Николай ИВЕНШЕВ
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > РУССКАЯ ЖИЗНЬ


Николай ИВЕНШЕВ

 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"



К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011


Редакционный совет

Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Вячеслав КУПРИЯНОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Татьяна НАБАТНИКОВА
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Маргарита СОСНИЦКАЯ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
"МОЛОКО"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Николай ИВЕНШЕВ

БОНУС

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

В которой говорится о том, что люди часто меняют маски.

 Встретились два ишака. Ткнулись темными, как изнанка зимнего пальто, сырыми губами.

- Ты кто? – Спросил первый осел.

- Конь в пальто. А ты?

- Я – осел древнегре… древнеримского писателя Апулея.

Второй осел нахмурил брови:

- А я Лукианов осел.

- Хорошо хоть не буриданов.

Третий осел поскреб копытом:

- А я  - так, писатель есть один такой. Никто не печатает. Лукин А. А.

- Это из современных? – Первый осел тряхнул темной челкой.

- Вожу вот за так. – Третий осел жалко поежился. И у него оттопырился хвост. - В туалет никак не схожу, нечем.

Лукианов осел усмехнулся:

- Братец, да ты скоро озолотишься. Мы с моим-то корешем завидовать тебе  будем. Уж отъешься овсом элитным. С  добавочками. Твой-то -  того… Наследство скоро огребет.

- Отгребет! – Подтвердил ишак Апулея. – Ты знаешь, Пал Палыч,  я вот как на грубый овес перешел, так стихи писать начал. Хозяин-то мой уснет, или в картишки с кем, или там заведет зазнобу да с ней тешится, а я - за перо и бумагу. Гусиное перо предпочитаю. Лучше выходят. Меня уже издавать начинают.

Он опять потряс гривой.

Осел Лукиана вроде обиделся:

- А скажи, дружок, только честно, Апулей-то твой, когда в постель с этой зазнобой ложится, так  маску напяливает… Народ так судачит.

- Враки!  Какую - такую маску?

- А нашу, ослиную…

- Так это для любви первое дело. Напялил и люби.

Третий осел молчал, слушал. И что-то вроде бы  хотел вставить, сказать умное.

Но тут я проснулся и понял, откуда у этого сна уши растут. Длинные ослиные уши сна – есть результат двухдневных моих приключений.

Спал-то я, ошалев от всех этих треволнений, три четверти суток, что-нибудь да привидится перекормленному разуму.

- Что это ты не целуешься, - обиженно поджала губы Настя. - Раньше без этого никак. А сейчас как будто избегаешь  меня.

Я сухо ткнулся губами в ее щеку и объяснил это тем, что  «пришла мысль».

Наконец-то, - искренне обрадовалась она. - Пришла мысль! - А то уж я  думала, что вышла замуж за импо…

- Тента. Не продолжай дальше, сажусь, вкапываюсь. Вот только чайку хлебну.

Я сел за компьютер. И зацепился за фразу: «Она думала, что я круглый идиот. И подложила себе что-то под бюстгальтер».

- Идиот, круглый идиот! – Сказал я сам себе. - Квадратно-гнездовой идиот. Барабаню всякую пошлятину. А еще кичусь: «Я этих писательниц за пояс заткну». Так они будут поизящнее. «Бюстгальтер». Слово-то какое, как будто порода собак. Бультерьер, бюстгальтер! Тьфу!

Но ведь ничего не исправляется. И эта  фраза намазана таким гудроном, никак из нее не вылезешь. А  раньше-то и того противнее: «Он ночью сладостно думал о ложбинке, упрятанной в кружева». Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты!.. Дрянь, говно. И кто это написал? Будто не я. Вот у Лукиана в первой части  его «Осла»  все просто и ясно, как будто изложено на бумаге только что. У Лукиана, у Апулея.  Хммм. А не взять ли того осла и не скрутить ли такую фигу. Из того и другого. Такие блинчики со сливочным маслицем. И окунуть этого Лукиана с товарищем его сирийцем Апулеем в современную действительность. Пусть их широкие уши проникнут в наше время. С финансовым кризисом, с тьютерами, с толерантностью, с голубыми одеждами… Впрочем, и тогда аристократы рядились в голубое и розовое. Цицероны всякие, которого Пушкин не читал, Сафо на острове Лесбос. Вот взять бы, натереться мазью и стать ослом. Эх, как хорошо им быть! Накормят и работу дадут без тьютеров. Разбойников с того первого века нашей эры явно прибавилось. Но тем интереснее будет писать и читать. А тут - «Она думала, что я круглый идиот».

Я – осел.

- Я – осел, - сказал я сам себе и написал первую фразу:

«Я ехал по делам в Горгиппии, так как мать была родом оттуда, и семейство наше гордится происхождением от Кузьминых- Караваевых».

Откуда влетела эта фраза. Из тома Апулея…. Тогда к чему Кузьмины-Караваевы? Я знал, что знаменитая мать Мария, погибшая в фашистском лагере смерти Равенсбрюк,  была оттуда. Она была эсеркой и комиссаром эсеров в той самой Горгиппии…

Но как стройна фраза: «Я ехал по делам  в Горгиппию».

Я явственно услышал звук бича по тугому лошадиному крупу. Я знал, что останусь ночевать у контрабандистов в том приморском  городке. И я стырю у визажистки Оксаны Анастадиади, что родом из поселка Витязево, баночку с золотистой мазью. Что этот светлый солидол превратит меня в осла. И первое, на кого я накинусь в ослином обличии, так это на красавицу Оксану, у которой острый сосок  разорвет не кофточку, а влажную мглу, наполненную тягучим  похотливым визгом цитат. И я буду читать ей Лорку: «И в полночь на края долины увел я жену чужую, я думал она невинна, она же   -  жена другого». То есть я буду про себя ей читать Федерико Гарсиа Лорку. А она  меня будет слушать тоже про себя «А груди ее  метались, как пойманные  форели, то лунным холодом стыли, то жадным огнем горели».

Этот жадный огонь я поймал. Я поймал его! И компьютерный лист для меня расплывался, как будто это было вечернее море с  темной стрелкой причала-пирса, с серой галькой, с теплыми голышами. Пахло йодом, водорослями. В носу моем щекотала морская вода. Я натыкался на обжигающих медуз. Я  ощутил эти губы, не тронутые «орифлеймами» и пахнущие  тонким полынком. Тонким выветренным вермутом своей не такой уж далекой юности. Но не все же, не все же целовать  оливковые колени Оксаны Анастасиади. Вперед – к разбойникам, к ворью. Я попал в кабак, где меня обчистили до последнего грошика. И кинули куда-то в подвал, в  яму, за высокий дувал. И там я облизывал сухие губы. Без питья. День-два. Девушка, небывалой красоты. В муслине, древнем шелке. Она принесла мне кувшин с вином. И оливки: «Хозяин послал».

Я очнулся, когда моя жена Настя костяшками пальцев стучала мне по плечу. Как будто в  дверь. Я очнулся и взглянул на часики в углу экрана.

Боже мой, еще можно было успеть, если они не закрываются ровно в четыре вечера. Сколько же я пробыл в той черной шляпе в городе Горгиппии?.. Превратившись в осла, я не замечал  нынешнего течения времени.

- Фуу-у-у! Надо бежать.

- Куда? Опять в библиотеку. Ты знаешь, я рада. Я просто счастлива. - Она сияла  здесь, рядом. И была похожа на ту самую девушку с кувшином вина и с  вазочкой оливок. Да это же она и есть!

- Я рада, что ты засел. И работаешь.  Мужчине свойственно работать. А женщина - она глупа. Она все о любви мечтает. Однако  мужчина не должен говорить о ней, о любви. Иначе какая -то институтка получается. Кисейная девица, как в начале девятнадцатого века

- Врешь ты все, - говорю я своей жене. – По – твоему, мужчина должен жрать, трахаться, пить водку, чистить табельное оружие,  расшибать в пух черепа, пускать кровь. И всё  без чувств, без эмоций? Не верю! Мужчина еще больший ребенок, чем женщина.

Она протянула ко мне незнакомые губы, принесшие кувшин и маслины. Да, именно эти губы. Я не знал их. Они  по-другому проникают и живут во мне. Они не то, чтобы обжигали, а как-то по-иному будоражили кровь. Тело мое звенело и радовалось. А голова вдруг возьми да и подсунь: «Так это она научилась». И вмиг как-то съежились стены, полиняли шторы. И даже  веселый портрет нашего Сашка (Сашок бежит по тропинке в  сочинском дендрарии, еще малец)  даже этот портрет, лицо Сашка, исказила гримаса: «Папа, врешь ты все!»

Все врут и не лечатся.

Впрочем, я сумел все же преодолеть смущение. И похлопал себя по груди ладошкой: «Надо, надо!»

Надо – в ООО «Поиск», за наследством.

Я знал, что, если там,  в ООО «Поиске», меня встретят шулера и мошенники, «прохиндеи и протобестии», то я особенно не огорчусь. Ну и что. И даже, вот крамольная мысль, даже если жена с кем-то там заамурничала, я не утоплюсь и не попрошу у аптекаря цианистого калия. Я знал это чувство, тепло у ложечки. В моем компе, в его нутре, где только кишочки каких-то разноцветных линий и точек, пульсирует моя, украденная у Лукиана и Апулея фраза: «Я ехал по делам  в Горгиппию». И далее по тексту: «В поселок  Понтискус, долину Дельфинов. Оксана. Она приняла меня всего до остатка».

И эта смесь древности и современности была  моей кровью.

Вернуться к оглавлению повести

 

 

 

РУССКАЯ ЖИЗНЬ



Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев