Ирина ГРЕЧАНИК
         > НА ГЛАВНУЮ > РУССКОЕ ПОЛЕ > МОЛОКО


МОЛОКО

Ирина ГРЕЧАНИК

2010 г.

МОЛОКО



О проекте
Редакция
Авторы
Галерея
Книжн. шкаф
Архив 2001 г.
Архив 2002 г.
Архив 2003 г.
Архив 2004 г.
Архив 2005 г.
Архив 2006 г.
Архив 2007 г.
Архив 2008 г.
Архив 2009 г.
Архив 2010 г.
Архив 2011 г.
Архив 2012 г.
Архив 2013 г.


"МОЛОКО"
"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"
СЛАВЯНСТВО
"ПОЛДЕНЬ"
"ПАРУС"
"ПОДЪЕМ"
"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
"ВЕСТНИК МСПС"
"ПОДВИГ"
"СИБИРСКИЕ ОГНИ"
РОМАН-ГАЗЕТА
ГАЗДАНОВ
ПЛАТОНОВ
ФЛОРЕНСКИЙ
НАУКА

Ирина ГРЕЧАНИК

Остаться самим собой: философская метакритика Юрия Павлова

Ю.М. Павлов. Критика XX–XXI веков: Литературные портреты, статьи, рецензии. М.: Литературная Россия, 2010 г.

При знакомстве с книгой Юрия Павлова и её ведущими идеями мне вспомнились слова В.В. Розанова: «Достоевского я читал как родного, как своего…». И дело не столько в полном приятии транслируемых мыслей, сколько в подспудном иррациональном ощущении чего-то выверенного, настоящего – такого, чему сразу даёшь право на жизнь, чему потом можно посвятить время, чтобы логически достраивать и «додумывать», – и, как ни странно, упрямый ум впоследствии всегда подтверждает верность первого спонтанного чувства.

Несмотря на кажущуюся необычность оценок или суждений, на многочисленные утверждения о «спорности» или «ошибочности» взглядов критика мы не найдём ни одного места в его книге, которое подлежало бы дисквалификации за подтасовку фактов или называние «чёрного» –  «белым». Энциклопедическая точность, быстрота реакции, отсутствие описательности, смелость, редкий дар называть вещи своими именами – без утаиваний и подтекста – вот характеристика «литературного портрета» самого Ю. Павлова. Не лишне будет добавить, что некоторые из упомянутых черт сегодня считаются моветоном. Итак, перед нами настоящий критик – трезво мыслящий, живой, неравнодушный, чутко откликающийся на явления современности, вдумчиво анализирующий факты уходящей действительности.

Заслуга Ю. Павлова и в том, что многие статьи его книги повествуют о ныне действующих литераторах – а всегда трудно писать «о живых», о тех, кто ещё сегодня творит и смотрит тебе в глаза – готовый опровергнуть неосторожное слово или неверную оценку, кто ещё не поставил точки, кто активно развивается.

Открывается книга интереснейшим и  нестандартным размышлением о Василии Розанове, без которого, по слову Ю. Павлова, «любой серьёзный разговор о литературе, истории, России немыслим». В связи с именем философа звучат имена Ф. Достоевского, К. Леонтьева, Н. Страхова. Смысловыми точками, задающими линию жизненного и творческого пути автора «Опавших листьев», становятся религиозно-церковная культура, восприятие личности через Бога, через «культы» семьи, дома, народа, Родины.

Добавляя свои штрихи к портрету В. Кожинова, Ю. Павлов упоминает В. Розанова и М. Бахтина как мыслителей, определивших творческую судьбу Вадима Валериановича, – таким образом, становится понятна логика расположения статей в книге. Несмотря на то, что в основе статьи о В. Кожинове, по признанию Ю. Павлова, «лоскутное одеяло» из статей и набросков предыдущих лет, обнаруживаем целостный исследовательский пласт. Обращают на себя внимание детали, воспроизводящие обстановку замалчивания 60-летия В. Кожинова. Отталкиваясь от них, с уверенностью можно сказать, что автор книги был одним из тех, кто уже в 80-е годы оценил масштаб личности В. Кожинова, и более того – подтвердил это делом, ещё тогда написав первую статью о нём. Рассматривая этапы становления В. Кожинова-мыслителя, Ю. Павлов старается подходить к фактам биографии критика непредвзято, затрагивая и «запретные» темы, например, вопрос русско-еврейских отношений. На фоне портрета главного героя – В. Кожинова – даны оценки и характеристики многим явлениям литературы, истории и философии.

Статьёй о Михаиле Лобанове опрокинуто мнение о том, что в современной критике нет подлинных богатырей, людей, у которых совпадают слово и дело. Ведущий идеолог «русской партии», М. Лобанов через свою личную творческую судьбу пронёс чувство сопричастности судьбе народной, религиозно-духовное восприятие мира. Это отчётливо просматривается в сравнениях с современниками. Например, жилищные условия у многих русских критиков оставляли желать лучшего – в случае В. Кожинова и М. Лобанова это были квартиры, в которых проживало по 13-15 человек. И неслучайно возникают параллели с известным эссе «Полторы комнаты», с историческими фактами «завоевания Москвы» в 20–30-е годы, в том числе, заселения в арбатские квартиры тех, кто впоследствии будет жаловаться на несправедливые притеснения. Духовная автобиография М. Лобанова помещается и в контекст мемуаров «шестидесятников», например, Ст. Рассадина. Не будем опережать события и дадим будущим читателям этой книги самолично увидеть «инаковость» мнений, суждений и образа существования людей, живших в одну эпоху, но как будто бы в разных измерениях. Мера, которою меряют события, людей, собственную жизнь М. Лобанов и Ст. Рассадин, – разная, и для каждого она в той или иной степени определяет их личную судьбу. В этом легко убедиться. Принцип «писать с любовью» воплотился во всех работах М. Лобанова, «не покидавшего передовую» отечественной литературы, – не случайно статья Ю. Павлова продолжает этот принцип, только уже применительно к самому М. Лобанову.

Образцом принципиального подхода к фактам литературы служит статья Ю. Павлова, анализирующая размышления одного «эстетствующего интеллигента» о В. Маяковском. Те самые розановские «мелочи», из которых складывается целое, позволяют читателю составить «общее представление о времени, Маяковском, о многом и многих». Хлестаковскому подходу к оценкам русской литературы, «сарновской “лапше”» Ю. Павлов противопоставляет работы В. Дядичева и других честных и непредвзятых исследователей.

Прослеживая творческий путь «одного из лучших критиков второй половины XX века», И. Золотусского, Ю. Павлов попутно затрагивает проблемы сути критики, её разновидностей, свободы и самостоятельности мысли. Отмечая колоссальную работоспособность и весомый вклад И. Золотусского в историю русской критики, Ю. Павлов поверяет работы мыслителя временем, отмечая несомненные заслуги автора книги о Н. Гоголе, его смелые, точные высказывания о литературе в многочисленных статьях, однако приводит и некоторые суждения критика о политических и культурных деятелях XX века, вызывающие принципиальное несогласие. На поставленные вопросы Ю. Павлов даёт собственные аргументированные ответы, предвидя, впрочем, что они вызовут несогласие как И. Золотусского, так и многих других.   

Сквозь разговор о веке XX в книге проступают голоса из XIX века: К. Аксакова, А. Хомякова, Н. Страхова и других, – «услышанность» которых стремится усилить Ю. Павлов. Так, например, суждения В. Лакшина о воле и неволе, применительно к «лагерной прозе», проходят «проверку» мыслями К. Аксакова, изложенными в статье «Рабство и свобода», а в целом творчество потенциального преемника А. Твардовского на посту главного редактора «Нового мира» – отношением к народу, русской литературе и истории. В отличие от тех, для кого В. Лакшин остался вечно «левым», Ю. Павлов сумел увидеть свидетельства «поправения» критика на краю земной жизни. Интересно сравнение творческого пути В. Лакшина с линией развития мировоззрения В. Белинского, которого друзья-западники перед смертью упрекали в «тайном славянофильстве». Такая чуткость к твоим работам – редкий подарок, выпадающий не всякому литературному критику. В связи со сказанным хочется привести одно из признаний автора книги: «Я 20 лет пишу преимущественно “в стол”…» Будет ли прочитан Ю. Павлов – критик и литературовед, – столь внимательный к чужим книгам?

Личность «костромского критика» И. Дедкова проступает на фоне оппозиций «Москва – провинция», «личность – масса», «семья – бездетность», «государственность – неприязнь к государству», выстроенных Ю. Павловым. «Дисциплинированный» (по слову В. Бондаренко) И. Дедков получает сразу много характеристик – русский, советский, либеральный.      Сам критик разделял литературную деятельность на «сухой остаток» – написанное – и на то, что в счёт не идёт: «борьба за должности, суета, речи, заседания».  Ю. Павлов обращает внимание на другое: факты биографии И. Дедкова, его отношение к отцу, к жене, детям, провинции, продажности, предательству и, анализируя пройденный критиком путь, приходит к выводу, возможно, для многих звучащему неожиданно: «…И. Дедков как отец и муж мне видится гораздо значительней как личность, чем И. Дедков-критик. В первом качестве он до конца «провинциал», «моральный консерватор», русский человек».  

В статье о Ю. Селезнёве – одном из самых заметных критиков 70 – 80-х гг. XX века, – Ю. Павлов выдвигает на первый план «незаметные» или искажённые страницы его творческой биографии, во-первых, подчёркивая, что ещё в годы обучения на историко-филологическом факультете Краснодарского пединститута Юрий Иванович «выделялся среди студентов обширнейшими и разносторонними знаниями, полемическим даром»; во-вторых, отмечая, что вся последующая литературная деятельность могла взойти только на «краснодарской почве»; в-третьих, обозначая большую положительную роль В. Кожинова в судьбе критика; в-четвёртых (а по смысловому наполнению – во-первых), справедливо утверждая, что в критических статьях, книгах, на посту редактора серии «ЖЗЛ», на путях к постижению Ф. Достоевского и всей русской литературы Ю. Селезнёв был настоящим подвижником, человеком принципиальной честности и колоссальной работоспособности. Рассматривая отношение к Ю. Селезнёву, выразившееся в мемуарах и статьях современников, Ю. Павлов выделяет высказывания Ю. Лощица, А. Казинцева, точно уловивших сущность этого «витязя, русского защитника, заступника» и указывает на фактографические неточности, неувязки А. Разумихина и С. Викулова.

Создавая литературно-критические портреты, Ю. Павлов всегда обращается «к истокам» личности – выявляет скрытые или явные причины, заставившие критика вступить на тот или иной путь. По такому же принципу создан образ «ударника критического труда» В. Бондаренко. Критик, побиваемый своими и чужими за широту взглядов, за обращение к крамольным именам из «чужого» лагеря был проницательно назван «врачевателем любовью» за попытки найти родственные души и тягу к свету в тех, кого давно зачислили в «литературные тролли». И пусть с иронией говорит Ю. Павлов о необходимости литературной «порки», «размазывания», «убивания» – в действительности он совершает обратное: возрождает, защищает и обеляет незаслуженно очернённое.

Литературный портрет А. Казинцева отражает многочисленные грани внутреннего мира этого незаурядного мыслителя, назвавшего критику «искусством понимания», и является не только ответом А. Немзеру, С. Чупринину и другим «принципиально неадекватным» в оценке А. Казинцева, но и ещё одним точным штрихом в исследовании литературного процесса, утверждающим художественность, не замутнённую социальностью, не искорёженную перекосом в сторону формализма. Осмысливая различные рассуждения А. Казинцева о тех или иных авторах, Ю. Павлов вычленяет единый закономерный критерий, применимый к отечественной литературе – «русская матрица». Вне её оказываются национальный эгоцентризм В. Гроссмана, видящего в истории первой половины XX века, переполненной трагедиями разных народов, исключительно еврейскую трагедию; «игру на понижение» и искусственность творчества В. Маканина последних десятилетий; «новая мифология» А. Вознесенского, Е. Евтушенко, А. Рыбакова, В. Войновича, В. Аксёнова, И. Бродского, А. Дементьева и др. Возвращение в лоно критики сегодняшнего публициста А. Казинцева – надежда Ю. Павлова, которую, возможно, не оставит без внимания герой его статьи.

Уважением к таланту и преданности русскому делу проникнут портрет Сергея Куняева, посвятившего свою литературную судьбу восстановлению истинной истории русской литературы XX века. Серьёзная работа  в архивах легла в основу уникальных материалов, переворачивающих штампованные версии событий 1920-х–30-х гг. Открытие имён Павла Васильева, Алексея Ганина, Пимена Карпова, Василия Наседкина и др., максимально приближенная к реальности история жизни и смерти С. Есенина, точные оценки творчества Н. Тряпкина, В. Крупина, Л. Бородина, В. Галактионовой, немедленные отклики на явления современности – это и многое другое, выходящее из-под пера Сергея Куняева, вместили страницы «Нашего современника» и других изданий. Верным служителем отечественной литературе, «русскому делу» с «редкой для нашего времени верой в Слово и Человека» вырастает перед нами фигура С. Куняева. И становится очевидной неизбежность перемен, вызванных его подвижнической деятельностью.

О катастрофическом положении современного есениноведения, идеологических перекосах, небрежности и намеренных искажениях творческого пути одного из самых любимых русских поэтов говорит Ю. Павлов в статье «Есениноведение сегодня». Несмотря на весь абсурд пародийно-уничижительной гиппиусовской формулы «Пил, дрался – заскучал – повесился», многочисленные «воспоминания» и литературоведческие изыски воспроизводят именно эту издевательскую схему, умножающую на ноль наследие русского гения. Рассматривая вопросы тайны смерти С. Есенина, об отношении поэта к России, политике, к существующей власти, критик приводит примеры иного – философско-метафизического, православного подхода, осуществлённого в работах Ст. и С. Куняевых, Ю. Мамлеева, М. Никё, Ю. Сохрякова, Н. Зуева, А. Гулина и др., способных служить образцом лучших традиций отечественной мысли.

В статье «Дмитрий Быков: Чичиков и Коробочка в одном флаконе» подчёркивается «шестидесятничество» автора книги о Пастернаке. Ю. Павлов даёт исчерпывающе точные характеристики как «зеркалам» Бориса Пастернака – М. Цветаевой, А. Блоку, В. Маяковскому, А. Вознесенскому, так и его героям – Юрию Живаго, в первую очередь.

На примерах многочисленных фактографических, логических и прочих ошибок Ю. Павлов вскрывает «фантазийную основу» суждений Дмитрия Быкова и его «ПТУшный уровень» знания литературы. Критик защищает от комментариев Быкова «одного из самых достойных государственных мужей России XIX века» – Константина Победоносцева, напоминая, что за время его правления число церковных школ в России увеличилось с 73 до 43 696, а количество обучающихся в них выросло в 136 раз; Ю. Павлов указывает на забытое сегодня, а именно: то, что Обер-прокурор Святейшего Синода уже в своё время точно определил суть либеральной демократии.

Надо сказать, что в отличие от остальных критиков, получивших в книге «Критика XX–XXI вв.» по одному литературному портрету, премированный «трудоголик» Дмитрий Быков, вероятно, сообразно объёму написанных им за довольно короткий период «кирпичей», посвящённых кумирам интеллигенции – Б. Пастернаку и Б. Окуджаве, – оказывается в центре сразу двух статей Ю. Павлова. Нетрудно понять, что импульсом к созданию этих работ послужило возмущённое «не могу молчать» как реакция на искажение ценностей отечественной литературы, на искажение фактов русской истории.

В статье «Дискуссия “Классика и мы”: тридцать лет спустя» Ю. Павлов призывает видеть в классике не «критический-критикующий» реализм, а «духовную реальность», напоминая о завете М. Лобанова постигать литературу через высшие устремления души, искать «не обличение, а (…) глубину духовно-нравственных исканий, жажду истины и вечных ценностей». На красноречивых примерах творчества Э. Багрицкого, В. Маяковского, Вс. Мейерхольда, Д. Самойлова автор статьи проводит мысль о том, что более чем через тридцать лет не утрачивают своей значимости высказывания Ст. Куняева, М. Лобанова, С. Ломинадзе, И. Роднянской; что формально завершившись 21 декабря 1977 года, дискуссия о классике и о русской литературе продолжается и не может быть окончена, поскольку мир между «завоевателями», «маркитантами» и защитниками духовного наследия отечественной культуры невозможен.

Троящаяся личность А. Твардовского вырастает сквозь призму реалий того времени, в преломлении воспоминаний В.А. и О.А. Твардовских, статьи В. Огрызко – Ю. Павлов комментирует разночтения и даёт ответы на спорные вопросы, возникающие при обращении к фигуре бывшего редактора «Нового мира». Автор «Страны Муравии», помещённый в один ряд с создателями «Погорельщины», «Котлована», «Истории дурака» заметно проигрывает и в смелости, на которой настаивают В.А. и О.А. Твардовские, и в объективности, о чём свидетельствует в конце жизни сам А.Т. Твардовский. Снимаются и другие наслоения румян, «высокие скороговорки», адресованные редактору новомировской вотчины. В этом приходят на помощь «Рабочие тетради» А. Твардовского и проверенные по разным источникам свидетельства современников.

Отклик Ю. Павлова на книгу В. Пьецуха «Русская тема» носит подзаголовок «Сборник мерзких анекдотов». Книга видится критику очередным звеном в дискуссии о классике, заново вспыхнувшей в последнее десятилетие, очередным залпом, дискредитирующим лучших представителей русской литературы. Пафос рецензии Ю. Павлова на В. Пьецуха напоминает пафос И. Ильина, защищающего А. Пушкина от желающих узреть его «малость и мерзость», свести жизнь гения к серии анекдотов. А ещё возникает в памяти ответное слово А. Синявскому Р. Гуля «Прогулки хама с Пушкиным» – такое же протестное слово тем, в ком неукротима тяга увидеть в русской жизни не поэзию, а уродство, предмет для насмешек, «тьму египетскую». В каком-то смысле книга Пьецуха и есть «прогулка хама по садам российской словесности», хама, пытающегося насадить мифы о всеобщей нелюбви к Достоевскому, о есенинской страсти к самоубийству, о подпольно-антисоветском «колобке»-Пришвине. И снова, как в случаях с Б. Сарновым, Д. Быковым, вскрыты Ю. Павловым предсказуемые русофобские схемы, вопиющие неточности, вольные интерпретации, преподнесённые «глупо, бесчестно, непрофессионально», без всякого серьёзного обращения к художественным текстам. Не без иронии замечает критик, что разницы между условным «убогим», играющим, прикидывающимся Пьецухом в маске и Пьецухом-«просвещённым» автором совершенно не ощущается.

Ряд «антигероев» из книги «Критика XX–XXI веков» замыкает А. Разумихин, опубликовавший мемуарную статью, посвящённую известным ему лично современникам. Ю. Павлов обращает внимание на то, что в работе А. Разумихина фигурирует вымышленная, но весьма красочно описанная автомашина М. Лобанова, вымышленные характеристики Кабанихи и Катерины, которых никогда не было и не могло быть в книге «Островский» (ЖЗЛ), вымышленная «невостребованность» Д. Асанова, В. Коробова, В. Калугина, вымышленные критерии оценки творческих судеб, вымышленные ситуации, невозможные, если исходить из хронологии событий, из опубликованных и не опубликованных фактов; вымышленные нелепые языковые конструкции бывшего профессионального редактора. Такое «затмение ума и совести» «литературного инопланетянина» А. Разумихина критик считает ничем иным, как саморазоблачением человека, причисляющего себя к стану «русских патриотов».

Противоречивое отношение к учебнику М. Голубкова «История русской литературной критики XX века» высказано Ю. Павловым в рецензии с подзаголовком «Удачная неудача». Озвучивая единственную относительную удачу этой неудачной книги, Павлов делает попытку «выправить» воссозданный М. Голубковым литературный процесс 1960–1970-х гг., добавляя недостающие штрихи и линии, недостающие имена, устраняя фактические ошибки, очевидные алогизмы и отказывается от дальнейшего подробного разбора учебника ввиду несоответствия его ни заявленному разделу литературоведения (учитывая различия между историей критики и историей литературы), ни необходимой научной кондиции.

Герои книги, «живущие» в разных статьях, будто бы связаны между собой незримыми нитями. То там, то здесь возникают В. Розанов, В. Кожинов, Ст. Куняев, С. Куняев, М. Лобанов, В. Бондаренко и др. в связи с тем или иным явлением, с той или иной фигурой. Это говорит о целостности литературного пласта русской критики, взятого Ю. Павловым и помещённого под одну обложку. Фактически, он и сам – один из тех, кто определяет литературный процесс сегодня. По ссылкам на различные статьи, книги, прочие источники, приводимым Ю. Павловым в качестве иллюстраций к различным темам, можно изучить не только историю критики, но и историю русской литературы XX века. Это чтение наполняет энергией, даёт духовный заряд, просветляет душу и приводит в порядок мысли, учит культуре литературно-критического мышления и вдохновляет на занятия критикой.

Каждая статья Ю. Павлова – миниатюрная диссертация, обоснованное и фактоёмкое полноценное исследование, в сжатом виде представляющее итог большой работы – глубокого и серьёзного проникновения в тему. Сейчас подобные системные и качественные исследования встречаются не во всяких диссертациях. Такая книга – приговор тем критикам, которые строят свои доказательства на одной цитате и ловле «словесных блох» в текстах коллег. Если использовать классификацию И. Золотусского, то метакритику Ю. Павлова можно отнести к философской. Тем, кто говорит о критике как о вторичных проявлениях, исходящих  от неудавшихся писателей, можно предъявить книгу «Критика XX–XXI веков», в которой есть подлинная философия, подлинная литература, ответы на важнейшие вопросы и требования современной русской жизни.

Упомянутые в книге В. Кожинов и А. Твардовский считали критический дар более редким, нежели писательский. И сегодня, когда доля книг, посвящённых русской критике, по отношению к колоссальному потоку прозы невероятно мала, мы отмечаем выход книги Ю. Павлова «Критика XX – XXI веков: Литературные портреты, статьи, рецензии» как значительную веху современного литературного процесса. Эта книга – ответ на вопрос: что получится, если быть критиком-профессионалом и в применении своих принципов руководствоваться не полумерами и соображениями минутного удобства, не боязнью непонимания или привычными стереотипами, а быть честным и последовательным до конца, оставаясь самим собой.

 

 

 

 

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ



МОЛОКО

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

Русское поле

WEB-редактор Вячеслав Румянцев