№ 3'08

Юлия Яхина

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

СЛАВЯНСТВО

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Юлия Яхина

И у кошек есть мечты

Там, где прозрачен утренний воздух в орнаментах серого дыма, рождающихся в печных трубах на красных черепичных крышах. Там, где украшает ночное чернильное небо месяц-мальчишка. Где в любое мгновение невозможно услышать тишину из-за птичьей перебранки, людского гомона, ветреных завываний и даже в полночный час — из-за мышиной возни под половицей и ухающих домовых в дымоходах.

Там нет одиночества. Все живет в себе и ради себя, но одиночества нет. Все множественно или хотя бы парно. По мощеным улицам вышагивают дамы под руку с кавалерами; ощенившись, дворняга в подворотне вскармливает орду пищащих комочков; птички-свистульки по перышку-соломинке выискивают сокровища для своего родового гнезда. Пекарь поет оду шедеврам кулинарного искусства, коими лакомиться будет вся округа; страж порядка ощущает важность своей персоны для окружающих, просто стоя недвижимо на перекрестке. Школяры хвастают друг перед другом новыми приобретениями — хомячками да мышатами. Дворник признается своей метле в привязанности, по утрам танцуя с ней вальс на маленькой площади.

Очень уютный городок. Очень солнечный. Здесь нет одиночества.

Так размышляла Кошка, имя которой было неведомо никому, даже ей самой, поскольку с иными представителями бродячего кошачьего мира она не пересекалась и некому было ее даже просто окликнуть. В мир людей она слетала с крыш лишь в сумерках — порыскать на рыночной площади, и вспархивала пташкой наверх в первых лучах солнца. Днем она лежала, изогнувшись дугой, на рыжей черепице; ночью осваивала новые горизонты крыш, но не далее, чем было бы возможно в тот же день вернуться к так знакомо пахнущему чердаку. Она успела выучить диалекты всех пернатых в округе, поэтому, созерцая проливной дождь иной раз в окружении облепивших ее голубей и воспринимающих ее без страха и естественно как безклювую-безкрылую-с-ощипанным-хвостом-птаху, Кошка с упоением, замерев, слушала их истории о недосягаемых краях, тех, что простирались далеко за горизонтом Священных крыш. И не видела она иной жизни за юностью лет.

* * *

Это случилось в предрассветный час одного из мартовских дней. Кошка по своему обыкновению возвращалась со своей увлекательной прогулки, как за несколько чердачных гребней ей почудился незнакомый, резко прорисованный в воздухе запах копоти, гари и старого тряпья. Застыв статуей и вперив зеленые глаза в нерассеявшуюся тьму, она мысленно приготовилась отбивать родное жилище у очередного домового. Но отделившийся от трубы, тот ростом и формами походил на десяток налепившихся друг на друга домовых. Сердце ухнуло. Кошка ни шагу.

— Неплохой чердак для ночлежки. Голубей вытурить, так совсем не дурно устроиться можно, — имел наглость произнести незнакомец, да не просто словами воздух сотряс, а и впрямь вознамерился без приглашения вторгнуться в жилище, где кошаче-голубиный дух не тревожился целыми поколениями.

Кровь оскорбленного рода словно исказила воспринимаемое глазом Кошки пространство, и та вмиг превратилась в дремлющего все это время оборотня-хищника и одним прыжком протаранила вязкий сумеречный воздух. В оконном проеме чердака угрожающе выплясывало дикое черное создание: хвост неуправляемо ходил ходуном, острые ушки замерли перпендикулярно обычному их положению, на выгнутой хребтине шерсть вклочилась и встала дыбом. Изумрудные глаза даже во тьме были перечеркнуты жуткими вертикальными угольными зрачками.

— Чур меня, нечистый! А-ну, пошла! — вздрогнул «десяток домовых», потрясая перед собой палкой с сажевой щетиной.

Кошка зашипела и протяжно завыла, и в это «выра-а-а-оо-уу-уу» была вложена вся история кошачьих жизней, продолжавшихся именно здесь, вот на этой крыше, с незапамятных времен.

— Ах ты, напасть! — стиснув зубы, сказал себе незнакомец и, значительно громче, Кошке; — Чего надо, чертово отродье?!

«Двинусь — расцарапает, бестия. Видно, бешеная», — думал про себя чужак.

А «бестия» не думала ни о чем, она приготовилась к первому и последнему поединку с комком домовых, явившихся из соседней трубы и бесцеремонно вторгшихся в ее покои. Сражение не отводимых ни одним из них глаз, наверное, продолжалось бы до бесконечности, если солнечные лучи мягко и ласково не погладили бы Кошку по загривку. Три-четыре прыжка — и нет ее в раме окна.

Чужак перевел дух. «Не кинулась, значит, не бешеная… А здесь останусь, кто знает, вдруг снова ночью явится? А может, и не кошка это вовсе?.. Тьфу, дурак суеверный!» — рассуждал он. — «Останусь здесь, и баста!»

Осторожно выглянув, незнакомец с удивлением обнаружил далеко не беснующееся создание, а примерно сидящую, словно прилежный ученик, молодую кошку.

— Чего глаза выпучила, чертовка? Или они у тебя от рождения как два блюдца? — «существо из трубы» намеренно примирительно смягчало голос, видимо желая сгладить кошкину неприязнь; она чувствовала это.

— Ты чего так шалила? Или одежды моей испугалась, тыквенная ты голова? — чужаку стало весело от собственных догадок, и он, узрев первопричину ее поведения, решил разоблачиться.

— Ерша моего испугалась? Так он же для работы, без него никак, — и он отбросил в сторону лохматую палку. — А одежда… Уж извиняй, не пан (покрытая сажей фуфайка полетела к ершу, явив под собой пыльную голубую рубаху). А лицо… Работа такая: вечером чист, к утру — трубочист.

Рукавом незнакомец тщательно вытер лицо. Сомнения прокрались к Кошке еще при первых лучах светила — похож на тех, кто всегда бродит под крышами и никогда — по крышам. «Разоблачение» чужака развеяло тучку дум: десяти домовым просто негде спрятаться, раз черная шкура сброшена, да и запах… домовые не ароматизированы. А этот, этот пахнет Человеком и — Кошка улыбнулась себе — и колбасой.

«Домовой»-самозванец словно прочел нехитрые мысли четырехлапой и вынул из кармана одуряюще пахнущий кусок еще съедобной колбасы. Отломлена чуточка и явно предназначается Кошке. Человеческая рука осторожно тянется вперед: «Киска-ска-ска-скыс-кыс-кыс-кыс. Идем сюда, знакомиться будем».

«Ах, как призывно урчит в желудке. Ах, как манит колбаска… Прочь гордыню, есть хочу», — только успела подумать Кошка, летя за ароматным шлейфом к источнику лакомства. В следующие мгновения все звуки мира померкли в звуках благодарно урчащего, чавкающего существа.

— Трубочист, — представился важно Трубочист, разглаживая еще никем не глаженную черную шерстистую гладь.

— Кошка, просто Кошка, — и это была истина.

* * *

Раньше Кошке казалось, что в этом чудном городке, ни на миг не замирающем и не затихающем, одиночества просто не существует. Но на смену былому состоянию не-одиночества пришло более насыщенное, радостное и греющее душу ощущение нужности кому-то. И думалось ей прежде, что вольнолюбивую кошачью природу невозможно ни укротить, ни приручить. А выяснилось, что попросту раньше никто и не пытался осуществить невозможное — стать частью ее свободного мира. Первый и единственный друг возник в ее жизни столь внезапно, словно его занесло на эту самую крышу порывом ветра и прицепило накрепко к трубе. И никогда гордость маленького существа не мутила разум глупой уничижающей фантазией, что, мол, какая все-таки Кошка нестойкая, податливая, продалась Человеку за кусок колбасы. Напротив, она была убеждена, что облагородила это пахнущее копотью двуногое существо своей отзывчивостью и даже великодушно позволила ему найти прибежище на своем родном чердаке, простив за грубое вторжение.

Эта дружба несла в себе не просто панибратское, а нечто трогательное и нежное. Кошка, смутно помнив свою пушистую родительницу, однажды исчезнувшую с первыми весенними громами, совершенно позабыла дочернюю радость, когда ее маленькое тельце покорно кочует с места на место в уверенной хватке матери. И, будучи впервые взятой на руки Человека, она словно захмелела от приятного чувства безопасности и благополучия, и, утонув в собственном урчании, про себя отметила, что прежде была беспросветно одинока.

* * *

Трубочист был человеком крайне занятым и вечно чем-то озабоченным. Кошка беспрестанно наблюдала его необыкновенные превращения: обежав окрестности Священных крыш в глубоких сумерках, он едва позволял себе с первым лучом задремать на полюбившейся голубятне, не забыв сгрести в охапку пушистую и ловя сновидения под ее мурлыкающую шарманку; только дневное солнце коснется южного церковного шпиля — пробуждается, из погнутого ведра летят прозрачные брызги запасенной воды, и Трубочист уже не трубочист, а обыкновенный горожанин, сменивший безнадежно прокоптившуюся телогрейку на поношенное серое пальто, более широкие плечи которого говорили, что оно с чужого плеча. Ворох исписанной бумаги, сложенный в аккуратную стопочку, педантично пронумерованный и предусмотрительно завернутый в одну из вчерашних газет, спрятанный за пазуху, намекал на еще одно перевоплощение. Среднестатистический человечек этого большого города примыкал к маленькой горстке людей, которые даже при взгляде на них издали, с высоких крыш, отделялись от толпы и словно парили над тротуаром — они несли в себе свет идеи. Не важно какой: может, кто-то горел вишневым факелом будущих революций, а кто-то — фиолетовым пламенем научного открытия, третий зеленовато мерцал огнем будущего отцовства-материнства. А друг Кошки сиял неподражаемо. Она давно изучила эти переливающиеся оттенки, провожая его взглядом с крыши. В нем струились преимущественно бирюзово-розовые цвета, полосато смешанные с голубизной, а с недавнего времени к ним периодически примешивались лимонные вкрапления, и шаг его в те моменты решительно ускорялся.

Но как бы ни был суетлив Человек, он никогда не забывал о Кошке, которую уже считал своей. Случалось, он подолгу читал ей свои неразборчивые монологи, смысл которых смутно долетал до ее сознания — язык людей не столь прост для изучения, как птичий, — и видел свет животного понимания. И благодарности.

* * *

Лето приглушило весенние вздохи любви. Город полноцветно выпятил клумбы, окатив себя дождями и иссушив серые камни полуденными солнцами. Кошка, по своему обыкновению, продолжала ежедневное ритуальное шествие по крышам, не забывая созерцать переменчивую красоту маленькой родины. Ветер шелестел листьями о бесконечном блаженстве теплых дней, налившиеся соками раскидистые деревья умиротворяли глаз и убеждали в вечности простого животного счастья — жить в уюте и безмятежности. Но внутренние пружинки души Кошки порой необъяснимо сжимались, холодок тревоги покусывал вихор, и тогда она, наверное составляющая единственную контрастную точку в этом покойном мире, вздрагивала и одним прыжком вскакивала на все четыре лапы, беспокойно озираясь. Если в тот миг Трубочиста не оказывалось «дома», она принималась нести неусыпный дозор, выглядывая его с самой высокой точки. Едва он появлялся на площади, попеременно то погружаясь в толпу, то выныривая из нее, Кошка неслась с крыши, перечеркнув собственные предрассудки, смешивалась с разноцветным коктейлем людей и с разбегу вскарабкивалась по худым брюкам до родного плеча.

— Ах ты, когтистая, — обычно ласково журил он ее, не спуская с рук.

* * *

Тот день Кошка запомнила до конца сияния ее собственной жизни. Друг возвратился «домой», но казалось, что просто заглянул гостем на огонек и вообще это был совершенно иной человек: неизвестно куда подевались его потертые брюки в зацепках, виной которым была, конечно, Кошка; вместо простой одежонки на нем как влитой красовался слегка играющий при свете дня костюм, фонтанирующий ароматами неизвестной природы; прежде вьющиеся по плечам локоны нынче торчали коротким ежиком, да и то остатки былой роскоши прятались под котелком; лакированные туфли были похожи на две сытые крысы с промасленными шкурами. Кошка нипочем бы не признала своего Трубочиста, если б не узнаваемые ноты его голоса и по-родному пахнущие руки. Друг присел на корточки и вынул из пузатой сумки в шотландскую клеточку свежую колбасу, пахнущую в точности как та самая, соединившая разные судьбы.

— Вот, Киска, и на твоей улице праздник, — приговаривал он, умиляясь ребяческому чавканью пушистой. — Знаешь, а ведь по моей пьесе поставили-таки спектакль. Могла бы ты только понять, гордилась бы мной непременно.

Грусть в его голосе не могла остаться незамеченной — словно исчезло из-под носа Кошки лакомство, предчувствие чего-то судьбоносного пробежало по ее спине холодом.

— Вот так и расстаемся, дружок. Я за море, а ты тут, дома, остаешься. И с собой тебя не взять. Как же ты там, на чужбине, свыкнешься с жизнью: чужие запахи, иные краски, другие кошки? А здесь потоскуешь чуток да и позабудешь меня. Все вы такие, бродяжки, — бывший Трубочист, нынешний Писатель, потрепал Кошку за ухом, широкой ладонью пригладил шерсть так, словно пытался запечатлеть на этой маленькой шкурке всю свою любовь.

 Человек встал, распрямил плечи и, купаясь в видениях грядущей жизни, решительно отринул жизнь прошлую, исчерпанную, в которой осталось ошеломленное упавшим как неподъемный камень одиночеством существо. Подобие мяуканья утонуло в шумах города.

* * *

Перевернута страница. Чистый лист судьбы. Так мало букв, а сложить их можно и так и эдак. Кошка могла покориться, и обыденность миллионов кошачьих жизней мгновенно бы заполнила белоснежное пространство едва открывшейся страницы. Без новизны, без радуги, серым печатным шрифтом. Но она была готова не задумываясь променять уют мягкой подстилки и непротекающей крыши на солнечное тепло этих вдруг исчезнувших ладоней.

Бежать. Бежать! Отречься даже от Священных крыш. Мчаться вперед во весь дух, пока волна одиночества не настигла и тяжелой массой не зацементировала ее в себе. Еще есть надежда. Все фибры души дрожат и устремляются в одном направлении, подсказывая, куда ушел Он. Казалось, Кошка летит по его следу, наступая в точности на его последний, свежайший отпечаток ботинка.

Площадь преодолена, квартал, следующий, и еще один, и еще… Священные крыши безмолвно осуждают кошачий бунт и исчезают. Города больше нет в ее жизни. Благодать природы распахивает свои воистину божественные объятия, и Кошка уже в них, словно выпавшая из крошечного аквариума в великий океан рыба. Мелодии трав перепевают скрежет города, память о площадной вони растворяется в неземном благоухании, сто тысяч клумб вокруг, не ограниченные тесным кольцом бордюров. Все для нее.

И следующая страница. Предать ли призрак ускользнувшего воплощения высшей формы любви, доступной прирученному животному, и вернуться ли в дом, откуда начинали свое гордое дикое шествие ее праматери и праотцы? Или сказать решительное «нет» ушедшему в прошлое животному варварству и доверчиво прыгнуть на колени Человеку. Невыносимо больно сделать выбор: свобода пасторальных картин пьянит, но и кровоточит рана, нанесенная безжалостным одиночеством. И Кошка принимает решение бежать, шагать, ползти вперед, отдавая дань внезапно открывшемуся ей дару любви и преданности, насколько позволит сила в этом маленьком тельце, но самый последний свой глоток воздуха наполнить покорным принятием того, в чем рано или поздно исчезают все существа, и раствориться в долгожданных объятиях природы…

* * *

Знал бы случайный Человек, проезжающий мимо неспешно в повозке, что то не просто иссохшая шкурка животного, припорошенная придорожной пылью. То — частица великого существа, познавшего Любовь и превзошедшего самого себя.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев