|
|
|
|
Елена ЧЕРНИКОВА |
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
К читателю Редакционный советИрина АРЗАМАСЦЕВАЮрий КОЗЛОВВячеслав КУПРИЯНОВКонстантин МАМАЕВИрина МЕДВЕДЕВАВладимир МИКУШЕВИЧАлексей МОКРОУСОВТатьяна НАБАТНИКОВАВладислав ОТРОШЕНКОВиктор ПОСОШКОВМаргарита СОСНИЦКАЯЮрий СТЕПАНОВОлег ШИШКИНТатьяна ШИШОВАЛев ЯКОВЛЕВ"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОЛДЕНЬ""ПАРУС""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКА |
Елена ЧЕРНИКОВАРОДОССКИЙ ДНЕВНИКПубликуется в сокращении 6 декабря 2008 года, суббота Купалась в Эгейском море. Галька, потом сразу песочек. Чисто до слёз. Горизонта, считай, нет. Вместо него горы, как на карте: промоины, каменные потёки, песочные оттенки вечности. Заблудилась в Старом городе. Лабиринт – защитная технология, поняла на своей шкуре. Враги не пройдут, если не будет предателя внутри крепости. (Вечером Федра подтвердила мои догадки. Предатели были. «Бросали туркам записки». Потом их публично казнили, но было поздно. С 1522 года по 1912 над Родосом властвовали турки.) А прилетела вчера ночью. На самолётике, у которого винты! Лопасти вращаются. Он пых-пых, прыг через море – и на Родосе. «Супермаркет», к коему ведут десять указателей, по-гречески, зимой, на берегу моря – это безжизненное помещение, окна и двери которого забраны решётками, а на вывеске, кондиционерах и фонариках накручены пакеты, мешки, как на висельниках перед казнью, хотя зря это я, ведь не видела. Только в кино, а это не считается. Следы летних безумств ощущаются чуть-чуть, всё в истоме, кругом цветы, тишина, и всё, наконец, отдыхает. Гоняют, шумя грохотом, мотоциклисты обоего пола. (Потом, через три дня, видела бабулю на мотоцикле. Ей что-то подумалось, и она на ходу быстро перекрестилась. А потом видела мотоциклиста, который курил, глядя в Турцию. Философ.) Нечеловеческое число котов. Пушистые родосцы медитативны, но в Старом городе видела внезапную рыжую драку редкой силы визга и мяука. За летящими-катящимися вдоль стены котами решительно шли мужественные рыбаки, жители Старого города, и грозили.
Сейчас варю супчик на общей кухне и млею. Море шумит. Ни единой души вблизи меня. Выдираю из мозга суету.
В доме такая тишина, что я всё время боюсь её нарушить. Вилку мыла осторожненько, чтобы не стукнуть о раковину. Суп готов. Очень быстро умягчилась кура-гречанка. Завтра схожу ещё раз в Старый город и постараюсь выйти из него. Сегодня выручил маленький мужичок: показал ворота. Не те, правда, через которые я входила, до тех я шла бы всю жизнь, однако вышла – и такси стоит. Довёз меня дядечка за обычные тут три евро, сказал, что я, видимо, из Финляндии, внешность скандинавская. Это ещё ладно бы, но вчера утром, когда девушка в Шереметьево пыталась продать мне матрёшку на английском языке, было весело. Я ей сразу и честно сказала, что понимаю по-русски. Ответила, что я похожа на иностранку. И когда сегодня шла в магазин (а попала на стадион у храма Аполлона, где немедленно захотелось раздеться догола), две русские бабы, как выяснилось мне вслед, работницы магазинчика, у которых я криво-косо спрашивала дорогу на супермаркет, сказали удивлённо: «и по-русски не говорит». Но я до магазина дошла и всё купила на своём английском. Супермаркеты безумно интернациональны. В местном лишь вода складирована особняком, чтобы брать упаковками, тащить за тяжёлую шкирку, на липучей белой ленточке.
Мне понравилось плескаться в Эгейском море. Я им и горло прополоскала. Горьковато. В Штутгарте вкуснее. Мне понравилась ночлежка на дереве. Платан или эвкалипт? Завтра перепроверю. Местные бомжи чувствуют себя Одиссеями. А что! У них Греция под ногами, раскопки в разгаре, всё свежо.
7 декабря 2008 года, воскресенье
Над морем гроза. Гром, волны. Всё это у меня под окном, и я остро почувствовала островинность, островность, островоположенность Родоса, а на это время – и свою островитянность. Дом крепко стоит на скале, но сейчас хрустит и притих. Пальма за моим окном раскачивается. Шторм сделал море многоцветным. Слева поляна нежно-лазурного граничит с глубоким тёмным синим, а на рейде почти недвижно стоят, возможно, шхуны. Возможно, рыбацкие, не разбираюсь.
Хорошо смотрятся в эту погоду рыбаки с удочками на маленьком молу-волнорезе. Ещё один гуляющий просто смотрит на шторм, руки в брюки. Хорошо, что сегодня шторм. Хорошо, что я взяла чашку и обернулась: я успела сфотографировать радугу над штормовым морем. Полноцветная, широкая, во всю эгейско-средиземноморскую ширь. Потом она подтаяла слева, и вошла в море справа, на стороне Средиземного.
Я хотела этого Родоса несколько лет. Я получила его. Кожей чувствую где-то здесь рядом Николушку, моего дорогого и щедрого покровителя. (Приписка 10 декабря: пещера Николая, оказалось, находится в пятидесяти метрах отсюда!) Подставила под компьютер книгу, кем-то до меня оставленную Центру. Сделана в Канаде. Лежит на Родосе. Подставлена под лаптоп русской писательницы, явившейся на древнюю землю, политую кровью нескольких культур, чтобы просто обрести себя, вернуться к себе.
Очень хочу пойти ко вчерашнему греку в Старый город и купить у него бесплатную шубу. Он сказал, каждый день работает, а я ему обещала вернуться. Вчера вернуться не удалось, так как лабиринт выпустил меня через ворота, ведущие в порт, а этот торговец стоит у Ворот Великого Мастера. А ориентир - ворота Святого Антония. Сейчас над серой голубизной шторма была серебряная молния, похожая на омегу. Но грома всё нет. Жду. Грома так и не было. Корабли разошлись по горизонтам… Море почти слилось с небом. Границы уже нет. Смельчаки стали уходить с волнореза. Вода уже подбегает поближе к трассе, но судя по определённости, с которой она проложена именно на этом расстоянии от воды, метров десять-двадцать, не больше, здесь у воды так и принято: держаться в древних рамках. В отели не полезет. Как все эти конкистадоры-флибустьеры, глядя на эту воду, всё-таки восходили на свои палубы? …Гром был маленький, далёкий. Но ливень хлынул хоть куда! Как жаль, что нюх ещё не вернулся. Так хочется пойти понюхать эту грозу! Это самое удивительное в моей жизни «размещение в отеле». Я тут третий день, всё работает, никого нет… Вчера прохожу мимо той самой коробочки, в которой был тот самый ключик, без которого ночевала бы на улице… Вот чудеса! Ночное вскрытие пустого дома через коды, через коробочку, вокруг южная, очень тёмная ночь, а звёзды крупные… Чудеса. Ливень перерос в шквал. Вода слилась сама с собой. Слышны неведомые мне звуки древней природы, которая сегодня не шутит. С волнореза убегает последний сорвиголова. Рыбачков с невинными удочками уже и в помине нет.
