|
|
Марина Мокрова
Иррациональное начало в творчестве Г. Газданова и Б. Поплавского
Имена Б.Ю. Поплавского и Г.И. Газданова часто ставят рядом, когда говорят
о молодом поколении эмигрантских писателей первой волны. Внимание
исследователей именно к этим двум фигурам так называемого «незамеченного
поколения» совершенно закономерно: Б. Поплавский был фактически сразу
признан самым талантливым поэтом в кругу эмигрантской молодежи, его даже
называли «монпарнасским Орфеем», а Г. Газданов долго оспаривал пальму
первенства в прозе с В. Набоковым.
Несмотря на то, что произведения Г. Газданова и Б. Поплавского сравнительно
недавно стали объектом изучения, уже появились работы, которые носят
сопоставительный характер (О. Орловой «Поплавский, Газданов и Монпарнас»; В.
Березина «Ровесники»; С. Семеновой «Экзистенциальное сознание в прозе
русского зарубежья (Гайто Газданов и Борис Поплавский)»; этой проблеме также
посвящена диссертация В.М. Жердевой «Экзистенциальные
мотивы в творчестве писателей "Незамеченного поколения" русской эмиграции:
Б. Поплавский, Г. Газданов»). В настоящей статье
мы предлагаем взгляд на прозу Газданова и поэзию Поплавского в аспекте
проявления иррационального начала, которое, на наш взгляд, многое определяет
и объясняет в их творчестве.
В «Заметках об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане» Г. Газданов прямо говорит, что
свою задачу он видел в том, чтобы указать в этой статье, которая явно носит
программный характер, «на значительность иррационального начала в искусстве»
[2; 82]. «Мне кажется, – пишет Газданов, – что искусство становится
настоящим тогда, когда ему удается передать ряд эмоциональных колебаний,
которые составляют историю человеческой жизни и по богатству которых
определяется в каждом отдельном случае большая или меньшая индивидуальность.
Область логических выводов, детская игра разума, слепая прямота рассуждения,
окаменелость раз навсегда принятых правил – исчезают, как только начинают
действовать силы иного психического порядка – или беспорядка вещей» [2; 82].
Итак, в представлении Газданова подлинное искусство начинается с того
момента, когда художнику удается заглянуть за пределы обыденной
действительности, в таинственные сферы ирреального, к которым неприменимы
законы классической логики и евклидовой геометрии. Именно поэтому в
творчестве Э. По, Гоголя и Мопассана, являющих, по мнению Газданова, пример
писательского Гения с большой буквы, столь сильны элементы иррационального,
мистического, фантастического.
Всякий, кто знакомится с прозой Газданова и стихами Поплавского, сразу
же замечает те специфические черты, которые восходят именно к такому типу
художественности. Кроме того, Г. Газданов сам указывает на свою творческую
близость с Б. Поплавским, когда пишет: «Поплавский неотделим от Эдгара По,
Рембо и Бодлера <…> Он всегда был – точно возвращающимся из фантастического
путешествия, точно входящий в комнату или кафе из ненаписанного романа
Эдгара По» [5; 167]. В свете вышеупомянутой газдановской статьи эти слова
обретают особый смысл: как продолжатели единой литературной традиции,
Газданов и Поплавский оказываются гораздо ближе, чем это можно было бы
предположить, зная о поразительном несходстве их характеров и образа жизни.
Произведения Б. Поплавского и Г. Газданова
наполнены скрытыми и явными аллюзиями из Эдгара По («Морелла I» и «Морелла
II» Б. Поплавского, «Воспоминание» Г. Газданова). И если Б. Поплавский
сам воспринимался как персонаж «ненаписанного романа Эдгара По», то у
Газданова любимый писатель становится главным героем рассказа «Авантюрист»,
где воспроизводится легенда о пребывании Э. По в Петербурге.
Фантастическое искусство, по словам Г. Газданова, «существует как бы в тени
смерти» [2; 82]. А Б. Поплавский в своей программной статье «О мистической
атмосфере молодой литературы в эмиграции» (необычайно выразительно само
название!) утверждает: «Литература есть аспект жалости <…> И, конечно, для
литературы, т.е. для жалости (т.е. для христианства) самое лучшее – это
погибать» [6; 445]. Эти высказывания своеобразно дополняют, оттеняют друг
друга, обнаруживая определенное созвучие в размышлениях масона, атеиста
Газданова и мистика, христианина Поплавского. Несомненная близость двух
художников выражается в особом восприятии и толковании темы Смерти, которая
становится полноправной, осмелимся даже предположить, любимой героиней
их произведений.
Смерть оказывается удивительно многоликой: у Б. Поплавского она появляется
то в образе «шофера-архангела в розовом авто» («Сентиментальная
демонология»), то предстает Черной мадонной (в одноименном стихотворении), а
самые первые строки «Розы смерти» воссоздают такую причудливую картину:
В черном парке мы весну встречали,
Тихо врал копеечный смычок,
Смерть спускалась на воздушном шаре,
Трогала влюбленных за плечо [7; 9].
Не менее интересные образные воплощения смерти встречаем у
Г. Газданова. Мрачный культ смерти исповедует его
«призрачный» персонаж Александр Вольф, герой одноименного романа; роман
«Возвращение Будды» начинается со слов: «Я умер <…> я умер в
июне месяце, ночью, в одно из первых лет моего пребывания за границей.
Это было, однако, не более непостижимо, чем то, что я был единственным
человеком, знавшим об этой смерти, и единственным ее свидетелем»
[1; 254]. Смерть в газдановской прозе нередко ассоциируется с древним
архетипом путешествия: самоубийца Павлов пишет в своей предсмертной записке,
что уезжает в Австралию, туда, где Черные лебеди (См. об этом
подробнее [8]); герои романа «Полет» погибают в авиакатастрофе, которая,
безусловно, воспринимается еще и как поэтическая метафора (смерть –
освобождение, возвращение души на небо).
Любопытно сопоставить известную строчку из стихотворения «Сентиментальная
демонология» Б. Поплавского: «Пока на грудь, и холодно, и душно, Не ляжет
смерть, как женщина в пальто» – со словами героя газдановского рассказа
«Превращение»: «И почему вы думаете, – презрительно спросил он, что она –
женщина? Смерть – мужчина» (Ср.: Александр Вольф). Казалось бы, прямо
противоположные высказывания… Однако они интересны тем, что предлагают
совершенно оригинальную трактовку темы Смерти, свободную от устоявшихся
стереотипов. «Женщина в пальто» (у Поплавского), в общем-то, так же далека
от всем известной старухи с косой, как и напрямую опровергающее традиционное
фольклорное представление газдановское утверждение, что смерть – это
мужчина. И в том, и в другом случае встреча со смертью обретает черты почти
интимного «знакомства».
Категория смерти в соответствии с давно сложившейся традицией оказывается
прочно связанной с категорией памяти. В ряде газдановских рассказов мы
встречаем оригинальную, полемическую реализацию метафоры «забвение-смерть»:
автор повествует о том, как человек, сознательно отказавшийся от своего
прошлого (фактически умерший для всех близких и знакомых), в рамках
обычного земного существования проживает два совершенно противоположных
варианта своей судьбы, как, например, героиня рассказа «Судьба Саломеи» или
Густав Вердье из рассказа «Нищий». В этом смысле примечательно
название одного из стихотворений Б. Поплавского «Вспомнить-воскреснуть», где
в финале звучит мотив пробуждения, возвращения в мир реальности из мира
ночных кошмаров: «В мир зари отойти на рассвете», значит, для лирического
героя Б. Поплавского «отошедшую память вернуть», т.е. воскреснуть.
Приведенные примеры позволяют увидеть, что порой темы и образы газдановской
прозы и поэзии Б. Поплавского соотносятся по принципу зеркальности,
взаимоотражения. Это вполне можно истолковать как подтверждение особого рода
творческой близости двух художников, близости, имеющей диалогическую
природу, причем, их диалог далеко не всегда это диалог-согласие, но чаще
всего диалог-спор, предполагающий «обсуждение», осмысление одинаково важных
для обоих тем.
Говоря о проявлении иррационального начала в художественном
творчестве, мы никак не сможем обойти вниманием вопрос об особом типе
авторского сознания, а также о своеобразной повествовательной технике,
призванной реализовать уникальный психологический, мировоззренческий опыт
пишущего. На Б. Поплавского, к примеру, оказали несомненное влияние
эксперименты сюрреалистов, пытавшихся с помощью техники автоматического
письма освободить подсознание и тем самым превратить поэзию в своего рода
«научный» метод постижения тайн человеческой личности. Так появляется
его книга «Автоматические стихи», причудливые образы которых вызывают
ассоциации с картинами Шагала, Пикассо, Дали: «Стекло лазури, мания
верблюдов / Соленая печаль орлов, огонь луны / И голова священника на блюде»
или «Ноги судьбы были сделаны из золота / живот из бледных рассветных
освещений. / Грудь из стекла. / Руки из стали. / Голова ее была вырезана из
прошлогодней газеты».
К. Мочульский писал о Б. Поплавском: «Он испытывает наслаждение, разрушая
устойчивость мира. В его стихах предметы колеблются и дробятся, как бы
отраженные в воде» [4; 28]. Сам Поплавский считал, что художник должен
подчинить свое творчество неким подсознательным силам, дионисическому
началу, которое он вслед за Ф. Ницше, противопоставлял началу
аполлоническому, связанному с <…> воспеванием красоты прекрасной, но
застывшей. Дионисизм же – это экстатический культ, т.е. живое воплощение
иррационального начала в искусстве. «Художник прав лишь когда пифически,
пророчески импульсивен, но как личность – вполне пассивен относительно
своего духа; он как бы мист подземного экстатического культа» [4; 30], –
утверждает Б. Поплавский.
Проза Г. Газданова тоже открывает перед читателем путь в мир подсознания,
грезы, странных пограничных состояний между явью и сном. Только Газданов
ориентируется не на мистические переживания в духе дионисизма, а на
уникальные возможности, которые таит в себе человеческая память. Если
развить данную аналогию, то можно сказать: тем же, кем был Андре Бретон для
Поплавского, для Газданова стал Марсель Пруст, воплотивший в своем
творчестве особый тип «homo reminiscens», «человека вспоминающего». Во
многих произведениях Газданова повествование ведется от лица персонажа, с
поразительной легкостью преодолевающего границу между миром реальным и
ирреальным, при этом в качестве ирреального мира нередко выступает прошлое,
причудливо переплетающееся с настоящим («Вечер у Клэр», «Призрак Александра
Вольфа», «Третья жизнь»). Кроме того, мистические, фантастические
черты может обрести сама действительность, трансформировавшаяся до
неузнаваемости в воображении художника, – явление, мастерски описанное в
одном из ранних рассказов «Водяная тюрьма». Особый тип восприятия
реальности, свойственный герою-рассказчику из произведений Газданова, сам
писатель определил как «болезнь сосредоточенного внимания», так, к примеру,
Николай Соседов, от чьего лица ведется повествование в романе «Вечер у Клэр»,
замечает: «Болезнь, создававшая мне неправдоподобное пребывание между
действительным и мнимым заключалась в неуменье моем ощущать отличие усилий
моего воображения от подлинных, непосредственных чувств, вызванных
случившимися со мной событиями» [1; 30].
Анализ художественной природы иррационального в творчестве Газданова и
Поплавского немыслим без рассмотрения вопросов стиля и поэтического языка,
поскольку тайна магического воздействия их произведений на читателей,
кроется не столько в том, что они говорят, сколько в том, как они это
делают. Многие критики отмечали необыкновенную музыкальность поэзии
Поплавского и прозы Газданова. Сравним лишь два, наиболее характерных, на
наш взгляд, высказывания. По мнению М. Слонима, «музыка, т.е. тот элемент
поэзии, который составляет ее первичную природу, все то, что словом сказать
невозможно, что выше или ниже, но во всяком случае вне понимания рассудком и
пятью чувствами, – вот это и есть самое замечательное в стихах Поплавского.
Его нельзя не заслушаться: это голос, богатый интонациями нежными и
вкрадчивыми, поет так чудесно, что забываешь обо всем, кроме
обольстительного напева» [4; 28]. Согласно утверждению Л. Диенеша, Газданову
удалось воплотить давнюю мечту писателей – «создать чудо поэтической
прозы, музыкальной без ритма и без рифмы, настолько гибкой и упругой, чтобы
передать лирические движения души, неуловимые переливы мечты, содрогания
совести» [3; 134].
Как мы могли убедиться, иррациональное начало в творчестве
Г. Газданова и Б. Поплавского реализуется на самых
разных художественных уровнях: на проблемно-тематическом, стилистическом,
языковом, на уровне пространственно-временной организации текста, в системе
образов. В этом смысле и Газданов, и Поплавский в полной мере принадлежат
«некалендарному 20 веку», воплощая в своих произведениях трагическое
сознание человека, который в водовороте исторических событий утратил
привычные этические и эстетические ориентиры, целиком и полностью
оказался во власти стихии иррационального, определившей неповторимый
облик искусства ХХ столетия.
Литература:
1. Газданов Г. Призрак Александра Вольфа.
М., 1990.
2. Газданов Г. Заметки об Эдгаре По, Гоголе и
Мопассане // Лит. обозрение. 1994. № 9-10. С. 78-83
3. Диенеш Л. «Рождению мира предшествует
любовь…»: Заметки о романе Г. Газданова «Полет» // Дружба
народов. 1993. № 9. С. 131-139
4. Менегальдо. Б. Поплавский – от футуризма к
сюрреализму // Поплавский Б. Автоматические стихи. М., 1999. С. 5-30.
5. Орлова О.М. Гайто Газданов. – М., 2003.
6. Поплавский Б. О мистической атмосфере
молодой литературы в эмиграции // Современное русское зарубежье. М.,
2003. С. 444-448
7. Русская Атлантида. Поэзия русской
эмиграции. Младшее поколение первой волны. М., 1998.
8. Шабурова М.. Тема смерти в ранних
рассказах Г. Газданова // http://hronos.km.ru/proekty/gazdanov/
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
