   |
| |
Маргарита Сосницкая |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
XPOHOC"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАПАМПАСЫ |
Маргарита СосницкаяКомментарии к сочинениям ГаздановаCommentarii di operibus Gazdanovensibus. «Вечер у Клэр» Газданов как детский писатель Воспоминания Газданова о первых годах своей жизни говорят о нем как о прекрасном детском писателе. Эпизоды о том, как мать сняла его с окна, о петухе, о щенке Трезоре, умирающем орле, вымышленных путешествиях с отцом по Индийскому океану – это миниатюрные шедевры детской литературы. К сожалению, они слишком коротки, не хватает на отдельную книжку. Зато эти живые картинки по духу и стилю напрямую перекликаются с «Азбукой в картинках» Александра Бенуа, выпущенной в 1904 году в Санкт-Петербурге в Издании Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг и получившей второе рождение в факсимильном переиздании в 1990 году в Москве. Детство Коли, альтер эго маленького Гайто Газданова, как раз и приходится на время этой «Азбуки в картинках» А. Бенуа и наверняка она повлияла на его мировосприятие. Он еще любил сказки В. Гауфа, но и они выходили в известном издании И.Н. Кнебеля с рисунками Дмитрия Митрохина. Это были целые серии тонких книжечек со сказками. Иллюстрации к сказке «Корабль-призрак» можно было взять в качестве картинок к рассказам о плавании по Индийскому океану: «За время моего детства я совершил несколько кругосветных путешествий, потом открыл новый остров, стал его правителем, построил через море железную дорогу...» (стр. 57, т.1) Очень в тему этим рассказам все те же Митроихинские рисунки и к сказке Р. Густафсона «Баржа». А эпиграфом к ним идеально подходят строчки Марины Цветаевой «Как на заре веков мы отплывали в Перу», и вообще ею же выражено то душевное состояние, которое увлекает в умозрительные кругосветки и в каковых несколько раз побывал и мальчик Гайто с отцом: «Как этот мир велик в лучах настольной лампы, Ах, в памяти очах, как бесконечно мал.» И воспоминания Коли Соседова, и азбука Бенуа, и рисунки Митрохина, и пламенные стихи М. Цветаевой принадлежат одной эпохе, когда писали пером и чернилами с «ятями», когда потенциал того поколения был нерастрачен, таланты нереализованы, принадлежат эпохе, которую мы сегодня видим в стиле ретро и в Серебряном свете одноименного века. Но ребенок подрастает и не всегда остается таким пай-мальчиком, каким он был в детстве. Подросток, который стреляет из ружья по воробьям и кошкам, льет воду в норки сусликов, выглядит отнюдь не эдаким юным натуралистом, Вавиловым, а форменным хулиганом. Стрелять по кошкам – это вам не часы с кукушкой развинчивать, чем любил заниматься, если верить детским советским книжкам, Володюшка Ульянов. За такое и наказать следует. Сегодня такого тринадцатилетнего храбреца назвали бы малолеткой. Этот подросток, который потом скажет о себе, что у него не было отрочества, испытывает непреодолимое притяжение к шевелящемуся пласту биосферы, к ее живой органической магме – к скоплениям насекомых. Это влечение – признак болезненно повышенной чувствительности нервов, свойственного художникам. Описания насекомых даны первым планом и, несмотря на патолгичность интереса к их суете, носят здоровый характер, так как являются частью жизни леса, где гуляет герой. Но у муравьинной темы, которую любит Газданов, есть в культурогический контекст в искусстве. В 1928 году на экраны вышел фильм Луиса Бунюэля «Андалузский пес», написанный по сценарию Сальвадора Дали. По единодушному признанию критики, фильм богат образами. И одним из наиболее ярких образов считается рука, из раны которой выползают муравьи и пожирают ее. «Вечер у Клэр» написан в 1930 году. Наверняка, Газданов мог видеть знаковый или культовый фильм сюрреалиста кинематографии Бунюэля. И он не мог не произвести впечатления. Такие сцены вызывают содрогание, задевают психику и остаются в памяти. Но это совсем не значит, что именно под влиянием Бунюэля, Газданов написал свою сцену с муравейником. У него она оправдана желанием понять борьбу за выживание (схватка тарантула с муравьями) и тем, что, как сказано выше, она составляет часть живого пейзажа, жизни леса. А вот марш крысиного братства, несмотря на то, что все остальное было «ничто по сравнению с (этим) необыкновенным зрелищем» (стр. 79, т.1), не описан с такою же наглядностью, как муравейник и агония гусеницы, облепленной тьмой китайцев. Муравейники видели все. А вот переселение крыс пришлось увидеть не всякому. Любопытно, каково же оно? Очевидец Газданов не удовлетворяет этого любопытства. Можно сказать, что эта сцена писателем только намечена, но не удалась. Вероятно, он был недостаточно натуралистом по стилю. Какой-нибудь из нынешних черных постмодернистов не упустил бы случая покопаться, посмаковать, описывя мерзость крысиного столпотворения. А тема насекомых с тех пор живет в искусстве. В голливудском фильме про Индиану Джонса, режисеры Спилберг, Лукас и Уильямс, насекомым уделено огромное внимание. Там даже едят то ли фаланг, то ли тарантулов из тарелок. Это чистейшая психопатология, зато как пробирает зрителя. Но будет ли закономерным утверждение, что на Спилберга повлиял «Андалузский пес» или «Вечер у Клэр»? Не говоря уже о рыжих муравьях Габриэля Гарсиа Маркеса, пожирающих младенца в его гиперсюрреалистичной, дико беспомощной по сюжету книге «Сто лет одиночества». А при желании можно выстроить цепочку софизмов, ведущую от пожирания муравьями гусеницы у Газданова к вышеупомянутому эпизоду Маркеса, - хронология, по крайней мере, позволяет.