Какая я молодец, что не поленилась вчера пройтись до супермаркета и накупить себе еды. Сегодня я носа бы не высунула вообще никуда. А, понятно, островной принцип: всё происходит только сегодня. Только безумец или больной может думать о завтрашнем, о любом «завтра». Нет его. Есть только сейчас. Вот оно, японское. Дело не только в сейсмичности зоны. Дело в островитянности. « Странно: сейчас так ухнуло волной, что я вскочила посмотреть в окно. Но именно в эту секунду нестерпимо захотелось срочно побежать в Старый город за немыслимой шубой. Представляю себе вид этого изделия после дороги моей обратной, если представить, что она состоялась бы. Море облобызало уже весь пляж, почти до шоссе. На волнорезе ни души. Шумит всё, никакого кокетства. В коридоре какое-то движение, будто уборщица. Всё. Вода пошла стеной. За ливнем моря почти не видно. Зато как слышно! В 10-20 был миг, когда из всей картины за окном уцелела только пальма. С любопытством разглядываю точку на пляже, где я вчера купалась… В коридоре что-то щёлкает. Пойти что ли полюбопытствовать. Самолёты! Представляю, каково оно тут летать… В коридоре щёлкал Кристиан. К Интернету подсоединялся. Мы обсудили погоду. Я сказала, что собираюсь ей звонить и вместе гулять. Он очень развеселился: погода-то! Кстати, у картинки за окном появились очертания. Кажется, буря стихает. Действительно интересно, как долго у них всё это водяное царство гудит и чем завершается. Не хочу думать! Перестань думать! Надо пойти попробовать Интернет. Так, вода с неба пошла отвесно. По морю ходят ритмичные, с прожилками волны. Может, это означает, что буря финиширует? В голове детство: «На горизонте одна пальма. Как и, пальма одинока. Чей там конь летит, как ветер? Санчо мчится к своей девчонке!» Нет, буря пока не готова уйти. А мне надо одеться теплее. Как легко вылетают из-под рук морские банальности – о цвете, о неповторимости каждого морского кадра. Гром. Значит, гроза. Море. Шторм. Во времена апостола Павла погода здесь была точно такая же. Ведь не подгадывал же он сезон! Проповедовать в такую погоду, говорить людям об их греховности, как это? Каково? А вокруг язычники, которым всё окружающее живо говорит о силе духов, а он им должен - о силе Духа.
Дождь остановился – и на пляже человек уже прыгает у воды. С волной играет. Похоже, подросток. На горизонте, возможно, скоро всё-таки появятся горы. Шумит море, но только что пронёсся мотоцикл. Местные, наверное, знают, когда можно опять на мотоцикл. Да, солнце пытается пробиться. Ему тут привычно. Свет и цвет меняются. Море грохочет всё напористее и убедительнее, но цвет, но свет… Смотрю в зеркало и не верю: с каждой минутой кожа всё глаже, глаза чище, светлее. Родос явно для меня.
Местных кошек кормит Астеропи. Энергичная пожилая гречанка, дом которой непосредственно соседствует с Центром. Она знает все семейные тайны котов: кто кому кем доводится. Про утреннюю бурю я сказала «погода», а Астеропи уточнила «Бог». Я согласилась: погода и Бог. Астеропи уточнила: Бог. Она приняла меня за англичанку или немку, или датчанку, но обрадовалась, когда узнала правду. Русские, говорит, хорошие. А финны задирают нос. И показала, как они это делают. Пошла вдоль стены Старого города и догуляла до развилки. Сидят два грека, сидят чуть не под мандариновым деревом и торгуют мандаринами двух сортов. Ещё лаймы и, кажется, грейпфруты. Рядом стоит фургон с картошкой: свежая, мытая, ровная, красивая, в сеточке. Каждая сеточка килограммов на пятьдесят. Всё вместе удивительно беззаботно. Ну какой мандариновый бизнес можно сделать в Греции, сидя под мандариновым деревом? А их окрест полно. Видимо, сорт иной. Мандарин дикий, мандарин домашний. Попробовать что ли? Сегодня обошла половину Старого города по внешнему контуру стены, поглядывая в ров, и поняла, что «бросать записки» туркам не смогли бы даже самые отъявленные злодеи. Видимо, пользовались тайными ходами или, хм, почтовыми птицами. Голубей тут не видно, ворон и то мало, так что не знаю, не знаю. Атеисту путешествовать – лишь глаза протирать. Хоть до дыр сотри, а в пути на всё воля Божья. Атеисту нужны сувениры и восклицания: а ты был? а ты это видел? Дама с кошками всё объяснила мне в ходе беседы о погоде.
Хороша была девочка на набережной: длинное кремовое платье, приподнятое до колен, накидка из жёлтого меха, топала вся вперёд, вперёд, и вся процессия такая важная, богато высыпали из машины. Двинулись к храму. Потом прогудел свадебный кортеж. Возможно, девочка с родителями шла любоваться венчанием. Когда я ходила по храму, разыскивая Николу Чудотворца, на улице вдруг заиграл военный марш, и я невольно оглянулась. В дверном проёме было видно марширующих солдат в форме цвета хаки, касках, ружьях, они махали руками. До заката оставалось не больше часа, воскресенье, - чего маршировали-то? Успела до заката осмотреть лодки, яхты, катера и подумать о смысле порта, о метафоре порта. Всегда готовые отойти от берега человеческие изобретения. Вечная готовность отойти от берега. Наготове! Наизготовку! Поняла, почему мне всегда горячо и жадно нравились порты, набережные и вообще корабли. А тут ещё и парусники были, хорошо! Свобода. Хотя понимаю, да, им всегда – возвращаться, их ждут, у них дети… Но рыба ходит в море, и на поклон к рыбе надо идти от берега, под парусами, и правильно именовать судно.
Родос прекрасен: за два дня возродилось желание просыпаться утром. А вечером очень тороплюсь заснуть, чтобы узнать, какое будет утро.
8 декабря 2008 года, понедельник
Ветер. Чистое небо, тёмное море, белые края. Пляж не узнать: почти чёрный, с врезанными золотыми просветами; восход играет домами и их тенями. Шумов прибавилось: сегодня понедельник.
Сегодня имеется горизонт: горы на островках - настоящие скалы. Всё сверкает. Вчерашняя гроза напоминает о себе ветром, свежестью, энергетическим изобилием. Может, крестоносцы, турки, итальянцы лезли сюда не только за геополитическими выгодами? Впрочем, все утёсы, мысы - лакомые куски. Мон Сен Мишель, Калиакрия, Додеканес, - и все они чудо инженерии. Я начинаю спокойнее относиться к пирамидам, поскольку и это всё неизвестно как построено. 8-54. Кстати, в этом дневнике время местное.
Сейчас обнаружила, что проговариваю слова, и поняла, почему получается такая бредятина. Я пишу, а не творю. Записываю, а не летаю. Может быть, я не привыкла к этому компьютеру. Он смешно щекочет мне правую ладонь. Левая лежит на клавиатуре спокойно, а правая пытается управлять, - вот ей и щекотно. Не управляйте, и вас не защекочут.
