|
|
Александр Урцев
Люблю и помню
Штрихи к портрету великого поколения
ВРЕМЯ ПОБЕДИТЕЛЕЙ
Уж не знаю, случайно это или, возможно, была в то время некая мода на
имена, но только заметил следующее. Очень много моих ровесников, рожденных в
первые послевоенные годы, получали имя Александр, что в переводе с
древнегреческого означает «победитель». И ведь именно таким неформальным
«титулом» величали в народе фронтовиков, вернувшихся домой. И, как мне
кажется, наши родители, в первую очередь отцы, невольно переносили это
заслуженное звание на своих ребятишек.
Прав я или нет, только среди моих ровесников, с которым довелось расти после
войны на одной из небольших улиц Тирляна, из семерых пацанов четверо были
Сашками, или, как зовут таковых в том же Тирляне, Шурками. Сейчас, уже
будучи в довольно солидном возрасте, я глубоко сожалею о том, что мы были в
свое время, как сказал поэт, «ленивыми и не любопытными». И почти никогда не
интересовались судьбами тех, кого видели каждый день рядом. А ведь
родителями моих друзей, моими соседями, оказались легендарные люди. Пусть
они были тогда относительно молоды — большинству едва перевалило за двадцать
пять, но за их плечами уже остались огонь, вода и медные трубы. Об этом
свидетельствовали седые волосы на головах да едва заметное прихрамывание или
нехватка пальцев на руках. Проще говоря, люди эти были настоящими
фронтовиками. Тогда, в пятидесятые — шестидесятые годы прошлого века, для
нас, как и для большинства жителей страны, жить среди них было вполне
естественным. Да и то, что они воевали, большинство бывших солдат
предпочитало молчать. Как и не принято было среди них щеголять в пиджаках с
орденами да медалями. Кстати, почти первый раз я увидел награды у
большинства моих соседей только 9 мая 1965 года — тогда сам бывший фронтовик
Брежнев впервые объявил этот день нерабочим, и тогда же было торжественно
отмечено двадцатилетие Победы.
Эх, если бы сейчас можно было вернуться хотя бы лет на тридцать назад, когда
мои соседи-герои были еще живы! Я бы о многом расспросил их, скупых на
слова, но способных на добрые и бескорыстные поступки. Каюсь, не сделал это
во время, все надеялся, что они будут жить вечно. Увы, теперь остается
просто рыться в кладовых памяти, куда, словно горошины из треснувшего
стручка, закатились воспоминания об этих людях и их подвиге. Одним на всех.
Пусть эти отрывочные записи будут хотя бы небольшим маячком для моих
сверстников, которые , надеюсь, тоже вспомнят о тех, кто помог нам вырасти.
С Сашкой Зиминым мы часто играли в «войнушку», прятались в густой крапиве на
скалистом берегу старицы. В качестве «орденов» и «медалей» использовали
оцинкованные кругляши, остававшиеся от штамповки вставок для бачков, которые
делали в тирлянском цехе ширпотреба. Но как-то раз Сашка показал мне
настоящий «орден» — это был гвардейский знак, правда, эмаль на нем была
частично отбита. «Папка дал», — похвастался он. Вскоре об «ордене» знала вся
улица. И мальчишки становились в очередь, чтобы подержать это сокровище…
Спустя некоторое время я увидел этот гвардейский знак на груди дяди Сережи
Зимина. Было это как раз в тот самый день 9 мая 1965 года. Мой сосед пришел
к нам в школу. И как-то вскользь бывший радиотелеграфист, прошедший войну
«от звонка до звонка», сказал, что именно значок «Гвардия» однажды спас ему
жизнь. Как-то раз он обеспечивал связь штаба с передовой. И в какой-то
момент почувствовал удар в грудь. «Повезло тебе, Сережка», — заметил бывший
рядом фронтовой товарищ. Оказалось, что фашистский снайпер, метивший в
сердце Зимина, угодил в значок. Смятую пулю Сергей Федорович Зимин берег как
самую большую драгоценность. Еще бы, в ней хранилась, по существу, жизнь
фронтовика.
Дядя Володя Копырин был для нас, пацанов, недосягаемой высотой. Еще бы,
опытный шофер, настоящий волшебник — фотограф. Он иногда сажал нас в кузов «ЗИЛка»
и немного провозил по поселковым улицам. Когда я в очередной раз
рассматриваю старые фотографии, то непременно помню о том, что они сделаны
Владимиром Егоровичем. В отличие от других мужиков, которые любили проводить
вечера в компании с картишками, он никогда не садился за деревянный
самодельный стол, а на приглашения «сыграть партийку» всегда вежливо
отказывался. А вот 24 июня 1967 года он, возвращаясь с работы, неожиданно
для всех картежников, сам предложил им перекинуться разок-другой. Мужики от
неожиданности переглянулись, но быстро раздали карты. В ночь на 27 июня 1967
года в Тирляне отключили электричество. Молодой хирург при свете фар
пожарных машин делал операцию участнику войны, младшему сержанту запаса
Владимиру Егоровичу Копырину. Через два дня мы его похоронили. Как
оказалось, его, прошедшего тысячекилометровыми боевыми дорогами, убила в
мирное время застарелая язва желудка, заработанная на фронте. И лишь во
время прощания с этим человеком я увидел награды дяди Володи. И понял, что
он был храбрым человеком, ведь медаль «За отвагу» так просто не давали.
Александр Иванович Удалов был человеком со своеобразным характером. Прежде
всего, он был обыкновенным работягой-прокатчиком, не один год простоял у
знаменитых тирлянских листокатальных клетей. И вытирал слезы только тогда,
когда соленый пот от жары и удушливого дыма от битума, плавившегося на
горячих шейках клетей, застилал лицо. Но однажды разревелся дома. Случилось
это в тот день, когда по телевизору показывали фильм «Судьба». Если помните,
там есть эпизод, в котором рассказывается о пребывании одного из героев в
Норвегии, в концлагере. Александр Иванович, увидев это, неожиданно стал
вытирать слезы, а потом встал и вышел из избы. И было от чего. Призвали
рядового Удалова в апреле 1942 года, а в начале июля того же года он в
первом же своем бою попал в окружение и оказался в плену. После долгих
мытарств его привезли в Норвегию. За три года до освобождения он трижды
пытался сбежать. Его ловили, травили собаками. А когда хотели расстрелять
прямо возле колючки на глазах у пленных, за «особую храбрость» комендант
лагеря помиловал его. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба
военнопленного Удалова, но спас его, как он говорил, «норвег», привозивший в
лагерь рыбу для питания пленников. Он спрятал Сашку-русского в одной из
пустых бочек, заставил прижаться к самому дну. При выезде из лагеря охранник
привычно прошелся автоматной очередью по пустой таре на телеге. Одна из пуль
содрала кожу с головы Удалова…
Александр Иванович переписывался со спасителем из далекой Норвегии до 1955
года. А потом с только что отправленным очередным письмом к нему «в гости»
пришел вежливый гражданин и ненавязчиво сообщил, что лучше бы не писать
«туда» больше. «А то, — намекнул гость, — уж больно вы, товарищ Удалов, с
большой скоростью на мотоцикле катаетесь (был такой грех за ним, любил
иногда выпить и с ветерком промчаться на стареньком «ИЖ-49»). Да еще
поговаривают, уважаемый бывший фронтовик, — сделал акцент на последнем слове
пришедший, — что вы еще и браконьерничаете, сетешки раскидываете». Александр
Иванович все понял и больше писем «туда» не писал. Скончался он два года
назад от астмы, заработанной в северной Норвегии.
…Увы, рассказать обо всех фронтовиках, которые помогли мне вырасти, пока нет
возможности. Но не исключаю, что когда-нибудь я попытаюсь это сделать.
СНИМОК ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО
Уроженец села Верхний Авзян Александр Савельевич Александров на судьбу не
обижается. Она преподнесла ему столько запоминающихся событий, что многое
даже из далекой юности вспоминается до сих пор. После окончания семилетки в
родном поселке он два года работал в столярке местного леспромхоза, даже не
подозревая, как это позже отразится на его жизни. А в 1944 году Александра
призвали в армию. Правда, поучаствовать в боевых действиях ему не пришлось,
но и то, что ему поручали, было важным. Служба его проходила на колесах:
вместе с однополчанами он сопровождал железнодорожные эшелоны на фронт.
В один из дней 1945 года Александра вызвали в штаб части и вручили
предписание. Согласно ему он уже на следующий день отбыл в Москву. Пока ехал
до столицы, все терзался сомнениями — где теперь придется служить. Оказалось
— в Кремле, в полку Особого назначения.
— Он располагался в знаменитой казарме екатерининских времен, — вспоминает
Александр Савельевич, — там, где сейчас находится здание Кремлевского дворца
съездов. Красивое было строение, просторные помещения с дубовым паркетным
полом. Рядом с нами находились небольшие подразделения танкистов и
артиллеристов, но они все больше учились в поле. Наша главная задача была
охрана Кремля, где располагалось руководство страны. Многих знаменитостей
тогда довелось увидеть…
А через два года Александров вместе с товарищами получил новое назначение.
На сей раз в пограничные войска. В Закарпатье, в тех местах по реке Тиса,
что только после войны вошли в состав СССР, предстояло строительство хорошо
защищенного участка границы.
— Мы были очень мобильным подразделением, — вспоминает Александр Савельевич.
— Если вдруг объявлялась тревога, то участвовали в поимке нарушителей
границы и «лесных братьев», которых тогда в тех краях было много. Но большую
часть времени строили заставы, жилье для пограничников и их семей. Помогали
местным жителям в обустройстве быта.
Вот тогда-то и пригодились ефрейтору Александрову допризывные навыки работы
в столярке в родном Верхнем Авзяне. Ему доверили командование целым
хозяйственным подразделением, в которое входили и лесопилка, и автогараж, и
стройбригада. К тому времени он уже был на сверхсрочной службе.
— Был у нас подполковник Новиков, который и уговорил меня еще в 1949 году,
когда я готовился к демобилизации, остаться в армии, — возвращается в
прошлое мой собеседник. — А потом, в 1952 году, его срочно отозвали в Москву
и направили на новое место службы, в Сочи. Встретил я его вскоре у нас в
части, поздравил с присвоением очередного воинского звания и
поинтересовался, не возьмет ли полковник Новиков и меня с собой. Он
обрадовался моему желанию и посоветовал подать рапорт с просьбой о переводе
сразу в Москву. Я написал соответствующую бумагу и уже забыл о ее
существовании, как вдруг меня из командировки срочно вызвали в родное
подразделение. И рассерженный командир (как же, не по команде подал рапорт!)
дал мне всего два часа на сборы.
А в Сочи Новиков снова начал «сватать» ефрейтора Александрова. На сей раз
поехать в Куйбышев на курсы младших командиров.
— Прикинул я, — говорит Александр Савельевич, — мне к тому времени было уже
двадцать четыре. Я семь лет дома не был, по родным местам скучать стал. А
тут еще неизвестно, как все сложится. Отказался я, уволился и вернулся в
Верхний Авзян.
В конце пятидесятых годов прошлого века Александров с семьей перебрался в
Белорецк, где на протяжении нескольких десятков лет трудился в торговле. И
все эти годы «для души» занимается, по его утверждению, очень интересным и
увлекательным делом — краеведением.
Александр Савельевич собрал обширный материал по истории Авзяно-Петровских
железоделательных заводов, людях, которые их создавали, работали на этих
предприятиях. В его архиве множество документов, которые свидетельствуют об
их структуре, содержат данные об объемах производства, окрестных местах и,
главное, о представителях различных сословий, вписавших свои имена в
биографии местных сел. Во многом благодаря его усилиям увидела свет книга,
написанная им совместно с журналистом Леонидом Швецом к 250-летию Верхнего
Авзяна.
А недавно краевед обнаружил совсем маленькую фотографию, на которой был
изображен бравый русский солдат. Но Александра Савельевича поразил не
столько бравый вид воина, сколько награды на его груди. С помощью работников
фирмы «Мир фото», которой руководит Рустэм Абдуллин, маленькую
дореволюционную карточку увеличили. И тогда стало ясно, что на ней изображен
уникальный человек — полный кавалер Георгиевского креста. А поскольку было
известно, что снят один из уроженцев Верхнего Авзяна, то Савельев решил
начать поиски. На его памяти не было земляков, удостоенных столь высокой
награды. Через некоторое время краевед установил, что на снимке — Василий
Николаевич Засов (Балаев). Он в свое время был организатором первого ревкома
на Авзяно-Петровских заводах, но оказался в конфликте с Павлом Точисским,
руководителем белорецких большевиков, и вышел из состава ревкома. Как
известно, и члены ревкома, и Точисский закончили свои жизни трагично. Засов
же с последними частями белого генерала Ханжина покинул Верхний Авзян, и с
тех пор судьба его неизвестна.
— Наверное, потому что ушел с белыми, никто и не интересовался биографией
Василия Николаевича, — говорит Александров. — А она меня увлекла. Смотрите,
кроме четырех Георгиевских крестов на груди у него еще три неизвестные мне
пока награды и золотые часы фирмы Буре с золотой цепью и брелоком. Такой
подарок вручался самим императором при вручении четвертого Георгия.
В поиске сведений о знаменитом земляке Александр Савельевич сделал запросы в
ряд федеральных служб, в крупнейшие музеи и архивы страны, ведет переписку с
земляками в других местах России. Пока найти удалось не очень много, но уже
и эти сведения дают надежду на успех.
— В конце января этого года Государственная Дума вышла с инициативой
установления праздника — Дня героев. Его предполагается отмечать ежегодно 7
декабря, — рассказывает он. — В перечне тех, кого намечается чествовать в
этот день, указаны и удостоенные званий полных кавалеров Георгиевского
креста. Значит, есть уверенность, что список наших знаменитых земляков, в
котором тринадцать Героев Советского Союза, два Героя России и два Героя
Социалистического труда, может пополниться.
Краевед напоминает, что орден святого Георгия Победоносца был учрежден в
1769 году императрицей Екатериной Второй. Это была боевая награда для
офицеров, причем первыми тремя степенями награждались только высшие военные
чины — генералы и штабс-офицеры. Полными Георгиевскими кавалерами за всю
историю были только военачальники Кутузов, Барклай-де-Толли, Дибич и
Паскевич. В 1807 году «для поощрения храбрости и мужества» младших военных
чинов, солдат и матросов был учрежден знак отличия этого военного ордена. По
статусу 1855 года его стали именовать солдатским Георгиевским крестом.
Кресты нижних степеней — третьей и четвертой были серебряными, а второй и
первой — золотыми. Именно они и укреплены на груди Засова, изображенного на
дореволюционной фотографии.
— Я очень надеюсь, что с помощью моих земляков, выходцев из Верхнего Авзяна,
мы сможем восстановить биографию Василия Николаевича, — считает Александров.
— Возможно, он не единственный, кто из уроженцев здешних мест удостоен столь
высокой награды. Поэтому я приглашаю к поиску всех, кто неравнодушен к
судьбе родного края и его замечательных людей.
ГОЛГОФА ИВАНА ЕСЬКИНА
Белоречанин Иван Яковлевич Еськин принадлежит к числу тех советских
солдат-фронтовиков, о которых Виктор Астафьев когда-то написал повесть
«Прокляты и убиты».
— В действующую армию меня призвали поздно, почти в двадцать два года, —
вспоминает Иван Яковлевич. — До этого повестки я получал несколько раз, да
все врачи браковали. Я ведь после пятого класса сразу пошел в колхоз
работать. В те времена, особенно в деревне, не особо церемонились с
законами. Вот в двенадцать лет я уже на ферме и вкалывал. Что делал? А что
заставляли, то и делал. И однажды, наверное, лишку чего-то поднял, у меня и
выскочила грыжа. Сделал мне сельский фельдшер операцию, да, видно, неудачно.
Через несколько месяцев я снег на ферме чистил, поднял лопату, да так с ней
и сел. Увезли меня в Пермь, там второй раз зашивали. Удачно обошлось, перед
самой войной я уже в рыболовецкой бригаде работал, тоню тягал. А это дело
грубое, силы требует немереной.
В начале 1942 года Иван вместе с другими земляками получил повестку и
оказался в Нытве, небольшом райцентре Пермской области. Здесь его определили
в учебный пехотный батальон. Условия были почти такие же, как описывает
Виктор Астафьев в своей повести: тот же лютый холод, голодновато,
обмундирование не ахти. В таких условиях рядовой стрелок Иван Еськин учился
бить врага. Главным оружием были деревянные макеты винтовок с деревянными же
штыками, которыми надо было с криком «ура!» поражать соломенные тюфяки.
— «Настрелялись» от души! — грустно говорит мой собеседник и на минуту
задумывается. Видимо, что-то вспоминает из своего далекого прошлого.
Второго февраля того же 1942 года выпускников батальона погрузили в
традиционные «телячьи» вагоны и куда-то повезли. Ехали долго, зачастую без
меры стояли в чистом поле. Наконец остановились окончательно. Когда
выгрузились, Иван увидел, что в этих краях, куда они прибыли, уже пахло
весной. Примерно так же, как у него дома, на Урале, в начале апреля. Не
успел оглядеться, как все вокруг зашевелились, забегали. Откуда-то появились
офицеры со шпалами в петлицах: «Собирайтесь в маленькие группы и уходите кто
куда может!». Иван сначала не понял, как это — кто куда? Они же воевать
приехали! Но, видя, как все бросились к ближайшему лесу, тоже последовал их
примеру.
— А что было делать? У нас же никакого оружия не было. Еще не успели
получить, — тихо говорит Иван Яковлевич. — А тут, оказывается, немец прет…
Вечером того же дня он вместе с сотнями других таких же бедолаг уже под
конвоем тех же немцев шел неизвестно куда. Для начала привели в белорусский
город Борисов. Разместили несчастных в бывших казармах, где совсем недавно
квартировали советские войска. Условия были страшные, кормили ужасно, воду
давали какую-то ржавую. Вскоре Еськин заболел брюшным тифом и решил, что это
конец. Лечить подобных ему пленных немцы не считали нужным. Очевидно,
рассчитывали за счет таких случаев уменьшить себе работу. Бывало так: упал
человек — тут же подходил охранник и расстреливал. Ивану повезло, он
выкарабкался. Хотя, если бы знал, что его ждет впереди, может, и не стал бы
держаться за жизнь.
После Борисова началось его долгое скитание по лагерям. Побывал в Минске,
потом в Молодечно, прошел всю Польшу. И все пешком. Лагеря были разные и в
то же время одинаковые. Везде плохо кормили и заставляли много работать.
В один из дней 1943 года узники лагеря, в котором был и Еськин, пересекли
польско-германскую границу. Это было началом долгого пешего пути через всю
Германию. Конечным ее пунктом оказался очередной пункт содержания
военнопленных аж на самом берегу Северного моря.
Вместе с Иваном Яковлевичем мы долго всматриваемся в карту, на которой
помечены крупнейшие концентрационные лагеря. Мой собеседник молча
вслушивается в названия, которые я зачитываю ему. Наконец утвердительно
кивает: это он, Вильгельмхафен. Небольшой городок на северо-западном
побережье Северного моря. В нем пленнику Еськину и предстояло провести
долгих два года. Интересуюсь, чем занимались узники. Как чем? — изумленно
смотрит на меня Иван Яковлевич. Строили дороги, заготавливали дрова,
выполняли другую многочисленную работу. Там, говорит Еськин, он на всю жизнь
наелся турнепса.
В один из весенних дней 1945 года военнопленных привели на берег моря. Там у
пирса стоял большой корабль. Прибывших по узкому трапу загнали на судно.
Иван выглянул за борт и увидел, что со стороны носа и кормы прямо у бортов
висели мины. Потом он будет свидетелем того, как ночью кто-то из пленных
попытается спрыгнуть с корабля и окажется жертвой тех самых мин.
Здесь они пробыли несколько дней. Было видно, что немцы почему-то нервничают
и постоянно оглядываются на берег. А однажды охранники неожиданно начали
стягивать с себя подсумки с патронами и бросать в море. Пленники с
изумлением смотрели на эту картину: что это с фашистами? А потом вдруг у
трапа остановилась легковая машина. Из нее вышли люди в незнакомой форме и
потребовали, чтобы их пропустили на корабль. Охрана безмолвно подчинилась.
Приехавшие разоружили немцев и куда-то их отконвоировали.
— Потом американцы, а это были они, высадили нас с корабля и собрали на
берегу — свобода! Вскоре подошли большие армейские машины. Мы погрузились в
них, и американцы довезли нас до Эльбы, где и передали представителям
советских войск.
А потом был пятидесятидневный путь пешком — снова через всю Германию, но
теперь уже на восток.
— В конце концов мы пришли в Брест-Литовский, — рассказывает Иван Яковлевич.
— Там нас посадили в эшелоны и повезли в СССР. Наш поезд в конце концов
остановился в Запрудовке — станции в Челябинской области на границе с
Башкирией. Там я получил направление в Белорецк, в котором и оказался летом
1945 года.
Город встретил вчерашних военнопленных не особенно ласково. Поселили вновь
прибывших в бараках на Мокрой поляне. Потом направили на сталепроволочный
завод. Подводили к цехам, и старший командовал: «Пять человек сюда. Десять
человек в этот цех». Ивана Еськина определили в третий цех, в котором он и
проработал канатчиком почти тридцать лет.
— И никуда не вызвали потом?
— Вначале, с год наверное, не раз приглашали в отделение НКВД. Следователи
дотошно все расспрашивали, а потом отстали. Никак не наказали. Правда,
наградами меня почему-то все время на работе обходили, хотя постоянно и
нормы выполнял, и дисциплинированный был, — как бы недоумевает Иван
Яковлевич.
После работы канатчиком, где он получил производственную травму, Еськин еще
семнадцать лет отслужил во вневедомственной охране. Таким образом, у него
почти полвека трудового стажа. За эти годы он обзавелся семьей, двумя
детьми, несколькими внуками и правнуками. Сегодня восьмидесятисемилетний
участник Великой Отечественной войны Иван Яковлевич Еськин большей частью
бывает дома — болят ноги, да и зрение стало подводить.
Когда мы прощались, я спросил его, часто ли ему снятся годы, проведенные на
чужбине.
— Никогда, — ответил он. И улыбнулся: — Вот свою канатку — да, часто вижу.
Все родному заводу помогаю план выполнять.
ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ ИВАНА ЛОПУХОВА
Белоречанину Ивану Лопухову не было еще и восемнадцати, когда в феврале
1943 года он надел военную форму. Служба для него началась в маршевом полку
в Алкино, что под Уфой. И хотя учиться должен был пулеметной стрельбе,
фактически же строил землянки.
— До того это нам надоело, — вспоминает Иван Семенович, — что готовы были
хоть пешком уйти на фронт.
Пешком идти не пришлось — в апреле того же сорок третьего новобранцев
посадили в грузовые вагоны и на «пятьсот веселом» отправили на запад.
Приближение фронта Лопухов с товарищами ощутили еще в пути: состав оказался
под прицелом фашистских самолетов. Когда деревянные коробки состава начали
гореть, молодые бойцы бросились в лес. Едва бомбежка закончилась, командиры
собрали их и на прибывших машинах направили в расположение Второго
гвардейского механизированного корпуса, располагавшегося на Украине.
— Назначили меня вторым номером расчета станкового пулемета, — рассказывает
ветеран. — А я и говорю: да не учили меня стрелять. Ничего, подбодрили
пожилые солдаты, держитесь за нас. Так и получилось, сначала мы, словно
телята, ходили вокруг них, а вскоре и сами уже могли дать отпор врагу.
Корпус, который вскоре переименовали в Седьмой гвардейский, был
укомплектован танковыми полками, мотоциклетной группой, подразделением
«катюш» и другим вооружением. Его главной задачей было: углубляться в тыл
врага километров на 130 — 140, проводить там боевые рейды и возвращаться
назад. Дела эти были крайне тяжелые и кровопролитные — из четырнадцати тысяч
бойцов в этих боях корпус потерял около пяти тысяч.
— Спрашиваете, что запомнилось в первые месяцы пребывания на фронте? —
задумывается Иван Семенович. — В сентябре 1943 года мы овладели городом
Нежин. Когда готовились к атаке и выбирали цели для обстрела, то получили
приказ — по одному из зданий не стрелять. Как оказалось, это была гимназия,
в которой учились многие знаменитости, в том числе и писатель Николай
Васильевич Гоголь. А когда вошли в город, то нас остановила пожилая женщина.
Запомнил, что звали ее Прасковья Федоровна. Она провела нас к зданию местной
тюрьмы и рассказала, что в ее дворе уничтожили большое количество евреев. Их
сгоняли сюда, живых обливали керосином и расстреливали. Не щадили никого. А
потом пришлось видеть десятки сожженных сел и деревень, когда среди пепелищ
самыми высокими сооружениями были печные трубы. Один из бойцов, сержант
Беда, поведал однажды, что вот тут была его цветущая деревня. Теперь на
месте родного дома он нашел лишь головни. Уцелевшие соседи рассказали, что
мать, отца и сестер сержанта немцы сожгли заживо в их же доме.
Под Нежиным корпус встал на переформирование, да и было для чего — в нем
осталось чуть больше тысячи бойцов. Пока ждали пополнения, стали помогать
местным жителям восстанавливать села. В окрестных хуторах бойцы строили
хаты, бани, готовили нехитрый хозяйственный инвентарь. Тут и пригодилась
Ивану Лопухову его гражданская специальность столяра. Когда корпус
отправлялся дальше на фронт, местные жители вышли провожать бойцов с низкими
поклонами.
А потом Ивану Семеновичу Лопухову с товарищами довелось освобождать
Белоруссию, Польшу. Пришлось сменить и армейскую специальность, он стал
авиасигнальщиком, то есть указывал нашим летчикам границы переднего края. И
нередко становился свидетелем страшных злодеяний оккупантов — в составе
передовых подразделений обнаруживал массовые захоронения расстрелянных
солдат и мирных жителей. Довелось быть участником освобождения узников
концлагерей.
— Вошли однажды в такой лагерь в Польше. Смотрим — да там же одни дети! В
бараках на четырехъярусных нарах лежат живые скелеты. Поднял я одного из них
— веса никакого. А они увидели нас, встать не могут, только руки тянут —
возьмите, мол. Мы им стали давать хлеб, а они отказываются, не знают, что
это такое. Потом показали, что возле лагеря всю траву съели. — Ветеран
смахивает невольно набежавшую слезу.
Запомнился Лопухову бой за город Кант, что недалеко от Бреслау. Немцы
создали здесь один из самых мощных укрепрайонов. В то время Иван Семенович
служил в танковом полку. Наши войска были измотаны длительными и
кровопролитными сражениями. И тогда командир подразделения лейтенант Туманов
решил подбодрить бойцов, он приказал комсоргу, владевшему игрой на
аккордеоне, перед началом наступления сыграть на трофейном инструменте
«Катюшу». И когда взвилась ракета — сигнал для атаки, — воины поднялись в
полный рост и пошли вперед. К ним присоединились танкисты, правда, без
машин, которые у них сожгли немцы. Так под звуки знаменитой песни и вошли в
город.
Война для Ивана Лопухова не закончилась 9 мая 1945 года. Когда все
салютовали Победе, он со своим подразделением воевал в Чехословакии. И лишь
12 мая ему удалось выпить с друзьями торжественную чарку. А потом была
Венгрия. Здесь судьба преподнесла Ивану Семеновичу приятный сюрприз. Однажды
он получил письмо… от родного отца, тоже фронтовика. Как оказалось, тот был
совсем рядом, в соседней Австрии. Когда Иван приехал к нему на свидание, то
оказалось, что отца в подразделении нет. Как объяснили сослуживцы, он убыл в
Венгрию, к сыну. К счастью, вскоре Семен Лопухов вернулся, и два уральца
смогли встретиться в центре Европы. Целый месяц гостил Иван у своего отца. А
когда уезжал с вокзала Вены, то неожиданно натолкнулся на белоречанина
Кочнева. Встреча была горячей!
Домой Иван Семенович вернулся только в конце 1946 года. Здесь снова довелось
служить, на этот раз в органах внутренних дел. А потом 34 года он проработал
в отделе снабжения металлургического комбината. Как-то в одной из газет
увидел заметку о том, что разыскиваются ветераны его родного корпуса.
Ответил и вскоре поехал на встречу однополчан в Москву. Там, на месте
формирования подразделения, в одной из школ был создан прекрасный музей.
Теплыми были встречи бывших фронтовиков. Со многими из них Иван Семенович
поддерживает связь до сих пор.
«СЫН ФРОНТОВИКА…»
Вот уже больше шести десятилетий болит сердце у белоречанина Анатолия
Максимовича Шошина. Казалось бы, за столько лет можно было привыкнуть к
тому, что его отец, как и миллионы других солдат Великой Отечественной,
оставшихся на полях сражений, никогда не переступит порог родного дома. Но
никак не может смириться сын фронтовика с тем, что ему, очевидно, так и не
удастся преклонить колени на могиле отца. Нет, к счастью, красноармеец
Максим Васильевич Шошин, 1901 года рождения, уроженец села Ломовка
Белорецкого района, не пропал без вести. Известно и место его гибели, и даже
есть населенный пункт, где он похоронен. Только вот какая странность…
Из документов, которые Анатолий Максимович получил из Центрального архива
Министерства обороны, явствует, что «старший сержант Шошин Максим Васильевич
погиб в бою за нашу Родину 29 декабря 1941 года и похоронен в Калининской
области, в Высоковском районе, в селе Филитово, в братской могиле недалеко
от школы». А в седьмом томе республиканской книги «Память» на странице 379
указано, что « Шошин Максим Васильевич, старший сержант 1237 стрелкового
полка, командир отделения, погиб 2 января 1942 года и похоронен в Смоленской
области, в Рославльском районе, в деревне Васильевка».
— Вот так я и мучаюсь, когда решаю, куда же мне поехать на могилу отца, —
вздыхает Анатолий Максимович. Конечно, он понимает, что во время войны
подобных случаев было немало, а в начальный период, особенно когда шли бои
за Москву, а именно там и погиб старший сержант, пулеметчик Максим Шошин,
трудно было сохранить точные сведения о местах смерти воинов. Но все же
истина должна быть установлена, считает сын фронтовика.
Уроженец Ломовки, Шошин, волею судьбы в тридцатые годы прошлого столетия
оказался на Дальнем Востоке, служил в органах МВД. В 1936 году возвратился
на родину, но оказался без работы, практически без средств к существованию.
Обратился за помощью едва ли не к самому Сталину. И его определили на службу
в район Капкалки.
— Даже не знаю, как мы выстояли в то время, — вспоминает Анатолий
Максимович, — ни жилья, ни еды. А когда отцу удалось получить место службы в
Белорецке, это было в самый канун войны, все стало налаживаться, но тут
пришла новая беда. Во время родов наша мать умерла. Так мы и остались с
отцом и женщиной, которая пыталась заменить нам маму, — два пацана и
крошечная сестра. Когда же началась Отечественная, папа собрал нас на совет.
И прямо без предисловий сказал, что как «настоящий мужчина, владеющий
стрельбой из пулемета, не может сидеть дома и отправится добровольцем на
фронт». На немой вопрос о нашей судьбе, он ответил, что мы, мужчины, должны
понять его, и просит отпустить на войну. Через некоторое время папа получил
повестку и ушел из дома. Как оказалось, навсегда.
А сам Анатолий Максимович разделил судьбу сверстников военных лет — сначала
некоторое время был «фэзэушником», а потом работал на заводе, готовил
инструмент для армии. Известие о смерти отца, полученное в середине 1942
года, болью отозвалось в сердце парнишки и стало естественной причиной для
побега на фронт. В марте 1944 года его сняли с поезда в Куйбышевской области
и как беспризорника направили в один из колхозов Богатовского района. По
пути на фронт в вагоне поезда Анатолий встретил женщину, которая долго и
пристально рассматривала его. А потом спросила мальчишку:
— У тебя брат есть? — и, услышав положительный ответ, рассказала, что недели
за две до этого около железнодорожных путей недалеко от Уфы местные жители
нашли тело мальчишки, очень похожего на него. Его похоронили в одной из
деревень. Анатолий сердцем понял, что речь идет об одиннадцатилетнем младшем
брате, который постоянно говорил ему, что все равно тоже убежит на фронт. С
тех пор Анатолий Максимович Володю никогда не видел…
После войны он вернулся в Белорецк, работал, растил детей. Несколько раз
пытался отыскать могилу отца, но получал разные сведения о дате и месте его
гибели и захоронении.
— Я все-таки склоняюсь к тому, что мой отец погиб 2 января 1942 года в
Смоленской области. Сужу так потому, что в начале 1942 года наша соседка в
Белорецке получила письмо от своего мужа, который писал, что он 31 декабря
1941 года встретил моего отца. К сожалению, это письмо соседа оказалось
последним — через несколько дней он тоже погиб. Я понимаю, что формально мой
отец, возможно, действительно похоронен в одной из братских могил в
Калининской области, и об этом даже есть официальные сведения из Старицкого
райвоенкомата. Но сердце не верит, ведь первично еще в 1942 году в наш
белорецкий военкомат пришла бумага с указанием совсем другого места гибели,
и иного места захоронения. Потому не решаюсь ехать, не знаю куда...
И еще. В официальной справке, полученной Анатолием Максимовичем из
Центрального архива Министерства обороны СССР в 1965 году, говорится, что
«Шошин Максим Васильевич в числе награжденных правительственными наградами
не значится».
— Не успел, — вздыхает мой собеседник. — Впрочем, дело даже не в наградах.
Мне просто немного обидно, что дети тех фронтовиков, которые вернулись с
войны живыми, оказались в гораздо лучшем положении, чем мы, сироты. Нет-нет,
я нисколько их не осуждаю, даже рад, что они имеют отцов, которые помогли им
в жизни. Просто обидно, что руководство страны в те послевоенные годы, на
мой взгляд, мало помогало семьям, которые остались без кормильцев. Теперь-то
мне и моим сверстникам мало что надо. Вот только найти бы, где же похоронен
отец...
КРЕПКИЕ КОРНИ ФАИЗА УСМАНОВА
В нынешнем году общественная организация ОСОАВИХИМ-ДОСААФ-РОСТО отмечает
восьмидесятилетие со времени основания. В связи с этой датой Центральное
правление общества подготовило к изданию книгу, в которой собраны рассказы о
лучших людях организации, оставивших заметный след в ее жизни. В числе
таковых — бывший преподаватель Белорецкой автошколы РОСТО-ДОСААФ Фаиз
Вагизович Усманов. Я не мог не встретиться с таким человеком, и с согласия
Фаиза Вагизовича в один из первых весенних дней нынешнего года наша встреча
состоялась.
— Наверное, мне на роду написано всю жизнь быть связанным с машинами, —
улыбается мой собеседник. — Еще в детстве, перед Великой Отечественной
войной, я уже понемногу «рулил». Мой дядя Усманхамза был единственным
колхозным водителем в нашей отдаленной деревне Зякишметово, затерявшейся в
отрогах Уральских гор в Куюргазинском районе Башкирии. Я часто оказывался
единственным мальчишкой в ауле, с которым дядя якшался (то есть допускал к
себе). Пользуясь такой добротой, я помогал ему мыть машину, особенно
старался до блеска протирать стекла кабины и фар. А он за это довозил меня
до околицы. Когда началась война, Усманхамза на все той же машине ушел на
фронт. Вернувшись, снова стал работать водителем, а я по-прежнему крутился
около него.
Фаиз Вагизович Усманов — представитель древнего башкирского рода. Как-то он
решил восстановить свою родословную, сделать генеалогическое дерево, то есть
шежерэ по-башкирски. И неожиданно выяснил, что он представляет уже
семнадцатое колено потомков Ишмухамета, выходца из Казанского ханства,
который в 1500 году поселился в степях близ будущей казацкой крепости
Оренбург. А потом его потомки перебрались на территорию современной
Башкирии, где и живут до сих пор.
— У нас в деревне на майдане стоит родовой дуб. Как определили специалисты,
ему уже около пятисот лет. И каждый раз, когда я приезжаю в Зякишметово,
обязательно кланяюсь этому великану. Душа моя там, где живет дух моих
предков.
Интересуюсь, как же Усманов с такими глубокими родовыми корнями оказался в
нескольких сотнях километров от отчего дома. Оказывается, все произошло
довольно давно и как у сотен тысяч таких же мальчишек послевоенной поры.
Чтобы как-то получше устроить судьбу сына, родители в 1947 году выхлопотали
у председателя колхоза направление для Вагиза на учебу в соседнее Ермолаево
— там был сельскохозяйственный техникум. А спустя три года новоиспеченный
техник-механик получил распределение на работу в далекий от светлых вод
Куюргазы таежный Учалинский район Башкирии.
— Не поверите, но и с будущей женой я познакомился благодаря транспорту, —
усмехается Усманов. — Вернее, лошади с тарантасом. С Шарифой мы оказались в
одной деревне. Она — после окончания медтехникума, а я как молодой механик.
Ей, фельдшеру, приходилось обслуживать много деревень, разбросанных далеко
друг от друга. А мне по должности полагался конный экипаж. Вот она частенько
и просила меня попутно подвезти ее до отдаленных аулов. Я не отказывал. А
когда задумал познакомиться в «неформальной обстановке», пожаловался
фельдшеру на боли в спине. Она сразу схватилась за шприц. Но я от укола
отказался, попросил выписать мне какие-нибудь растирания. Это, значит, чтобы
почаще с ней встречаться. В декабре 1950 года поехали на той же лошадке в
Белорецк просить согласия ее родителей на женитьбу. Как раньше говорили,
получили благословение и вскоре «сошлись».
Осенью 1951 года он получил повестку в армию. Шарифа к тому времени ждала
первого ребенка, и молодая семья была вынуждена уехать на родину Фаиза. Но
случилось так, что медики обнаружили у будущего воина болезнь, и солдатом
ему тогда стать не привелось. Когда родилась дочь, Усмановы перебрались в
Белорецк, к родителям Шарифы. Там Фаиз долго не раздумывал о будущей работе
и сразу же отправился в автошколу ДОСААФ, на курсы шоферов. Познакомился с
парнями, которые уговорили его все-таки попытаться стать военным. И целым
квартетом, как вспоминает Фаиз Вагизович, они отправились покорять
Челябинское военное автотракторное училище. И поступили. И когда казалось,
что Фаиз непременно будет офицером, снова вмешалась судьба. Первые месяцы в
училище они жили в палатках. Осень выдалась сырая и холодная, и в
парусиновом жилище Фаиз крепко простыл. Неожиданно отказали ноги. Когда
после госпиталя приехал в Белорецк, военком заглянул в его документы и
коротко сказал:
— Ищи место на гражданке, воин. Про армию забудь.
Фаиз все понял. Пошел в райсельхозуправление. Там с большой радостью приняли
молодого дипломированного механика. А вскоре из Уфы приехал полковник
Марголин из республиканского ОРУДа. Фаиз оказался в числе тех выпускников
автошколы, которых он решил лично проэкзаменовать. А после дотошных
теоретических и практических испытаний собственноручно выписал Фаизу
Усманову документ, дающий право преподавания в автошколе.
Сначала новоиспеченный педагог вел уроки с курсантами как внештатник. А в
1961 году Иван Тимофеевич Васильев, один из опытнейших наставников будущих
водителей, представил Фаиза Вагизовича как полноправного работника автошколы
ДОСААФ.
— Вот с тех пор больше тридцати лет я и не уходил из нее, — с грустью
говорит ветеран.
Более чем за три десятка лет, отданных обучению водителей, Фаиз Вагизович
подготовил в стенах белорецкой автошколы более пятнадцати тысяч
специалистов. До 1968 года был преподавателем, а потом поднялся на очередную
ступеньку — стал мастером производственного обучения. С этой должностью у
него связана главная страница жизни. В середине семидесятых годов прошлого
века на дорогах страны появились первые КамАЗы. Это было новое слово в
автомобилестроении, а для шоферов, даже опытных, совершенно непонятное
явление в технике. Вскоре, с увеличением числа новинок, в Башкирии было
решено готовить специальные группы «камазистов». А на чем готовить? Поручили
решить этот ребус руководству одной из лучших в то время в республике
белорецкой автошколе. А ее начальник назвал фамилию Усманова.
— С чего браться за новое дело? Думал я, думал. А потом поехал к знакомому
директору дорожно-строительного управления Генералову. У него в хозяйстве
КамАЗы первыми в городе появились. Упросил я Юрия, чтобы он мне отдал
выработавший свой ресурс самосвал. А по тем временам это было непросто. Но
он, с уважением относившийся ко мне, рискнул, передал приговоренный к сдаче
в лом автомобиль. Я на нем приехал в автошколу, загнал в бокс. И вскоре
разобрал до винтика. Потом целый год собирал. И восстановил, только уже как
действующий стенд в одном из классов.
Вскоре в Белорецк приехали руководители всех автошкол Башкирии. И Усманов
учил их как курсантов. Ничего, утверждает Фаиз Вагизович, слушали, задавали
вопросы. А вскоре после их отъезда зачастили в Белорецк коллеги из других
школ. Учиться, как надо оборудовать наглядными пособиями классы.
Всего за годы работы Усманов изготовил для родной школы действующие стенды в
шести классах. А уж сколько агрегатов в разрезе и по «запчастям» сделано его
руками — им он уже и счета не ведет.
— Я часто и жил в школе, — вспоминает ветеран. — Жена говорила мне: «Уж
возьми подушку и перебирайся к себе на работу, все равно дома не бываешь». А
мне нравилось. И если бы не инфаркты и смерть любимой Шарифы, я бы и сегодня
преподавал. Интересное это дело: приходят беспомощные ребятишки, а уходят
солидные специалисты и благодарят за знания. Потом встречают, интересуются
делами, здоровьем. А я, признаться, порой, и не помню, что когда-то он у
меня учился… Но все равно приятно.
В домашнем архиве Фаиза Вагизовича Усманова хранятся десятки свидетельств о
его успехах и признании заслуг мастера. Среди них наиболее дороги ему
Почетные грамоты и Благодарности, на которых стоят подписи трижды Героя
Советского Союза маршала авиации Александра Покрышкина, дважды Героя
Советского Союза Мусы Гареева и других знаменитых людей, возглавлявших
союзную и республиканскую организации ДОСААФ.
На рабочем столе ветерана много различных книг и журналов. Поверх стопки
книг лежат учебники по устройству машин.
— Да вот… коллеги попросили помочь в оборудовании нового стенда. Думаю, как
лучше скомпоновать агрегаты…
Фаиз Вагизович в прошлом году встретил свое семидесятипятилетие. Несмотря на
столь солидный возраст, ветеран полон душевных сил и неуемной творческой
энергии. Пожелаем же ему сохранять это состояние как можно дольше.
СУДЬБА ИСМАГИЛА АХТЯМОВА
За семьдесят лет жизни в памяти Исмагила Ахтямова наиболее ярко
запечатлелись два события. Одно из них случилось в далеком сорок первом
году. Это когда они вместе с матерью и тремя более старшими братьями три
месяца шли из деревни Миндигулово Бурзянского района куда глаза глядят.
Вышли в апреле, когда на Белой начинал пучиться лед. А в деревню Юлдыбаево,
уже Кугарчинского района, пришли к середине лета.
— Голод нас гнал, — вспоминает Исмагил Хамитович. — Вот и отправились на
поиски лучшей доли. Отец оставался пока в Миндигулово. А по осени пришел к
нам. Шли от деревни к деревне налегке, потому что нести было нечего. И если
бы не добрые люди, наверное, тогда бы, в сорок первом, и сгинули. Тем более,
что пока шли, война началась.
Это сейчас Исмагил Хамитович считает, что ему просто повезло, потому что
всегда на пути встречались добрые и отзывчивые люди. А тогда, наверное, не
задумывался: уж как складывалась судьба, так и жил. А она оказалась очень
непростой. В сорок четвертом пошел в первый класс в Юлдыбаево. А через год
семья опять перебралась на новое место жительство — в Мраково. Тогда в семье
случилось очередное пополнение — родился пятый, самый младший сын. Родители
работали в колхозе.
— Заработки были никудышные, прав никаких, — рассказывает Исмагил Хамитович.
— Хотел я после школы куда-нибудь в город перебраться. Да куда там,
председатель справку для получения паспорта не дал. Вот и пошел сразу
учеником комбайнера. Потом уж кое-как выпросил заветную бумажку. И махнул
сразу в Темир-Тау, есть такой город в Казахстане. Тогда, в пятьдесят
седьмом, там большая стройка начиналась, металлургический комбинат строили.
Никогда не думал, что свяжу всю жизнь с этим производством.
Но, как говорят, судьбу не обманешь. После службы в армии Исмагил Ахтямов
вернулся в Мраково, поступил в училище механизаторов. А когда его закончил,
то и остался здесь же. Мастером. Так бы и готовил долгие годы кадры для
деревни. Да опять жизнь сделала изгиб. Встретил как-то в Мраково одного из
земляков. Тот в Белорецке на металлургическом комбинате работал электриком.
Расхвалил городскую жизнь, хорошие зарплаты на заводе. А Исмагил к тому
времени уже обзавелся семьей, родился первенец. Оклада мастера ПТУ явно не
хватало. И решил он тоже поехать в город, на пробу.
Прежде чем окончательно решиться на переезд, в Белорецке обошел почти все
цеха на комбинате. Приглянулся ему первый цех и работа волочильщика.
— Оформил я все документы, прошел медкомиссию. А потом пришел к старшему
мастеру Алексею Антоновичу Сухову и попросился назад, в Мраково, — улыбается
Ахтямов. — «Ты, — говорит тот, — не шути, это тебе не колхоз. Тут
дисциплина». А я просто попросился отпустить меня за семьей съездить.
Съездил. Привез жену с сыном. Сняли комнату. И стал вчерашний мастер
профтехобучения учиться волочильному делу. Исмагил Хамитович считает, что
ему опять повезло — в наставники ему определили одного из опытнейших
мастеров Валентина Дмитриевича Шерстобитова.
— Я ему всем обязан, — утверждает Ахтямов. — Потом мне самому довелось
обучить больше сотни новичков. И всегда следовал тому, что перенял у
Шерстобитова. Думаю, что его опыт — настоящее сокровище.
Вскоре Исмагилу доверили самостоятельную работу. А потом о нем заговорили
как об одном из лучших волочильщиков комбината. Он вошел в число тех, на
кого равнялись, о ком говорили. Юрий Кокорышкин, Алексей Кирсанов, Борис
Гуськов, Петр Карманов, Фатих Сулейманов, Исмагил Ахтямов — вот только
несколько имен из того «золотого списка».
— Меня заметили как специалиста, стали доверять протяжку ответственных
сортов проволоки, таких, как нерасслаивающаяся, маломагнитная, сверхвысокого
сопротивления, пружинная. А вскоре довелось поучаствовать и в освоении
продукции для только что запущенного автозавода в Тольятти, — вспоминает
опытный волочильщик.
Весной 1975 года его труд по достоинству оценили — вручили ордер на
трехкомнатную квартиру в только что построенной девятиэтажке. Если учесть,
что к тому времени он стоял в очереди на получение жилья сто тридцать
седьмым в цехе, то можно понять, насколько высоко ценили Исмагила Хамитовича
как специалиста.
В начале 1976 года коммуниста Ахтямова пригласили в партком комбината и
предложили подумать над тем, чтобы стать инициатором соревнования за
досрочное выполнение плана начавшейся девятой пятилетки.
— Я размышлял несколько дней, — вспоминает Исмагил Хамитович, — и
согласился. Хотя прекрасно понимал, какую ответственность брал на себя.
Почин знатного волочильщика был одобрен сначала парткомом комбината, потом
городским комитетом партии. И его распространили на всех предприятиях
Белорецка и по всей республике. Конечно, при этом были элементы формализма,
но, как говорит Исмагил Хамитович, к нему подходили другие волочильщики и на
полном серьезе говорили, чтобы особо нос не задирал. И мы, мол, не хуже тебя
работаем. Посмотрим, кто кого.
Свое личное одобрение его почину высказал бывший тогда директором
металлургического комбината Николай Иванович Дроздов. А эта поддержка и
личное внимание стоили тогда очень многого. Тут уж Исмагил Хамитович понял,
что назад дороги нет. И стал показывать замечательные результаты. Вскоре в
его родном четвертом отделении первого цеха начали устанавливать новое
оборудование. И он рискнул — взялся обслуживать сразу два современных стана.
Сразу появились недовольные, которые прямо в глаза говорили: смотри, не
зарывайся, нормы не нагоняй!
— Я же об этом думал меньше всего. Работал себе и работал. Просто машины
установили очень удобно, да к тому времени внедрили волочение со шпули на
шпулю. Да и деньги нужны были. — говорит Ахтямов. — А вскоре и другие поняли
все преимущества обслуживания двух машин. И косые взгляды в мой адрес
прекратились.
В ноябре 1976 года произошло второе событие, которое также осталось у него в
памяти навсегда. 6 ноября в газетах появилось постановление о присуждении
Государственных премий СССР в области науки и техники. В числе металлургов,
удостоенных этой престижной награды за высокие производственные показатели и
новаторское отношение к труду, была и фамилия волочильщика стальной
проволоки Белорецкого металлургического комбината Исмагила Хамитовича
Ахтямова.
— В марте 1977 года я в первый и последний раз в своей жизни побывал в
Москве. В Георгиевском зале Кремля мне в числе других лауреатов председатель
Комитета по Ленинским и Государственным премиям академик Мстислав Келдыш
вручил свидетельство и значок, — с трепетом говорит Исмагил Хамитович. —
Правда, денег этой самой премии, оказалось мало — всего пять тысяч на всех
тринадцать награжденных. Так что домой пришлось возвращаться на свои…
А потом потекли трудовые будни. И таких в рабочей биографии Исмагила
Хамитовича набралось — только «волочильных» — 37 лет. И всегда он с честью и
достоинством выполнял свои обязательства. Проще говоря, работал на совесть.
В 1992 году, после выхода на пенсию, из цеха его не отпустили, и он еще
десять лет готовил кадры для родного комбината. Даже сейчас некоторые его
ученики продолжают трудиться здесь же.
Ахтямову есть что вспомнить, о чем рассказать. Ведь в его судьбе было
столько значительных событий, которых иным хватило бы на несколько жизней.
ЧЕРЕЗ ГОДЫ И РАССТОЯНИЯ
Летом 2005 года не стало Эрны Матиус Ланге. Она была не только одной из
современных долгожительниц Белорецка, но и, прежде всего, человеком с
удивительной судьбой, достойной стать сюжетом увлекательного литературного
произведения.
Эрна родилась в феврале 1913 года в Австрии в беднейшей многодетной
крестьянской семье. Поэтому не удивительно, что, когда ей исполнилось семь
лет, один из родственников попросил родителей отдать девочку ему на
воспитание. Ему не отказали. И этот случай потом оказался роковым в жизни
Эрны. Семья, которая приютила маленькую австрийку, оказалась с весьма
радикальными по тем временам взглядам. После работы Эрна по вечерам была
свидетельницей и невольной слушательницей горячих споров хозяина и его
немногочисленных, но постоянных гостей. Именно тогда она впервые услышала о
социализме, «Капитале», Ленине и далекой России. В числе посетителей дома
приемных родителей она заприметила бойкого молодого человека, бывшего на
несколько лет старше ее. Спустя семь лет он стал ее мужем.
Произошло это в 1934 году. В Европе уже поднимал голову национал-социализм.
В Германии и в соседней Австрии начались поиски тех, кто был не согласен с
новой идеологией, получившей название «фашизм».
Однажды вечером в дом к Эрне постучали. Пришедший товарищ по партии сообщил,
что нынешней ночью ее молодого мужа должны арестовать как коммуниста. На
раздумья времени не было. Супруги быстро собрались, Эрна взяла на руки
годовалую дочь, и они отправились в путь.
Несколько сотен километров до советской границы молодая мать так и несла
свою единственную драгоценность. Даже когда днем удавалось немного
прикорнуть в лесу, она спала стоя, не отдавая малышку даже мужу. К последней
речке, разделявшей Польшу и Советский Союз, они подошли, когда вдоль берегов
уже появилась ледяная корочка. Муж попытался найти хоть что-то подходящее
для переправы. Но Эрна, испугавшись возможной опасности со стороны
пограничников, смело шагнула в ледяную воду. Муж, немного поколебавшись,
переправился вслед за женой и дочкой.
Советская страна встретила беженцев неласково. Несколько недель молодым
пришлось провести в фильтрационном лагере. А потом их отправили на всякий
случай подальше от границы — на Урал, на строительство Магнитогорска. Всю
последующую жизнь первые месяцы, проведенные в этом городе, Эрна вспоминала
как самые прекрасные в своей судьбе. Хотя они были омрачены далеко
нерадостными событиями: вскоре после приезда в Магнитку от воспаления легких
скончалась дочь. Чтобы как-то отвлечь себя от столь большого горя, Эрна
взялась за изучение русского языка и стала готовиться к вступлению в
компартию. Муж, увы, характером слабее, и на ее предложение овладеть
«комминимумом» — то есть прочесть несколько работ Ленина и книгу «Как
закалялась сталь», ответил отказом. И тогда Эрна без сожаления рассталась со
своим некогда возлюбленным. В начале 1936 года новые товарищи познакомили ее
с Генрихом Ланге, одним из немецких коммунистов, которому также чудом
удалось эмигрировать из фашистской Германии в СССР. Между ними завязалась
крепкая дружба, замешанная, в первую очередь, на стремлении быть настоящими
коммунистами. Спустя несколько месяцев Эрна стала носить фамилию Ланге.
Когда у нее родился сын, они получили комнату в бараке на левом берегу
Урала, и тогда им казалось, что они наконец-то обрели настоящее счастье в
далекой стране.
Генриха арестовали теплым августовским вечером 1937 года. С тех пор Эрна
жила ожиданием неизбежности повторения его судьбы. И это случилось 5 декабря
1937 года. Ее уводили из дома под мелодию песни «Широка страна моя родная» в
день, когда отмечалась первая годовщина принятия сталинской конституции.
Десять лет без права переписки она провела в мордовской Потьме. Впрочем,
писать было некому. О судьбе мужа ей сообщили кратко: «Скончался от
сердечного приступа». Сына она будет искать всю жизнь, но маленький Ланге
так и исчезнет без следа. В тюрьме ей досталась довольно приличная
должность: вместе с женой «всесоюзного старосты» Михаила Калинина Эрна Ланге
давила вшей в одежде заключенных и потом стирала ее. Пришлось хлебнуть и
другой «легкой» работы — на лесоповале и в карьере.
Весной 1947 года за ворота тюрьмы она вышла живой тенью, лишь слегка
напоминавшей человека. Идти было некуда, и она села на первый попавшийся
поезд и уехала снова на Урал. До Магнитки добраться не хватило сил. В
Белорецке она постучалась в первый попавшийся на окраине дом. Сердобольные
хозяева впустили беженку… в хлев, где она и делила кров и еду вместе с
буренкой и новорожденным теленком. Возможно, молочная похлебка и спасла Эрну
от голодной смерти.
Когда она попыталась в Белорецке устроиться на работу, то кто-то посоветовал
ей пойти в столовую металлургического завода. Готовить Эрна умела и потому
сдала нехитрый экзамен на право быть поваром. Спустя несколько лет
диетическая столовая в городе приравнивалась к ресторану, а «отобедать у
Ланге» считалось особым шиком. За годы работы она заслужила уважение коллег,
признание горожан и комнату-пенал в восемь квадратов в коммунальной
квартире. Отсюда ее и проводили в последний путь.
Эрна Матиусовна — так ее именовали в официальных документах — долгие годы
искала мужа и сына. Получила десятки официальных стандартных ответов:
«Данных о судьбе… не имеется». Но она верила до последних дней, что хотя бы
сын жив. И потому всякий раз внимательно вчитывалась в газетные строчки,
когда там упоминалась родная фамилия.
В середине восьмидесятых годов после неоднократных попыток она получила
разрешение на поездку к родным в Австрию. Те, кто отпускал ее, были готовы к
тому, что она может не вернуться «оттуда». Ей действительно очень
понравилось на родине. И она впрямь согласилась, что на старости лет ей надо
жить с родными. Согласилась, но вернулась в срок, оговоренный визой.
Она всегда любила жизнь. В окно ее комнатушки стучали ветви березы, и она
впускала их в комнату, любезно разговаривая с деревом. А еще ее страстью
были кошки. Соседи по коммуналке, мягко говоря, не одобряли это ее
увлечение. Но она всегда приучала своих питомцев к немецкой аккуратности.
Десятки белоречан считали Эрну Ланге своей — к ней шли с радостями и бедами,
шли, чтобы «перехватить до получки» или просто поговорить. И она была родной
и до боли своей всем. Охотно разговаривала с местными журналистами. И все
ждала, в том числе и телевизионщиков из Уфы, прознавших о ней и пообещавших,
что непременно скоро приедут, чтобы снять фильм о ее судьбе. Но так и не
дождалась…
Когда несколько лет назад она отмечала девяностолетие, один из журналистов
поинтересовался у Эрны Матиусовны — как ей удается в таком солидном возрасте
сохранять прекрасный внешний вид и постоянно быть в хорошем настроении. На
что она ответила: «А я всегда пою любимые тирольские песни. Мысленно,
шепотом, вслух. И это помогает мне жить».
Впрочем, кажется, что вся судьба Эрны Матиус Ланге была похожа на песню.
Пусть и драматичную, но обязательно мажорную, с вечной надеждой на лучшее.
НАША «ДОРОГА ЖИЗНИ»
Поистине дорогой жизни на протяжении нескольких десятилетий прошлого века
была для жителей Белорецка и одноименного района Белорецкая железная дорога
(БЖД) — узкоколейная линия протяженностью более 300 километров. Она была
построена в 1910—1914 годах и соединила станцию Запрудовка Челябинской
области, в нескольких километрах от которой проходит знаменитый Транссиб, с
Белорецком и такими отдаленными поселками, как Инзер и Тукан. Надо заметить,
что БЖД была одной из трех самых протяженных подобных дорог бывшего СССР.
— Можно сказать, что я и мои сверстники родились и выросли на этой
«железке», — утверждает участник Великой Отечественной войны, ветеран труда
Николай Евстафьевич Шлемов. — В 1941 году я пришел на тирлянскую станцию
работать на водокачке. Потом был стрелочником, дежурным и электромонтером
телефонной связи. Этот вид связи в то время был главным для путейцев. Как
известно, узкоколейка была проложена через Уральские горы, однопутка, а
движение было очень интенсивным. Поэтому оперативное сообщение между
многочисленными станциями и разъездами ценилось на вес золота. Не случайно,
что монтеры тут всегда были очень ценными кадрами.
В 1942 году Н. Е. Шлемов был призван в армию. Воевал командиром отделения
автоматчиков, командиром группы разведчиков. Победу встретил в 1945 году уже
будучи инвалидом. А когда получил приказ о возвращении домой, то, как
оказалось, снова был мобилизован: теперь уже вновь для работы на родной
железной дороге. После напряженной, на износ, эксплуатации в годы войны, ей
требовалось обновление, и сюда направляли возвращавшихся с фронта солдат.
Когда Николай Евстафьевич пришел на родную станцию в Тирляне, туда вскоре
приехал начальник службы связи железнодорожного цеха металлургического
завода, в состав которого входила дорога, А. М. Сычков и предложил Шлемову
перебраться в Белорецк. Спустя несколько лет, в начале 1954 года, ему было
поручено очень важное и ответственное дело.
— Тогда в службе среди других работала молодая связистка Галина Барышева, —
вспоминает Николай Евстафьевич. — И нам вдвоем было дано задание пройти 300
километров пути от Запрудовки до Тукана и наметить план капитального ремонта
воздушных линий связи. Связано это было с тем, что провода были навешаны на
деревянные опоры, установленные еще в 1910—1911 годах. Было видно
невооруженным взглядом, что их основания подгнили. Да сами линии, а это
одиннадцать проводов из железной проволоки диаметром в 4—5 миллиметров, были
соединены холодной скруткой, что нередко приводило к обрывам, а значит, и к
задержке поездов.
После детального пешеходного обследования линий была создана бригада для их
ремонта. И сейчас помнит Шлемов большинство фамилий своих
коллег-электромонтеров, которые в короткие сроки провели реконструкцию.
— Приходилось работать в болотах, в каменных россыпях, на крутосклонах, на
ветру и морозе, — говорит Николай Евстафьевич. — Бригадиром у нас был Г.П.
Удалов, вместе со мной под его началом трудились И. С. Молоканов, Ю. М.
Любимов, А. М. Сенин, Н.И. Глазов, О.А. Урцев, А.С. Пиндюрин, Б.А. Калинин,
Б.Н. Иванцов, Н.Я.Сысоев и другие. Мы старались выкраивать «окна» в
напряженном графике движения поездов, чтобы не сорвать обеспечение города и
района. И нам это удавалось.
Между тем объем перевозок, как и в военные годы, был настолько велик, что
однопутка просто не справлялась с их потоком. К тому же не хватало топлива и
воды для заправки паровозов. И тогда было принято решение о реконструкции
самих станций на всем протяжении линии от Запрудовки до Белорецка. В начале
пятидесятых годов через каждые 20—30 километров пути были построены
дополнительные водокачки и места, где можно было добавить дров и угля; от
Запрудовки до Тирляна появилось пять таких разъездов. И вскоре поезда вошли
в установленные графики движения. Была ликвидирована и проблема перевалки
грузов с широкой колеи на узкую в Запрудовке. Для этого в короткие сроки
построили эстакаду для каменного угля, устройство для слива и налива
нефтепродуктов, там же были реконструированы станционные пути,
механизирована погрузка кокса и металлолома.
В годы войны более 700 мужчин-железнодорожников Белорецка были призваны в
ряды армии. Ушедших на фронт заменили женщины. Они продолжали трудиться и
после Победы.
— Вот запамятовал имена-отчества тех, кто работал машинистами вместо мужчин,
— сетует Николай Евстафьевич, — но фамилии назову. Это Каранаева,
Самодурова, Шишкина, Гловатская, Васильцова, Жвыкина, Дулина, Налимова,
Лопухова, Почуева, Ларионова и другие. Именно они водили поезда с грузами в
годы войны, снабжая жителей и предприятия города и района всем необходимым и
отправляя продукцию наших предприятий на нужды страны.
Чуть позднее, вспоминает ветеран, на дороге провели более глубокую
реконструкцию всего хозяйства, в том числе линий и оборудования
электросвязи. На смену паровозам пришли тепловозы. И во всем этом участвовал
Шлемов, который трудился на родной БЖД до выхода на пенсию. Напоминанием о
тех годах служат старые фотографии да воспоминания при встречах с бывшими
сослуживцами. И греет душу сознание того, что и узкоколейка, которая
прекратила свое существование совсем недавно, была одной из тех «дорог
жизни», что помогла приблизить Победу.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
