|
|
Юрий Косоуров
Мой лес
В период «хрущевской оттепели» замечательный советский писатель Евгений
Шварц написал своего знаменитого «Дракона». Потом по этой пьесе Марк Захаров
снял фильм с тем же названием и с Олегом Янковским в роли Дракона. После
этого фильма тех, кто знает о благородном средневековом рыцаре Ланцелоте,
что победил Дракона, стало больше...
Сегодня эрозия почв — один из самых страшных Черных Драконов. Она слизывает
своим шершавым языком самый плодородный слой почвы и прогрызает в живой коже
Земли глубокие раны — овраги, которые, как метастазы расползаются по тысячам
гектаров пашни. И у нас есть свой Ланцелот — лесовод Юрий Федорович Косоуров.
Он укротил 200 оврагов и создал более 2000 га рукотворных лесов на месте
мертвых рытвин. Ланцелот-Косоуров победил Черного Дракона.
Юрии Федорович — один из замечательных представителей старшего поколения,
тех кристально-честных людей, для которых интересы общего были во сто крат
важнее, чем личные.
Студенческие годы Ю.Косоурова совпали с тяжелым периодом советской биологии.
В 1948 году прошла печально-знаменитая сессия ВАСХНИЛа, на которой Т.
Лысенко и «мичуринская биология» одержали «победу». Пять лет до этого в
тюрьме умер великий генетик Н.И. Вавилов. Настали смутные времена, когда
нельзя было говорить о том, что наследственностью управляют гены, и о многом
другом, что составляет фундамент теоретической биологии. Время было особое,
тоталитарный менталитет был силен, а в «лысенковщину» и в «мичуринскую
биологию» большинство верило не меньше, чем в товарища Сталина.
Лысенко, между тем, претендовал на руководство не только всей аграрной, но и
лесной наукой. Брался то за одно, то за другое, причем, прежде чем до конца
проваливалась первая инициатива, уже шумел по поводу второй. Одним из его
проектов была широкомасштабная лесомелиорация.
Лесомелиорация — наиболее экологичный вариант влияния на
сельскохозяйственные территории, что было известно со времен В.В. Докучаева.
И план создания гигантской сети лесополос право на жизнь имел. Но расти лес
в степи может далеко не везде (это знаем и мы по Хайбуллинскому району),
нужны специальные сложные технологии накопления влаги вокруг лесополос.
У Лысенко всегда все было просто. И на этот раз он принял «творческое
решение» — главной лесомелиорирующей породой выбрал дуб и велел сажать его
гнездами. В гнездах, по его мнению, молодые дубки помогут друг другу (ведь
он отрицал внутривидовую конкуренцию). И, наконец, эти посадки он предложил
засеять покровной культурой — пшеницей, чтобы она заглушила сорняки и
защищала от них молодые дубки. По его мнению, это было еще и выгодно: при
посадке леса не снижалась площадь зерновых.
Вот на долю дипломника Косоурова и выпала сомнительная «честь» рассказать об
«успехах» нового способа посадки леса на территории Одесской области.
Осмотрев многие гектары посадок, выводы он получил не те, что хотели
лысенковцы: покровная культура иссушает почву, дубки в гнездах растут плохо.
Отчет Косоурова лысенковцам не понравился, его долго «таскали», и
формулировки ему пришлось смягчить, хотя основной вывод об отрицательном
влиянии покровной культуры на молодые сеянцы он отстоял. Самого Лысенко,
кстати, он видел и слышал за эти годы не менее пяти раз. Запомнил, что это
был грубый человек, который постоянно всем «тыкал».
Обострения конфликта Косоурову избежать не удалось, и он собрался уехать
подальше от «панов» — лесничим в один из районов Московской области. Но его
пригласили в аспирантуру во ВНИИЛХ. Научным руководителем его стал крупный
ученый-лесовод академик А. Жуков. В 1952 году Косоуров стал аспирантом. Тема
его работы была опять-таки связана с «великими преобразованиями природы» — с
созданием ветрозащитных лесонасаждений вокруг только что построенного
Волго-Донского канала. Ветры там дули такие сильные, что баржи разворачивало
поперек канала.
Было ясно, что на таких засоленных и сухих почвах сам по себе лес расти не
будет. Разработанная Косоуровым технология посадки включала бороздование и
обильный полив по бороздам. Было испытано 30 видов деревьев и кустарников и
отобраны те из них, которые смогут расти. Про свою работу в условиях
40-градусной жары Косоуров вспоминает так: «Каждый день выпивал двадцать
литров чая — кипятил по четыре пятилитровых кастрюли...».
В 1956 году на заседании Ученого совета, на котором председательствовал
В.Сукачев, Косоуров с блеском защитил кандидатскую диссертацию. И его
направили на работу в Уфу. Вся дальнейшая биография Юрия Федоровича связана
с Уфой и Башкирской лесной опытной станцией (БашЛОС). На хорошего коня
всегда грузят много поклажи, а конь из Косоурова был «что надо». И работой
загружали его постоянно, причем он иногда вел одновременно до трех тем,
написал за время работы не менее полусотни пухлых отчетов, десятка
рекомендаций, почти две сотни научных статей и опубликовал очень
содержательную монографию «Овраги и крутосклоны» (Уфа, 1996. 166 с.). Кроме
того, более 20 лет он был секретарем партбюро БашЛОС.
Работая в БашЛОСе, Косоуров очень много сделал по изучению тополей в
естественных насаждениях. Он нашел популяции осины, не имеющей сердцевинной
гнили и потому дающей прекрасный материал для строительства домов, и
удивительно быстрорастущие тополя-осокори в поймах рек. Выявил он и
естественные популяции шиповника с повышенным содержанием витамина С в
плодах. Он отыскал в Башкирии так называемую капокорешковую березу, из
утолщений ствола которой можно делать поделки не хуже, чем из карельской
березы. И все-таки главным делом его жизни было, конечно, почвозащитное
лесонасаждение.
Залесенные овраги больше не растут, а воды, стекающие в них с полей,
очищаются от твердых частиц и растворенных в них удобрений и пестицидов. Под
пологом деревьев и кустарников разрастаются лесные травы. В посадках много
птиц. Одним словом, Косоуров залечивал раны земли и создавал в степи оазисы
леса с прудами, в которых ловят рыбу, купаются и из которых берут воду на
разные хозяйственные нужды.
Юрий Косоуров разработал технологию посадки леса на склонах крутизной до
40о, которые превращались в ступеньки-террасы. Нарезать террасы на
крутосклоне — задача не из легких, но Косоуров и его помощники-трактористы
делали это с блеском. Он вспоминает, что однажды его рукотворные леса
осматривали лесоводы из Канады. Увидев эти ряды деревьев, которые сидят на
склонах как зрители в амфитеатре, канадцы сказали: «Не обманывайте нас, вы
нарезали террасы техникой на воздушной подушке!» Пришлось разбудить
тракториста, отдыхавшего в вагончике. И этот умелец показал канадцам, что
можно обойтись и без специальной техники обычным гусеничным трактором.
Косоуровские леса — достопримечательность республики, их показывали десяткам
делегаций, которые посещали Башкортостан из разных регионов России и многих
стран мира. За эти работы Юрий Федорович получил почетное звание
заслуженного лесовода БАССР, а в 1991 году был удостоен Государственной
премии РФ.
Мне довелось видеть эти посадки уже в конце 1990-х годов. Деревья росли
прекрасно и, что самое удивительное, под их пологом было полно «детворы» —
молодых сосенок, лиственниц и берез. Обычно в лесопосадках деревья сами себя
не возобновляют, есть даже у нас «теоретики», которые обосновывают это.
Похоже, Юрий Федорович знает не только лесную науку, но и какое-то «заветное
слово». А может быть, просто прекрасно знает экологию тех видов, которые
высаживает, и умеет создать для деревьев комфортные условия.
При создании лесопосадок проявились все лучшие качества Косоурова — ученого
и человека, истинного натуралиста, умеющего понять, что нужно дереву, чтобы
оно росло, и, напротив, что сделать с овражной рытвиной, чтобы она перестала
пожирать пашню. И при этом он всегда оставался «крепким мужиком», умеющим не
только расторопно организовать работу, но, если нужно, поработать лопатой и
сесть за рычаги трактора.
А вот доктором наук Юрий Федорович стать не захотел. Не стал тратить на это
время. «Лучше еще один овраг лесом засадить!» — отвечал он друзьям и
коллегам.
С 1992 года Юрий Федорович на пенсии. Он поселился поближе к своим лесам и
прудам в деревне Дюртюли Шаранского района. Хотя в Уфу наведывается часто.
Любит бывать в школах, про лес рассказывать. Как-то спросили у него, почему
он так любит свою специальность. И ответил им современный Ланцелот: «Вот
повар. Какой он ни будь искусник, что бы он ни наготовил, все равно съедят и
забудут. А лес, который посадил лесовод, останется навсегда. Он будет расти
даже тогда, когда и лесника давно не будет».
Косоуровских лесов людям останется много. О его жизни можно сказать,
несколько изменив название одного в прошлом популярного фильма, — лес
остается людям.
Юрий Косоуров
МОЙ ЛЕС
(воспоминания ученого-лесовода)
ОТКУДА Я РОДОМ
В 2008 году мне исполняется 80 лет. С любой точки зрения — это солидный
возраст, который диктует необходимость подвести некие итоги пребывания на
Земле. Иначе можно и опоздать.
Насколько я знаю от родителей, дедушки и бабушки, «вышли мы все из народа».
Дальше третьего поколения мне ничего неизвестно. Знаю, что фамилия произошла
от названия строительной детали — косоура. Косоуры — это две наклонные
балки, в которые врезаются ступеньки лестницы. Возможно, мои предки были
плотники, изготавливавшие косоуры.
Мой отец Федор Иванович по специальности был агрономом, всю свою жизнь
работал в сельском хозяйстве. Женился он в 1924 г. на моей будущей матери
Елизавете Павловне. В семье у них было пятеро детей.
Родился я в с. Архангельском Ульяновской области в ноябре 1928 г. Это село я
не помню, так как отец, работая агрономом, довольно часто менял место работы
из-за переводов и бытовой неустроенности.
Первые мои воспоминания относятся к 1932—33 гг., когда наша семья жила в
райцентре Базарный Сызган (ныне Ульяновская область). Помню железнодорожную
станцию, составы с тряпьем — вторичным сырьем для текстильной
промышленности. Это были годы начала коллективизации, годы тяжелого
материального положения, связанного с недородом и засухой. К нам в дом
чередой шли нищие, и мама, подававшая им милостыню, была вынуждена говорить:
« Не прогневайся! Больше нет».
Коллективизация шла плохо. Запомнилась частушка, которую распевали на
вечерке: «Трактор пашет глубоко, а земля-то сохнет, весь Базарновский колхоз
с голоду подохнет».
Дальнейшие воспоминания относятся к райцентру Вешкайма (ныне также
Ульяновской области). Мы жили в бывшем барском доме с колоннами,
превращенном в коммунальную квартиру. Около дома был старинный парк с липами
и сиренью. Он граничил с церковью, обнесенной добротной кирпичной изгородью.
В церкви постоянно шла служба, и мы, ребята, нередко заходили туда и
присутствовали на церемониях, посвященных церковным праздникам, венчанию и
отпеванию покойников.
Барский парк для нас, ребят, был местом игр. В старых дуплистых липах
гнездились галки, скворцы, другие птицы, и мы собирали яйца для коллекций,
выдувая содержимое через отверстия, сделанные на концах яйца. В летние
вечера в парке играл духовой оркестр, чаще всего — старинные вальсы.
В зимнее время любимым занятием детей было катание с горки у пруда на лыжах
и коньках. Коньков заводского изготовления почти ни у кого не было.
Самодельные коньки состояли из деревянного бруска, подбитого снизу полозом
из металлического прутка. Подвязывались коньки веревками, стягивались
плоской бараньей косточкой. Пруд, на котором катались, был загнившим, из
воды выделялся болотный газ — метан, пузыри которого собирались подо льдом,
ребята пробивали лед и поджигали газ — образовывались языки голубоватого
пламени, отчего опалялись воротники и шапки, а иногда брови и ресницы ребят.
Первым своим знакомством с миром полей, лесов, речек я обязан своему отцу
Федору Ивановичу. По утрам мы выезжали на тарантасе, бывали в хозяйствах,
где первые тракторы, управляемые еще неопытными трактористами, пахали
колхозную землю. Помню, что спрос с них был строгий, — за глубину вспашки,
за огрехи, за пережог горючего. Возвращались домой иногда поздним вечером, я
дремал, укрытый отцовским плащом. В этих поездках я с интересом наблюдал за
встречавшимися птицами, выскочившими на поля зайцами и лисицами. Отец же
приобщил меня к рыбалке. Тогда еще человек не очень сильно влиял на природу.
Животный мир был богаче, чем сейчас.
Детские впечатления от природы и сельской жизни настолько сильно запали мне
в душу, что позже, когда я приехал в Москву и стал учиться в лесотехническом
институте, то буквально тосковал по природе. Токование тетеревов, кукование
кукушки или даже крик петуха, услышанные в прилегающем к городу лесу,
вызывали у меня сладостные воспоминания о детских годах и сельской жизни.
Беззаботное детство быстро закончилось. Это было связано с трудностями
жизни. Мы плохо одевались, питание было недостаточным, даже белый хлеб и
сахар для нас являлись роскошью. За тем и другим были очереди, их не всегда
можно было купить. Да и зарплата у отца была для нашей семьи в 5—6 человек
небольшой.
Весь народ жил плохо. Как сейчас помню раскрытые зимой сельские дома. Тогда
большинство крестьянских домов крылись соломой, которая в засушливые годы
скармливалась голодному скоту. Окна вместо стекла часто были заткнуты
тряпками. Отощавших коров держали в морозную пору в избах, которые, как
правило, состояли из одной комнаты, где стояла русская печь, стол, лавки,
деревянные нары, а над печью располагались полати, на которых всю зиму
сидели старики и дети, не имевшие одежды и обуви для выхода во двор.
В летнее время деревянно-соломенные постройки в деревнях часто горели. Один
такой пожар, когда сгорела вся деревня, мне пришлось видеть. Погорельцы,
взявшись за руки, шли вдоль дымящихся пепелищ с воем и причитаниями. Эта
жуткая своей безысходностью картина произвела на меня, семилетнего мальчика,
сильнейшее впечатление.
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
1 сентября 1936 года я пошел в школу. Учился я всегда хорошо, любил
рисовать и вел дневник погоды. Любил, как и все ребята, военные песни,
которые распевали на уроках пения.
Особенно запомнился мне 1937 год, который заставил меня быстро повзрослеть,
хотя мне шел только девятый год. Мы оказались свидетелями репрессий,
учиняемых работниками отделов НКВД. Началось все с закрытия церкви, ареста
священника. Мы наблюдали, как с церкви сбрасывали колокола. Отныне
колокольного звона, к которому был привычен православный народ, больше не
существовало. Церковь была разворована, началась разборка кирпичной ограды,
разламывание семейных склепов в церковной ограде, где были захоронены,
видимо, люди дворянского происхождения. Происходило и разграбление могил на
местном кладбище. Тут и там валялись на земле человеческие черепа и кости.
Последовали аресты районных руководителей, обвинявшихся во вредительстве. В
здании клуба вершился скорый суд, на котором многие приговаривались к
расстрелу. Гнетущая обстановка, ожидание ареста коснулись всех. Осенью 1937
г. мой отец, тогда беспартийный, приказом директора МТС в числе семи
человек, был объявлен врагом народа и уволен с работы. Потянулись жуткие дни
ожидания ареста, семья осталась без средств существования, хозяйства у нас
не было никакого. Мы буквально голодали. К счастью, приказ директора был
отменен, и все были восстановлены на работе. Все это я переживал вместе с
родителями, часто не спал по ночам.
Оставаться в Вешкайме отец не захотел, и мы переехали в Мулловский совхоз,
здесь отец работал старшим агрономом, а с начала войны до ухода в армию —
директором МТС.
Поселок Ребровской МТС находился в живописной местности недалеко от массивов
леса, через него проходила зеленая балка, в верхней части которой были пруд
и мельница. Лес делал нашу жизнь интересной и зимой и летом. Зимой — коньки,
лыжи, санки, летом — купание, рыбалка, походы в лес за ягодами и грибами. Я
рано приобщился к охоте и рыбной ловле. В военные годы ружье и рыбалка
спасали нас от голода.
ВОЙНА
Хорошо помню 22 июня 1941 года, речь В.М. Молотова, мобилизацию людей,
автомашины, сразу повзрослевших сверстников. Начались долгие и трудные годы
военных испытаний, которые заставили заниматься огородами, выращивать
картошку. Мы завели корову, овец и кур, что было большой поддержкой при
введении карточной системы на продовольственные товары. Уже в 13 лет я
научился косить, траву возили на самодельной тележке, сушили, копнили,
укладывали в стога. Заготавливали дрова.
С 1943г. я оказался старшим в семье и, естественно, всю мужскую работу
пришлось вести мне. Был я маленького роста, помню, в магазине взвесился на
весах — вес 39 кг, а было это летом 1944 г., мне шел шестнадцатый год.
Особенно трудно было с хлебом. Его полагалось по 300 г на иждивенца, он был
плохой, с добавками. Довольствовались суррогатным хлебом, который пекла мама
из сушеных картофельных очистков, перемолотых в ступке, из сушеных липовых
листьев, крахмала, полученного из перезимовавшей в поле картошки, колосков,
собранных в поле после уборки.
В военные годы резко возросла численность уток, тетеревов, глухарей, лисиц,
волков, что, очевидно, было связано с отсутствием охотников. Особенно
досаждали волки, разгуливавшие даже днем у дорог, деревень, нередко
нападавшие на домашний скот и собак. Часто по дороге в школу или обратно я
видел группы волков, бредущих гуськом след в след по полю рядом с дорогой.
Темными зимними вечерами и рано утром слышался вой, волки заходили в
селения, забираясь в хлева, раздирая в клочья овец и собак.
В весеннее время я любил ловить рыбу на маленькой речке под названием
Вырган. Уходил туда с вечера, брал ружье, полушубок и, поставив снасти,
разжигал костер и, когда земля под костром прогревалась, отодвигал его в
сторону, убирал угли и, надев полушубок, ложился спать. Другим любимым
занятием был сбор грибов. Мы хорошо знали съедобные виды: сморчки, строчки,
подберезовики, подосиновики, маслята, рыжики, сухие, настоящие грузди,
белые, лисички, сыроежки. В урожайные годы собирали лесные орехи (лещину),
дубовые желуди, последние подмешивались в хлеб, делали желудевое кофе. И,
конечно, близость леса не оставляла нас без малины, земляники, клубники,
костяники.
В школе, начиная с 6-го класса, мальчиков стали обучать военному делу. По
достижении 16 лет нас приписали к военкомату, мы прошли медицинскую
комиссию, всеобуч по программе молодого бойца. Мы любили свою армию и были
патриотами. Многие ребята, не дожидаясь срока, убегали на фронт, иногда их
возвращали, иногда они примыкали к войсковой части и становились сынами
полков. Мы же ждали, когда исполнится 17 лет, с этого возраста брали в
армию. Война закончилась в мае 1945-го. Мне было 16 с половиной лет.
9 мая в райцентре был грандиозный праздник. Вино лилось рекой. Его продавали
из больших 200- литровых бочек с помощью литрового черпака, каким обычно
разливают молоко. Везде слышались песни, играли гармошки, люди плясали,
обнимались и тут же многие плакали, вспоминая невернувшихся с войны.
Отец мой уцелел. Призванный в 1943г. в армию, он, до того необученный
рядовой, был направлен в качестве агронома в подсобное хозяйство
Ульяновского танкового училища. Осенью 1945 его демобилизовали и в октябре
того же года мы на полуторке, погрузив свой небольшой скарб, переехали в
совхоз, расположенный на левом берегу Волги под Ульяновском.
Пролетали последние дни школьной поры. Но вот экзамены сданы, аттестат
зрелости в кармане, надо выбирать дальнейший путь в жизни.
ЗДРАВСТВУЙ, МОСКВА!
Куда пойти учиться? Весь июль я изучал справочник для поступающих в
высшие учебные заведения. Родители не вмешивались, предоставив мне полную
свободу в выборе будущей специальности.
Ближе всего мне был лес — сказались детские и школьные годы и общение с
лесом. Значит, в лесотехнический, на лесохозяйственный, в Москву!
Подав документы, узнал о большом конкурсе (более 10 человек на место) на
этот факультет. Вернувшиеся из армии ребята шли вне конкурса. Шансов было
мало. Нас абитуриентов поместили в общежитие. В комнате было 16 человек.
Условий для подготовки к экзаменам не было. Но по всем четырем предметам я
получил пятерки. И был зачислен.
Поезда из Ульяновска ходили в Москву тогда через день. Народу на вокзале
было очень много. Лишь 3 сентября я сел в товарно-пассажирский поезд, тогда
он именовался «500- веселый». Этот поезд, где пассажиры сидели и лежали на
полу товарного вагона, дойдя до Рузаевки, вдруг неожиданно свернул на Ряжск,
где простоял трое суток. В Москву он пришел только 9 сентября.
В вестибюле института на доске объявлений висел приказ директора В.В.
Протанского об отчислении студентов, не явившихся к 1 сентября на занятия.
Среди отчисленных была и фамилия студента 1 курса лесхозфака Ю.Ф. Косоурова.
Спас положение предъявленный мной железнодорожный билет вместе с
объяснительной запиской. Меня восстановили и дали общежитие. Началась
московская студенческая жизнь, полная впечатлений, знакомств с
однокурсниками, с преподавателями. Наш курс оказался сильным, многие ребята
впоследствии стали известными специалистами в области лесоводства, докторами
наук и профессорами, администраторами.
Шел 1946 год, первый послевоенный, но не менее трудный, чем военные, это был
засушливый неурожайный год. Продукты выдавались по карточкам: хлеба — 550 г
в день, сахара — 900 г, жиров — 880 г на месяц. Началась полуголодная
студенческая жизнь, но, тем не менее, новая, интересная, столичная.
Стипендия, насколько я помню, была 175 руб. в месяц. Буханка хлеба на рынке
стоила 100 руб. Ясно, что прожить на эти деньги нельзя. Мы иногда
подрабатывали, ходили разгружать вагоны.
Питание разнообразием не отличалось: кипяток в полулитровой стеклянной
банке, сахар, хлеб. Выручали родители. Когда получали посылки, все делились
друг с другом. Варили суп, кашу. В ходу был рыбий жир, который мы получали в
аптеке по поддельным рецептам — бланки их нам поставлял один из студентов,
жена которого была врачом. Нелюбимый в детстве рыбий жир в первые
студенческие годы я мог есть ложками с кашей или просто с хлебом. Общежития
тех лет — деревянные брусчатые двухэтажные корпуса, расположенные недалеко
от института. Комнаты были рассчитаны на 10—12 человек. Отапливались они
дровами, дрова пилили и кололи сами студенты. Дежурные топили. Дров не
хватало, в морозные дни было холодно. Часто отключался свет.
Московский лесотехнический расположен в 20 км от Ярославского вокзала. Связь
с Москвой хорошая: постоянно, через считанные минуты, идут электрички. По
выходным, а иногда и на неделе, мы ездили в Москву, посещали музеи, (в том
числе Третьяковку), театры и кино.
В 1947 г. Москва отмечала свое 800-летие, в котором мне пришлось
участвовать. Впечатление — грандиозное. Красная площадь полна веселого
народа, много военных. Вечернее небо в разноцветных фейерверках, на
аэростате подсвеченный прожекторами огромный портрет И. В. Сталина. В те
годы в Москве не разрешалось фотографировать, заметивший фотографа
милиционер вынимал пленку и засвечивал ее. Тем не менее, мы умудрялись,
оглядевшись, украдкой фотографировать достопримечательности столицы.
В том же 1947 г. отменили карточную систему — можно было свободно покупать
без нормы хлеб, сахар. И в наш рацион вошла красная икра. Она, помню, была
по цене 25—37 руб. за килограмм.
По окончании 4-го курса нас ждали лагерные сборы. Студенты всех факультетов
МЛТИ, других московских вузов выехали под Владимир в лагерь пехотного
училища. Жили в палатках, которые протекали, в дождь спать было невмоготу.
Привыкать к дисциплине было нетрудно, все было интересно, кроме ночных
занятий, бессонные ночи я всегда переносил плохо.
Вернувшись в Москву, я узнал, что нас, студентов-лесоводов, по заданию
Главного управления полезащитного лесоразведения при Совете Министров СССР,
направляют на обследование лесополос, созданных по гнездовому методу
всесильного в те годы академика Т.Д. Лысенко. В стране шло выполнение
сталинского плана преобразования природы.
Мне довелось участвовать в совещании с участием Т.Д. Лысенко, который давал
нам, участникам предстоящего обследования, последние установки. Академик
сидел в президиуме и фактически вел совещание. Он курил и на пачке «Казбека»
делал какие-то записи, то и дело прерывал выступающих репликами, вопросами,
говоря всем «ты». Его голос был сиплым, казался простуженным. Все поведение
академика свидетельствовало о его руководящей роли в советской биологии,
хотя критика его теоретических позиций уже набирала силу.
Меня и еще двух студентов из МЛТИ направили в Одесскую область, в течение
двух месяцев мы обследовали полезащитные лесополосы в 19 колхозах. Материалы
обследования были сданы в Главное Управление. Они легли в основу моего
дипломного проекта.
В те годы молодые специалисты были обязаны отработать определенный срок в
тех районах страны, где была в них необходимость. И, несмотря на
относительно высокий средний балл, позволявший мне остаться в столице, я
выбрал место лесничего Песочинского лесничества Михневского лесхоза
Московской области.
После успешной защиты дипломной работы я уехал в свой последний месячный
отпуск на Волгу. Впереди была новая, теперь уже трудовая жизнь.
НАЧАЛО ТРУДОВОЙ ЖИЗНИ
Приехав в Москву в Управление лесного хозяйства, я неожиданно узнал, что на
меня из ВНИИ лесного хозяйства поступила заявка. Мне предлагалась должность
научного сотрудника в отделе степного лесоразведения. Ларчик открывался
просто: руководитель дипломной работы С.А. Ростовцев, узнав о том, что в
отдел степного лесоразведения срочно требуется научный сотрудник, знакомый с
защитным лесоразведением, сообщил обо мне директору института. Я был
зачислен на должность и.о. ст. научного сотрудника с окладом 880 руб. в
месяц.
Меня сразу же отправили в командировку с целью сбора материала об успешности
гнездовых посевов дуба и гнездовых посадок сосны.
Я должен был оценить эффективность предложенного академиком Т.Д.Лысенко
гнездового способа посадки защитных лесонасаждений. Лысенко был агрономом, а
не лесоводом, его идея была обоснована им же сформулированным «законом» о
межвидовой борьбе и внутривидовой взаимопомощи. Он полагал, что дуб,
высеянный желудями в лунки и гнезда, при густом стоянии будет лучше
чувствовать себя и противостоять конкуренции со стороны других видов. Кроме
того, чтобы не вести прополку сорняков, которые могут заглушить дубки,
одновременно лесополосы предлагалось засевать овсом или пшеницей. Таким
образом, как считал Лысенко, достигается двойной эффект — выращивается
дубовая полезащитная лесополоса и с этой же площади собирается урожай
зерновых культур.
Тогда Лысенко был в зените, его поддерживал сам Иосиф Виссарионович. Но
факты — упрямая вещь. Росли дубки очень плохо, недостаток влаги давал себя
знать. А вот там, где зерновые не высевались, и где велась прополка, дубки
росли заметно быстрее.
Наши данные были против рекомендаций Лысенко. Е.Д. Годнева вызывали к
руководству, требовали изменить выводы. Он переживал, но настаивал на своем
и даже заболел. Мне со всеми бумагами пришлось ехать в Главное управление
самому, собранные материалы были подвергнуты тщательной проверке, но
поколебать наши выводы не удалось. До смерти И.В.Сталина оставался еще год,
на позицию института оказывалось сильное давление сторонниками Лысенко.
Впрочем, и после смерти И.В.Сталина Лысенко вплоть до 1964 г. не уступал
своих позиций благодаря поддержке его Н.С.Хрущевым, который сказал, что не
знает человека, который лучше Лысенко разбирается в сельском хозяйстве. Ему
даже предоставили возможность продолжать научную работу в Ленинских Горках в
должности старшего научного сотрудника, где он занимался теперь проблемой
повышения жирности молока у коров.
Моя жизнь во ВНИИЛХе делилась на весенне-летний и зимний периоды. Первый был
связан с командировками в районы, где занимались защитным лесоразведением. Я
участвовал в закладке так называемых промышленных дубрав в Астраханской
области. Замечу, что идея выращивания дубовых лесов в сухой степи шла
вразрез с выводами выдающегося отечественного агролесомелиоратора Георгия
Николаевича Высоцкого. В итоге Высоцкий пришел к выводу, что деревья в сухой
степи могут расти только при условии получения дополнительной влаги, и
потому рассчитывать на то, что в астраханской степи вырастет лес, да еще
промышленного значения, бессмысленно. Тем не менее, работы шли, были
организованы специальные лесозащитные станции (ЛЗС), и наш институт был
подключен к решению этой проблемы.
Степь, где мы работали, была ярко-зеленой, повсюду цвели тюльпаны,
встречалась редкая птица стрепет и даже попадалась дрофа. Мы не успевали
выполнять задание, тепло шло так быстро, почва высыхала, и рассчитывать на
хорошую приживаемость и всхожесть не приходилось. Помню, как привезенную во
флягах воду рабочие быстро расходовали, а пить все равно хотелось: сухой
жаркий ветер и солнце буквально обезвоживали тело. Муки жажды не сравнить с
муками голода. Приходилось даже пить ржавую воду из тракторного радиатора.
В 1952 г. мне пришлось обследовать защитные лесонасаждения в лесхозах
Сталинградской и Ростовской областей. В это же время вступил в эксплуатацию
Волго-Донской судоходный канал имени В.И.Ленина. Он был проложен по степи,
где сильные ветры мешали прохождению судов. Было принято решение высаживать
по обоим берегам лесные ветрозащитные полосы. Однако сухие солонцеватые
почвы требовали особой технологии выращивания этих лесонасаждений. Институт
леса АН СССР для выполнения этой проблемы организовал Волго-Донской
стационар.
АСПИРАНТУРА
Мне было предложено поступить в аспирантуру при ВНИИЛХе по специальности
«агролесомелиорация». Надо сказать, что это предложение я принял без
энтузиазма, т.к. считал, что мое место в лесу, а не в науке. Тем не менее, я
взял отпуск для подготовки к осенним вступительным экзаменам и уехал к
родителям в Ульяновск. Случилось так, что я заболел ангиной и с осложнением
на почки попал в Заволжскую больницу, где пробыл до конца отпуска и к
экзаменам не готовился. Приехав в институт, я обнаружил, что место мое в
аспирантуру для меня сохранили, а всех конкурентов «завалили». Пришлось
засесть за учебники, мне дали дополнительный отпуск и путевку в дом отдыха
«Ушково», находившийся под Ленинградом. Экзамены сдал успешно и 15 января
1953 г. я стал аспирантом.
Научным руководителем мне назначили замдиректора ВНИИЛХ, доктора
сельскохозяйственных наук, профессора Анатолия Борисовича Жукова.
Впоследствии он стал академиком и директором Института леса АН СССР в г.
Красноярске. Все говорили, что мне повезло с научным руководителем. Я и сам
знал об этом.
5 марта 1953 г. умер И.В. Сталин. Горе свалилось на весь народ, на всех,
казалось, без исключения, советских людей. Шли траурные собрания. Мне,
кандидату в члены КПСС, поручили выступление на митинге в институте. Многие
плакали. Мы, аспиранты, не спали ночами, обсуждали вопрос, кто может
возглавить страну, и не находили ответа. Мне довелось участвовать в
похоронах, с венком от коллектива ВНИИЛХ мы поехали в Москву. С трудом
добрались до площади Дзержинского, встали в огромную очередь, тянущуюся к
Дому Союзов. Очередь почти не двигалась, было холодно, наступила ночь.
Доступ к телу был закрыт. В эти дни в Москве в давке на улицах, ведущих к
месту прощания, погибло или получило увечья очень много людей.
Но постепенно жизнь входила в свою колею. Нам, аспирантам, надо было
учиться, выбирать тему диссертационной работы. Намечалась экспедиция на
Волго-Донской судоходный канал по линии Института леса АН СССР. Меня
пригласили принять в ней участие. И ранней весной 1953 года мы прибыли на
место будущих работ. Подобранный под опыты участок находился на левом берегу
канала между 3 и 4 шлюзами. Мы провели планировку площади, вспахали,
нарезали поливные борозды. Из Москвы и других мест завезли посадочный
материал, по возможности хотели испытать как можно больше видов деревьев и
кустарников.
Вначале все шло хорошо. Все, кто входил в состав стационара, — лесоводы,
почвоведы, студенты-практиканты из Тимирязевской сельскохозяйственной
академии, лаборанты — работали с утра и до вечера без выходных, так как
весна здесь скоротечна, погода становится ясной, сухой, неблагоприятной для
приживания саженцев.
Но летом 1953 г. была объявлена амнистия в связи со смертью вождя. Канал
строился не только с помощью шагающих экскаваторов — по всему каналу стояли
лагеря заключенных. Заключенные работали и в самом Сталинграде, город в те
годы представлял большую стройку. Амнистированные в те дни буквально
заполонили город и окрестности, включая эксплуатационные поселки канала.
Появились они и на ЛЗС. Их принимали на работу, они требовали от руководства
жилье, аванс. Наступили жуткие дни воровства и грабежей.
В довершение всего лесозащитные работы, проводимые в соответствии со
«Сталинским планом преобразования природы», были вскоре приостановлены Н.С.
Хрущевым, ЛЗС расформированы и наши опыты зависли в воздухе — без
финансирования работать никто не будет. Выручило Управление судоходного
канала, которое было заинтересовано в результатах наших опытов: сильные
степные ветры мешают судоходству, канал нуждается в зеленых насаждениях, а
потому нам выделяли небольшие деньги на рабочих.
Климат Сталинградской степи показал себя сразу же: сухие, ветреные, почти
безоблачные дни действовали на нас изнуряюще. На участке, где мы работали,
от солнца негде было спрятаться, спасал канал, то и дело мы лезли в воду, но
вода была теплой, в ней плавали арбузные корки, да и суда шли непрерывно.
Жара нередко доходила до 38—40 градусов, все время хотелось пить. До места
работы ездили на грузовой машине «ГАЗ-51» с тентом, а потом, когда ее
отправили в Москву, приходилось добираться либо на попутных машинах, либо
пешком.
Закончив полевой сезон 1953 года и сдав экзамены кандидатского минимума, я
готовился к сбору фактического материала по диссертации.
И вот диссертация написана, отпечатана, переплетена. По совету А.Б. Жукова,
я представил ее на защиту в Институт леса АН СССР. Там я сделал
предварительный доклад, работа была обсуждена и допущена к защите, теперь
осталось ждать очереди. Срок учебы закончился 15 января 1956 года, и меня
направили на работу на Шиповскую лесную опытную станцию в Воронежскую
область на должность старшего научного сотрудника.
В 1956 году состоялся 20-й съезд коммунистической партии страны. Он произвел
на нас ошеломляющее действие. Мы слушали доклад Н.С. Хрущева о культе И.В.
Сталина и не могли воспринять его: слишком глубоко сидела в нас многолетняя
пропаганда величия и непогрешимости вождя. Трудно было понять, как страна
подчинялась человеку, совершившему столько преступлений против своего
народа.
БашЛОС
В Шиповый лес я не поехал — мне было предложено место старшего научного
сотрудника на Башкирской лесной опытной станции в Уфе. Я согласился, так как
знал, что Уфа — большой город и столица Башкирской автономной республики, и
не ошибся — Уфа и Башкирия мне понравились.
Я приехал в Уфу поездом. Весь мой багаж состоял из ящика из-под спичек, в
котором вместе с постелью и книгами лежал радиоприемник Бердского
радиозавода, завернутый в подушки, а также велосипед, купленный во время
работы на канале.
Сразу же по прибытии в ЛОС мне поручили две темы: «Селекция осины на
устойчивость к сердцевинной гнили» и «Фенологические наблюдения за сезонными
явлениями и развитием древесной и кустарниковой растительности».
А между тем, наступило время, и я женился. Это произошло 7 июля 1956 года.
Невестой стала красавица Эдда, только что окончившая лесохозяйственный
факультет Башкирского СХИ и проходившая преддипломную практику на лесной
опытной станции.
Началась семейная жизнь. Наш дом и еще несколько деревянных домов
принадлежали станции, находились в дендропарке, летом это было царство
зелени и пения птиц, зимой — прекрасные условия для лыжных прогулок.
В апреле 1957 года у нас родилась дочь Марина. Я стал в ответе еще за одного
человека. Забот прибавилось. А на следующий год 15 сентября у нас родился
сын Андрей, заботы удвоились, а 16 апреля 1963 года — утроились, родился еще
сын — Алексей.
ЗАЩИТА ДИССЕРТАЦИИ
После опубликования основных выводов диссертации меня пригласили в Москву на
защиту. Она состоялась 4 декабря 1958 года на Ученом Совете Института леса
АН СССР под председательством академика В.Н. Сукачева.
Голосование было единогласным, и в апреле 1959 года я получил из ВАКа диплом
кандидата сельскохозяйственных наук. В истории Башкирской ЛОС я стал первым
кандидатом наук, если не считать профессора П.А. Положенцева, работавшего на
ЛОС в довоенные годы по совместительству. Степень дала возможность удвоить,
а потом и утроить зарплату по сравнению с неостепененным сотрудником, хотя и
она не позволяла семье жить без постоянного ощущения недостатка денег на
самое необходимое. Помогал огород, одно время мы держали даже козу, так как
в продаже не всегда было молоко, необходимое детям.
В эти годы я продолжал заниматься осиной. Мне также поручили тему по
изучению так называемой капокорешковой березы. Что это такое? Большинство
людей знают о карельской березе, древесина которой в разрезе имеет очень
красивый рисунок. Впервые она была обнаружена в Карелии, откуда и название.
В пятидесятые годы широкую известность приобрели художественные изделия
вятских мастеров, которые использовали в качестве сырья не карельскую, а
капокорешковую березу, у которой красивый рисунок имеет не стволовая
древесина, а древесина, образованная скоплением спящих почек. Эти скопления
имеют вид утолщений в прикорневой части ствола, а также на ветвях. Когда
запасы капокорешковой древесины в лесах Кировской области стали иссякать, ее
стали искать и закупать в других местах. Обнаружили ее и в Башкирии. Ценное
сырье стало уходить из республики, и правительство предприняло меры по
организации художественных промыслов в Башкирии. Потребовалось изучение
биологии этой березы, а также способов введения ее в культуру.
В течение двух сезонов я много исходил и изъездил лесов на Южном Урале, где
по небольшим речкам встречалась эта береза. Было установлено, что
капокорешковые образования встречались в основном на березе пушистой главным
образом в местах интенсивной пастьбы скота.
В 60-е гг. мне поручили тему по тополям, включая местные виды — осокорь,
черный и серебристый, а также по ивам. Кроме того, с 1960 по 1963 год в мой
план была включена тема по витаминным видам шиповника. Работы было много,
она требовала постоянных разъездов. С моими помощниками В.А. Марушиным, С.М.
Хазиагаевым, В.К. Игнатенко (все выпускники БашСХИ) мы объездили многие
районы республики, включая поймы рек Белой, Камы, Демы, Уфы, собрали большую
коллекцию особо ценных форм шиповника коричного (майского), заложили
маточные участки — плантации, вели учет их урожайности и витаминности. Мы
сотрудничали с Уфимским витаминным заводом, его директором Д.Я. Сошниковым —
большим патриотом получения витаминов из местного растительного сырья.
Часть отобранных форм нам удалось привезти в Шаранский район, где вблизи с.
Дюртюли в 1965 г. был заложен на приовражных землях опытный участок БашЛОС.
Эти посадки с участием шиповника целы до настоящего времени. Ныне этот
участок стал Государственным памятником природы РБ площадью 44 гектара под
названием «Дюртюлинский овраг».
БОРЬБА С ЭРОЗИЕЙ ПОЧВ
С 1968 года я полностью перешел на разработку приемов борьбы с оврагами. В
качестве первого стационарного опытного участка был выбран участок в
землепользовании колхоза имени Ф.Энгельса Шаранского района вблизи с.
Дюртюли, где приовражные лесонасаждения были высажены мной еще в 1965 году.
Сразу же были начаты первые опыты по строительству противоэрозионных
гидротехнических сооружений в оврагах и посеву семян деревьев и кустарников
на их откосах.
Начались годы большого труда, преодоления препятствий, сомнений,
чередовавшихся с радостями, маленькими успехами и удовлетворением.
Поддерживал дружный коллектив туймазинских и шаранских лесоводов,
механизаторов, работников сельского хозяйства и местных властей. Не было
проблем с отводом земли под лесонасаждения и выделением рабочих.
Лесомелиораторам очень хорошо помогали местные школьники и учителя.
Фронт работ по борьбе с эрозией почв расширялся. Были организованы
передвижные механизированные отряды в Туймазинском, Шаранском,
Стерлитамакском, Баймакском и др. лесхозах, которые проводили весь комплекс
земляных и лесомелиоративных работ, в проектировании которых я также часто
принимал участие. Облесение крутосклонов велось и в других районах, куда мне
не раз приходилось выезжать. На первые результаты нашей работы обратило
внимание Министерство Лесного Хозяйства БАССР. Министр М.Х. Абдулов не раз
приезжал к нам. Я очень благодарен этому истинному рыцарю башкирского леса.
Начиная с 1972 г. наши лесопосадки стали школой для лесомелиораторов вначале
Башкортостана, а затем и всей страны. Летом 1974 года состоялось
Всероссийское совещание лесоводов. Его участники на шести «Икарусах»
проехали по объектам Туймазинского лесхозобъединения. Подводя итоги
семинара, участники положительно оценили технологию и большие объемы работ,
однако усомнились в том, что лесокультуры хорошо будут расти на бедных и
сухих склоновых почвогрунтах.
В 1989 г., через 15 лет, в Туймазинском объединении было проведено еще одно
Всероссийское совещание лесоводов. В нем приняли участие и некоторые из тех,
кто был участником первого совещания. Мнение всех лесоводов было
единодушным: проведенное облесение эродированных крутосклонов дало блестящий
результат: лес на смытых землях растет успешно, их разрушение прекратилось,
лесомелиоративный эффект налицо.
В работах по облесению оврагов и крутосклонов принимали участие десятки
энтузиастов — научные сотрудники БЛОС, работники лесхозов, директора,
учителя и учащиеся школ. Ключевой фигурой в этих работах всегда был
тракторист, который должен был подготовить плацдарм для наступления леса на
местообитания, разрушенные человеком. Со мной работали многие мастера своего
дела. Расскажу лишь об одном из них.
Более двадцати лет мне пришлось работать с бульдозеристом Туймазинского
лесхоза Ямилем Хисматуллиным. В нашу задачу входило строительство земляных
гидросооружений — водозадерживающих и водоотводных валов, дамб, плотин
прудов с целью испытания их эффективности в борьбе с оврагами. Я сразу
обратил внимание на этого человека — очень добросовестного, ответственного и
трудолюбивого.
Воду, как говорится, не обманешь, гребень вала, плотины должен быть строго
горизонтальным. Мы работали по нивелиру, ставили вешки, по которым ведется
насыпка. Интересно было наблюдать, как Ямиль, насыпав и затрамбовав тело
вала, выскакивал из кабины и, видя на глаз неровности, руками быстро- быстро
разравнивал их. Его желание сделать свою работу «со знаком качества» было
настолько естественным, заинтересованным, что весной каждого года он
старался приехать и лично убедиться, как созданное сооружение сработало во
время паводка.
Многолетняя работа Ямиля была отмечена двумя орденами Трудовой Славы, а в
декабре 1991 г. ему вместе с группой разработчиков была присуждена
Государственная премия РСФСР. Вручал нам удостоверения и медали
вице-президент РСФСР А.В. Руцкой. Когда после этой процедуры наша группа
фотографировалась на память вместе с Руцким, Ямиль подошел к нему и, положив
руку на его плечо, сказал: «Александр Владимирович! Мне до пенсии еще 10
лет, мой бульдозер пора списывать, дайте указание на получение нового, мы
обещаем кончить все овраги в районе!» К сожалению, мы не получили ни
памятные фотографии, ни бульдозер.
Я и сам по возможности бываю на местах строительства гидросооружений и
лесных посадок, созданных 25—40 лет назад с моим участием, все они, как
правило, хорошо сохранились, сомкнулись кронами, образовалась типичная
лесная подстилка, появились свойственные лесу травы, грибы, птицы и звери. А
главное, благодаря лесонасаждениям прекратились эрозионные процессы на
почве. Овраги — побеждены!
СВОИМИ РУКАМИ
Начиная с 1968 года, когда я вплотную стал заниматься проблемами облесения
овражно-балочных, крутосклонных и приречных земель, с ранней весны и до
поздней осени наша группа постоянно была на местах проведения опытов.
Еще во время работы на Волго-Донском судоходном канале мне посчастливилось
общаться с Николаем Федотовичем Созыкиным. Это был специалист по лесной
гидрологии, опытный и грамотный ученый. Он внушил мне одну ценную мысль,
которую я взял на вооружение. Она заключалась в том, что мы, лесоводы,
оставляем после себя посадки, которые и являются в течение многих
десятилетий показателем нашей работы. История лесоводства знает множество
примеров как удачных долговечных лесных посадок, так и провалов.
Существуют сотни публикаций, авторы которых делают правильные выводы и
формулируют ценные рекомендации для производства, однако практика их не
приняла. В чем тут дело? Ответ, мне думается, таится в самом слове
«внедрение», поскольку по своему смыслу оно предполагает сопротивление, и
надо приложить немалые усилия, чтобы что-то продвинуть, заменить старое
привычное на еще неиспытанное новое.
Если хочешь получить положительный результат в лесоводственной науке, то
надо делать все своими руками, не перекладывая работу на кого-то другого.
Именно такая организация внедренческих работ позволила нашей станции силами
лесхозов остановить в общей сложности около двух сотен овражных вершин,
восстановить лесную растительность на нескольких тысячах гектаров
овражно-балочных, крутосклонных и приречных земель. Два из созданных мною
опытных участков в 1985 г. были объявлены государственными памятниками
природы Башкирии.
Башкирской лесной опытной станции Всероссийского научно-исследовательского
института лесоводства и механизации лесного хозяйства в 2007 г. исполнилось
75 лет. В ее активе много нужных для лесной отрасли научных разработок и
рекомендаций. В этот юбилейный год головной институт принял решение о
ликвидации БашЛОС из-за отсутствия средств. Полагаю, что оставлять
республику, где лес занимает почти 40 % территории, без научного решения
лесных проблем не годится.
И еще. Я очень опасаюсь, что наши леса могут быть отданы в частное
пользование. Это нанесет им непоправимый урон.
ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ
Жизнь позади. Если говорить в целом, она удалась, хотя ее нельзя назвать
легкой.
Удалась потому, что не подвело здоровье, ведь прожить почти восемь десятков
в условиях далеко не идеальных не всем дано.
Удалась потому, что в отличие от своих предков, я имел возможность учиться,
получить ту специальность, к которой стремился, и работать по ней многие
годы. Дело, которым я занимался, — посадка, разведение леса не пропало
даром: лесонасаждения, созданные с моим участием, успешно растут, и,
надеюсь, будут расти еще многие десятилетия.
Удалась потому, что я, как и должно быть на Земле, смог создать семью,
вырастить хороших детей, воспитывать внуков.
Всему приходит конец. Ставлю и я точку в описании своей жизни, в которой
лес, друг мой, был главным героем. Ему я старался отдать много из отведенных
мне на Земле времени и сил. Надеюсь, что все, что мне удалось сделать по
своей специальности, пойдет на пользу лесу — этому чудесному творению
природы. И пусть насаждения, созданные лесоводами по разработанной с моим
участием технологии, многие десятилетия украшают прекрасную землю Башкирии и
защищают ее от всех невзгод и опасностей.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
