|
К читателю
Авторы
Архив 2002
Архив 2003
Архив 2004
Архив 2005
Архив 2006
Архив 2007
Архив 2008
Архив 2009
Архив 2010
Архив 2011
Редакционный совет
Ирина АРЗАМАСЦЕВА
Юрий КОЗЛОВ
Константин МАМАЕВ
Ирина МЕДВЕДЕВА
Владимир МИКУШЕВИЧ
Алексей МОКРОУСОВ
Владислав ОТРОШЕНКО
Виктор ПОСОШКОВ
Юрий СТЕПАНОВ
Олег ШИШКИН
Татьяна ШИШОВА
Лев ЯКОВЛЕВ
|
Русский поэт Александр Вишневой
(1952-2008)
Прошёл год как не стало поэта. Да, ещё одного поэта, и
этим ли удивлять Русь. В данном случае оповещать и напоминать следует не
одной лишь Руси Большой, но и Малой, поскольку по прописке, рождению и точке
упокоения Александр Григорьевич Вишневой - симферополец. Однако учился в
Москве - сначала в Щепкинском театральном, а потом было главное
образовательное место - Литературный институт, куда он поступил в 1977 году
на дневное отделение.
Подробно о нём я рассказала в послесловии к его первой книге,
которая вышла зимой 2009 года в Москве, в издательстве "Водолей". Вишневой
не печатался при жизни, поэтому сейчас он переживает даже не второе, а
первое рождение: теперь он - публикующийся поэт. При жизни этого не
произошло - по разным причинам, начиная с политических, заканчивая
мистическими. Мне он завещал издать его. Я издала. Книга называется "Тёмные
Плеяды". Продана за неделю, что, считай, немыслимо при вялой современной
поэзоторговле.
В предлагаемую подборку стихи Александра Вишневого сведены не
только по моему вкусу, а по его рукописям, переданным мне незадолго до
ухода. Родился Вишневой 3 мая 1952 года, ушёл 9 июня 2008. Светлой,
благоуханной души был человек. И потрясающий, тончайший, великолепный
русский поэт европейского масштаба.
Елена Черникова, составитель первого сборника стихов А. Г. Вишневого
www.elena-chernikova.narod.ru
http://www.elena-chernikova.narod.ru/vishnevoy-stihi.htm
http://lit.lib.ru/editors/w/wishnewoj_a_g/
*
А когда замёрз,
Одолжился у огородного
Пугала рука-
Вами, - говорю.
Та запруда, прыжок лягушки той,
Тишина и всплеск.
Есть особая
Прелесть в коцанных хризантемах, Па-
Барабану, нет?
*
Снега-то, снега
Сколько! Пройду ли через Хаконэ?
Эти обноски
Напоминают
Мне Тикусая, - крикнет морская
Ржанка, кукушка
Этого снега.
На два листа подвигнул сурепку
Мартовский дождик.
*
Дурь, охота ли
К перемене мест – вышивает краб!
Солнце, тучи и
Перелётные
Птицы роют вкось. Что такое со
Мною, что со мной,
Сосны, облака?
Отрешиться да воспарить низя
Шелкопряду – дождь!
*
Глаз не отвести
Хороша луна! Где ты, мимолёт-
Ная тучка, где?
Головастики
Суетятся, а зачерпнёшь, исче-
Зают без следа!
Выкрикну слова,
Что лежали в затырке… Никуда
Без тебя, Басё.
*
Ветки роняет
Ива ли, ливень тычется в тину?
Золотопад, как
Слепорождённый,
Лапает всё, что ни попадётся
Под руку, ладно
Если мужчина!
Вновь зеленеет поле, цветы ли,
Утренний иней?
*
Сколько паныча
Отцвело, монастырская сосна?
Рта не разомкнул
Чурка, до подбо-
Родка лопухи! На залив оби-
Жена цепля, ко-
Ротконога с ним.
До сих пор выколачивает вшей.
Повторяя: «Чёрт!»
*
Утро какое,
Лошадь, пустыня, снежная шапка!
Не сатанеют
Левые крики
Уток над морем. А журавли где,
Белые сливы,
Или украли?
Не о гвоздиках речь моя нынче –
О хризантемах!
*
Как тяжёл халат!
Снегопад царит в королевстве У.
Повторяю: «О
Четырёх ногах
Стол остался, о…» Что такое быть
Стариком? – гляди:
Изморось, туман.
Хороша моя крыша – конопля,
Просо, чёрт возьми!
*
Ужели боги
Не разбираются в тонких винах?
То пять, а то и
Шесть ри пройду я,
У жаворонка спроси, он видел.
У водопада
Сломаю ветку
Цветущей вишни. Я поглядел бы
На Кацураги!
*
Шелестит родник
Ли, лепечет дождь, ручейки бегут
Вдоль осиных гнёзд?
Светит, но не тот
Месяц, и не та, что в стихах Сайге,
Тарахтит Сума.
На рассвете я
Увидал сперва рыбака, потом
Акасийский мак.
*
Благоухаю-
Щая олифа марает рамы.
Шестнадцать ри до
Тебя, морковка,
Луна, Матильда. Не подражайте
Мне, тривиальны
Две половинки.
Рыдают птицы и рыбьи очи
Полны слезами.
*
Собирающий
Стеклотару не ведает о том,
Как зовутся на
Диалекте су-
Репка и камыш. Я едва добрёл
До ночлега, там
И нашёл его.
На каком кусте засветился, не
Знаю, но амбре!
*
Тыква-горлянка –
Все, чем богат, нету такой же,
Тонкою ниткой
Месяц, чуть слышный
Голос цикады… Вечнозелёной
Хвое по бара-
Бану снежинки!
Сборщицы чайных листьев, осенний
Ветер, - рифмую.
*
Нету девяти
Дней, а говорят, что пришла весна!
Сколько прелести
В деревне у об-
Щаги юных жриц! Ну-ка, ну-ка, по-
Куда первый снег
Не повалит с ног!
Новый Год, метут сажу, шёл пешком,
Не упал с коня!
*
Празднично прио-
Делась торговка битою дичью.
Сороколетья
Птицы-воровки,
Нет вам печали! Окуни скалят
Зубы, морозно
В лавочке этой.
Пеплом возьмутся угли. Куда ты,
Пабарабану?
*
Как стремится вверх
Чернобыльник под проливным дождём!
Об ином трындит
Дымный пурпур ве-
Чернего вьюнка. Воробью у ног
Отзывается
Мышь на чердаке,
Надеваю пуловер, первый снег
Покажу ему.
Из письма А. Г.
Вишневого (13 марта 2007 года) Е. В. Черниковой:
Я тут подумал
вот о чем: а не рассказал ли я тебе роман? А что касается литературы:
Клеопатра ударилась в бегство, а Губерт стрелял в ейного тезку и коллегу
Шекспира. Лолита умерла родами, как седьмая Птолемида. Август был Восьмой и
лишний, Ирод же – Велик. Царица отдала ему налоги всего Побережья. Оч-чень
неслабые бабки! Вот кто умел вышивать, будь она неладна…
Императрица путешествует. Кучи народа, техники, пыли. Все это – с вертолета.
Он поднимается выше и выше, и под ним уже безразмерный океанский пляж.
Песочек чист после прилива, ни соринки. Очень красивый, очень роскошный,
очень шикарный автомобиль роет по пляжу. Он пролетает мимо красотки в
вечернем прикиде, резко останавливается. Из автомобиля выходит Алексей
Вишневецкий, тупо смотрит себе под ноги. Его можно понять, кроме следов
автомобиля на всем многокилометровом пляже нет никаких других следов.
Самая красивая в мире татарка Пуська Липоварова говорит:
- Что, плоховато с
реакцией?
- Есть немного, -
отвечает Вишневецкий. – Главное, с эрекцией тьфу, тьфу, тьфу.
Здесь
кабацкий мордобой. Самозванец Алексей Петрович бьет морды и декламирует
такие стихи: «Повороты, шаги… Мы танцуем со смертью, уже ничего не
рассказывает мелкоплодная слива, золотая олифа до жопы евойной душе.
Глубокоуважаемый южнобережный февраль перемалывал ярую замоскворецкую стужу,
и слепые дожди будоражили юную душу Александра Григорьевича Вишневого.
Гастролирующий лицедей надевает сапог. У веронских любовников есть заводной
монолог, у наследника – ухо. Я останусь на этих подмостках, моя зеленуха».
Его, конечно,
вяжут, содют.
Потом они,
понятно, лягут в койку, но сначала Вишневецкий расскажет ей, как встретились
Императрица и Маркиз, как она его поперла, как он обиделся и учинил бунт.
Когда Екатерине надоело, она послала деньги, чтоб купить Маркиза за два
бочонка по сто тысяч золотых рублей в каждом.
А пока что
Вишневецкий роет океанским пляжем и блажит такие строки: «Смерть не страшна,
мы ей скажем: какого рожна? Пусть надо мной ежедневно она кружится. Радостно
мне вышивать на казенном коне и лежать головою к стене, как залетная птица!»
Из койки, в
которую легли Алексей и Пуська (все снимается одной камерой), встают Маркиз
и Императрица. Но сначала крупным планом идет конница. Южанин Эрли совершает
свой уникальный в военной истории кавалерийский рейд на Вашингтон.
Уничтожаются все коммуникации, как-то: телеграф, железнодорожные пути,
угоняется все, что может перемещаться в пространстве со скоростью,
превышающей скорость корпуса Эрли.
Емельян,
Екатерина занимаются своим туалетом, но все, что они надевают на себя,
раньше принадлежало тем, кто лег в эту койку. Так Екатерина наденет Пуськины
джинсы, а Емельян - золотой ролекс Алексея.
Я забыл
рассказать, куда подевалось вечернее платье. В шикарном бутике оно оставлено
взамен того, в чем Липоварова вышла из бутика. Здесь его и обнаружит в
витрине Емельян, когда, проводив Екатерину до «самого красивого, самого
роскошного автомобиля», начнет ориентироваться в пространстве. А пока что он
рассказывает одевающейся, поправляющей макияж, покуривающей, стряхивающей
пепел Императрице о том, что Эрли не вошел в Вашингтон, чем уже полторы
сотни лет озадачены военные историки.
Екатерина,
прихлебывая из кофейной чашки, отвечает на это:
- Эрли вошел в Вашингтон.
- И что он там делал?
- Пошел в театр.
- И что давали в театре?
- «Египетские ночи».
- Чертог сиял?
- Чертог сиял… и прочее, и проч.
Клеопатра объявляет почтеннейшей публики цену ночи с ней.
Екатерина мчит в автомобиле.
Пугачев покупает вечернее платье.
Екатерина общается с ментом.
Мент: Что там у вас в бочонках?
Екатерина: Золото.
Мент: И много?
Екатерина: По полтора миллиона в каждом.
Мент: Песком?
Екатерина: Зеленью.
Мент: Везет же. Там размыло дорогу, так что вы спуститесь здесь, по пляжу,
километр, пару-тройку.
Емельян несет платье домой.
Екатерина роет по пляжу, видит Алексея, идущего кромкой прибоя,
останавливается, открывает дверцу.
Алексей: Мы разминулись, Емельян пошел на Петербург. Семистопный ямб.
Емельян Пугачев поскакал на Москву. Радостно мне, я спокоен в смертельном
бою и веселую песню пою, как весенняя птица. Мотылек ли, ангел роет потолок?
Садится в машину, спит, ему снится эшафот, толпа вокруг и в той толпе
Пугачев и Пуська Липоварова идут навстречу друг другу, но расходятся т.к. не
знакомы. Емельян оглядывается на самую красивую татарочку в мире, Пуська
смотрит на то, как рубят голову Алексею. Когда последняя отлетает,
Липоварова просыпается у себя дома: аквариумные рыбки, Пушкин на полу,
вечернее платье на спинке стула.
Емельян: Я тебе там прикупил, ты померяй.
Пуська идет с платьем к зеркалу. Емельян входит в комнату, поднимает
Пушкина, глядит в него и произносит: «У трупа отрубили руки-ноги».
Она подходит к зеркалу, и в нем – красавица в изысканном прикиде на фоне
набегающего Понта.
Мы начинаем действовать всегда перед лицом смерти, не смерти вообще –
определенной смерти, и действуем в течение буквально одного мгновения,
в котором нет и не может быть середки между бытием и небытием, в котором
бытие и небытие становятся одним и тем же.
В течение мгновения, которое нельзя продлить, но невозможно и остановить,
тленность его оказывается основанной на какой-то подозрительной нетленности,
конечность – на бесконечности, а мимолетность и сиюминутность – на вечности,
вдвойне подозрительной оттого, что на любой осмысленный взгляд, в нее
брошенный, она отвечает словом, до предела сгущающим отношения между особого
рода реальностями, бытие которых не может быть охарактеризовано простым
местоположением, и сообщающим им форму некой капли, вырванной из плоской,
ровной, слипшейся темпоральной массы, капли, являющейся его, виноцветного,
квинтэссенцией, впитавшей в себя благозвучный шелест волн, поющих и
непреходящем, но капли, вырванной с мясом, со всей солью океанских глубин, и
оттого ставшей каплей крови, а следовательно, и душой океана, ибо кровь и
есть душа всякого естества, пронзающая «эти расплывчатые формы» дрожью,
вызванною внезапным, могучим расширением кругозора, осознанием заложенных в
природе и еще не исчерпанных возможностей, далеко не безграничных, но
вполне достаточных для того, «чтобы тело твое отвердело и тошнота прошла».
Незачем доказывать себе, что твое существование необходимо, и незачем
навязывать это убеждение другим, ибо «весь человек, вобравший всех людей,
стоит всех, его стоит любой», считает Сартра Шеленговский.
Из электронного
письма А. Г. Вишневого (5 марта 2007 года) Е. В. Черниковой:
Миленькая
Черникова, посылаю тебе сто семьдесят семь строк. Чем занимаешься? Я, знаешь
ли, привык знать о тебе хоть что-то. Тут весна, пальмы, море, сухогрузы.
Самостоятельно
Живущий левый глаз. Там тонкий дождь горит,
Рассеиваясь в раз-
Ноцветных брызгах, там
Изысканный жираф гуляет средь агав,
М и г р е л и я пере-
Мещается в госте-
Приимной плоскости. Беспечная рука
Кропала облака,
Подсолнухи, Днипро
И прочее, и прочее. Колокола
Ударили, поло-
Возрелая луна
Достала шалуна. Недавний гамадрил
В нательном пиджаке
Впервые говорил
На этом языке. Немолчная волна
У западного по-
Бережья рождена
Поставить на попа. Очередную ночь
Маячу у окна,
И повторяю: «Прочь»,
И посылаю на… Проклюнулся, потух
Простуженный петух,
Ужо, ужо, ужо
Становится свежо, и ветеран юрис-
Пруденции Борис
Иванович Пилат
Пакуется в халат, клянет радикулит,
Затрахал, говорит…
Кому нужна моя
Печаль, любимая? Благоухай, неу-
Вядающий наган, –
Произнесу. – Шуми,
Ветрило, - повторю и покажу стакан
Электрофонарю.
Южнобережный
Бриз приподымает
Ростру,
Обозначает
Приз, и помавает
Тростью
Беспечная рука,
Златоколенный дождь вколачивает в тро-
Туар модельный гвоздь!
Красавица,
Какой базар за
Эти бабки?
Бери и уходи!
Высокая луна прилежно серебрит
Изысканные бабки
И дивное бедро
Лихого скакуна. Короче говоря,
Калмыцкий ли, тунгусский
Источник подыми,
Нелегкая возьми, прилежный Полифем
Таращится на русский
Широкий медный зад,
Внимая д о в о с ь м и! Короче, как слеза
По милому лицу,
Перемещаюсь по
Бульварному кольцу. Красавица, сово-
Купление уже
Не состоится, как
Ни жди на вираже! Верона ли, скажу,
Ворона ли, Венера –
Я не расположу
К себе карабинера. Казалось бы, всего
Подземный переход,
А на поверхности
Две тыщи третий год. Провинциальная
Гроза марает стекла,
Жести-
Кулирует и приседает
Фекла,
Велеречивый п е р с
Тыняется окрест, часы куют уют,
Горбатый мостик через
Речушку за окном
И недобитый херес рифмуются, и вот
Поет мой ундервуд
О том, что на стене
Корячится уют. Гори, гори, моя
Далекая звезда!
Ужели не возьму,
Не покажу в Париже роскошное перо
Из твоего хвоста?
Любвеобильный кот
Не изменяет крыше, владыка Океан
Глубок и темен, как
Фантазия
Того, кто пишет
Эти строки, –
Читаю у Паба-
Рабану, Телемак таращится на то,
Что делают сороки.
Соленая вода
Валяла дурака, неведомо куда
Пилили облака,
Разыгрывали на
Рапирах сцены из Шекспира, и луна
Палила кипарис.
Любили мы, а там…
Короче говоря, я узнаю о том,
Что мне пора, пора!
Красавицы, кабри-
Олеты, декабри… Короче говоря,
Бессонница, заря!
Воздушная среда
Качала провода туда-сюда,
Туда-сюда…
Не приведи Аллах
Увидеть, – повторю в окурках и цветах
Ночному Пушкарю!
Спроси меня, как встарь:
Что ты читаешь? Я скажу: «Словарь, словарь,
Моя любимая».
Спроси меня о том,
Кто мой приятель. Я отвечу: «Бедный Том,
Любимая моя».
Прикуривая от
Электронагревательгого монстра, он
Кропает манускрипт.
Соленая
Вода вздымается
В низине,
Зеленая
Звезда трепещет
На осине
Российского стихо-
Сложения. Тиха полуденная ночь,
Гостеприимна дочь
Седого
Водолаза, пущай
И пучеглаза!
И величавый
Бриг приподымает
Ростру,
Благоуханный брег
Роняет астру на гурзуфскую брусчатку…
Короче говоря,
Бессонница, заря,
Муниципальные березы, туберозы,
Глоток тройного, как
Уха, одеколона…
Перемещался лист, его жевали козы,
Патлатая звезда
Глядела с небосклона.
Он драл меня, – она забрасывает ножку
В солдатском башмаке
За шелковый чулок,
Прикуривает из полутораметровой
Татуированной
Десницы с аккурат-
Ными ногтями. Понт ворочается, тачка
Срывается, летит…
Прощальная гастроль, –
В ее сыром зрачке поблескивает точка,
В ее руке дрожит
Дежурный алкоголь.
Я вспоминаю те обои, на которых
Серега намарал
О том, что Татарва
Алеет на зареванной заре, дорога
Стремительно течет,
Минуя острова,
Которые уже не потрясают взор,
И падает звезда
В забористый кагор.
Грядою хризантем овладевает пламень.
Она давала всем,
И я не брошу камень.
Сползая по ножу к подножию ее,
Красавица, скажу,
Спасибо, ё-моё!
(Четырехсложный сайз, самостоятельно
Живущие глаза.)
|
