|
|
Мунир КУНАФИН
ПОД УСТАРЕВШИМ СОЛНЦЕМ
Родился ребенок,
окруженный безбрежным пейзажем,
Полвека спустя
он был убит на войне.
Кто помнит теперь,
как однажды
поставил он у порога
тяжелый мешок,
из которого выпали яблоки
и по земле покатились,
и шорох катящихся яблок
смешался со звуком мира,
где пели беззаботные птицы.
Жан Фоллен
Когда-то в нашей деревне жили трое слабоумных. Я расскажу об одном из
них, о дурачке Акраме, который оставил в книге моей судьбы серьезный
отпечаток. Я не могу не рассказать о нем.
Последние два года Акрам провел в психодиспансере в маленьком городке за
сотню верст от нас. И вот сейчас я везу его, вернее его труп, домой. Понуро
покачиваюсь в салоне старенького колхозного автобуса. Рядом о чем-то
оживленно тараторит шофер Мухтар, паренек с еле заметным пушком под носом.
То и дело прерывает рассказ громким смехом. Ему невдомек, что я не слушаю
его, даже слышать не хочу.
– Ты что, Зайни-агай, пригорюнился оттого, что какой-то дурачок Богу душу
отдал? Раскрой глаза, погляди — разве мир изменился с его смертью? Нет, даже
вчерашний волосок не шелохнулся, и солнце как обычно светит, — поучает он
меня.
Я лишь отмечаю про себя: паренек только что из армии, зеленый, так кто давал
ему право рассуждать о жизни и смерти?
Придурковатых, тех, кто не может думать, размышлять по-твоему и по-моему, у
нас называют «хыялый», что означает «мечтатель». В других краях зовут
по-другому: то дураком, то психом, то йуляр-аухаром — в общем, кто как.
Получается, у нас к ним относятся человечнее. Во всяком случае, прозвище «хыялый»
совсем не унижает, даже, наоборот, немного возвеличивает. Мечтатель...
значит, полон грез. Мечтатель... человек, слишком поверивший в свой
собственный мир, ушедший в мечты. А мечты бывают разными — сладкими,
сложными, удивительными и непонятными...
Однажды мы с Акрамом-мечтателем пасли скотину. Загнали стадо на водопой и
наблюдаем за ним с вершины Кабактау. Солнце вовсю печет, я снимаю рубашку и
подставляю спину горячим лучам. В ту пору солнце было таким молодым —
настоящий пламенный мячик, резвый огненный шар! А Акрам-хыялый, похоже
стесняясь, ни в дождь, ни в зной не снимает холщовой рубахи, загрубевшей как
рогожа. Он даже купается в ней, и она потом высыхает прямо на нем.
С наслаждением растягиваемся на солнцепеке. Мой друг-дурачок вглядывается в
знойное небо и долго молчит. И как только его глаза терпят! Я даже чуток не
могу взглянуть на солнце, сразу голова идет кругом, темнеет в глазах.
Полежав немного, Акрам вдруг начинает говорить о каких-то странных вещах:
– Если на этот мир, Зайнулла, посмотреть во-о-он с тех звезд, то можно
увидеть три этажа.
Зачем мне видеть мир в три этажа? Мне бы с одним разобраться. Поэтому спешу
скорей с усмешкой прервать его:
– Где же ты видишь звезды? Там нет ничего, кроме солнца. Или твои глаза
видят насквозь? — посмеиваюсь я.
На небе, действительно, — только солнце. Акрам молчит. Он приподнимает полы
рубахи, обнажая грязный живот, и начинает задумчиво посасывать засаленную
тряпицу. А сам смотрит ввысь. Я жду от него очередной несуразицы.
– Дальше, дальше? — подзадориваю его.
Он вглядывается в небо своим по-детски невинным взором и продолжает:
– Если посмотреть с этих звезд, мир кажется трехслойным, как ржаная краюха в
твоем кармане.
– Как это? — я невольно вытаскиваю из кармана кусок хлеба.
Он действительно трехслойный: на тонкий ломоть намазано масло, которое
сверху прикрыто таким же хлебом. Бабушка всегда так делает. Масло успело
впитаться в оба куска.
– Нижний этаж — это подземелье, там страшно, там бродят темные мысли.
Посередине — сама земля, там мы и живем. А наверху — небо, голубое, красивое
небо. Мы, мечтатели, или живем под землей, или витаем в облаках, — последние
слова он произносит нараспев, с видимым удовольствием. — А такие как ты,
Зайнулла, твердо стоят на земле, катаются в масле, что на том хлебушке. Да
только мир, Зайнулла, надо видеть при свете, поднявшись к звездам...
– А ночью нельзя? — нахожу я встречный вопрос.
– Нет, ночью нельзя, в темноте души людские закрыты.
Акрам так и витает в своих облаках, а я ничего не понимаю. Вернее, не нахожу
тут ничего неясного и таинственного. Да, есть земля, есть подземный мир, а
наверху — небо, что тут Америку открывать. Но я не прерываю его — не
уподобляться же дураку. Пусть мечтает, пускай видит звезды средь бела дня —
кто ему мешает? Я же знаю, звезды светятся и играют ночью, а днем спят,
прижавшись к луне. Так говорит мама... Пройдут годы, и я узнаю, что звезды
есть и за Солнцем. Только не пойму, как об этом, не умея даже читать, ведал
Акрам? Как он чувствовал их и видел даже при дневном свете? И как у звезд не
возникало отвращения при виде неряшливого Акрама, сосущего полы грязной
рубахи? Да еще звали его к себе! Не поймешь эти звезды: меня-то они и ночью
особо не привечали.
Кто же думал тогда, что в этом деле не обойтись без божественного дара. Как
я завидую вам, наблюдающим звезды ясным-преясным днем... Кажется, до сих пор
у меня в ушах звучит, как тихо и трогательно он зовет меня: «Зайнулла...»
Если подумать, кроме него никто меня не называл полным, нареченным муллой
именем. Для всех я был просто Зайни, а мама с бабушкой, всю жизнь звали
Зайнук. Полное имя меня даже злило, ведь так зовут только одних стариков. А
он твердил робко, даже с испугом:
– Имя нельзя коверкать, его не мулла дает, а Аллах.
– Если каждому в ушко имя кричать, Аллах бы давно из сил выбился! — смеюсь
я. — Я же знаю, он один-одинешенек.
– Вот потому только он и дает имена, — обрывает спор Акрам.
Вспоминая теперь моего друга, я невольно нахожу в странных прежде его словах
и поступках необъяснимый смысл...
Голос Мухтара заставляет меня вздрогнуть, отвлекает от мыслей:
– Уснул, что ли, Зайни-агай? Слушай, а кем были родители Акрама-дурачка? Он
не родственник вам случайно? Уж больно убиваешься...
– Нет, мне он не родственник, а вот к вашему роду-племени касание имеет, —
нехотя говорю я.
– Не говори ерунды, у нас в роду таких нет.
– Шучу.
– Ты так над человеком не издевайся, агай!
– Еще неясно, кто над кем издевается, — бормочу я.
– Что-что?
Хорошо, что не расслышал.
– Акрам не из наших краев. Его родители приехали из-за Зильмердака, из
катаев они. Потому и здоров телом, как медведь белорецкий.
– Был, скажи.
– Что — был? — не понял я.
– Так концы же отдал! — грубо рассмеялся Мухтар.
Вот бездушный — человек умер, а он ржет как лошадь. Впрочем, только ли он
один? Если подумать, чем мы лучше? Думаем только, чем набить желудок и как
нажить денег. А прислушаться к ближнему, вникнуть ему в душу? То-то. Сам-то
я хорош. Еду сейчас ангелом во плоти, а разве Акрам мне не посылал через
людей весточку, не писал мне? А я не только не помог ему, даже не ответил.
Может, и не ездил бы сейчас за трупом пятидесятишестилетнего слабоумного
друга. Вспомнил бы о нем раньше, и был бы он жив-здоров. Значит, и я махнул
на него рукой. Поздно же совесть заговорила...
Бас Мухтара снова возвращает меня к действительности.
– Я, конечно, его родителей не знаю. Но все-таки, кому он приходится
родственником? — парень, видно, всерьез заинтересовался...
– Неудивительно, что не знаешь. Акрам рос сиротой. Отец погиб на войне, даже
не увидел сына, родившегося после него. Мать умерла уже после войны. Весной
возила семена из Тукуна, провалилась в Белую вместе с лошадью. Акрам рос на
улице, перебирался из дома в дом. Мы же с одной улицы. Да, тяжелая была у
него судьба, — последние слова будто клоком вырвало из души.
– А-а, вот оно как, — кивает спутник.
Не тяжелой судьбе сочувствует, а испытывает облегчение, что Акрам-дурак
оказался не его родственником.
Мы — дети одной улицы... Акрам, Искандар, я... Акрам был на три года старше
нас. Он сорок первого года рождения, а мы родились в лютую стужу
предпобедной зимы. Помню, в детстве Акрама к нам домой особо не пускали, а
если и зайдет, то не позволяли играть со мной. Когда умерла его мать, ему
было, наверное, лет около семи. Я до сих пор помню тот разговор взрослых в
сумерках (больше запомнился закат солнца, чем их слова), дескать, что же
станет с этим дурачком, ведь даже родственников нет. Я вскочил тогда со
словами: «Пусть приходит к нам жить!» Мама со вздохом похлопала меня по
спине, уложила в постель и сказала, что Акрама скоро увезут далеко-далеко в
город.
В тот вечер я долго лежал и смотрел на малиновое солнце за окном. Мне и в
голову не взбрело, что с того дня закатилось и солнце Акрама. Вспоминаю
сейчас тот вечер, и кажется, что солнце тогда было не нежно-малиновым, а
кроваво-багровым и горестно висело на горизонте, не желая прощаться.
И все-таки оно в ту пору было молодым и веселым. Сегодня то же самое солнце
освещает землю. Только теперь оно уставшее, подряхлевшее, слишком многое
пережившее.
Мама оказалась не права. К счастью ли, или наоборот, Акраму не довелось жить
в городе. Он прибился к старушке Гашуре, одиноко жившей в конце улицы. Ее
единственная дочь до начала войны уехала в Узбекистан, там и осела. Быть
может, не Акрам потянулся к ней, а Гашура сама его приютила, желая искупить
свой грех.
А грех был такой, что страшно представить, как его измерит божий безмен...
Гашура когда-то была повивальной бабкой. Акрам стал последним ребенком,
появившимся на свет с ее помощью. Родился он небывалым в наших краях
богатырем, измаяв свою мать при родах. Сперва казалось, что все обошлось,
однако к годовалому возрасту в нем появились странные изменения. Глаза
уменьшились, сблизились друг с другом, движения малыша стали неуклюжими, как
у плюшевой игрушки... К двум годам выяснилось, что мальчик слабоват умом.
Вот тогда и призналась старуха Гашура: «Помню, испугалась, что на темя
слишком сильно надавила, так оно и вышло. После этого Акрама больше не
решилась пуповины резать. Уж слишком большим был мальчик, а Сабира,
роженица, слаба. О, Аллах, смилуйся над ребенком...»
Как ни причитай, ничего уже поправить нельзя. Кто знает, может, повитуха и
не была виновата: говорят, такая болезнь передается по наследству. Ведь
никто не искал, не проверял родственников отца Акрама за Зильмердаком...
Бабка Гашура, сколько знаю, слыла доброй старушкой. Акрама она всегда
кормила досыта, одевала, конечно, бедно, как могла, но яростно защищала от
обидчиков. Умела приструнить их словом, а если надо, пускала в ход кулаки.
Но сама Акрама не обижала, да и его учила только добру. Мухтар, который
открещивается сейчас от всякого родства с Акрамом, и есть правнук этой
Гашуры, светлая ей память. Только об этом лучше промолчать. Будет нужно,
позже сам дознается.
Тяжело было прокормиться в трудные послевоенные годы. А еще надо кормить
мальчика, в восемь-девять лет уже вымахавшего под потолок. Однажды Акрам
начал ходить по домам в поисках съестного. Люди его не прогоняли, делились
чем Бог послал, да и старушке кое-что перепадало. Она принимала эти скромные
дары, значит, была не против попрошайничества приемыша. Сначала такое
случалось лишь изредка, потом, когда бабка слегла, участилось.
Лет в двенадцать, когда Акрам остался совсем один, он и вовсе перестал
возвращаться домой. Ночевал то у одних, то у других, у каждого по очереди.
Эх, доброта людская в ту пору! Акрама никто не прогонял, наоборот, каждый
хозяин считал своим долгом накормить божьего раба досыта. Было и другое:
обделенному человеку место все равно у порога. Вшивого, грязного оборванца
никто бы не стал укладывать в горнице. Хорошо, что Акрам и сам это ясно
понимал. Привыкший довольствоваться малым, он, немного утолив голод, сразу
же укладывался спать у двери на старом бешмете. А утром его словно ветром
сдувало. Своей чуткой душой он, наверное, понимал, что не стоит ждать от
людей большего. И еще, в каком бы положении он ни был, никогда не
притрагивался к чужому. Думаю, именно поэтому односельчане всегда радушно и
доверчиво привечали его.
Как-то мы ждали очередного прихода Акрама с особым нетерпением. На прошлой
неделе у нас захворала коза, мать троих козлят. Пришлось ее спешно
прирезать. Бабушка в тот вечер сварила целый казан мяса, растопила баню.
«Грехи, видать, накопились, вот и наслал Бог беду. Хоть через Акрама
замолим...» — приговаривала она. Вот потому мы и ждали безгрешного сироту.
Отец Искандара, вернувшись с войны без ноги (мой отец тоже вернулся больным,
почти не ходил), первым делом острой бритвой наголо обрил похожую на
продолговатую тыкву голову дурачка. Потом мы с ним пошли в баню. Как только
растянулись на жаркой лавке, пришла одетая в бешмет бабушка, от души
отхлестала нас веником. Я даже захныкал от боли, а Акраму хоть бы что. «Тело
разомлело у бедняжки. Размягчим, размягчим твои косточки... Тело грязное,
зато душа чистая...» — приговаривала бабушка, поддавая жару. Когда бабушка
ушла, друг начал от души чесаться, расчесал себя аж до крови. Потом мы с
удовольствием мылись в воде с золой. Всю его одежду мама выстирала и
прокалила на каменьях — только так можно избавиться от проклятых вшей.
Приодевшись в рубашку и брюки моего отца, он превратился в довольно видного,
статного юношу. И только черные глаза, словно овечьи кругляшки, оставались
тусклыми и неживыми. Смотрел он исподлобья, виновато — в эти глаза уже
навеки вселилась убогость...
Вот диво, одежда отца была впору этому подростку. Каким же он был
здоровенным! После бани ели суп из козьего мяса. Акрам наполовину опустошил
миску, помолился и отправился к дверям. Но бабушка за руку приволокла его
обратно к топчану.
– Небось, желудок вконец испортился от сухомятки. Ешь, бедненький, ешь, —
приговаривала она, пока он расправлялся с еще одной тарелкой.
Когда начали укладываться, друг снова схватился за бешмет. На этот раз
бабушка всерьез разозлилась:
– Сколько волка ни корми, все в лес смотрит! Иди к топчану, спи с Зайнуком!
Кто же после бани у двери спит, вот глупый, а?
– А он и есть глупый, пускай лежит там, — вставил я. И тотчас юркнул под
одеяло, заметив строгий взгляд отца. Ну и дурак, ляпнул, не подумав. Да и
откуда взяться чуткости, если человек живет в достатке, катаясь как сыр в
масле?
Акрам послушался, пристроился на самом краешке широкого топчана. Ночью я
сквозь сон слышал, как Акрама рвало, как расстроенная мать бормотала, что,
мол, не впрок собачьему желудку хорошая пища. После бани я спал как убитый,
а к утру дурачка и след простыл. После этого праздника Акрам долго не
приходил к нам. Дойдя по очереди до нас, всегда обходил стороной.
Бабушка не стерпела: — Поди-ка, узнай, почему Акрам не ходит к нам, — велела
она мне. Я быстро нашел его, расспросил. Он долго смотрел на меня сверху
вниз.
– Вы не даете спать у порога, потому и не пойду. А еще у вас суп слишком
жирный, — сказал он.
Услышав это, бабушка залилась слезами.
– И вправду, дурак дураком, — покачала головой мама.
Немного успокоившись, бабушка сказала:
– Не говори так, килен. Не дурак он. Умнее нас с тобой, нам его не понять.
Аллах сотворил его слишком чистым, слишком чутким. Он всегда знает свое
место. Даже я, дожив до старости, не знаю своего места в этом мире — у
порога ли, или в подушках. Многие, очень многие не знают, — она вздохнула и
повернулась ко мне: — Зови Акрама, найдется ему место у порога.
Эх, были же времена, какими же милосердными и великодушными были когда-то
люди, последним куском хлеба делились. А теперь все вокруг живут в достатке,
сыты, одеты-обуты. Жизнь полная чаша, а души дырявые. Вспомнишь былые
времена, диву даешься — если кто-то дом ставит, весь народ стекается туда на
подмогу. Каждый приходит, помогает чем может. Медовуху варят бочками — и дом
поднимается на глазах, и праздник для всех. А сейчас?.. Понадобится поперек
лежащую доску вдоль переложить, и то денег требуют. Сын берет у родной
матери денег за подмогу. Родство, искреннее гостеприимство, дружба,
сочувствие... все исчезает. А столы ломятся от яств, дома полны всякого
добра. Любая дверь закрыта на десять замков. А раньше? Только надолго
собираясь куда-то, хозяин совал в щеколду прутик или гусиное перо.
Небо стало выше, но суп на столах — намного жиже. Потому и солнце наше
стареет. Все захлебнулись, завязли в своих делах, им некогда взглянуть на
солнце. А когда-то были люди, которые видели звезды даже днем. Живи Акрам
сейчас, умер бы еще подростком. Кто знает, может быть, сегодня нужно
побольше таких, как он, — простодушных, бесхитростных мечтателей. И тогда бы
многие знали свое место.
Полоумные бывают разные. В соседнем селе Кушкаин один такой дурачок,
однорукий Сибагат, однажды сжег полдеревни. В осеннюю стужу захотел
погреться у костра под стогом. Действительно, дурак. Наш Акрам по сравнению
с ним — ангел. Он ни разу не причинил вреда ни родной деревне, ни людям.
Наоборот, когда повзрослел, каждому двору перепадала от него какая-нибудь
польза. Дураки, они охочи до работы. Когда не хватало рабочих рук, в поисках
бесплатных помощников его отыскивали на улице.
Бывало, попросишь по-человечески: «Пошли, Акрам, сено покосим», или же
похвалишь: «Руки у тебя золотые, приходи-ка завтра на стройку», или же
потребуешь, чтобы явился на подмогу, отвечал одно и то же. Непонятно, откуда
что взялось, но он всегда говорил писклявым голосом: «Слыхал, наверное, у
дармовщинки отец давно умер. Коли дашь две головки курута да жену одолжишь
на вечерок, тогда посмотрим... »
Отвечал так и старушкам, и женщинам, и девушкам. Люди уж привыкли к этому, с
удовольствием соглашались, били по рукам, после чего он следовал за
очередным хозяином. После работы тут же забывал о своем требовании, наедался
досыта и уходил, забрав топор, вилы или косу (до сих пор помню его
неторопливую походку). Иные люди протягивали ему деньги, он отказывался,
говорил, что не писарь, в бумажках не нуждается. Он и в самом деле не знал
ни цены, ни счету этим бумажкам. Когда давали две головки курута,
обязательно брал. Бывало, идет по улице, а с двух сторон карманы топорщатся.
На перекурах Акрам сидел и сосал эти куруты, как малолетний ребенок. Из-за
его смешной поговорки случались иногда и забавные, и обидные вещи. Однажды
Асматтай (так мы звали тетю Асму) послала только что приехавшего в деревню
зятя чистить навоз. Посмотрев на махонького зятя, с жалостью покачала
головой и сказала: «Один не сможешь. Анвар, зятек, возле магазина найдешь
долговязого дурачка Акрама, попроси его помочь, скажи, что я просила». Зятек
быстро нашел нужного человека и передал просьбу тещи. Акрам понял: человеку
нужна помощь. Медленно приподнявшись с места, заявил свое обычное:
– Слыхал, наверное, у дармовщинки отец давно умер. Коли дашь две головки
курута да жену одолжишь на вечерок, тогда посмотрим...
Вспыльчивый жених вцепился Акраму в горло:
– Ишь ты, мою невесту захотел!
Видно, ревнив был без меры, раз такого богатыря не убоялся.
Акрам, в жизни и мухи не обидевший, совершенно растерялся. Жених, осмелев,
еще раз предложил пойти помочь. Бедняга, заикаясь и запинаясь, повторил те
же слова и снова протянул пятерню, чтоб ударить, как обычно, по рукам.
Женишок совсем вскипел и несколько раз дал ему по щекам. Но в этом мире,
пожалуй, и у самого большого терпения есть свои пределы. Акрам вдруг молча
приподнял его, как ребенка, и посадил на крышу чулана магазина. И ушел. А
жених целый час просидел на крыше, зовя на помощь.
Так Акрам впервые в жизни отказал человеку. Какие чувства всколыхнулись
тогда в его душе, одному Богу известно. Целую неделю он не выходил из дома,
ни с кем не заговаривал, отворачивался от прохожих.
Второй случай был не так забавен. Как-то раз завклубом Мухаррам позвал
Акрама на стройку дома. Как всегда, ударив по рукам, договорились о двух
головках курута и жене на вечерок. Работа закончена, дом поставлен. Мы,
мужики, с удовольствием прямо на улице угощаемся медовухой. Акрам, не
бравший в рот горячительного, поел и засобирался домой. И тут смешливому
Мухарраму в разгоряченную брагой голову пришла шальная мысль: «Как это я,
мужик, перед всем миром стану отрекаться от своего обещания?» Отобрав топор
у Акрама, он насильно затолкал его в старый домик. Жена его тоже была
бойкой, задиристой женщиной. Неизвестно, о чем они говорили, но Мухаррам
вышел из дома один и, присвистывая, прикрыл дверь снаружи. Мужики, затаив
дыхание, застыли в ожидании.
Не прошло и двух минут, как из дома, разломав на щепки дверь, сколоченную из
«сороковки», пулей вылетел Акрам. Глаза мужиков полезли на лоб. Разъяренный,
бешено вращая глазами, он с дверью на спине подошел к Мухарраму и начал
пыхтеть как бык.
Все, убьет, подумали мы.
Но завклубом успел пасть к его ногам со словами:
– Не убивай, Акрам, братец, неудачно пошутили, век тебе ноги буду
целовать...
Богатырь, не понимая его слов, и сам задрожал, потом, неловко повернувшись
вместе с дверью, упал навзничь.
Никто не шелохнулся, не подошел к нему. Он тихо полежал немного. Потом
медленно поднялся и даже не забрав свой топор понуро, словно виноватый
ребенок, пошел по улице. Повисла гробовая тишина. Никто не притронулся к
наполненным стаканам, все тихо разбрелись по домам. Мухаррам не стал никого
удерживать, только бормотал, что перестарался с шуткой.
Я был одним из свидетелей того нелепого случая. Мой друг Искандар,
повернувшись от ворот, бросил хозяину на прощание:
– Хорошо, Мухаррам, посмотрим, будешь ли ты целовать ему ноги?
После этого Акрам напрочь забыл свою прибаутку. Только жена Мухаррама
хвасталась иногда, что от одного взгляда на нее даже самые смирные мужики
звереют.
Прошли годы, времена изменились. Дом Акрама обветшал, потом и вовсе
обвалился. Наш хыялый-мечтатель снова вернулся к подростковому образу жизни:
подрабатывал у людей, зимами валялся в пыли клубной котельной… Несколько зим
обитал в соседней деревне у какой-то больной женщины — так и доживал Богом
данную жизнь.
Обидно, что, воочию видя все это, никто не взялся ему помочь найти свое
прибежище, никто и пальцем не шевельнул. Ни местное начальство, ни друзья
детства наподобие меня, ни другие... Кстати, об остальных. Как ни чудно,
Акраму довелось увидеть много хорошего со стороны того самого ревнивого
зятя-коротышки, которого он когда-то посадил на крышу магазина. Тот окончил
учебу в институте и, вернувшись в деревню врачом, став большим, как говорят
в народе, человеком, сразу стал для всех своим. Конечно, был и прилипчив,
что твоя оса, и смертельно обидчив, однако душой оказался добрым. Профессию
свою любил, лечил от всей души. Народ, измаявшийся лечиться в райцентре на
краю света, вздохнул с облегчением. Однажды он махом поставил на ноги
захворавшего Акрама, мало того, выделил ему отдельную комнату во вновь
отстроенном здании больницы. Даже разрешил ему питаться в тамошней столовой.
Пенсия оставалась при Акраме. В благодарность тот присматривал за двумя
кобылами больницы: кормил их, поил и холил, готовил сено. В ту пору эти
кобылы заблестели как ухоженные. Стоило Акраму ступить на крыльцо больницы,
как они уже подавали голос из конюшни, издалека узнавали конюха по походке.
Пожалуй, в этой жизни из всех живых душ, что знали Акрама, самыми чуткими и
понимающими оказались эти кобылы. Потому он и ухаживал за ними, как за
родными. Кто знает, может быть, именно человеческое участие главврача
Анвара, работа, которую он дал, и возбудили в этом человеке ответственное
отношение к делу. Хорошая это штука — ответственность. От нее чувствуешь
себя надежнее, понимаешь, что тоже участвуешь в судьбах людей. Быть может,
это качество и отделяет умных от дураков?
Однако, если тебе предписано быть несчастливым, умен ли ты, или дурак, не
отличающий счастья от несчастья, витаешь ли в небесах, — все одно не
повезет. Акрам успел прожить по-человечески всего два года, после чего
судьба его повернула совсем в другую сторону. Да, времена изменились.
Мухаррама, тяжелее гармони ничего в своей жизни не поднимавшего, назначили
главой сельской администрации. Сначала все радовались — как-никак, свой
парень, а потом с горечью говорили, что приезжие были намного ближе и
участливее. Новый глава урезал сенокосы, уменьшил пастбища. Однажды даже
запретил водопой из речки посреди деревни, объясняя это тем, что сельчане не
сдают молоко государству. Вследствие этого испортились колонки, создавая
искусственные ручьи.
Зато новый туря очень умело ладил с начальством, то и дело донося на своих
односельчан. Он-то и засунул Акрама в психодиспансер. В чем тот провинился
перед ним? Сначала Мухаррам пожаловался на главврача, что тот держит у себя
дома работника. Даже сообщил об этом в милицию. Но у зятька наверху тоже
нашлись свои люди, потому злые ветра его не коснулись.
Потом из министерства приехали с проверкой, дескать, содержание полоумного в
больнице не отвечает санитарным нормам, а сам он пугает больных. Вскорости
цель была достигнута, и глава отправил беднягу в дом для умалишенных.
Хотя легко сказать — отправил. Акрам, почуяв неладное, заперся в конюшне.
Пришлось взломать двери. Долго не могли разнять руки, намертво обнявшие
старую кобылу. Какой-то бестолковый даже обжигал ему руки спичками. Ни
уговоры, ни увещевания не помогли. Глаза хыялый-мечтателя омертвели, угасли.
Я не участвовал в этой переделке, но ведь тоже был там, поблизости.... И ни
слова не обронил в защиту друга детства. Может, и вправду думал, что там ему
будет легче.
Отчаявшиеся люди позвали Анвара. Он попросил всех выйти из сарая. О чем они
говорили, неизвестно, но вскоре он появился со словами: «Сейчас выйдет, вот
только коней накормит», — и ушел в больницу.
Действительно, послышалось шуршание сена, ржание лошадей. Вскоре в дверях
появился Акрам. Он был бледен и как-то вдруг резко ссутулился. Не плакал, не
оглянулся, чтобы попрощаться, сразу же зашел в открытую дверь машины и
закрыл лицо руками. Видно, смирился с судьбой.
Больше он сюда не вернулся. О его кончине мне сообщила жена — краем уха
услышала у почты. Удивила не сама весть о смерти, а спешное сообщение
Мухаррама в диспансер о том, что у покойного нет никого из родных, мол,
пусть хоронят там же. Кабы не кое-чьи чуткие уши в администрации, все бы так
и прошло незамеченным. В деревне его уже все стали забывать. Но только не я.
В этом году его товарищ по больнице Тимергали дважды писал мне от его имени
письма. Значит, Акрам считал меня близким, верил. Со дня прихода последнего
письма не успело пройти и месяца. Я как раз решил навестить его после
посева. Черт бы побрал эти житейские хлопоты! Опоздал. А ведь те письма
торопили, теребили меня. «Если есть возможность, скорей увезите своего
родственника домой, иначе его забьют до смерти», — писал его знакомый.
И вот — печальное известие. Я позвонил другу Искандару в Уфу.
– Ты что, какие тут сомнения?! Обязательно нужно привезти, похоронить
по-человечески, — сказал он сдержанно.
Потом добавил:
– Помнишь, когда поднимали дом, Мухаррам ему обещал до гроба ноги целовать?
Напомни это главе. Завтра и я приеду.
Зайдя в кабинет, я сразу вцепился главе в горло.
Он растерялся.
– Кто дал тебе право? — меня трясло от гнева. — При жизни прогнал, теперь и
мертвому не разрешаешь вернуться? Не выйдет! Давай машину, сам съезжу!
Мухаррам не сразу понял, о чем речь.
– Ты что?! Не видишь, кто перед тобой? В тюрьму захотел?
– Это тебя надо посадить! За Акрама.
– А-а, вон оно что, за дурака хлопочешь? — сообразил он.
– Здесь он родился, здесь и похороним. Давай машину, поеду, — не давал я ему
опомниться.
– Бензина нет, машина без бензина никуда, а на бензин — мани-мани нужны, —
он вытащил кошелек.
– Кажись, когда высылал, денег хватило.
Помолчали.
– Давай-ка успокоимся, друг Зайни, подумаем.
– Ты сначала скажи, дашь машину, нет?
– Что ты пристал как оса, сказал же — подумаем, — смягчился он. — Если так,
то надо наперво сообщить в диспансер.
– Дашь машину или нет? — не унимался я.
– Сказал же, бензина нет. Из соседнего района племенного быка нужно
привезти, даже на это бензина нет, а еще...
– При чем тут бык, если надо, пригони! Мне нужен транспорт, чтоб привезти
Акрама, понимаешь? — снова взбеленился я.
– Ладно, допустим, привезем Акрама, — начал он медленно. — А как посмотрят
на это сельчане? Что скажет районное начальство? Не подивятся, что
возвеличили какого-то дурака? Ну, умер так умер, какая теперь разница, где
ему лежать?
Я еле сдержался и только тихонько сказал:
– Помнишь, как-то ты его колени обнимал и просил: «Не убивай, всю жизнь тебе
ноги буду целовать». Тогда и надо было тебя убить.
Махнув рукой, я двинулся к выходу, но тут Мухаррам вскочил с кресла:
– Что ты как бешеный мерин? Подумаем, поищем выход...
– Сами найдем, — буркнул я и вышел.
Через десять минут на стареньком автобусе приехал Мухтар. «Мигом бензин
нашелся, что за спешные дела, Зайни-агай?» — ухмыльнулся он, раздирая мне
душу. Мухаррам успел позвонить в диспансер. К нашему приезду труп уже
подготовили, принесли нужные бумажки.
Увидев его, я похолодел — до того маленьким он стал теперь. Лицо в морщинах,
как у старика. Неужели за два года человек мог настолько измениться? Чтобы
узнать, как он умер, не было ли последнего слова, желания, я зашел в кабинет
главного. Человек с обвислым животом спокойно меня послушал и сказал:
– Бык забодал.
Слишком тихим, безобидным был. Будто так и было предписано, словно именно
так и должна была оборваться его жизнь. С тягостным чувством я подошел к
автобусу. Там меня поджидал какой-то оборванец в очках. Оказалось, это
Тимергали, тот самый, что писал мне письма. Жестом, свойственным странным
людям, он позвал меня в укромное место. Достал из-за пазухи потрепанный
листок бумаги и протянул мне. Произносил слова нараспев, будто песню пел:
– Его забили до смерти старший воспитатель и Косой... За то, что не отдавал
им вот этот листок... Спрятал за пазуху, так и не отдал. Если б отдал,
может, и не убили бы...
Я не расслышал остальных слов Тимергали. Тело вдруг обмякло, перед глазами
все помутилось, когда я взглянул на листок. Там, на листке, стоившем ему
жизни, неуклюжей детской рукой была нарисована лошадь...
Я даже не заметил, как мы доехали до деревни. Размышления и воспоминания
вновь прервал голос Мухтара:
– Ты, Зайни-агай, никак до самого дома спал? Куда, к кому выгружать-то? —
усмехнулся он.
– Да, спал. Всю жизнь спал, — ответил я и сухо добавил: — К нам вези!
Акрама хоронили всей деревней. Отметили и третий, и седьмой день. На поминки
собралось довольно много односельчан, знавших его когда-то. Приехал и
Искандар из Уфы. Возвращаясь с кладбища, я обратил внимание на трясогузку,
которая, щебеча, летела за мной. Я долго следил за ней взглядом и решил про
себя, что это душа Акрама. Внезапно птица резко взметнулась вверх. Я
посмотрел ей вслед и глазам своим не поверил — за усталым солнцем мелькали
искорки! Да ведь это звезды! Видно, подряхлевшее солнце уже не может
заслонить свечения звезд. Если даже я их увидел...
Спустя неделю на кладбище вырос еще один холмик. Это была могила главы
Мухаррама. Его забодал племенной бык, привезенный наконец из соседнего
района. Острый рог проткнул Мухарраму глаз и впился в мозг. На поминках была
вся деревня, приезжало большое начальство. Только я не пошел. Не смог себя
заставить...
Когда-то давно жили в нашей деревне три дурачка. Одним из них был Акрам.
Хорошо, слишком хорошо знал он свое место в этом мире. Видно, зря...
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