Отношение неоклассика к культуре графомании
Во времена массовой культуры очень важно знать отношение к ней такого неоклассика, как Газданов. При Пушкине, Гоголе, когда еще немыслима была повальная грамотность, позволившая всем глядеть в словесный Наполеоны, не было достаточного повода высказывать свое отношение к поп-культуре. Хотя первые побеги культурной всеядности уже есть в кучере Селифане, но они еще далеки и довольно иносказательны. А вот Газданов, стоящий на смене старой доброй, добротной классики и новой, ХХ-ого века, со всеми его особенностями, высказывается о модной литературе вполне определенно: «Никогда у нас в доме не было модных романов – Вербицкой или Арцыбашева; кажется, и отец, и мать сходились в единодушном к ним презрении.» (Замените имена на Улицкую и Акунина и все становится приуроченым). «Первую такую книгу принес я;... называлась «Женщина, стоящая посреди». Мать ее случайно увидела – и когда я вернулся домой вечером, она спросила меня, брезгливо приподняв заглавный лист книги двумя пальцами: - Это ты читаешь? Хороший у тебя вкус. Мне стало стыдно до слез.» (стр. 64, т.1) Название «Женщина, стоящая посреди» - это невнятно- невинные цветочки по сравнению с тем, что мы сегодня имеем на прилавках: «Бред сивого кобеля», «Курица в полете», «Хочу бабу на роликах», «Оргазм по субботам», «Бенефис мартовской кошки», «Продажные твари» и так до бесконечности. А в брезгливых двух пальчиках, которыми мать Газданова касается подобной литературы (или макулатуры?) заключается то единственное здоровое чувство, которое она должна вызывать и которого заслуживает – гадливость. Всякая иная реакция требует дмагноза. Читать такое может только тот, у кого пошлый вкус или попросту нет никакого. Все это выражено эвфемизмом «хороший вкус». И реакция у нормального здорового человека на такое чтиво должна быть газдановской – ему должно бы стать «стыдно до слез». Ему, читателю. А уж как бы должно стать стыдно писателю этого чтива... Кстати, термин «культура графоманства» взят из книги В.И. Сафонова «Б. Пастернак. Мифы и реальность», раскладывающей по полочкам тяжеловесные синтаксические и морфологическме огрехи Бориса Леонидовича в прозе и поэзии и определяющей его инстинное место в нашей литературе. А если зарубежня литература берет его в корифеи, то это показатель состояния ее здоровья или же социальной болезни.
Проанализировав оценку неоклассика феномена, развившегося в будущем, а до того выявление им универсального русского типа личности странника ночи, можем попробовать прочитать его произведений по принципу разгадок центурий (катренов) Нострадамуса. Точнее, это будет отслеживание провидческих высказываний, символов, типов и пассажей в разных сочинениях Газданова отчасти по аналогии с системой толкования писаний туманного ясновидца из солнечного Прованса. И отчасти это нам удастся. О таких формах провидения можно сказать то, что сказал Газданов о социальных категориях: они «подобны феноменам, подчиненным законам какой-то нематериализованной биологии.» И далее «такое положение если и не всегда непогрешимо, то часто оказывается приложимым к различным социальным явлениям. Они рождаются, растут и отмирают, и даже не умирают, а отмирают, как отмирают кораллы.» (стр.113, т.1)
И если первым прозрением будущего можно считать вышеприведенный эпизод с ширпотребной книжонкой, то второй газдановской «катреной» в романе «Вечер у Клэр» является герой эпизодический – преподаватель Закона Божия, у которого даже нет имени, но который «никогда не упускал случая напомнить, что религия теперь гонима и что подчас от служителей ее требуется незаурядное мужество, - как это бывало во времена начала христианства» (стр. 105, т.1). Это ли не предсказание Бутовского полигона? Роман от 1932 года, а в Бутово расстреливали в 1937. Гонения на церковь в 1932-ом уже шли в полную силу, но массового уничтожения ее причета еще не было. Но именно упоминание Газданова о заре христианства, следовательно, о первых христианах, которых зачастую ждала мученическая смерть, и есть предвидение участи последних христиан, по крайней мере, согласно чаяниям их палачей, последних. А цитата из Аввакума на соседней странице (104): «Бог их простит в сий век и в будущий: не их это дело, но сатаны лукавого» разве это не последняя мысль будущих новомучеников российских в ту минуту, когда на них навели ружейные дула? И не люди творили «дело сатаны лукавого», а вочеловечившиеся бесы. И были они не порождением революции, а всегда, и во времена протопоповские, существовали на Руси. Без них не была бы возможна и революция. Описание мучений протопопа Аввакума, приведенное Газдановым, - это описание мучений церковного сословия в тенетах молодой советской власти.
А вот высказывания дяди Виталия по поводу преподавания истории можно дословно отнести к актуальным проблемам образования даже без посылок на Нострадамуса, потому что в них изложено не предвидение будущего, а нестареющая правда. «- Эти идиоты тебе преподают неправду. - Почему неправду? - Потому что они идиоты,- уверенно сказал Виталий.- Они думают, что если у тебя будет ложное представление о русской истории как смене добродетельных и умных монархов, то это хорошо. В самом же деле ты изучаешь какую-то сусальную мифологию, которой они заменяют историческую действительность.» (стр.109-110) А замените «монархов» на «вождей», «генералиссимусов» или «генсеков» и получится научный коммунизм плюс история партии. «Сусальную» можно оставить, но подобрать синонимы – лубочную, восторженно-рахитичную. А если вспомнить слова В.В. Путина, сказанные в телеэфире, о том, что сейчас учебники по истории пишут на иностранные гранты и, главное для авторов потрафить желанию заказчиков, то «замена исторической действительности» остается актуальной и в постсоветское, постнаучнокоммунистическое время. У фальсификации истории гораздо более древние корни, но к Газданову в рамках данного примера это не имеет отношения. Он же устами дяди Виталия продолжал: «И в результате ты окажешься в дураках. Впрочем, ты все равно окажешься в дураках, даже если будешь знать настоящую историю. -Непременно окажусь в дураках? - Непременно окажешься. Все оказываются.» (там же) Каждое наше поколение, хоть его эвфемистски называют потерянным, оказалось в дураках. Самые светлые головы к духовному совершеннолетию, наступающему годам к пятидесяти и то не у всех и не во всем, умнеют. Пытаются учить на своих ошибках. Но их не слышат. Либо потому, что они отлучены от громкоговорителей СМИ, либо голос уже пропал. Каждое поколение имеет право назвать себя потерянным. Причины этой потерянности разные, а вот результат всегда один – моральная и/или физическая гибель. Нереализованность потенциала таланта и сил – тоже гибель. Быть потерянным поколением – это и значит быть оставленным в дураках. А уж о том, в каких дураках осталось поколение слушавших из-под полы вражеские голоса, можно трактат писать, а лучше иск на сто страниц в Гаагский суд, обвиняя радиостанции в обмане, подмене, дезинформации, диверсии против интересов личности, злоупотреблении доверчивостью, манипуляции неосведомленностью, сознанием и подсознанием, в демагогии на тему прав человека в ключе двойных стандартов. Это поколения можно назвать павшим на полях холодной войны. Жертвы ее искалечены так или иначе. А вообще, есть ли у нас не потерянное поколение, а состоявшееся? Состояться удается отдельным людям, таким, как Игорь Моисеев или фигуристка Слуцкая, а поколения потеряны. Даже Андрей Платонов,судьба которого является символом современной литературы, потерян. Это судьба дворника в учреждении, где профессорствовал Пастернак. Гений литературы мел двор, а графоман на нем бросал окурки. Не важно, курил этот графоман или нет, окурок в данном случае – собирательный образ мусора. И Платнов в роли профессора или писателя по-хорошему имел бы иные возможности состояться, и, может быть, не так рано умер бы. А сегодня среди сотен тысяч наших соотечественников, уже мигрирующих, а не эмигрирующих зарубеж, разве не уезжают новые будущие Сикорские и Набоковы, Нуриевы и Газдановы? Это имена людей состоявшихся. Но если бы они работали в своей стране, в России, то их реализация был бы еще более полной и блестящей. Или трудно представить нечто большее совершенное, чем творчество Набокова? Знаменателен ответ дяди Виталия на вечный русский вопрос, любименький Чернышевским, воскресший на сей раз в устах безусого племянника: «- А что же делать? - Быть негодяем.» (там же) С житейской точки зрения, возможно, это самый разумный, и уж точно, самый практичный ответ. Особенно он понятен тем, кто испытал на своем опыте, что за благородство ждет расплата скотство. Даже в биографии Газданова был случай (описан О.Орловой), когда он, будучи за рулем такси, подобрал лежавшую на дороге женщину со сломанной ногой и доставил в больницу. Она же заявила там, что это он ее и сбил, и стала требовать компенсации ущерба. Газданову это грозило лишением прав, лицензии и т.д. И разве в тот момент он не припомнил дядюшкиного совета, не пожалел, что не проехал мимо аферистки, не протягивая ей руку помощи? Только опытность врача помогла Газданову избежать крупных неприятностей. Да и кому не доводилось сожалеть об услуге, оказанной низким людям, раскаиваться и расплачиваться за свою доброту! Что отнюдь не означает, что не надо помогать раненому на дороге. Тем более не означает, что этого не должен делать человек «с почти феодальными представлениями о чести и праве» (стр.114, т.1) каким был и сам Газданов, и представители его осетинского рода – квинтэссенции своей нации. Еще одно интересное наблюдение Газданова(-Виталия) по поводу если не фальсификации, то ее тенденциозных вариаций. «...ты прочтешь в специальных книгах подробное изложение героического поражения белых и позорно-случайной победы красных – если книга будет написана ученым, сочувствующим белым, и героической победы трудовой армии над наемниками буржуазии – если автор будет на стороне красных.» (стр. 113, т.1) По этой формуле вообще пишется история. Во французских учебниках сражение при Бородино признано победой армии Наполеона. А из перечня наших военных помощников «зима, Барклай иль русский бог» иностранные историки и граждане (немцы и итальянцы) по сей день признают только зиму. И даже приписывают ей нашу победу в войну не только Отечественную, но и в Великую Отечественную.
Кочующие темы и мотивы, настроения, пейзажи и герои сшивают романы и рассказы Газданова в главы одной единственной книги, которую он писал всю жизнь. Тема любви к музыке и снегу начинается на страницах «Вечера у Клэр», она звучит, когда герой приехал из Кисловодского от своего потрясающего дяди Виталия и «увидел, что идет снег, мелькающий в свете фонарей» (стр. 119, т. 1). «...шел снег, засыпая улицы» (стр. 120, т.1) и в один из самых главных дней в жизни героя – когда он прощался и уезжал от матери. Навсегда. От своего дорогого родного близкого друга и человека, которого он не увидит больше никогда в жизни. И в эту роковую, почти трагическую, равную мифам (а может, превосходящую их – Одиссей все-таки возвращается через двадцать лет) минуту шел снег – т.е. совершалось одно из самых важных для героя событий в природе. Да, снегопад для него – это уже не явление, а событие, неизменно сопуствующие великим потрясениям, роковым обстоятельствам, глубоким душевным переживаниям. Расставание с матерью было для него настолько шоковым, что он не понимал, что идет снег. И только спустя много лет вспомнил об этом. А мог ли в такую минуту не идти снег? Возможно, он видел его и в свой последний час. Впрочем, он сам говорит об этом, заодно определяя и другие перманентные, кочующие из произведения в произведение темы: «...все, что я видел и любил, - солдаты, офицеры, снег, война, все это уже никогда не оставит меня – до тех пор, пока не время моего последнего, смертельного путешествия...» Но эти видения памяти, происходившие у Газданова в 28 лет, во время написания романа, могли развеяться или сильно обесцветиться в дальнейшем, сам факт написания уже есть освобождением от груза переживаний, впечатлений, от необходимости помнить те или иные факты. Они записаны – значит, воплощены, сданы на вечное хранение в универсальную библиотеку человеческой памяти. Или же эти видения все реже и реже посещали память, но были достаточны ярки, чтобы их хватало для создания атмосферы нового рассказа («Авантюрист»)
У Газданова написана своя, белая, галерея образов женщин революции. Это «...около двадцати женщин, числившихся прачками, судомойками и уборщицами офицерских вагонов; это были женщины случайные, подобранные на разных станциях и соблазненные комфортом базы, теплыми вагонами, электричеством, чистотой, обильной пищей и жалованьем, которое они получали взамен нетрудных своих обязанностей и требовавшейся от них прежде всего чисто женской благосклонности...» (стр.124 там же) Для советского народа литературная галерея образов женщин революции (отставим казусы Крупской, Землячки (Залкинд) или «Оптимистической трагедии») началась с женщин Красной армии. Одну из первых встречаем в повести красного графа «Гадюка», героиня которой Ольга Вячеслововна по происхождению вполне могла бы оказаться не в армии добровольцев, а в Добровольческой армии - в рядах белых. Говорят, что в Советском Союзе не было секса. В Красной армии А.Н. Толстого его точно не было, если даже Ольга Вячеслововна, любившая своего спасителя, покровителя и героя, не голубого, а красного принца Емельянова, тоже неравнодушного к ней ( «-Женой бы тебя сделал, Оля, да нельзя сейчас, понимаешь ты...») (стр. 127, А.Н.Толстой) оставалась, «никто бы не поверил, обезживотели бы со смеху», девицей и «для всех только братишкой» (там же). У Газданова эрос, плотская любовь женщины является обязательным условиям ее присутствия в бронепоезде. И упоминание об этой чисто женской благосклонности имеет более эротическое звучание, большую экспрессивность, чем целые книжки растленных писательниц вроде Анаис Нин или скучного пациента для сексопатолога маркиза де Сада. А если бы гадюка, Ольга Вячеслововна по происхождению вполне могла бы оказаться не в армии добровольцев, а в Добровольческой армии, то она бы могла попасть и в бронепоезд «Дым». Правда, не смешиваясь с общим женским фоном потому, что независимо от цвета армии, куда ее забросило судьбиной, она сама по себе сильная личность. А здесь фон составляют безвольные просто женщины. «До войны и бронепоезда я никогда не видел таких женщин»,- (стр. 142, «Вечер у Клэр») должен будет признать Газданов, описывая их убогий моральный облик. Даже обидно, что есть и такие женщины в русских селеньях. Но на их сером фоне представлена и настоящая героиня. И «только одна из этих женщин, .... Елизавета Михайловна, была не похожа на своих подруг». Она увлекалась литературой, знала наизусть стихи и была похожа на иностранку. Вероятно, во времени Газданова иностранки качественно отличались от нынешних, коль он это сходство причисляет к достоинствам своей героини, ставшей для него «одним из его собственных состояний, помещавшимся между темными простаранствами сна и красным бархатом диванов» (стр.144, там же). Не надо забывать, что типы, описанные И.С. Тургеневым, как, например, Лиза из «Дворянского гнезда», избранница Инсарова из «Дыма», или толстовская Наташа Ростова, тоже тогда были брошены в котел революции, гражданской войны и претерпели всю ее жестокость и безобразие. Дочь покойного А.П. Столыпина, замеченная в толпе беженцев, была застрелена,- даже не расстреляна,- большевистским комиссаром в упор. Вообще все, кто присутствовал на бронепоезде: солдат Тиянов, Филиппенко, Данил Живин и др. - это типы из народа. В общем, это нормальные люди, оказавшиеся в ненормальной ситуации. Можно ли обвинять вчерашнего штатского человека, что он « во время сильного боя, вместо того, чтобы командовать пулеметами, забился под груду тулупов,... заткнул пальцами уши и не вставал до тех пор, пока сражение не кончилось» (стр.123 там же) Правда, за такое поведение на фронтах Великой Отечественной войны его бы расстреляли свои. Там не было скидок ни на какие человеческие слабости, на то, что трусость, как бы она ни была безобразна, все-таки естественна. Там нужно было быть патологически бесстрашными, как полковник Рихтер, командир бронепоезда «Дым»: «Неприятельский снаряд, с визгом скользнув по железу, сорвал все скрепы, бывшие слева от полковника; он даже не обернулся, лицо его оставалось неподвижным...» (стр. 125 там же) Таким же бесстрашным был и старший офицер арткоманды поручик Осипов, украинец, солдат Филиппенко и самый смелый Данил Живин. Именно такие люди являются преемниками русской удали и отваги, наследниками древних русских воинов-богатырей, испокон защищавших нашу землю от врагов всех эпох и мастей.
А «второй негодяй» поезда – представитель перманетного типа характеров. Как вседа существут сангвиники, холерики, меланхолики, так всегда был, есть и будет газдановский типаж «второго негодяя», представленного в данный момент в лице «бывшего начальника какой-то маленькой железнодорожной станции Валентина Алесандровича Воробьева» (стр.130), мелкого мерзавца, потенциального предателя, который «уж конечно, в трудных обстоятельствах выдал бы всех», пьяницы, способного и на воровство, и на то, чтоб подвести товарища под суд – одним словом, «тип отъявленного мерзавца был доведен в нем до конца.» (там же) Неудивительно, что у такого субъекта на всех стоянках припаркованы жены: в Александровске, Мелитополе, Джанкое. Женщина вообще - лакмусовая бумажка для мужчины. А наш Воробьев, ко всему, еще и железнодорожник, и дальше все, как по нотам, прозвучавшим в немецкой поговорке “andere Stätchen, andere Mädchen” (другие городки, другие девушки). Но не это ли сюжет одного кинофильма, в котором такой же «герой», правда, дальнобойщик, колесит по стране, от семьи к семье. Ситуация в фильме доведена до абсурдности: одна из его жен из Средней Азии, и не видит ничего предосудительного в мужнином многоженстве, у них там это норма и спокойно можно жить в гареме. Вот блестящий пример доведения ситуации до абсурдности, до выворачивания ее наизнанку, до переоценки, более того, обратной оценки принятых нами ценностей и устоев. Режиссер или сценарист фильма наверняка не читали «Вечер у Клэр», но герой и ситуация настолько стереотипны, даже шаблонны, что они столкнулись с ней непосредственно. Все это служит лишь дополнительным подтверждением жизненности и перманетности типов из народа, описанных Газдановым. Типов вечных, вневременных или трансэпохальных, как капитан Копейкин.
Перед нами типы людей, которые благополучно могли бы оказаться на стороне красных. И действительно, о Живине сказано: «Он пережил множество приключений, служил во всех армиях гражданской войны – у красных, у белых, у Махно, у гетмана Скоропадского, у Петлюры и даже в отряде эсера Саблина...» (стр. 125, там же). Эта идейная размагниченность, скрепленная на единственном стержне – желании выжить, еще больше показывает бессмысленность и абсурдность братоубийственной войны, бессмысленность и абсурдность, стоившая, однако, жизни тысячам людей, которые потом встречаются в раю, булгаковском раю «Белой гвардии». Да что говорить о литературных героях, когда и два великих писателя – Газданов и Платонов, воевали в двух вражеских армиях. И, может, более точно было бы называть Газданова не «белым Гайдаром», как это делает В. Березин, а белым Платоновым, потому что Гайдар все-таки писательски мелковат, чтобы мерками, достаточными для него, мерять Газданова. А между тем именно Газданов и Платонов – составляют двуглавого орла на гербе державы под названием совремеменная русская литература. Газданов смотрит на Запад и олицетворяет актуальное положение русского зарубежья. Платнов смотрит на Восток и своей судьбой внутреннего изгнанника отражает положение литературы дома, в нашей стране. Запад официально не замечал русских эмигрантских деятелей, за исключением Бунина, Дягилева, Шаляпина, Алехина (Набоков уже проходил как американский писатель), но такие авторы как Б. Зайцев, А. Ремизов, умирали в забвении. Да и сам Газданов в последние 20 лет жизни был забыт критикой, а вот не стало их – и вспомнили, начали печатать в России, объявили страдальцами, посвящают им конференции и монографии. И между тем, оставляют на произвол судьбы живых деятелей, проявляя тем и ханжеское лицемерие, и наплевательство на участь русской культуры, и корыстолюбие по отношению к этой культуре, на покойных представителях которой зарабатываются звания и оклады.
Газданов прекрасно ощущает абсурдность и суетность гражданской войны. Особенно в ту минуту, когда его оставили на наблюдательном пункте на опушке, обстреливаемой неприятельскими батареями, и произошло вторжение белочки как вторжение вечности, создавшее соотвествующее ощущение, от которого «было так хорошо и прозрачно» (стр.121), и он «забыл, что в России происходит гражданская война» и он в ней участвует. Но еше более усугляется абсурдность его участия в гражданской войне тем, что он не от народа сего. «Я проводил свое время с солдатами, но они относились ко мне с известной осторожностью, потому что я не понимал очень многих и чрезвычайно, по их мнению, простых вещей – и в то же время они думали, что у меня есть какие-то знания, им, в свою очередь, недоступные. Я не знал слов, которые они употребляли, они смеялись надо мной за то, что я говорил «идти за водой»: за водой пойдешь, не вернешься,- насмешливо замечали они. Кроме того, я не умел разговаривать с крестьянами и вообще в их глазах был каким-то русским иностранцем.» (стр. 128) То есть практически Газданов воевал за Россию, которая на его глазах превращалась в Атлантиду, уходившую под воду с будущими воспоминаниями и реминисценциями Набокова, Бунина, Зайцева, самого Газданова и всего русского зарубежья, прирученного к излиянию своих чувств на бумаге или не прирученного. И знаменательно, что Коля Соседов (он же Гайто Газданов) уходит из России, превращающейся в Антлантиду, именно морем. В нем зрительно тонет страна, в которой он был иностранцем. Двойным иностранцем как кавказец по крови, и как человек, приверженный ее высоким идеалам, на первый взгляд оторванным от почвы, по крайней мере, бесспорно человек, оторванный от народа. Но страна текла в его жилах, он был горстью ее земли, глотком свежего утреннего воздуха, он любил ее больше, чем любил Клэр, и доказал это своим творчеством, которое помимо всего прочего является объяснением и клятвой в любви России.
Конец «Вечера у Клэр»
В конце первого романа Газданова главный герой Коля Соседов «под звон корабельного колокола» плывет «в Констатинополь», а второй роман буквально начинается с того, что главный герой «Володя уезжал из Константинополя...». То есть практически второй роман - это продолжение первого. Вторая серия. И нейтральное имя Володя прекрасно могло бы быть не менее нейтральным именем Коли Соседова. Нейтральность имени определяется его собирательностью. А провел вечер с Клэр не Коля, а Володя. То есть – это вполне мог быть один из вечеров Володи в Париже, а все воспоминания Коли о гражданской войне могли принадлежать Володе. И наверняка они были и у Володи, как потом у вообще безымянного (собирательность доведена до предела, до тишины братских могил) героя «Призрака Александра Вольфа». Но поскольку за всеми этими Володями, Колями стоит сам Гайто Газданов - этот Олимп, и как Олимп богами, населенный своими героями,- то и воспоминания всех героев связаны именно с Крымскими просторами, то и у героев они возрождаются именно в тонах и красках юга России. Писал бы романы барон фон Унгерн, у него бы все было связано с пейзажами Дальнего Востока и Монголии. Впрочем, в его дудку в литературе пытается дуть В. Пелевин. Надо рассматривать и читать «Историю одного путешествия» как продолжение «Вечера у Клэр».
«История одного путешествия»
Роман в совершенстве закольцован композиционно. Нет ни одного не подобранного конца, сюжетной линии, не мотированного эпизода. Нет неприкаянных интермеццо или лирических отступлений. У Газданова не то, что ружье, повешенное на стену в первом акте, в третьем обязательно выстреливает, у него комар, пролетевший на первых страницах, напомнит о себе на последних последствиями укуса. И даже если в начале могут вызвать недоумение пространственные описания какого-нибудь заштатного героя (Odette), то надо набраться терпения, чтобы узнать, зачем они. И то, что узнаешь, вознаградит терпение. Образ идеального и потерянного человека По образу брата Николая (недалеко ушел автор от имени Коли Соседова; или он видит себя братом нового героя?), безукоризненного идеального человека, узнаем, какими были люди в России, которую мы потеряли. Им была объявлена война на своей земле, и они должны были уносить ее с собой на подошвах сапог. Можно только пожалеть, что такие люди растворились в европейской антропосфере. Уже дочь Николая и Вирджинии, русского и англичанки, родившаяся и выросшая в Париже, в лучшем случае с трудом будет говорить по-русски, а выйдя замуж, и вовсе возьмет иностранную фамилию, которую будут носить и ее дети. О русском дедушке, нашем Николае, будут вспоминать как об экзотике, ломанно выговаривая его отчество и фамилию. Володя – личность неприкаянная. Но самое вопиющее и драматическое, что это собирательный герой, и такие потерянные володи и в наши дни скитаются по заграницам, следуя принципу рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше, забывая или узнавая задним умом, что человек все-таки не рыба. И что у понятия «лучше» могут быть другие измерения, кроме кошелька и устройства.
В последних аккордах романа звучит тема плангтона - людей, оторванных от своей почвы, выкорчеванных и мотающихся по свету, в котором одного место стоит другого. «Не все ли равно, куда ехать?» (стр.271, т.1)- вот лейтмотив этой оторванности и потерянности. Повсюду ты чужой, повсюду чужбина. А человек – шагающее дерево, С жилами, переходящими в корни, Высажен у себя в деревне, Выкорчевать - и засохнет. Путешествие для Володи было и затянувшееся пребывание в Париже, гораздо более культурно органичном для него, более родном, чем любой другой город, «Александрия, Каир, Багдад», ожидающие его, потому что в Париже живет и счастлив брат - «нормальный человек» Николай, невестка, племянница. Но Володя – это еще и одна из ипостасей автора, не мыслящего себя вне сочинительской деятельности, не «нормальный» в житейском, обывательском смысле человек, а творческий, который пишет романы, бывает подвержен приступам вдохновения, а это как наркотик. «...он писал почти что с закрытыми глазами, не думая и не останавливаясь, ему удавалось с помощью нескольких случайных слов, выразить то, что он хотел; и, перечитывая некоторое время спустя эти страницы, он отчетливо вспоминал те ощущения, которые вызвали их и сохранили, вопреки закону забвения, их неувядаемую иллюзорную жизнь.» (стр.274 там же) У такого вечного странника (почему-то вспоминается потерянный роман Даниила Андреева «Странники ночи»...) есть только одна возможность конца его неприкаянных скитаний – вывороченными корнями прикрепиться к небу. И основная нить, сшивающая сочинения Газданова в одну единую книгу, - это ностальгия, тоска по родине, России. Но это – основная тема всей литературы изгнания всех волн и эпох. Ностальгия – это болезненный феномен психики, которому более других народов подвержены россияне в силу элементарных геопричин: в глубине континента очень сильная энергетика со своим особым химическим составом, именно она необходима для подпитки жизнедеятельности человека. Если он ее не получает, он превращается в пациента, которому перекрыли доступ к кислородной подушке. Эмигрант, конечно, не пациент, умирает необязательно, но задыхается, задыхается...
Перманетное описание снега, снегопада, звучащее почти припевом в разных произведениях Газданова, – не что иное как форма тоски по матушке-зиме, которой подвержены все эмигранты из России, зиме, о которой Газданов, выросший в Северной столице, во французской мог только мечтать.
Тип русского скитальца, мыкающегося по чужбинам не по своей воле, в послевоенное время будет называться дипийцем. Его тоже будет преследовать ощущение неприкаянности, но еще в более горькой форме, чем Володю и чем самого Газданова. В «Вечере у Клэр» он признается в том, что оно было неотъемлимой частью его внутреннего мира: «...и я опять все начинал сначала, и только испытав сильное потрясение и опустившись на дно сознания, я находил там те обломки, в которых некогда жил, развалины городов, которые я оставил.» (стр.76, т. 1) Эти слова Коли Соседова прекрасно могли бы прозвучать в устах Володи. И мотив неприкаянности скитальца по неволе – один из лейтмотивов всего творчества Газданова, даже пусть эта неприкаянность лежит на «дне сознания», как затонувший «Титаник». Но поднять его оттуда невозможно. И время от времени он все равно напоминает о себе.
Размагниченный человек как литературный тип. Почему же возникла вдруг ассоциация со «Странниками ночи»? Потому, что Володя подвешен в воздухе, его носит, как осенний листок. Он – вечный странник. Цель его путешествия покрыта мраком неизвестности: «Поездка должна была занять несколько месяцев; что произойдет потом, Володя не знал.» (стр. 272, там же). А дальше еще сильнее, еще отчаянней, точно в тему: «...только слезы и задыхающееся сожаление о последнем путешествии, сквозь которое и сейчас проходил поезд, гремя и исчезая навсегда в стремительно несущейся тьме.» (там же). И точка, и конец романа. После слова «тьма». Тьма – т.е. ночь. Это первая причина, по которой возникла упомянутая ассоциация. А вторая – «Путешествие на край ночи», роман Селина, который, по утверждению газдановедов и критиков, повлиял на написание «Истории одного путешествия» - название чисто рабочее, протокольное. Таким образом Андреевские «Странники ночи» можно рассматривать как независимо возникший симбиоз названия двух романов: Газданова и Селина. И нужно признать, что Андреевское название для «Истории одного путешествия» было бы не только не протокольным, а художественным, но еще и очень подходящим, выражающим смысл положения вещей в жизни его главного героя, всего того поколения и пока живого и актуального типа русского скитальца по праздникам чужих отчизн. По подобию типа маленького, затем лишнего человека в жизни, а потом в ее зеркале – литературе. И странник бы ночи – тоже стал бы типом русского страдальца в ночи чужбин. Тип вечного сироты даже и при живой матери, ибо, какие бы райские кущи он не обрел заграницей, первая мать – это все-таки отчизна.
Адамович пишет о разладе в романе «повествовательного таланта и творческой воли» автора, не учитывая того, что у человека-плангтона, оторванного от почвы, как не только герой, но и сам автор, воля априори если не парализована и растоптана, то подорвана, как бывает подорвано здоровье. И на этой основе формируется творческая воля, по законам которой живет автор, вся эмиграция, любая эмиграция, возникшая вследствие катаклизма общественной формации, ее породившей. Состояние плангтона – это трагедия людей, оторванных от корней, и эмиграции, включая Газданова, но то, что в отличие от простого эмигранта, способен передать это состояние – сила Газданова и не каждого из его собратий по перу. Алексей Толстой, например, вернулся в Россию, потому что заграницей он исписался, ему не о чем там было больше писать. В России он нашел новые сюжеты, связанные с ее жизнью, а вся литература изгнания прикована, приговорена к одной теме: Россия, прошлое в России, тоска по России, ниточки, тянущиеся из России в другие страны, пейзажи, запахи, рассветы и закаты все в той же незаменимой России. Это была и остается вечной темой эмиграции. Ее сизифовым камнем. Вся эмигрантская литература будит одно и то же чувство: тоску по России, даже если вы читаете ее, сидя на берегу Оки. Как сила женщины в слабости, так сила Газданова в том, что ему ставится в упрек как слабость: в отсутствии творческой воли, «стержня», по С.Савельеву (стр. 685, т.1). Но Газданов – хозяин своей творческой воли. И проявляет он ее в каждом своем произведении. Но особенна умиляют нарекания г-на С. Савельева, вероятно, как водится, широко известного в узком кругу, нарекания в адрес Газданова, потому что они напоминают басню Крылова про слона и моську. К тому же, внутренний стержень – это единственное, что остается у человека, оторванного от корня. И чем крепче этот корень в почвеническом либо культурном смысле, тем труднее человеку прижиться на чужой почве, приспособиться к иной шкале ценностей, а интеграция или же растворение в чужой национальной стихии и вовсе становится невозможной. Да и такой человек не стремится к ней, а ее презирает.
Под знаком Wolfa
Последней серией Газдановский эпопеи о гражданской войне становится роман «Призрак Александра Вольфа». Им завершается тема гражданской войны в творчестве писателя, и завершается весьма своеобразно – он пускает в нее пулю. То есть эта пуля пущена по принципу «семерых одним ударом»: она убивает и влияние Набокова на Газданова, и его гнетующую авторитарность в сфере славы, и тему гражданской войны, которая не оставляла не только Газданова, но и всякого, кто прошел через эту бойню, более страшную, чем Великая Отечественная война: там убивали врагов, иноземных завоевателей, а в гражданской – друг друга, брат брата, сосед соседа; может, поэтому у героя первого романа фамилия Соседов? (Продолжение следует)
Библиография:Бенуа А. «Азбука в картинках», изд. «Книга», Москва, 1990 Гауф В. «Корабль-призрак», изд И.Н. Кнебель, Москва, 1912 Газданов Г. Собрание сочинений в трех томах, «Согласие», Москва, 1999 Орлова О.М. «Газданов», «Молодая гвардия», Москва, 2003 Шабуров Ю.Н, «Алехин», «Молодая гвардия», Москва, 2001 Березин В. cтатья «Ровесники», сайт в интернете www.hrono.ru Сафонов В.И. «Борис Пастернак. Мифы и реальность», Москва, 2007 Толстой А.Н. «Голубые города», «Молодая гвардия», Москва, 1976
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в |
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
 |
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
