Елена СУПРАНОВА
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Елена СУПРАНОВА

2010 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Елена СУПРАНОВА

Я еще успею

Рассказ

«Особый интерес представляют знаменитые берестяные грамоты – письма простых горожан,
написанные по самым различным поводам. То короткая просьба   дать  в займы гривну, то приглашение
на похороны, записка к жене с просьбой прислать чистое белье, долговые расписки, челобитные...»

Б.А. Рыбаков.
Киевская Русь и русские княжества.

– Последняя трапеза этого года. Сейчас отведаем медку. – Милован зачерпнул ложкой из бочонка тягучего янтарного меда и наложил в чашки себе и Заре.

Она склонила голову ниже, и хотела только немного слизнуть с ложки, чтобы муж не догадался, что ей сейчас совсем не хочется есть, но он остановил ее:

– Подожди.

С полной ложкой он шагнул к печке, и мед потек тонкой искрящейся струйкой в огонь. Так, теперь огонь не будет на них в обиде. Отведав  меду, Милован  отложил ложку в сторону, перевернул ее и встал из-за стола. Огонь, огонь – все мысли его только о Боге огня. Сейчас он затушит этот и добудет новый "чистый" огонь. Так делали его дед и прадед. На разбросанных полешках  маленькие язычки пламени кружились в своем замысловатом танце.

Зара понимала, что муж священнодействует, поэтому старалась затаиться  и сделать вид, что ей совсем не интересно то, чем он занимается, но невольно потянулась всем телом к гаснущему огню и в последний раз согрела ладони. "Не  обижайся на нас Огонь-батюшка. Возгорится Божье око и очистит от скверны избу и всю нашу жизнь", – так думала она, а сама нет-нет, да и поглядывала на Милована. Согретую ладонь она приложила к своему большому животу и почувствовала толчки. "Ножкой бьет и бьет, неугомон. Вот родится мальчик, обязательно мальчик. А вдруг – девочка? –  Зара снова быстро взглянула на Милована, примостившегося на лавке возле оконца. Сейчас он все приготовит и начнет добывать новый огонь. – Ты, мой Бог, не держи на нас, неразумных обиду, – проговорила  она  про себя и посмотрела во двор через открытое оконце. – Мы тебя накормим-напоим, чем сами богаты. Ну, а ты помогай нам".

Она видела, что Милован устал, а огонь всё не возгорался, хотя и мох сух, и муж работал споро. Наконец показался дымок, еще несколько движений – и огонек весело заплясал. Зара кинулась с пучком сухого мха к мужу, но он опередил: его рука успела подбавить раньше, и огонь стал набирать силу. Перенести его в печь было нетрудным делом.

Милован закрыл волоковое оконце.

– Завтра поеду за дровами.

– Вдвоем с Бахорой едешь?

– Нет, в этот раз Горюн обещался помочь. Хочу в Дальний лес ехать, там сушняка больше.

– Это хорошо, что не один поедешь, – поддержала его решение Зара.

Она уселась удобнее на лавке возле самого устья печи. Веретено быстро вращалось, и ее рука еле успевала за ним сучить нити. Новый огонь светил ей ровным светом, и было хорошо смотреть на его доброе пламя.

– Я боюсь оставлять тебя одну. – Милован подошел к ней и провел рукой по непокрытой голове.

Рука Зары застыла на миг над пряжей, и она прильнула  всем телом к мужу.

– Бабка Рявка была у меня вчера. Сказала, что все хорошо. Я, наверное, не пойду завтра провожать тебя за ворота. Она наказала мне, чтоб я за ворота – ни ногой. И еще. Оставь дома свой пояс: пускай твоя сила меня охраняет и без тебя.

Милован гладил ее по спине легким движением руки, а сам приговаривал:

– И без меня ты как со мной. Ты только думай обо мне.

«Желанная», – подумала она, чувствуя спиной тепло его руки.

– А если девочка родится? – Зара даже испугалась своих слов, и снова повторила: – А  девочка вдруг, что мне делать тогда? Ты наказал: если сынок – обрезать пуповину на глиняном горшке, чтоб черепаном был. Как же мне быть, если девочка родится?

– Делай так же. У нас в роду и девки были по глине мастера. Ей  передам все, что умею. Главное, чтоб все им про старину рассказать, как мой отец – мне. Обязательно бы сынка нам, а? – он умоляюще взглянул на жену и надолго замолчал. Уже вечерело, красное солнце ласкало последними лучами. Вдруг  сказал: – Давай назовем его Нежданом!

– Нежданом? Это хорошо, – откликнулась она. – Это даже лучше, чем Нежеланом. Я его не жду, и ты не ждешь, – проговорила она, отгоняя от нового имени злых духов. – А дома будем звать его Волчком.

 

* * *

В десять лет Неждан бойко отвечал отцу про Бога Сварога.

– Не торопись, – прерывал Милован сына, – про Бога всего небесного говоришь, а мысли, чую,  – на улице с шустрым Вороном.

– …Бог Сварог передал людям законы жития, научил плавить руду… – частил сын.

– Ну, а Стрибог – кто? – сбивал отец, чуть прищурив глаза.

– Стрибог – повелитель ветров, – ответил Неждан, с хитрецой посмотрел на отца и спросил: – А кто главнее: Сварог или Макошь?

Отец покачал головой, недовольный вопросом сына, и, не торопясь, ответил:

– Есть Отец всему небесному – Сварог, и Макошь – Мать наша земля-кормилица.

Неждан скороговоркой продолжил:

– Родные братья – Солнце, Молния и Огонь – дети Сварога и Макоши. Податель всех благ  Даждьбог – Бог солнца, ездит по небу в колеснице. Чудесная колесница несется себе по небу, и золотые крылья белых коней  споро машут. – Неждан быстро замахал руками, и закружился по двору, весело пританцовывая.

– Всё, иди гуляй, – отпустил отец сына, но все же сказал ему вдогонку: – Нельзя так о богах, никак нельзя. Иди себе. Потом потолкуем.

Теперь Милован был доволен сынком: все им выучено в точности. Спроси ночью – обо всем расскажет и не споткнется.

Вращается колесо гончарного круга, рука обводит в последний раз горловину корчаги, и круг останавливается. Солнце ласкает робким предзимним теплом.  Скоро похолодает,  тогда придется перебираться в избу; там душно, и мысли Милована потекут как бы в одном русле: снова ждать весны. А пока – новый ком глины прилеплен к середине круга, колесо равномерно вращается,  мысли спешат, плавно переходя с одного на другое.

 

* * *

– …Еще перепиши от сих до сих, – ноготь черканул по бересте. Отец погладил отрока по склоненной голове, и опять повторил то же, о чем говорил ему и вчера, и две луны назад, и год назад: – Эх, сынок, почти не остается тех, кто помнит старину. Как просил меня еще мой дед: помни. Я бы помнил, да годы свое берут – вдруг забывать стал. Вот забыл в прошлый раз рассказать тебе про погост – ты и не записал. Скоро никто и не вспомнит, что погост – это место, где останавливаются погостить. А кладбище так стали называть, чтобы отвести от живых злых духов. Ты, сынок, перепиши  ту грамоту, не поленись.

 

* * *

Тихо журчал ручей в овражке. Ненаш сын Чайки вел сына своего Пелеву показать всходы овса. Дружная весна покрыла зеленью поля: такая прокормит целый год. Не запоздать бы только с уборкой, чтоб не осыпался овес, не полег.

– Вот мы с тобой, сынок,  все запишем и сохраним. Ты не смотри на дружка своего Зайца: тот, по всему видно, много дописывает от себя. Отец его мне приносил эти грамоты. Читал я их, читал…

– Я тоже читал, – вставил Пелева.

– …Про богов наших Заяц пишет без уважения, не боится их прогневить. – Отец остановился, рукавом рубахи вытер пот со лба. – А ведь он старше тебя, понимать должен. Нехорошо это. Пишет о самом пустяковом. Про то, что отец его купил бочонок меду, да о том, что на торжище выменял  горшки за берестяные туеса; сколько отдано за соху… Пустое пишет, – он махнул рукой. – Ты опиши тем, кто после нас будет, как не прогневить богов, чем богата наша земля. А он – про торг, чего запас на зиму. Эх-эх… Успеть бы только все записать. Хотел тебе, сын, еще рассказать  про то, как люди раньше жили в полутьме, без солнца…

К деревне подходили со стороны леска. К вечеру топились избы, дымы низко стлались в безветрии. Но что это? Там, где виднелась их изба, кажется, дым гуще.

– Горим! – крикнул Ненаш – и  бегом туда.

Сгорело всё:  изба,  навес,  амбар и… всё сгорело.

Ненаш сидел прямо на пепелище, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, и все повторял:

– Наши – сгорели, а Зайцевы грамоты – целые. Почему – наши, а? Вот беда-то!..

Пелева гладил отца по плечу и звал к соседям ночевать.

– Не хочу, не хочу я отсюда, – гудел Ненаш. – Иди, сынок, а я еще побуду тут. Избу к зиме мы с тобой, конечно, отстроим. Люди помогут, не дадут пропасть. Мир поможет. – Он посмотрел на сына глазами, полными слез, и спросил то ли его, то ли себя: – Его будут читать, а мы с тобой – где? Я не успею тебе все опять наговорить. Чую, недолго мне осталось. – Он поднял голову и крикнул в небо: – Тебе, Сварог, так хочется, чтобы те, там  ничего не знали о богах?! А я еще успею что-нибудь! Вот возьму и успею… – Слезы закапали на его рубаху, он закусил губу, чтоб не завыть.

– Пойдем, тятя! – тянул отца за рубаху Пелева. – Ну ладно, я посижу еще с тобой, попишу.

В лето Ненаша сына Чайки снесли на погост. Изба Пелевина дружка Зайца выгорела через три весны. Сам Заяц что-то вспомнил, кое-что ему как будто привиделось (или домыслилось?), вот он и записал.

Время и это превратило в пепел и тлен.

 

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ



МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев