|
|
Эмма Шкурко
Жизнь и судьба Моисея Пизова
Трудно писать о человеке, которого не знала и никогда не видела. Впрочем,
имя Пизова было на слуху с детства. Помню, как горько сокрушался мой дядя,
что медицина бессильна помочь такому человеку. Как-то само собой при этом
подразумевалось, что его имя известно всем.
Прошли годы, и в газетах появились статьи о Моисее Пизове, написанные его
бывшими студентами. Из них понемногу стала вытекать мысль, что подобно тому,
как русская литература «вышла из гоголевской шинели», так выдающиеся
современные башкирские поэты, писатели, драматурги во многом — «птенцы
гнезда Пизова». Среди них народный поэт Башкирии Мустай Карим. «Он не был
обременен высокими званиями, знаками отличия. Даже кандидатскую степень он
защитил по настоянию друзей. Но он был высоко эрудированным и глубоко
мыслящим человеком. Личностью он был раскованной. Его лекции были исповедью
человека, очарованного литературой. Многие из писателей Башкортостана, в том
числе я, прошли уроки красоты и добра, что преподал М.Г. Пизов в
Башпединституте. В день, когда ему исполнилось бы девяносто лет, мы приносим
ему благодарность. Она, эта благодарность, не запоздала, мы ее носим в себе
всегда», — написал он 10 лет назад.
Прошли годы, и я познакомилась с вдовой Моисея Григорьевича — Елизаветой
Лукиничной Васильевой, побывала у нее дома, прочла его стихи, увидела
портрет работы Якова Хаста. А потом наступил день, когда у меня в руках
оказалось дело по обвинению этого диссидента конца 40-х годов ХХ века в
антисоветской деятельности, антисоветской агитации, троцкистских взглядах,
клевете на советскую действительность, осуждении мероприятий партии и
правительства.
19 февраля 2005 года был проведен вечер памяти Моисея Григорьевича Пизова.
Встретились те, кто знал Пизова, кому посчастливилось учиться у него на
филфаке Башгоспединститута (позже БГУ).
Я слушала очень немолодых людей, которые не могли остановить поток
воспоминаний и восклицавших: «Я счастлив, что знал его! Такие люди рождаются
раз в столетие!», и думала: «В чем же загадка Пизова? В чем притягательность
этого человека, не отягощенного высокими званиями, не завершившего своих
исследований, не увидевшего опубликованными свои статьи и стихи, но ставшего
еще при жизни легендой? Почему и сегодня это имя вызывает такой отклик в
сердцах?»
Думается, феномен Пизова — в сочетании необычайной одаренности, виртуозного
владения словом, таланта публициста, романтичности натуры, чисто мужского
обаяния и трагической судьбы. Все это так типично для представителей русской
литературы от Пушкина до Пастернака, литературы, которую он так любил и
которой посвятил всю свою жизнь!
Я слушала бывших питомцев Моисея Пизова и вспоминала короткую беседу с
народным поэтом Назаром Наджми, которого попросила рассказать о Пизове.
«Невысокого роста, внешне спокойный, молчаливый человек, читал лекции без
всякого конспекта. Они были настолько занимательны, увлекательны, что мы,
студенты, старались никогда не пропускать их. Мы смотрели на него, как на
мудреца, а ведь он был старше всего на 12—13 лет. На всю жизнь запомнилось
его вдохновенное чтение поэтических строк из поэмы «Ворон» Эдгара По. Черный
Ворон был олицетворением Зла, которое коснулось и его, испытавшего ужасы
репрессий. Я узнал лишь после его смерти, что и сам он писал стихи, что для
меня было откровением».
А потом Наджми стал по памяти цитировать поэтические строки из его лекции. И
тут произошло чудо: глаза старого поэта заблестели, лицо помолодело, и мне
показалось, что он снова видит себя студентом на той полувековой давности
лекции своего Учителя.
Моисей Григорьевич Пизов родился в белорусском местечке Дрисса 21 декабря
1905 г. в семье бедного сапожника. Отцу было 76, матери — 45. Вскоре после
его рождения семья перебирается в Иркутск, может быть к родным, а может,
опасаясь послереволюционных погромов. Отец вскоре умер, и пришлось
малолетнему Моисею работать на обувной фабрике. Он всегда вспоминал дни,
когда община направляла бедных детишек питаться на 1–2 месяца в обеспеченные
семьи.
Необычайная одаренность мальчика проявилась рано — уже в 5 лет он знал
наизусть Пятикнижие.
В 1917 г. Моисей Пизов был отдан в детдом, в 1926 г. окончил с отличием
школу и поступил в Иркутский университет, который окончил в 1930 г., получив
специальность «Педагог по русскому языку и литературе в школах повышенного
типа», т.е. техникумах, рабфаках. В том же 1926 г. женился на однокурснице
красавице Марии-Ядвиге Каринской, тоже детдомовке. Она хорошо пела, играла
на гитаре.
Как один из наиболее способных, Моисей был направлен для продолжения учебы в
Ленинградскую академию искусствознания. Во время прохождения аспирантуры
работал в редакции Государственного издательства художественной литературы —
журнале «Марксистско-ленинское искусствознание». По окончании академии был
приглашен работать в Куйбышевский пединститут. Мария работала библиотекарем.
Из воспоминаний Льва Финка, выдающегося ученого, литературоведа, писателя:
«Осень 1934 года оказалась полна решающих перемен в жизни литературного
факультета… Один за другим приезжали новые преподаватели, и каждый из них
приобщал студентов к новому миру знаний. Но вот однажды привычную
студенческую жизнь нарушила неожиданность. В аудиторию вошел молодой брюнет
с очень выразительными чертами лица. Он был одет в темно-синий, весьма
потертый пиджак, наброшенный поверх коричневой косоворотки. Усевшись на стол
(именно так!), он сказал звонко и весело: «Меня зовут Моисей Григорьевич
Пизов. Я буду читать вам зарубежную литературу». Он только что окончил
аспирантуру в Ленинграде у профессора В. Жирмунского и в Самаре осваивал
преподавательскую деятельность. Все в нем было необычно. Он никогда не
приходил на лекцию, вооруженный тетрадями конспектов. Очень быстро
обнаружилось, что у него превосходная память и он свободно излагает любую
тему от эпохи Ренессанса до Ремарка и Барбюса. Он цитировал наизусть и
прозу, и поэзию. По двум-трем абзацам узнавал название книги. Потом уж мы
узнали, что учился в еврейской школе — хедере, где ученикам полагалось
зубрить Талмуд. Так он тренировал свои способности и довел их до
совершенства. Он любил показывать студентам свой метод анализа —
последовательное, вдумчивое, подробное чтение. «Идите по композиции, —
приговаривал он, — и вы поймете логику авторского мышления». Он хотел, чтобы
студенты учились мыслить и концептуально, и конкретно, учились думать над
текстом… Он стремился давать уроки жизни, уроки нравственности. «Что нужно
человеку? — спрашивал он как-то на лекции. — Нужно точно определить свою
цель, определить ее из своих интересов и возможностей. А, сделав это, затем
не отвлекаться, не разбрасываться, а работать. Упорно, настойчиво изо дня в
день. И тогда любой из вас станет полезным, талантливым работником». Когда я
пошел в театр, он долго меня шпынял: «Вы человек не без способностей, но
растеряете их очень быстро. Ищите целеустремленность».
Самарская группа студентов вечерами собиралась на квартире одного из них.
Были студенческие споры, читались свои стихи, соревновались, кто больше
знает Блока, Брюсова, Анну Ахматову, Николая Гумилева. На этих вечеринках
Пизов читал в подлиннике Г. Гейне, знакомил студентов с библейскими
заветами.
Финк отмечал, что в те годы никому не приходило в голову задуматься над
национальностью преподавателей. Беседы на еврейские темы вызывали у
студентов интерес, что учитывал М.Г. Пизов.
В 1937 г. на литературную группу поступил донос двух студентов, что здесь
читаются антисоветские стихи, ведутся антисоветские дискуссии.
Моисей выступил в защиту арестованных студентов, хотя его хотели
заставить стать свидетелем по их делу. Он был вынужден переехать в Уфу, где
по объявлению устроился на работу в педагогический институт им. К.А.
Тимирязева (впоследствии — Башгосуниверситет). В Куйбышеве остались жена и
10-летний сын Юрий. Пизов навещал их, но забрать в Уфу не смог бы — уж
слишком неустойчивым было положение его самого.
Так уж случилось, что здесь, в Уфе, он встретил свою Музу — юную студентку
Елизавету Васильеву, которая, как и все студенты, не чаяла души в своем
преподавателе. Пизов был хрупок, невысок, хотя и заражал своей энергией и
обаянием. Елизавета Лукинична стала его судьбой, разделив все выпавшие ему
невзгоды и болезни. Почти 25 лет была она с ним, хотя рядом они были не
всегда. Первое время им приходилось таиться, ведь он, женатый человек,
преподаватель, не имел права даже ухаживать за своей студенткой. Но Моисей
был цельной натурой, целиком отдавшийся охватившему его чувству. Он писал и
оставлял на одном из институтских подоконников своей «светлой и незабвенной
девочке» письма, полные удивительной нежности, тепла и огромного счастья.
«Белокурая девушка, ее изогнутые брови, ее звонкий смех и ласковый голос
занимают мое воображение постоянно…Я нахожу ее образ всюду: и в трагедиях
Шекспира, и в лирике Гейне, и в сверкающем грохоте ночных грез».
«Я знаю, светлая моя Лизанька, как трудно держать душу за крылья, но так
надо. Да, может быть, не так уж плохо, что у любви имеются те или иные
препятствия… Приглашаю Вас принять участие в воспитании нашей любви. Будем
ее приучать к терпеливой выдержке и чувству ответственности. И она
приобретет волевую закалку, станет мужественной и твердой, как скала». (Из
писем М.Г. Пизова 1938—40 гг.)
Всех драгоценностей в мире
Любимая женщина краше.
Мир остался бы угрюмым,
В нем было бы серо и сыро,
Он был бы бездушен и страшен,
Не будь в нем любви нашей молний.
23 июня 1941 года М.Г. Пизов был в числе тех представителей уфимской
интеллигенции, которые обратились с письмом в газете «Красная Башкирия» с
призывом «честно и самоотверженно выполнить свой долг перед Родиной в любом
месте, которое будет указано ходом Великой Отечественной войны».
В 1942 г. он защищает кандидатскую диссертацию «Проза М.Ю. Лермонтова и
западноевропейская романтическая литература первой половины XIX века» в
эвакуированном в Уфу Институте литературы АН УССР, где работает по
совместительству. В 1943 г. его утверждают в звании доцента кафедры русской
и всеобщей литературы.
Возвращаясь на Украину, руководители института пытались «переманить» Пизова
в Киев, предлагая выгодные условия, но местные власти не отпустили видного
ученого и педагога и предоставили ему две комнаты в элитном, как теперь
говорят, доме, бывшем купеческом особняке, где сейчас находится Союз
писателей Башкортостана, поставили телефон.
Педагогическую деятельность Пизов всегда сочетал с общественно-политической:
являлся научным консультантом ВТО, дважды в месяц читал бесплатные лекции
для преподавателей литературы, выступал перед ранеными в госпиталях Уфы, с
публичными лекциями «Фашизм против культуры» в Доме Красной Армии (Доме
офицеров), после которых люди шли в военкоматы записываться добровольцами.
Приглашали «виднейшего лектора» и в обком партии. Его лекции привлекали
множество людей со всего города.
Близким другом Пизова был Яков Соломонович Хаст (1873—1953), окончивший в
свое время Академию художеств в Париже, где прожил с перерывами около 30
лет. Там он сдружился со многими известными художниками, среди которых был
Марк Шагал. Вернувшись в Россию, Хаст был в 1937 г. осужден и сослан. Так он
появился в Уфе. Пизов помогал ему выживать в эти трудные годы. Хаст был
умным тонким человеком благородной внешности.
В Уфе он преподавал после войны в училище искусств, его студентов принимали
в московских вузах сразу на второй курс. Уфимцы еще помнят маленький уютный
кинотеатр имени Александра Матросова, над входом в который висел портрет
Героя, выполненный Хастом.
В 1946 году он напишет портрет Моисея. Пизов на этом портрете совсем не
похож на фотографии того же времени. Здесь глубина постижения характера и
предвосхищение трагичности его судьбы. «Вот так он задумывался, когда
работал над своим произведением, — говорила Елизавета Лукинична. — Или перед
тем, как начать лекцию. Пройдется перед аудиторией, остановится, уйдет в
себя, а потом как поднимет на вас свои огромные глаза!»
Из воспоминаний выпускницы 1945 года Фроловой А.И.: «Во время войны
лекции порой читались до трех часов ночи. Зима 1941—42 годов была морозной,
и все сидели в пальто, шапках и варежках, чернила замерзали. На Пизове
красивое коричневое пальто, пыжиковая шапка. Внезапно гаснет свет, и он
говорит: «Могу читать и в темноте». А мы ему отвечаем: «Писать-то не можем».
И начинался разговор на свободные темы. Он объясняет нам, почему люди
влюбляются, смеются, выказывая при этом глубокие знания анатомии, физиологии
и психологии. Интересно интерпретировал сны (по-видимому, был хорошо знаком
с трудами Фрейда. — Э.Ш.).
У Моисея Григорьевича был идеально поставленный голос, которым он буквально
околдовывал слушателей. Его приводили в пример студентам
театрально-художественного училища. Начинал он читать лекцию негромко,
устремив взор кверху. Сразу устанавливалась тишина, аудитория была
завоевана. Помню, как, будучи председателем госэкзаменационной комиссии, он
просил зачесть экзамен сироте. А как он понимал и знал искусство, его
воздействие на умы, какие необыкновенные трактовки предлагал (например,
объяснял, где у Венеры Милосской находились руки.) Студенты приходили
послушать захватывающие лекции «профессора Пизова», как все его называли, в
драмтеатр и художественный музей.
Вокруг М.Г. всегда было много женщин, которые были готовы пожертвовать ради
него многим, но он был влюблен в свою Лизаньку, хотя внешне относился к ней
сдержанно».
Как дорогую реликвию хранят бывшие студенты пожелтевшие от времени листочки
бумаги, на которых записаны бисерным почерком Моисея Григорьевича отрывки из
любимых произведений. Он был требовательным педагогом, но перед экзаменом
всегда просил показать шпаргалки, и, если они были составлены грамотно и
полно, ставил отличную оценку.
Блестящий лектор и педагог, кумир, по мнению тех, кто жил в те годы и так
или иначе соприкасался с Пизовым, молодежи той поры, Моисей проявил себя как
непримиримый борец с догматизмом в литературе, антисемитизмом, который
проявляли отдельные партработники.
Моисей Григорьевич превратил свою квартиру в своеобразный литературный
салон, где собирался широкий круг преподавателей и студенческой молодежи.
Здесь можно было обсудить новинки литературы, поспорить, поесть испеченную в
буржуйке картошку, попеть. Моисей и сам прекрасно исполнял русские народные
песни «Из-за острова на стрежень», «Ермак». Здесь всегда можно было
встретить друга и единомышленника Искандара Аскаровича Гиззатуллина,
заведующего литературной частью Башкирского драматического театра, молодого
врача-офтальмолога Радамеса Кудоярова, его жену Римму, сестру Лейлу.
Из воспоминаний педагога-музыканта Уфимского училища искусств Лейлы
Габдулловны Кудояровой:
«Это был необыкновенный человек. Память и эрудиция его были поистине
феноменальны. Кроме идиша и древнееврейского в совершенстве владел немецким
языком.
Любил читать немецких романтиков в оригинале, особенно Рильке, и сравнивать
перевод с оригиналом и указывать неточности. Искал и находил параллели в
творчестве русских и зарубежных писателей.
Его лекции всегда начинались одинаково: он садился на стул, положив ногу на
ногу, скрещивал пальцы рук, и так читал. На следующий день всегда начинал с
той фразы, которой закончил накануне. На лекциях цитировал по памяти большие
фрагменты из литературных произведений, чтобы слушатели могли уловить
мелодику текста, а также отрывки из Библии, Евангелия. Любил Данте. Считал,
что каждый культурный человек должен знать Библию.
В поэме «Руслан и Людмила» он видел в образе Людмилы Россию, за которую
ведут борьбу Восток и Запад. «Три сестры» Чехова — это три греческие грации,
это Вера, Надежда, Любовь. Их сноха Наташа олицетворяет дикое, животное
начало, разрушающее жизнь сестер. Он учил студентов умению всесторонне
анализировать то или иное литературное произведение, находить идею, понимать
смысл, вкладываемый автором в название произведения, имя литературного
героя, ибо настоящий писатель ничего не делает случайно (он приводил в
качестве примера несоответствие имени и фамилии героя романа «Идиот» Льва
Мышкина). Применяя свою методику литературного анализа, он находил много
нового, глубинного. Студентам он давал в руки метод, но требовал, чтобы они
до всего доходили сами, используя различные источники, и лишь потом делали
выводы при наличии главенствующей идеи. Материал выстраивал строго логично,
доказательно, сдержанно, его интонации несли огромную смысловую нагрузку.
Любил А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, А.П. Чехова, Н.С. Лескова, Ф.М.
Достоевского, христианская идея произведений которого была ему особенно
близка, как и вообще тема Христа в русской литературе.
Его отличал строгий вкус, он хорошо разбирался в живописи, предпочитал
импрессионистов. Любил классическую музыку, с удовольствием слушал
Бетховена, которого я ему играла. Эстраду как искусство не признавал: «Как
это можно целый вечер смеяться? Во всем нужна мера».
Ему был чужд эпатаж, официоз, высокая самооценка, он стремился избегать
конфликтов, был далек от политики».
Вечеринки у Пизовых, по существу, интеллектуальный андеграунд тех лет,
вызывали зависть и злопыхательство соседей, преподавателей того же
института. Позже они показали на допросах, что Пизов оказывал на своих
гостей влияние антисоветского направления, преклонялся перед западным
образом жизни. В их интерпретации литературные диспуты превратились в
выпивки и ругань. Моисей к тому же был по рождению «безродным космополитом»,
кампания против которых в это время набирала обороты. Человек русской
культуры, он был беспартийным патриотом, жил и действовал в соответствии со
своими убеждениями, но никогда их не декларировал и никому не навязывал.
Среди тех, кто оклеветал Пизова, были его коллеги, преподаватели, состоявшие
на службе в органах, и даже один из бывших студентов, получивший валенки в
подарок от Моисея Григорьевича, пожалевшего бедного юношу. Был среди них и
профессиональный провокатор, посадивший и оклеветавший десятки людей. Фигура
эта весьма любопытна и по-своему трагична: еврей, 1908 года рождения, майор
Советской Армии (откуда уволен в 1952 г. «как не внушающий политического
доверия»), с боевым прошлым, отмеченный орденом Красной Звезды преподаватель
политэкономии, «состоял секретным сотрудником МВД БАССР, исключен из числа
секретных сотрудников в феврале 1954 г. за невозможность дальнейшего
использования как расшифровавшийся».
15 апреля 1950 г. кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и
всеобщей литературы Башкирского педагогического института Моисей Григорьевич
Пизов был арестован по ложному доносу вместе с Искандаром Гиззатуллиным. Их
обвинили в антисоветской агитации во время Великой Отечественной войны,
клевете на руководство, утверждениях, что «в СССР не социализм, а самый
настоящий капитализм на империалистической стадии развития, в СССР —
тюремный режим, в партии много обывателей и мародеров, Тито и его сообщники
являются коммунистами, Великая Октябрьская социалистическая революция
никаких улучшений трудящимся массам не дала, в СССР — эксплуатация и
угнетение, наблюдается чрезмерная эксплуатация крестьян, в науке и
литературе — партийное администрирование», проводится преследование
космополитов.
Из материалов дела:
«Пизов пренебрежительно относился к советским писателям, говорил, что
«Зощенко не провалился, трудно угадать — сегодня белое, завтра — черное», он
и Ахматова невиновны. Подчеркивал низкий уровень жизни, низкие идейные
качества, невежество советской интеллигенции, догматизм
марксистско-ленинской теории. К большинству советских произведений относился
с некоторым пренебрежением, неправильно оценивал влияние Запада. Говорил о
роли Троцкого на некоторых этапах революции. Советские люди побывали за
границей и видели, как там живут, а американцы не так уж боятся пятилеток».
При аресте у М.Г. Пизова были изъяты и уничтожены книги и журналы со
статьями и портретами Троцкого, статьи Радека, стихи «Ноев ковчег» и
«Китайская стена», медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной
войне», о прозе М.Ю. Лермонтова. Угроза репрессий по отношению к жене и
издевательства вынудили его признать себя виновным по статье 58 п. 10. Но,
когда следователи потребовали признаться в троцкизме, Пизов отвечал:
«Придумайте что-нибудь другое. Я под этим никогда не подпишусь». Он всегда
считал Троцкого страшным человеком, демагогом, а труды хранил, чтобы «знать
лицо врага».
Свои высказывания и обвинения против Пизова Гиззатуллин подтвердил.
По мнению профессора Радамеса Габдулловича Кудоярова, Пизов и Гиззатуллин
взяли вину на себя, не сдали своих молодых друзей. Во всяком случае, в
обвинении о создании антисоветской группировки ничего не сказано.
Мужественно держался на допросах 77-летний Яков Хаст, отрицая антисоветский
характер высказываний Пизова.
Елизавета Лукинична, оставшаяся после ареста мужа без работы, квартиры
(она жила у сотрудницы Пизова Нины Михайловны, т.к. родные побоялись
приютить ее), обратилась в Верховный Суд РСФСР с письмом, в котором писала:
«Пизов — воспитанник детского дома, всем обязанный советской власти. Знаю
его как человека исключительно честного, с советской идеологией и глубоко
убеждена в его невиновности. Обвинения против него предвзяты», состояние
здоровья его плохое и просила о пересмотре дела. Жалоба жены была оставлена
без удовлетворения.
Студенты, среди которых было много участников Великой Отечественной войны,
даже предприняли попытку обратиться в обком, но помочь ничем не смогли. «На
нас оказывали давление в разного уровня инстанциях», — вспоминал один из
учеников Пизова журналист Александр Кононенко.
20 сентября 1950 г. М.Г. Пизов был осужден Особым Совещанием по ст. 58-10,
ч. 2 к 10 годам лишения свободы и этапирован в Сибирь, в лагерь под
Иркутском. Верный старый друг Яков Хаст, «старик Хаст», пока был жив,
собирал для него посылки, зарабатывая на них написанием портретов. В лагере
Моисей был библиотекарем, написал несколько диссертаций «на заказ» по
филологии, философии, политэкономии и докторскую для себя (никогда он ее не
защитит). Он познакомился со Львом Гумилевым, его идеи вызвали интерес.
Для хрупкого здоровья и тонкой душевной организации Моисея тяжелейшего
стресса, страха за жену и тяжелого климата оказалось более чем достаточно.
Он заболел туберкулезом.
Но правду о тяготах лагерной жизни от своей Лизаньки Моисей в письмах
тщательно скрывал:
«В целом мире только ты одна у меня и есть, и только любовь моя к тебе и
неугасимая память о твоей великой и самозабвенной сердечности продолжают
привязывать меня к жизни и в самые тяжелые дни возрождают во мне надежды на
светлое для нас с тобой будущее». (18.06.1952 г.)
В лагере из газеты он узнал о выходе книги В. Шкловского «Заметки о прозе
русских классиков» и «крайне взбудоражился». Ведь столько лет эта тема была
для него главной, он накопил большой аналитический материал. «Будь я на
воле, я бы мог такую книгу написать. Не буду жаловаться на свое неказистое,
неприбранное горе. Помнишь, я когда-то говорил, что лить слезы по поводу
ненастной погоды строго воспрещается, поскольку количество сырости на
планете от этого только увеличивается…», — напишет он жене в феврале 1954
года.
Еще отбывая срок в Тайшете, М.Г. Пизов 12.04. 1953 г. обратился с письмом к
Берии: «Я с глубоким удовлетворением прочел в «Восточно-Сибирской правде»
сообщение МВД о реабилитации и освобождении из-под стражи профессоров и
врачей, обвиненных презренной авантюристической группой Рюмина в
контрреволюционных преступлениях. З года я нахожусь в заключении на
основании дела, сфабрикованного авантюристами из Министерства
Госбезопасности Башкирской АССР. Рюминцы не только в центре, но и в
провинции». Письмо Пизов заканчивал просьбой пересмотреть дело и освободить
его. Однако просьба была оставлена без удовлетворения.
24.09.1954 г. Елизавета Лукинична обратилась с повторной жалобой, и в
октябре 1954 г. Моисей был комиссован, вернулся полуживым в Уфу,
осунувшимся, пожелтевший лицом, но не озлобленный.
К этому времени, поработав в школе № 5, Елизавета Лукинична вернулась в
родную 11-ю, где трудилась еще много лет. А преподавателем литературы она
была замечательным!
В августе 1956 г. М.Г. Пизов вновь обратился к заместителю прокурора БАССР
по спецделам с просьбой о пересмотре дела, в которой подчеркивал, что
проводившиеся в свое время допросы были продолжительными и преимущественно в
ночное время без отдыха. «Социальное мое происхождение, общественное
положение и весь мой жизненный путь до 1950 г. сами по себе до некоторой
степени являются порукой того, что я не принадлежу к элементам чуждым, а тем
более враждебным советскому обществу. 18 лет работал в вузе. Срок довольно
длительный. И за все эти 18 лет моя работа всюду, где бы я ни работал,
получала полное одобрение, не вызывала никаких политических сомнений, о чем
записано в многочисленных отзывах обо мне.
Тем не менее, я по ходу следствия (апрель—июнь 1950 г.) признал себя
виновным в предъявленном мне обвинении, согласился с тем, что я занимался
антисоветской агитацией. Виновным я признал себя, вопреки правде,
вынужденный к тому издевательским, вымогательским характером следствия
(непрерывные угрозы по отношению к жене, бесчисленные оскорбления,
нестерпимые издевательства, физическое воздействие, постоянные крики
«жидовская морда», выкручивание рук, систематическое лишение сна и т.д.).
В условиях нарушения советской законности я пришел к выводу, что выяснить
истину, защищаться, доказывать свою невиновность не только невозможно, но и
бессмысленно.
Подобный свой поступок я не считаю особенным малодушием. Мне, да и другим
сейчас известно, что в условиях беззакония и произвола, которые царили
тогда, когда в органах МГБ орудовали ставленники Берия, люди и покрупнее
меня соглашались признать себя виновными, само собой разумеется, что в
защиту себе я этот свой поступок не вменяю. Может быть, было бы правильнее
замучиться или дать себя замучить, погибнуть, но не подписывать неправду. У
меня, однако, для этого сил не хватило…
С особенным рвением следователь добивался, чтобы я признал себя виновным в
отрицательном отношении не то к коллективизации сельского хозяйства, не то к
политике партии в сельском хозяйстве. Я вообще таких утверждений не
высказывал. Но независимо от этого, если на данный вопрос посмотреть в свете
известных решений партии о недооценке личной материальной заинтересованности
колхозников, то замечание, которое мне следователь инкриминировал, в
сущности, криминальным не является. Следователь предъявил мне обвинение в
том, что я высказал следующую мысль: «большевизм и антисемитизм — вещи
несовместимые, но что это, однако, не мешает некоторым ответственным
работникам, даже работникам крупного масштаба, быть антисемитами». Я,
действительно, это говорил. И разоблачение империалистического агента Берия
и ему подобных, разжигавших националистическую вражду, подтверждают мою
догадку… В тюрьме и лагере я находился четыре с половиной года и за это
время нажил там тяжелые неизлечимые болезни».
В связи с этим заявлением Пизова были вновь допрошены свидетели по делу,
признавшие, что являлись секретными сотрудниками органов госбезопасности.
Сотрудники педагогического института, как и допрошенные бывшие студенты,
высоко оценивали не только мастерство, но и идейно-политический уровень
лекций М.Г. Пизова. Они спросили следователя, почему их не допросили тогда,
в 50-м, и услышали в ответ: «Скажите спасибо».
В заявлении в прокуратуру от 7.10.1956 г. скульптор Вера Георгиевна
Морозова, муж которой был в 1937 г. осужден на «10 лет без права переписки»,
характеризуя Пизова также положительно, показала, что с помощью угроз и
шантажа ее заставляли подписать показания против Пизова, составленные
сотрудниками госбезопасности, угрожали, что «она не уедет из Уфы». Но,
несмотря на шантаж, она этого не сделала.
Постановлением от 5.11.1956 г. дело М.Г. Пизова производством прекращено,
постановление Особого Совещания от 2 сентября 1950 г. отменено.
После возвращения Моисея Григорьевича из лагеря Пизовы жили в коммуналке,
позже им дали квартиру в «хрущевке».
По-прежнему проводились вечера, но людей собиралось поменьше. Говорили о
литературе, но уже не пели. О пережитом М.Г. Пизов всегда вспоминал с
горьким юмором, иронизируя над собой, как всегда, немногословно. «Любил
перечитывать классику, следил за литературной периодикой, уважал «Новый
мир», но изучал и «Литературную газету», считая, что «противника надо знать
в лицо». Читал всегда быстро, как бы просматривая текст. Высоко ценил
Маяковского, на выступлении которого ему посчастливилось побывать. Любил
Пастернака как поэта, но отнесся отрицательно к зарубежной публикации
«Доктора Живаго», считая, что поэт не должен вставать в позу, делать из себя
пророка. О диссидентах говорил с юмором, никогда не преклонялся перед
Западом.
Повесть А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», прочитанная незадолго
до смерти, ему понравилась, но тюремный жаргон, блатные словечки вызвали
раздражение, это противоречило его представлению о высокой литературе» (из
воспоминаний Л.Г. Кудояровой).
Часто люди шли к нему просто поговорить о жизни, получить совет,
послушать этого необыкновенного человека, чьи всегда внимательные, чуть
влажные глаза, робкая улыбка, негромкая отчетливая речь остались в их памяти
навсегда. Их не останавливала мысль, что его сжигает двусторонний туберкулез
легких, а, как известно, заболевание это заразное. Чтобы как-то поддерживать
угасавшие силы, Моисей попивал понемногу красное вино, ел же по-прежнему
очень мало — не привык иначе. Отличался он и удивительным, на первый взгляд,
своеобразием — не мог брать в руки деньги: его зарплату приходилось получать
близким. Но это не было причудой — денежные купюры были большими, и их можно
было положить только в карман, а там Моисей Григорьевич всегда держал
наготове чистейший платок, который часто приходилось прикладывать к губам во
время кашля.
«Всю жизнь Моисей проходил в одном пальто, был бессребреником. Деньги тратил
только на книги. Комнаты были заставлены книгами, стоявшими в
безукоризненном порядке. Он ругал нас, если книгу по ошибке ставили вверх
ногами», — говорит сноха Моисея Григорьевича Нинель Александровна,
удивительная русская женщина, по крохам собиравшая всю жизнь все, что было
связано с именем свекра. Ее память хранит ту искрящуюся атмосферу праздника,
который был всегда с ним до произошедшей трагедии.
До последних дней жизни Моисей Григорьевич работал заведующим кафедрой
русской и всеобщей литературы БГУ. Он не мог ходить, приходилось вызывать
такси, и он отправлялся читать лекцию, к которой всегда тщательно готовился.
Такси стояло до ее окончания.
Жизнь уходила незаметно, болезнь иссушала тело, последний месяц он почти не
вставал с кресла, но душевный подъем не покидал Моисея (так бывает часто у
больных туберкулезом. — Э.Ш.). «Я была у него за 3 дня до смерти, —
вспоминала его бывшая студентка Л.С. Прочухан. — Он с воодушевлением говорил
о Достоевском, Тургеневе, много жестикулировал, глаза блестели».
Вера Морозова — умная энергичная женщина, чье детство также прошло в
Иркутске, всем сердцем была предана «земляку» до его последнего вздоха,
помогая в последний год Елизавете Лукиничне и ее матери Маргарите Андреевне
ухаживать за смертельно больным Моисеем.
Умер Моисей Григорьевич 15 ноября 1962 года, месяца не дожив до своего
57-летия. На похоронах было много народа, но из писателей пришел только
Мустай Карим. Другие боялись. Ведь шел только 1962 год…
Похоронен М.Г. Пизов в еврейской части Сергиевского кладбища в Старой Уфе.
На памятнике — слова из Библии: «Кому повем печаль свою».
Из письма Елизавете Лукиничне реабилитированного Зиновия Файбисовича,
профессора-психиатра: «Ваше письмо вызвало во мне целый мир воспоминаний.
Однажды поговорив с Моисеем Григорьевичем, забыть его невозможно. Встреча с
ним останется, вероятно, самым-самым интересным куском моей биографии. За
день свидания с М. Г. можно было пожертвовать многим. Если «ошибка культа» —
преступление, то это еще как-то можно понять. Но если в числе этих «ошибок»
Пизов, Мандельштам, Бабель…, то это не прощается».
М.Г. Пизовым написано более 20 статей по литературоведению — о творчестве
А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, В. Каверина, Гете, Бальзака, Шекспира, Гейне,
о взаимовлиянии русской и западноевропейской литератур, он оставил более 60
стихотворений.
К Пизову можно применить слова, произнесенные в одной из телепередач о
популярном когда-то актере: «У него не было высоких званий, у него было
Имя».
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
