ЦВЕТ ЖИЗНИ

(К. Н. Леонтьев о национализме и национальной политике)

К началу третьего тысячелетия мировая культура подошла, утратив множество национальных особенностей, нюансов, так отличавших ее всего только столетие назад. Принцип “общечеловеческого”, почти не скрываясь, все более склоняется к материально-плотскому содержанию жизни и сегодня, кажется, почти уже никак не совмещается с традиционными духовными устремлениями человека, с памятью о его роде, с неповторимым пейзажем земли, с которой связана родная история, у всякого народа и трагичная, и радостная одновременно.

* * *

Ни один сколько-нибудь заметный русский публицист и мыслитель второй половины XIX столетия не обошел своим вниманием национальный вопрос. Не был исключением и К. Н. Леонтьев. Представления о национализме и национальной политике являлись важной частью его общественно-политических воззрений. Взгляды Константина Леонтьева на национальный вопрос претерпели заметную эволюцию.

Еще в 60-е - начале 70-х годов XIX столетия они мало отличались от славянофильских и полулиберальных воззрений его тогдашнего учителя Хомякова и единомышленника Данилевского. В то время К. Леонтьев, по его собственному признанию, любил “национальную политику” современной ему эпохи и верил в безусловную почти благотворность “племенных”, то есть национально-освободительных и национально-объединительных движений. Только события греко-болгарской церковной распри 1870-1872 годов заставили Леонтьева изменить свое отношение к ним и переосмыслить свои позиции по национальному вопросу.

Этот конфликт возник из-за стремления болгар к церковной независимости от Константинопольской Патриархии и созданию собственной, чисто национальной Церкви. В 1870 году по султанскому фирману был учрежден отдельный Болгарский экзархат с несколькими епархиями. Еще через два года болгары восстановили автокефалию своей Церкви (она уже пользовалась самоуправлением в IX -X и XII - XIV вв. н. э.), однако Константинопольский Поместный собор, представлявший греческих иерархов, провозгласил эту Церковь схизматической, а самих болгар - схизматиками.

Сочувствуя грекам – охранителям Православия, Леонтьев все-таки склонялся к поддержке болгар, выразителей принципа филетического, племенного. Еще в своей дебютной для жанра политической публицистики статье “Панславизм и греки”, написанной в январе 1873 года в Царьграде, он утверждал, что болгары “несравненно правее” греков. Однако вскоре его проболгарские симпатии были побеждены прогреческими, точнее - пропатриаршескими.

Следует заметить, что Константин Леонтьев, в отличие от большинства русского образованного общества, болгарами никогда не очаровывался. На Востоке ему приходилось встречать множество представителей этого народа, вести с ними разнообразные дела, поэтому болгар он изучил хорошо. Ему претил поверхностный либерализм и конституционно-демократические восторги болгарской интеллигенции, за которыми, по его мнению, проглядывала “пиджачная”, “общеевропейская” ее сущность. Однако так же невысоко ценил он и светских греков, особенно тех, кто жил в “свободной Элладе”, то есть на землях независимого Греческого королевства.

Изменению взглядов К. Н. Леонтьева на греко-болгарский церковный конфликт и на национальный вопрос вообще способствовало тесное общение его с частью фанариотов - некоторыми кругами греческого духовенства, жившего в Константинополе. В 1873-1874 годах его резиденцией был дом на острове Халки, расположенном вблизи турецкой столицы, на котором находилась богословская Академия константинопольской Патриархии. Дружеские контакты с людьми, работавшими под ее сенью, главным образом - профессорами-монахами, бывшими не националистами-эллинофилами, а носителями православной ортодоксии, не могли не повлиять на характер воззрений Константина Леонтьева, все сильнее и сильнее утверждавшегося в глубинном, мистико-монашеском Православии.

Необходимо сказать, что феномен идейной эволюции К. Леонтьева в 70-е годы XIX столетия нельзя свести к феномену внешних влияний: испытанных им. Важнейшую роль в ней играли не эти влияния, а внутренние процессы, происходившие в его мышлении и сознании. Из внешних воздействий Леонтьев вбирал в себя только то, что отвечало его интеллектуальным потребностям, совпадало с вектором его духовного становления.

К началу последнего десятилетия позапрошлого века Константин Леонтьева выработал круг оригинальных представлений о национальных движениях и национальной политике, создал для данной сферы персональный, хотя и небольшой по объему понятийно-терминологический аппарат, написал, а также опубликовал несколько специальных работ, посвященных национальному вопросу, и стал теоретиком особой разновидности национализма - национализма “культурного”.

Период его литературно-публицистической деятельности в этом качестве автор данной статьи, основываясь на различных соображениях, в том числе - биографического характера, делит на два этапа. Первый этап - назовем его этапом “вызревания” Леонтьева как идеолога национального вопроса, датируется 1872-1887 годами. Необходимо заметить, что термин этот весьма условен и применяется лишь за неимением лучшего: речь идет о процессе, сходном с процессом проявления фотопленки. Изображение уже имеется в ней, необходимо только, чтобы оно показалось на свет Божий.

1872 год принят за начальную точку потому, что именно в этом году, еще на Афоне, им была начата статья “Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения”, в которой в специфически леонтьевском духе обобщались некоторые результаты национальной политики тогдашней эпохи. Однако данный труд был отложен, и Константин Леонтьев вернулся к нему только через 12 лет. Но и в 1884 году он не был завершен окончательно, а первая его публикация состоялась лишь после смерти автора. Чуть позже он приступил к созданию работы “Византизм и славянство”, увидевшей свет в 1875 году. В ней, а также в последовавших за этим фундаментальным трудом статьях “Враги ли мы с греками?” (1878), “Письма отшельника” (1879), “Панславизм” (1880), “Письма о восточных делах” (1882-1883), намечены основные линии критики национализма политического и обозначены идейные контуры вынашивавшегося Леонтьевым национализма культурного. Национальный вопрос затрагивался и в других его работах этого времени - “Панславизм на Афоне”, “Еще о греко-болгарской распре”, “Территориальные отношения”, “Наши окраины”, в уже упоминавшейся статье “Панславизм и греки” и т. п., но в них рассматривались сугубо частные аспекты этноконфессиональных проблем, и они не содержат значимых в концептуальном плане теоретических обобщений.

С февраля 1887 года у Леонтьева появилось больше возможностей заниматься литературным творчеством. Он завершил свою служебную карьеру, выйдя в отставку с должности московского цензора, а его друзья в правительственных сферах выхлопотали ему повышенную пенсию. После этого Константин Леонтьев уехал из первопрестольной в Оптину Пустынь, где жизнь была намного дешевле, смог почти целиком посвятить себя публицистике и Православию, сравнительно мало заботясь об обеспечении материальной стороны своей жизни. Поэтому 1887 год стал началом второго этапа деятельности Леонтьева как теоретика национализма. На этом этапе идейное “вызревание” Константина Леонтьева завершилось, его концепция проявились и оформились окончательно; он создал несколько специальных трудов, в которых рассматривались проблемы национализма и национальной политики.

В 1888 году публикуются, одна за другой, две фундаментальные статьи Леонтьева, в которых критикуется “племенной” национализм - “Национальная политика как орудие всемирной революции” и “Плоды национальных движений на православном Востоке”. На следующий год его “Национальная политики...” выходит отдельным изданием, а в 1890-м развертывается полемика по национальному вопросу между ним и П. Е. Астафьевым.

Она началась с того, что последний, сочтя леонтьевскую брошюру о национальной политике нападением на национальные идеалы, подверг ее критике в статье “Национальное самосознание и общечеловеческие задачи”. К. Леонтьев решил разъяснить Астафьеву свои взгляды и принялся работать над серией писем к нему, озаглавленной “Культурный идеал и племенная политика”. Кроме того, на страницах газеты “Гражданин” он опубликовал статью “Ошибка г. Астафьева”. Прочтя астафьевский ответ на нее, напечатанный в “Московских ведомостях”, Леонтьев осознал невозможность и бессмысленность продолжения спора непосредственно с его автором и отложил незавершенную рукопись “Культурного идеала”. Он обратился к В. С. Соловьеву с просьбой рассудить их с Астафьевым, и Соловьев дал на это предварительное согласие. В конце 1890 - начале 1891 года К. Леонтьев создал цикл эпистолярно-публицистических посланий к нему, названный “Кто правее?”. Однако Соловьев отказался от исполнения вышеупомянутой договоренности, и Леонтьев решил переадресовать свои письма князю Д. Н. Цертелеву, издателю журнала “Русское обозрение”. Но до своей смерти он успел переделать только первую главу (первое “письмо”), поэтому последней его специальной работой, посвященной национальному вопросу, сталась статья "Кто правее? Письма к В. С. Соловьеву”.

Национальный вопрос затрагивался и в других произведениях К. Н. Леонтьев этого периода: статьях “Записки отшельника” (887), “В. С. Соловьев против Данилевского” (1888), некоторых письмах.

Рассмотрение взглядов К. Леонтьева на национальный вопрос - в том виде, в каком они оформились к концу его жизни – целесообразно совместить с анализом ключевых понятий и терминов, использованных им в данной сфере. Эти ключевые термины и понятия таковы: 1) Нация; 2) Национальность; 3) Национальный идеал; 4) Национализм, национальное начало; 5) Политика национальностей, национальных объединений, или племенная политики; 6) Культурный национализм и культурно-обособляющая политика.

Понятие “нация” Леонтьев не разбирал подробно, систематически, полагая его “слишком наглядным”, почти физическим представлением на уровне этногеографической данности. Простое, общеупотребительное определение нации как известной ветви известного племени (например, русская нация как ветвь славянского племени), ветви, имеющей свои отличительные признаки в племенном языке, в истории, религии, обычаях и т. д., его в принципе устраивало. Определить содержание этого термина точнее представлялось К. Леонтьеву нелегкой задачей, однако он все-таки пытался ее разрешить.

Леонтьев справедливо полагал, что признаки каждой особой нации складываются из признаков племенных (к которым он относил язык и “кровь”, т. е. происхождение, врожденные психофизические особенности того или иного народа, его характер, темперамент и т. д.) и культурных (религия, род государственных учреждений, бытовые особенности, обычаи, нравы, вкусы, специфика экономической жизни). Нация, считал Л. Леонтьев, выходит из совокупности обеих этих совокупностей - “физиологических” и “идеальных”. Таким образом, понятие “нации” у Леонтьева соседствует с понятиями “культура” и “племя”, является звеном, соединяющим их в единую цепь. Графически коррелятом понятия “нация” была для Константина Леонтьева геометрическая фигура, представляющая собой площадь пересечения круга культурных и круга племенных признаков. Та же русская нация являлась, по его мнению, сегментом, общим для славянского племенного круга и для православного культурно-религиозного круга; с этим трудно не согласиться.

В определении нации признаки культурные, “идеальные” были для Леонтьева гораздо важнее признаков племенных. Он писал, что нация без особой, т. е. самобытной, своеобразной разновидности культуры “не стоит и названия настоящей нации”. Эта леонтьевская идея автору данной статьи кажется вполне правильной. Практически невозможно отличить друг от друга народы с однотипной унифицированной культурой. Такие народы воспринимаются как части единой нации. Именно путем культурной нивелировки, унификации различных, хотя и родственных, как правило, между собой этнических групп и образовалось большинство крупных наций. В то же время общности, из которых они возникли, лишившись культурной специфики, как этнические единицы погибли.

Подводя итог вышесказанному, можно сделать вывод, что Леонтьев, не претендуя на строгость, академичность своих построений, предложил весьма оригинальную интерпретацию базисного для всего национального вопроса понятия нации, разработав его на весьма высоком литературно-публицистическом уровне.

Помимо термина “нация” К. Леонтьев широко использовал термин “национальность”. По его мнению, “национальность” - понятие более отвлеченнее, чем “нация”. Если “нация” - это своего рода “тело”, физически ощутимая реальность, то “национальность” - этой эйдос (1), идея, “скрытая за тем реальным и конкретным физическим явлением, которое мы зовем нацией”, это отражение той или иной нации в нашем уме и воображении. Чем резче признаки той или иной нации, писал К. Леонтьев, тем больше в ней “национальности”, т. е. особенности, своеобразности и оригинальности. Таким образом, национальность - это оригинальность, самобытность и своеобразие той или иной нации, а также степень проявления этих качеств, которую для каждой из них можно оценивать в определенного рода количественных (но не в численно выраженных) критериях. Как видим, “национальность” является для К. Леонтьева понятием не столько этнографическим, сколько культурологическим.

Если национальность той или иной нации - это то, что у нее уже есть, т. е. совокупность различных признаков, приобретенных ею в ходе исторического развития, то национальный идеал, по мнению Константина Леонтьева, представляет собой совокупность признаков, данной нацией еще не приобретенных; национальный идеал - это субъективные представления разных граждан о той же нации, об ее эйдосе в будущем - ближайшем или отдаленном. Поэтому люди, вполне согласные друг с другом относительно того, какие наличные признаки характерны для той или иной нации, в отношении национального идеала сильно расходятся.

Анализируя вышеприведенные детерминации К. Леонтьева, следует признать что понятия “национальность” и “национальный идеал” трактуются им весьма своеобразно и вольно. Для определения “национального идеала” важен не отмеченный Леонтьевым элемент модальности: национальный идеал - не просто субъективно-человеческие представления о будущем или иного народа, а то, каким оно должно быть в силу каких-то объективных условий, например его исторических, экономических, культурных задач, его божественной миссии, так или иначе (т. е. субъективно) толкуемых различными авторами. Странно, что в данном случае православно-традиционалистский писатель (каковым, безусловно, являлся К. Н. Леонтьев) избежал такого рода объективизма и придерживался взглядов, уместных скорее для представления либерально-атеистического лагеря. Трактовка Леонтьевым анализируемого термина едва ли может удовлетворить консерватора-фундаменталиста.

Национализм для Леонтьева означал некое не вполне определенное движущее начало, действующее во имя “национальности”, то есть эйдоса, той или иной нации. Понятие “национализм” было для него синонимом понятия “национальное начало”. Он полагал, что их можно использовать в одинаковых случаях, заменяя одно другим по желанию. Национальное начало располагает человечество “разделяться на особые, культурно-племенные группы”. И хотя в теории национальное начало враждебно революции и консервативно, представляет собой антитезу началу космополитическому, на практике в ХIХ столетии они, согласно К. Леонтьеву, “нередко служат друг другу то преднамеренно, то бессознательно и нечаянно”.

Здесь мы подходим к важнейшему понятию в сфере национального вопроса, выработанному самим Леонтьевым для того, чтобы обобщить весь комплекс явлений в жизни современного ему мира, связанных с активизацией и успехами политического национализма, - понятию племенной политики, или же политики национальностей, национальных объединений. Племенная политика - это такая политика, которая “имеет в виду по преимуществу язык и племя”, то есть строится на основе факторов этнического и лингвистического родства тех или иных народов. Согласно К. Леонтьеву, важнейшая цель племенной политики во внешних делах - освобождение от инонациональной власти народов, близких по языку и происхождению, а также группировке их в единую государственную систему; во внутренних - навязывание иноэтничным общностям языка и учреждений той нации, к которой принадлежит правительство и большинство граждан. При этом, замечает Леонтьев, ничуть не разбирают “того, действительно ли то или другое учреждение самобытно и национально по происхождению, или оно чужое, подражательное”, как, например, суды присяжных в России.

Исследованию, или, скорее, разоблачению роли, играемой племенной политикой, Константин Леонтьев посвятил едва ли не лучшие страницы своей талантливой публицистики. Понимание этой роли имело для него прикладной характер, являлось частным, конкретным выводом из теории “предсмертного смешения”, которая, в свою очередь, была одним из звеньев созданной им же теории триединого процесса развития, применимой, по мнению К. Леонтьева, ко всему, что существует в пространстве и времени, в том числе - к истории культур и цивилизаций.

Первый, начальный этап этого процесса Леонтьев именовал периодом “первичной простоты”. Его содержание по отношению к культурным мирам составляет индивидуализация того или иного социального организма, т. е. обособление его, с одной стороны, от окружающей природы, с другой - от остальных общественных организмов и постепенный переход его от простейшего к сложнейшему, к оригинальности и многокрасочности от примитивности и бесценности. Увеличивается внутреннее богатство социума, укрепляется его единство.

Ко времени достижения пика развития, то есть, по К. Леонтьеву, высшей степени дифференциации культуры в деспотическом единстве ее духовно-религиозной идеи, наступает вторая стадия – стадия “цветущей сложности”. Затем приходит пора “вторичного”, или же “предсмертного”, “смесительного упрощения” и “вторичной простоты”. На этой ступени уменьшается число индивидуальных признаков общественного организма, упрощаются и смешиваются его составные части, нарушается его единство и сила. “Все постепенно понижается, мешается, сливается... переходя в нечто общее, не собой уже и не для себя существующее”. Конечный результат этого процесса - оформление предельно сглаженного культурно-исторического ландшафта и гибель цивилизации.

Племенная политика, по мнению Константина Леонтьева, была одним из мощнейших движителей именно “вторичного упрощения”, являлась орудием “всемирной революции”, воплощавшейся в демократии, уравнительно-эгалитарном прогрессе, либерализме, “всесмешении” и ассимиляции. Она ниспровергала устои, на которых утверждалась и процветала западня цивилизация: Церковь, монархическую государственность, аристократию, культурно-бытовое своеобразие народов и социальных групп. При помощи племенной политики уничтожалась веками складывавшаяся этническая чересполосность, которая, “препятствуя окончательной равноправности и окончательному смешению, подавляя одних и непомерно возвышая других, так долго обогащала европейский дух разнообразными и сложными антитезами”, т. е. была важным источником развития и усложнения культуры. Поэтому ничего подлинно национального (а “национальное” для Леонтьева синонимично “культурному”) принцип племенной в себе не содержит, к торжеству национальных начал не приводит, а оборачивается победами космополитизма.

Леонтьев полагал, что в ХIХ веке племенные объединения и эмансипации дали национальные плоды только в политической сфере, в других же областях жизни они усилили культурно-бытовое сходство народов и в высшей степени ускорив ассимиляционные процессы. “Национализм политический, государственный становится в наше время губителем национализма культурного, бытового”, писал он.

В балканских странах, в России и в Османской империи племенная политика и национальные движения дают те же результаты, что и государственный национализм на Западе: ведут к тотальному однообразию и смешению, всеобщей демократизации и эгалитарному “всепретворению”, стиранию, а не усилению национально-культурных черт. Различие лишь в том, что на Востоке все это выступает в формах менее ясных и резких, осуществляется приемами менее решительными, чем в романо-гарманской Европе.

Леонтьевская оценка политического историософского видения: в ХIХ, а также в следующем за ним столетии он действительно чрезвычайно активно способствовал разрушению форм и институтов столь дорогого Константину Леонтьеву традиционного общества и замене их формами и институтами общества современного, транснационального, эгалитарно-демократического. Везде, где осуществлялись национальные объединения (Германия, Италия), освобождения (Греция, Румыния, Болгария, Сербия), проводилась “племенная”, по терминологии К. Леонтьева, внутренняя политика (Австрия, Россия и интронизации Александра II), под их непосредственным воздействием происходила нивелировка межобластных различий - культурных, экономических, политических и т. д., падало значение религии, исчезали феодальные прослойки и корпорации, деградировала аристократия, слабело национально-бытовое своеобразие, расшатывались основы монархии и наряду с этим побеждал космополитический, “общеевропейский” стиль в мышлении, поведении и одежде, утверждался демократический, республиканско-конституционный уклад государственности, росла индустрия, усиливались урбанизации и т. д. Это и зафиксировало перо Леонтьева.

Однако Константин Леонтьев считал, что племенная политика служила “смесительному упрощению” не всегда, а только с ХVIII столетия, когда ее носители прониклись влиянием литерально-уравнительных и ассимиляционных теорий, превратившихся в “великие идеи 89-го года”. Он полагал, что “племенные” освобождения и (или) объединения ХV-ХVIII веков во Франции, Испании, Англии и России способствовали культурному развитию и даже культурному обособлению этих стран, поскольку усилили в них влияние духовенства и религии, укрепили монархию или (Англия) аристократию, яснее и выразительнее прежнего оформили соответствующие национальные характеры.

Думается, что Леонтьев в данном случае увидел лишь одну сторону медали. Того, что национальные движения в вышеуказанных странах были первой, предварительной фазой “вторичного упрощения”, он не заметил. Однако факт является фактом: после объединения в каждой из них произошла унификация множества сторон социальной, политической и экономической жизни, системы юридических норм, нивелировка положения и специфика земель и провинций, культурно-бытовых, в том числе - религиозных и языковых особенностей различных групп населения, изгнание или добровольная эмиграция некоторых этнических и конфессиональных меньшинств. Так, например, объединение Руси московскими князьями покончило с оригинальным политическим строем боярских республик Новгорода и Пскова, татарских ханств Поволжья с центрами в Казани и в Астрахани, привело к утрате ими и другими регионами, вошедшими в состав единого царства, ряда самобытных культурных черт, способствовало нивелировке и даже исчезновению местных диалектов русского языка, а также проложило дорогу к унификации церковных культов, имевших в каждой из этих земель свои особенности, что, в конечном итоге, вызвало модернизацию русской церкви и отказ от органического, “древнего” Православия, многие приверженцы которого, ставшие раскольниками, покинули пределы Русского государства. В Испании, на территории которой до объединения страны существовало несколько христианских государств и одно мусульманское, со всеми свойственными каждому из этих образований социальными, политическими и культурно-бытовыми особенностями, после образования единого королевства осталась только одна религия - католичество, носители других (ислама, иудаизма) стали восприниматься как инакомыслящие и были изгнаны за ее пределы, расцвела инквизиция, ставшая во многих отношениях орудием нивелировки в умственной и культурной сферах, началось сплавление местных народностей в испанскую нацию, что привело к гибели нескольких средневековых этносов Иберийского полуострова. Нечто подобное произошло во Франции и на Британских островах.

Таким образом, культура объединенных России, Испании, Великобритании, Франции, приобретя по отношению ко внешнему миру тот или иной общенациональный облик, в целом стала заметно беднее, однороднее, “проще”. Осуществилось то, что сам Константин Леонтьев определил как “внутреннюю ассимиляцию”, “внутреннее смешение”. Следовательно, национально-объединительные процессы ХV-ХVII веков явились началом отхода от совпадающей с периодом развитого феодализма эры “цветущей сложности”, началом тотального выравнивания культурно-исторического ландшафта, открывшим путь грядущему космополитизму.

Почему, разглядев “смесительную”, ассимиляционную сущность тогдашнего объединения Германии и Италии, Леонтьев не увидел того, что и более ранние национальные освобождения и слияния носят в принципе аналогичных характер? Возможно, это произошло потому, что он исходил из вполне понятного для публициста полемического желания противопоставить “неправильной” племенной политике современности ее идеализированный аналог, почерпнутый из исторических реалий.

Подлинным национализмом Леонтьев считал национализм не политический, а культурный. Если принять во внимание все вышесказанное, то это неудивительно. Идея национализма культурного, писал он, шире, глубже и содержательнее идеи национализма чисто племенного и государственного (т. е. политического) уже потому, что второй содержится, подразумевается в первом. С точки зрения формальной логики данная мысль К. Леонтьева безупречна, так как первое понятие по самому своему определению включает в себя второе.

Проводником истинного национализма является истинная национальная политика. Согласно Леонтьеву такая политика должна и в внутренних делах, и в межгосударственных отношениях поддерживать “не голое... племя, а те духовные начала, которые связаны с историей [этого] племени, с его силой и славой”. В понимании Константина Леонтьева истинная национальная политика - это политика культурно-обособляющая, т. е. такая, которая благоприятствует сохранению и укреплению древних культурных особенностей данной нации и возникновению новых, органичных для той или иной национальной среды отличительных признаков. С точки зрения идеала сохранения предельно многоцветного и разнообразного этноисторического пространства, исповедуемого Леонтьевым, культурно-обособляющая политика действительно является единственно правильной. Однако в реальной жизни необратимо господствовала тенденция к размыванию и разрушению национальной пестроты и многообразия, поэтому практических шансов на осуществление такого рода политики становилось все меньше и меньше.

Своеобразный итог размышлениям К. Н. Леонтьева о национализме подводят следующие его слова: “В стремлении и попытках культурного обособления национализм живителен; в стремлении племенного слияния и смешения - он если не всегда убийствен, то весьма опасен - особенно в ХIХ-м веке”. Следует признать, что в целом взгляды К. Леонтьева на национальный вопрос вполне последовательны и логичны, хорошо увязываются друг с другом, хотя и недостаточно систематизированы. В русском обществе они не получили заметного резонанса. Эти взгляды были известны узкому кругу столичных литераторов - мыслителей и публицистов, в том числе весьма талантливых и влиятельных, а также группе симпатизировавшей Леонтьеву образованной молодежи. Но даже люди, близкие ему по духу, отнюдь не всегда понимали и разделяли его позиции по национальному вопросу (П. Е. Астафьев). Тем не менее, леонтьевская концепция роли и функции политического национализма в жизни современного ему мира является важным вкладом в сокровищницу отечественной общественно-политической мысли, она чрезвычайно интереса и актуальна своими историософскими и культурологическими аспектами.

(1) В оригинале у К. Леонтьева – “идос”. “Эйдос” – греч. “вид, образ”. Термин древнегреческой философии, означавший конкретную явленность, видимую сущность, форму как специфический принцип вещи, ее цель и движущую силу.