|
|
|
|
Николай ИВЕНШЕВ |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Николай ИВЕНШЕВБОНУСГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Настенька Лукина проявляет свой дар. Слава Богу и корпорации «Microsoft», текст моего, личного «Осла», он же «Бонус», не пропал. Не пропал-то не пропал. Однако, присмотревшись, я увидел в конце своего недописанного романа чужие буквы. И он, видимо, специально был выделен иным шрифтом, «Centuri Gothic». «У него лицо и осанка авгура. Я приблизительно знаю значение этого слова, потому что мой дедушка Вася заставлял меня каждый день учить мифы Древней Греции. За такую услугу – учить мифы - дедушка расплачивался каким-то необыкновенным мороженым, походом в театр, с ним, естественно. Или вот вел меня к букинисту, где я смотрела книги с перепончатыми, как крылья стрекозы, вкладками. Книги обязательно имели цвет сепии, такие светло коричневые листы. Особенно почему-то дедушка Вася, в прошлом авиаконструктор, наседал на подвиги Геракла. Я подсмеивалась над ним: «Деда, ты Икар или Дедал?» - Дедал, конечно, потому что я давно уже твой дед. С тех пор и пошло - Дедал да Дедал вместо деда Васи. Так вот у него и поступь авгура, молодого вольнонаемного солдата. Но вот лицо? Лицо одухотворенное. Он подарил мне кассету со своими стихами. Пленка, не диск. Вот уж, действительно, наслаждение слушать его стихи. Он читал их так, будто ему было больно. И больно, и сладко одновременно. Да, и мне, признаться, было… - досадно? горько? - обидно слушать некоторые его стихи: «Мы звенящи в момент слияния, а любовь - это аксиома, словно грешная точка сияния, бесконечна и невесома…» По всей видимости, у него был роман с учительницей геометрии, иначе, откуда бы такая атрибутика. Я ревновала. Думаю, что нет таких людей, которые бы не ревновали. Как это ни прискорбно, все люди, включая самых святых (это из-за себялюбия они так истязают себя, чтобы там, в ином мире, быть поставленными на другую полочку, повыше). Мне кажется, что эгоисткой быть гораздо честнее. Но это, конечно, не значит, что надо все время толкать прохожих в пропасть или под электричку, но вот немного поклевать печень Прометея, это можно. Ничего с ним не станется, с этим Прометеем, за каким надо было огонь тащить? Играют люди с этим огнищем. Доиграются! Дали человеку огонь – дыши на него, радуйся, а он взял и сотворил из него атомную бомбу. Прометей - не мой бог. Так вот. Он похож на авгура. Особенно вид сзади. У него такая попа, что просто молодой бог. И еще он смел. И умеет превращаться в осла. Между прочим, это не все умеют делать. Я тоже умею. Превращение в осла остро необходимо современному человеку. В любой кампании прикинься лохом и ты тут же выведаешь всю подноготную сей компашки. А еще и пожалеют тебя. Дурочка, мол, что с нее взять, и намажут кусок хлеба не только сливочным маслом, но и сверху поскребышами икры. Самое последнее отдадут тому лоху. А все из-за того же эгоизма. Мол, вот мы какие, на блаженных не жалеем! Дуракам на этом свете везет. Но скучно ими быть. На тебя все время манна сыпется. А умные люди несчастные. Говорят, что есть такой писатель - или книга? - Экклезиаст. Мудрость. И там говорится, что печаль лучше, чем радость. Но это я так. Печалиться вроде бы рано. Он – авгур. А наш Олег Иванович – Хирон, учитель-кентавр. Полулошадь-получеловек. Я немножко влюблена в него. И ему давала повод. Мне почему-то всегда нравились умные мошенники, авантюристы типа Остапа Бендера, за веселое глумление, что ли, над серыми буднями. И Олег Иванович такой. У нас, было, с ним уже сложилось. Он мне стал трудные задания давать. «Продай вот этот пояс для радикулита вон той молодой девушке. Продашь ли?» - «Зачем ей пояс от радикулита. Нужен он девушке, как собаке пятая нога!» - «А ты продай! Я это сделаю в два счета». Он такой. Он мастак. В два счета и продаст. Жил бы он в США, миллионером стал бы! Олег Иванович подбивал ко мне клинья: разговоры вел длинные, душу приоткрывал, заманивал. Я тоже была согласна. Но был в нем какой-то холодок. Не понимала я нашего наставника, как человека влюбленного. Маркетинг на него свою лапу наложил, что ли? Мне казалось, что и ко мне Олег Иванович приценивается. И хочет доказать, что в два счета я стану влюбленной в него кошкой. Но тут, к счастью, ОН подвернулся. И сказал им все в лицо при всем честном народе. И тут мое сердце подпрыгнула, как в детстве. Вот так вот, как мячик. Со звуком «ОН». И заплясало по полу того спортивного зала, где мы лекции читали для окончательно ополоумевшего народа. «Он, он, он» - мелко, дробно, сладко ёкало сердце. И я сразу же решила: вот мой бонус. Вот я-то его и ухвачу! И вот, пожалуйста, подарил самое дорогое, что у него есть - стихи. И это уже после «Центральной». Я после того подумала, что он отстанет. С ужасом подумала. «Покувыркался, мол, с этой ученицей мага на трех кроватях, как в трех водах искупался и будет, пора удочки сматывать». А он кассету со стихами в сумочку воткнул. Да губу закусил, - самое сокровенное дает, тайник души. И мне, МНЕ! Я – счастливый человек. В жизни мне всегда везло. Если случалось куда-то в прорубь провалиться, то непременно вытаскивали да при этом еще и дарами осыпали. Поэтому-то я вот прорубей и не боюсь. «Аглая, ты в рубашке родилась». Только и слышу это постоянно. «У тебя такие глаза!» - «Какие «такие»?» - «Большие, глубокие». Да, большие. Да, глубокие. И от этого они кажутся печальными. Красивой быть не запретишь! Хотя красота человеку мешает. Он бы развивался, совершенствовался, а тут красота – своего рода бонус природы, божественная скидка на все товары человеческого потребления, включая любовь. Только с НИМ я ее и узнала. Увлечения были. Но это какие-то странно-спортивные увлечения, вроде азарта. И половая жизнь у меня началась сразу после выпускного, в этот же вечер. Как всегда - два слагаемых: увлечение и любопытство. Я сама Игорька, моего одноклассника, затянула под липки. И сама, как прожженная девка сказала ему: «На!» Игорек после этого чуть не разрыдался, все бегал по Шишкину саду в тоске. Потом я прочитала, что это с мужиками бывает. Они люди более романтические, чем женщины. А мне это самое, не то что не понравилось, просто особого удовольствия не доставило. Я ожидала большего, потому как акту этому предают большое значение везде. В кино, в литературе, в сплетнях девичьих. Я думала, мир перевернется. А листик той липки как был, тронутый какой-то тлей, так и остался скрученным. Игорек, как был с ушами-пельмешами, так он таким и остался. Но эта лабораторная связь для него имела громадное значение. Он потом прилип ко мне, как будто клеем «БФ» намазанный, никак не отдерешь. Такое впечатление, словно я у него какие –то большие деньги заняла и не отдаю. На колени падал, лбом о стенку, дурачок, бился. Грозился: «Застрелю из отцовского ружья» - «Стреляй!» - говорю, а он опять в рыдания. Противно! Еле-еле отлип Игорек Волобуев, потом донжуаном стал. Вот как я его выдрессировала… Но вот мой любимый не такой. Он свободен, как ветер в поле. Вот за что я таких мужиков люблю. Они немного небрежны в отношениях, широки. В них нет скуки. «Миром правит скука». Это из его стихов. Но как-то по другому сказано. Его стихи я помню по интонации. Идешь просто по улице, кругом жизнь эта скучная еле-еле ворочается, а в тебе стихи его пульсируют. Ямб или хорей, не знаю. Скорее всего, эритроциты с лейкоцитами. Он придумывает разные разности. К примеру, такую, из «времен Очакова и покоренья Крыма». Я с «канадцами» в общаге жила. Мы снимали там несколько комнат. Мне уже тогда Олег Иванович разные намеки делал… Мол, того, оформим отношения. Нужна мне больно эта бумажка о заключении брака…Конечно, Олег Иванович все может. Он, я думаю, настоящий колдун или маг. У него есть такой докторский чемоданчик, как у мультяшного доктора Айболита. А в нем баночки с разными с кремами и притирками, с мазями и гелями. Это, я думала, разные зелья. Он мог какую-нибудь горошину в мой суп кинуть, и я полностью его. Но Олег Иванович поступил по-другому. Он приказал новенькой ученице, Виолке, за мной следить и все ему докладывать. Виолка следила. Мы с ней в одной комнате жили. … И вот однажды приехал ОН, мой любимый. Тайно приехал. Почему-то он ничего не боялся, авгур, а Олега Ивановича опасался и строго соблюдал инструкцию не являться в Краснодавр. А тут приехал. И в полночь меня разбудили какие-то треньканья в стекло. Оказалось – мой авгур кидает камешки. А потом он кинул в открытое мной окно веревку. Веревочная лестница, прямо граф Монтекристо! Он вначале залез, шепчет: «Собирай вещички, конь удила грызет». Какой конь, какие удила! Но он так сказал. Я машинально стала собирать свой рюкзак. Виолка проснулась, глазами хлопает, ничего не понимает. Я ей – прямо в лоб: «Можешь бежать к Олегу Ивановичу, докладывать». Она сидит на узком своем ложе, колени обхватила. Не хочет бежать. «Слушай, - говорит, - Аглая, ты думаешь у меня с ним получится?» Вот так Виолка! Я пожала плечами. А из окошка - «Конь удила рвет!» В самом деле: конь стоял рядом, возле газетного киоска. Вороной, в шашечку. Мы так и покатили в его обитель. Целовались на заднем сидении до того, что в голове какая-то пустота образовалась. Весь воздух из головы мой авгур высосал… Олег Иванович догонять меня не стал. Он - умный, волхв, понял – бесполезно… Я так думаю, если чему дано свершиться, оно произойдет, а будешь это самое исправлять, так все ломаться начнет. Этой хитрости меня Дедал научил. Он, Дедал мой, многому еще меня научил: плавать. Я как рыба плаваю. Кататься на велосипеде. На лыжах. На коньках бегать. Да, было время, и страна была. И ведь какая замечательная страна была! Деньги не стояли на первом месте. Книжки все читали, Стругацких, Булгакова, кино обсуждали «Три тополя на Плющихе». На Андрея Тарковского билеты доставали. Чего там смотреть-то, а доставали по блату. Вот была страна: презирали деньги, деревянные гробы, стенки, ковры афганские, сервизы «Мадонна». Все презирали. Золотое какое-то свечение в людях было, а сейчас сплошное золотое сечение. Золотом весь народ перерезали. Такой дьявольский автоген, такая точнейшая сварка. И слепили из ангелов – монстров.
Поглядите-ка повнимательнее на современных людей. У молодых, у парней, у девушек первым делом клыки растут. Не передние зубы, а клыки, чтобы добычу терзать. Лицо без выражения. Маска. Да еще и приправленная кремами разными. А средний возраст? В нем все пороки проступают – хрен сотрешь. Похоть. Ухмылочка такая, да еще и глазки бегают, как шарики по сукну. Обжорство. Тройные подбородки. Идут враскоряку. Геморрой на них напал. Не люди, а ухваты для постановки чугунков в печку. Льстецы. Тонкие, скользкие глисты. И чернеют от злости. Вот каким нас автогеном разъяли да сварили потом. Черт, дьявол, агенты влияния. Неизвестно кто… А я ему песни пела, все больше бардов. Визбор, Никитины. Высоцкого «Баллада о любви». А еще как –то взяла и прочитала «Дедушку Мазая» Николая Алексеевича Некрасова. Наизусть отчеканила. Он вначале рассмеялся: как же, такое длинное и наизусть, я своих стихов не помню. Рассмеялся, а потом задумчивым стал: «Вот какие стихи надо писать. И учить их надо. Зайцев спасать, невинных зайчишек. Потоп ведь всемирный идет. А дед Мазай бескорыстно зайцев спасал. Никакие экологи его не заставляли и зеленые премию не выписывали…»
На этом чужой Centuri закончился. И мне только остается догадываться, что сочинил все это не сам компьютер, а моя любимая женушка. Очень просто, она ведь признавалась – почитывает тайком. И решила побаловаться… Надо сказать, что у нее это получилось великолепно. Еще мсье Бальзак писал или мсье Флобер: «Все женщины – великолепные писательницы, вы почитайте-ка их письма к любимым, такой простотой, такой естественностью дышат. Книги, живые книги!» Но зачем она это сделала? То и дело задаю один и тот же вопрос. Насте не хватило, правда, чувства меры. Описанный мной герой «Осла» имеет много черт, сходных со мной, и некоторые эпизоды из моей жизни. Но это не я! Это другой человек, несколько на меня похожий. В ее же тексте… И она. Абсолютно схожие. И Олега Ивановича она описала абсолютно идентичным тому краснодаврскому учителю менеджмента с его «Семью ступенями к успеху». Волшебник, авантюрист. Разве не так? Я спросил у Насти, зачем она лазила в мой комп. Она замешкалась. И стала виниться. Да, лазила, да, читала. Но никакого текста она не писала. Ей я так и не поверил. Она осердилась. И гнев этот, редкий случай, вырвался наружу: - Ты в последнее время меня в чем-то подозреваешь. Порешь всякую чушь про то, про это, про деньги, про потерянную книжку. Спроси с себя прежде всего. Куда-нибудь заныкал и все. Сколько раз я твои носки находила в пылесборнике пылесоса. - Не могла же такая книжища пролезть в пылесосную трубку? - Ты меня за дурочку не считай! Даже у самых изящных, душевно тонких людей бывают такие площадные срывы. - Дай мне лучше денег на капусту да морковку, и мясца надо прикупить. А то я не могу обед из топора готовить. Я полез в свой кошелек и обнаружил в нем одну только бумажку достоинством в 10 рублей. На эти деньги в краснодаврском туалете даже не пописаешь как следует. - В банк сходи, задаток-то тот, эксновский тратить можно. У них, видно, правило такое: что с воза упало, то пропало. Сбегай, пока, Санечка, в банк, да заодно и на рынок. Она понимала, что гнев ее меня поранил и теперь ласковым своим словом зализывала мои раны. В банк я не пошел. Какое-то чувство протестовало против этого. Мне казалось: пойди я в банк, и другие несчастья начнут валиться на мою голову. Ведь это цепная реакция. Более того: пойди я в банк, я никаких денег не получу. А вот ответная реакция - к примеру, сгорит винчестер моего компа с романом, - может быть. Этот «Бонус» - единственное, что осталось в жизни. И Санек, и Настюшка. Конечно. Санек у меня висел над столом в форме обрамленной фотокарточки. Этому малюточке было всего три месяца. Он весело выглядывал из-под голубенького с бабочкой одеяла. Маленький Санек представлял максимальную концентрацию моей плоти. Наверное, поэтому-то я и поместил его перед глазами. В дальнейшем моя плоть начала разжижаться внешней жизнью, социумом. Я думаю, что годам к 13 вся суть дитя преобразовывается полностью. Остается только «mеmori», память. А этот Санек, на снимке, был мой. И я у него мысленно спросил: «Как поступать?» - «А очень просто, - ответил спеленатый сынишка, - иди к Бобу Власову, займи на первый случай». Трехмесячный, а какой умный. Потому что моё чадо! Таких больше нет. Я понесся к Володе Власову, который тут же с легкостью дал мне денег. Я пытался, было, объяснить, что пробухал средства с ехидным журналистом Журавлевым, но Боб замахал рукой: «Твои деньги так и лежат, не нравятся они мне. Боюсь их. Как, ты говоришь, бар называется? - «Заноза». - Нет такого бара. Я уж в нашем городишке все заведения знаю. - Нет есть. Официантка там лысенькая. - Официантка лысенькая, Кот-Баюн, имеется, а бара нет. - Есть! Его не переспоришь. Я взял у «оператора» Власова несколько денежных бумажек. «Капусту» для покупки капусты. И заспешил на рынок. Мне начинали нравиться такие примитивные упражнения, как покупка овощей и выбор куска свинины на борщ. Это отвлекало от той пустоты, которая образовалась внутри меня. Словно кто-то надул шарик и вложил его внутрь. И этот шарик мешает мне жить. Он постоянно ощущаем. И чувство этой неловкой пустоты проходит только тогда, когда я сажусь за клавиатуру компьютера. Мне осталось до конца романа совсем немного. Тютельку. Я так залез в него, как в дремучий лес моего детства Отмалы. И не хочу вылазить. Да и выход знаю только такой, вслепую. Куда пальцы поведут, по каким клавишам они будут бегать. Из своего «Бонуса» я сварил такой компот, что не каждому он по зубам. Гудрон. Однажды Настя повесила на кусте калины возле нашего дома воздушные шарики. На них написала фломастерами что-то. Я долго не возвращался домой. Прошел обильный дождь. И вот уже с порога жена меня спрашивает. Видел ли я на калине мои шарики: красный, желтый, зеленый. - Видел твой светофор. - А читал, что там написано? -Там ничего нет, шарики висят, ветер их колышет. - Иди, прочитай. Я в шлепках спустился по лестнице. На шариках ровным счетом ничего. Чистые. - Дождь все смыл, - заявил я Насте. - Но ведь ты можешь догадаться. Если что-то один раз написано пером, то потом не вырубишь топором. - Мук, давай лучше носами потремся. И я догадаюсь. Мы потерлись. - Догадался? - Не - а… - По-польски «осел» пишется без точек наверху и произносится с ударением на первом слоге. Ты такой. Там было написано «Я тебя люблю!» Да ты знал, знал, не хотел только говорить. Признайся, знал? Я соврал: «Знал». Хотя, ей богу, что-то заклинило. Я не сообразил. Так вот и в романе, в моем «Осле» или «Бонусе» каждый будет понимать свое. И эта неоднозначность вполне допустима. У каждого человека в жизни бывают такие или примерно такие приключения, которые я описал. Нужно только немного поднатужиться и вспомнить. Я вот знал одного Санчо Пансо, такого практического человека, который потерял своего Дон-Кихота. Он копил деньги, укреплял свое домашнее хозяйство, но никак не мог уснуть. Все его грызла какая-то неизлечимая тоска. Он страдал по своему умершему от гангрены Дон Кихоту. Ветряные мельницы в осенний день были особенно сильными и они отбили у Дон Кихота кисть руки. Он не стал стоять в очереди в поликлинику. Не захотел. И случилась гангрена. «Антонов огонь». Умер фантазер и правдолюбец от жара, оставил одного Санчо-Пансо. Тот даже обрадовался смерти своего хозяина. Сколько можно позориться и терпеть идиотские выдумки. Он устроился на бензоколонку, потом приватизировал ее. Стал торговать бензином, маслами, даже барчик заимел там же, под стеклом. Но по ночам Санчо Пансо жгла тоска… Я вот думаю, что все мы, все – и эти мордатые, и сухие, как жерди, и желчные когда-то имели эти приключения, были лириками и романтиками, хотели стать Пеле и Эйсебио, Есениными и Майями Плисецкими, но вот не получилось и сникли. Пожухли. А мой роман, пусть он напоминает про то, что есть на свете веревочные лестницы для выкрадывания красавиц. Это моя Настасья здорово придумала. Только вот кто, уж я не помню, лазил по этой веревочной лестнице, она или я? Я хотел бы, чтобы мой будущий роман наделал много шума из ничего, из такового пустяка, как любовь. Разве в органике нет романтики? Разве крошечные живчики по тем самым трубам не устремляются к своей любимой - яйцеклетке, разве не гибнут они тысячами. И лишь один, один соединяется. Как-то Настя приказала мне: «Раздевайся!» Я скинул с себя все. - Теперь ложись на пол, на ковер. Я послушно лег. - Давай приставляй ко мне, вот сюда, свою ступню. Я приставил. - Теперь руки. Вот здесь локоть, давай сюда. И пальцы - вот! Живот, грудь – видишь? Я ничего не понимал. - А!... Ничего не понимаешь, ничего не смыслишь?.. Я тебе разъясню. Мы абсолютно две части одного целого. Мы те самые половинки из греческого мифа. По Платону, рассеянные в мире половинки. Хочешь, пойдем к криминалисту. Он дактилоскопию сделает. И моя теория найдет свое документальное подтверждение. Я к криминалисту идти не захотел. Согласился с Настей. И понял, что если человек хочет, чтобы любовь была лишь суммой сложения сперматозоида А с яйцеклеткой Б посредством фрикционных движений и инстинктивных толчков, то так оно и будет. Если же он украсит свою и ее физиологию чем-то таким неописуемым вроде воздушных шариков или веревочной лестницы, то будет, будет ему «Семь шагов» к колоссальному успеху. Вернуться к оглавлению повести
|
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
