№ 3'08

Шаура Шакурова

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

СЛАВЯНСТВО

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Шаура Шакурова

Радость каждого дня

1.

На русском Севере ночи бывают особенно холодны. В маленьком поселке железнодорожной станции Плесецк весна обозначилась только календарно. А на самом деле здесь царила жестокая зима.

Ночью холодно. Ночью грустно. Девушка Валя с тоской смотрит в окно, думает о том, как ей холодно в старых сапожках, и о том, как прекрасны узоры на окнах. Может, эта ночь заставит ее сердце уняться, а долгие часы смогут научить ее ждать. Вот откроется дверь гостиницы и подойдет к ее окошечку Он. Он увидит ее и сразу поймет, что лучше Вали нет никого на свете. И они вместе уедут в далекую страну, туда, где большие города, где говорят на певучем непонятном языке. Как же дотянуть до конца смены? А до конца рабочей недели? В выходные Валя сядет на поезд и уедет отсюда, сначала в Архангельск, а оттуда — улетит в волшебную страну, где всегда светит горячее солнце.

Кто-то кашлянул. Валя вздрогнула и обернулась. Перед ее окошечком стоял надоедливый постоялец из тридцать второго номера. Ну надо же, он опять пришел в своих старых, пузырящихся на коленях синтетических фиолетовых трико с красными лампасами. Олимпийка была небрежно накинута на впалые плечи усталого человека. Валя смотрела в серые скучные глаза и молча ждала. Говорить не хотелось, она еще была в своих грезах, в ожидании чуда…

Мужчина растерянно смотрел на девушку с таким холодным и недобрым взглядом. Наконец произнес:

— Прошу прощения, вы бы не могли дать ключи от душевой?

— Что, прям щас мыться пойдешь? Надо было ночи ждать? А днем никак, что ли, помыться не получается? — Валя сама не замечала, что и как она говорила, она знала одно: ночью она бы хотела, чтобы такие вот постояльцы ее не беспокоили, — помыться, видишь ли, ему приспичило. Она даже не сразу заметила, как мужчина отступил и быстро исчез из ее поля зрения. Валя даже задохнулась от неудовольствия — она ведь еще не все сказала, что думала, — высунулась в окошко и прокричала вслед:

— Спать пора, а не шляться ночью по коридорам...

Вот так всегда, подумала Валя, только размечтаешься, так нет же, обязательно кто-нибудь поломает кайф. Пусть моется холодной водой, нечего, какие эти приезжие избалованные. Она, Валя, дома не имеет таких удобств, как душевая с горячей водой. Только один раз, еще до работы в гостинице, девушка ездила в гости к подруге, которой повезло выйти замуж в Мирный. Там Валя впервые по-человечески приняла ванну. Ехала тогда на автобусе, попросила шофера остановить у Тропы, ее все знали, по ней попадали в закрытую зону. Но больше Валя туда не ездила.

Мечтать больше не получалось. Мысли помимо воли плавно переключились на странного постояльца. Валя знала о нем совсем немного. В паспорте значилось, что он, Ванюшкин Алексей Сергеевич, 1958 года рождения, родился в городе Ростов-на-Дону, прописка была московская. Отметок о семейном положении и наличии детей не было. В этой части паспорт был девственно чист. Но Вале этот Ванюшкин все равно не понравился. Было непонятно, зачем он приехал в Плесецк и чем здесь занимается. В номере у странного постояльца лежали ноутбук и пачка старых плесецких газет. Валя думала, что этот Ванюшкин какой-то ненастоящий москвич. Настоящий москвич, думала девушка, должен быть красив как принц, и такого она так долго ждала, из-за такого и пришла работать в гостиницу. Но потом Валя узнала, что есть другие замечательные города, туда она и должна была ехать за своим счастьем. Ее прежняя сменщица Надя написала ей:

«Не хорони себя заживо, Валька, давай приезжай сюда, мой муж Мехмет хочет, чтобы у меня тут были подруги, говорит, что мне одной будет трудно. Валя, приезжай, здесь тепло, здесь море и у Мехмета много друзей. У нас сейчас маленький магазинчик, здесь много русских, значит, у тебя будет работа. Конечно, продавать нелегко, но зато денег будет много, не то что в нашей гостинице. Даже подумать страшно, что было бы, если бы Мехмета не занесло в наши богом забытые места. Как там наши? Как Люся, как девчонки? Передавай всем привет, пока».

Валя знала это письмо наизусть. Она перечитывала его сотни раз, пока не решилась на этот смелый шаг — шаг, который может повернуть ее жизнь на сто восемьдесят градусов. Еще никто не знал, что в воскресенье она сядет в поезд и уедет.

Там, в той чудесной стране, не будут мерзнуть ее ноги. Валя зябко поежилась и решила вскипятить чай. Достала подаренную днем одним из постояльцев шоколадку и стала задумчиво разламывать ее на дольки. А все-таки жаль этого псевдомосквича. Он не виноват в ее бедах, в том, что ее жизнь проходит в маленьком поселке, где с женихами беда: кто пьет горькую, кто просто голь перекатная, и, что самое главное, нет роскошной жизни. А Валя была уверена, что она рождена для чего-то лучшего, она перечитала все книги о красивой жизни в их старенькой библиотеке и знала, что такая жизнь — ее удел, а не эта, серая и неприглядная.

2.

Утром Валю сменила Люська, веселая баба. Она буквально ввалилась в холл, оставив за собой клубы белого морозного воздуха. Выбившиеся из-под платка рыжие кудри горели огнем, лицо с россыпью веснушек так не походило на северные лица. Когда-то она приехала сюда за романтикой, думала, что будет рядом с космодромом и обязательно познакомится с космонавтом. Но оказалось, что прогадала: Плесецк был рабочим поселком, а космодром хоть и назывался «Плесецк», однако находился в соседнем закрытом городе Мирный. Туда разбитная Люська почему-то пробиться не смогла, так и осталась рядом с космодромом, в поселке. Жила Люська весело, жила не тужила. Ей уже перевалило за сороковник, но она не унывала, ждала своего суженого-ряженого, а пока заводила шашни с заезжими кавалерами. С виду была улыбчивой и бойкой. Но никто не знал, что на самом деле было в жизни этой женщины.

А когда-то у нее был муж, которого она увела из семьи, от верной жены и четырех детей. Разница в годах между ними была большой, и Люська веревки вила из влюбленного в нее мужчины. А потом случилось страшное. Не зря говорят в народе: на чужом несчастье счастья не построишь. Ее маленький сыночек утонул в яме, заполненной дождевой водой. Недоглядела его Люська, голова пошла кругом от избытка мужского внимания, и загуляла девка по-черному в маленьком военном городке. Так и не знает Люська, успел ли узнать ее муж, доблестный российский офицер, о ее похождениях или все же нет. Она укладывала сыночка спать, а потом бежала к новому возлюбленному, потеряв стыд и страх. А когда однажды сын вышел во двор — она даже не заметила, не почувствовала ничего, не екнуло ее сердце. Что-то делала на кухне, когда ее малыш зачем-то полез в воду — и канул там. Никто этого не видел. Люська услышала крики соседей, когда уже было поздно. Она бежала босиком по грязной после летнего дождя земле и не верила, что это ее малыш лежит бездыханным в своем розовом комбинезончике. С тех пор Люська часто видела один и тот же сон: вот она выбегает из кухни, в фартуке, с полотенцем в руке. В этих снах кошмар того летнего дня повторялся вновь и вновь: она бежит и не знает наверняка, ее ли сын лежит на зеленой траве и жив ли он.

После похорон муж от Люськи ушел. Взял отпуск и уехал к своей первой жене и детям, они простили его. Говорят, он поседел в одночасье. В опустевшем доме Люське было нечего больше делать. В части ее вроде как и жалели, но и утешать никто не стремился. Страстные поклонники сразу куда-то подевались, и Люська после похорон маленького тоже засобиралась куда подальше. Оказалось, что прощаться особо не с кем. Только сиротливая могилка ее мальчика оставалась здесь. Потом ей сказали, что малыш не останется один, за могилкой будут ухаживать, — так передал через других ее муж. Люся уехала.

Давным-давно, еще до замужества, она мечтала увидеть космодром «Плесецк». Туда и поехала. Заливала горе горькой, да не брала ее никакая водка, не пьянела она, и облегчения душевной боли не было никакого. Люська радовалась, что никто о ней ничего не знает, не знает о том, что случилось в далеком военном городке на юге России. Она радовалась людям, которые не знали и ни за что ее не осуждали. Да и годы делают свое дело. Пятнадцатый год в Плесецке Люська, вроде как улеглось немного на душе. Ведь уже ничего нельзя изменить, хоть душа и болит. Жизнь была полной чашей, да Люська сама ту чашу не уберегла, осколки так и остались в сердце и по-прежнему ранили.

Но Люська упрямо верила, что все еще будет. Она всегда умела управляться с мужиками, многие из тех, кто был рядом, готовы были остаться с ней навсегда, но она искала кого-то особенного. Хотела найти такого, чтобы дух захватывало, чтобы даже глядеть не хотелось на других. И мужики, казалось, не обижались на нее. Рады были, что в этом грустном месте им удавалось скрасить долгие ночи рядом с этой доброй женщиной.

Работа в гостинице ее устраивала. Только одного не могла понять Люська: ну чего эти местные девки такие примороженные? Или климат их такими сделал? Взять хотя бы Вальку. Все время сидит мечтает. А ведь ей уже тридцать два. И чего ждет, чего выбирает? Думает, что в дверь гостиницы к ней постучится принц? Вон тот несуразный москвич из тридцать второго номера, так он прямо-таки глаз с Вальки не сводит, а она его и не замечает — тоже мне, привокзальная.

— Валька, чего такая кислая? Полна гостиница мужиков командировочных, а ты не при делах, странно как-то, — вместо «здрасьте» сказала ей Люська.

Валька вяло отмахнулась. Что с Люськи взять? Ей бы только с мужиками погулять и ладно. А она, Валя, не такая, она хочет найти своего единственного и неповторимого и уехать отсюда навсегда. Но вслух сказала:

— Ну тебя, Люська. Вон, хочешь шоколада? Доешь.

— Давай, а я печенюшек купила, щас чайку сварганим, попьем от души, а то чего на голодный желудок-то работать. А этот, из тридцать второго, так только и смотрит, да не смеет слова сказать? — поддела она Валю.

— Знаешь, Люська, я чё-то на него сегодня наехала, сама не знаю почему. Пришел и ключи просит, в два часа ночи мыться захотел, ну это дело разве?

— А тебе чё, жалко? Ну и дала бы ключи, да еще сама с ним пошла, спинку бы потерла, — хохотнула сменщица.

— Ой, ну тебя, Люська. Вечно ты со своими шутками. А я накричала на него зазря, вот что.

— Не боись, подруга, приголубим друга, — не унималась Люська. А потом вдруг неожиданно спросила:

— А че ты вдруг намылилась в отпуск, я не поняла? Сейчас-то зачем было брать? Что ты в Архангельске-то будешь делать? Там и сходить-то некуда. Одно красивое место во всем городе — набережная, да и та убитая, ее никогда не отреставрируют. Ну, пойдешь ты в «Полину», попьешь кофейку, и че?

— Да так, сама не знаю. Взяла и взяла. Ладно, Люсь, пошла я, давай, хорошо тебе отдежурить.

3.

Валя шла домой по скрипучему снегу. Она шла мимо киосков с извечной водкой, мимо большого деревянного дома, в котором размещался ресторан, и, не доходя до вокзала, повернула на привокзальную улицу, к своему старенькому дому. Родители еще спали, она прошла мимо них на цыпочках, зашла в свою комнату и скинула шубу и шаль. Сапожки тоже занесла в комнату, а то в сенях промерзнут так, что потом их будет не застегнуть. Она сидела на железной койке, не в силах раздеться для сна. Пол был холодный, и ноги в тонких чулках стали замерзать. Валя, вздохнув, встала, разобрала постель, разделась и легла. Постель тоже была холодной, было тихо, и казалось, так будет всегда. Валя потянулась к фотографии, прикрепленной к бревенчатой стене большой и толстой иглой. Вынула иголку, взяла фотографию, а иглу воткнула обратно в стену. Поднесла фотографию поближе и стала рассматривать, силясь разглядеть в сумрачном утреннем свете залитые солнцем лица. Вот Надя, вот ее муж Мехмет. А рядом с ними еще двое — белозубые, загорелые. Стоят улыбаются. У одного лицо круглое, и весь он такой круглый. А второй ничего — похудее, постройнее. Ну, конечно, Мехмет посимпатичней будет, но, может, там еще есть какие хорошие друзья, а может, даже братья. Валя лежала и думала: ну какая же она смелая. Взять вот так прямо и решиться. Нет, все-таки она молодец. У Надьки тоже родители поначалу ругались, а потом ничего, смирились. Особенно когда стала им гостинцы присылать и даже деньги.

Валя спала и видела сон. Вот она идет вдоль моря, а за ней — мужчины. Валя оборачивается, чтобы разглядеть их, и видит, что все они почему-то как один одеты в до боли знакомые фиолетовые трико с красными лампасами.

В обед, разбитая и усталая, Валя встала. Дурацкий сон не шел из головы. Накинула халатик и поплелась в сени, сполоснула лицо ледяной водой. Дома было тихо. Она вытащила из-под кровати старенький, еще с пионерских времен, чемоданчик и открыла его: аккуратной стопочкой лежало белье, носочки, колготки, теплые чулки, пара летних платьев, полосатый купальник и тонкая розовая вязаная кофта. Тут же были уложены новая зубная паста и новая же зубная щетка, мыльница с новым мылом, полотенце. Старые светлые, когда-то белые туфли и новые красные босоножки тоже поместились, но ничего другого положить в чемодан было уже нельзя. Приподняла кофточку и погладила лежащий под ней новенький загранпаспорт, внутри которого — билет на самолет и две новенькие зелененькие бумажки с портретом американского президента Джорджа Вашингтона. Все это готовилось и собиралось весь последний год. Теперь сомнения как будто бы уже позади, но целый год, изо дня в день, из месяца в месяц Валя, как самая настоящая разведчица, готовилась уехать отсюда навсегда.

Теперь Валя была готова. Было немного страшно, даже захватывало дух, но было решено. Девушка не собиралась говорить кому бы то ни было, куда едет и зачем. Решила, что скажет родителям так: что она едет в Архангельск искать работу, что Люська ей дала адрес своей подруги, у которой можно остановиться. Главное, нужно было сделать все быстро, поставить родителей перед фактом, чтобы те не успели опомниться. А там — как сложится, авось и повезет.

Оставалось три дня до отъезда. Три долгих томительных дня. Нужно было придумать, как унять беспокойство и не подавать виду дома. Через два дня ей на последнее дежурство. А потом — поминай как звали. Жалко, конечно, мать. Но только не отца, старика с синим испитым лицом, из-за которого в доме вечный запах перегара. Мама у Вали библиотекарь. Тихая женщина Нюра, живущая надеждой, что когда-нибудь ее Вася все-таки станет трезвенником, кажется, не заметила, что жизнь уже давно клонится к закату и ее муженек, скорее всего, уже не протрезвеет никогда. А как складывалась судьба дочери, Нюру не волновало вовсе, хотя удобно было, что дочь была при ней, и по дому она помогала, и денег приносила. Правда, за последний год и денег, и продуктов стало меньше. Странно как-то, на что-то стала тратиться, хотя вроде и обнов немного. И в Архангельск стала ездить раз в полгода, чего раньше не бывало. Но в общем Нюре было все равно, чем и как жила ее дочь. У них ничего не просит — и ладно.

Валя сидела за столом, накрытым пожелтевшей от времени скатертью. Перед ней стояла старая миска, наполненная зернистым творогом. Стыл бледный чай с двумя кусочками сахара и долькой лимона. Второй завтрак, как у аристократов, подумала девушка. На плите стыла надоевшая гречневая каша, ее Валя есть не стала.

Когда-то, еще в школе, Валя попросила родителей повесить в ее комнате большое зеркало. Поначалу в нем отражался юный прыщавый подросток, потом появилась бледная девушка с невыразительным лицом, на котором потихоньку засветилась первая тонкая паутина морщинок. Валя считала, что красота должна быть естественной, и не пользовалась косметикой, в отличие, например, от своей закадычной подруги Нади. Валя собирала вьющиеся волосы в незатейливый хвостик, волосы были серыми, такими же неяркими были и ее глаза. Надя говорила, что если отдать Валю в руки хорошего косметолога, то цены бы девушке не было. Но Валя упорствовала, оставаясь в своем естестве, не красила ни век, ни губ. А втайне думала: какой смысл припудривать носик, если носишь простые платья? Глупо как-то рисовать лицо, когда одета просто. Валя не могла и не умела носить дешевые китайские вещи так, как будто они из элитного бутика. Вот Люська, та, да, может. И Надя тоже может, но не она, Валя. Нет, Валя была убеждена, что при дешевой одежде и косметика будет смотреться дешево и непрезентабельно. Но, странное дело, мужчины таких элементарных вещей, кажется, не замечали. Они глазели прежде всего на таких, как Надя или Люся. А на нее и другую сменщицу, серьезную Клеопатру Львовну, никто не смотрел как на женщин. Конечно, Клепа, как называли ее за глаза между собой девчонки, была в годах, да и вообще была совсем не симпатична, а даже наоборот. Дородную пятидесятилетнюю женщину сильно портила бородавка, торчавшая слева над губой. С ней-то все было понятно. А вот Валя, она не то чтобы была непривлекательна, нет, просто она была никакой, как будто женственность в ней уснула, приморозилась в этих северных широтах.

За два выходных дня Валя планировала много чего перестирать, а то когда еще мать соберется. Она с грустью смотрела на пыльные шторы. Это сколько же надо воды натаскать, чтобы все постирать да прополоскать. У людей не то что вода, у них еще и стиральные машины есть. Правда, у Вали не было таких знакомых, у которых все было. Разве что у Нади — у той, наверное, уже есть все. Подумала, и сердце сладко защемило: там, где-то там ждет ее счастье. Она даже знала, что напишет матери в письме. Она уже придумала эти слова, чтобы объяснить, почему она больше не вернется в этот холодный дом. Мать поймет. Она и сама считает, что баба должна иметь мужика, какого бы то ни было, пусть самого завалящего. Даже пьющего Васю Нюра никогда бы никому не отдала. Нет ничего хуже, по мнению матери, чем постыдное одиночество. Может, подумала Валя, мать даже порадуется за нее? Но потом поняла, что вряд ли: а кто дом тогда будет держать? Тут ведь все разваливается. Кроме нее, никто за домом этим полусгнившим и не приглядывает вовсе. А напишет она так:

«Мама, здравствуйте. Так случилось, что я теперь живу в другой стране — в Турции, среди других людей. И люблю одного из этих людей». Почему-то Вале казалось, что она придумала очень хорошее письмо. Коротко и ясно: что не вернется, что живет в другой стране, что любит и что у нее все хорошо.

Однако дел было невпроворот. Валя встала, убрала со стола и принялась снимать шторы, собирать грязное белье. Достала из скрипучего шкафа сменное белье, перестелила свою кровать и родительскую, стоявшую в первой, большой комнате. Комнат было всего две, они занимали половину избы (дом был на двух хозяев). Потемневшие от времени бревна Валя когда-то покрасила в веселый светло-зеленый цвет. Избушка тогда изнутри стала игрушечной. Теперь уже краска не была такой свежей, а кое-где даже осыпалась.

4.

Было раннее утро, в комнате царил полумрак, только огонек сигареты плавно двигался в воздухе, подчиняясь размеренному движению руки седого мужчины.

Ванюшкин Алексей Сергеевич щелкал кнопками на пульте телевизора. Старенький цветной телевизор шипел и ничего не хотел показывать. Мужчина выключил телевизор. Встал. Потянулся. На экране ноутбука плавали мерцающие звезды. Он приехал в эту глухомань всего на две недели, и первая неделя уже близилась к концу. Глухомань... подумал он и усмехнулся. Давно ли сам стал москвичом? Да без году неделя, как известный журналист стал, наконец, столичным жителем, купив квартирку недалеко от центра. И жизнь, кажется, стала налаживаться. Самолеты, поезда, в которых он, по сути, жил, уже позади. Теперь он — редактор отдела прозы толстого столичного журнала, раньше о таком даже не мечталось. Правда, Алексея Сергеевича сильно утомляли юноши и девы «со взором горящим». Приходят, думая, что несут нетленку, осаждают его толпами. А на поверку часто выходило, что все ими написанное — просто бредятина. Читать всю эту макулатуру Алексею Сергеевичу уже порядком поднадоело. Особенно надоели навязчивые девицы: думают, если строить глазки немолодому человеку, то он все для них сделает. Нет, не дождетесь. У него этого добра было навалом, поездил по стране и навидался всякого. Женщины ведь всегда норовят найти плечо посильнее и спрятаться от житейских невзгод. А ты тяни, пожалуйста, весь воз уже семейных проблем. Он с этим уже сталкивался. Везде, куда он ни приезжал, находились женщины, ищущие с ним близости. Кто-то на ночь, чтоб заглушить тоску, а кто-то надеялся уехать с ним из своего города. Но все они очень быстро понимали его сосредоточенность на себе. Его единственной настоящей страстью было творчество, и ничего более. Но та работа, которую он вынужден был делать изо дня в день, в течение многих лет, не оставляла ему возможности писать. Писать то, что ему хотелось, то, что можно было бы отнести к вечности — высокую литературу. Он готовился к этому: он впитывал в себя жизнь страны, жизнь далеких городов и глубинки. Ему казалось, что каждая новая встреча не проходит бесследно. «А может, и правда, в жизни ничего не бывает зря? — думал Алексей Сергеевич. — Может, мы учимся у жизни, и все, что мы умеем и знаем, будет когда-нибудь очень нужно?»

Он не знал, почему вдруг взял внеочередной двухнедельный отпуск и приехал сюда. Просто вдруг почувствовал, что только здесь, в Плесецке, сможет начать то, что никак не выходило в Москве. Когда-то он был тут проездом, и почему-то это место запомнилось ему навсегда, запало в душу. Тогда был мороз, и поселок напомнил ему что-то из двадцатых годов, такой он был неказистый и полный ватаг малолеток, похожих на беспризорников. Мальчишки толпились на базаре возле вокзала, у машин с включенными двигателями, самих таксистов видно не было. Шустрые пацаны стали наперебой предлагать свои услуги. Он выбрал малорослого, вертлявого, белобрысого оборвыша. Тот с победным криком побежал куда-то в сторону заснеженных прилавков и привел хмурого мужика. Алексей Сергеевич дал пацану десять рублей, которым тот чрезвычайно обрадовался. Тогда он нанял этого молчуна водителя на два дня. За пару часов объездил нужные точки. Поговорил с местными журналистами, директором захудалой типографии, съездил на птицефабрику, заехал было к мэру, но тот оказался в больнице.

Алексей Сергеевич был южным человеком. Но именно Север казался ему загадочным и притягательным. Его поражали люди, поражали длинные и холодные зимы, особенности пейзажей и жизни. По сравнению с пестрым югом этот мир ему казался прекрасным и достойным кисти великих мастеров живописи, ведь сдержанная красота, думал он, и есть подлинное совершенство. Красота, располагающая к созерцанию, бесконечному и бескрайнему. Маленькие деревеньки, полуразрушенные, несуразные, были до боли близкими и родными Алексею Сергеевичу, все время виделось, как из-за поворота выходит юный Михайло Ломоносов в лаптях, с котомкой на плече, идущий пешком в Первопрестольную.

Жизнь в деревнях тяжелая. Денег не хватает даже на водку, говорят, здесь ее покупают ложками или, если повезет, стаканами. Но именно эта жизнь, с теми же тяготами, как и сотни лет назад, казалась ему настоящей. В названиях рек и озер он слышал гул веков, звучали они таинственно и неповторимо. Алексей Сергеевич читал, что когда-то здесь жили финно-угорские племена — чудь, весь, ем, — видно, от них остались причудливые эти названия. Реки Онега, Емца, Ваймуга, Мехреньга, озера Кенозеро, Шардозеро, Свиное — чем не сказка или не былина? Ванюшкин затаив дыхание слушал легенду о селе Савинском, рассказанную в поезде случайным попутчиком: «Раньше считалось это место святым...но потом жители села изгнали какого-то церковного служителя, он это место и проклял...теперь оно считается несчастливым». То было далеким эхом давно минувших событий, о которых он прочитал в местной газете:

«Некогда, в XVI веке, здесь странствовал монах Антоний, который написал икону Благовещения в Благовещенском монастыре. На савинской земле построил Храм Николы Чудотворца, но позже был изгнан местными жителями». Чудные места, чудные истории...

5.

Валя не заметила, как в хлопотах по дому прошли выходные. Наступило ее последнее дежурство. В девять вечера она сменила Клеопатру Львовну. Работы оказалось много, в гостиницу заселялись люди, приехавшие из Онеги на запоздалом поезде. Народ еще долго не мог угомониться, все ходили: то просили ключи от душевой, то хотели, чтобы им выдали тазик или чайник, то спрашивали, где поблизости можно найти ночной магазин. Угомонились только глубокой ночью. Валя не сразу заметила, что наступила долгожданная тишина. Только теперь эта тишина стала угнетать. Девушка встала, открыла сейф и зачем-то стала аккуратно складывать лежащие там бланки и документы в ровные стопочки. Потом резко захлопнула дверцу и сама же вздрогнула от гулкого звука лязгающего железа. Вновь установилась леденящая душу тишина, и вдруг за спиной кто-то негромко кашлянул. Валя даже взвизгнула от неожиданности: оказалось, что ее нервы были оголены до предела.

Она повернулась к до боли знакомому лицу из тридцать второго номера. Серебристые волосы обрамляли спокойное и интеллигентное лицо. В ее смятенном состоянии духа появление кого-то живого казалось спасительным. Тишина теперь обволакивала двоих, а они стояли, не смея шелохнуться. Наконец мужчина произнес тихо:

— Валя, здравствуйте.

Валя не могла произнести ни слова. Горло сдавила какая-то нахлынувшая внезапно волна. Губы слиплись, кровь отхлынула от лица, и оно стало белее белой стены за ее спиной.

— Валя, мне сказали, что у вас сегодня последнее дежурство. Вероятно, когда вы вернетесь из отпуска, меня здесь уже не будет. Я только хотел сказать... я хотел... я пришел попрощаться, — мужчина заметно волновался, но старался говорить ровным голосом. Его выдавал неожиданный, прямо-таки юношеский румянец, заливший обычно серые щеки. А он, оказывается, вовсе не так стар, подумала Валя. Она стояла и смотрела на гражданина Ванюшкина Алексея Сергеевича, в ее голове помимо ее воли крутилось: 1958 года рождения, родился в Ростове-на-Дону... и другие скудные сведения об этом человеке, почерпнутые из его паспорта. Наконец опомнилась, встряхнула головой, открыла рот и произнесла почему-то бессмысленное:

— Да?

Но и этому был рад ее полуночный собеседник.

— Да, пришел попрощаться, Валечка... Можно вас так называть? А вот это — вам, — сказал Алексей Сергеевич и протянул ей пунцовую розу.

Сколько же она стоит, подумала Валя. Лучше бы деньгами дал… дурацкие мысли продолжали отвлекать ее от сути происходящего.

— Спасибо, — наконец догадалась она сказать. И добавила почему-то: — Не надо было бы.

— Валя, вы простите меня, пожалуйста, — продолжал Алексей Сергеевич, — но я вот что хотел вам сказать. Если окажетесь в Москве, то вы меня обязательно, пожалуйста, найдите. Вот моя визитка, там все мои телефоны. Может, вам какая помощь будет нужна.

— Нет. Не окажусь в Москве. Уезжаю. Насовсем. В Турцию. К подруге. Меня подруга зовет, — Валя неожиданно для себя стала говорить телеграфным стилем.

— Зачем? Валечка, зачем?

Валя стояла перед этим чужим человеком и говорила о том, что наболело. О том, что она одна. И в горе, и в радости всегда одна. Что она устала от этого всепоглощающего одиночества. Что никакие книги не заменят реальность. Что постель холодна даже в жаркие ночи. Что не ее малыши резвятся во дворе. И много чего еще говорила ему Валя. Он был чужой человек, а она завтра уедет, чтобы никогда больше не возвращаться в этот холодный мир, где до нее нет никому дела. Уедет в другую страну, где будет, непременно будет счастлива.

«От себя не убежишь, милая, — тоскливо подумал Алексей Сергеевич. — Не убежишь». Он изумленно слушал бесконечный поток грусти и женской тоски по несбывшемуся. И почему она думает, что где-то там ее ждут, будут любить и она найдет покой? Покой ведь он в себе, а не где-то там, за горизонтом. Бедная девочка, хотя... чем она отличалась от него самого? Он ведь тоже бежал сюда, бежал от себя, такого, каким стал, чтобы найти того, кем был когда-то в далекой молодости. У каждого свой путь, и эта девочка пройдет свой, изопьет до дна свою чашу. Мне ее не остановить. Но, может статься, так и выйдет, как она сама себе заказала. Алексей Сергеевич смотрел на милое нежное лицо девушки, на ее еще не увядшую тонкую кожу, на серые прозрачные глаза с просинью, на шелковистые вьющиеся локоны, если бы к ним прикоснуться хоть раз... А Валя, прижав руки к груди, как будто заклиная, стояла перед ним и изливала свою женскую душу. Говорила она хорошо, ярко, образно. Казалось, будто зима рисует узоры на окне, изысканно и точно, не оставляя просвета на стекле, — и так же лилась речь девушки. И вдруг Алексей Сергеевич понял, что Валя ему послана свыше, она озарила его душу, согрела своим теплом, он понял, что, наконец, это случилось и с ним. Он стал чем-то, что поглощало ее душу без остатка, все посторонние мысли и ощущения ушли, осталось только светлое марево парящего облака вокруг них.

6.

Валя простилась с Алексеем Сергеевичем как с родным. Они обнялись — и в этом целомудренном объятии было только прощание двух душ, не тел. Простое мужское влечение невероятным образом переродилось в глубокую человеческую симпатию. Один был рад научиться чувствовать, другая — излить свои чувства неравнодушному человеку.

После этого ночного разговора Алексей Сергеевич больше никогда не испытывал мучений над письменным столом. Он открыл свое сердце замерзшей душе, и небо отблагодарило его, послав долгожданный дар. Он стал писать, позабыв обо всем на свете. Он писал теперь при любых обстоятельствах. Ему больше не нужно было уезжать куда-то, чтобы найти себя. Испытывать что-то, чтобы пробудиться ото сна жизни. Алексей Сергеевич получил то, что хотел. Простившись с Валей, он вернулся в свой номер и начал писать, пока пальцы не устали бегать по клавиатуре, стараясь скорее запечатлеть стройные потоки букв и слов, странным образом возникавшие в его голове.

Он был счастлив, что их с Валей жизни пересеклись — и пересеклись именно в этой точке пространства и времени. Они встретились, чтобы расстаться, теперь у каждого были свой путь и свое измерение. Алексей Сергеевич думал о том, что же такое дорога: это реальный путь или поиски себя? Человек, даже если он этого не знает, всегда находится в пути, решил Ванюшкин. Пока он жив — он в вечном движении, даже если и не двигается при этом вовсе.

...А Валя с утра улыбалась. Такого давно уже не было. Люська не верила своим глазам, удивленная происшедшей метаморфозой, теперь Валя казалась красивой и уверенной в себе девушкой, знающей, что ей нужно от жизни. Теперь ей любое море по колено, почему-то поняла Люська. И вдруг с тоской подумала, что сама уже давно потеряла эту жажду жизни, эту веру в себя. Она растратилась, сама того не ведая, раздарила себя безвозвратно случайным попутчикам. Еще одна злая морщинка прорезала ее лоб в то утро, еще одна горькая нотка появилась в ее голосе.

...Архангельск встретил Валю бегущими ручейками. На улицах было слякотно. Проезжающие машины забрызгивали старенькое серое пальтишко. Но его было уже не жалко: она скоро выбросит это пальто, выбросит, наконец, и сапожки. Наденет светлые туфли. Она выйдет из самолета туда, где тепло, где нет томящего сердце серого снега. Валя знала, что все будет хорошо. Прошедшая ночь оказалась волшебной: она вдруг воспарила над собственной жизнью и увидела, что все будет так, как желает ее душа. Она увидела ответы на все мучившие ее вопросы в глубине серых с зеленым отливом глаз. В этих глазах отразилась вся ее жизнь, все ее горести, сомнения, неудачи и уже кажущиеся бесплодными надежды. Она увидела, как все ненужное отступило и осталось главное — то, какой видят ее эти глаза. Она увидела в них веру в то, что все сложится, что она будет очень счастлива, что жизнь в ее руках и она теперь может жить так, как сама хочет, не оглядываясь ни на кого.

Она летела чартерным рейсом. Не замечала никого вокруг. Еле уловимая улыбка не сходила с порозовевших губ Вали. Она летела навстречу своей судьбе, без сомнений и страха, самолетом на Даламан.

7.

Жизнь Вали в Турции удалась. Весна, которая еще только начиналась на далеком Севере, здесь, казалось, уже спешила уйти, уступив место яркому солнечному лету. Воздух был наполнен неведомыми ароматами, запах сосен переплетался с морскими ветрами, цвели лиловые деревья — все казалось сказочным. Странным было и то, что маленький турецкий город был чист, ветер не носил обрывки бумаг и мусора, не кружил пыль над мостовой, как это было там, дома.

Спать в доме Мехмета и Нади ложились рано. Вскоре Валя сама втянулась в спокойную, размеренную, чуть сонную жизнь курортного городка. Вместе со всеми она вставала к завтраку. Помогала подруге готовить и убирать в доме, потом шла вместе с Мехметом и Надей в магазин.

В первые дни Валя боялась одна ходить по улицам. Мехмет и Надя не оставляли ее одну, везде водили с собой. Валя приехала вовремя: слегка округлившийся живот подруги под свободным платьем еще был не слишком заметен, однако Валя догадалась: ее подружка беременна. Так что ее помощь по дому оказалась как нельзя кстати. Они были неразлучны, как прежде в Плесецке. Валя не расставалась со старенькой тетрадкой, куда заносила все новые турецкие слова. Ей хотелось понимать все, что говорят вокруг нее. Язык показался очень простым, слова запоминались легко, иногда она сама спрашивала смысл запавших в память слов. Соседние торговцы в разговоре все время употребляли одно и то же слово, оно звучало как «шимди». Вале оно казалось значительным и загадочным, мужчины произносили его с разными интонациями и очень энергично махали при этом руками. Надя засмеялась над вопросом Вали: оказалось, что это слово означает «сейчас». Всего-навсего. Девушка даже разочаровалась, но слово запомнила. Валю завораживали красивые интерьеры квартир, морские пейзажи, роскошные турецкие женщины. Ей казалось, что рядом с ними она просто бледная немочь, но Надя объяснила ей, что холодная красота для здешних мужчин бывает куда притягательней, чем привычный облик жгучих красавиц. Валя жила в нереальном мире: все было как в сказке, даже слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она жила жизнью семьи Мехмета и Нади, их магазином, их домом, их будущим малышом, бесконечными сериалами. А свое предполагаемое счастье Валя отодвинула на неопределенное время. Пока что ей нужно было освоиться, помочь Надьке, заработать денег, чтобы послать немного домой. В комнате Вали половина шкафа, отведенная под ее вещи, была уже забита новой одеждой.

Вале было хорошо в их маленьком домике. Ей уже казалось, что так было и будет всегда. День, полный солнца, вкусная еда, работа, похожая на игру. Она втянулась в созерцательное восприятие жизни. Могла часами с упоением наблюдать за людьми, сидя на белом пластиковом стульчике у входа в магазин. Любого зазевавшегося прохожего она жестами зазывала зайти. Это было похоже на игру. Валя улыбалась всей улице, и невольно «руссо-туристо» замедляли шаг, завязывали разговор со своей соотечественницей. Торговля шла слабо, сезон еще не начался, но Валя уже освоилась и сама могла поговорить с редкими пока клиентами из России. Она смотрела на них уже другими глазами, училась определять достаток и желание купить, улыбаться своим соотечественникам с единственной мыслью: продать им товар. Оказалось, что у Вали приятный голос, она легко заговаривала с людьми, как бы между прочим находила то, что может им подойти. Чаще всего туристы покупали сразу, иногда заходили еще раз, за новыми покупками. Валя всех помнила, здоровалась с ними как с друзьями, этому она научилась у Мехмета: он говорил, что с людьми надо дружить, чтобы они снова и снова приходили в их магазин. Зашедшим случайно она говорила, что они могут ничего не покупать, а просто посмотреть на новые модели, попить чаю, немного отдохнуть в прохладе магазина на красивых кожаных диванчиках. Иногда она сама демонстрировала новые модели. Люди уходили довольные, а у Вали появлялся азарт: все было ей внове, все воспринималось как игра. Кого-то Валя запоминала отчетливо — каждую черточку на лице, каждое сказанное слово, а кого-то пропускала мимо своего сознания. Иногда она запоминала даже тех, кто просто шел мимо. Как-то рядом, подобно мощному крейсеру, проплыла полная пожилая дама, она пронзительным голосом говорила своей молоденькой невзрачной попутчице:

— Я тут как-то в Угличе на Масленицу видела такие льняные скатерти, красный рубчик, крестиком вышитые... Боже, какая красота была, ну так вот, я их не купила сразу-то. А когда возвернулась, их уж и не было, продали, сказали, все. Нет, такую скатерть тут не найдешь, чего уж говорить...

Сердце на миг защемило... Боже, как быстро все забывается, подумала Валя. Забытые слова: «масленица», «Углич»... где и когда это было? В этой жизни у Вали были другие слова...

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев