Уже несколько дней Павел помимо воли наблюдает за этим гарсоном. Навязчивое ожидание вот-вот поймать в ясных глазах под аккуратным “ежиком” искорку превосходства, присущую, как раньше казалось, всей этой ресторанной шушере по отношению к таким, как Павел, простым людям. Поймать - и проучить!.. Хотя бы как-нибудь. Например, заказать нечто невыполнимое и, услышав отказ... Наивное и, скорее всего, напрасное желание - порочной искорки не обнаруживалось. Иное время - иные нравы.

В годы молодости Павла это была особая каста. Тогда официант мог быть как просто холуем, шестеркой (злобной, заискивающей перед сильными и люто презирающей слабых - безденежных горожан и вполне обеспеченных провинциальных толстосумов, лохов), так и даже главарем мафиозной группы, значимым человеком. Его величество дефицит делал свое дело, - из ряда социальных извращений. Сейчас для того, чтобы быть “мафиозной” (тоже извращение, но бессмертное), совсем не обязательно прикидываться пролетарием или инвалидом.

Отрицательные воспоминания, навеянные безадресным и бесплотным, каким-то классовым, кастовым мщением, сменялись вполне доброжелательной констатацией нынешнего положения вещей. Бывали мгновения, когда хотелось даже пригласить официанта за столик, угостить коньяком, поговорить по-мужски. На вид парень гораздо моложе, но, наверное, тоже где-то служил. Возможно, в горячей точке. Наверняка у него многое было по-другому. Как?

Но следом за этим дружелюбием перед глазами обязательно мелькали неприятные фрагменты истории возвращения домой из Афгана через Ташкент. Там, в столице Узбекистана, в одном из пустующих дневных ресторанов, белобрысый официант принял его, Павла, человека в неподогнанной, великоватой для фигуры гражданской одежде, за проезжего лоха. Наглый взгляд, издевательские уточнения заказанного меню. Почему это так необычно сильно задело Павла? Белобрысый... Если бы он оказался чернявым, плохо понимающим по-русски, Павел простил бы ему непонимание, которое порождает со стороны непонимающего лишь невольное беззлобное, а потому почти необидное, пренебрежение. Подошли блатные. Официант бесцеремонно оставил “лоха”, и... еще полчаса ожиданий. Наконец Павел, улучив момент, ловко поймав двумя пальцами обидчика за галстук-бабочку, прервал его подобострастное, женоподобное порхание в сторону ненавистного столика с уверенными, холеными ликами. Далее - познакомил ресторанного соплеменника со своим дубовым столиком, обойденным должным вниманием, поближе, вдавив хрустнувшим, хрюкнувшим носом в скатерть, которая через несколько секунд украсилась алым пятном и грязными пузырями... Павла били сзади мягкими кулаками и звенящими подносами... В милицейском “воронке” молодые сержанты, узбеки и русский, наметанным взором рассмотревшие в его гневном гражданском облике черты одного из афганских вояк, сотнями курсирующих через Ташкент, даже не решившиеся потребовать его документов, удивленно, миролюбиво спрашивали, откуда он и кто. “Оттуда... Человек”. Оттуда - понятно. А что значит “человек”? Какой человек? “Живой”. А еще какие бывают? – снисходительно переглянулись. “Мертвые...”

- Чай, пожалуйста. Если можно, зеленый. Разумеется, правильно заваренный. - Павел немного помолчал, колеблясь, и все же добавил: - В отдельном чайничке. Кусковой сахар. Если в вашем заведении такого нет, найдите на стороне, я лучше подожду. И две чашки, если нет пиал. А если все это невозможно, то, пожалуйста... две бутылочки “Пепси”...

- Вы из Средней Азии? - спросила старушка заговорщицким голосом, чуть пригнувшись к столу, когда официант отошел.

- В некотором роде, - Павел улыбкой постарался показать соседке, что оценил ее наблюдательность, - немного жил там. – Он склонил голову набок и приподнял одну бровь, что означало шутливое любопытство к будущим отгадкам со стороны собеседницы.

Старушка кашлянула, борясь с волнением, порожденным гордостью за собственную прозорливость, и потянулась за кофе. Сухонькая рука дрогнула, звякнула чашечка, разлучаясь с блюдцем.

- Вы меня извините. Но еще - позвольте мне ошибиться, - ее глаза слегка увлажнились и заблестели, - я делаю вывод, что вы... Вы - военный!.. Возможно бывший, но офицер. - Она потупилась, как отличница перед строгим учителем, сомневающаяся в стопроцентной правильности своего ответа, и шумно потянула в себя большой глоток, разбивая кофейную пленку на мелкие блестки.

Заказ был выполнен почти молниеносно: парящий из всех отверстий фаянсовый чайник, две большие пиалы, горка сахарных плиток. На лице официанта - прежнее уважительное бесстрастие, но в скорости и пунктуальности прочитывалась обидчивая реакция на подозрительность клиента в несостоятельности фирмы.

Павел произвел необходимый ритуал: пиала наполнилась первой жидкостью лишь затем, чтобы тут же отдать ее обратно в чайник. Только после этого, выдержав небольшую паузу, он налил янтарного чаю в обе пиалы, одну протянул старушке:

- Угощайтесь. Оставьте свой кофе... - Спохватившись, сменил интонацию на более мягкую: - Просто потому, что вам серьезный напиток совсем остыл. Хороший чай, я слышу знакомый запах... А с чего у вас такой вывод - про мою социальную принадлежность? У меня что - командный голос?

Старушка окончательно осмелела, угадав в поведении Павла точность своего логического попадания. К тому же его доброжелательность больше всего располагала к дальнейшему разговору. Было заметно, что она соскучилась по общению. Она торопливо взяла предложенную пиалу двумя руками, демонстрируя послушность, и, отхлебнув, презрительно покосилась на остатки своего кофе.

- С чего я взяла, вы cпрашиваете? Это, знаете ли, труднообъяснимо. Видимо, жизненный опыт. А вот пиалы у нас, даже на Кавказе, делают все же не такие, как в Средней Азии, не правда ли? Как ни стараются. Смотрите: желтый фон, красный горошек! - как это по-нашему! Хотя, если о деталях по начатой теме... - Старушка перестала пить и, упершись локтями в стол, подняла пиалу на уровень лица и стала осторожно перекатывать ее на весу, как маленький обруч, сжимая ладонями лишь острые грани, не проливая ни капли и не обжигаясь. - Вы здесь уже трое суток... Днем заходите в кафе, заказываете рюмку коньяка - как это универсально! - выпиливаете и сразу уходите в город. Что там можно делать целыми днями? Достопримечательностей - на одну хорошую экскурсию. Наверное, просто гуляете, наедине с собой. Точнее - “отгуливаете” от... от себя, это довольно типично. Впрочем, о чем это я? Склероз. Не по теме? Ах, да, характерные детали... Ну вот, например, у вас рубашка всегда заправлена. Другой бы в такую жару - посмотрите вон на того, который пошел, видимо, к остановке... - навыпуск, а вы... Я ни разу не видела вас в сланцах... Здесь - и по городу в них шлепают. У вас босоножки. Какие-то крепкие. Всегда застегнутые. Как будто необходима постоянная готовность, ну, я не знаю, побежать, что ли... Ну, еще, разумеется, осанка и прочее. И еще одна, прямо скажем, неявная, но для меня пронзительная, лишенная многозначности деталь... Я давно, нужно признаться, за вами наблюдаю, несколько дней, как, впрочем, и за всеми, кто меня так или иначе окружает, простите... Поймите меня правильно, это, знаете ли, возрастное... Годы, одиночество и так далее. Так вот. Наша с вами столовая. Вы как заведенный съедаете какую-то кашу, омлет, пудинг, зелень (всего этого много - ведь вы не включаете в заказ бифштексы, гуляши и прочее, и прочее), выпиваете компот, встали, ушли. Потом этот, я уже говорила, ежедневный коньяк. Признайтесь: чай - это впервые за три дня?..

Старушка перевела дух, отхлебнула из замученной пиалы:

- Так вот, эта пронзительная, но косвенная, да, все же косвенная, деталь: вы совсем не употребляете мясных блюд... Притом что внутренне - это уже в ваших глазах, да, да! - вы далеко не вегетарианец, не травоядный, если хотите... Извините за сумбур. Говорят, старея, люди становятся как дети. Не знаю, не знаю. Я этого как-то не замечаю. Впрочем, собеседники иногда снисходительно улыбаются. Вы - нет...

Еще часто снится (а может быть, все эти сны - просто видения в нездоровой полуяви? Разве может сниться одно и то же?): душман, невидимый, стреляет сверху. Только что они, разведгруппа из пяти человек, вышли из мертвого кишлака: убитые люди - недавно, еще парятся раны. Это не они!.. Но душман думает иначе. Он длинными очередями, смертельным свинцовым дождем положил, распластал их на голом пятаке земли, рядом ни камня, ни деревца. Они, панически перекатываясь, чтобы не оставаться на месте, отвечают из своих “калашниковых”, иногда через голову, лежа на спине, - бесприцельно, просто так, вверх, по скалам. Потом, когда кончились патроны, униженные, вдавленные в пыль, понимают, что у душмана они кончились еще раньше. Они встают, отряхиваясь, тяжело дыша: будто только что закончилась мирная, но тяжелая, в темпе аврала, разгрузка вагона с какой-то серой мукой. Душман, прыгая с камня на камень, уходит вверх, гортанно изрыгая рыдающие проклятия, потрясая над головой по очереди биноклем и гранатой с длинной ручкой. Дескать, убью, дескать, видел, запомнил лица. Почему он не бросает гранату

“Куда только мужчины смотрят!..” - говорит вполголоса пожилая соседка по столику с такой же, как и у него, пиалой в руках. Ах, да...

Официант превосходно владеет собой: осанка, жесты, мимика, - отличный кавалер. Сейчас он стоит перед молодой женщиной с ребенком. Ребенок, упершись руками в угол бордюра, занят разглядыванием золотых рыбок, которые иногда, выплывая из-под основания фонтанной чаши к границе света и тени, показывают золотые бока затихшему без движения зрителю. Женщина, меняя положения головы, вполголоса задает какие-то вопросы: вопрос - наклон к левому плечу, другой вопрос - к правому. Доносятся только обрывки фраз, но интонация выдает заслуживающую уважение пытливость: любознательность дилетанта, обращенная к специалисту, или экскурсанта - к гиду. Только, может быть, любознательность, избыточно подчеркнутая голосом и движениями красивой головы. Официант, демонстрируя готовность к любым вопросам собеседницы, даже наивным, встречает каждый из них ровной улыбкой и ясным взглядом. Когда он говорит, его руки не блуждают в области карманов, не теребят салфетку, - каждый раз им находится положение точного жеста, удачно начатого в начале фразы и венчающего ее в конце. Официант не смотрит в сторону Павла и старушки, но трудно поверить, что он полностью поглощен беседой и не контролирует ситуацию вокруг. Те же предположения относятся и к женщине.

- Молодцы! Что бы сейчас выкрикнул Станиславский? “Верю!...”

Старушка, таинственно улыбаясь, - поднятые бровки, лобик в гармошку, опущенные уголки губ, - смотрела вместе с Павлом на беседующих у веранды.

- Они оба молоды, но ей бы больше подошел мужчина постарше, согласитесь. Если рассматривать эту пару как будущий дуэт... Поймите меня правильно - это просто так, в качестве макета, у которого в данном конкретном случае нет воплощения, нет будущего. Так вот, в этой якобы гармонии - отсутствие обстоятельности, фундамента, если хотите, фундамента прошлого, без которого нет основательного будущего... Я совсем запутала вас и себя. Одним словом, как официант он - совершенство. И все. Ну, еще кавалер. Не более. Мой муж был гораздо старше меня...

- Как можно такой предпочесть какую-либо иную?.. – Павел удивился, насколько выразительна речь старушки, по одной только интонации единственной фразы следует, что молодая женщина разведена, оставлена. А ведь озвучена только эмоциональная вершина: дескать, невероятно, не может быть.

Официант исчез в своем укрытии, женщина и мальчик ушли из поля зрения Павла и старушки.

- ...К тому же, вы одинок... У вас нет семьи, простите, простите...

Эти слова были чуть раньше. Они не просто продолжение отгадок, а подготовка, определяющая логику следующих предложений. Предложений не как грамматической суммы слов, а именно призывов к действию. Вот сейчас она говорит вроде бы совершенно другое, невинно кося глаза и наивно выделяя интонацией провокационный смысл фразы:

- Вы не просветите меня, каким образом сейчас заводят знакомства мужчины и женщины? Я имею в виду зрелых, отдающих себе отчет в собственных поступках людей. Ну, те, которые заинтересованы в серьезных отношениях? Без разных там глупостей... Быть может, приглашают за свой столик... в какой-нибудь кафе? Вы знаете... ну, это я так просто, так сказать, возрастных фантазии... Если бы я... - увы, мое время прошло, - и все же, если бы я, допустим, была заинтересована в некоем подобном... Думаю, что в данных условиях, например, в доме отдыха, где работает вечернее кафе... это было бы совсем нетрудно. Впрочем, весьма возможно, я ошибаюсь, - нравы изменчивы. Но одно несомненно: я бы атаковала. Вернее, - атаковал... – она засмеялась, прикрывая рот сморщенной тонкой ладошкой. – Мой будущий... или, вернее сказать, прошлый муж нашел меня на танцах! Вернее, это я его нашла!.. Ой, простите! Не поймите меня превратно: мы с вами, то есть пара “я - вы”, не в счет! Я совсем не о том. Отнюдь, отнюдь! Не подумайте! Ах-ха-ха!

Павлу трудно сдержаться, и он тоже смеется. Наверное, впервые за все время пребывания в доме отдыха. Вспорхнули с мозаичного тротуара голуби. Из веранды с затененными стеклами опять выглянул официант. Женщина и ребенок на секунду подняли головы, отвлекаясь от своего семейного общения, от своих праздных веселых забот.

У женщины, сидящей на корточках, поворот головы на длинной, с четким продольным рельефом шее напоминает движение удивленной птицы. Каштановая волна, попав под солнечный луч, пронзивший вековую чинару, вспыхнула, разлилась по поникшему плечу: рука снимает с детской коленки назойливых муравьев. Засмеявшись (по-своему - ребенку), она быстро распрямилась, выходя из профиля анфас, царственную грацию которого подчеркнул вздрогнувший на бедрах, мгновенно разглаживая поперечные складки, темно-красный, с бархатным отливом халат. Серебряно сверкнула, от глубокого выреза на груди до колен, гирлянда из маленьких застежек-кнопок.

...Это не сон. Просто это продолжалось целый сладкий год. Казалось, в этом и было его спасение после отставки. Она встречала его в невинном шелковом халатике на застежке-молнии. Язычок металлического зиппера возле нежной выемки на шее имел запах и вкус. Ритуал, который с невероятной скоростью вгонял в транс, гасил внешнее солнце, зажигая исподний, тайный огонь...

“...Он надрезал кожу у самого горла, затем, поддев, довел лезвие до самого низа живота. Кожа расползлась на груди, обнажая белое мясо. “Как будто бабу раздеваем, - пошутил один из разведчиков, наблюдая, как Павел разделывает ворону, - а я думал, общипывать будем, как курицу”. Это было в тех же проклятых горах, когда несколько суток они пробирались к своим, без воды и пищи. (Вертолет не прибыл в назначенное место, они только слышали его шум за соседней горой, ошибка была совсем невеликой, но “достаточной”, - покружился и улетел). С “лимонками”, но без единого патрона (благодаря душману, который спровоцировал их на бесполезную перестрелку), поэтому - обходя на всякий случай любые селения и вообще любые живые шумы. ...Им повезло: сначала они поймали какого-то грызуна, потом подбили камнем неосторожную ворону. А на третью ночь, когда они уже почти совсем высохли, пошел сильный дождь, ливень, по камням потекли грязные ручьи... В следующую ночь они развели костер, - они решили, что все трудности и опасности позади. Город был уже близко, за небольшим перевалом, который контролировали правительственные афганские войска...

- Вы опять о чем-то задумались, - напомнила о себе старушка. - Чай совсем остыл. Можно, я закажу еще чайничек? Это прелесть. - Она резво привстала и изящно, звонко щелкнула пальцами правой руки, подняв ладонь на уровень лица. Громко обратилась к невидимому официанту: - Эй, где вы там! Молодой человек!.. Я тоже заказываю чай. Заказ аналогичный предыдущему!..

Павел опять не удержался и улыбнулся, так комично выглядела соседка. Сквозь эхо воспоминаний, из которых он только что вышел, улыбка получилась вымученной, он сам это чувствовал.

- Вы смеетесь над моим ископаемым жестом? - она повторила щелчок. - Это я для вас... Вы часто грустите. Не надо, уверяю вас. Вы мне не поверите, но я уже, какой бы ни была причина вашей тайной печали, сопереживаю вам. Чем бы я могла вам помочь? Все это глупо, конечно, это, простите, возрастные сантименты... Но в принципе, кто-то должен... Я - конечно, вряд ли. Не тот запал... Даже на это, - она опять сделала движение пальцами, на этот раз они издали только шелест, - нужна энергия. А вот если бы...

Она повертела маленькой седой головкой, раз за разом устремляя обеспокоенный взгляд туда, где только что играли женщина и мальчик.

Неразлучная парочка снова оказалась совсем рядом. Женщина и мальчик уже сидели на корточках у водоема с форелями, которые, возвышаясь темными спинками из мелкой воды, вяло уворачивались от ручонок мальчика. Иногда мальчик звонко смеялся и хлопал ладошкой по воде. При этом его мама зажмуривалась и смешно трясла каштановой челкой в сверкающем бисере мелких брызг.

- У меня к вам предложение... Вернее, просьба, как к рыцарю... Здесь не так уж много особей одного с вами, а уж рыцарей!.. – не знаю! По крайней мере - не созерцаю.

Павел с шутливой готовностью распрямил спину и склонил голову набок: само внимание.

- Давайте сегодня вечером... Закажем столик, к примеру... - она покосилась на тех, кто играл с форельками, - скажем, на... четверых. И кого-нибудь пригласим в качестве третьего и четвертого. Просто так, как бы между прочим, случайно. Это ведь классика – в том, что иногда только маленький шаг отделяет нас от великого. Но вот сделать его - не всегда хватает смелости. Мешаю условности. Извините за нравоучительный пафос.

Павел изобразил, как мог, шутливую мину.

- Понял. Прямо так, как в классике, подойдем к случайному прохожему и предложим, без лишнего пафоса, - он отвернул голову в сторону, хрипло обращаясь к невидимому прохожему: “Третьим будешь?”

Старушка поддержала игру и отвернулась в сторону противоположную: “а четвертым?..” С тем же хрипом. По всему было видно, что в молодости этот ныне седой милый одуванчик был неутомимым генератором идей, возможно, отчаянных.

- Эта? - женщина смеется вместе с мальчиком. - Эта? Ну же сынок! Эта? Смотри, какая красивая, спиночка блестит!..

Бывший офицер и старушка невольно умолкли, залюбовавшись воплощением непосредственности, покоя и счастья...

- Эта? - очередной раз восклицает женщина, и, услышав утвердительный ответ, облегченно показывает официанту пальцем на рыбину: - Вот эта.

Гарсон, на секунду загородивший каштановую голову стриженым затылком, ловко выхватил сачком из воды трепыхающуюся форель и унес, оставляя на кафеле мокрый след, в глубь стеклянной веранды.

Слышен характерный шум разделки, затем запах жареной рыбы. Женщина и мальчик сидят за соседним столиком в молчаливом ожидании и, влюбленно глядя друг на друга, улыбаясь, чуть поднимая подбородки, втягивают в себя аппетитный запах. Кажется, ее красивые ноздри при этом страстно, плотоядно подрагивают.

...Зачем они в ту ночь развели костер!

Павел навалился локтями на столешницу и закрыл глаза, устало прислонив лоб, покрывшийся испариной, к сжатым кулакам.

...Такая мысль все эти годы ни разу не приходила ему в голову. Мысль о том, что это тот самый душман, который грозил им гранатой, который (это потом ни разу не вызывало сомнений) преследовал и положил почти всю разведгруппу на перевале, - это именно он потом, много позже, выследил его, Павла, в Кабуле и прострелил... Невероятная, но почему-то, в осознаваемой дикости, - все-таки жуткая мысль... Жуткая также в своей навязчивости, как неверный вариант концовки в целом “правильного” сна. (Например, калитка оказалась запертой, сзади - улыбающийся душман со снайперской винтовкой. Или: старик замахивается кетменем). Нет, на самом деле все было не так. Но что значит “на самом деле”? Если этого не было на самом деле, то почему оно отравляет жизнь, съедая изнутри?

Вечером странная на взгляд пара: моложавый седеющий мужчина и кудрявая, маленькая сухонькая старушка, - сидели в уютном и достаточно многолюдном открытом кафе дома отдыха. Они сидели в самом дальнем углу площадки, уставленной пластмассовыми столиками, спиной к основой массе отдыхающих, к ансамблю на невысоком подиуме у фонтана. Можно было подумать, что их лица были намеренно обращены в сторону темной аллеи, как будто это двое незрячих, которым все равно, какая картина перед ними, но не безразлично, что думают о них окружающие (чтобы не вызывать жалость). Впрочем, скорее всего, эту несколько необычную для дома отдыха пару, их трогательные позы, когда они бережно и нежно обращали друг к другу лица, видимо беседуя о чем-то их волнующем, - все эти удивительные странности могли быть замечены только одним человеком - дневным официантом, который дорабатывая смену, вместе с парой своих других, более свежих коллег, сновал среди столиков. Хотя, с другой стороны, официанту вряд ли было до этих удивлений: за те сутки, которые были отданы дежурству, он порядком устал и мыслями был уже дома.

- ...Знаете, у нас с моим мужем было свадебное путешествие: Кавказ, озеро Рица и так далее. Жили мы в Сухумском пансионате. Нас возил величавый автобус по достопримечательным местам. Так вот, на этом самом озере Рица, помню, ужасно захотелось есть... А надо сказать, что, как вы наверняка знаете, первые дни - эти притирка характеров... Словом, мы уже с утра были в очередной ссоре, в одной из тех, которые сами собой улетучиваются к вечеру. Классика: с утра несколько пылких, обидных фраз, затем день молчания, затем вечер прощения и ночь примирения... И так далее. Так вот, в тот день, вернее, в полдень молчания мы, безъязыкие и независимые (по отношению друг к другу, разумеется), зашли примерно вот в такую же кафешку. Самообслуживание. Муж принес великолепного, вкуснейшего жигулевского пива и какую-то жареную рыбу. Мне показалось - ряпушка, какую тогда обычно продавали в столовых, такая, знаете, гадость. Вот, думаю, жадина, и прочее, разумеется, думаю отнюдь не возвышающее моего избранника в моих глазах... Не мог хотя бы шашлыка купить!.. Но молчу, гордость. Недосоленная, холодная, бр-р-р!.. Впрочем, я была зла и, в том числе по этой причине, голодна, поэтому с отвращением, но все же стрескала эту... даже не знаю, как назвать, противную... ну прямо ряпушку, классику отечественного общепита. Представьте: все это молча, демонстративно блестя глазами по сторонам, якобы на всех проходящих мужчин,- чтобы досадить тому, кто невозмутимо трапезничает рядом. А вечером он меня спрашивает: “Дорогая, правда, вкусная была сегодня форель?” Ремарка: я форели до этого ни разу в жизни не ела. Когда ехали на Кавказ, я мечтала, море, пальмы, горная форель!.. Я была страшно расстроена, шокирована, я не хотела знать то, что он мне сообщил: “Форель!” Я всю ночь ворочалась, старалась представить иной вкус, я бы даже сказала - иной мир, и даже тихо причмокивала: “Ах, какая вкусная форель, ах, форель!..” Но сколько бы я ни заставляла себя, вспоминалось ужасное - ряпушка... А между тем, то была действительно форель... Вы не поверите, с тех пор мы никогда с мужем не вздорили по пустякам. До сих пор не знаю, то ли муж так все тонко подстроил, то ли случайность. Я внушила себе, что первое. Поэтому... В том числе поэтому я старалась относиться к нему бережно и даже иногда восхищаться им. Хотя он, разумеется, не был лишен недостатков...

Седая старушка иногда обеспокоенно оглядывалась, как будто ища глазами кого-то.

ИКЕБАНА

...Дверь в квартиру соседки Бориса, бывшей одноклассницы, пришлось взламывать. Хозяйку нашли в ванной комнате. Она, обмякшая, висела на капроновом бельевом шнуре, прижавшись грудью и щекой к кафельной плитке, как будто отдыхала после безуспешных попыток обнять стену в крупных гладких шашках. Полные большие красивые ноги, переломившись в сгибах, мирно лежали на линолеуме, коленки едва не касались пола. Видно, ей пришлось несколько долгих секунд изо всех сил неудобно пожимать под себя ноги, чтобы умереть.

За три дня, до собственно похорон, все зыбкие версии случившегося были обстоятельно пересужены. Живым, как, наверное, всегда в таких случаях, было невдомек, что заставило двадцатипятилетнюю женщину наложить на себя руки. Любящий муж, пятилетний крепыш сын. Родители - с той и другой стороны - люди в достатке, с положением. Хороший пример родительских возможностей - двухкомнатная квартира, подаренная молодоженам в день свадьбы. Вектор мнений, не приладившись ни к чему конкретному, раздраженно уперся в “понятную” причину: слишком легко и сразу все в жизни досталось. Кому-то не до жиру, а кто-то с жиру бесится...

Светка была из тех, которых называют скороспелками: к пятнадцати годам это уже сформировавшиеся девушки. Формы, взгляд, манера держаться. Движения плавные, продуманные, с показной небрежностью. Несовершенство обнаруживается реакцией на внешние раздражители: детская искорка во взрослом взгляде, наивное слово, “нелогичная” слеза... Чуть более замкнутые, чем другие сверстницы, чуть более обидчивые. Светка до окончания школы ходила по коридорам с присогнутыми в локтях руками, ладони напряженными пригоршнями и вниз - наготове защита от нечаянных неосторожных прикосновений, толчков, тычков в коридорной сутолоке. Но рассеянность рано расцветающей девушки сказывалась, и Светке то и дело доставалось по мягким бокам, груди, бедрам. Некоторые из мальчишек делали это намеренно – якобы случайно.

Подружки всегда ей завидовали. Борис догадывался, что когда Светка после школы неожиданно быстро вышла замуж, почти все бывшие одноклассницы тайно облегченно вздохнули: карьера, которую предрекали преподаватели одной из лучших учениц, не начавшись, завершилась. Нечего было теперь и думать о столице, об институте. Но женская логика продолжала все поступательное развитие, и скоро бывшие подруги опять нашли почву для зависти - у других “невест” пока не было

и того, чем уже обладала Светка. Муж, конечно, не Филипп Киркоров. Лет на десять старше, звезд с неба уже не схватит - птицу видно по полету, заводской технарь среднего пошиба. Песен не поет. Но зато домашний, за воротник не закладывает. И, говорят, любит... Наверное, последнее для Светки, школьной “прынцессы”, было немаловажно, потому что слыла она в их небольшой школе натурой романтической. Однажды в девятом классе даже влюбилась в преподавателя-практиканта из университета.

Историк был действительно интересным малым. Преподавал всего пару месяцев, а наговорил!.. Впрочем, Борису только и запомнилась высказанная практикантом версия того, почему люди на Западе живут дольше, чем у нас. Оказывается, дело в психологическом настрое: человека делает борьба с внешней средой. Там с самого рождения “настрой на выживание” - организм в состоянии постоянной мобилизации, причем оптимистической: “Во-первых, все зависит единственно от меня; во-вторых, я все могу, только нужно приложить упорство”. У нас мало что требуется от индивидуума, все накатано - детский сад, школа, институт (техникум, училище), завод, женитьба и так далее. Результат - инстинкт самосохранения ослаблен, атрофированы центры, отвечающие за волю к жизни...

Светка оставалась после уроков, их видели с молодым историком, увлеченно беседующими, в школьной библиотеке, в парке.

По окончании практики историк зашел в свой любимый, как он уверял, класс прощаться. Сказал небольшую речь, поблагодарил за хорошую работу. Борис, как и многие в классе, следил краем глаза за Светкой. Она сидела на первой парте и смотрела в окно. Историк был необычно напряжен, хоть и старался выглядеть, как всегда, веселым. Старательно смотрел поверх голов, на галерку, для чего поднимал до предела подбородок, как будто боялся, что голова случайно опуститься, и взгляд невольно встретится с глазами тех, кто сидит перед ним. Слова имели второй смысл и конкретный адрес, хотя обращался он ко всем. Поблагодарил за хорошую работу, просил не судить его строго, ведь он еще не настоящий педагог, вот после окончания университета он окончательно сформируется и, кто знает, возможно, придет преподаватель в нашу школу. Если мы, конечно, захотим... А вообще-то, - закончил он неожиданно, не в тональность предыдущему, - ехать нам нужно отсюда, из окраины, куда-нибудь поближе к столице - провинция гасит человека, не дает раскрыться, наше счастье - в наших руках!.. И вышел. Светка так и не повернулась от окна.

...Как водится, каждый из мужчин должен был, хотя бы символически, поработать лопатой - дань уважения покойнице и ее близким. Борис, взяв лопату, решил кидать землю до конца, ему не трудно. К тому же повторение нехитрого цикла - удар острием во влажную рыхлую кучу, подъем с напряжением всего тела, бросок в сырой прямоугольный зев, облегчение - удивительным образом уводило его от ощущения законченности того, что происходит. Вспомнилась живая Светка, совместное школьное десятилетие. Были периоды, когда она даже нравилась ему... Но он был в себе неуверен всегда. Да что он! - к ней и не такие подойти боялись. Она была как звезда, как мечта. А что, действительно, будь он немного посмелее, возможно, они подружились бы. Если бы, конечно, она могла тогда знать, что ее самообережение от таких вот, как Борис, простых, но добрых парней, ожидание “алых парусов” - напрасно, напрасно... Светка дождалась бы его из армии... Нет, наверное, это всегда так кажется, когда что-то безвозвратно уходит. Это от скорби, от жалости... А собственно, почему это должно быть непременно так? Ах, если бы она осталась жить, если бы все вернуть на несколько лет назад! Он бы никому ее не отдал – ни практиканту-историку ни этому... который стал ее мужем...

Сам Борис после школы поступал в институт. Конкретной цели не было, из школьных наклонностей - только рисование (единственная пятерка в аттестате), что, естественно, серьезным достижением не считалось. Попытка была без особой уверенности, может быть поэтому оказалась неуспешной. Ушел в армию. Пока служил, надеялся, что получит высшее образование после службы. Однако не хватило духу. Пошел туда, где уже терлась добрая половина бывших одноклассников, в автобазу. Родители присматривали невесту, но Борис медлил с женитьбой. Приходил домой, ужинал, читал, телевизор почти не смотрел. Пробовал рисовать. Возил в кабине своего грузовика блокнот. Те, кто смотрел его рисунки, замечали: ну почти так, да не так, с завихрениями. Другие говорили, как некогда учитель рисования, что у него не фотографическая, а образная память, сетовали серьезно заниматься, учиться живописи. Борис иногда загорался, но в результате любая вспышка заканчивалась тем, что он махал на советы рукой - кому это нужно! Все кругом жили без всяких “образов”. А чем он лучше. И так, как ни старается быть как все, - белая ворона...

Чья-то ладонь крепко вцепились в черенок лопаты. Борис не сразу понял, в чем дело.

- Отдай!.. Поработал, дай другим. - Молодая женщина с уверенной улыбкой отбирала у него лопату.

Борис, преодолевая сопротивление, с трудом закончил бросок, нахальная рука отпустила, но как только лопата готова была вновь вонзиться в кучу земли, уже две маленькие чужие ладони крепко вцепились в черенок. Не драться же. Борис отступил. Удивленный, стал наблюдать за женщиной сзади. Та резво работала отобранной лопатой, быстро перебирая длинными загорелыми жилистыми ногами, уходящими узкими бедрами под короткое тесное платье.

Борис, выходя из печального самосозерцания, откуда его с такой живой решимостью изъяли, быстро понял, что женщина, словно упавшая с неба, являлась инородным телом в этом знойном полудне, насыщенном кладбищенской мнимостью и усталой скорбью хоронивших. Она выделалась не только тем, что была единственной женщиной с лопатой, и тем, что ее одежда отличалась несезонностью: вместо летнего и, согласно случаю, однотонного сарафана, - шерстяное светло-голубое платье с огромным кричащим рисунком - яркий букет цветов во всю спину и два больших иероглифа из золотых клинышков-мечей. Весь вид ее выражал не растерянность, отрешенность или хотя бы показную вежливую грусть, а хищное торжество - внезапно подвернувшуюся удачу, навар.

Оглядевшись, Борис заметил рядом еще несколько подобных женщин, правда, более потрепанных, с почти радостными лицами. Они подносили обыкновенную воду в бутылках, ловко наливали в пластмассовые стаканы всхлипывающим родственницам и вежливо скулящим подругам покойной. Забирали опорожненную посуду, убегали куда-то, быстро появлялись снова с полными бутылками. Борис понял: делали они все это так, чтобы их запомнили. Естественно, что когда процессия тронулась к автобусам, добровольные помощницы были вместе со всеми. К ним присоединились несколько кладбищенских нищих, обычно сидящих у входа, вдруг ставших довольно зрячими и “ходячими”. Впереди были поминки, а значит, сытная кормежка.

За длинным поминальным столом Борис снова был неприятно поражен: ему предстояло разделить грустный стол с той самой незнакомкой в шерстяном платье. Она села напротив. С тем же японским букетом, но уже на маленькой высокой груди. Борис не знал, как ее мысленно окрестить. Его художественное мышление смоделировало рисунок-образ: хищная землекопша, вид сзади. Целеустремленное вгрызание в землю - крот! Рядом с... женщиной (злобной, возмущенной решимости Бориса хватило лишь на секунду), по обе руки, расположились две одинаковые чумазые белобрысые девочки лет четырех-пяти. Женщина-Икебана (новое имя, данное Борисом, ввиду иноземности и абсолютной “невинности”, еще не успело наполниться отрицательным содержанием) с аппетитом уминала угощенье, до конца выпив только первую рюмку. Не забывала про детей, неизменно добиваясь, чтобы они до “последней капельки и кусочка” поглощали свои взрослые порции. Когда одна из дочерей закапризничала, Икебана сделала ей замечание: “Не порть маме настроения! Вот как ты меня любишь?” Она раскраснелась, раздобрела, казалось, еще немного - и запоет.

Борис подумал: вот бы Светке при жизни немного от этой женщины. Подумал и удивился...

Икебана была противоположностью Светке. Такие в детстве, даже в юности, похожи на мальчишек. Худоба, но тонкая изящная угловатость, гладкая “тонированная” кожа, живые глаза на маленькой головке, венчающей шею лебеденка, быстрые резкие движения. Вечная смешинка в глазах, задор, решимость. Не в их сторону заинтересованные взгляды мальчишек, не им докучают назойливым, но таким приятным вниманием. Только опытный взрослый внимательным оком разглядит в них будущих смуглых красавиц, которых потом любят и боготворят мужчины расцветшие к сроку, они будут необычайно свежи, привлекательны. И желанны долгие годы.

Да, эта женщина, несмотря на, очевидно, нелегкую жизнь, совсем не утратила привлекательности. Хотя имелись ранние морщины - не старческие. На вид лет тридцать. Борис подумал, что через пару лет у нее появятся синие мешки под глазами, коричневые пятна на руках - верный признак бродяжьей жизни. А что будет с этими детьми?

Обычно он мало пил, сдерживался - потому что быстро пьянел. Сейчас его несколько развезло. Вырастало раздражение, адресованное всем окружающим и особенно этой “цветастой” женщине за серым столом, безмятежно сидящей напротив, и даже, ни в чем, разумеется, не виноватым детишкам, уплетающим за обе щеки домашнюю лапшу. Как стервятники. Воронье на падаль. Ни стыда не совести. Им и здесь весело. А вот Светка...

Светка, Светка!.. Тебя осуждают, ругают: “Чего ей не хватало? Не пожалела мужа, ребенка, родителей!..” И так далее, и тому подобное.

А что знаете вы о Светке? - продолжал внутренний монолог Борис, обводя жующих соседей по столу бычьим взглядом. - Ничего вы не знаете! Было, видите ли, у нее все - много и сразу. А что было-то? Кто поинтересовался: любила ли она своего мужа, любил ли он ее, - так, как она хотела, мечтала? А?.. Наплевать вам на все. Вам и слова-то эти - любил, любила - чужды. При вас и произносить-то их страшно - засмеете! Никому из вас в голову не может прийти, что человеку бывает невмоготу без понимания, без нормального общения, без чистой, высокой цели... Что чем жить так, лучше не жить вовсе!.. Вы говорите, что она была безвольной женщиной... Нет, уважаемые, она была сильным человеком, ибо только сильные способны на поступки, такие поступки, какой совершила она, уйдя... Вы же будете цепляться за жизнь в любой ситуации, будете прозябать, гнить заживо, продолжать никчемное тление... Потому что вы ногтя ее не стоите, потому что вы безвольная трусливая толпа. И я... Такой же, как и вы. Я - один из вас... Зачем вы живете, зачем живу я?..

Борис перешел на себя. И ему стало себя жалко. Глаза переполнились влагой, он опустил голову, приложил ладонь к переносице. Он оглох - вокруг только гул. Две росинки упали в тарелку.

Кто-то, перегнувшись через стол, трогал его за свободную руку, безвольно лежащую на скатерти. Он боялся оторвать ладонь от лица, но из-под этого козырька проявилась, из самого гула, маленькая крепкая загорелая рука, уродливо преломленная слезящимся взглядом. Шершавые пальца гладили его, казалось, воспаленную сейчас, чувствительную как никогда, до бела от легкого прикосновения, кожу. Он постарался проморгаться. Такие знакомые пальцы! Вспомнил: это была рука, которая отбирала на кладбище лопату. Он отдернул свою ладонь, смял в кулак и прижал к груди.

- Не плачь!.. Ну же. Ничего. Все проходил. Пройдет, ну что поделаешь! Надо жить дальше. Господь терпел и нам велел. - Женщина той же рукой потрепала его, а потом погладила по голове. - Перестань, на поминках нельзя плакать. Провожать нужно... весело, - да, да!.. - она повертела головой направо и налево, обращаясь к соседям по столу. - Душе там и так тяжело!.. Пойдем отсюда, - она слегка потянула Бориса за плечо на себя, - пойдем-ка со мной, хватит!

Она вышла из-за стола, забрала детей и направилась к выходу.

Борис наскоро вытер глаза. Обратился к людям, сидящим рядом:

- Кто это?.. Куда она меня позвала? Что она здесь делает, какое имеет право!.. - от слез он стал еще пьянее.

- Беженка это... С детьми, - кротко произнесла старушка по правую руку, обращаясь ко всем, кто на нее смотрел. Потом наклонилась поближе к Борису и почти зашептала на ухо: - Я почему знаю: она мне картошку копала. Нанимала я ее, у меня некому... Откуда-то с Кавказу - место забыла. Мужа убили, сама детдомовская, никому не нужна... Дом сгорел. Да. Временно здесь. Двигаются вот так - где как придется, поживут, подзаработают - и дальше. Считай пешком. Билеты нонче дорогие, я вон сколь к зятю не съезжу.

Борис тоже перешел на шепот:

- Куда двигаются? Куда здесь можно двигаться!.. Что за Броуновское движение! Чему она детей учит, а?.. Что с них будет - бродяжки?

Старушка махнула на него рукой, мол, постой, сейчас объясню:

- Где-то под Читой, что ли, в деревне какой-то... Заброшенной - все разъехались, три двора живых-то. Так во. Свекровь там ее, мужняя мать, слепая почти. Туда, значит, двигаются. Домик, грит, какой пустой - много пустых-то, разъехались кругом... Возьмут домик-то, будут жить. А что - огород, скотинку. Жить можно... Руки-ноги целые. А денег на билет нет, детям есть-пить надо. Вот и перебиваются. Пешком, считай. Где что кому помогут... Все не милостыню просить Христа ради. Нет, даром ничего не просят...

Борис вышел на улицу.

Женщина и дети, хохоча и визжа, плескались под водопроводным краном. Они долго по очереди умывались, передавая друг другу коричневый обмылок, жадно мочили головы, шеи, руки. Когда женщина совершила свой туалет, дети вдвоем висли на рычаге крана. Обувь аккуратной чередкой стояла поодаль. Женщине хотелось раздеться, она весело кричала об этом детям, обмыться хотя бы по пояс. Но оборачиваясь на прохожих, она лишь высоко поднимала плечи, сокрушенно вздыхала, и снова и снова наклонялась к струе, омывала отрытые части тела.

Борис подошел ближе.

- Куда вы меня звали? Скажите!..

Женщина, как удивленный павлин, вскинула красивую голову, затем наклонив к плечу с веткой икебаны. Мокрые длинные волосинки, отстав от русого снопа, серебрились на солнце. Борис липко моргал, загустевающая соль радужными переливами окрашивала пространство вокруг головы женщины, заполненное плавающими предметами.

- Я пойду... Я буду рисовать вас... Пойдемте вместе. Вы же меня звали. Сидел напротив. Только что...

Она рассмеялась:

- Нет, нет, ты не понял. Пойдем, говорю, из-за стола, хватит нюни распускать. Вот и все. А у меня... У нас своя дорога. Длинная!.. - Она опять засмеялась: - А нарисовать - нарисуй! - и пошла прочь, взяв детей за руки. На ходу обернулась, невероятно, волшебно вывернув шею лебеденка, улыбнулась, - дескать, запомни.

© "ПОДЪЕМ"

WEB-редактор Виктор Никитин

root@nikitin.vrn.ru

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

1

2

3

4

5

6

7

8

9