Теперь – еда. Фета. Это сейчас же. Немедля: 14-15. Пока жую фету, сообщаю: сегодня я видела два моря. Обошла Родос по нашему краю и осмотрела смычку Эгейского со Средиземным. Во втором купались люди. На нашей, Эгейской стороне веет шквалистый, чистый, прозрачный ветерок такой убедительности, что я, кажется, купаться не пойду. Была в «Аквариуме». Рыбы. Мрачные ходы по кругу. Окошки. А черепаха! А мумифицированные чудища с зубками! И очень трогательный скелет тюленя, которому две тысячи лет. Как быстро летит время. 14-53. Небо в кучевых облаках красиво стоит на месте. Облака ну как вкопанные. Горы на соседнем острове такие же недвижные, как эти ярко-белые фигурные кучи пара. Но море волнуется так, будто Посейдон вот-вот выйдет на променад. Море волнуется, воздух весь сдуло, а небо с облаками – стоит себе.
Занятно каждый день иметь выбор, в каком море искупаться. Хорошо! И решение может быстро перейти в действие, поскольку идти тут от моря до моря минут двадцать.
И уснула, и опять «сладко». Проснулась без десяти пять, съела грушу и два мандарина и, протоколируя это, почувствовала себя событийным крохобором. Словно боюсь упустить хоть миг из Родосских чудес. Ну чем чудесны мандарины после сна? Ветром над посеревшим усталым морем. Ветер – без всяких метафор-олицетворений – свистит и воет. Пальмовый лист метра в два, упавший на землю, сухой, поживший своё, – лёгкий. Как выносливы пальмы! Подержала его в руке, днём. Теперь надо подумать, как родился и чем живёт чапараль, которого здесь, слава Богу, нет, но в Калифорнии он есть. Он всегда хочет погореть; он так размножается: в огне. Семя прорастает в огненных условиях. Прихоти чапараля. Условие чапараля. Чуть похлопывает дверца шкафа. Тоже ветер. Даже в шкафу. Не нашла, что кому купить в подарок. Пойду ещё посмотрю на море за окном. На море нельзя насмотреться, что давно всем ясно. (Мерседес в «Графе Монте-Кристо»…) Прикрыла шкаф. Прижала покрепче – нет, всё равно дверца лютует. А если я попытаюсь открыть дверь комнаты? Сейчас она заперта на шикарный крупный ключ, для которого тут широкая замочная скважина. О, может, замочную скважину закупорить, чтобы через неё не вывернуло весь дом наизнанку? Всё-таки удивительно слушать, как хлопает от уличного ветра дверца шкафа, вполне надёжно спрятанного в глубине комнаты… Чай всё-таки выпит, но приоткрыть дверь на улицу я не решилась. Там всё воет и ноет. Интересно, то означает такая погода для завтрашнего дня? 20-40.
Может, лечь спать ещё раньше, чем вчера? Мне понравилось. Утром - пробежка по морям. На Средиземном, может, искупаюсь. Там потише, чем у нас тут, на Эгейском. Все двери трещат: и шкаф, и вход. Окно как-то держится. Непонятно, что сделать на ночь со шкафом. Он особенно чутко реагирует на шторм.
9 декабря 2008 года
Я что – блогерствую? Дневник для чтения? Вот она, проблема-то? Только что будильник сыграл мне «Подмосковные вечера», а я уже из душа. Он опять ухитрился устроить мне закаливание. <…> Пойду-ка я в супермаркет. Овощи-фрукты-кефир-вода-каракатицы. Хочу греческой еды. Она хорошая. (Кстати. С обувью у них тут засада, как у поляков. Пока что лидируют немцы, одарившие меня аж тремя парами чудненьких башмаков!) Замечательно. На дворе опять чем-то грохочут люди, волны, годы, века, но как же мне тут нравится! 10-51. Обошла все окрестные магазины и накупила себе еды, кажется, на десять дней. В том числе органических помидоров. Народ пешком не ходит. Одна-другая тётенька да мужичок-с-ноготок, быстро глянувший на меня, перекуривавшую в парке, не в счёт. В нашем доме с утра дети готовятся к Рождеству. Точнее, уже почти празднуют, почти заглушая вой ветра. Гуляя по городу, я поняла, что ветер – дело приморское. Внутри улиц ветер теряется, как я в первый день в Старом городе. И тишина. Кстати, мне почему-то включили отопление. Сразу положила на батарею сигареты, отсыревшие в штормовые времена. Обдумывая роман, почувствовала что-то. Еще не знаю что. Завтрак: кисломолочный продукт местного производства плюс три горсти кешью. Что за фокусы! Почему мышь не работает? Переткнула в другое гнездо – заработала, но компьютер недоволен. Пойду-ка ещё куда-нибудь погуляю. Нет, оказывается, я пойду в гости, а изобилие детей в доме – это от общегосударственной забастовки. В Афинах убили подростка... Боюсь, до Греции докатился Болонский процесс. А греки хотят жить по-своему. Они горячие. Интересно, удастся ли им отстоять свою трибу? Сейчас 12-16. Приготовила баранью печень в оливковом масле. Теперь я обеспечена едой на весь период. Интересно, самолёты тоже бастуют? В Греции национальный траур. Сейчас, слушая, как на первом этаже поют дети, слышу их совсем по-другому. Взрослые кругом в кредитах. А теперь им велят учить детей платно, а вообще всё, как у нас. Только у нас не так ловко продумали и удавку затянули несколько иначе. Сначала – платное образование, потом – кредитомания. У них наоборот, кажется. Да, не дают свободолюбивым грекам пожить своей жизнью. Собственно, никому не дают.
В Греции заварушка по типу французской 1968 года. «В каждой семье должен быть учёный», поэтому подростки днём и вечером, после основной школы, учатся у частных преподавателей, чтобы поступить в университет. Слишком много гуманитариев. Правительство, кажется, заваривает Болонскую кашу. Надо бы спуститься в столовую ещё посмотреть телевизор. Завтра на Родосе демонстрация интеллигенции против планов правительства. Я приглашена. <…> …Оказывается, горы за морем, на которые я смотрю в окно, находятся в Турции. Малая Азия.
10 декабря 2008 года
Море сегодня тихое, как ни в чём не бывало. Солнышко ласковое. У греков сегодня всеобщая забастовка и продолжение вчерашнего <…>
8-10. Пойду-ка я кофе пить. Пила и смотрела местное телевидение. Все бунты, революции, везде все телеканалы показывают как под копирку: горит что-то, сильно горит, потом ещё сильнее. Выясняется, что магазин или машины, но скорее – машины, поскольку магазины обычно грабят. Сегодня я первым делом увидела разграбленный подчистую ювелирный. Следующие кадры – похороны мальчика, а перед этим расписание забастовок. По часам. Забастовка общегреческая. Несколько раз показали сцену убийства. Полицейский, прицелившись, стреляет в спину. Оружие держит двумя руками, как полицейский. Как положено. Перед убийством что-то уже происходило, какие-то беспорядки с участием подростков уже начались и, кажется, что-то уже дымилось (это всё было, кажется, позавчера, а похороны вчера с участием многотысячных масс, свечи, лица, белые розы на крышке гроба…) Подумалось: вот случись беда, человек выходит на улицу, не забывая запереть дверь и отдать распоряжения по наследству? Идёт митинговать, как на бой, как в последний раз? А тот, кто выходит в ту же секунду из другого дома, идет сразу к витрине ювелирного магазина – он как, всю жизнь ждал заварушки, чтобы вцепиться в это колье? Мародёров показывают непременно. В Нью-Орлеане показывали, в Африке, когда опять где-то менялся вождь, вот сейчас здесь… А как замечательна телекартинка с политологами, экспертами и аналитиками! Везде один и тот же комплект. И здесь всё те же лица! Есть решительные, есть носато-сексуальные агрессоры типа за..у вас всех, выступающие в стиле Жириновского (но куда им до нашенького-то); есть мягкие интеллигентные седовласые дядечки, но с широкими чёрными бровями. Есть взволнованные холёные дамы с уже поплывшей шеей, но так, ещё ничего, умненькие. Словом, сквозь весь этот туман прорвалось простое: пиши что хочешь!.. Всё, спасибо, Греция. Отстегнула, оторвала, отслоила московскую шелуху. Пальма за окном: жёлтые сухие листья свисли строго вниз. Зелёные торчат вверх, к солнышку. Посередине кроны – узенькая талия. Она отделяет её отжившие, истрёпанные части от бодрых. Их разделил шторм. Буря и ветрище последних дней мотали их зверски, а сейчас пальма стоит как вкопанная. Не шелохнётся. Она, собственно, и есть вкопанная. Даже не представляю, какой силы должны быть её корни, чтобы годами и веками держать её спину прямой в этом климате. 9-56. У детей фестиваль; на первом этаже поют, мне трудно работать под детское хоровое пение, поэтому пишу почасовик и читаю свои весенние заметки об апостоле Павле. Соединение кадров: в России вчера (нет, сегодня) хоронили (прощались) Патриарха, в Греции – подростка. В обоих случаях были массовые выходы народа. В обоих будут последствия. В России будет новый Патриарх, который изменит конфигурацию «власть - народ» (митрополит Кирилл уже сказал недавно в программе «Имя Россия», что наиболее эффективным видом государственного менеджмента является тирания), а в Греции правительство будет наводить демократию. Это что-то. На родину демократии вернулась демократия, сделав круг по миру и нахватав на борта ракушек…
Ладно. Посмотрим. Надо понять, что сегодня делаю я. В море купаюсь (в каком?) или иду гулять (куда?) – с учётом, что скоро начнётся манифестация. 12-06. Устала сочинять план. Никогда этого не делала – очень трудно. Быстро засыпаешь… Пойду на улицу, посмотрю на демократию. 14-20. Вот уж точно – Бог лучше знает, куда тебе идти. Прости Господи. Пошла, называется, ознакомиться с общественно-политической обстановкой на острове. Шла-шла. Увидела детский парк, украшенный глобусами. Они набиты камнями, а сверху обёрнуты газетами. Парень стоит красит крайний глобус ярко-алой краской. Тщательно. Именно сегодня. Протест? Потом был сеанс связи «не в свои сани не садись». Упала из люльки. Девочки посмеялись - из соседней люльки. Ну что же, пошла дальше, добрела до Акрополя. Второй раз: шла куда-то, а пришла к Аполлону. Мужик-смотритель всё показал и любезно пригласил завтра на Линдос. <…> Язычество, это ясно, а я тут причем? Видимо, место такое, специальное. Там сверху так видно море, там так спускаешься по лестнице, как сами олимпийцы, видимо, и спускались. Я имею в виду и высоту ступенек, и наклон. Всё там предрасполагает «величественно спускаться с небес». Смотритель сказал: это ещё до Христа было. Я говорю: знаю, что до Христа. А сама – ничего не понимаю. Вот эта свежераскопанная итальянскими учёными лестница, ещё не затоптанная стадами туристов, как Акрополь в Афинах, и этот длинный-длинный узкий стадион, театр, небо, море, - всё это было ДО? На днях Рождество. Все тут готовятся, украшают, дети очень легко крестятся, целуют иконы, живо резвятся прямо на полу часовни в пещере Николая, а что им! Всё у них под рукой: и Аполлон, и Николай, и до, и после. Ну а дальше – самое главное, зачем, получается, и выходила вообще. Шла-шла, пришла в пещеру Святого Николая Чудотворца. Получается, домой к любимому святому. Пещера находится примерно в пятидесяти метрах от дома, в котором я все это пишу. Вот зачем я рвалась на Родос. Чудеса. И обратный билет в Москву у меня на день Николы. Боже мой. 15-17. Вернулась из столовой. Чай-то я выпила. С халвой. А у телевизионщиков забастовка. По всем греческим каналам объявление, что в знак протеста с 11 до 18 ничего не покажут. Крутят всякую чушь. На центральном канале – кино про нервных девочек-подростулек, занимающихся фигурным катанием. У них очень возбуждённые мамы. Они спорят. Фильм на английском. С любезными греческими титрами. Но – никаких новостей. Страна, живи как хочешь. Впрочем, отсутствие провокационных материалов в разгар дня, когда все пошли на митинги, это здраво с точки зрения журналистского поведения. Кроме траура, ещё и ум. Демократия! Кажется, они что-то помнят из того учебника, который был ещё до. Что-то покажут вечером?.. Пойду-ка я к морю. Кстати. Что очень приятно, островитяне не впали в европейскую антиникотиновую шизу. Покупай, кури где хочешь, никого не волнует. Пришла в 16-32. Шла вдоль воды туда – Солнце светило в спину, Луна в лицо. Шла обратно – Солнце, уже чуть усталое, било в лицо, Луна грела спину. Диаметры почти одинаковые. Море сегодня очень тихое, тёплое, рыбаки довольные. Смотрю на ветки, выброшенные вчерашним штормом. Запутавшийся в них мусор привлёк моё внимание обилием пробок от пластиковых бутылок. Самих бутылок в сто раз меньше, чем пробок. Утонули? О чём курил тот щетинистый грек-мотоциклист? Сидел на пороге тумбочки-волнореза, смотрел вдаль и курил, не сходя с мотоцикла. Вдаль – это либо на воду Эгейского моря, либо на горы Турции. Чего хочет этот человек в этой жизни? Почему задумчиво курит вечером трагического для всей Греции дня? Кого любит, кого не любит? Что ты, чернолицый, обветренный, лет тридцати трёх грек?.. Может, у них этот волнорезик-подставочка что-то символизирует? Сама набережная названа в честь кого-то, жившего в восемнадцатом веке. Собственно, могли взять и кого постарше. С этим тут проблем никаких. Возвращалась – вижу: какая-то контора прямо перед поворотом на наш дом называется «Аполлон». Уже не удивляюсь. А вот сейчас так захотелось спать, что руки падают.
20-15. Поужинала своим долгоиграющим супом из курицы-гречанки (сегодня – с добавлением оливкового масла, лимонного сока и органических помидоров, которые вообще-то гадость, от которой щиплет щёки, если есть сырыми), посмотрела кино и новости. Греки показывают убитого мальчика – живым и смеющимся – и все время получают у кого-нибудь «апологии». Разъяснений, как удачно ловят поджигателей, насколько я поняла, много. Лица задержанных заштрихованы. Вообще как дело доходит до манифестантов, появляется штриховка, что, по-моему, разумно. Вечером два канала занялись актуальными событиями: mega и ещё какой-то, что на первой кнопке. Остальные крутят ретро про золушку, твист и гитару с романтическими глазами, спорт и ток-шоу. Всё это пока неизвестно куда идёт. В центре Родоса я сегодня видела только одну разбитую телефонную будку, но это могло быть где и когда угодно. Пока тихо. Рядом с входом в нашу кухню висит объявление: «Дорогие писатели и переводчики, не забывайте кормить кошек» Всё по-русски. Остальные объявления – о чистоте и пр. – по-английски. Почему? 20-55. Пишу план. Вдруг заметила: на Родосе нет пыли!!!
11 декабря 2008 года
8-05. Море тихое, небо красиво облачное. Надо пойти купнуться, но только на ту сторону, где люди, на Средиземное море. У нас тут либо никого с собаками, либо рыбаки, либо философы пешком или на мотоциклах. Кто бы мог подумать, что я буду искать общества людей. Остров, однако.
Утром посмотрела новости. Греция комментирует, анализирует. Лица и выражения, как у нас, когда надо было с горечью обосновать необходимость шоковой терапии. Понимающие профессора, темпераментные эксперты, взволнованные линейные репортёры, разбитые витрины, полыхающие по улицам дорожки от бутылок с горючей смесью. К счастью, имеются каналы, на которых жизнь продолжается, хотя всё это выглядит несколько ненатурально. Особенно в утреннем ток-шоу: поговорили о беспорядках, перешли к спорту, ведущий улыбается, дескать, всё окей…
Пошла на уголок. Иду, иду – уже купаются. Много, человек пятнадцать. Не могут же все заблуждаться, подумала стадно я и стала раздеваться. Накупавшись (всё-таки в Эгейском), пошла взглянуть на Средиземное. А там!.. Волны ходят, понимаешь, и ветрище. Сразу ясно, почему народ весь на Эгейское смылся. Дует! А на дворе всё-таки декабрь. И революция. Расстояние между пляжами около пятидесяти метров, если срезать. Пока шла домой через торговый центр, всё искала следы бесчинств. Или не там шла, или бесчинств не было. Магазины, в общем, работают. Я чуть не купила кожаный поясок, но вовремя посмотрела на ярлык. И сюда добрались китайцы! Пришла, а гулять ещё хочется. Я ведь в библиотеке книжечек взяла на русском, значит, как устану от себя, примусь уставать от других и быстренько засну. Возвращаясь из второго похода, уже с яблоками и сыром, постояла на скале, посмотрела на море и подумала: как должен быть мыслить Александр Македонский, чтобы всё хотеть забрать себе? Воспитывал его всё-таки местный товарищ, Аристотель. Что надо сказать народу, сидящему по щелям доисторической Европы, чтобы он зашевелился? Правильно. Стою на скале, вбираю в себя необъятное море (ясно, что чувство особенное) и слышу, что надо говорить в таких случаях: «Вы – лучшие в мире! Вы – избранные! Пойдемте, возьмём всё!» Точно так же должны были формулировать задачу и Моисей, и Ленин. Один Христос этого не сделал. Царь был. Восполнил недостачу популизма апостол Павел. А вот Иисус абсолютно не пользовался манипулятивными технологиями. Притчевое изложение нельзя считать манипуляцией, поскольку Он хотел, чтобы каждый Его понял, а уж как там до каждого дойдёт – на то и притча, чтобы дошло по силам, по уму. Так. С утра пели дети. Я убежала. Сейчас 16-41. Под окном (образно, конечно, а в действительности внизу, на набережной) работает отбойный молоток. Такой громадный нос-долбилка, которым стучат в асфальт, чтобы его сковырнуть. На всеобщую забастовку всё это не похоже!!!
12 декабря 2008 года
Запрошенные субсидии начали поступать на телефон. Спасибо, люди! <…> Надела очки: море всё в белых загривках. Волны, волны до самого горизонта все с хребтинками. Вспомнила «Словарь ветров». Вот бы знать, какой ветер сегодня! Вчера никакого – а это как называется? 10-53. Позавтракала! До чего я тут докатилась. На первом этаже продолжается предпразднование Кристмаса, дети, дети. Похоже, я сегодня не работник. Море сегодня хлопает каким-то сухим хлопом. … к ночи зашумело мокро, с водой. А то днём хлопало и хлопало, будто сухое. …В шведском кафе на берегу моря. Красиво. Официантки не знали английского. Забавно было вино покупать. Позвали какого-то дядьку, который знал английский, и он показал мне бутылку за 20 евро. Я отказалась.
13 декабря 2008 года, суббота
…В доме тихо. Море вполне себе живенькое, но без фанатизма. 9-22. Пойду вниз, поварю себе кофе. У меня есть мешок фруктов, из которых можно сделать ведро сока. Выпит кофе, посмотрен телевизор. Студенты бунтуют эмоционально и – уже – начались художества. Показывают полицейским розовые цветы, одному подарили розовый надувной шарик. Ещё двое, парень и девушка, разделись на ступеньках не поняла какого заведения и легли загорать. Вообще девушки кричат и бузят не меньше юношей. Впрочем, если они все считают, что истина совершенно точно есть (как были уверены их древнегреческие предки), то им не расскажешь ни про амбивалентность, ни про невозможность рая на Земле. Греки особенно, наверное, не могут согласиться с невозможностью рая на Земле, поскольку у них тут форменный рай в природе. И очень много островов. И очень много, таким образом, островитян. И у многих есть своя оливковая рощица, мандариновый участок и прочие атрибуты, мешающие верному пониманию глобализации.
Море манит, на берегу хоть что-то веет, но в улицах, где уже магазины, где гуляют, пьют и едят, всё. Ужас. Жарко. Декабрь! Страшно подумать, что тут летом. Да и весной, и осенью. По ТВ показывают новые фасоны забастовки молодёжи. Никуда не идут. Сидят на земле, в руках цветы. Розы, ромашки (подобны ромашкам, не знаю что это). Сидят себе. Полицейские стоят. Никто ничего никуда.
…По-гречески «море» - женского рода. Когда в дома, стоящие у воды, что на островах обычно, ведь места мало, врывается море, хозяйки никогда не ругаются. Наоборот, они ласково говорят: заходи, моя любимая соседка, будь как дома, дорогая. Считается, что море нельзя ругать, только приветствовать, и тогда оно хорошо к тебе будет относиться. Надо пойти приласкать море.
14 декабря 2008 года, воскресенье
…8-09 Море серо-зелёное. Самая бесполезная на свете информация – какого цвета море с утра на Родосе в декабре. Личная информация.
Сейчас пила кофе в столовой и восхищалась греческой журналистикой. Мало того что в самый бурный день журналисты всех послали и просто забастовали вместе со всей страной. Никакого крохоборства! Какое-нибудь CNN уж порезвилось бы, поснимало бы! А эти – только самое необходимое. А на сегодняшних кадрах – вчерашняя грустная девочка в белой курточке, со своими трогательными терракотовыми как бы ромашками. И два политика: толстый и тонкий. Оператор с юмором. Когда политики запели дуэтом, невероятно всё-таки успевая пропустить в пространство реплику собеседника и чудом успевая вставить свою, камера поделила экран пополам ровнёхонько – и вперёд, ребята. Судя по тому что в речи сухого мелькали Абама и демократия, он, похоже, за «свободный рынок» и «прогресс». Толстый, с громадным черепом и сократовским лбом, мокрыми губами и животом, не позволяющим его обладателю придвинуться к столу, - это, похоже, что-то вроде консерватора. Он похож на наших. В частности, на… бурная, видимо, молодость, перешедшая в болезненную почечно-печёночную зрелость и консерватизм, который можно предъявлять. Зовут же его на телевидение повыступать с утра на самую горячую тему дня! Журналисты показали, что ни одно событие в стране не остаётся непроанализированным. Заболтали всю картинку так плотно, что будь я митингующий студент, мне бы лучшего, большего и не надо было бы. Вчера вот студента из митингующих пригласили в студию на круглый стол. Он свободно говорил. Видимо, один из лидеров. Интересно, греки найдут в себе силы противостоять импортируемой им «свободе»? И самое острое – моё – впечатление. Оно началось вера-позавчера, когда выступал какой-то очень большой лидер, мимически и энергетически пытавшийся быть французом. Неумелый артистизм, взмахи рук, паузы из клубной самодеятельности, откровенное говорение с самим собой… Сегодня смотрю на спорящих в студии толстого и тонкого – то же самое. Каждый спорит не столько с собеседником, сколько с мыслями собственного накопления, со своим идейным сбербанком. Так можно говорить долго-долго. Возможно, так держал свои пятичасовые речи Фидель Кастро.
Дорога в деревню напоминала дорогу в Баден-Баден, но ещё и с морем невообразимой красы, островами разной степени обитаемости. (Вообще-то с Германией - неверное сравнение…) Деревня оказалась селом. Сначала поднялись в часовню св. Пантелеймона. Ящик для пожертвований – это офисный сейф со щелью в верхней стенке. Я так восхитилась, что сфотографировала его дважды, и один раз – св. Пантелеймона. Потом виноград, срезанный прямо с ветки, воздух, на который не насмотреться, а вечером Рождественский фестиваль интернациональных хоров в Храме Богородицы. <…> Чудесный день. Небывалый.
15 декабря 2008 года, понедельник
Впервые сама себе сделала стакан свежего сока: апельсины, лимоны, мандарины, и сырья на повтор у меня уйма. <…> Итак: вот тут у нас Иоанн написал «Апокалипсис», вон там родился Орфей, а на Линдосе в 58 году проповедовал апостол Павел, там же и основал христианскую общину из местных евреев. У них тут всё за углом. Они чувствуют это. В каждой семье дети знают не меньше трёх языков, учатся на философских и прочих вредных факультетах. А деньги превращают Грецию в сувенир. Даже в той горной деревне, где мы вчера наслаждались природой и общением со святыми, коих кругом на каждом шагу, есть – уже – любимая горожанами таверна, где подают настоящее греческое.
В телевизоре чуть поуспокоилось, но <…> кто-нибудь будет бастовать еженедельно, по графику, пока правительство не повернётся лицом к народу. Это, значит, надолго. И ещё из вчерашних открытий: корни лавра (благородного) ломают бетонные полы и поднимают дома, даже если от лавра остался (оставили) один пенёк. Рядом пробивается росточек, и – спасайся кто может… Видела цветущий столетник. У алоэ ярко-рыжие лепестки, скрученные в тугие, будто воском пропитанные трубочки, сведены в соцветия-кисточки, торчат на беспардонной тонкой и крепкой ножке. «Вот мой цветок! Смотрите. Я такие ещё хоть сто лет могу выбрасывать», - говорит алоэ. …Тут он - придорожная трава, а у нас домашнее животное, на которое все надеются (помогает от того-сего), но когда заболевают, редко вспоминают про своего воспитанника. Ему же надо биоактивацию устроить, о нем думать надо, о, сколько всего надо. Олива бессмертна. Перенести рощу куда-нибудь невозможно: только вместе со всей корневой системой, что - невозможно. Когда в Греции был пожар и оливы горели, они плакали, как дети, и крестьяне убегали куда глаза глядят, чтобы не слышать их плача. Никаких различий между маслинами и оливками греки не делают. Все это выдумка русских недогурманов. Всё – оливки: и черные, и зелёные. По-моему, судьбу слова направил какой-нибудь влюблённый поэт, которому не терпелось сравнить глаза его милой с чем-нибудь чёрным, но не с ночью, не морем, и чтобы форма оставалась оливковой, а отлив был чуть маслянистым, ибо что же это за возлюбленная, если у неё не промаслены глаза! Где здоровое возбуждение молодости? С гастрономической стороны, более мелкие идут на масло, крупные – в еду. Сортов тут примерно восемнадцать, названия всех известны только специалистам, остальные просто поглощают оливки. Никаких маслин на свете нет! Это всё вчерашний отчёт, писанный сегодня, а сейчас (10-02) мне хочется погулять. Мне тут ещё четыре дня, и каждый жалко. Сувениры не куплены. И вряд ли будут куплены, хотя как знать… А море сегодня образцово тихое. Так и приглашает, и зовёт. Я пишу роман. Погуляла. Дождиком примыло волосы к голове, набрала камней в пакет и боюсь их достать. Пока несла, начала жадничать: с камнями невозможно расстаться. И тут <…> позвонила с вопросом, где я. Гуляю, говорю, по берегу Эгейского моря и собираю камушки. Ей понравилось. Тоже хочет камушков. 15-31. (Почему всё время тянет поставить приблизительное время, ошибиться хотя бы на минуту? Всякий раз заставляю себя поставить правильное время!). 15-54. Скоро стемнеет, надо пойти догулять, а то мало сегодня. Только заведение с подушками, явный притон для опиумистов, однако – интернет-кафе, пааааааааанимаешь. Да ещё дети у гимназии, жуткое дело. И мальчики, летевшие на мотоцикле вокруг школы: второй грыз первого за шею. В шутку.
Сейчас 20-28. Наужиналась в тиши; рис и рыба с настоящим лавровым листом, что вчера с дерева, из деревни Монолит. Идешь тут по деревянной лестнице – скрипит лестница. Не там скрипит, где идёшь, а где стыки ступенек и балясин, далеко от меня. Живая, разговорчивая лестница. Да, пока ужинала, читала переводы с новогреческого, изданные на руссом в 1959 г. Нашла под телевизором в столовой. Составлено удивительно: маленькая трагическая повестуха «Ловец губок» и дивная миниатюрка «Фотография». И всё. Оба автора – Никосы. Фамилии не запомнила. Ловец губок – про жестокое море и жуткую долю всех, кто кормится добыванием его богатств. Изыманием. Конфискацией. Паралич. Даже если акула проплыла мимо, не тяпнула, после подъёма пловца клали на палубу и кололи иглой, чтоб оценить чувствительность. Нехитрые повороты: хотел парень жениться, так отец невесты сначала взбесился, потом послал его на губки; парню везло, а на последний раз не повезло, но не с уловом, а с головой: набрав уже полный мешок губок, увидел ещё и рванул туда, где и течение мощнее, и глубина страшнее. Жадность. Потом акула. Отбился. Но потом паралич. А потом – жену головой об стену. А потом чуть оклемался и пошёл опять в море. И лег на дно, порвав трубку. Остался там, где свободно. Жестокая жизнь – у моря. На островах все сурово. (Ловцы после похода заходили на Родос к девкам. Видимо, Родос издавна радует своих прихожан услугами.) Над Родосом стоял колосс. Основа его была медная. Возможно, он был бронзовый. Колосс упал от землетрясения, но восстанавливать его не стали, сочли за дурную примету. Им и без примет тут досталось не приведи Бог. На Родосе проповедовал Павел. От Родоса по сорок пять минут во все существенные для геополитики стороны…
16 декабря 2008 года, вторник
На небе нет облаков. Солнце будет сильное, видимо. Радость каждый день, каждому дню – главное обретение моего Родоса. 8-20. Почему на Западе обильно переводят именно Достоевского, Маканина, Сорокина и т. п. Мастерство – да. Но непременно с истеричной подноготной русского человека, с грязнотцой, со скульптурно отображёнными смертями чудиков, с нелепыми вывертами баб… Сейчас пойду кофе пить и сок давить (у меня цитрусовые завалы), а потом очень тянет в Старый город. (Интуиция не подвела: пришёл корабль, и случился базарный день, когда Города нет, его не видно, только лавки, торговцы, покупки, глаза бегут куда-то, заблудиться невозможно, город упростился до одной улицы, по которой бегут глаза…) Что делать с набранными камнями – не знаю. Ни в одном не ошиблась, все красавцы и, кажется, даже красавицы. (Оказалось, у древнегреческих детей была игра в камушки, а я вчера, спонтанно набрав чудес, на неё и попала!)
Все забываю вставить кадр с кошками: они любят машины. Выходишь. Машины, мотоциклы на приколе. На каждом сиденье спит кошка. У всех есть облюбованные места. Пеструшка сейчас спит под лестницей на мотоцикле, как и вчера. Крыши машин тоже украшены кисами. Вчера мне понравилась их горная жизнь: прыгали по склону близ Центра, даже пофыркивали друг на друга, и тут появляется чёрно-белая коза и с особым козьим любопытством смотрит вниз, на меня, дескать, кто тут беспардонно разглядывает её подшефных котов?
Смотрю в окно – картинка. Лучики золотые мажут воду, нагоняя бирюзу, а турецкие горы уходят в пепельность, а серая галька на пляже выглядит жёлтым песком, - столько сейчас контрастов и света. Всё-всё, немного посижу - и в Старый город. И может, хоть сегодня зайду в библиотеку посмотреть на Фотиса, которому сто лет, но он каждый день ходит в библиотеку и там пишет. (У него жена есть и двое детей - было. Одного не стало, семья закрылась от мира, но Фотис каждый день на посту. Он писатель. А что? Мысль!) 16-52. Вернулась из Старого города. Наелась. Разложила сувениры и думаю: как произведение словесности дневник никуда не годится. Как стимул, как воронка – годится. Подстёгивает, это да, но в итоге всё сыро, не отстоялось. Или сил нет взяться за свои же впечатления серьёзно. Например, утреннее попадание в музей с разглядыванием вещей, людей, сделанных за несколько веков до Рождества Христова. Потрясение? Безусловно. Описуемо? Пока нет. Родос! Кстати, не то что Фотиса, самой библиотеки не нашла. Не судьба, видно. Дневник отнимает время. Дневник отжирает, отжигает время, его надо либо бросить, либо писать по-другому. Всё время думаю о том, кто прочтёт. О том, кого не должно быть у дневника. Мешает журналистика. Даже в дневнике мешает адресат. Вернусь в Россию и буду растушёвывать этот дневник, а то стыдно читать. Переносы делать жаль, будто бумагу порчу, прихватываю лишнее. На Родосе две с половиной тысячи лет назад был отличный водопровод. Туда – терракота, оттуда – что-то тёмное и труба поуже примерно вдвое. Неописумо? Это Родос. Всё, что неописуемо, есть Родос. В одной лавке – губки. Дорогие. Про них вчера читала в столовой рассказ, а сегодня смотрела на мирно продающиеся губки, которые все для меня теперь будто кровью пропитанные. Их только-только успели отжать, отмыть от крови ловцов, от их горючих слёз – и на прилавок. Подходите, у нас есть разные, приглашает парнишка. Подержала в руке. Не взяла. И зачем? У нас и так есть чем пошкрябаться. На одной губке по-английски: как шёлк! Специальная! …Да что ж это делается-то! Не могу решить судьбы камней, хоть все бери. Тянут, приманивают, все красивы как на подбор. Да так и есть: подобрала. Каждый мне что-то мигнул и шепнул, когда я шла вдоль моря. Каждый жалко. Ну что, может, покряхтим? Да ещё зуевская уза… Смотрела на книги, руконаписанные до изобретения печатного станка. Уютные! Там буквы - у себя дома, где всё есть: крыша, то бишь обложка, двери, замки, стен с обоями - может, гравюры или ещё что-то, чего не знаю, но очень красиво. Почерки писцов! Чудо. Ни помарки. Красота поступков человека в красоте письма. Арабская пословица про каллиграфию. Перед написанием точно молиться надо было, вот в чём всё дело. А я, как квашня: плюх за комп! Что же теперь, в так называемые наши дни? Книга вывалилась из своего дома. Это не оливка, которую стрясли по готовности. Отнюдь. Книга не стремилась дозреть. Она уже была прекрасна, уже взрослая. Текст ныне вытек наружу, в цифру и пошёл себе заполнять, как газ, любой объём. Смысл тоже улетучивается? Переходит в другое агрегатное состояние? Но что-то должно остаться? Дитя тоже выбегает однажды из пелёнок и заполняет, и заполняет. Но книга и дитя – сравнение здесь поверхностное. Дунь – и не останется от этого сравнения даже пыли…
Понасмотрелась телевидения, но сегодня я что-то плоховато понимаю по-гречески. Кого-то куда-то всё вели и вели в наручниках, потом показали доктора в белом халате, потом уйму говорящих голов, и везде звучит «демократия». (На родине демократии проблемы с демократией.) Нередко появляется логотип некой партии: серп и молот. Поначиталась интернета, но у наших про Грецию была всего одна заметка, довольно странная; будто в телестудию NET прямо по ходу новостей ворвались студенты с плакатами типа хватить смотреть, выходи на улицы.
17 декабря 2008 года, среда
Сегодня впервые, проснувшись, не сразу услышала море. Ласковое, краски палевые, приливает неторопливо, чуть лениво. А в телевизоре всё говорят и говорят про демократию и молодёжь, показывая кадры сидения студентов на площади и цветок в руках у кого-то из них. Сегодня в утреннюю «Программу» (это название программы) пригласили уже митрополита. С ним тут разговаривают, как я заметила, на равных: и перебивают, и темп речи оставляют себе светский, и выход митрополита из кадра – перед рекламой – не был обставлен. По-моему, ведущий даже не попрощался. 9-54. Со вчерашнего дня меня покалывает очень странное чувство: я знаю очень мало слов. Мне их не хватает. 10-33. Детей внизу уже полно, уже кричали хором, а сейчас уже врубили фанеру. Столько раз подряд я никогда в жизни не слышала мэри-кристмас во всех фанерно-музыкальных видах и оттенках! Остаётся поглядывать на часы… Потихоньку собираю сумки. Камни все до одного просятся в Россию. Одну порцию запаковала в мешочек, уложила в основную сумку с греческой запиской, найденной в угощении от родственников митрополита Спиридона, а вторая порция, аутсайдеры (совершенно несправедливо!) выложена в ряд на белой поверхности холодильника, по росту, и сейчас подвергается осмотру и томлению. Я все их хочу забрать. Им столько лет, сколько я вообразить не в силах. Их видел апостол Павел. Ранее по ним ступал Аристотель. Именно по ним. А вдруг один из них лежал рядом, когда Пифагор учил пифагорейцев, и по-тихому прослушал курс? Как же оставить их тут?! Да уж, самая большая оказалась проблема: что делать с собственной находкой. Возможно, это общечеловеческая проблема? 10-47. Верить, то есть не думать, это приятно, это мягко. В ином случае это не вера, а знание, как проходило накопление твоего собственного мистического опыта, с анализом переживаний, с приблизительной хронологией, с понятным непониманием со стороны любящих тебя родных и близких, которые скорее разорвутся или разорвут тебя, чем позволят тебе копить что-то в одиночку, даже если это твой мистический опыт. Опять вспомнились двусторонние иконы. Потрясение. 11-40. Поставила даты под «Моментом кошки» и «Мальчиками». Надо что-то решать с «Тысячью рублей»… Море тихое, неслышное, серое, в бирюзовых пятнах и белесых разводах, будто по нему катались пьяные извозчики на санях. А турецкие горы в одноцветном тумане. Но моя пальма качается под ветром. Это интересно. Ветер будто верхний и не касается воды. Облачно. 12-15. Моря почти не слышно. Всё светлое, теплое, сероватое, горы стоят на горизонте скромно, незаметно, а белый корабль медленно идёт единственным ярким пятном по бесконтурному пространству.
Губки, растущие в малодоступных глубинах, не имеют сносу. Тереться ими полезно, поскольку йод и фактура. Нам достались «вельветовые» серые, неотбеленные. Хорошенькие светленькие спихивают туристам-пижонам, любящим красивенькое. Сами родоссцы беленькими не моются, а друзьям советуют их не покупать, а если купили, говорят просто выставить для красоты в ванной, но не пользоваться. Я купила редкостную рыжую раковину. Торговец сказал, она такая плотная, что в ней можно печь. Была бы она полегче, а у меня не было бы других грузов, купила бы таких побольше, хотя трудно представить, что именно я пекла б и где. Но всё равно приятно, тем более что его лавка – на воде, и я, совершая покупки, качалась. И нюхала!!! Эгейское море дивно пахнет даже в порту. А запах рыбы в местном магазине ни на что не похож. Он ласково-заботливый, он вливается в ноздри, как аромат чистого, спокойного младенца, если расположить младенца в саду, полном ландышей, подснежников, а по углам посадить розовые кусты. Госпожа Астеропи (приятно, что на Родосе у меня две знакомые Астеропи; из них первая живёт в домике, сросшемся с фундаментом Центра писателей, и кормит кошек) пребывает в возрасте семидесяти лет. Замуж не выходила, поскольку всю жизнь любила и ждала одного человека. Не получилось. Он уже умер. Она живёт в окружении прекрасных вещиц, одна, среди фотографий, надёжно застеклённых от времени (особый местный способ), имеет цепкий глаз. У неё настенные часы моей немецкой фирмы, а куплены в Измире. Маска венецианского карнавала, китайская ваза, драгоценная мебель, прочее. Как же ей тяжело было ждать своего женатого возлюбленного… Так. У меня осталось много еды. Что-то надо придумать. Пойду кормить, как тут принято, кошек. 21-43. Море захлопало быстро и ритмично, что и неожиданно, и ожидаемо было, и интересно, что это у него означает. Дремало весь день, и на тебе.
18 декабря 2008 года, четверг
9-19. Море покрыто пористым тёмно-серым железом, а Малую Азию видно кое-как. Облака любые, на выбор, солнце что-то там пытается, но пока все без особых примет, кроме цвета морской поверхности. По телевизору наконец перестали показывать юнцов, а показывают цыплят, ягнят и прочих, только сегодня утром зарезанных ради сельскохозяйственной ярмарки. Кого не дорезали, режут прямо на экране, а ведущий «Программы», который две недели по утрам говорил только о демократии, сегодня со счастливым лицом перешёл на индюшек и свинок и тараторит с такой скоростью, что даже я понимаю его греческое счастье. Чтобы жизнь мёдом не казалась, включили репортаж, где корреспондент под проливным ответным дождём рассказывает про карантин, а на заднике вертикально стоят громадные цистерны, похожие на химические. А потом, видимо, опять пойдут куры (дорогие-то для ярмарки-то, чуть не пять евро кг!), и, надеюсь, пока я не сяду в Шереметеьево-2, в Греции не поменяется картинка. И потом пусть всё будет прекрасно, потому что греки – дети. 9-36. Из тишины железа вдруг раздался зычный хлоп: море проснулось, пошли волны. Вот оно как у них бывает, оказывается. Лежало, помалкивало и – хлоп. И сразу пошли настройки, будто выбирает мелодию. Оно, оказывается, умеет и синкопами работать. Интересно.
10-00. Море будто подтягивается к берегу, - давно не виделись! Поверхности больше нет, или она уже не поверхностна, на ней с двух сторон отражаются и ветер с облаками, и волнение нутра, и но всё переплавляется в общую блестяще-серую историю. Нос ещё не проснулся, но я помню вчерашнее озарение: то, что разговорно зовётся рыбным запахом, есть просто вонь лежалой магазинной рыбы. Истина тут другая: настоящий рыбный аромат напоминает благоухание околоплодных вод. До сих пор мне не с чем было сравнить их, а теперь нашла. Можно идти гулять. 10-15. А море раздумало волноваться. Так, покуражилось минутку и улеглось по-тихому. Пообщалась с дядечкой, семья которого 150 лет владеет кафешкой четырнадцатого века в Старом городе. Он меня сфотографировал и три раза поцеловал по-христиански, хотя сам мусульманин и кофейня у него туркиш. Дал такое варенье!
Сейчас 20-55. Вещи собраны. Надо прятать компьютер, а жаль. Это было сильное переживание, Родос. Всё, что невыразимо, есть Родос. И ещё хоругвь в Храме Богородицы с изображением Петра и Павла. У Петра ключ, у Павла подмышкой книга и Церковь в руках. Да, все знают, что он автор христианства. Переписчики – спорны. Сейчас написала завтрашнее число, потому что и завтра можно продолжать «Родосский дневник», он не может быть закончен. Ему тысячи лет.
19 декабря 2008 года, пятница … Святой Николай услышал мои молитвы и проводил самолёты до Москвы: море не шевелилось, ветра и забастовок не было, а по редким облакам за мной шла кругла радуга. Спасиб.
|
|
РУССКАЯ ЖИЗНЬ |
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
